– Я… Я сейчас умру?
Не ответил, не кивнул даже. На раскрытой, протянутой вперед ладони тусклым розовым огнем засветился знакомый шар. Сперва еле заметно, затем все ярче, ярче…
«Никто не оставляет горящий светильник под спудом, да? А этот ставят, моя обезьянка! Те, кому он светит, тоже заперты. К счастью для вас!»
Розовый свет внезапно густеет, поднимается, зависает над его ладонью.
«Если свет, который в тебе – тьма, то какова же тьма?»
Антифон.
Все это вспомнилось совсем недавно – полностью, шаг за шагом. Много лет я думала, что просто видела сон, странный сон, из тех, что может навестить нежданно в безлунную ночь, когда не слышны даже шаги Гекаты. Поэтому я не удивлялась – ни во сне, ни после. После – потому что забылось многое, почти все, а во сне… Во сне редко удивляются. Даже в таком. А еще иногда думалось, что мне показали не сон – чью-то чужую жизнь. Правда, с каждым разом эта жизнь все больше становилась моей, охватывала, словно странный сон не хотел уходить.
Не помнила – и не забывала. И так бывает. Мистика-рустика!
* * *
– Я не знаю, как это надевать, Учитель!
Не удивляюсь. Не удивляюсь – но и понять не могу. Тога – не тога, палла – не палла.
На Учителе плащ, но совсем другой – светлый, почему-то с рукавами. На голове – шляпа, странная, ни разу подобной не видела. Поля узкие, высокая тулья… На мне же – ничего. Совсем, даже туники.
Что вокруг – непонятно. Туда я даже не смотрю. Пока.
– А сама не разберешься?
Странное дело, кажется, теперь Он не спешит. То есть, спешит, но не так. Вроде как к месту мы добрались.
…Но ведь я не умерла! Так не умирают: стою голая, в пупырышках (х-холодно!), под ногами странный гладкий камень, в руках – тога-туника-палла и еще всякое, все вместе. Большой узел, где что – не поймешь.
– Ой!
Даже на заметила вначале, откуда дым. Из палочки дым! А палочка – у Него в руках. Поднес к губам, глотнул этого дыму.
Улыбнулся.
– Сначала то, что прозрачное. Это как нижняя туника. Потом – другая туника, только надевать ее надо иначе.
Да, не спешит. Улыбается, на обезьянку неловкую глядя.
…Значит, не умерла? А как же гробница, как же свет у Него на ладони? А потом, когда все вокруг потемнело…
С обувью (не сандалии, не калиги даже) пришлось повозиться. Но это еще что, а вот когда решилась сделать первый шаг!..
– Привыкнешь, обезьянка! Здесь быстро привыкают, место такое. Вавилонское заклятие не действует, так что все поймешь, во всем разберешься. Ну, пошли?
А я уже почти привыкла. То, что на ногах – «туфли», на плечах, поверх второй туники – «пальто». Но привыкнуть одно, а вот разобраться…
За дверью была осень – осень и грязь. Грязь я сразу заметила (слева и справа от дорожки, гравием покрытой), а вот насчет осени… Ни дерева, ни травинки, холодно только. Может, весна ранняя? Или… Или здесь, во сне, всегда так?
Возле ближайшего дома (странный же дом!) Учитель задержал шаг, оглянулся.
Подумал немного.
– Осваивайся, Папия Муцила. Вечером приходи в таберну, она тут единственная, не ошибешься. Я буду там. Здесь Меня называют Хэмфри. Не дождешься – приходи следующим вечером. Как Меня зовут, запомнила?
– Запомнила, Учитель. Хэмфри.
– Молодец! Сигареты выдать?
А может, все-таки приснилось? Даже сейчас не могу вспомнить, когда мы с Ним встретились. В первый вечер, во второй? Учитель оказался прав – времени было много, даже слишком. Или в том сне – в той чужой, не моей, жизни – просто очень быстро привыкают? К туфлям на ногах, к сигаретам, которые можно купить в таберне. То есть, не в таберне, конечно, а баре – в баре «У Хэмфри». Учителя там знали, и знали очень хорошо…
– Господина Хэмфри еще нет!
Можно не пояснять – стол у стены пуст. И кресло пустует – Его кресло. За этим столом – место Учителя. Остальных туда только приглашают.
За обедом и за выпивкой тут не лежат, это я сообразила сразу. И пьют из рюмок, а не из чаш. Быстро слова запоминаются! Даже такие, как «автобус». Хорошо, что здесь не надо удивляться!
– Его еще нет…
Эхо, нимфа-Эхо. Не приглашала – сама села рядом, за мой столик. Высокая, черноволосая, в странном серебристом платье-тунике. А вот лицо… Не запоминается лицо. Никак!
– Значит, ты – Его новенькая? Я бы убила тебя, девочка, но лучше пусть Он сделает это сам. А я лучше – пусть отставит в живых. Навсегда!
Хриплый голос, рюмка с чем-то темно-красным в руке. Нимфу-Эхо я уже знаю. Здесь все ее называют Лили, вечерами она поет прямо тут, в таберне. Одна из ее песен и называется «Лили». То есть, не совсем так, но полностью я еще не запомнила.
– Меня Он оставил в живых, девочка! Вначале я просто не поняла, потом обрадовалась, а затем… Затем почувствовала, что это такое!
Не отвечаю. Что толку отвечать Эху? Чужому Эху, отзвуку голосов, которые давно отзвучали?
– Я тебе еще не рассказывала? Я всем рассказываю, это не тайна. Их было четверо – братья, Он – самый старший. Меня догнали над Красным морем. Четыре столба пламени – синий, розовый, белый. А впереди – зеленый, Его цвет… Никогда не видела полета ангелов? Нет ничего прекраснее, ничего страшнее.
Слова звучат тихо, еле различимо. Эхо, дальнее Эхо давно забытого, ушедшего навсегда.
– На берегу… На берегу они оделись плотью – и тогда я впервые увидела Его. Меня должны были убить, я ждала смерти, но думала только о Нем. И когда поняла, что останусь в живых, но буду не с Ним…
Не слушаю. Здесь, в громадной одноэтажной инсуле посреди грязного поля, лучше никого не слушать. Это я поняла сразу – даже раньше, чем сообразила, что такое автобус. Поняла – и не стала ни о чем никому рассказывать. Тут никто никого не слушает, зато говорят, говорят, говорят…
И не только говорят. Убивают тоже. Об этом я узнала час назад.
– Ты ничего не дождешься, девочка! Я ждала долго, я вышла замуж за Его брата, отказалась от клятвы, от мести. Не дождалась. Не дождусь. И ты не дождешься!
Молчу. Где-то не здесь, в неимоверной дали – Капуя, Остров Батиата, мои друзья в мохнатых плащах, моя клятва, моя месть. Рассказать о таком? Не удивятся – просто не станут слушать.
…Но я ни от чего не откажусь, какая эта Лили! Дождусь – или сделаю все сама!
– Ты не долго продержишься, гордая девочка! Или сядешь в автобус, как все – или у тебя кончатся деньги, и ты станешь продаваться за стакан шнапса. Трезвой тут не выжить!
Эхо становится совсем тихим, распадается шепотом, шелестом. Рюмка пуста. За Его столиком – тоже пусто. Ждать? Ждать!
Да, тут убивают – и продаются тоже. В одном из домов (в «бараке» по-здешнему) собираются женщины с пустыми глазами и такие же мужчины – с глазами мертвыми. Здесь не голодают – котел со скверной кашей на кухне всегда полон, но выпивку без денег не купишь. И просто продаются – от страха и безнадежности. Все равно придется сесть в автобус.