Валентинов Андрей. Небеса ликуют

Андрей Валентинов
Небеса ликуют

 
Пусть дьяволы заполнят свет,
Оскалив мерзостные пасти,
В сердцах у нас сомнений нет —
Мы завоюем людям счастье!
 

Мартин Лютер

 
Есть сила в ученье и замыслах Мора,
Ее сквозь века понесет Борисфен.
Здесь бурей ломает гнилые опоры,
И шторм стал стихией иных атмосфер.
 

Мишель Нострадамус

Ех scriptum

8 октября 1698 A.D.

   Его Высокопреосвященству Франческо Стратобоска, Генералу Общества Иисуса Сладчайшего.
 
   Монсеньор!
   Высылаю сигнальный экземпляр известной Вам книги. Тираж будет опубликован в Виттенберге в течение ближайшего месяца.
   Что нам следует предпринять?
 
   Никола Фарина, супериор Германии.

* * *

12 октября 1698 A.D.

   Дорогой брат!
   Думаю, ничего особенного нам предпринимать не следует.
   В этой книге не затронута ни одна из настоящих тайн Общества. Что касаемо остального, то кто поверит очередным измышлениям господ протестантов? Вы бы поверили?
   Целесообразно пустить слух о том, что рукопись подброшена в Виттенберг не без нашей помощи. Неплохо бы также узнать имя автора. Не сам ли мессер де ла Риверо сие написал? Ведь мы оба знаем, почему Св. Адам не мог быть автором этих записок.
   Вот если бы в Виттенберге издали его подлинные мемуары! Но о таком лучше даже не думать. А посему можно считать, что все делается Dei gloriam.
   Кстати, как вам предложение Конгрегации запретить публичные сожжения еретиков? Кажется, восемнадцатый век, о котором так вздыхают наши либералы, уже наступил!
 
   Ваш Франческо Стратобоска, Генерал.

НЕБЕСА ЛИКУЮТ
или правдивое повествование о дивном, многотрудном и весьма необычном путешествии в Рутенийскую землю, называемую также Русью, составляющую полуденную часть Республики, более часто именуемой Полонией или Польшей, случившемся в году от Рождества Христова 1651-м, от начала же правления Его Королевской Милости Яна-Казимира третьем, а также содержащее некоторые сведения, могущие послужить будущей беатификацин недостойного раба Божьего Адама де Гуаира, исповедника четырех обетов и коадъюктора Общества Иисуса Сладчайшего, волею Господа нашего Иисуса Христа написавшего эту книгу.
С сокращениями и дополнениями высокоученого мужа Гарсиласио де ла Риверо, римского доктора богословия и профессора университета в Виттенберге.

Предуведомление

   Представляя на суд многоуважаемых читателей эту книгу, долженствующую выйти в свет тщанием и иждивением Ученого Совета университета славного города Виттенберга, считаю необходимым высказать некоторые важные соображения.
   Нет слов, издание этого труда именно в Виттенберге, отчизне и цитадели Великого Лютера, может вызвать удивление, ежели не сказать больше. Стоит ли тратить силы наших трудолюбивых печатников на сочинение, принадлежащее перу ярого мракобеса и врага всего того, за что боролся Реформатор? Автор книги, Адам де Гуаира, не просто убежденный папист, положивший немало сил на распространение этого ошибочного и еретического учения. Отец Гуаира, как он часто называл себя, принадлежит к сонму черных аггелов, словно в насмешку именуемых Обществом Иисуса Сладчайшего. Нет нужды распространяться о кровавых преступлениях иезуитов, ныне проклятых всеми, кому дороги дело Божье и человеческий прогресс. Среди тех, кому не избежать в будущем суда Господнего и людского, Адам де Гуаира занимает поистине одно из самых, если так можно выразиться, почетных мест. Нет нужды добавлять, что я, с юных лет преданный идеям свободы, с негодованием отвергаю всякое не только участие, но и сочувствие тому, что делали и замышляли отец де Гуаира и ему подобные.
   Вместе с тем данная книга по-своему поучительна. Махровый реакционер и ретроград достаточно откровенен в своих писаниях, и эта откровенность позволяет обличить мерзкий злокозненный папизм куда действеннее, чем сочинения наших публицистов и ученых. Посему я и рекомендовал высокоученому мужу Андреасу фон Курцхальдену, ректору славного Виттенбергского университета, издать данную рукопись, с чем он, к радости моей, тут же согласился, попросив меня доработать и дополнить оную.
   Необходимость этого очевидна. Несмотря на свою поистине сатанинскую гордыню, Адам де Гуаира — писатель слабый и неумелый. С первых же страниц читатель заметит рваный, неровный стиль, отсутствие элементарной логики, постоянное перескакивание с предмета на предмет, нелепые, бессмысленные эпиграфы. Ему присуще также увлечение самой черной мистикой и одновременно — многими модными среди папистов лженаучными теориями, подобными Коперникову суесловию и учению гнусного фанатика Марианны Кастильского о так называемых «неотъемлемых правах человека». Не говорю уже о нелепых и опасных измышлениях Богом проклятого еретика и бунтовщика Фомы Колокольца¹, столь любезного сердцу нашего автора.
   В области чисто литературной самонадеянный иезуит вслед за некоторыми нашими земляками считает, что настоящая книга — это не просто поучительный и интересный рассказ, она (нелепейшее заблуждение!), подобно энциклопедии, должна охватывать весь круг доступных автору знаний. В этих целях отец Гуаира не поленился снабдить данный труд многочисленными и откровенно скучными отступлениями, посвященными разным областям науки и искусства. Все это написано, разумеется, с глубоко антинаучных, поистине иезуитских позиций. Можно только представить, какова цена иезуитской «энциклопедии»! Ясное дело, наш читатель не нуждается в подобных псевдознаниях, а потому я смело сократил ряд глав, ограничившись их эпитомами, то есть коротким пересказом. Эти места специально оговорены в тексте.
   Вместе с тем книга нуждается не только в сокращениях, но и в добавлениях. Это необходимо, дабы разъяснить читателю многие неясные моменты, а также опровергнуть ложь, на которую весьма щедр заслуженный иезуит. Я, будучи невольным — видит Господь — свидетелем описываемых событий, считаю своим долгом установить истину. Эти примечания также специально оговорены,
   В заключение хотелось бы подчеркнуть, что наступающий век, Восемнадцатый от Рождества Господа нашего Иисуса Христа, развеет, словно болотный туман, все старания и ухищрения таких, как Адам де Гуаира, и явит миру невиданный прогресс человеческого духа. Личности, подобные автору этой книги, займут места в самой пыльной комнатушке Паноптикума Истории.
 
   Гарсиласио де ла Ривера. Виттенберг, октябрь A.D. MDCXCVIII.

КНИГА ПЕРВАЯ,
рассказывающая о путешествии из Кастильских Индий, именуемых также Америкой или Новым Светом, в Соединенные Провинции, а также в Италию и о том, что происходило с автором сего повествования в городе Риме, известном также под именем Вечного города, которая может быть названа ОБЛАКО ЮЖНЫЙ КРЕСТ

Главы I-III
Эпитома

   В этих главах Адам де Гуаира весьма многословно рассказывает о своем путешествии на голландском корабле «Принц Морис» из порта Буэнос-Айрес в Амстердам, а также о переговорах, которые он вел в этом городе с представителями Ост-Индской компании Соединенных Провинций. Тут же приводятся пространные и совершенно излишние рассуждения о веществе «гаучо», называемом также каучуком, о строительстве плотин, способах борьбы с коррозией, а также о перспективах морской торговли и совершенствовании торговых путей из внутренней Бразилии к Атлантическому океану.
   Из Амстердама автор направляется на португальском корабле «Тахо» в Остию, после чего прибывает в Рим. Следует долгое описание красот и достопримечательностей Вечного города, справедливо именуемого всеми друзьями истины Вертепом Блудницы Вавилонской и Пристанищем Антихриста.

Глава IV
О том, что довелось увидеть и услышать на Campo di Fiori, а также о школах Комедии дель Арте, неаполитанских винах и о пользе еретиков.

   Илочечонк: Но отчего мне возвращаться к людям, отец мой, Я-Та? Я изучил их повадки и обычаи и скажу, что смело выбираю нашу вольную жизнь в Прохладном Лесу.
   Я-Та: Ты человек!
   Илочечонк: Нет! Я — ягуар и сын ягуара! Мне нечего делать среди людей! Я выбираю Прохладный Лес!
   Я-Та: Да, ты выбрал, значит, ты — человек. Звери не умеют выбирать.

Действо об Илочечонке, явление третье

   Костер уже догорел. Давно — полвека назад.
   Костер догорел, и обугленный прах Великого Еретика без следа сгинул в желтоватой воде Тибра. Campo di Fiori — площадь Цветов.
   Я не был здесь двадцать лет и в первый миг не узнал это место. Дома, старые, обшарпанные, занавешенные белыми штандартами мокрого белья, казалось, вросли в серую брусчатку, став ниже, и мне уже не приходилось задирать голову, чтобы рассмотреть растрескавшуюся лепнину карнизов и нелепые круглые башенки с осыпавшимися зубцами. И сама площадь скукожилась, теряя пространство, задыхаясь в сером каменном кольце.
   Я посмотрел вверх, на окруженное красными черепичными крышами небо. Оно осталось прежним — блеклое, с бесформенными клочьями низких туч. Холодное февральское небо. Утром прошел дождь, но после полудня проглянуло солнце — тоже блеклое, больше похожее на луну в третьей четверти, решившую покинуть свой эпицикл и забрести на дневной небосвод. Теплее не стало — промозглый ветер был вездесущ, и даже мой плащ — новый и, если верить словам амстердамского проныры-лавочника, необыкновенно теплый — помогал мало.
   Февраль. Италия. Илочечонк, сын ягуара, вернулся к людям.

* * *

   Узкая улочка, название которой я забыл начисто, осталась позади. Неровный булыжник лег под ноги, и я оглянулся, все еще не веря. Двадцать лет! Тогда площадь казалась мне огромной и почему-то страшной. Глаза искали темное пятно давно отгоревшего костра, хотя я твердо знал, что искать здесь нечего, и разве что дряхлые старухи, выглядывавшие из-за некрашеных ставен, могли вспомнить тот далекий день, когда небо услыхало предсмертное молчание Джордано Ноланца.
   Странно, никогда не любил этого еретика! Тут мое мнение полностью совпадало с приговором Святейшего Трибунала. Но все-таки что-то в этом страшном человеке, обрушившем Небо на Землю, было — недаром я запомнил рассказ падре Масселино, когда-то стоявшего в толпе, окружавшей костер. Запомнил — и попросил сводить меня на площадь. Странная просьба для новиция римского коллегиума, но старик почему-то не удивился. Тогда тоже был февраль, дул холодный ветер, и Campo di Fiori была пуста и огромна…
   Меня толкнули, и я наконец-то очнулся. Вовремя — толпа окружала со всех сторон, и в первый миг я никак не мог сообразить, каким образом эти люди оказались тут и почему пуста площадь…
   Я оглянулся — и все понял. Площадь, конечно, не была пустой. Плохо смотреть на небо — и под ноги тоже плохо. А еще хуже бродить по переулкам воспоминаний и пустым площадям прошлого. Хотя я почти что угадал — толпа, когда-то окружавшая помост, на котором умирал Ноланец, вновь собралась тут, на неровном булыжнике, и помост оказался тоже на месте — в самом центре. Такой же, как тогда, — деревянный, в пол моего роста. Нынешнего — тогда, в тот далекий зимний день, я едва достал бы до края подбородком.
   Помост был на месте, но на нем никто не умирал. Никого не убивали — просто били палками. В полный размах, с присвистом, под гогот и хлопанье десятков ладоней.
   Тот, кого били, застрял в окне и теперь пытался вырваться, размахивая ногами в тяжелых желтых башмаках. Каждая новая попытка припечатывалась очередным ударом сучковатой дубинки и одобрительными криками собравшихся. Экзекутор — в нелепом полосатом трико и пятнистой маске с длинным носом — то и дело оглядывался, словно ожидая одобрения.
   — Bravo! Bravo! Новый крик подстегнул обоих — и носатого, и того, кого лупили. Ноги в нелепых желтых ботинках дернулись, да так, что задрожали стены…
   …Фанерные, свежепокрашенные, ненастоящие — как и окно, как длинный нос экзекутора в маске. Полвека не прошли даром. Трагедия забылась, и теперь на том же месте такая же толпа собралась поглазеть на комедиантов.
   И вновь вспомнилось. Падре Масселино рассказывал, что в Кастилии первые Акты Веры проводились при помощи постановщиков рождественских мистерий. Что ж, кемадеро — тоже театр! Те же зрители, актеры, постановщики. А тем, кто не хотел играть, помогали, чем могли. Как Джордано Ноланцу, которому, по слухам, зашили губы. Только суровые нитки могли заставить молчать Еретика…
   Сосед — плечистый детина в крестьянской куртке мехом наружу — толкнул меня локтем и, дохнув луком, что-то проговорил, кивая на помост. Не думая, я кивнул в ответ, постаравшись улыбнуться. Кажется, я подзабыл итальянский. Немудрено! В Прохладном Лесу, где жил Илочечонк, говорят на ином языке.
   А на сцене вновь кого-то лупили, и снова палкой — по-моему, той же самой. Длинноносый куда-то исчез, зато появилась девушка в малиновой блузке и красно-зеленой юбке — и тоже в маске, а рядом с ней ползал по неструганым доскам помоста некто в красном, в знакомой четырехугольной шляпе. Малиновое рядом с красным, два ярких пятна на фоне лилового занавеса…
   — Bravo! Bravo!
   Я не поверил своим глазам. Кажется, Комедия дель Арте, на представления которой довелось нежданно-негаданно попасть, тоже изменилась за эти годы. В детстве такое приходилось видеть не раз: Ковьелло, Пульчинелло, Скарамуччо, Тарталья, Леандро… Простак, Интриган, Забияка, Злодей, Красавчик. Веревочные лестницы, любовные записки, розыгрыши, драки. Ну и, конечно, Серветта с Коломбиной, на которых мы, желторотые новиции, дружно пялили глаза. Но никто из них не щеголял в красной мантии да еще и с большим наперсным крестом. Медным, само собой, но с явной претензией показаться золотым.
   — Bravo! Bravo!
   Теперь красную мантию охаживали с двух сторон. К красавице в маске присоединился давешний носатый — на этот раз с вожжами, и я окончательно понял, что со зрением у меня все в порядке. Приходилось признать очевидное: на площади Цветов, всего в часе неспешной ходьбы от иной площади — Святого Петра, лупили кардинала. Лупили при всем честном народе, с явного одобрения добрых римлян.
   — Bravo! Bravo!
   Кардинал сделал явно неудачную попытку отмахнуться от очередного удара уже замеченным мною крестом. В ответ носатый — судя по всему. Арлекин — надел ему на голову валявшийся тут же мешок, предварительно ловким движением сбросив с бедняги красную шляпу. Это вызвало новый взрыв эмоций, а я еле удержался, чтобы не перекреститься. Да, Илочечонк давно не бывал в людской стае! В Прохладном Лесу все проще…
   Девушка в разноцветной юбке, на миг опустив дубинку, повернулась к публике и левой — свободной — рукой послала ей воздушный поцелуй. Наверно, это Коломбина. Правда, в прежние годы Коломбины не лупили кардиналов, а если и лупили, то не на сцене. В частной жизни Их Высокопреосвященств (по крайней мере некоторых) случалось и не такое.

 
Кто в жизни сей похабен и развратен,
Тому дубинки вид зело приятен.
Грехам его ведется точный счет,
и мантия злодея не спасет!
 

   Это, судя по всему, — резюме происходящего. Как говорят французы — moralite. У Коломбины оказался приятный голос — несмотря на нелепые вирши, от которых сразу же свело скулы.
   Кардинал, по-прежнему в мешке, надетом на голову, уже уползал со сцены, подгоняемый пинками, щедро раздаваемыми неутомимым Арлекином, Коломбина кланялась, а я, все еще не веря, оглянулся, пытаясь понять, что это творится в Вечном городе. Конечно, Его Высокопреосвященство ненастоящий, как и побои, им вкушаемые, но все-таки… Или за мое отсутствие сюда добрались ученики мессера Кальвина? Впрочем, нет. Женевский Папа первым делом запретил театр. Арлекинам там не плясать. Значит, все? Излупили неведомого мне злодея в желтых башмаках, отдубасили кардинала — и по домам? Comedia finita?
   Конечно, нет! Гром, треск, даже, кажется, молния — и дверь, такая же фанерная, как и все остальное на сцене, распахивается. Некто в шляпе с малиновым пером, в огромном воротнике-жабо и черном камзоле, не торопясь, выступает вперед. Знакомые желтые башмаки топают о доски помоста. Огромная шпага, пристегнутая почему-то впереди, а не слева, волочится по земле, путаясь под ногами, за поясом — пистоль с широким дулом. Как говорят те же французы, voila!
   Впрочем, это явно не француз. В Париже ныне носят отложные воротники и предпочитают цветные камзолы. Черное в моде южнее. Там, где шпаги пристегивают у пупка.
   Шпага — из ножен, рука в грубой перчатке оглаживает огромные нафабренные усищи.

 
Безбожным итальяшкам в наказанье
Устроим то, что делали в Кампанье!
Там, где пройдет походом наша рать,
Веревки будут тут же дорожать!
 

   Характерный акцент не дает ошибиться, а упоминание о Кампанье ставит все на свои места. Испанец! Вот, значит, кто сейчас исполняет обязанности Капитана! И немудрено, испанцев здесь любят — даже больше, чем немцев. Восстание в Кампанье было утоплено в крови два года назад. А еще раньше — Неаполь, Сицилия, Калабрия…
   Дружный рев был ответом. На миг я испугался за актера.
   Итальянцы — народ горячий.
   Испанец вновь машет шпагой, дергает себя за ус. Из приотворенной двери выглядывает физиономия Кардинала — с уже нарисованными синяками. Вояка оглядывается, топает ногой, кончик шпаги деревянно стучит о помост.

 
Пожалуй, сообщить в Мадрид мне надо,
Пускай король пошлет сюда Армаду!
 

   И снова — рев, но уже одобрительный, а следом — хохот. Великую Армаду помнили. Опозоренные паруса герцога Медины ди Сидония заставили навеки забыть о славе Лепанто.
   Но Армады нет, а Арлекин — тут как тут, и тоже — со шпагой. Дерево грозно бьет о дерево…
   Я понял — дальше можно не смотреть. Эта драка — финальная. Сейчас зло будет наказано, а добро — вознаграждено привселюдным поцелуем. Комедия! В комедии так все и бывает. Вокруг кричали, хлопали в ладоши, сосед хлопал меня по плечу, возбужденно тыкая в сторону сцены толстым пальцем…
   …Илочечонк тоже встречался с Испанцем. Несколько лет подряд я играл сына ягуара, Испанцем же был брат Фелипе, чистый ирландец, несмотря на итальянское имя. Его испанский акцент был бесподобен, как и начищенная до блеска кираса вкупе со стальным шлемом — настоящим. Именно такими запомнились «доны» в наших краях. В Прохладном Лесу жабо не наденешь.
   Два года назад мы остались без Испанца. Брат Фелипе погиб в случайной стычке с отрядом бандерайтов. Уже мертвому, ему отрубили голову, выжгли глаза…
   — Синьор! Синьор!
   В первый миг я не понял, к кому это обращаются. «Синьором» бывать еще не приходилось. В коллегиуме я был «сыном», в Прохладном Лесу — «отцом» или попросту «Рутенийцем».
   — Вам не понравилось, синьор?
   В первый миг я не узнал Коломбину — без маски и не на помосте. Оказывается, comedia действительно finita, и благодарные зрители спешат вознаградить актеров, кидая свои байокко и редкие скудо прямиком в шляпу, которую только что носил надменный Испанец. Этим делом и занялась Коломбина.
   Кто же откажет такой красавице?
   Отвечать я не стал. Не стал и улыбаться. Монета тяжело упала на груду мелочи. Ответом был изумленный взгляд.
   — Синьор! Вы, кажется, ошиблись! Вы кинули цехин…
   Я пожал плечами и повернулся, решив, что комедия действительно кончилась. Пора! Я и так задержался, позволив себе вспомнить прошлое и прогуляться по этим тихим улочкам и маленьким площадям. До монастыря Санта Мария сопра Минерва, где меня ждут, еще идти и идти.
   Крик я услыхал уже за углом. Площадь осталась позади, теперь следовало повернуть налево, к Форуму, к старым разбитым колоннам, призраками встающим из серой земли…
   И снова крик — громкий, отчаянный вопль десятков глоток.
   Я нерешительно остановился, повернулся. Кричали сзади, там, где была площадь. Похоже, представление все же не кончилось. Не только не кончилось, но и актеров явно стало больше. Сквозь громкую ругань слышалось лошадиное ржание, звон металла. На этот раз шпаги были не деревянными.
   Не зная, что делать, я нерешительно поглядел на солнце, цеплявшееся за красную черепицу. Восьмой час², в монастыре уже ждут. Впрочем…
   Впрочем, те, кто ждет, никуда не денутся. А ягуары, как известно, очень любопытны.
   Толпа на площади поредела. Навстречу мне спешили зрители, стараясь уйти подальше от помоста. Кое-кто не утерпел — пустился в бег. Какой-то бородач в сером плаще чуть не сшиб меня с ног, обернулся, что-то прокричал.
   Я не расслышал, но этого и не требовалось. Лошадей я заметил сразу, как и всадников. Неяркое зимнее солнце нехотя, словно стыдясь, отражалось в остроконечных шлемах. Коричневые камзолы, такие же плащи, широкие кожаные ремни, длинные пики с крючьями…
   Новые зрители — сбиры Его Святейшества — чуть припоздали. Комедия закончилась, что, впрочем, никак не могло помешать новому спектаклю, на этот раз — драме.
   Кажется, без драки не обошлось. Во всяком случае, у Кардинала появился новый синяк — уже настоящий, Испанца держали трое, четвертый же деловито доставал из-за пояса толстую веревку с узлами. Другие актеры были тут же, прижатые к помосту остриями направленных прямо в лицо пик. Они были уже без грима, и я не мог узнать, кто из этих бедняг Тарталья, кто Леандро, а кто Пульчинелле.
   Коломбину я все же узнал — по малиновой блузке. Она стояла спиной ко мне, двое сбиров держали девушку за руки, темные волосы, уже не сдерживаемые лентой, рассыпались по плечам.
   — Чего стоишь? А ну проходь! Неча!
   Пахнуло луком. Но это оказался не мой сосед в меховой накидке. Сбир — краснорожий, усатый, толстый. Как только в кирасу влез?
   — Проходь, говорю!
   Ягуар не медлит. Трудно заметить, как дрогнут мускулы, как взметнется в ударе когтистая лапа…
   Сбир моргнул, не понимая, откуда в его ладони появилось серебряное скудо. Толстые губы беззвучно раскрылись, дернулся кадык.
   Я улыбнулся.
   Ладонь дрогнула. Наконец в глазах появилось некое подобие мысли. Послышалось неуверенное «гм-м». Толстяк вздохнул.
   — И все-таки вы бы проходили отсюда, синьор. Сами видите, чего происходит!
   — А что такое? — самым невинным тоном поинтересовался я, не забыв подбавить акцента — испанского, дабы не нарушить общего настроения. Правда, на испанца я походил менее всего. Амстердамский плащ — это еще куда ни шло, а вот шляпа, модная шляпа «цукеркомпф» (по-простому — «сахарная башка») — это последнее, что можно увидеть на гордой кастильской голове. Ничего, сойдет! Скудо, которое я ему всучил, полновесное, хорошей пробы и даже с необрезанными краями.
   — Так что, синьор, лицедеев вяжем! Охальников, стало быть. Которые это… ну… глумятся. Вот сейчас повяжем и прямиком к Святой Минерве.
   Я невольно вздрогнул. Грех, конечно, лупить палкой кардинала вкупе с представителем вооруженных сил Его Католического Величества. Но «охальников» поведут не к городскому подесте и даже не в тюрьму!..
   Тот, что стоял лицом к лицу с Коломбиной, лениво, словно нехотя, поднял руку. Голова девушки дернулась. Один из актеров — молодой высокий парень — что-то крикнул, его оттолкнули, ударили древком пики…
   Святая Минерва. Именно так в Вечном городе зовут обитель Санта Мария сопра Минерва. Когда-то на том месте, возле невысокого тибрского берега, стоял храм Минервы. На руинах языческого капища был возведен монастырь, но древнее имя осталось, приобретя нежданную святость. Выходит, мне с «охальниками» по пути!
   — Старшего! — бросил я таким тоном, что сбир даже не посмел возразить.
   Далеко идти не пришлось. Главным среди этой своры оказался тот, кто ударил девушку, — такой же толстый, краснорожий и губастый. И тоже с кадыком.
   Меня смерили недоверчивым взглядом, вслед за чем последовало недоуменное ворчание. Слов решили не тратить.
   …Илочечонк, сын ягуара, знал, что в мире людей плохо. Там глумятся над кардиналами. Там бьют девушек. Там неудачно пошутивших актеров отправляют к Святой Минерве. И ничего нельзя сделать. Виноваты не эти краснорожие големы и даже не нелепые и жестокие законы. Виноват мир, который нельзя улучшить ударом когтистой лапы.
   — Добрый день, мессер дженерале!
   Я вновь улыбнулся. Клюнет? Должен, ведь на самом деле это чучело в кирасе даже не сотник.
   И вновь ворчание, на этот раз чуть более миролюбивое. Заплывшие жиром глазки поглядели на меня уже внимательнее. Интересно, кого он увидел? Плащ дорогой, по последней моде, но шпаги при поясе нет. Нет и кинжала, значит, не дворянин, не моряк и скорее всего даже не купец.
   — Чего вам угодно, синьор?
   «Дженерале» был помянут недаром. Уже второй раз кряду меня титуловали синьором.
   — Вы, кажется, иностранец?
   Это он угадал. Впрочем, отвечать я не собирался, тем более и сам «дженерале» никак не римлянин. От его выговора за пять миль несет Калабрией. Выслуживается, деревенщина!
   — Надеюсь, этих… охальников примерно накажут? — бросил я, даже не поглядев в сторону несчастных актеров. Рожа калабрийца расцвела улыбкой:
   — Вы уж не сомневайтесь, синьор! И дома у себя расскажите, чтоб знали! Мы над персонами, которые духовные, изгаляться не позволим. Ишь, безбожники, над кардиналами смеяться вздумали! Сейчас мы этих прохвостов прямиком к Минерве…