Страница:
- Каждой из борющихся сторон приятнее отождествлять себя с ангелом и взваливать всю вину на дьявола. Нацизм и большевизм ныне ищут всемирного дьявола друг в друге.- Рейхслейтер встал, прошелся по кабинету.- Это предмет для интересного философского спора. Но давайте переведем разговор на практическую почву. В комитете "Идель-Урал" вам, как поэту, было доверено дело пропаганды и культуры.
Это довольно незначительная и неопределенная должность. Я предлагаю вам роль главы этого комитета.
- Предлагаете мне, таким образом, искать дьявола не там, где я искал его прежде?
- Мы позволили вам, к сожалению, стать одним из лидеров подполья,- сухо уточнил рейхслейтер.- Я признаю ошибку своих подчиненных. И готов закрыть глаза и на ваши ошибки. В Волго-Татарском комитете нам нужен человек, известный среди всех тюркоязычных народов России.
Гость ответил холодно, спокойно и даже с какой-то брезгливой гримасой на лице:
- Извините, у меня есть уже профессия.
- Какая профессия? - Вы ее упоминали. Я поэт.
- Разве кто-то призывает вас отказаться от поэзии? Политика тоже по своей природе высочайшая поэзия! Это то поле деятельности, в котором новые комбинации непременно создаются, а не просто открываются и фиксируются. Мир будущего в значительной степени станет миром, сделанным художниками-политиками!
- Кроме того, результат,- не выдержал снова гауптштурмфюрер.- Если бы был результат!
Резкий поворот головы человека:
- Какой результат?
- Вы создали организацию, но она полностью разгромлена. Чем уравновесятся ваши потери? Жалкие листовки? А чем окупится гибель их авторов, их распространителей?
Вы вовлекли в свою организацию множество людей. Вы беззастенчиво эксплуатировали их простодушие, их нетерпение! Вы разжигали в них ненависть!
- Мы, гауптштурмфюрер, вернули в их руки оружие,-спокойно возразил человек.- Вернули им имя, родину. В условиях плена и обработки люди сохранили верность долгу, идеям интернационализма. Четыре батальона, которые вы сформировали из моих земляков, не принадлежат и не будут принадлежать вам. Они вне вашей власти.
- Вы пожертвовали тысячами своих соплеменников! Обрекли их на гибель! Так ли уж нуждалась в этой гибели ваша грядущая победа?
- Если судить в чисто практическом плане, может быть, наша борьба не была столь эффективна. Победа будет обеспечена и без нас. Но возможно ли человеку переложить на плечи других бремя спасения? По крайней мере, мы доказали, что мы еще есть в этом мире.
Лицо рейхслейтера все более мертвело. Разговора не получалось. Встреча не имела смысла.
- Слава - солнце мертвых. Так говорили когда-то. Возможно, вы надеетесь, что солнце взойдет над вашей могилой? Осветит ее своими золотыми горячими лучами? Но смею вас уверить, что ваша родина будет знать вас лишь как предателя.
Человек неожиданно улыбнулся:
- Уж не гадаете ли вы мне на картах, господин министр? Быть может, вы не из прибалтийских немцев, а из цыган? - он вдруг грубо, с наслаждением выругался.- Вы полагаете, что в силах приговорить нас к смерти, к бесславию, к позору? К чему угодно? Что мы все в ваших руках? Что в ваших руках и наше прошлое, и даже наше будущее? Жизнь парадоксальна, да! Но что самое парадоксальное, именно в тот час, в ту минуту, когда вы пошлете нас на гильотину, под топор, к нам придет бессмертье. И это наше бессмертье будет еще одной вашей смертью, еще одним вашим поражением. Причем приговор этот вы также не сможете отменить...- человек уже откровенно издевался.- Я много думал в последний год о жизни и смерти. И о бессмертии. И о назначении человека. И о смысле его бытия на земле. И я никогда не жил так напряженно и так счастливо, как в эти последние месяцы! Мы стали бы предателями, если бы отказались от борьбы. Но мы от нее не отказались. Если бы у судьбы были другие варианты? Их нет! И к чему этот нелепый разговор? Он был бы уместен в вашем ведомстве, гауптштурмфюрер, где ваши коллеги продолжают пытать сейчас моих товарищей. Так и везите меня туда! Будем вести разговор там! Видимо, мой бывший соотечественник действительно болен, иначе чем объяснить?..- не договорив, человек пренебрежительно махнул рукой, резко поднялся.
Лицо рейхслейтера окончательно побелело.
- Вы сами подписываете себе свой приговор,- еле сдерживая подступавшее бешенство, но внешне пытаясь сохранить свою обычную тускло-бесцветную манеру речи, произнес он.
Гость какое-то мгновенье молчал, потом усмехнулся:
- Я всегда все делал сам в своей жизни.
Рейхслейтер нажал кнопку звонка.
- Увести,- почти не разжимая губ, подкрепив жестом ставший совсем неслышным голос, приказал он вбежавшей охране.
Глухая тоска снова пронизала все его существо. Но она стала словно еще плотнее, еще тяжелее. Острые злые шипы ее, казалось, вонзились в самые недра больного, ставшего еще более бессильным духом.
"Бессмертие... К кому придет бессмертие?.. Если где-то в одной точке, в одном пункте... Неужели игра проиграна?" Мысль рейхслейтера отказывалась подчиняться логике.
- Какие будут указания? - откуда-то издалека, словно из чужого пространства, донесся тихий посторонний голос гауптштурмфюрера.
- Для врагов рейха у нас один закон,- словно самому себе, едва слышно, почти шепотом, ответил человек в генеральском мундире.
В тот же вечер гостя рейхсминистра отвезли в следственную тюрьму Тегель. Но в сознание он пришел лишь через несколько дней.
- У вас есть бумага. Дайте ее мне,- сказал человек к исходу дня, смутно различая, что находится в незнакомой камере. - Вам нужна не бумага, а вода.
Один из заключенных приподнял его голову и поднес ко рту кружку с водой.
- Вот и прекрасно! Вода - лучшее лекарство. У него не в порядке с головой. Все время говорит о какой-то бумаге. Но как видите, господии полковник, вы проиграли,- заключенный обращался уже к кому-то другому.- Он жив.
- Какое сегодня число? - спросил вдруг человек.
- Вы были без сознания довольно долго. Мы с господином полковником даже заключили небольшое пари! И я выиграл! Да, господин полковник, я выиграл!
- Кто вы? - спросил человек снова.
- Это камера смертников, милейший, и все мы здесь... Впрочем, позвольте представиться. Мишель Деллатри, бывший мэр... бывшего французского города.
Господин полковник?.. Я хочу рекомендовать и вас нашему новому другу. Барон фон Хайдеггер, бывший полковник генерального штаба, член нацистской партии с 1927 года. Вы же, как я полагаю, из России? Господин полковник, не правда ли, весьма любопытное общество собралось под одной крытей? Либерал, сторонник традиционной буржуазной демократии, впрочем, называйте меня как угодно, вы член СС и СД, и наконец он, по всей вероятности, коммунист? Ради этого стоит даже попасть сюда!
Такие случайности, как редкие цветы, украшают жизнь.
Второй заключенный, не останавливаясь, продолжал ходить по кругу:
- Оставьте свои нелепые шутки, Деллатри. - Господин Деллатри, господин полковник!
- Да, господин Деллатри.
- Я всего лишь, господин полковник, объясняю ситуацию нашему новому другу,- продолжал Мишель Деллатри.- Одно крыло тюрьмы разрушено во время бомбежки, мой друг. Англичане не нашли ничего более умного, как сбросить бомбу именно на нас.
Они, видимо, решили помочь нам. Во всяком случае, прекратить наши страдания. Но не получилось. Поэтому от лица администрации я приношу вам извинения за некоторую перенаселенность. Я лично не против! Наоборот, после девяти месяцев одиночки меня радует возможность общения. С кем бы то ни было! Даже хотя бы с самим Люцифером!.. Господин полковник, вы прошли сегодня уже двадцать километров! Давайте передвинем нашего нового друга, чтобы ему было удобно лежать. Хотя бы на несколько сантиметров... Вот!.. Благодарю вас, господин полковник!.. Вам угодно выпить еще воды?
- Мне бумагу... и карандаш,- снова твердо попросил человек.- У меня отбито все, кроме памяти. Но мне нужна бумага.
- Память? Извините, мне трудно понять вас. Впрочем, вот клочок бумаги.
Пожалуйста. Сейчас уже удобно, не правда ли?.. Я не сторонник большевизма, господин полковник...- Мишель Деллатри был разговорчив.Отнюдь! Но и тем более не поклонник нацизма. В общем-то мы все трое - из разных станов. И тем не менее... Господин полковник не в духе, мой друг. Его больше всего беспокоит тот факт, что он должен терпеть общество своих врагов и разделить с ними общую судьбу. Это ему кажется нестерпимым оскорблением. По его мнению, наци, а он считает себя более правоверным наци, чем Гитлер... Да, господин полковник, не по этой ли именно причине вы попытались накануне катастрофы вместе с другими участниками вашего нелепого заговора спрыгнуть с поезда, мчащегося к пропасти?
Второй заключенный замедлил шаг, затем остановился.
- Ваш город, господин Деллатри, заняла часть барона фон Хайдеггера. И знаете, о чем я думаю сейчас? Я думаю о том, что весьма жаль, что командир этой части не повесил тогда на первом попавшемся столбе мэра этого города господина Мишеля Деллатри.
- Да, да, это была ваша ошибка! Вам надо было сразу повесить весь мир. Но вы, очевидно, раздумывали, где у него шея? Вы, очевидно, искали ее и не нашли? Если весь мир будет лежать в развалинах, к черту! Нам на это наплевать! Мы все равно будем маршировать дальше, потому что сегодня нам принадлежит Европа, а завтра - весь мир! Чей это гимн, господин полковник? Вы заставляли петь его своих солдат?
Где они, ваши солдаты? Они сгнили, а вы еще маршируете по земле? И вот он, ваш мир,- стены, решетка! Так меряйте же скорее, меряйте его! Двадцать километров, тридцать - из этой клетки уже нет выхода. Ха-ха!.. Последний наци покоряет пространство! Почему же вы не поете свой гимн? Он застрял у вас в глотке? Пойте свой дрянной гимн, полковник!.. Будь проклят этот век! Он покоится уже на какой-то механической основе и не нуждается больше в человеке, как в опоре! Будь проклято все!
Цементный пол. Кирпичные неоштукатуренные стены. Один сходил с ума. Второй мерил шагами мир. Третий, теряя сознание и силы, но снова поднимаясь, старался что-то написать на клочке бумаги.
Слетел на пол листок бумаги. Выпал из рук огрызок карандаша. Француз поднял листок.
- Арабские буквы. Похоже на стихи... Стихи? Здесь? - француз смеялся.
Из коридора доносились жесткий лязг открываемых дверей, брань, чьи-то шаги...
Через двадцать четыре года в загсе западноберлинского округа Шарлоттенбург среди документов военных лет одним историком была найдена регистрационная карточка следующего содержания:
"№ 2970
Берлин, Шарлоттенбург, от 26 августа 1944. Писатель Муса Гумеров-Джалиль, мусульманин, проживающий в Берлине, Шарлоттенбург, Хафельштрассе, 9, умер 25 августа 1944 года в 12 часов 18 минут в Берлине, Шарлоттенбург, Кенигсдамм, 7.
Заполнено на основании устных показаний помощника надзирателя Пауля Дюррхауэра, проживающего в Берлине, Мантейфельштрассе, 10. Сообщивший эти данные известен и заявил, что является личным свидетелем смерти. Прочитано вслух, подтверждено и подписано. Пауль Дюрр-хауэр.
Соответствие с подлинником заверено. Берлин, Шарлоттенбург, 26 августа 1944 года. Исполняющий обязанности служащего загса Глюк. Причина смерти: обезглавлен".
Это довольно незначительная и неопределенная должность. Я предлагаю вам роль главы этого комитета.
- Предлагаете мне, таким образом, искать дьявола не там, где я искал его прежде?
- Мы позволили вам, к сожалению, стать одним из лидеров подполья,- сухо уточнил рейхслейтер.- Я признаю ошибку своих подчиненных. И готов закрыть глаза и на ваши ошибки. В Волго-Татарском комитете нам нужен человек, известный среди всех тюркоязычных народов России.
Гость ответил холодно, спокойно и даже с какой-то брезгливой гримасой на лице:
- Извините, у меня есть уже профессия.
- Какая профессия? - Вы ее упоминали. Я поэт.
- Разве кто-то призывает вас отказаться от поэзии? Политика тоже по своей природе высочайшая поэзия! Это то поле деятельности, в котором новые комбинации непременно создаются, а не просто открываются и фиксируются. Мир будущего в значительной степени станет миром, сделанным художниками-политиками!
- Кроме того, результат,- не выдержал снова гауптштурмфюрер.- Если бы был результат!
Резкий поворот головы человека:
- Какой результат?
- Вы создали организацию, но она полностью разгромлена. Чем уравновесятся ваши потери? Жалкие листовки? А чем окупится гибель их авторов, их распространителей?
Вы вовлекли в свою организацию множество людей. Вы беззастенчиво эксплуатировали их простодушие, их нетерпение! Вы разжигали в них ненависть!
- Мы, гауптштурмфюрер, вернули в их руки оружие,-спокойно возразил человек.- Вернули им имя, родину. В условиях плена и обработки люди сохранили верность долгу, идеям интернационализма. Четыре батальона, которые вы сформировали из моих земляков, не принадлежат и не будут принадлежать вам. Они вне вашей власти.
- Вы пожертвовали тысячами своих соплеменников! Обрекли их на гибель! Так ли уж нуждалась в этой гибели ваша грядущая победа?
- Если судить в чисто практическом плане, может быть, наша борьба не была столь эффективна. Победа будет обеспечена и без нас. Но возможно ли человеку переложить на плечи других бремя спасения? По крайней мере, мы доказали, что мы еще есть в этом мире.
Лицо рейхслейтера все более мертвело. Разговора не получалось. Встреча не имела смысла.
- Слава - солнце мертвых. Так говорили когда-то. Возможно, вы надеетесь, что солнце взойдет над вашей могилой? Осветит ее своими золотыми горячими лучами? Но смею вас уверить, что ваша родина будет знать вас лишь как предателя.
Человек неожиданно улыбнулся:
- Уж не гадаете ли вы мне на картах, господин министр? Быть может, вы не из прибалтийских немцев, а из цыган? - он вдруг грубо, с наслаждением выругался.- Вы полагаете, что в силах приговорить нас к смерти, к бесславию, к позору? К чему угодно? Что мы все в ваших руках? Что в ваших руках и наше прошлое, и даже наше будущее? Жизнь парадоксальна, да! Но что самое парадоксальное, именно в тот час, в ту минуту, когда вы пошлете нас на гильотину, под топор, к нам придет бессмертье. И это наше бессмертье будет еще одной вашей смертью, еще одним вашим поражением. Причем приговор этот вы также не сможете отменить...- человек уже откровенно издевался.- Я много думал в последний год о жизни и смерти. И о бессмертии. И о назначении человека. И о смысле его бытия на земле. И я никогда не жил так напряженно и так счастливо, как в эти последние месяцы! Мы стали бы предателями, если бы отказались от борьбы. Но мы от нее не отказались. Если бы у судьбы были другие варианты? Их нет! И к чему этот нелепый разговор? Он был бы уместен в вашем ведомстве, гауптштурмфюрер, где ваши коллеги продолжают пытать сейчас моих товарищей. Так и везите меня туда! Будем вести разговор там! Видимо, мой бывший соотечественник действительно болен, иначе чем объяснить?..- не договорив, человек пренебрежительно махнул рукой, резко поднялся.
Лицо рейхслейтера окончательно побелело.
- Вы сами подписываете себе свой приговор,- еле сдерживая подступавшее бешенство, но внешне пытаясь сохранить свою обычную тускло-бесцветную манеру речи, произнес он.
Гость какое-то мгновенье молчал, потом усмехнулся:
- Я всегда все делал сам в своей жизни.
Рейхслейтер нажал кнопку звонка.
- Увести,- почти не разжимая губ, подкрепив жестом ставший совсем неслышным голос, приказал он вбежавшей охране.
Глухая тоска снова пронизала все его существо. Но она стала словно еще плотнее, еще тяжелее. Острые злые шипы ее, казалось, вонзились в самые недра больного, ставшего еще более бессильным духом.
"Бессмертие... К кому придет бессмертие?.. Если где-то в одной точке, в одном пункте... Неужели игра проиграна?" Мысль рейхслейтера отказывалась подчиняться логике.
- Какие будут указания? - откуда-то издалека, словно из чужого пространства, донесся тихий посторонний голос гауптштурмфюрера.
- Для врагов рейха у нас один закон,- словно самому себе, едва слышно, почти шепотом, ответил человек в генеральском мундире.
В тот же вечер гостя рейхсминистра отвезли в следственную тюрьму Тегель. Но в сознание он пришел лишь через несколько дней.
- У вас есть бумага. Дайте ее мне,- сказал человек к исходу дня, смутно различая, что находится в незнакомой камере. - Вам нужна не бумага, а вода.
Один из заключенных приподнял его голову и поднес ко рту кружку с водой.
- Вот и прекрасно! Вода - лучшее лекарство. У него не в порядке с головой. Все время говорит о какой-то бумаге. Но как видите, господии полковник, вы проиграли,- заключенный обращался уже к кому-то другому.- Он жив.
- Какое сегодня число? - спросил вдруг человек.
- Вы были без сознания довольно долго. Мы с господином полковником даже заключили небольшое пари! И я выиграл! Да, господин полковник, я выиграл!
- Кто вы? - спросил человек снова.
- Это камера смертников, милейший, и все мы здесь... Впрочем, позвольте представиться. Мишель Деллатри, бывший мэр... бывшего французского города.
Господин полковник?.. Я хочу рекомендовать и вас нашему новому другу. Барон фон Хайдеггер, бывший полковник генерального штаба, член нацистской партии с 1927 года. Вы же, как я полагаю, из России? Господин полковник, не правда ли, весьма любопытное общество собралось под одной крытей? Либерал, сторонник традиционной буржуазной демократии, впрочем, называйте меня как угодно, вы член СС и СД, и наконец он, по всей вероятности, коммунист? Ради этого стоит даже попасть сюда!
Такие случайности, как редкие цветы, украшают жизнь.
Второй заключенный, не останавливаясь, продолжал ходить по кругу:
- Оставьте свои нелепые шутки, Деллатри. - Господин Деллатри, господин полковник!
- Да, господин Деллатри.
- Я всего лишь, господин полковник, объясняю ситуацию нашему новому другу,- продолжал Мишель Деллатри.- Одно крыло тюрьмы разрушено во время бомбежки, мой друг. Англичане не нашли ничего более умного, как сбросить бомбу именно на нас.
Они, видимо, решили помочь нам. Во всяком случае, прекратить наши страдания. Но не получилось. Поэтому от лица администрации я приношу вам извинения за некоторую перенаселенность. Я лично не против! Наоборот, после девяти месяцев одиночки меня радует возможность общения. С кем бы то ни было! Даже хотя бы с самим Люцифером!.. Господин полковник, вы прошли сегодня уже двадцать километров! Давайте передвинем нашего нового друга, чтобы ему было удобно лежать. Хотя бы на несколько сантиметров... Вот!.. Благодарю вас, господин полковник!.. Вам угодно выпить еще воды?
- Мне бумагу... и карандаш,- снова твердо попросил человек.- У меня отбито все, кроме памяти. Но мне нужна бумага.
- Память? Извините, мне трудно понять вас. Впрочем, вот клочок бумаги.
Пожалуйста. Сейчас уже удобно, не правда ли?.. Я не сторонник большевизма, господин полковник...- Мишель Деллатри был разговорчив.Отнюдь! Но и тем более не поклонник нацизма. В общем-то мы все трое - из разных станов. И тем не менее... Господин полковник не в духе, мой друг. Его больше всего беспокоит тот факт, что он должен терпеть общество своих врагов и разделить с ними общую судьбу. Это ему кажется нестерпимым оскорблением. По его мнению, наци, а он считает себя более правоверным наци, чем Гитлер... Да, господин полковник, не по этой ли именно причине вы попытались накануне катастрофы вместе с другими участниками вашего нелепого заговора спрыгнуть с поезда, мчащегося к пропасти?
Второй заключенный замедлил шаг, затем остановился.
- Ваш город, господин Деллатри, заняла часть барона фон Хайдеггера. И знаете, о чем я думаю сейчас? Я думаю о том, что весьма жаль, что командир этой части не повесил тогда на первом попавшемся столбе мэра этого города господина Мишеля Деллатри.
- Да, да, это была ваша ошибка! Вам надо было сразу повесить весь мир. Но вы, очевидно, раздумывали, где у него шея? Вы, очевидно, искали ее и не нашли? Если весь мир будет лежать в развалинах, к черту! Нам на это наплевать! Мы все равно будем маршировать дальше, потому что сегодня нам принадлежит Европа, а завтра - весь мир! Чей это гимн, господин полковник? Вы заставляли петь его своих солдат?
Где они, ваши солдаты? Они сгнили, а вы еще маршируете по земле? И вот он, ваш мир,- стены, решетка! Так меряйте же скорее, меряйте его! Двадцать километров, тридцать - из этой клетки уже нет выхода. Ха-ха!.. Последний наци покоряет пространство! Почему же вы не поете свой гимн? Он застрял у вас в глотке? Пойте свой дрянной гимн, полковник!.. Будь проклят этот век! Он покоится уже на какой-то механической основе и не нуждается больше в человеке, как в опоре! Будь проклято все!
Цементный пол. Кирпичные неоштукатуренные стены. Один сходил с ума. Второй мерил шагами мир. Третий, теряя сознание и силы, но снова поднимаясь, старался что-то написать на клочке бумаги.
Слетел на пол листок бумаги. Выпал из рук огрызок карандаша. Француз поднял листок.
- Арабские буквы. Похоже на стихи... Стихи? Здесь? - француз смеялся.
Из коридора доносились жесткий лязг открываемых дверей, брань, чьи-то шаги...
Через двадцать четыре года в загсе западноберлинского округа Шарлоттенбург среди документов военных лет одним историком была найдена регистрационная карточка следующего содержания:
"№ 2970
Берлин, Шарлоттенбург, от 26 августа 1944. Писатель Муса Гумеров-Джалиль, мусульманин, проживающий в Берлине, Шарлоттенбург, Хафельштрассе, 9, умер 25 августа 1944 года в 12 часов 18 минут в Берлине, Шарлоттенбург, Кенигсдамм, 7.
Заполнено на основании устных показаний помощника надзирателя Пауля Дюррхауэра, проживающего в Берлине, Мантейфельштрассе, 10. Сообщивший эти данные известен и заявил, что является личным свидетелем смерти. Прочитано вслух, подтверждено и подписано. Пауль Дюрр-хауэр.
Соответствие с подлинником заверено. Берлин, Шарлоттенбург, 26 августа 1944 года. Исполняющий обязанности служащего загса Глюк. Причина смерти: обезглавлен".