Страница:
Михаил Булгаков. «Мастер и Маргарита»
Николай и Елена Рерих
Сорок лет – немалый срок. В таком далеком плавании могут быть встречены многие бури и грозы. Дружно проходили мы всякие препоны. И препятствия обращались в возможности. Посвящал я книги мои Елене, Жене моей, Другине, Спутнице, Вдохновительнице. Каждое из этих понятий было испытано в огне жизни. Творили вместе, и недаром сказано, что произведения мои должны выносить два имени – мужское и женское…
Николай Рерих
Грядущая эпоха будет эпохой не только Великого Сотрудничества, но и эпохой женщины.
Елена Рерих
Кажется, они пришли с необыкновенной, какой-то жреческой миссией. Пройти путь праведный и благородный вместе от самой первой встречи и до последнего удара сердца, путь вечного поиска Истины. Чтобы доказать, что великая любовь является единственно важным озарением души и что она… возможна. И кажется, это экзальтированное устремление открыло им многие удивительные грани жизни и подарило чудесное прозрение увидеть и осознать мир в его панорамном, почти космическом преломлении. Жгучая жажда жизни наделила их и редкой счастливой любовью. Они сумели пронести огонь этого океанического чувства, не только не растеряв углей за сорок шесть лет совместной жизни, но и превратив этот огонь в исполинское горнило чувств, в излучающий неимоверное тепло костер, не затухающий под порывами ветров и бегом неумолимого времени. Про них твердили, что они были допущены к какой-то неуловимой тайне, надежно скрытой неведомыми силами от непосвященных и недостойных. Он был вечным искателем, она – его неизменной Ладой, самоотверженной и направляющей духовной опорой, неутомимым ангелом-хранителем, данным свыше, чтобы с отвагой отметать любые сомнения. Об этой выдающейся паре говорят, что она была отмечена высшей силой, способной придать жизни человека глубокий смысл и одарить силой пророка давать людям нечто важное и ускользающее, открывающее им новые горизонты бытия. И если мистика тут всего лишь часть колоритной легенды, то их феерический успех стал возможным благодаря невероятной силе любви, превратившей их в титанов, сумевших расшифровать тайный смысл хаоса и ускользнуть от мирской суеты, чтобы воссоединиться с Природой.
Пришельцы с планеты возвышенных желаний
Старшему ребенку в семье преуспевающего нотариуса Петербургского окружного суда Константина Рериха Николаю была предоставлена впечатляющая, никем и ничем не ограниченная свобода действий. Будучи сыном состоятельного человека, мальчик не слишком часто общался со сверстниками, часто отдавая предпочтение размышлениям. Развитию его воображения и свойственной глубоким интровертам впечатлительности способствовало и постоянное чтение детских книжек, причем мальчика более всего привлекали исторические сказания. Еще одним превосходным стимулом к познанию нового оказалась и действительно прогрессивная для тех времен частная гимназия Карла Мая, в которой все обучение было построено по принципу познавательной игры, там учеников поощряли и ободряли во всех начинаниях. Когда при приеме в гимназию умудренный опытом педагог назвал мальчика «будущим профессором», склонный к продолжительным переживаниям и размышлениям мальчик надолго запомнил слова учителя. И уже через несколько лет гимназист Рерих мог похвалиться не только изученным в подлинниках Гете и отменным знанием географии, но и, например, самостоятельными переводами Демосфена и страстью к рисованию. Высокий художественный стиль и превосходное образование являлись органичным и естественным климатом для взращивания нового творца. Показателен для детства Николая тот факт, что он, пытаясь сохранять отцовские прагматичность и педантичность, по мере взросления все более углублялся в мир духовных наслаждений и будоражащих мозг мечтаний. Эти качества самым непосредственным образом отразятся на его отношении к семье, настроенном на волну спокойного и вдумчивого решения возникающих проблем при наличии незыблемых принципов и практически неограниченной свободы во всем остальном.
Появление у Николая качественно иных, не схожих с отцовскими представлений о мироздании и своей роли в нем связано с целым рядом факторов и событий. Нестесняющий домашний быт и неизменное поощрение исканий со стороны ближайшего окружения предопределили непринужденность при ненавязчивом вовлечении в мир книжных переживаний. В какой-то момент его захватила мистика, и с того времени он часто обнаруживал себя в плену необычного творчества Гоголя. В этом также проявляется важное и неотъемлемое качество будущего таланта – религиозная впечатлительность, которая непременно будет присутствовать в семейном укладе и создавать теплую ауру особой духовности. Именно это ощущение внутренней тревожности заставляло Николая пропускать все увиденное и услышанное через себя, чтобы избавиться от несущественного и оставить зерна важного. Кстати, именно с Гоголя – подготовки красочных декораций к гимназическим постановкам любимых произведений – начинаются его попытки более серьезного осваивания живописи. А с ними – и назревающий скрытый конфликт с отцом, считавшим, что сын непременно должен добиться успехов в юриспруденции.
Похоже, первая мысль о путешествиях посетила Николая еще в детстве, когда он с почти религиозным восторгом и каким-то смутным благоговением рассматривал величественную бронзовую фигуру «первого русского плавателя вокруг света» Ивана Крузенштерна, расположенную вблизи дома на Васильевском острове. Небольшие прогулки-путешествия по окрестностям родительского имения «Извары», подстегиваемые загадочными рассказами о предках, и растущее тайное желание детально разобраться в тайнах прошлого, постичь нечто скрытое от приземленных окружающих все чаще захватывают Николая. Ему было лишь девять лет, когда в имении побывал известный археолог Ивановский, поведавший зачарованно слушавшему его мальчику о древних могильниках в окрестностях «Извары».
Конечно, сыграли свою роль и рассказы о ставшем всемирно известным Генрихе Шлимане. С годами все чаще веселым играм со сверстниками Николай предпочитал упоительное пребывание наедине со своими размышлениями. Рано развитое богатое воображение разыгрывало невероятные исторические сцены, он пытливо и восторженно впитывал неповторимые моменты пролетевших столетий, с которых осторожно смахивал пыль тайны. Полет мысли открывал ему такие вещи, которые и не снились никому из его семьи или беззаботных окружающих. Его потрясала, выворачивала наизнанку тишина, в которой он уже в юношеские годы усмотрел первопричину гармонии и возможность незаметно слиться со всемогущей и всеобъемлющей Природой. Да, он другой! Не такой, как отец, размышляющий о каких-то законодательных тонкостях. Его же увлекают пьянящие закономерности мироздания, а все более глубокие внутренние поиски сказочной золотоносной жилы уводят в совершенно иной мир, наполненный бесконечным романтизмом и духом перемен, в пространство, где царит непреодолимая сила визуальных ассоциаций, ослепительных иллюзий и будоражащего блеска воображения. Позже он, романтический и наполненный тайным восторгом, поведает о своих поэтических впечатлениях Елене и, найдя в ее душе чуткий отклик, будет потрясен подарком судьбы.
Вероятно, вполне естественным ростком прорывается новое желание: запечатлеть воображаемый мир старины на полотнах и в рукописях, чтобы запомнить свои ощущения от прикосновения к найденным и раскопанным предметам, немым свидетелям далекого прошлого, и поведать о них родным. Желание самовыразиться, предстать перед окружающими в иной, более духовно богатой и насыщенной ипостаси, оставить после себе нечто возвышенное и одухотворенное – вот что толкает его снова и снова к мольберту и письменному столу.
Трудно переоценить и влияние на молодого Рериха тех, кто оказывался в гостях у известного столичного юриста. Выдающийся химик Менделеев, признанный авторитет в области правоведения Кавелин, неординарные ученые-востоковеды Голстунский и Познеев – все они являли собой, прежде всего, примеры необыкновенной увлеченности и сосредоточенности на своем предмете. И юноша, копируя колоритных мужей, доходит до отрешенного фанатизма, под «микроскопом» изучая свои личные отношениях с Природой. С необычайным, даже, можно сказать, болезненным для ученика прилежанием он изучает птиц, одержимо собирает коллекцию перьев и минералов, с не характерным для юноши рвением оттачивает слог, в семнадцать лет уже печатается в журнале «Русский охотник». Похоже, в это время гимназиста посещают первые мысли о своей миссии, ему явно не по душе занятие отца. Юный Рерих все больше рисует, несмотря на растущее недовольство семьи. Это неукоснительное стремление к самореализации придает ему особый отпечаток серьезности, рано наделяет чертами подлинного чародея, этим самым подкупающим штрихом портрета будущего жениха, мужа, отца.
Но когда пришло время выбирать жизненный путь, непреклонный отец настоял на поступлении в университет. А уж если у сына такое непреодолимое стремление к живописи, пусть он совмещает «серьезное дело» со своим неуемным хобби. Николай принял родительское предложение, поступив одновременно и на юридический факультет, и в Академию художеств, где в то время царили творческие идеи плеяды известных мастеров: Репина, Шишкина, Васнецова, Сурикова, Архипа Куинджи, в мастерскую которого он перебрался по достижении двадцатилетия. На деле вышло, что жесткое условие еще более усилило в молодом человеке акцент на достижениях, сформировав раннюю сосредоточенность на высоком результате. Только для себя различимым пунктиром он наметил направления нового поиска, устремившись в такую высь, о которой даже не подозревали его родные. Несмотря на бешеный ритм жизни с одновременным посещением двух учебных заведений, Рерих еще ухитрялся заниматься самообразованием: он осознавал, что настоящий живописец и мыслитель не может обойтись без глубинных знаний Природы. Путь самопознания и конструирования собственной личности как нельзя лучше прослеживается в дневниковых записях честолюбивого юноши, жаждущего признания и доказательств своей духовной самодостаточности. Кажется, прежде всего он намеревался доказать отцу, что волен сам выбирать свою судьбу, поскольку трудом и достижениями подтвердил, что его собственный путь весомее, содержательнее и насыщеннее, чем путь отца, лишенный творчества, а значит, возможности оставить глубокий след для потомков. Отец стал для молодого Рериха первым раздражителем и стимулом для творчества, порывам которого он останется предан всю жизнь. Замаскированное противостояние с непреклонным родителем, тихое и тщательно скрываемое от внешнего мира, стало сильным импульсом к самостоятельности. Кощунственно ограниченный отцом в карманных расходах (чтобы не хватало на необходимые для живописи краски), студент Рерих сам должен был позаботиться о дополнительном заработке. Ни многолетняя изнуряющая осада университета на двух фронтах одновременно, ни позиция отца нисколько не изменили решения молодого человека, закрывшегося в раковине своих внутренних ощущений; он лишь стал ожесточеннее, замкнутее и требовательнее к себе. Кажется невероятным, что уже в это время он сумел найти заказы на роспись церквей. Мотивация сделала его похожим на гибкий стальной прут, и эту мнимую, внешнюю способность к конформизму он проявлял во всем, направляя талант находить общий язык в условиях экстремального напряжения и на семейное пространство. Но те, кто узнавал его ближе, изумлялись: за внешней податливостью скрывалась твердая, свободолюбивая натура человека, привыкшего выверять все до малейшей мелочи.
С каждой новой маленькой победой молодой человек укреплялся в мысли стать настоящим живописцем, затронуть своим творчеством такие струны человеческой души, которые пробудят чуткость к красоте и величию Природы и станут новым импульсом к самосовершенствованию. Последнему он придавал колоссальное значение, с юных лет начав лепить из себя творца, способного заглянуть за горизонт суетного бытия. Сохранились свидетельства о созданном им «Проекте правил кружка академистов императорской Академии художеств, посвящающих себя самоусовершенствованию». Среди дополнительных направлений оказываются философия, естествознание, история, психология, эстетика, археология, мифология… Стремление к высочайшим достижениям подчинило всю личную жизнь молодого человека идее саморазвития. Можно с высокой долей уверенности говорить о сублимации либидо, когда сексуальная энергия под воздействием воли направлялась в русло творческого роста. Естественно, эротической сдержанности способствовал и набор нравственных правил, исповедуемых и насаждаемых интеллигенцией, элитарно-аристократической средой, из которой вышел Николай Рерих. Его внутренняя система оказалась в определенной степени настроена на поиск для себя социально значимой роли, предусматривающей творческую самореализацию. Он не только не собирался плыть против течения, пытаясь самоутвердиться в обществе путем продвижения сомнительных или просто резонансных ценностей, но и намеревался поднять существующие духовные ценности до нового, еще более высокого уровня. Этот нюанс крайне важен, поскольку подход к общественным ценностям, формирование для себя системы ориентиров напрямую связаны с отношением к семейной жизни. Ведь семья в его среде была неотъемлемой частью этих духовных ценностей, возможно, краеугольным камнем всего общественного фундамента, и потому в подсознании Рериха контуры его будущих достижений опирались как раз на семью как первую ценность общественно-значимого человека, творца, несущего в мир нечто новое и необычайно важное для развития духовного в человеке. Другими словами, уже сформировавшемуся к двадцати годам Рериху был совершенно понятен образ будущей жены, он был готов к нему, и поэтому так быстро принял в сердце встреченную им Елену.
Елена, будущая Лада, дочь достаточно известного архитектора Шапошникова, принадлежала к еще более утонченному миру русских аристократов, ставящих превыше всего духовное развитие личности. Древний русский род, героические предки, в том числе олицетворявший победу над Наполеоном фельдмаршал Михаил Кутузов (Елена приходилась фельдмаршалу двоюродной правнучкой), глубокие традиции – все это наложило отпечаток непреклонной необходимости следовать вековым правилам, соответствовать аристократически возвышенному образу потомков высокородных князей. Кроме того, в родственниках Елены значился и гений – композитор Мусоргский, чью память в семье свято чтили и чей образ служил ориентиром формирующемуся новому поколению. Весь этот могучий код своего рода, фундаментальную печать элиты общества, скрупулезно насаждаемую старшими систему ценностей девочка пропустила через себя, сделав неотъемлемой частью своей личной культуры. Иначе и быть не могло: само воспитание в такой своеобразной среде обязывало каждую девочку к почтению, послушанию и покорности, превращая ее к моменту вступления в брак в жизнестойкую и активную цементирующую глину, предназначенную для укрепления того остова, которым должен выступать в союзе мужчина. Для девушки такое соответствие выражалось, прежде всего, в манерах, элегантности и благовоспитанности, формировании изысканного вкуса, любви к музыке, литературе и искусству, а также в терпеливости, спокойствии и умиротворении – осознанном отображении понимания своей, исконно женской, роли. Елену, как и подавляющее большинство девочек того времени, с первых дней прихода в мир тщательно готовили к будущему материнству и горделивому приятию звания чьей-то супруги. Но она появилась на свет в эпоху зарождения женской самоактуализации, выросла живой и энергичной, легкой на подъем, даже стремящейся к активной жизни. Безликое прозябание в роскошных покоях вызывало в ней чувство негодования и отвращение, как все неполноценное, незрелое, неспособное к развитию.
Сам Николай Рерих, оценивая впоследствии роль воспитания в родовом гнезде своей избранницы, заметил: «Традиции рода способствовали развитию устремлений к искусству». Таким образом, формирование личности Елены происходило как бы в тепличном, замкнутом и недосягаемом для грязи и деструктивных раздражителей пространстве. В такой обстановке она едва ли могла вырасти иной, ее одухотворенность и женственность были заложены воспитанием, однако из множества других девушек своего времени и круга ее выделяла еще и необычайная, совершенно неженская отвага, незримая духовная сила и удивительная пытливость ума. Стремление раскрыть лучшие качества личности было, несомненно, ее собственной заслугой и личным достижением. Ее не ко времени богатый внутренний мир не мог уместиться в рамках существующих традиций, он искал выхода в широкое свободное пространство и, неожиданно столкнувшись с таким же чутким, импульсивным и ищущим разумом молодого Рериха, уже не мог не вступить с ним в незримую связь, чтобы, слившись воедино, вместе искать, открывать и создавать новые грани бытия. В душе этой загадочной девушки странным и непостижимым образом слились метаморфозы «женского» аристократического воспитания и «мужские» требования тревожного времени, вызывающие на свет божий новых женщин-подруг, женщин-искатель-ниц, женщин-отступниц. Родители и среда учили ее беречь очаг и высоко нести честь рода, время стимулировало быть кем-то, обрести собственное выразительное лицо. Кажется, не случайно в воспоминаниях сына Рерихов Юрия наряду с упоминанием о музыкальном образовании и артистичности проскальзывает намек на «революционность» настроя матери в юности. На рубеже столетий мир стал меняться динамичнее, и женщина стала по-иному чувствовать себя в обществе, шире смотреть на свою роль. Эти социальные изменения, задев Елену, тесно переплелись с вбитыми в сознание прежними догмами о миссии женщин, смиренных и благородных, эстетичных и религиозно-духовных, заставляющих в течение всей жизни оставаться в тени.
Светлана Кайдаш-Лакшина, намереваясь панорамно представить пространство, окружавшее молодую Елену, предположительно говорит о влиянии на формирование ее мировоззрения таких новых для российского буржуазного общества событий, как книги Веры Желиховской и явление миру ее выдающейся сестры Елены Блаватской, умершей в пору взросления нашей героини. В это же время в Россию приходят вести о кончине другой известной соотечественницы – математика Софьи Ковалевской. Прошло еще несколько лет, и Россию всколыхнула еще одна смерть легендарной русской женщины – путешественницы Александры Потаниной, названной «новой породой женщин в Европе». С. Кайдаш-Лакшина упоминает даже Софью Шлиман, которая сопровождала на раскопках своего знаменитого мужа. Доподлинно неизвестно, насколько все эти женщины могли повлиять на взрослеющую Елену, но дух новаторства в женском образе должен был проникнуть туда, где воспитывалась российская аристократия. Впрочем, если это так, то там существовали лишь поверхностные (а может, и двусмысленные) суждения об этих женщинах, ибо Блаватская и Ковалевская были сами по себе несчастными отступницами, которые не реализовали себя как женщины при формальном успехе и восторженно-звонком звучании их имен. А Софья Шлиман – и вовсе жена-фантом, не только не испытывавшая радости от участия в раскопках, но и вообще лишенная любовного порыва к первооткрывателю Трои. Поэтому скорее всего для Елены глубинный смысл этих фактов был либо скрыт, либо не важен. Зато несоизмеримо более важным оказалось новое загадочное звучание женского начала, открывшее более широкие возможности для женщины, жены, матери. При особых обстоятельствах женщина, оставаясь подругой мужчины, могла играть совершенно иную, уникальную роль в обществе, проявлять себя в непривычном облике, наполненном нескрываемой силой. Если бы не чарующая женственность и обволакивающее обаяние молодой красавицы, можно было бы даже говорить о наличии в Елене Шапошниковой признаков комплекса мужественности. Конечно, вряд ли молодая девушка всерьез размышляла обо всем этом, но все же манящая привлекательность самоактуализации женщины не могла ускользнуть от ее чуткого восприятия. Обнаружив у себя любопытные экстрасенсорные способности, Елена поначалу, скорее вследствие моды, увлеклась мистическим спиритизмом. Но этот Божий дар, бессистемно развиваемый в периоды безудержного веселья юности, среди прочего, позволил ей почувствовать свою внутреннюю женскую силу, выделиться, продемонстрировать привлекательность не только физическую, но и духовную, несоизмеримо более могущественную, чем просто утонченные формы развившейся женственности. Мистика придала ее образу ореол обаяния и неиссякаемой женской силы, той, что движет всем сущим. В возрасте, когда девушка оценивает каждого встреченного на пути мужчину, неожиданно явившийся на ее пути молодой Рерих, не исключено к удивлению самой Елены, вписался в мысленно уже очерченный трафарет будущего избранника.
Появление у Николая качественно иных, не схожих с отцовскими представлений о мироздании и своей роли в нем связано с целым рядом факторов и событий. Нестесняющий домашний быт и неизменное поощрение исканий со стороны ближайшего окружения предопределили непринужденность при ненавязчивом вовлечении в мир книжных переживаний. В какой-то момент его захватила мистика, и с того времени он часто обнаруживал себя в плену необычного творчества Гоголя. В этом также проявляется важное и неотъемлемое качество будущего таланта – религиозная впечатлительность, которая непременно будет присутствовать в семейном укладе и создавать теплую ауру особой духовности. Именно это ощущение внутренней тревожности заставляло Николая пропускать все увиденное и услышанное через себя, чтобы избавиться от несущественного и оставить зерна важного. Кстати, именно с Гоголя – подготовки красочных декораций к гимназическим постановкам любимых произведений – начинаются его попытки более серьезного осваивания живописи. А с ними – и назревающий скрытый конфликт с отцом, считавшим, что сын непременно должен добиться успехов в юриспруденции.
Похоже, первая мысль о путешествиях посетила Николая еще в детстве, когда он с почти религиозным восторгом и каким-то смутным благоговением рассматривал величественную бронзовую фигуру «первого русского плавателя вокруг света» Ивана Крузенштерна, расположенную вблизи дома на Васильевском острове. Небольшие прогулки-путешествия по окрестностям родительского имения «Извары», подстегиваемые загадочными рассказами о предках, и растущее тайное желание детально разобраться в тайнах прошлого, постичь нечто скрытое от приземленных окружающих все чаще захватывают Николая. Ему было лишь девять лет, когда в имении побывал известный археолог Ивановский, поведавший зачарованно слушавшему его мальчику о древних могильниках в окрестностях «Извары».
Конечно, сыграли свою роль и рассказы о ставшем всемирно известным Генрихе Шлимане. С годами все чаще веселым играм со сверстниками Николай предпочитал упоительное пребывание наедине со своими размышлениями. Рано развитое богатое воображение разыгрывало невероятные исторические сцены, он пытливо и восторженно впитывал неповторимые моменты пролетевших столетий, с которых осторожно смахивал пыль тайны. Полет мысли открывал ему такие вещи, которые и не снились никому из его семьи или беззаботных окружающих. Его потрясала, выворачивала наизнанку тишина, в которой он уже в юношеские годы усмотрел первопричину гармонии и возможность незаметно слиться со всемогущей и всеобъемлющей Природой. Да, он другой! Не такой, как отец, размышляющий о каких-то законодательных тонкостях. Его же увлекают пьянящие закономерности мироздания, а все более глубокие внутренние поиски сказочной золотоносной жилы уводят в совершенно иной мир, наполненный бесконечным романтизмом и духом перемен, в пространство, где царит непреодолимая сила визуальных ассоциаций, ослепительных иллюзий и будоражащего блеска воображения. Позже он, романтический и наполненный тайным восторгом, поведает о своих поэтических впечатлениях Елене и, найдя в ее душе чуткий отклик, будет потрясен подарком судьбы.
Вероятно, вполне естественным ростком прорывается новое желание: запечатлеть воображаемый мир старины на полотнах и в рукописях, чтобы запомнить свои ощущения от прикосновения к найденным и раскопанным предметам, немым свидетелям далекого прошлого, и поведать о них родным. Желание самовыразиться, предстать перед окружающими в иной, более духовно богатой и насыщенной ипостаси, оставить после себе нечто возвышенное и одухотворенное – вот что толкает его снова и снова к мольберту и письменному столу.
Трудно переоценить и влияние на молодого Рериха тех, кто оказывался в гостях у известного столичного юриста. Выдающийся химик Менделеев, признанный авторитет в области правоведения Кавелин, неординарные ученые-востоковеды Голстунский и Познеев – все они являли собой, прежде всего, примеры необыкновенной увлеченности и сосредоточенности на своем предмете. И юноша, копируя колоритных мужей, доходит до отрешенного фанатизма, под «микроскопом» изучая свои личные отношениях с Природой. С необычайным, даже, можно сказать, болезненным для ученика прилежанием он изучает птиц, одержимо собирает коллекцию перьев и минералов, с не характерным для юноши рвением оттачивает слог, в семнадцать лет уже печатается в журнале «Русский охотник». Похоже, в это время гимназиста посещают первые мысли о своей миссии, ему явно не по душе занятие отца. Юный Рерих все больше рисует, несмотря на растущее недовольство семьи. Это неукоснительное стремление к самореализации придает ему особый отпечаток серьезности, рано наделяет чертами подлинного чародея, этим самым подкупающим штрихом портрета будущего жениха, мужа, отца.
Но когда пришло время выбирать жизненный путь, непреклонный отец настоял на поступлении в университет. А уж если у сына такое непреодолимое стремление к живописи, пусть он совмещает «серьезное дело» со своим неуемным хобби. Николай принял родительское предложение, поступив одновременно и на юридический факультет, и в Академию художеств, где в то время царили творческие идеи плеяды известных мастеров: Репина, Шишкина, Васнецова, Сурикова, Архипа Куинджи, в мастерскую которого он перебрался по достижении двадцатилетия. На деле вышло, что жесткое условие еще более усилило в молодом человеке акцент на достижениях, сформировав раннюю сосредоточенность на высоком результате. Только для себя различимым пунктиром он наметил направления нового поиска, устремившись в такую высь, о которой даже не подозревали его родные. Несмотря на бешеный ритм жизни с одновременным посещением двух учебных заведений, Рерих еще ухитрялся заниматься самообразованием: он осознавал, что настоящий живописец и мыслитель не может обойтись без глубинных знаний Природы. Путь самопознания и конструирования собственной личности как нельзя лучше прослеживается в дневниковых записях честолюбивого юноши, жаждущего признания и доказательств своей духовной самодостаточности. Кажется, прежде всего он намеревался доказать отцу, что волен сам выбирать свою судьбу, поскольку трудом и достижениями подтвердил, что его собственный путь весомее, содержательнее и насыщеннее, чем путь отца, лишенный творчества, а значит, возможности оставить глубокий след для потомков. Отец стал для молодого Рериха первым раздражителем и стимулом для творчества, порывам которого он останется предан всю жизнь. Замаскированное противостояние с непреклонным родителем, тихое и тщательно скрываемое от внешнего мира, стало сильным импульсом к самостоятельности. Кощунственно ограниченный отцом в карманных расходах (чтобы не хватало на необходимые для живописи краски), студент Рерих сам должен был позаботиться о дополнительном заработке. Ни многолетняя изнуряющая осада университета на двух фронтах одновременно, ни позиция отца нисколько не изменили решения молодого человека, закрывшегося в раковине своих внутренних ощущений; он лишь стал ожесточеннее, замкнутее и требовательнее к себе. Кажется невероятным, что уже в это время он сумел найти заказы на роспись церквей. Мотивация сделала его похожим на гибкий стальной прут, и эту мнимую, внешнюю способность к конформизму он проявлял во всем, направляя талант находить общий язык в условиях экстремального напряжения и на семейное пространство. Но те, кто узнавал его ближе, изумлялись: за внешней податливостью скрывалась твердая, свободолюбивая натура человека, привыкшего выверять все до малейшей мелочи.
С каждой новой маленькой победой молодой человек укреплялся в мысли стать настоящим живописцем, затронуть своим творчеством такие струны человеческой души, которые пробудят чуткость к красоте и величию Природы и станут новым импульсом к самосовершенствованию. Последнему он придавал колоссальное значение, с юных лет начав лепить из себя творца, способного заглянуть за горизонт суетного бытия. Сохранились свидетельства о созданном им «Проекте правил кружка академистов императорской Академии художеств, посвящающих себя самоусовершенствованию». Среди дополнительных направлений оказываются философия, естествознание, история, психология, эстетика, археология, мифология… Стремление к высочайшим достижениям подчинило всю личную жизнь молодого человека идее саморазвития. Можно с высокой долей уверенности говорить о сублимации либидо, когда сексуальная энергия под воздействием воли направлялась в русло творческого роста. Естественно, эротической сдержанности способствовал и набор нравственных правил, исповедуемых и насаждаемых интеллигенцией, элитарно-аристократической средой, из которой вышел Николай Рерих. Его внутренняя система оказалась в определенной степени настроена на поиск для себя социально значимой роли, предусматривающей творческую самореализацию. Он не только не собирался плыть против течения, пытаясь самоутвердиться в обществе путем продвижения сомнительных или просто резонансных ценностей, но и намеревался поднять существующие духовные ценности до нового, еще более высокого уровня. Этот нюанс крайне важен, поскольку подход к общественным ценностям, формирование для себя системы ориентиров напрямую связаны с отношением к семейной жизни. Ведь семья в его среде была неотъемлемой частью этих духовных ценностей, возможно, краеугольным камнем всего общественного фундамента, и потому в подсознании Рериха контуры его будущих достижений опирались как раз на семью как первую ценность общественно-значимого человека, творца, несущего в мир нечто новое и необычайно важное для развития духовного в человеке. Другими словами, уже сформировавшемуся к двадцати годам Рериху был совершенно понятен образ будущей жены, он был готов к нему, и поэтому так быстро принял в сердце встреченную им Елену.
Елена, будущая Лада, дочь достаточно известного архитектора Шапошникова, принадлежала к еще более утонченному миру русских аристократов, ставящих превыше всего духовное развитие личности. Древний русский род, героические предки, в том числе олицетворявший победу над Наполеоном фельдмаршал Михаил Кутузов (Елена приходилась фельдмаршалу двоюродной правнучкой), глубокие традиции – все это наложило отпечаток непреклонной необходимости следовать вековым правилам, соответствовать аристократически возвышенному образу потомков высокородных князей. Кроме того, в родственниках Елены значился и гений – композитор Мусоргский, чью память в семье свято чтили и чей образ служил ориентиром формирующемуся новому поколению. Весь этот могучий код своего рода, фундаментальную печать элиты общества, скрупулезно насаждаемую старшими систему ценностей девочка пропустила через себя, сделав неотъемлемой частью своей личной культуры. Иначе и быть не могло: само воспитание в такой своеобразной среде обязывало каждую девочку к почтению, послушанию и покорности, превращая ее к моменту вступления в брак в жизнестойкую и активную цементирующую глину, предназначенную для укрепления того остова, которым должен выступать в союзе мужчина. Для девушки такое соответствие выражалось, прежде всего, в манерах, элегантности и благовоспитанности, формировании изысканного вкуса, любви к музыке, литературе и искусству, а также в терпеливости, спокойствии и умиротворении – осознанном отображении понимания своей, исконно женской, роли. Елену, как и подавляющее большинство девочек того времени, с первых дней прихода в мир тщательно готовили к будущему материнству и горделивому приятию звания чьей-то супруги. Но она появилась на свет в эпоху зарождения женской самоактуализации, выросла живой и энергичной, легкой на подъем, даже стремящейся к активной жизни. Безликое прозябание в роскошных покоях вызывало в ней чувство негодования и отвращение, как все неполноценное, незрелое, неспособное к развитию.
Сам Николай Рерих, оценивая впоследствии роль воспитания в родовом гнезде своей избранницы, заметил: «Традиции рода способствовали развитию устремлений к искусству». Таким образом, формирование личности Елены происходило как бы в тепличном, замкнутом и недосягаемом для грязи и деструктивных раздражителей пространстве. В такой обстановке она едва ли могла вырасти иной, ее одухотворенность и женственность были заложены воспитанием, однако из множества других девушек своего времени и круга ее выделяла еще и необычайная, совершенно неженская отвага, незримая духовная сила и удивительная пытливость ума. Стремление раскрыть лучшие качества личности было, несомненно, ее собственной заслугой и личным достижением. Ее не ко времени богатый внутренний мир не мог уместиться в рамках существующих традиций, он искал выхода в широкое свободное пространство и, неожиданно столкнувшись с таким же чутким, импульсивным и ищущим разумом молодого Рериха, уже не мог не вступить с ним в незримую связь, чтобы, слившись воедино, вместе искать, открывать и создавать новые грани бытия. В душе этой загадочной девушки странным и непостижимым образом слились метаморфозы «женского» аристократического воспитания и «мужские» требования тревожного времени, вызывающие на свет божий новых женщин-подруг, женщин-искатель-ниц, женщин-отступниц. Родители и среда учили ее беречь очаг и высоко нести честь рода, время стимулировало быть кем-то, обрести собственное выразительное лицо. Кажется, не случайно в воспоминаниях сына Рерихов Юрия наряду с упоминанием о музыкальном образовании и артистичности проскальзывает намек на «революционность» настроя матери в юности. На рубеже столетий мир стал меняться динамичнее, и женщина стала по-иному чувствовать себя в обществе, шире смотреть на свою роль. Эти социальные изменения, задев Елену, тесно переплелись с вбитыми в сознание прежними догмами о миссии женщин, смиренных и благородных, эстетичных и религиозно-духовных, заставляющих в течение всей жизни оставаться в тени.
Светлана Кайдаш-Лакшина, намереваясь панорамно представить пространство, окружавшее молодую Елену, предположительно говорит о влиянии на формирование ее мировоззрения таких новых для российского буржуазного общества событий, как книги Веры Желиховской и явление миру ее выдающейся сестры Елены Блаватской, умершей в пору взросления нашей героини. В это же время в Россию приходят вести о кончине другой известной соотечественницы – математика Софьи Ковалевской. Прошло еще несколько лет, и Россию всколыхнула еще одна смерть легендарной русской женщины – путешественницы Александры Потаниной, названной «новой породой женщин в Европе». С. Кайдаш-Лакшина упоминает даже Софью Шлиман, которая сопровождала на раскопках своего знаменитого мужа. Доподлинно неизвестно, насколько все эти женщины могли повлиять на взрослеющую Елену, но дух новаторства в женском образе должен был проникнуть туда, где воспитывалась российская аристократия. Впрочем, если это так, то там существовали лишь поверхностные (а может, и двусмысленные) суждения об этих женщинах, ибо Блаватская и Ковалевская были сами по себе несчастными отступницами, которые не реализовали себя как женщины при формальном успехе и восторженно-звонком звучании их имен. А Софья Шлиман – и вовсе жена-фантом, не только не испытывавшая радости от участия в раскопках, но и вообще лишенная любовного порыва к первооткрывателю Трои. Поэтому скорее всего для Елены глубинный смысл этих фактов был либо скрыт, либо не важен. Зато несоизмеримо более важным оказалось новое загадочное звучание женского начала, открывшее более широкие возможности для женщины, жены, матери. При особых обстоятельствах женщина, оставаясь подругой мужчины, могла играть совершенно иную, уникальную роль в обществе, проявлять себя в непривычном облике, наполненном нескрываемой силой. Если бы не чарующая женственность и обволакивающее обаяние молодой красавицы, можно было бы даже говорить о наличии в Елене Шапошниковой признаков комплекса мужественности. Конечно, вряд ли молодая девушка всерьез размышляла обо всем этом, но все же манящая привлекательность самоактуализации женщины не могла ускользнуть от ее чуткого восприятия. Обнаружив у себя любопытные экстрасенсорные способности, Елена поначалу, скорее вследствие моды, увлеклась мистическим спиритизмом. Но этот Божий дар, бессистемно развиваемый в периоды безудержного веселья юности, среди прочего, позволил ей почувствовать свою внутреннюю женскую силу, выделиться, продемонстрировать привлекательность не только физическую, но и духовную, несоизмеримо более могущественную, чем просто утонченные формы развившейся женственности. Мистика придала ее образу ореол обаяния и неиссякаемой женской силы, той, что движет всем сущим. В возрасте, когда девушка оценивает каждого встреченного на пути мужчину, неожиданно явившийся на ее пути молодой Рерих, не исключено к удивлению самой Елены, вписался в мысленно уже очерченный трафарет будущего избранника.
Семейное моделирование по Рерихам
Можно по-разному воспринимать встречу этих двух сердец, но в их жизненном сюжете самым важным штрихом всегда будет оставаться неодолимое и даже какое-то сверхъестественное стремление друг к другу, то, что многие с восхищением отнесли бы к области интуиции или потусторонних сил. Но это прозрение для обоих вовсе не жест так называемого тонкого мира, а следствие глубокой психологической готовности к духовному единению и результат бессознательного поиска спутника жизни. Первая же встреча позволила каждому из них убедиться в притягательной глубине внутреннего мира другого, мгновенно оценить всю неподдельную серьезность намерений сделать дальнейшую жизнь волшебным шествием в пространстве любви, неуемным движением в запредельные просторы за чем-то большим, далеко выходящим за рамки обыденного. Когда до фанатизма увлеченный раскопками Рерих появился в имении князя Путятина, где впервые встретился с гостившей там Еленой, он уже был внутренне готов к отношениям с женщиной, хотя и не искал их с отчаянным рвением алчущего любви молодого человека. В то время Николай Рерих уже был слишком поглощен собой:
обретающий известность художник, картину которого купил сам Павел Третьяков, находился в томительном творческом поиске и вырабатывал свою, отличную от всех существующих, формулу самовыражения. За спиной была знаковая встреча с великим Толстым и вселяющее уверенность напутствие апостола русской литературы на долгую творческую дорогу, выраженное в проницательной рекомендации «править выше того места, куда нужно, иначе снесет», так же как и в представленной старцу картине. Тогда молодой Николай Рерих был еще наивным и витающим в облаках интеллигентом, несколько флегматичным, хотя и деятельным, претендентом на место в среде русской творческой элиты, но в то же время пугливым и несформированным мужчиной. Поздние воспоминания Елены свидетельствуют, что к моменту отъезда Рериха из имения князя Путятина она уже была его невестой. Невероятная для дореволюционной России стремительность принятия ключевого жизненного решения! Между тем все объясняется довольно просто: к моменту встречи молодые люди уже неосознанно очертили для себя основные качества избранника. И в момент знакомства произошла реакция, подобная химической, когда неожиданно встретившиеся элементы образуют новое благородное соединение.
Для одухотворенного и религиозного мира российской интеллигенции брак являлся, по сути, делом священным. Истоки этого уходят в далекие времена Владимира-крестителя, начавшего формировать духовное восприятие элиты славянского общества Древней Руси. Ни гнусные поступки Ивана Грозного, ни безудержно-двусмысленные порывы Петра Первого не сломили заложенной христианством веры в праведность брачного союза, переросшей в трогательно-трепетное отношение к защите интересов своего рода и родовой памяти. Для понимания состава того навечно цементирующего раствора, связавшего Николая и Елену, стоит уделить внимание сложившимся в паре взаимоотношениям. Для Николая, воспитанного целомудренным и даже несколько инфантильным в отношениях с противоположным полом, открытие Елены оказалось двойным сюрпризом. Она не только обладала притягательной харизмой, ранней мудростью и искусительным обаянием, но и явно стала ведущей в их интимных отношениях, открывая избраннику и прелесть эроса, и тайную радость томительных переживаний любовной страсти, и океанические просторы женской духовной силы. Поглощенный бесконечными коллекциями, археологией, живописью, самопознанием и самообразованием, он оказался совершенно не знакомым и почти неподготовленным к той части отношений с женщиной, которую каждому мужчине предстоит открыть самостоятельно. Но внутренний мир этого невероятно сосредоточенного, не по годам серьезного молодого мужчины уже был зрелым и достаточно богатым, чтобы усвоить новые волнующие события и настроиться на новые волны. Кажется, немного застенчивый, но способный преодолевать себя, молодой человек, которого еще недавно называли в студенческой среде красной девицей и Белоснежкой, покорил ее обескураживающей искренностью и чистотой побуждений, она же овладела его сознанием благодаря исключительной силе женственности, помноженной на всеохватывающую широту своего духовного мира. От нее исходили дурманящие флюиды уверенной в себе представительницы восхитительного пола, интуитивно владеющей всем диапазоном воздействия на мужчину: от эмоционального всплеска непредсказуемой самки до усмиряющей и направляющей своей спокойной силой женщины-колдуньи и надежной женщины-матери.
обретающий известность художник, картину которого купил сам Павел Третьяков, находился в томительном творческом поиске и вырабатывал свою, отличную от всех существующих, формулу самовыражения. За спиной была знаковая встреча с великим Толстым и вселяющее уверенность напутствие апостола русской литературы на долгую творческую дорогу, выраженное в проницательной рекомендации «править выше того места, куда нужно, иначе снесет», так же как и в представленной старцу картине. Тогда молодой Николай Рерих был еще наивным и витающим в облаках интеллигентом, несколько флегматичным, хотя и деятельным, претендентом на место в среде русской творческой элиты, но в то же время пугливым и несформированным мужчиной. Поздние воспоминания Елены свидетельствуют, что к моменту отъезда Рериха из имения князя Путятина она уже была его невестой. Невероятная для дореволюционной России стремительность принятия ключевого жизненного решения! Между тем все объясняется довольно просто: к моменту встречи молодые люди уже неосознанно очертили для себя основные качества избранника. И в момент знакомства произошла реакция, подобная химической, когда неожиданно встретившиеся элементы образуют новое благородное соединение.
Для одухотворенного и религиозного мира российской интеллигенции брак являлся, по сути, делом священным. Истоки этого уходят в далекие времена Владимира-крестителя, начавшего формировать духовное восприятие элиты славянского общества Древней Руси. Ни гнусные поступки Ивана Грозного, ни безудержно-двусмысленные порывы Петра Первого не сломили заложенной христианством веры в праведность брачного союза, переросшей в трогательно-трепетное отношение к защите интересов своего рода и родовой памяти. Для понимания состава того навечно цементирующего раствора, связавшего Николая и Елену, стоит уделить внимание сложившимся в паре взаимоотношениям. Для Николая, воспитанного целомудренным и даже несколько инфантильным в отношениях с противоположным полом, открытие Елены оказалось двойным сюрпризом. Она не только обладала притягательной харизмой, ранней мудростью и искусительным обаянием, но и явно стала ведущей в их интимных отношениях, открывая избраннику и прелесть эроса, и тайную радость томительных переживаний любовной страсти, и океанические просторы женской духовной силы. Поглощенный бесконечными коллекциями, археологией, живописью, самопознанием и самообразованием, он оказался совершенно не знакомым и почти неподготовленным к той части отношений с женщиной, которую каждому мужчине предстоит открыть самостоятельно. Но внутренний мир этого невероятно сосредоточенного, не по годам серьезного молодого мужчины уже был зрелым и достаточно богатым, чтобы усвоить новые волнующие события и настроиться на новые волны. Кажется, немного застенчивый, но способный преодолевать себя, молодой человек, которого еще недавно называли в студенческой среде красной девицей и Белоснежкой, покорил ее обескураживающей искренностью и чистотой побуждений, она же овладела его сознанием благодаря исключительной силе женственности, помноженной на всеохватывающую широту своего духовного мира. От нее исходили дурманящие флюиды уверенной в себе представительницы восхитительного пола, интуитивно владеющей всем диапазоном воздействия на мужчину: от эмоционального всплеска непредсказуемой самки до усмиряющей и направляющей своей спокойной силой женщины-колдуньи и надежной женщины-матери.