Страница:
Солнце спряталось за лохматую тучку, похожую на бездомную дворнягу. Под ногами шуршали опавшие листья. Если из парка выбраться в лесопарк, пройдя вдоль детской железной дороги и свернув за Сокольниками налево, там этих листьев горы. Можно шаркать, словно ты – дряхлый старикан, и листья будут взлетать в воздух, распространяя прелый запах осени. Скоро начнутся дожди, в лесопарке станет не пройти из-за грязи, а сейчас хорошо. Вернуться? Все равно дома делать нечего…
– Здрасьте, – сказал Жирный, выходя из кафе «Чебурашка» с бутылкой пива в руке. – Давно не виделись. Архангел, ты мне капусту несешь, или где?
Следом, противно смеясь, валила кодла.
Жирный был старше на два года и тяжелее на целую тонну. Даже когда он просто стоял напротив, прихлебывая пиво, дышать становилось трудно. Словно ты уже лежишь на асфальте, в луже, а на тебе верхом сидит большая-большая неприятность и приговаривает: «Капусту или где? Где или капусту?» На центральной аллее хотя бы оставался шанс, что кто-то из гуляющих вмешается, поможет, разнимет в случае чего и проблема отложится до завтра. Но здесь, возле пустого днем кафе…
– Я гуляю, – глупо сказал Данька.
– Ну-ну. – Жирный растянул рот в ухмылке, показав скверные зубы. – Гуляй. Должок верни и гуляй на всех четырех. Дыши воздухом.
– Я тебе ничего не должен.
Это была глупость едва ли не бóльшая, чем сам Жирный со всей его кодлой. Общий вес глупости, считая каждое слово, даже малую частицу «не», мог завалить носорога. Из коленок вынули суставы и натолкали сахарной колючей ваты. Окажись здесь Кощей, то-то порадовался бы.
– Фофан, держи пиво. – Не сводя глаз со строптивого должника, Жирный протянул бутылку конопатому обормоту Фофану, Данькиному однокласснику, несмотря на возраст допущенному в кодлу за особые заслуги. – Отопьешь, убью.
И взял Даньку за грудки.
– Я таких, как ты, – доверительно сообщил Жирный, тряся щеками. – Знаешь, что я таких, как ты?
Улетая спиной назад, Данька успел подумать, что пусть спиной, пусть назад, лишь бы подальше от глазок-буравчиков Жирного – не свинских, волчьих. Еще лучше было бы долететь вот так до троллейбусов и впрыгнуть в уходящую «двойку» или разбиться насмерть, избавившись от любых забот. Долго думать о приятном не получилось: он врезался в кого-то и оказался на земле.
– З-зохри м-моро, – непонятно охнули под Данькой.
Спихнув мальчишку в кусты, неудачливый прохожий встал на четвереньки и обернулся заикой Артуром, сменщиком дяди Пети. Мотая головой, Артур кашлял и отдувался. Вставать на ноги, судя по всему, он не собирался. К штанам и куртке обильно прилипли листья, левый рукав треснул по шву на плече.
«Сейчас он защитит меня. – Воображение истерически рисовало одну дивную, спасительную, невозможную картину за другой, пытаясь отгородиться от реальности, жуткой, как вздох серого волка над поросячьим домиком из соломы. – Он бывший «афганец», десантник или каратист, или Жирный испугается, что Артур сломал руку, и убежит, или здесь пройдет наряд милиции…»
Кодла ржала и тыкала в Артура пальцами.
– Офигенно извиняюсь. – Жирный с насмешкой кивнул хромому сменщику. – Мы тут по-дружески бабки решаем. Желаю идти мимо.
На щеке Жирного алел свежий прыщ. Данька до одури жалел, что винтовка осталась в тире. Уж в этот прыщ он всадил бы пулю точнее, чем в мишень-монетку.
– Зох-хри м-моро, – повторил Артур, садясь назад, прямо в лужу.
За его спиной кончался асфальт и начиналась трава. Сменщик, не глядя, протянул руку, нашарил в траве ржавую гайку и засветил Жирному в лоб.
– Т-вою м-мать! – Жирный, заикаясь, в свою очередь сел на ступеньки входа в кафе, словно решил во всем подражать Артуру. Он взялся за лоб: осторожно, как берутся за любимую мамину чашку из китайского фарфора, подозревая, что чашка треснула, а мама на подходе. – Тв-в-вою-ю… С-сука! Ах ты с-сука! Ты-ы…
Прямо со ступенек он быком кинулся на обидчика: смести, втоптать, сесть сверху и многократно наплевать в подлую харю. Это он умел. На школьном дворе, во время перемен или после футбола, Данька не раз убеждался, до чего же хорошо Жирный умел это делать. И, стоя в толпе восхищенно ахающих сверстников, никогда не желал из зрителя превратиться в участника экзекуции.
«Конюшенко, – вспомнилось не пойми к чему. – Фамилия Жирного: Конюшенко».
Имя не вспоминалось.
– П-педер, – сказал Артур. – П-педер сухт-те…
И кинулся навстречу массивной туше – маленький, согнутый в три погибели, грязный, будто ошалевший пес под грузовик.
Когда столкновение казалось неизбежным, сменщик извернулся, уступая дорогу, и воткнул худое плечо Жирному в брюхо. Брюхо содрогнулось. Жирный, по инерции продолжая движение, сдулся пузырем, в который ткнули кривой иглой. Или нет, такие пузыри Данька видел, когда отец с дядей Левой ели вяленую воблу: к пузырю подносилась спичка, тот лопался и чернел, обугливаясь, а по комнате разносился запах паленого.
Вонь горящих листьев – дворники жгли осенние горы листвы за аттракционами – лишь усилила сходство.
Ноги у Жирного заплелись, Артур вцепился противнику в левую брючину и сильно дернул. У сменщика сейчас все стало наоборот: лицо, вырезанное из углов, расплавилось, потекло, сделалось лужицей горячего парафина, бессмысленной и придурковатой, а вялые руки-рыбы вдруг хищно щелкнули клыками голодной щуки, вырвав клок из тонких джинсов «Milton’s».
Жирный грохнулся ничком и тоненько заскулил.
– А он тебя пидором назвал… – бормотнул конопатый Фофан. До него всегда доходило с большим опозданием. – Слышь, братан, он тебя…
Дернувшись, Фофан плеснул в Артура, по-прежнему скрюченного не по-людски, пивом. От страха или от дурного героизма – Данька не понял. Мутная желтая струя обрызгала сменщику голову и плечи, черные волосы слиплись блестящими сосульками. Не обращая на это внимания, Артур сунул конопатому кулаком в пах и отобрал бутылку. Помедлив долю секунды, словно размышляя над выбором, он взмахнул полупустым «Жигулевским», разбрызгивая остатки пива.
Часть попала на Даньку.
Мама ругаться будет, подумал он, зная, что мать ненавидит, когда от сына пахнет выпивкой. Мысль о маме, которая учует пиво и станет ругаться, вышла домашней, спасительной, выводящей за пределы творящегося безумия. Я сижу в видеосалоне. В крохотном душном зальчике: двор по улице Петровского, второй этаж над жэком. Показывают «Грязного Гарри» или «Нико». Сеанс скоро закончится, и я пойду домой, а парочки останутся смотреть «Горячие попки»…
– Ы-ы…
Фофану улыбнулась судьба: его, мычащего от боли, повело в сторону. И донышко бутылки разлетелось вдребезги о каменный парапет, огораживавший ступеньки входа в кафе, а не об голову Данькиного одноклассника.
Зеленая роза расцвела в руке Артура.
Кодла, вертясь на шатком кругу карусельки, попятилась. «Ерунда, – прошептал Данька, забиваясь поглубже в кусты, плохо соображая, что говорит и зачем повторяет слова деда-тирщика: – Старая мишень. Давно пора на помойку…» Странно, но Артур как будто услышал. Парафин начал быстро-быстро застывать, оформляясь знакомыми углами, рыба сонно зевнула, роняя смертельно опасный цветок. Озабоченная гримаса появилась на лице хромого сменщика.
– Вертушки, – спросил он у Даньки, ни капельки не заикаясь. – Где вертушки?
– Н-не знаю, – губы шевелились с трудом. – Честно, я не знаю…
Артур кивнул с удовлетворением и пошел в сторону тира.
Ждать, пока Жирный с кодлой опомнятся, Данька не стал.
2
– Здрасьте, – сказал Жирный, выходя из кафе «Чебурашка» с бутылкой пива в руке. – Давно не виделись. Архангел, ты мне капусту несешь, или где?
Следом, противно смеясь, валила кодла.
Жирный был старше на два года и тяжелее на целую тонну. Даже когда он просто стоял напротив, прихлебывая пиво, дышать становилось трудно. Словно ты уже лежишь на асфальте, в луже, а на тебе верхом сидит большая-большая неприятность и приговаривает: «Капусту или где? Где или капусту?» На центральной аллее хотя бы оставался шанс, что кто-то из гуляющих вмешается, поможет, разнимет в случае чего и проблема отложится до завтра. Но здесь, возле пустого днем кафе…
– Я гуляю, – глупо сказал Данька.
– Ну-ну. – Жирный растянул рот в ухмылке, показав скверные зубы. – Гуляй. Должок верни и гуляй на всех четырех. Дыши воздухом.
– Я тебе ничего не должен.
Это была глупость едва ли не бóльшая, чем сам Жирный со всей его кодлой. Общий вес глупости, считая каждое слово, даже малую частицу «не», мог завалить носорога. Из коленок вынули суставы и натолкали сахарной колючей ваты. Окажись здесь Кощей, то-то порадовался бы.
– Фофан, держи пиво. – Не сводя глаз со строптивого должника, Жирный протянул бутылку конопатому обормоту Фофану, Данькиному однокласснику, несмотря на возраст допущенному в кодлу за особые заслуги. – Отопьешь, убью.
И взял Даньку за грудки.
– Я таких, как ты, – доверительно сообщил Жирный, тряся щеками. – Знаешь, что я таких, как ты?
Улетая спиной назад, Данька успел подумать, что пусть спиной, пусть назад, лишь бы подальше от глазок-буравчиков Жирного – не свинских, волчьих. Еще лучше было бы долететь вот так до троллейбусов и впрыгнуть в уходящую «двойку» или разбиться насмерть, избавившись от любых забот. Долго думать о приятном не получилось: он врезался в кого-то и оказался на земле.
– З-зохри м-моро, – непонятно охнули под Данькой.
Спихнув мальчишку в кусты, неудачливый прохожий встал на четвереньки и обернулся заикой Артуром, сменщиком дяди Пети. Мотая головой, Артур кашлял и отдувался. Вставать на ноги, судя по всему, он не собирался. К штанам и куртке обильно прилипли листья, левый рукав треснул по шву на плече.
«Сейчас он защитит меня. – Воображение истерически рисовало одну дивную, спасительную, невозможную картину за другой, пытаясь отгородиться от реальности, жуткой, как вздох серого волка над поросячьим домиком из соломы. – Он бывший «афганец», десантник или каратист, или Жирный испугается, что Артур сломал руку, и убежит, или здесь пройдет наряд милиции…»
Кодла ржала и тыкала в Артура пальцами.
– Офигенно извиняюсь. – Жирный с насмешкой кивнул хромому сменщику. – Мы тут по-дружески бабки решаем. Желаю идти мимо.
На щеке Жирного алел свежий прыщ. Данька до одури жалел, что винтовка осталась в тире. Уж в этот прыщ он всадил бы пулю точнее, чем в мишень-монетку.
– Зох-хри м-моро, – повторил Артур, садясь назад, прямо в лужу.
За его спиной кончался асфальт и начиналась трава. Сменщик, не глядя, протянул руку, нашарил в траве ржавую гайку и засветил Жирному в лоб.
– Т-вою м-мать! – Жирный, заикаясь, в свою очередь сел на ступеньки входа в кафе, словно решил во всем подражать Артуру. Он взялся за лоб: осторожно, как берутся за любимую мамину чашку из китайского фарфора, подозревая, что чашка треснула, а мама на подходе. – Тв-в-вою-ю… С-сука! Ах ты с-сука! Ты-ы…
Прямо со ступенек он быком кинулся на обидчика: смести, втоптать, сесть сверху и многократно наплевать в подлую харю. Это он умел. На школьном дворе, во время перемен или после футбола, Данька не раз убеждался, до чего же хорошо Жирный умел это делать. И, стоя в толпе восхищенно ахающих сверстников, никогда не желал из зрителя превратиться в участника экзекуции.
«Конюшенко, – вспомнилось не пойми к чему. – Фамилия Жирного: Конюшенко».
Имя не вспоминалось.
– П-педер, – сказал Артур. – П-педер сухт-те…
И кинулся навстречу массивной туше – маленький, согнутый в три погибели, грязный, будто ошалевший пес под грузовик.
Когда столкновение казалось неизбежным, сменщик извернулся, уступая дорогу, и воткнул худое плечо Жирному в брюхо. Брюхо содрогнулось. Жирный, по инерции продолжая движение, сдулся пузырем, в который ткнули кривой иглой. Или нет, такие пузыри Данька видел, когда отец с дядей Левой ели вяленую воблу: к пузырю подносилась спичка, тот лопался и чернел, обугливаясь, а по комнате разносился запах паленого.
Вонь горящих листьев – дворники жгли осенние горы листвы за аттракционами – лишь усилила сходство.
Ноги у Жирного заплелись, Артур вцепился противнику в левую брючину и сильно дернул. У сменщика сейчас все стало наоборот: лицо, вырезанное из углов, расплавилось, потекло, сделалось лужицей горячего парафина, бессмысленной и придурковатой, а вялые руки-рыбы вдруг хищно щелкнули клыками голодной щуки, вырвав клок из тонких джинсов «Milton’s».
Жирный грохнулся ничком и тоненько заскулил.
– А он тебя пидором назвал… – бормотнул конопатый Фофан. До него всегда доходило с большим опозданием. – Слышь, братан, он тебя…
Дернувшись, Фофан плеснул в Артура, по-прежнему скрюченного не по-людски, пивом. От страха или от дурного героизма – Данька не понял. Мутная желтая струя обрызгала сменщику голову и плечи, черные волосы слиплись блестящими сосульками. Не обращая на это внимания, Артур сунул конопатому кулаком в пах и отобрал бутылку. Помедлив долю секунды, словно размышляя над выбором, он взмахнул полупустым «Жигулевским», разбрызгивая остатки пива.
Часть попала на Даньку.
Мама ругаться будет, подумал он, зная, что мать ненавидит, когда от сына пахнет выпивкой. Мысль о маме, которая учует пиво и станет ругаться, вышла домашней, спасительной, выводящей за пределы творящегося безумия. Я сижу в видеосалоне. В крохотном душном зальчике: двор по улице Петровского, второй этаж над жэком. Показывают «Грязного Гарри» или «Нико». Сеанс скоро закончится, и я пойду домой, а парочки останутся смотреть «Горячие попки»…
– Ы-ы…
Фофану улыбнулась судьба: его, мычащего от боли, повело в сторону. И донышко бутылки разлетелось вдребезги о каменный парапет, огораживавший ступеньки входа в кафе, а не об голову Данькиного одноклассника.
Зеленая роза расцвела в руке Артура.
Кодла, вертясь на шатком кругу карусельки, попятилась. «Ерунда, – прошептал Данька, забиваясь поглубже в кусты, плохо соображая, что говорит и зачем повторяет слова деда-тирщика: – Старая мишень. Давно пора на помойку…» Странно, но Артур как будто услышал. Парафин начал быстро-быстро застывать, оформляясь знакомыми углами, рыба сонно зевнула, роняя смертельно опасный цветок. Озабоченная гримаса появилась на лице хромого сменщика.
– Вертушки, – спросил он у Даньки, ни капельки не заикаясь. – Где вертушки?
– Н-не знаю, – губы шевелились с трудом. – Честно, я не знаю…
Артур кивнул с удовлетворением и пошел в сторону тира.
Ждать, пока Жирный с кодлой опомнятся, Данька не стал.
2
Семечки пахли пылью – безвкусные, сухие, словно пролежали целую вечность под палящим июньским солнцем. Хотелось пить, но он помнил: фляга пуста с вечера. Надо было наполнить утром, но они спешили, а вода во встреченном колодце сразу не понравилась – мутная, горькая, в пятнах бензина. Боец Сидорчук еще пошутил: «Такой водой только танк заправлять…» Кто мог погубить колодец? Немцы? Но зачем? Разве что по глупости – заехали на хутор, бросились к воде, уронили грязную тряпку в спешке.
Воды нет, фляга пуста, сухая пыль во рту, не продохнуть, а впереди – немецкие мотоциклисты…
Петр Леонидович покачал головой, аккуратно спрятал кулечек с ни в чем не повинными семечками в карман пиджака. Колодец не виноват, и пыль не виновата. И семечки самые обычные: купил утром у знакомой тетки на троллейбусной остановке, возле главного входа в парк. Тогда и понял, доставая из кармана пачку дурацких фантиков-купонов: что-то не так. Семечки, запах пыли, давняя память о погубленном колодце. Верная примета, можно сказать, диагноз. Не хуже, чем в ветеранской поликлинике.
Старик поглядел на чайник, исходивший паром. Хотел встать, но вдруг представил себя со стороны: худая мумия с седым «ежиком» на голове. Нелепые усы, еще более нелепый костюм – с музейной витрины, не иначе. Сейчас мумия начнет приподниматься со стула, кряхтя, напрягаясь, может, даже охая…
Петр Леонидович на миг закрыл глаза. В то далекое утро, когда горло казалось забитым пылью, а фляга была пуста, он тоже видел себя со стороны – растерянного, нескладного, в мятой, плохо пригнанной форме, похожего на актера Плятта из кинофильма «Подкидыш». Чучело в гимнастерке. Движущаяся мишень в чужом тире. Ничего, пройдет! И тогда прошло, и сейчас. Он чувствовал, знал заранее: утром, на остановке, покупая семечки. Пустяки. Всего лишь минуту посидеть, не открывая глаз, ни о чем не думая.
Откашлявшись, Петр Леонидович встал со стула и шагнул к чайнику. Диагноз тем и хорош, что он – диагноз. Интересно, успеет ли мумия заварить чай, прежде чем…
– С-сухте… Педер сухте!
Старик покачал головой, еле сдерживая смех. Вот все и встало на свои места. Воскресный день, возле стойки тира – одинокий посетитель-фрейшюц достреливает стотысячную купюру, мишень «Карусель» в очередной раз надо чинить, а сменщик Артур, который Не-Король…
– Всех бы п-поубивал, гадов! Д-дядя Петя, я их…
Сменщик Артур, бывший разведчик и сержант запаса, во что-то вляпался.
Как обычно.
– Чай будешь? – Старик не выдержал, улыбнулся. – Ты сначала, сержант, всех поубивай, а потом уже докладывай. Где убил, сколько, с мучительством или без. А то сплошные декларации о намерениях!
Сменщик скрипнул зубами и без паузы расплылся в ответной улыбке:
– Убь-бью – хоронить негде будет. Разве что в лесопарке, к-как фрицев. Чаю в-выпью, только умоюсь сначала. Т-тельник испачкали, сволочи! Уроды! Ув-вижу, сдержаться не м-могу! М-морды отъели, «мамоны» отрастили… Под Герат б-бы их, п-подонков, чтоб землю жрали!
Артур ругался по-русски, без любимого «педер сухте» – «сын сожженного отца» на фарси. Значит, пар благополучно выпущен. А то, что контуженый сержант-«афганец» вернулся без наручников и не в сопровождении усиленного наряда, еще лучше. Беда прошла мимо, задев лишь краешком. Испачканный пивом тельник – вполне приемлемый вариант. Пиво – ерунда…
Наливая кипяток в железный заварничек, Петр Леонидович внезапно подумал, что все могло кончиться иначе, если бы не сегодняшний паренек, разваливший злополучную «карусельку». Паренек с библейским именем Даниил. Мысль вначале показалась странной, но старик давно убедился, что странное – не всегда невероятное.
– А ведь из-за чего все? – весело заметил Артур, благоухая пивом на весь тир. – Из-за кого, т-точнее. Из-за того хлопца, Данилы. Его урла м-местная прижала…
Старик ничуть не удивился. Семечки на остановке, пыль во рту, сменщик нарвался на подвиг. Не-Королю Артуру самой судьбой было предписано нарываться. Но на этот раз парнишка по имени Даниил, сам того не ведая, шагнул вместо сменщика в львиный ров. И все кончилось трагикомической драчкой с местной «урлой».
Пуля – та, что отнюдь не дура, – просвистела мимо, у самого виска.
– Веришь в судьбу, сержант? – поинтересовался старик, расставляя на столе стаканы в тяжелых подстаканниках.
– А к-как же! – благодушно откликнулся «афганец». – И в приметы в-верю, и в сны т-тоже. Сегодня, блин, такое с-снилось, всп-поминать не хочется.
Петр Леонидович молча кивнул. Именно, что не хочется.
– Я чего с-слыхал. – Артур достал с полки сахар, поморщился. – Эти с-суки… Не те, с которыми я зав-вязался, а те, что в мэрии. Парк наш вроде к-ак продают. С пот-рохами. А п-потроха – это мы. Закрывают н-нас. Т-тир сломают, б-бордель негритянский строить ст-танут.
Старик не спеша разлил заварку.
– Правда? А почему – негритянский?
Последний болтик послушно стал на свое, конструкцией и инструкцией предписанное место. Петр Леонидович с удовлетворением вздохнул, легко толкнул «карусельку» ладонью. Порядок в танковых войсках! Всего-то и дел на… Взгляд скользнул по циферблату. Восемь минут, если без спешки. Старик долго вытирал руки тряпкой, без особой нужды перебрал инструменты в ящике, неуверенно поглядел на веник, скучающий в углу. Можно и подмести, в конце концов. Он никуда не спешит: дома пусто, никто не ждет.
…Дома никто не ждет, во рту – знакомый вкус пыли. Фляга пуста, вода в колодце пахнет бензином.
Старик выключил свет в зале. В раздумьях уставился на жестяной колпак настольной лампы. Можно потушить и ее, встать слева от двери, чтобы не задела пуля… Петр Леонидович невольно хмыкнул, представив, как это будет выглядеть со стороны. Терминатор, точнее, Тирменатор в засаде с тульской «воздушкой» вместо базуки. Он вновь поглядел на часы. 20.32, официально тир закрывается в восемь, и если сегодня не пришли…
В дверь постучали, когда он взялся за веник.
– Эй, дед, кто тут главный? Ты, что ли?
Бра «Привет из Сочи» делало все возможное и невозможное, но шестьдесят свечей – не зенитный прожектор. Впрочем, то, что гостей двое, старик понял сразу. Первый, амбал сам себя шире, торчал на пороге, а за его плечом расплывчатой тенью маячил второй, поменьше и пошустрее. Интересно, кто из них главный? Амбал?
– Оглох, дед?
– Добрый вечер. Главный – я. Кондратьев Петр Леонидович.
Он чуть не добавил: «С кем имею честь?» – но вовремя сдержался. Не поймут, строители негритянских борделей. Слова незнакомые.
– Ага!
Амбал двинул плечом, переваливаясь через порог. Петр Леонидович успел вовремя отступить в сторону, к месту предполагаемой засады. Если придется стрелять…
Старик беззвучно хмыкнул, представив нехитрый этюд. Даже если второй, оставшийся за дверью, держит оружие наготове и успеет что-то сообразить, туша ретивого амбала примет пулю на себя. Только не сообразит, не догадается. Секунда, максимум – две. Выстрелы в парке услышат? На то и тир, чтобы стреляли.
– Это чего, дед? Тир?
Вопрос амбала звучал столь естественно, что Петр Леонидович окончательно успокоился. Ерунда, стрелять не придется. Эти, пришедшие из вечернего мрака, ничего не знают и знать не могут. Просто их послали. Их послали, они пошли.
Хорошо, что он отправил Не-Короля Артура домой – мыться и отдыхать. Словно чувствовал. Так ведь и впрямь чувствовал!
– Тир, – послушно отозвался он, прикидывая, из какой заповедной чащобы родом не слишком вежливый гость. – А что, не похоже?
– Скажешь! Тир – это где стреляют, понял? По-настоящему, боевыми. А тут для детишек, лабудень мелкая. Ладно, дед, мы все понимаем, ты все понимаешь. Выметайся!
Петр Леонидович задумался – ненадолго, всего на мгновение. Бордель будем строить, значит?
– Ключи от сейфа – в ящике стола. Я только вещи заберу.
– Какие еще вещи?
Амбал стоял рядом: сопящий, хмурый. Кажется, он с нетерпением ждал повода, пусть даже такого.
– Забудь, дед! Все тут теперь наше, просек? Катись!
Старик еле сдержался, чтоб не поморщиться. Амбал явно предпочитал чесночную кухню.
– Личные вещи, – спокойно пояснил он. – Кепку. И портфель.
За кепкой можно было зайти завтра – отдадут, куда денутся! – да и в портфеле ничего ценного не хранилось. Но именно в этот миг старик понял, что не уступит. Дело, конечно, не в дураке, заросшем густыми мускулами, дело в нем самом, Петре Леонидовиче Кондратьеве. Слишком долго приходилось уступать, молчать, соглашаться. Не только горячему Не-Королю Артуру не по нутру всякая сволочь. Еще перед войной, в Коврове, каждую ночь ожидая ареста, молодой бухгалтер Петька Кондратьев твердо решил: просто так не возьмут. Не возьмут – и все.
Сейчас не арест – кепка-аэродром на столе. Ничего, кепка вполне подойдет.
Не худший повод.
Амбал дернул пухлыми губами, заранее скривился, пытаясь сложить подходящую фразу…
– Эй, что за твою мать?
Оказывается, второй гость успел войти.
– Про кепку уговора не было, в натуре. Бери, мужик, базара нет. Твое – забирай, казенное – оставь.
По тому, как замерли губы амбала, старик понял, кто тут главный. Хотя и не разглядел шустрого – темно. Второй гость не торопился под тусклый свет лампы. Говорить больше было не о чем, и Петр Леонидович устыдился прежних мыслей. Нашел из-за чего войну объявлять! И кому?
– Ключи от сейфа в ящике стола, – повторил он. – Сегодняшнюю выручку я сдал.
– В курсе, – с охотой откликнулся главный. – И вот чего, мужик. Мы – не беспредельщики, не думай. Есть решение, мы его, в натуре, выполняем. Если непонятки, пусть твоя «крыша» с предъявой приходит или стрелку забивает, по понятиям.
Старик кивнул. Надел кепку, привычно глянул в зеркальце, висевшее на стене с незапамятных времен. Все? Война отменяется, всем спасибо.
– Тю, фотки!
В голосе амбала звучало искреннее изумление. Петр Леонидович невольно обернулся. Детина, привыкший, что в тире стреляют исключительно боевыми, щурился, пытаясь рассмотреть фотографии, висевшие над столом. Сам старик напрочь забыл о них. Ничего, забрать успеем. Если, конечно, придется забирать.
– Танк! Гля, танк! – не унимался амбал, для убедительности тыча в желтоватую фотобумагу пальцем. – Такой у нас в райцентре стоит. А это кто? Ты, что ли, дед?
Отвечать Петр Леонидович не стал. Лето 1944-го, южнее Львова. Тогда их корпус ненадолго вывели из боя. Танк, возле которого он сфотографировался, был единственным в полку, уцелевшим после недельных боев. Экипажи, не сгоревшие и не попавшие в госпиталь, срочно обживали американские машины.
– «Ветеринар», значит? – подвел итог амбал. – На «Авроре» Берлин брал? Фронтовик-драповик?
Старик медленно и очень тщательно поправил кепку. Без особой нужды. Кепка была надета как надо – набекрень, к левому уху. Так раньше он носил фуражку.
«Почему бы и нет? – явилась спокойная, ленивая мысль. – Второго застрелить, пожалуй, не успею… И ладно! Леонид Семенович одобрил бы». Мысль быстро исчезла, пальцы по-прежнему трогали козырек, но тело приготовилось, напряглось, ожидая команды. В то далекое утро, когда семечки пахли пылью, немецкие мотоциклисты тоже смеялись…
– Извинись, падла! Быстро!
От неожиданности старик замер. Амбал и вовсе окаменел, открыв губастый рот. Вероятно, решил – почудилось.
– Я сказал!
Второй гость набычился – маленький, поджарый, жилистый, похожий на готового к прыжку пса-боксера.
– Повторить?
– Не на… – Амбал сглотнул, провел пятерней по стриженным «ежиком», как и у Петра Леонидовича, волосам. – Прости, дед! Это… не подумавши. У нас в райцентре…
«И аз воздам», – старик вздохнул. Оставив в покое кепку, взял в руки портфель. Главное правило тирмена: не суетись и не вмешивайся ни во что. Даже если тебя будут ставить к кирпичной стенке. Вмешаются другие, кому положено. Интересно, кто из них троих сейчас стоял на краю, у самой кромки? Он – или «ежик» с «боксером»? Со стороны бы взглянуть!
Он шагнул в темноту парка.
Сзади донесся голос «боксера»:
– Извини, мужик!
Возле тира было пусто. Странно пусто для воскресного вечера. Петр Леонидович огляделся, но, вопреки ожиданиям, автомобиля поблизости не оказалось. Поздние гости топали пешком – значит, невелики птицы. С такими не имеет смысла разговаривать, даже смотреть в их сторону – излишняя трата сил. Но ведь получилось – двое первых попавшихся «гопников» сгоняют с места тирмена, а вся королевская конница и вся королевская рать…
Вдали, в начале главной аллеи, раздалось гудение мотора. Не иначе к «ежику» и «боксеру» подмога катит? Старик улыбнулся, двинул плечами под парусиновым пиджаком. И без резерва главного командования обошлось. С богатырских плеч (под парусиной которые) сняли голову, причем не большой горой, а соломинкой. Никаких тебе «и аз воздам».
В лицо ударил свет фар. Успели оба: Петр Леонидович – шагнуть в сторону, неведомый шофер – затормозить. С визгом тормозов, со скрипом, с противным запахом горелой резины.
– Господин Кондратьев? Петр Леонидович?
Старик вытер ладонью слезящиеся глаза и еле удержался, чтобы не хмыкнуть. Горе вам, маловеры! Вот и «аз воздам» прикатил – на «шестисотом» «мерсе».
– Господин Кондратьев?
Мельком подумалось, что «господин» в устах неизвестного звучит не слишком уверенно. Кажется, «гражданин» для него привычнее. Или даже «гражданин начальник».
– С кем имею честь?
На этот раз не сдержался. «С кем имею честь?» – сухо и ровно спросил отец, когда дверь рухнула под ударами прикладов…
– Зинченко, Борис Григорьевич.
Оставалось вновь, в который раз за вечер, оценить обстановку. Темно, пусто, безлюдно. У входа в кинотеатр сиротливо застыла, обнявшись, поздняя парочка. Возле тира – ни души. Те двое внутри, не иначе в сейфе роются, клад ищут. И, наконец, Зинченко Борис Григорьевич выглядывает из раскрытой дверцы «Мерседеса». Бородат, широкоплеч, лицо…
Не рассмотреть, темно.
– Что вам угодно, сударь?
Все-таки переборщил. Бородатый с недоумением поднял голову, решив, вероятно, как и давешний амбал, что слух начинает шалить. Простые советские тирщики, краса и гордость развлекательного сектора, таких слов и в таком тоне обычно не употребляют. А с тирменами Борис Григорьевич не встречался. Ничего, пусть привыкает!
– Угодно? Да, в сущности… Может, поговорим в машине?
Петр Леонидович чуть было не согласился. Разницы никакой, что в машине, что на холодной пустой аллее. Внезапно вспомнились слова лейтенанта Карамышева: «Первое дело в разговоре что? Место! Чтобы ты вроде как дома, а он – наоборот. Значит, счет уже в твою пользу. Понял, старшой?».
– Поговорим здесь, господин Зинченко. – Старик без особой нужды поглядел в темное, затянутое тучами небо. – Здесь…
Теперь обождем, пока гость выберется из машины. Тоже небесполезно: посуетится перед разговором, неудобство ощутит. Дверь «Мерседеса» пошире, чем у «Запорожца», но для крупногабаритного Бориса Григорьевича узковата будет. И росту он трехсаженного, значит, смотреть следует прямо, не поднимая глаз – верный способ казаться выше. Все тот же Карамышев советовал. Умен был парень, даром что из НКВД.
– Вы их… убили? Моих?
– Нет.
Петр Леонидович запоздало вспомнил, что слыхал о своем собеседнике. Правда, те, что о Зинченко рассказывали, не именовали вора в законе «господином».
– Нет, – повторил старик. – Не убил. Они там, в тире, развлекаются. Господин Зинченко, зачем понадобилось присылать ко мне… Если позволите употребить современное арго, «хомячков»?
– Кто же их присылал, козлов драных?! – Бородатый в сердцах махнул рукой. – Если позволите употребить… несовременное арго, проявили гнилую инициативу. Моя помощница… Ну, в общем…
Бородатый господин Зинченко оправдывался, что давалось ему с немалым трудом – как и «несовременное арго». Ничего, вновь подумалось Петру Леонидовичу, привыкнет. И не такие привыкали.
– Предлагаю считать случившееся недоразумением.
Дипломатическая формула была сложена бородатым из слов-кубиков с натужной виртуозностью. «Козлы драные» звучали не в пример естественнее. Но Петр Леонидович не стал настаивать и усугублять тоже не стал. Грех излишне напрягать собеседника. Он и так «попал в непонятку» – если на современном арго.
– Насколько я понял, господин Зинченко, парк отныне в вашей собственности?
В ответ донеслось нечто среднее между «м-м-м» и «угу». Кажется, чернобородый начал сомневаться в своих правах на парк. Если с обычным тиром такие проблемы, что начнется, скажем, на каруселях? Петр Леонидович улыбнулся и внезапно подобрел. Ничего страшного не случилось. Отставного разведчика Артура облили пивом, парк культуры и отдыха куплен бородатым уголовником… И что? В конце концов, господин Зинченко не самый худший из возможных вариантов. Этот сброд хорошо приручается.
Попробовать?
И вновь, не к месту и без повода, вспомнился мальчишка с библейским именем Даниил. Не иначе с его легкой руки день, начавшийся так скверно, завершается почти идиллически. Неплохо бы вновь увидеть стрелка-желторотика. Что-то в нем определенно есть. Определенно – и определено.
Знать бы, кем именно определено…
– Зайдемте в тир, Борис Григорьевич? – дружелюбно предложил старик. – Поскольку вы теперь, так сказать, собственник территории, вам скидка полагается.
С минуту бородатый переваривал «Бориса Григорьевича», затем шумно вздохнул.
– А-а? Да, конечно. Заодно выгоним… «хомячков». А скидка и на «минус первом» полагается? Да, Петр Леонидович?
– Полагается, полагается…
Значит, про «минус первый» бородатому успели объяснить. Только это или еще что-нибудь в придачу? Ладно, спешить некуда, узнаем.
– Кстати, насчет «хомячков», Борис Григорьевич. Тот, что шустрее – он в современном арго силен – по-моему, личность вполне… Терпеть, знаете ли, можно.
Воды нет, фляга пуста, сухая пыль во рту, не продохнуть, а впереди – немецкие мотоциклисты…
Петр Леонидович покачал головой, аккуратно спрятал кулечек с ни в чем не повинными семечками в карман пиджака. Колодец не виноват, и пыль не виновата. И семечки самые обычные: купил утром у знакомой тетки на троллейбусной остановке, возле главного входа в парк. Тогда и понял, доставая из кармана пачку дурацких фантиков-купонов: что-то не так. Семечки, запах пыли, давняя память о погубленном колодце. Верная примета, можно сказать, диагноз. Не хуже, чем в ветеранской поликлинике.
Старик поглядел на чайник, исходивший паром. Хотел встать, но вдруг представил себя со стороны: худая мумия с седым «ежиком» на голове. Нелепые усы, еще более нелепый костюм – с музейной витрины, не иначе. Сейчас мумия начнет приподниматься со стула, кряхтя, напрягаясь, может, даже охая…
Петр Леонидович на миг закрыл глаза. В то далекое утро, когда горло казалось забитым пылью, а фляга была пуста, он тоже видел себя со стороны – растерянного, нескладного, в мятой, плохо пригнанной форме, похожего на актера Плятта из кинофильма «Подкидыш». Чучело в гимнастерке. Движущаяся мишень в чужом тире. Ничего, пройдет! И тогда прошло, и сейчас. Он чувствовал, знал заранее: утром, на остановке, покупая семечки. Пустяки. Всего лишь минуту посидеть, не открывая глаз, ни о чем не думая.
Откашлявшись, Петр Леонидович встал со стула и шагнул к чайнику. Диагноз тем и хорош, что он – диагноз. Интересно, успеет ли мумия заварить чай, прежде чем…
– С-сухте… Педер сухте!
Старик покачал головой, еле сдерживая смех. Вот все и встало на свои места. Воскресный день, возле стойки тира – одинокий посетитель-фрейшюц достреливает стотысячную купюру, мишень «Карусель» в очередной раз надо чинить, а сменщик Артур, который Не-Король…
– Всех бы п-поубивал, гадов! Д-дядя Петя, я их…
Сменщик Артур, бывший разведчик и сержант запаса, во что-то вляпался.
Как обычно.
– Чай будешь? – Старик не выдержал, улыбнулся. – Ты сначала, сержант, всех поубивай, а потом уже докладывай. Где убил, сколько, с мучительством или без. А то сплошные декларации о намерениях!
Сменщик скрипнул зубами и без паузы расплылся в ответной улыбке:
– Убь-бью – хоронить негде будет. Разве что в лесопарке, к-как фрицев. Чаю в-выпью, только умоюсь сначала. Т-тельник испачкали, сволочи! Уроды! Ув-вижу, сдержаться не м-могу! М-морды отъели, «мамоны» отрастили… Под Герат б-бы их, п-подонков, чтоб землю жрали!
Артур ругался по-русски, без любимого «педер сухте» – «сын сожженного отца» на фарси. Значит, пар благополучно выпущен. А то, что контуженый сержант-«афганец» вернулся без наручников и не в сопровождении усиленного наряда, еще лучше. Беда прошла мимо, задев лишь краешком. Испачканный пивом тельник – вполне приемлемый вариант. Пиво – ерунда…
Наливая кипяток в железный заварничек, Петр Леонидович внезапно подумал, что все могло кончиться иначе, если бы не сегодняшний паренек, разваливший злополучную «карусельку». Паренек с библейским именем Даниил. Мысль вначале показалась странной, но старик давно убедился, что странное – не всегда невероятное.
– А ведь из-за чего все? – весело заметил Артур, благоухая пивом на весь тир. – Из-за кого, т-точнее. Из-за того хлопца, Данилы. Его урла м-местная прижала…
Старик ничуть не удивился. Семечки на остановке, пыль во рту, сменщик нарвался на подвиг. Не-Королю Артуру самой судьбой было предписано нарываться. Но на этот раз парнишка по имени Даниил, сам того не ведая, шагнул вместо сменщика в львиный ров. И все кончилось трагикомической драчкой с местной «урлой».
Пуля – та, что отнюдь не дура, – просвистела мимо, у самого виска.
– Веришь в судьбу, сержант? – поинтересовался старик, расставляя на столе стаканы в тяжелых подстаканниках.
– А к-как же! – благодушно откликнулся «афганец». – И в приметы в-верю, и в сны т-тоже. Сегодня, блин, такое с-снилось, всп-поминать не хочется.
Петр Леонидович молча кивнул. Именно, что не хочется.
– Я чего с-слыхал. – Артур достал с полки сахар, поморщился. – Эти с-суки… Не те, с которыми я зав-вязался, а те, что в мэрии. Парк наш вроде к-ак продают. С пот-рохами. А п-потроха – это мы. Закрывают н-нас. Т-тир сломают, б-бордель негритянский строить ст-танут.
Старик не спеша разлил заварку.
– Правда? А почему – негритянский?
Последний болтик послушно стал на свое, конструкцией и инструкцией предписанное место. Петр Леонидович с удовлетворением вздохнул, легко толкнул «карусельку» ладонью. Порядок в танковых войсках! Всего-то и дел на… Взгляд скользнул по циферблату. Восемь минут, если без спешки. Старик долго вытирал руки тряпкой, без особой нужды перебрал инструменты в ящике, неуверенно поглядел на веник, скучающий в углу. Можно и подмести, в конце концов. Он никуда не спешит: дома пусто, никто не ждет.
…Дома никто не ждет, во рту – знакомый вкус пыли. Фляга пуста, вода в колодце пахнет бензином.
Старик выключил свет в зале. В раздумьях уставился на жестяной колпак настольной лампы. Можно потушить и ее, встать слева от двери, чтобы не задела пуля… Петр Леонидович невольно хмыкнул, представив, как это будет выглядеть со стороны. Терминатор, точнее, Тирменатор в засаде с тульской «воздушкой» вместо базуки. Он вновь поглядел на часы. 20.32, официально тир закрывается в восемь, и если сегодня не пришли…
В дверь постучали, когда он взялся за веник.
– Эй, дед, кто тут главный? Ты, что ли?
Бра «Привет из Сочи» делало все возможное и невозможное, но шестьдесят свечей – не зенитный прожектор. Впрочем, то, что гостей двое, старик понял сразу. Первый, амбал сам себя шире, торчал на пороге, а за его плечом расплывчатой тенью маячил второй, поменьше и пошустрее. Интересно, кто из них главный? Амбал?
– Оглох, дед?
– Добрый вечер. Главный – я. Кондратьев Петр Леонидович.
Он чуть не добавил: «С кем имею честь?» – но вовремя сдержался. Не поймут, строители негритянских борделей. Слова незнакомые.
– Ага!
Амбал двинул плечом, переваливаясь через порог. Петр Леонидович успел вовремя отступить в сторону, к месту предполагаемой засады. Если придется стрелять…
Старик беззвучно хмыкнул, представив нехитрый этюд. Даже если второй, оставшийся за дверью, держит оружие наготове и успеет что-то сообразить, туша ретивого амбала примет пулю на себя. Только не сообразит, не догадается. Секунда, максимум – две. Выстрелы в парке услышат? На то и тир, чтобы стреляли.
– Это чего, дед? Тир?
Вопрос амбала звучал столь естественно, что Петр Леонидович окончательно успокоился. Ерунда, стрелять не придется. Эти, пришедшие из вечернего мрака, ничего не знают и знать не могут. Просто их послали. Их послали, они пошли.
Хорошо, что он отправил Не-Короля Артура домой – мыться и отдыхать. Словно чувствовал. Так ведь и впрямь чувствовал!
– Тир, – послушно отозвался он, прикидывая, из какой заповедной чащобы родом не слишком вежливый гость. – А что, не похоже?
– Скажешь! Тир – это где стреляют, понял? По-настоящему, боевыми. А тут для детишек, лабудень мелкая. Ладно, дед, мы все понимаем, ты все понимаешь. Выметайся!
Петр Леонидович задумался – ненадолго, всего на мгновение. Бордель будем строить, значит?
– Ключи от сейфа – в ящике стола. Я только вещи заберу.
– Какие еще вещи?
Амбал стоял рядом: сопящий, хмурый. Кажется, он с нетерпением ждал повода, пусть даже такого.
– Забудь, дед! Все тут теперь наше, просек? Катись!
Старик еле сдержался, чтоб не поморщиться. Амбал явно предпочитал чесночную кухню.
– Личные вещи, – спокойно пояснил он. – Кепку. И портфель.
За кепкой можно было зайти завтра – отдадут, куда денутся! – да и в портфеле ничего ценного не хранилось. Но именно в этот миг старик понял, что не уступит. Дело, конечно, не в дураке, заросшем густыми мускулами, дело в нем самом, Петре Леонидовиче Кондратьеве. Слишком долго приходилось уступать, молчать, соглашаться. Не только горячему Не-Королю Артуру не по нутру всякая сволочь. Еще перед войной, в Коврове, каждую ночь ожидая ареста, молодой бухгалтер Петька Кондратьев твердо решил: просто так не возьмут. Не возьмут – и все.
Сейчас не арест – кепка-аэродром на столе. Ничего, кепка вполне подойдет.
Не худший повод.
Амбал дернул пухлыми губами, заранее скривился, пытаясь сложить подходящую фразу…
– Эй, что за твою мать?
Оказывается, второй гость успел войти.
– Про кепку уговора не было, в натуре. Бери, мужик, базара нет. Твое – забирай, казенное – оставь.
По тому, как замерли губы амбала, старик понял, кто тут главный. Хотя и не разглядел шустрого – темно. Второй гость не торопился под тусклый свет лампы. Говорить больше было не о чем, и Петр Леонидович устыдился прежних мыслей. Нашел из-за чего войну объявлять! И кому?
– Ключи от сейфа в ящике стола, – повторил он. – Сегодняшнюю выручку я сдал.
– В курсе, – с охотой откликнулся главный. – И вот чего, мужик. Мы – не беспредельщики, не думай. Есть решение, мы его, в натуре, выполняем. Если непонятки, пусть твоя «крыша» с предъявой приходит или стрелку забивает, по понятиям.
Старик кивнул. Надел кепку, привычно глянул в зеркальце, висевшее на стене с незапамятных времен. Все? Война отменяется, всем спасибо.
– Тю, фотки!
В голосе амбала звучало искреннее изумление. Петр Леонидович невольно обернулся. Детина, привыкший, что в тире стреляют исключительно боевыми, щурился, пытаясь рассмотреть фотографии, висевшие над столом. Сам старик напрочь забыл о них. Ничего, забрать успеем. Если, конечно, придется забирать.
– Танк! Гля, танк! – не унимался амбал, для убедительности тыча в желтоватую фотобумагу пальцем. – Такой у нас в райцентре стоит. А это кто? Ты, что ли, дед?
Отвечать Петр Леонидович не стал. Лето 1944-го, южнее Львова. Тогда их корпус ненадолго вывели из боя. Танк, возле которого он сфотографировался, был единственным в полку, уцелевшим после недельных боев. Экипажи, не сгоревшие и не попавшие в госпиталь, срочно обживали американские машины.
– «Ветеринар», значит? – подвел итог амбал. – На «Авроре» Берлин брал? Фронтовик-драповик?
Старик медленно и очень тщательно поправил кепку. Без особой нужды. Кепка была надета как надо – набекрень, к левому уху. Так раньше он носил фуражку.
«Почему бы и нет? – явилась спокойная, ленивая мысль. – Второго застрелить, пожалуй, не успею… И ладно! Леонид Семенович одобрил бы». Мысль быстро исчезла, пальцы по-прежнему трогали козырек, но тело приготовилось, напряглось, ожидая команды. В то далекое утро, когда семечки пахли пылью, немецкие мотоциклисты тоже смеялись…
– Извинись, падла! Быстро!
От неожиданности старик замер. Амбал и вовсе окаменел, открыв губастый рот. Вероятно, решил – почудилось.
– Я сказал!
Второй гость набычился – маленький, поджарый, жилистый, похожий на готового к прыжку пса-боксера.
– Повторить?
– Не на… – Амбал сглотнул, провел пятерней по стриженным «ежиком», как и у Петра Леонидовича, волосам. – Прости, дед! Это… не подумавши. У нас в райцентре…
«И аз воздам», – старик вздохнул. Оставив в покое кепку, взял в руки портфель. Главное правило тирмена: не суетись и не вмешивайся ни во что. Даже если тебя будут ставить к кирпичной стенке. Вмешаются другие, кому положено. Интересно, кто из них троих сейчас стоял на краю, у самой кромки? Он – или «ежик» с «боксером»? Со стороны бы взглянуть!
Он шагнул в темноту парка.
Сзади донесся голос «боксера»:
– Извини, мужик!
Возле тира было пусто. Странно пусто для воскресного вечера. Петр Леонидович огляделся, но, вопреки ожиданиям, автомобиля поблизости не оказалось. Поздние гости топали пешком – значит, невелики птицы. С такими не имеет смысла разговаривать, даже смотреть в их сторону – излишняя трата сил. Но ведь получилось – двое первых попавшихся «гопников» сгоняют с места тирмена, а вся королевская конница и вся королевская рать…
Вдали, в начале главной аллеи, раздалось гудение мотора. Не иначе к «ежику» и «боксеру» подмога катит? Старик улыбнулся, двинул плечами под парусиновым пиджаком. И без резерва главного командования обошлось. С богатырских плеч (под парусиной которые) сняли голову, причем не большой горой, а соломинкой. Никаких тебе «и аз воздам».
В лицо ударил свет фар. Успели оба: Петр Леонидович – шагнуть в сторону, неведомый шофер – затормозить. С визгом тормозов, со скрипом, с противным запахом горелой резины.
– Господин Кондратьев? Петр Леонидович?
Старик вытер ладонью слезящиеся глаза и еле удержался, чтобы не хмыкнуть. Горе вам, маловеры! Вот и «аз воздам» прикатил – на «шестисотом» «мерсе».
– Господин Кондратьев?
Мельком подумалось, что «господин» в устах неизвестного звучит не слишком уверенно. Кажется, «гражданин» для него привычнее. Или даже «гражданин начальник».
– С кем имею честь?
На этот раз не сдержался. «С кем имею честь?» – сухо и ровно спросил отец, когда дверь рухнула под ударами прикладов…
– Зинченко, Борис Григорьевич.
Оставалось вновь, в который раз за вечер, оценить обстановку. Темно, пусто, безлюдно. У входа в кинотеатр сиротливо застыла, обнявшись, поздняя парочка. Возле тира – ни души. Те двое внутри, не иначе в сейфе роются, клад ищут. И, наконец, Зинченко Борис Григорьевич выглядывает из раскрытой дверцы «Мерседеса». Бородат, широкоплеч, лицо…
Не рассмотреть, темно.
– Что вам угодно, сударь?
Все-таки переборщил. Бородатый с недоумением поднял голову, решив, вероятно, как и давешний амбал, что слух начинает шалить. Простые советские тирщики, краса и гордость развлекательного сектора, таких слов и в таком тоне обычно не употребляют. А с тирменами Борис Григорьевич не встречался. Ничего, пусть привыкает!
– Угодно? Да, в сущности… Может, поговорим в машине?
Петр Леонидович чуть было не согласился. Разницы никакой, что в машине, что на холодной пустой аллее. Внезапно вспомнились слова лейтенанта Карамышева: «Первое дело в разговоре что? Место! Чтобы ты вроде как дома, а он – наоборот. Значит, счет уже в твою пользу. Понял, старшой?».
– Поговорим здесь, господин Зинченко. – Старик без особой нужды поглядел в темное, затянутое тучами небо. – Здесь…
Теперь обождем, пока гость выберется из машины. Тоже небесполезно: посуетится перед разговором, неудобство ощутит. Дверь «Мерседеса» пошире, чем у «Запорожца», но для крупногабаритного Бориса Григорьевича узковата будет. И росту он трехсаженного, значит, смотреть следует прямо, не поднимая глаз – верный способ казаться выше. Все тот же Карамышев советовал. Умен был парень, даром что из НКВД.
– Вы их… убили? Моих?
– Нет.
Петр Леонидович запоздало вспомнил, что слыхал о своем собеседнике. Правда, те, что о Зинченко рассказывали, не именовали вора в законе «господином».
– Нет, – повторил старик. – Не убил. Они там, в тире, развлекаются. Господин Зинченко, зачем понадобилось присылать ко мне… Если позволите употребить современное арго, «хомячков»?
– Кто же их присылал, козлов драных?! – Бородатый в сердцах махнул рукой. – Если позволите употребить… несовременное арго, проявили гнилую инициативу. Моя помощница… Ну, в общем…
Бородатый господин Зинченко оправдывался, что давалось ему с немалым трудом – как и «несовременное арго». Ничего, вновь подумалось Петру Леонидовичу, привыкнет. И не такие привыкали.
– Предлагаю считать случившееся недоразумением.
Дипломатическая формула была сложена бородатым из слов-кубиков с натужной виртуозностью. «Козлы драные» звучали не в пример естественнее. Но Петр Леонидович не стал настаивать и усугублять тоже не стал. Грех излишне напрягать собеседника. Он и так «попал в непонятку» – если на современном арго.
– Насколько я понял, господин Зинченко, парк отныне в вашей собственности?
В ответ донеслось нечто среднее между «м-м-м» и «угу». Кажется, чернобородый начал сомневаться в своих правах на парк. Если с обычным тиром такие проблемы, что начнется, скажем, на каруселях? Петр Леонидович улыбнулся и внезапно подобрел. Ничего страшного не случилось. Отставного разведчика Артура облили пивом, парк культуры и отдыха куплен бородатым уголовником… И что? В конце концов, господин Зинченко не самый худший из возможных вариантов. Этот сброд хорошо приручается.
Попробовать?
И вновь, не к месту и без повода, вспомнился мальчишка с библейским именем Даниил. Не иначе с его легкой руки день, начавшийся так скверно, завершается почти идиллически. Неплохо бы вновь увидеть стрелка-желторотика. Что-то в нем определенно есть. Определенно – и определено.
Знать бы, кем именно определено…
– Зайдемте в тир, Борис Григорьевич? – дружелюбно предложил старик. – Поскольку вы теперь, так сказать, собственник территории, вам скидка полагается.
С минуту бородатый переваривал «Бориса Григорьевича», затем шумно вздохнул.
– А-а? Да, конечно. Заодно выгоним… «хомячков». А скидка и на «минус первом» полагается? Да, Петр Леонидович?
– Полагается, полагается…
Значит, про «минус первый» бородатому успели объяснить. Только это или еще что-нибудь в придачу? Ладно, спешить некуда, узнаем.
– Кстати, насчет «хомячков», Борис Григорьевич. Тот, что шустрее – он в современном арго силен – по-моему, личность вполне… Терпеть, знаете ли, можно.