Страница:
http://zhurnal.lib.ru/o/ole
gw/
Email:
3101968@mail.ru
Date: 19 Jan 2004
Date: 23 Mar 2004 (исправленная и дополненная версия)
Автор этой книги Олег Валецкий родился в 1968 году в СССР. Украинец. Участвовал в боевых действиях в период войны в Югославии девяностых годов: в Боснии и Герцеговине (Войско Республики Сербской) в 1993-95, в Косово и Метохии (Войско Югославии) в 1999, в Македонии (ВС Македонии) в 2001. Имеет четыре боевых ранения. Место жительства – Сербское Сараево (Босния и Герцеговина). Работал с 1996 года по 2003 в организациях занимающимися разминированием. Автор статей по теории и практике боевых действий в бывшей Югославии, а также по вопросам инженерных боеприпасов.
Предисловие
Конец XX века ознаменован кровопролитными войнами во всем мире, но особняком стоят ряд вооруженных конфликтов на территориях СССР и Югославии, ибо они оказали прямое и весьма значительное влияние на всю мировую политику. Нельзя, конечно, соблюсти полную тождественность в оценках этих событий, да и по масштабам и по продолжительности эти конфликты были неодинаковы. К тому же сербы и русские – два непосредственных участника этих событий – отнюдь не одинаковы, а во многих вещах противоположны друг другу. Но все же, много общего в их судьбах, как в прошлом, сначала православном, потом в коммунистическом, так и в «демократическом» настоящем, сопровождающихся большими внутренними и внешними потрясениями.
Разумеется, так как данная работа занимается военной тематикой, историю и политику я затрагивать без крайней необходимости не буду, тем более, что доныне написано много разнообразных теорий о том, какое общество надо строить, но редко когда можно услышать, как же это общество построить. Война же – единственный путь к изменению государственного строя, и вне зависимости от чьих-то желаний она является неотъемлемой спутницей всякой политики, тем более, когда та направлена на коренные и всеобщие перемены. За перемены надо платить, и бессмысленно осуждать войну, а вместе с этим одобрять изменение, общественного строя. Это не означает, что следует увековечить тот или иной строй, да и к тому же большинство людей не могло влиять на политику, и вряд ли ею интересовалось.
Тем не менее, ныне многие из них поставлены перед фактом того, что еще десяток лет назад казалось фантастикой и историей – перед гражданской войной. Такая война возникает не только из-за того, что кто-то ее планомерно подготавливает, а из-за того, что само общество настолько расшатывает устои государства, что мощный государственный аппарат оказывается бессильным перед многочисленными личными и, общественными амбициями и заговорами. Это совершенно объективный процесс, определяемый общественной психологией, а в конце концов и идеологией, за которой всегда стоит религия, и бессмысленно поэтому осуждать само военное дело, как занятие варварское. Наоборот, военное дело – занятие благородное, ибо те, кто им занимается, берут на себя обязанность вывода общества оттуда, куда само оно было заведено своими политическими вождями.
Обычная глупость утверждение, что, мол, ныне война ничего не решает – наоборот, она ныне решает, как и всю историю, очень многое, только вот большую роль играют не масштаб побед, а их сроки, и прежде всего, их форма.
Военное дело зависит не от одних высших военачальников, но и от рядовых бойцов, от того, насколько ими были приложены усилия для достижения победы, как в личном, так и в общем плане.
События в бывшем СССР и в бывшей Югославии характерны здесь тем, что в этих внутренних вооруженных конфликтах стали решаться внешнеполитические проблемы всего мира. Именно они, а не «звездные войны» будут решать ключевые моменты мировой политики и в XXI веке.
Неважно, что боевые действия в них ведутся во многом лишь на тактическом плане.Современная стратегия имеет куда более скрытый и изощренный вид, чем раньше. В современных войнах, как это не покажется парадоксальным, победы определяются идей, точнее, ее силой; и без сомнения, сильнее религии идеи не бывает, да и любая идея в политике, так или иначе, имеет религиозные корни. В то же время, эти идеи опираются на вполне земное общество, и видится, что национализм здесь достаточно крепкая опора для ведения войны. В этом плане бывшая Югославия представляет куда более характерный пример, в отличие от бывшего СССР, ибо в первой национализм играл одну из главных ролей у всех противоборствующих сторон, тогда как во втором «национальные» войны велись лишь на местном уровне, и судьбу всего государства они не решали. Советская армия национальной не была, и русские интересы ею прямо не защищались ни в Закавказье, ни в Средней Азии, ни в Приднестровье, ибо везде советская, а позднее российская армия играли роль миротворцев. Тем не менее, в военных верхах советско-российских вооруженных сил национальный вопрос должным образом не учитывался, а о религии и говорить не приходится. Хотя в это же время в Таджикистане, откуда погромами было выгнано большинство русских, а на российскую армию стали уже нападать отряды исламских фанатиков, собранные в основном, из вчерашних советских граждан, а нередко и из членов коммунистической организации, вместо трезвой оценки происшедшего последовали «бравады» и как итог, последовала Чечня 1994-96 годов и мучительное взятие Грозного. Одновременно с подобным духовным застоем непрерывно падало качество военного дела, которое было лишено, в общем, теоретического изучения практических примеров.
Это, вообще-то, было традицией Советской Армии, неизвестно от кого скрывавшей боевой опыт Кореи, Вьетнама, Анголы, Эфиопии, а главное, Афганистана, при параноидальной шпиономании, невиданной во всей российской истории. Не стоит приводить бессмысленные противоречия между самонадеянными заявлениями и катастрофическими результатами. Все это следствие не чьих-то личных ошибок, а ошибочности самой общей постановки военного дела в СССР, в его основополагающих принципах. Конечно, на низовом уровне Советская Армия немалого достигла, да и в научной сфере были большие достижения, но из-за ошибочности в духе все эти достижения использованы были плохо.
Военное дело ведь важно не само по себе, но как обеспечение безопасности государствам, и тут следует думать не на ход, а, как минимум, на два-три хода вперед, а то и на всю партию. Никакие самые решительные и даже жестокие приказы дела не спасут сами по себе, а скорее всего лишь усугубят катастрофу при общей ошибочности в военном деле.
Но пример Советской Армии недостаточно показателен, ибо политика была направлена на ее пассивное поведение, вне зависимости от обстановки на местности. Конечно, бои случались тяжелые, но сами поставленные задачи, особенно после распада СССР, заключались главным образом в охране объектов и в так называемом миротворчестве. Были, конечно, потом исключения, главным образом, в Чечне и Таджикистане, но опять-таки сам размах боевых действий и политические цели ими решаемые, были довольно-таки ограниченны, как, впрочем, и количество информации о них.
В бывшей Югославии дело обстояло по-иному. Это не значит улучшения в качестве. Углубляться в этот вопрос – дело неблагодарное, но очевидный факт заключается в увеличении масштабов боевых действий, в которых решалась судьба не только всего государства, но и почти всех народов в нем. Вместе с тем ЮНА во многом была схожа с Советской Армией, и хотя, несомненно, уступала ей в теории, все же на практике смогла более наглядно проверить некоторые теоретические положения советской военной науки, как впрочем, и мировой военной науки. К тому же сербы, несмотря на свои многочисленные недостатки – великий народ, пусть в силу различных причин низведенный на столь малый уровень, и в мировой истории роль сербского народа все же могла как-то уравниваться, пусть и не всегда, с ролью главных европейских народов. К тому же Югославия из всех социалистических стран по своему государственному устройству больше всего была похожа на СССР. Таким образом, именно боевые действия в Югославии, несмотря на всю свою «балканскую» специфичность, дают наибольший опыт подобного типа вооруженных конфликтов. Югославский опыт поэтому необходимо внимательно изучить, тем более, что в 90-х годах Югославия стала, без сомнения, наиболее популярным военно-политическим театром для мировых политических и военных деятелей.
Югославские проблемы были не балканскими, и даже не европейскими, а мировыми, и вряд ли бы блок НАТО тратил столько усилий здесь в ином случае. Это же относится и к исламскому миру, более чем реально вмешивающемуся в европейскую политику.
При этом надо помнить, что Югославия была скорее «троянским конем» в соцлагере, и на деле десятками лет получала помощь США и всего блока НАТО. Как ни странно, от войны ее это не спасло, при том, что один член НАТО – Германия отвечал за помощь Хорватии и Словении, а другой член – Греция (а в какой-то мере и Италия) отвечал за помощь Сербии, причем на обеих сторонах партнерами Запада остались все те же функционеры югославского партаппарата. Так как партаппарат Сербии взял на себя право представлять интересы всей Югославии, то именно он и несет главную вину за ее распад. Отнюдь не все мусульмане, хорваты, а тем более словенцы были противниками Югославии, и мало кто из них готов был жертвовать тогда своей жизнью ради распада собственного государства. За сохранение же государства всегда найдется больше готовых жертвовать собой, только вот люди, оказавшиеся у власти в Сербии, государство защищать не захотели. С самого начала войны проводилась странная политика на отказ от активных боевых действий под различными предлогами, но ведшими к постоянным проигрышам.
Народ тут идеализировать не надо, ибо он был достоbн такой политики, и уже в самом начале войны, не успев и «пороху понюхать» целые бригады (например 9 Заечарская и 19 Лозничкая) коллективно дезертировали. Тито сыграл в некоторых отношения для сербов весьма плохую роль ибо он во многом отучил их жертвовать собой ради идеи, что ранее сотни лет сохраняло их как народ под различными властями. Жизнь только в собственное удовольствие может и неплоха, но требует рано или поздно расплаты, тем более если государство расплачивалось за кредиты собственной политической независимостью. Ну и наконец, само государственное устройство Югославии по «национальным» республикам и автономным краям, согласно Конституции 1974 года, несло в себе залог его распада. Смерть Тито и события 80 годов на Косово и Метохии (восстания тамошних албанцев) лишь ускорили закономерный процес.
Разумеется, так как данная работа занимается военной тематикой, историю и политику я затрагивать без крайней необходимости не буду, тем более, что доныне написано много разнообразных теорий о том, какое общество надо строить, но редко когда можно услышать, как же это общество построить. Война же – единственный путь к изменению государственного строя, и вне зависимости от чьих-то желаний она является неотъемлемой спутницей всякой политики, тем более, когда та направлена на коренные и всеобщие перемены. За перемены надо платить, и бессмысленно осуждать войну, а вместе с этим одобрять изменение, общественного строя. Это не означает, что следует увековечить тот или иной строй, да и к тому же большинство людей не могло влиять на политику, и вряд ли ею интересовалось.
Тем не менее, ныне многие из них поставлены перед фактом того, что еще десяток лет назад казалось фантастикой и историей – перед гражданской войной. Такая война возникает не только из-за того, что кто-то ее планомерно подготавливает, а из-за того, что само общество настолько расшатывает устои государства, что мощный государственный аппарат оказывается бессильным перед многочисленными личными и, общественными амбициями и заговорами. Это совершенно объективный процесс, определяемый общественной психологией, а в конце концов и идеологией, за которой всегда стоит религия, и бессмысленно поэтому осуждать само военное дело, как занятие варварское. Наоборот, военное дело – занятие благородное, ибо те, кто им занимается, берут на себя обязанность вывода общества оттуда, куда само оно было заведено своими политическими вождями.
Обычная глупость утверждение, что, мол, ныне война ничего не решает – наоборот, она ныне решает, как и всю историю, очень многое, только вот большую роль играют не масштаб побед, а их сроки, и прежде всего, их форма.
Военное дело зависит не от одних высших военачальников, но и от рядовых бойцов, от того, насколько ими были приложены усилия для достижения победы, как в личном, так и в общем плане.
События в бывшем СССР и в бывшей Югославии характерны здесь тем, что в этих внутренних вооруженных конфликтах стали решаться внешнеполитические проблемы всего мира. Именно они, а не «звездные войны» будут решать ключевые моменты мировой политики и в XXI веке.
Неважно, что боевые действия в них ведутся во многом лишь на тактическом плане.Современная стратегия имеет куда более скрытый и изощренный вид, чем раньше. В современных войнах, как это не покажется парадоксальным, победы определяются идей, точнее, ее силой; и без сомнения, сильнее религии идеи не бывает, да и любая идея в политике, так или иначе, имеет религиозные корни. В то же время, эти идеи опираются на вполне земное общество, и видится, что национализм здесь достаточно крепкая опора для ведения войны. В этом плане бывшая Югославия представляет куда более характерный пример, в отличие от бывшего СССР, ибо в первой национализм играл одну из главных ролей у всех противоборствующих сторон, тогда как во втором «национальные» войны велись лишь на местном уровне, и судьбу всего государства они не решали. Советская армия национальной не была, и русские интересы ею прямо не защищались ни в Закавказье, ни в Средней Азии, ни в Приднестровье, ибо везде советская, а позднее российская армия играли роль миротворцев. Тем не менее, в военных верхах советско-российских вооруженных сил национальный вопрос должным образом не учитывался, а о религии и говорить не приходится. Хотя в это же время в Таджикистане, откуда погромами было выгнано большинство русских, а на российскую армию стали уже нападать отряды исламских фанатиков, собранные в основном, из вчерашних советских граждан, а нередко и из членов коммунистической организации, вместо трезвой оценки происшедшего последовали «бравады» и как итог, последовала Чечня 1994-96 годов и мучительное взятие Грозного. Одновременно с подобным духовным застоем непрерывно падало качество военного дела, которое было лишено, в общем, теоретического изучения практических примеров.
Это, вообще-то, было традицией Советской Армии, неизвестно от кого скрывавшей боевой опыт Кореи, Вьетнама, Анголы, Эфиопии, а главное, Афганистана, при параноидальной шпиономании, невиданной во всей российской истории. Не стоит приводить бессмысленные противоречия между самонадеянными заявлениями и катастрофическими результатами. Все это следствие не чьих-то личных ошибок, а ошибочности самой общей постановки военного дела в СССР, в его основополагающих принципах. Конечно, на низовом уровне Советская Армия немалого достигла, да и в научной сфере были большие достижения, но из-за ошибочности в духе все эти достижения использованы были плохо.
Военное дело ведь важно не само по себе, но как обеспечение безопасности государствам, и тут следует думать не на ход, а, как минимум, на два-три хода вперед, а то и на всю партию. Никакие самые решительные и даже жестокие приказы дела не спасут сами по себе, а скорее всего лишь усугубят катастрофу при общей ошибочности в военном деле.
Но пример Советской Армии недостаточно показателен, ибо политика была направлена на ее пассивное поведение, вне зависимости от обстановки на местности. Конечно, бои случались тяжелые, но сами поставленные задачи, особенно после распада СССР, заключались главным образом в охране объектов и в так называемом миротворчестве. Были, конечно, потом исключения, главным образом, в Чечне и Таджикистане, но опять-таки сам размах боевых действий и политические цели ими решаемые, были довольно-таки ограниченны, как, впрочем, и количество информации о них.
В бывшей Югославии дело обстояло по-иному. Это не значит улучшения в качестве. Углубляться в этот вопрос – дело неблагодарное, но очевидный факт заключается в увеличении масштабов боевых действий, в которых решалась судьба не только всего государства, но и почти всех народов в нем. Вместе с тем ЮНА во многом была схожа с Советской Армией, и хотя, несомненно, уступала ей в теории, все же на практике смогла более наглядно проверить некоторые теоретические положения советской военной науки, как впрочем, и мировой военной науки. К тому же сербы, несмотря на свои многочисленные недостатки – великий народ, пусть в силу различных причин низведенный на столь малый уровень, и в мировой истории роль сербского народа все же могла как-то уравниваться, пусть и не всегда, с ролью главных европейских народов. К тому же Югославия из всех социалистических стран по своему государственному устройству больше всего была похожа на СССР. Таким образом, именно боевые действия в Югославии, несмотря на всю свою «балканскую» специфичность, дают наибольший опыт подобного типа вооруженных конфликтов. Югославский опыт поэтому необходимо внимательно изучить, тем более, что в 90-х годах Югославия стала, без сомнения, наиболее популярным военно-политическим театром для мировых политических и военных деятелей.
Югославские проблемы были не балканскими, и даже не европейскими, а мировыми, и вряд ли бы блок НАТО тратил столько усилий здесь в ином случае. Это же относится и к исламскому миру, более чем реально вмешивающемуся в европейскую политику.
При этом надо помнить, что Югославия была скорее «троянским конем» в соцлагере, и на деле десятками лет получала помощь США и всего блока НАТО. Как ни странно, от войны ее это не спасло, при том, что один член НАТО – Германия отвечал за помощь Хорватии и Словении, а другой член – Греция (а в какой-то мере и Италия) отвечал за помощь Сербии, причем на обеих сторонах партнерами Запада остались все те же функционеры югославского партаппарата. Так как партаппарат Сербии взял на себя право представлять интересы всей Югославии, то именно он и несет главную вину за ее распад. Отнюдь не все мусульмане, хорваты, а тем более словенцы были противниками Югославии, и мало кто из них готов был жертвовать тогда своей жизнью ради распада собственного государства. За сохранение же государства всегда найдется больше готовых жертвовать собой, только вот люди, оказавшиеся у власти в Сербии, государство защищать не захотели. С самого начала войны проводилась странная политика на отказ от активных боевых действий под различными предлогами, но ведшими к постоянным проигрышам.
Народ тут идеализировать не надо, ибо он был достоbн такой политики, и уже в самом начале войны, не успев и «пороху понюхать» целые бригады (например 9 Заечарская и 19 Лозничкая) коллективно дезертировали. Тито сыграл в некоторых отношения для сербов весьма плохую роль ибо он во многом отучил их жертвовать собой ради идеи, что ранее сотни лет сохраняло их как народ под различными властями. Жизнь только в собственное удовольствие может и неплоха, но требует рано или поздно расплаты, тем более если государство расплачивалось за кредиты собственной политической независимостью. Ну и наконец, само государственное устройство Югославии по «национальным» республикам и автономным краям, согласно Конституции 1974 года, несло в себе залог его распада. Смерть Тито и события 80 годов на Косово и Метохии (восстания тамошних албанцев) лишь ускорили закономерный процес.
Словения и паралич военной системы Югославии
Переходя к изучению югославского военного опыта, стоит предварительно определиться с названием самой войны, ныне то разделяемой, то соединяемой по этапам различными названиями. Без сомнения, существует вполне реальное единство всех боевых действий ведшихся на территории Югославии от начала 1991 года по конец 1995 года (Словения, Хорватия, Босния и Герцеговина), и никакого иного названия кроме как югославская война здесь не подобрать.
В какой-то мере и события 1998-99 годов с партизанской войной на Косово и Метохии и нападениями на югославскую границу из Албании, и наконец, авиаударами НАТО по Югославии в марте-июне 1999 года также являются составной частью югославской войны. Они были бы невозможны, закончись та благоприятно для сербов. Все же эти события практически весьма четко разделялись по времени, условиям и по пространству, и их следует отделить от югославской войны 1991-95 годов, тем более, что и сам их опыт менее богат и менее изучен. Югославская война является наиболее полным примером войны Запада против определенного народа, в данном случае сербского, в соответствии с западными военными доктринами. Такая война официально признана уставом американской армии FM-100, в которой первоначальное главенство «воздушно-наземной» наступательной операции в версиях 1982 и 1984 годов, в 1993 году, в версии FM-100/5 приспособленно к тактическим действиям «миротворческих» контингентов, как правило ранга батальона-бригады, имеющим однако стратегические цели. Воздушно-наземная операция конечно не исчезла, но применялась лишь как поддержка миротворческим операциям. Естественно, в этом уставе не указывается то, что и миротворческие операции были лишь логическим завершением долгой политико-пропагандистской компании, в которой десятки лет использовались методы «тайной войны».
Это все, конечно, требует детальной оценки, для чего недостаточно места в данной работе, но без учета всего этого общую картину югославской войны невозможно правильно понять. В югославской войне главную роль играл Запад, действуя преимущественно тайными каналами, хотя со временем он стал выступать все более открыто и агрессивно. Но в то же время нельзя всю югославскую войну сводить к столкновению прозападных, словенских, хорватских и мусульманских властей и антизападной сербской власти. Все здесь было гораздосложнее, тем более, что Запад друзей здесь не имел, и все стороны в этой войне для него в той или иной мере были неприятельскими. Конечно, главный противник для миротворческих войск был определен их главным командованием – это сербы, пусть и косвенным образом. Но ведь сами миротворческие войска прибыли, на территорию Югославии не самовольно, а по приглашению югославской власти из Белграда, в том числе, и военной верхушки ЮНА, при общем согласии и поддержке сербских властей в Хорватии, Боснии и Герцеговине, да и в самих Сербии и Черногории. Сами нападения хорватских сил на казармы ЮНА в Хорватии решали не так уж и много. К тому же, ныне официальной югославской прессой немало написано о нападениях на ЮНА в Хорватии, и куда меньше о таких же нападениях в Словении. В последней ЮНА имела превосходство в технике и в силах не в десятки, а в сотни раз, имея к тому же поддержку единой еще Югославии, но тем не менее из Словении ЮНА ушла. Что же касается добровольного ухода ЮНА из Македонии, то об этом вообще не упоминается, хотя никаких нападений на нее там практически не было, и не вспоминается об официальном отказе провозглашенной «Третьей Югославии» (28 апреля 1992 года) от всяких территориальных претензий к Хорватии и к Боснии и Герцеговине.
Думается потому, что югославскую войну, без сомнения, решило предательство военно-политического верха Югославии, и тут ничего бы не изменил предлагавшийся, но неосуществленный военный переворот ЮНА. Не изменил бы потому, что к власти пришили бы люди из все той же властвующей верхушки, десятками лет подбираемой с расчетом будущего развала Югославии. В той же ЮНА, например, длинная бюрократическая лестница способствовавшая скорее послушным и безликим, чем талантливым офицерам, усугублялась отсутствием практики и «национальным ключом», требовавшим равной национальной пропорции в подборе офицерского кадра.
Таким образом, предательство при планировании наверху дополнялось неспособностью при выполнению снизу. Это не исключало и предательств внизу, хотя для многих офицеров – словенцев, хорватов, мусульман, албанцев – следование приказам ЮНА оказывалось предательством своего народа, в большинстве охваченном идеями национализма и сепаратизма. ЮНА же тогда вела совершенно нереальную политику, объявив своим врагом любой национализм вне зависимости от его направленности.
Бессмысленно было надеяться на спасительность военного переворота, когда сам военный верх не имел какой-либо политической идеи, кроме разве что анахроничного «титовского» коммунизма, в который действительно верили лишь одиночки, и который потерял популярность, в югославском обществе еще в 80-х годах с развитием в нем капиталистических отношений и политических свобод. Понятно, что в 1990-91 годах в мире никто бы и не предпринимал военную интервенцию против Югославии, даже если бы там произошел военный переворот. В таком вмешательстве не было никакой необходимости. Тогдашний военный верх вряд ли бы достиг лучших результатов, по сравнению со случившимися. В своей деятельности генералы ЮНА в своем большинстве немногим отличались от югославских политиков, и дело даже не в том, сколько среди них было агентов иностранных спецслужб или сторонников сепаратистов, а в том, что они в общей массе не обладали ни единством ни идейной убежденностью. Самоотверженность, решительность и талант не были среди них настолько часты, насколько это представлялось пропагандой. В общем-то в тогдашней Югославии по существу и не было иных идей, кроме национальных, которые давали бы людям хоть какую-то убежденность в правоте своего дела, и не случайно, что главную роль в боевых действиях даже со стороны ЮНА стали играть те военачальники, что в той или иной мере были приверженцы хоть какого-то национального развития, и притом, как правило, выдвинулись в ходе самих боевых действий из среды среднего офицерского состава. Высший же военный верх ЮНА с началом боевых действий практически капитулировал, несмотря на все свои громогласные заявления и прямые правовые обязанности о защите конституционного порядка в Югославии. Сразу оказалось, что ЮНА бессильна, а ее органы безопасности, до войны хватавшие людей за любое неосторожное слово против власти, неожиданно были охвачены в своей большей части странным параличом перед лицом прямых вооруженных нападений на ЮНА. Главным свидетельством подобной капитуляции и является опыт Словении июня-июля 1991 года. Тогда армия в три сотни тысяч человек с несколькими тысячами орудий и бронемашин, с несколькими сотнями боевых самолетов и вертолетов, при военном годовом бюджете в десяток миллиардов долларов и годами обучения офицеров, оказалась поставленной в такую ситуация, что была вынуждена уйти из Словении, в которой неприятельские ей вооруженные силы на день одностороннего провозглашения независимости насчитывали 30 тысяч человек, оснащенных главным образом, стрелковым оружием и легкими противотанковыми и артиллерийско-минометными средствами. Помимо всего прочего, речь здесь шла не о диковатых албанцах Косово и Метохии, для которых оружие – часть народной традиции, так же, как и нападения на сербские государства и народ, и даже не о хорватах и мусульманах, имевших немалое количество достаточно обученных боевиков, а о европейски цивилизованном народе, по существу и не бывшим балканским. Дело не в недооценке словенцев, но в самой народной психологии такого типа, довлеющей в XX веке в Западной Европе, которая может и не мешает ведению войны государством, но для организации весьма тяжелой партизанской войны никак не подходит. Словенское руководство, правда, не сидело сложа руки и смогло создать «специальные» (специального назначения) силы в МВД и в армии, создаваемой на базе ТО (территориальная оборона – составная часть ЮНА, в основном находящаяся в резерве и разворачиваемая местными органами гражданской, администрации для содействия ЮНА во время войны с «иностранными агрессорами», в том числе для ведения партизанской войны). Эти силы послужили ей как главные ударные отряды по борьбе с ЮНА и с местными сторонниками югославской власти, внезапно ставшей «оккупационной». Со стороны словенского руководства довольно разумно было создание в составе своей новой армии специальной бригады «Морис», игравшей вместе со специальными силами МВД (ранга усиленного батальона) роль не только главной силы, но и ядра для остальных тридцатитысячных вооруженных сил, а в особенности для еще где-то ста восьмидесяти тысяч новомобилизованных (часто весьма условно, ибо даже стрелкового оружия многие из них не имели) словенцев, пополнивших вооруженные силы с началом войны. При создании таких специальных сил не обошлось без поддержки извне, в особенности из Германии, видевшей традиционно в Словении одну из собственных земель, и не случайно, что образцом для бригады «Морис» была GSG–9, группа по борьбе с терроризмом пограничных сил ФРГ. Подобная организация, несомненно, являлась весьма передовым методом военного строительства, особенно в условиях гражданской войны, в которой и без того довольно нерациональные современные методы всеобщей мобилизации оказались непригодными.
В тоже время, общая численность словенских «специальных» сил достигла всего несколько тысяч человек. Однако даже при полнокровной поддержке, которой на деле не было, трех десятков тысяч остальных бойцов вооруженных сил Словении и еще нескольких десятков тысяч новомобилизованных резервистов было недостаточно для того, чтобы на равных противостоять даже силам Люблянского и Мариборского корпусов ЮНА и силам пограничной стражи ЮНА, размещенным в Словении. К тому же в Словении далеко не все словенцы, а тем более люди других национальностей, в особенности сербы, были сторонниками словенского сепаратизма, да и в тогдашней Европе главным образом лишь спецслужбы Германии и Австрии активно помогали этим сепаратистам по уже знакомым сценариям (Чехословакия 1968 года и второе чешское издание в «бархатной революции» Гавела) .
Далеко не все словенские националисты были ярыми противниками сербов, как это было с хорватами, куда активнее тогда выступавшими не столько против Югославии, сколько против сербов. У словенцев же исторически особых противоречий с сербами не было. В новой Югославии их быть в большом количестве тоже не могло, ибо Словения не граничила ни с Сербией, ни с сербскими землями в Хорватии, а сербы, переселившиеся в Словению, не были какой-то единой организованной и действующей силой, и в значительной мере были уже ассимилированы. Еще во время Второй Мировой войны сербские четники, отступив в Словению в 1945 году, встретили здесь в общем благоприятное отношение, и скорее всего в этой войне враждебность к сербам не имела бы серьезной почвы не будь сербы ассоциированы с югославской политикой, при том, что последняя об их интересах тогда не беспокоилась.
Конечно, в Словении десятками лет поддерживалась нетерпимость к «южанам», как к дикарям, и нередко это имело свои оправдания. Однако, южанами в Словении в куда большей степени считались албанцы и мусульмане, чем сербы, да и не были настолько велики различия между словенцами и сербами, тем более, что неприемлемые словенцами «босанцы – боснийцы» были не только сербами и мусульманами, но и единоверными словенцам хорватами. В конце концов, подобная нетерпимость была лишь использована словенскими сепаратистами, как одна из многочисленных причин к отделению, хотя и вылилась сначала в аресты (а нередко и убийства) военнослужащих ЮНА, в аресты сотен «южан», в том числе около сотни водителей грузовиков и автобусов из Сербии.
Война в Словении, без сомнения, не имела глубоких корней и была искусственно начата, искусственно велась и столь же искусственно закончилась. Это была, скорее, театральная игра в войну, хотя в ней погибли сотни живых людей, или подрывные действия внутреннего и внешнего неприятеля, в которых боевые действия играли второстепенную роль. В американском уставе FM-100 такие действия хотя прямо и не называются, но именно они и сопровождают по логике войну «низкой интенсивности». Вероятно, все было решено на политическом верху, и требовалось лишь оправдать выход Словении из Югославии, что своей антиконституционностью должно было дать повод не только для распада Югославии, но и для начала югославской войны. В Словении главную роль в мобилизации сил сыграл словенский национализм, поддержанный католической церковью, но отнюдь не это вызвало войну, а лишь послужило настоящим организаторам этой войны, которым было мало дела до интересов этого национализма. Нужна была лишь картина югославской (тем самым и сербской) агрессии на «маленькую» Словению, дабы разжечь пропагандно-психологическую истерию в Югославии. Поэтому с одной стороны поощрялись создания концлагерей для «сомнительных» лиц и убийства пленных словенскими силами, а с другой стороны развертывалась пацифистская компания против ЮНА, в которой немалую роль сыграло и движение «солдатских матерей», требовавшего возвращения срочнослужащих солдат в «свои» республики (где вскоре, в том числе, благодаря подобной «материнской» заботе тех, кто порою вообще не имел детей, люди стали гибнуть не десятками, как в Словении, а тысячами). Победивший 02.07.90 г. на выборах в Словении Демос Кучана действовал по знакомому сценарию и после объявления о взятии под свой контроль границы с Италией, Венгрией и Австрией (от 26.06.91), фактически объявил войну ЮНА.
Не осталась в стороне ЮНА, и когда был получен приказ СИВ (савезно извршно вече – союзное исполнительное вече, союзное правительство) Югославии на «закрытие» югославской границы с Австрией и Италией, то командование 5-ой военной области ЮНА во главе с генералом Конрадом Колншеком (словенцем) и начальником штаба Добрашином Прашчевичем (сербом) послало на столь важную миссию всего тысячу девятьсот военнослужащих, многие из которых имели лишь половину положенного боекомплекта на свои автоматы, при этом не был указан порядок содействия с шедшими в этой же колонне 471 сотрудником союзного МВД и 270 таможенниками. Было очевидно, что столь малые силы, идя колонной по автодороге, были обречены на потери, как при преодолении баррикад, так и в засадах, что и произошло на самом деле, приведя к гибели почти полусотни солдат и офицеров. Выступившая 27 июля колонна в 1990 военнослужащих ЮНА, 400 милиционеров и 270 таможенников была тем самым обречена на поражение, и в первый же день имела десяток погибших. Тогда же был сбит югославский вертолет МИ-8 под Любляной. То же самое происходило и с силами Мариборского и Люблянского корпусов, осажденных с началом боевых действий в своих казармах, а так же с пограничными караулами ЮНА.Словенское руководство определило своими главными театрами боевых действий граничную полосу и главные города – Марибор и Любляну. Несколько подразделений ЮНА было блокированно на дорогах и на границе был захвачен, а попросту сдался 65 пограничный батальон. Вышедшие на помощь две роты(танковая и механизированная) 4 танковой бригады (из Ястребовского), под Бретаном были остановленны не только огнем ПТРК, но и минными полями, а бывший на марше 580 дивизион ЗА попал в засаду потеряв 12 человек убитыми и 15 раненных.
В какой-то мере и события 1998-99 годов с партизанской войной на Косово и Метохии и нападениями на югославскую границу из Албании, и наконец, авиаударами НАТО по Югославии в марте-июне 1999 года также являются составной частью югославской войны. Они были бы невозможны, закончись та благоприятно для сербов. Все же эти события практически весьма четко разделялись по времени, условиям и по пространству, и их следует отделить от югославской войны 1991-95 годов, тем более, что и сам их опыт менее богат и менее изучен. Югославская война является наиболее полным примером войны Запада против определенного народа, в данном случае сербского, в соответствии с западными военными доктринами. Такая война официально признана уставом американской армии FM-100, в которой первоначальное главенство «воздушно-наземной» наступательной операции в версиях 1982 и 1984 годов, в 1993 году, в версии FM-100/5 приспособленно к тактическим действиям «миротворческих» контингентов, как правило ранга батальона-бригады, имеющим однако стратегические цели. Воздушно-наземная операция конечно не исчезла, но применялась лишь как поддержка миротворческим операциям. Естественно, в этом уставе не указывается то, что и миротворческие операции были лишь логическим завершением долгой политико-пропагандистской компании, в которой десятки лет использовались методы «тайной войны».
Это все, конечно, требует детальной оценки, для чего недостаточно места в данной работе, но без учета всего этого общую картину югославской войны невозможно правильно понять. В югославской войне главную роль играл Запад, действуя преимущественно тайными каналами, хотя со временем он стал выступать все более открыто и агрессивно. Но в то же время нельзя всю югославскую войну сводить к столкновению прозападных, словенских, хорватских и мусульманских властей и антизападной сербской власти. Все здесь было гораздосложнее, тем более, что Запад друзей здесь не имел, и все стороны в этой войне для него в той или иной мере были неприятельскими. Конечно, главный противник для миротворческих войск был определен их главным командованием – это сербы, пусть и косвенным образом. Но ведь сами миротворческие войска прибыли, на территорию Югославии не самовольно, а по приглашению югославской власти из Белграда, в том числе, и военной верхушки ЮНА, при общем согласии и поддержке сербских властей в Хорватии, Боснии и Герцеговине, да и в самих Сербии и Черногории. Сами нападения хорватских сил на казармы ЮНА в Хорватии решали не так уж и много. К тому же, ныне официальной югославской прессой немало написано о нападениях на ЮНА в Хорватии, и куда меньше о таких же нападениях в Словении. В последней ЮНА имела превосходство в технике и в силах не в десятки, а в сотни раз, имея к тому же поддержку единой еще Югославии, но тем не менее из Словении ЮНА ушла. Что же касается добровольного ухода ЮНА из Македонии, то об этом вообще не упоминается, хотя никаких нападений на нее там практически не было, и не вспоминается об официальном отказе провозглашенной «Третьей Югославии» (28 апреля 1992 года) от всяких территориальных претензий к Хорватии и к Боснии и Герцеговине.
Думается потому, что югославскую войну, без сомнения, решило предательство военно-политического верха Югославии, и тут ничего бы не изменил предлагавшийся, но неосуществленный военный переворот ЮНА. Не изменил бы потому, что к власти пришили бы люди из все той же властвующей верхушки, десятками лет подбираемой с расчетом будущего развала Югославии. В той же ЮНА, например, длинная бюрократическая лестница способствовавшая скорее послушным и безликим, чем талантливым офицерам, усугублялась отсутствием практики и «национальным ключом», требовавшим равной национальной пропорции в подборе офицерского кадра.
Таким образом, предательство при планировании наверху дополнялось неспособностью при выполнению снизу. Это не исключало и предательств внизу, хотя для многих офицеров – словенцев, хорватов, мусульман, албанцев – следование приказам ЮНА оказывалось предательством своего народа, в большинстве охваченном идеями национализма и сепаратизма. ЮНА же тогда вела совершенно нереальную политику, объявив своим врагом любой национализм вне зависимости от его направленности.
Бессмысленно было надеяться на спасительность военного переворота, когда сам военный верх не имел какой-либо политической идеи, кроме разве что анахроничного «титовского» коммунизма, в который действительно верили лишь одиночки, и который потерял популярность, в югославском обществе еще в 80-х годах с развитием в нем капиталистических отношений и политических свобод. Понятно, что в 1990-91 годах в мире никто бы и не предпринимал военную интервенцию против Югославии, даже если бы там произошел военный переворот. В таком вмешательстве не было никакой необходимости. Тогдашний военный верх вряд ли бы достиг лучших результатов, по сравнению со случившимися. В своей деятельности генералы ЮНА в своем большинстве немногим отличались от югославских политиков, и дело даже не в том, сколько среди них было агентов иностранных спецслужб или сторонников сепаратистов, а в том, что они в общей массе не обладали ни единством ни идейной убежденностью. Самоотверженность, решительность и талант не были среди них настолько часты, насколько это представлялось пропагандой. В общем-то в тогдашней Югославии по существу и не было иных идей, кроме национальных, которые давали бы людям хоть какую-то убежденность в правоте своего дела, и не случайно, что главную роль в боевых действиях даже со стороны ЮНА стали играть те военачальники, что в той или иной мере были приверженцы хоть какого-то национального развития, и притом, как правило, выдвинулись в ходе самих боевых действий из среды среднего офицерского состава. Высший же военный верх ЮНА с началом боевых действий практически капитулировал, несмотря на все свои громогласные заявления и прямые правовые обязанности о защите конституционного порядка в Югославии. Сразу оказалось, что ЮНА бессильна, а ее органы безопасности, до войны хватавшие людей за любое неосторожное слово против власти, неожиданно были охвачены в своей большей части странным параличом перед лицом прямых вооруженных нападений на ЮНА. Главным свидетельством подобной капитуляции и является опыт Словении июня-июля 1991 года. Тогда армия в три сотни тысяч человек с несколькими тысячами орудий и бронемашин, с несколькими сотнями боевых самолетов и вертолетов, при военном годовом бюджете в десяток миллиардов долларов и годами обучения офицеров, оказалась поставленной в такую ситуация, что была вынуждена уйти из Словении, в которой неприятельские ей вооруженные силы на день одностороннего провозглашения независимости насчитывали 30 тысяч человек, оснащенных главным образом, стрелковым оружием и легкими противотанковыми и артиллерийско-минометными средствами. Помимо всего прочего, речь здесь шла не о диковатых албанцах Косово и Метохии, для которых оружие – часть народной традиции, так же, как и нападения на сербские государства и народ, и даже не о хорватах и мусульманах, имевших немалое количество достаточно обученных боевиков, а о европейски цивилизованном народе, по существу и не бывшим балканским. Дело не в недооценке словенцев, но в самой народной психологии такого типа, довлеющей в XX веке в Западной Европе, которая может и не мешает ведению войны государством, но для организации весьма тяжелой партизанской войны никак не подходит. Словенское руководство, правда, не сидело сложа руки и смогло создать «специальные» (специального назначения) силы в МВД и в армии, создаваемой на базе ТО (территориальная оборона – составная часть ЮНА, в основном находящаяся в резерве и разворачиваемая местными органами гражданской, администрации для содействия ЮНА во время войны с «иностранными агрессорами», в том числе для ведения партизанской войны). Эти силы послужили ей как главные ударные отряды по борьбе с ЮНА и с местными сторонниками югославской власти, внезапно ставшей «оккупационной». Со стороны словенского руководства довольно разумно было создание в составе своей новой армии специальной бригады «Морис», игравшей вместе со специальными силами МВД (ранга усиленного батальона) роль не только главной силы, но и ядра для остальных тридцатитысячных вооруженных сил, а в особенности для еще где-то ста восьмидесяти тысяч новомобилизованных (часто весьма условно, ибо даже стрелкового оружия многие из них не имели) словенцев, пополнивших вооруженные силы с началом войны. При создании таких специальных сил не обошлось без поддержки извне, в особенности из Германии, видевшей традиционно в Словении одну из собственных земель, и не случайно, что образцом для бригады «Морис» была GSG–9, группа по борьбе с терроризмом пограничных сил ФРГ. Подобная организация, несомненно, являлась весьма передовым методом военного строительства, особенно в условиях гражданской войны, в которой и без того довольно нерациональные современные методы всеобщей мобилизации оказались непригодными.
В тоже время, общая численность словенских «специальных» сил достигла всего несколько тысяч человек. Однако даже при полнокровной поддержке, которой на деле не было, трех десятков тысяч остальных бойцов вооруженных сил Словении и еще нескольких десятков тысяч новомобилизованных резервистов было недостаточно для того, чтобы на равных противостоять даже силам Люблянского и Мариборского корпусов ЮНА и силам пограничной стражи ЮНА, размещенным в Словении. К тому же в Словении далеко не все словенцы, а тем более люди других национальностей, в особенности сербы, были сторонниками словенского сепаратизма, да и в тогдашней Европе главным образом лишь спецслужбы Германии и Австрии активно помогали этим сепаратистам по уже знакомым сценариям (Чехословакия 1968 года и второе чешское издание в «бархатной революции» Гавела) .
Далеко не все словенские националисты были ярыми противниками сербов, как это было с хорватами, куда активнее тогда выступавшими не столько против Югославии, сколько против сербов. У словенцев же исторически особых противоречий с сербами не было. В новой Югославии их быть в большом количестве тоже не могло, ибо Словения не граничила ни с Сербией, ни с сербскими землями в Хорватии, а сербы, переселившиеся в Словению, не были какой-то единой организованной и действующей силой, и в значительной мере были уже ассимилированы. Еще во время Второй Мировой войны сербские четники, отступив в Словению в 1945 году, встретили здесь в общем благоприятное отношение, и скорее всего в этой войне враждебность к сербам не имела бы серьезной почвы не будь сербы ассоциированы с югославской политикой, при том, что последняя об их интересах тогда не беспокоилась.
Конечно, в Словении десятками лет поддерживалась нетерпимость к «южанам», как к дикарям, и нередко это имело свои оправдания. Однако, южанами в Словении в куда большей степени считались албанцы и мусульмане, чем сербы, да и не были настолько велики различия между словенцами и сербами, тем более, что неприемлемые словенцами «босанцы – боснийцы» были не только сербами и мусульманами, но и единоверными словенцам хорватами. В конце концов, подобная нетерпимость была лишь использована словенскими сепаратистами, как одна из многочисленных причин к отделению, хотя и вылилась сначала в аресты (а нередко и убийства) военнослужащих ЮНА, в аресты сотен «южан», в том числе около сотни водителей грузовиков и автобусов из Сербии.
Война в Словении, без сомнения, не имела глубоких корней и была искусственно начата, искусственно велась и столь же искусственно закончилась. Это была, скорее, театральная игра в войну, хотя в ней погибли сотни живых людей, или подрывные действия внутреннего и внешнего неприятеля, в которых боевые действия играли второстепенную роль. В американском уставе FM-100 такие действия хотя прямо и не называются, но именно они и сопровождают по логике войну «низкой интенсивности». Вероятно, все было решено на политическом верху, и требовалось лишь оправдать выход Словении из Югославии, что своей антиконституционностью должно было дать повод не только для распада Югославии, но и для начала югославской войны. В Словении главную роль в мобилизации сил сыграл словенский национализм, поддержанный католической церковью, но отнюдь не это вызвало войну, а лишь послужило настоящим организаторам этой войны, которым было мало дела до интересов этого национализма. Нужна была лишь картина югославской (тем самым и сербской) агрессии на «маленькую» Словению, дабы разжечь пропагандно-психологическую истерию в Югославии. Поэтому с одной стороны поощрялись создания концлагерей для «сомнительных» лиц и убийства пленных словенскими силами, а с другой стороны развертывалась пацифистская компания против ЮНА, в которой немалую роль сыграло и движение «солдатских матерей», требовавшего возвращения срочнослужащих солдат в «свои» республики (где вскоре, в том числе, благодаря подобной «материнской» заботе тех, кто порою вообще не имел детей, люди стали гибнуть не десятками, как в Словении, а тысячами). Победивший 02.07.90 г. на выборах в Словении Демос Кучана действовал по знакомому сценарию и после объявления о взятии под свой контроль границы с Италией, Венгрией и Австрией (от 26.06.91), фактически объявил войну ЮНА.
Не осталась в стороне ЮНА, и когда был получен приказ СИВ (савезно извршно вече – союзное исполнительное вече, союзное правительство) Югославии на «закрытие» югославской границы с Австрией и Италией, то командование 5-ой военной области ЮНА во главе с генералом Конрадом Колншеком (словенцем) и начальником штаба Добрашином Прашчевичем (сербом) послало на столь важную миссию всего тысячу девятьсот военнослужащих, многие из которых имели лишь половину положенного боекомплекта на свои автоматы, при этом не был указан порядок содействия с шедшими в этой же колонне 471 сотрудником союзного МВД и 270 таможенниками. Было очевидно, что столь малые силы, идя колонной по автодороге, были обречены на потери, как при преодолении баррикад, так и в засадах, что и произошло на самом деле, приведя к гибели почти полусотни солдат и офицеров. Выступившая 27 июля колонна в 1990 военнослужащих ЮНА, 400 милиционеров и 270 таможенников была тем самым обречена на поражение, и в первый же день имела десяток погибших. Тогда же был сбит югославский вертолет МИ-8 под Любляной. То же самое происходило и с силами Мариборского и Люблянского корпусов, осажденных с началом боевых действий в своих казармах, а так же с пограничными караулами ЮНА.Словенское руководство определило своими главными театрами боевых действий граничную полосу и главные города – Марибор и Любляну. Несколько подразделений ЮНА было блокированно на дорогах и на границе был захвачен, а попросту сдался 65 пограничный батальон. Вышедшие на помощь две роты(танковая и механизированная) 4 танковой бригады (из Ястребовского), под Бретаном были остановленны не только огнем ПТРК, но и минными полями, а бывший на марше 580 дивизион ЗА попал в засаду потеряв 12 человек убитыми и 15 раненных.