Валентинов Иван. Мертвая вода

   - Сюда, сверху, закладываем нажимной взрыватель. Вот он. - Полуянов показал взрыватель и положил его на пенек. - А сюда, сбоку, надо поставить натяжной. Видите - колечко. К нему привязывается тросик, а другим концом закрепляется в земле за якорек - палочку или железку какую-нибудь. Расчет какой? Танк, грузовик или иная машина пройдет, нажимной сработает - взрыв. Человек наступил - молчит мина, потому что взрыватель на большой вес рассчитан. А ежели кто попробует мину вытащить, дернет за тросик натяжной сработает. Тоже взрыв. В таких минах натяжные и спусковые взрыватели называются страховочной системой неизвлекаемости. А теперь потренируйтесь: вот нажимной, вот натяжной. Да не бойтесь, эти взрыватели разряжены...
   ...Отряду пришлось менять базы, а подпольщикам - явки. И кое-кому из города и сел уходить в лес. Один из работников райисполкома оказался предателем, пошел на службу к немцам. Кое-что он знал. У подпольщиков были потери именно из-за этого предательства. Фамилия изменника оказалась Егоров. Мало ли Егоровых в стране...
   Алексей увидел своего врага в деревне Мякинино. Туда неожиданно нагрянули немцы и полицаи - большой отряд. Разведчики укрылись на чердаке. Егоров глянул в окошечко и обомлел: у сарая на противоположной стороне улицы стоял тот, с кем Алексей встретился в доме лесника. На виске белел шрам. Предатель внимательно и подобострастно слушал немецкого офицера. Егоров потянул к себе автомат. Красный туман ненависти застлал глаза. Но сильный толчок в бок вернул Алексея к действительности. "Ты что, рехнулся? - Комиссар отряда забрал автомат, оттер Егорова от окошка. - Забыл нашу задачу? Забыл, что мы должны доставить в отряд? А этим, - комиссар кивнул в сторону улицы, - все равно не уйти. Но всему свое время..." Так и ушел в тот раз враг невредимым. А комиссар Зимогоров еще не раз снимал с Егорова стружку...
   Из ельника вынырнул один из разведчиков, подошел к Егорову.
   - Дрезина третий раз прошла, товарищ командир. Интервал - полчаса...
   - Ладно, продолжайте наблюдение. Патрули вдоль полотна не проходили? Значит, перед появлением на перегоне эшелона выйдут... Мы сейчас двинемся к насыпи. Подойдем - посигналим.
   Разведчик беззвучно исчез за деревьями. А Егоров подошел к партизанам. Они осматривали оружие, укладывали в мешки мины и коробки с толом. Полуянов приготавливал взрыватели, рассовывал их по карманам.
   - Думаю, так надо сделать, товарищ командир: две мины поставим с замедлением на 5-6 секунд, две - на мгновенное действие. Расстояние между ними - метров сто пятьдесят. Взрывы будут почти одновременными, если скорость поезда километров шестьдесят. Те, что впереди, подорвут паровоз, а другие сработают как раз под серединой эшелона...
   - Ты, как всегда, прав, сержант Полуянов...
   Партизаны редкой цепочкой двинулись к железной дороге. В негустом осиннике на краю леса остановились, и Полуянов протрещал по-сорочьи. В стороне зашевелилась забытая кем-то копна сена, блеснул ствол карабина и показался разведчик, обвешанный космами сухой травы. Он показал, где до времени укрыться подрывникам и группе прикрытия. Вскоре с запада послышался шум мотора, застучали на стыках колеса, и мимо притаившихся партизан прошла на малой скорости дрезина. На ней сидели десять автоматчиков. Два пулемета были направлены на лес. Дорога чуть дальше изгибалась крутой дугой. Дрезина скрылась. Бойцы прикрытия быстрым шагом двинулись к повороту, а Полуянов поднялся на насыпь, показал, где выбирать щебень. Через несколько минут были выкопаны неглубокие ямы. Полуянов выровнял дно, положил плоские камни, на них связанные бечевкой бруски тола, а сверху - мину. Закрепил все это колышками, ввернул взрыватели. Потом засыпал щебнем и заровнял. Никаких следов установки мин не было видно ни с рельс, ни с кромки насыпи.
   Теперь следовало уходить и ждать. Партизаны тщательно уничтожили все следы своего пребывания у железной дороги и двинулись в путь. Метрах в пятистах от полотна остановились. В просвет между деревьями виднелась верхушка высокой насыпи.
   - Ежели дрезина снова пойдет - считай, что труд даром пропал. А вот если пеший патруль - значит, жди эшелон...
   - Труд у нас, Полуянов, невелик... Вот первомайский подарочек бы немцам преподнести - это дело.
   Солнце опустилось к самой насыпи. Все знали, что с наступлением темноты поезд вряд ли пустят на перегон. И тут в просвете между деревьями мелькнули силуэты.
   - Ого, сильный патруль... Все в касках, значит, солдаты, полицаев нет...
   Полуянов говорил шепотом, словно немцы могли услышать на гаком расстоянии. Едва прошел патруль, как показался другой, шедший в противоположном направлении. Дальний гудок паровоза был слаб, едва слышен, но для партизан прозвучал, как гром. Снова потянулись минуты тишины и, наконец, застучали-запели колеса, все ближе, отчетливее...
   - Надо уходить. Да побыстрее... Жуков и Маргасов - в передовое охранение!
   Егоров знал, что немцы немедленно организуют облаву. Знали это все партизаны. Но двигались неспешно. Ждали. И дождались. Первый взрыв показался слабым. Но потом будто небо раскололось над железной дорогой взметнулась стена огня, что-то с воем и свистом проносилось над лесом. И еще долго позади трещало, ухало, ввысь поднимались красно-желтые султаны пламени и снопы искр...
   ...Подрывников и разведчиков в отряде встретили, как героев. Но, поздравляя их, командир и комиссар казались озабоченными. Отойдя в сторону, Зимогоров тихонько сказал Алексею: "Путь на базу отрезан. По дорогам движутся бронетранспортеры и грузовики с пехотой. Похоже, что нас выследили и намереваются взять в кольцо. Пока свободен только маршрут номер пять..." Маршрутом номер пять в отряде называли дорогу через огромное болото. Почти непроходимое. Но была одна тропка... Сухим, жарким летом она могла стать торным путем. Но весной, когда только что стаял снег и все вокруг напоено влагой, эта тропка скорее всего превращалась в ловушку. Так это или нет - никто в отряде не знал. Перед командованием стояла проблема: принять неравный бой и попытаться прорваться к базе или же уходить по маршруту номер пять. И то, и другое могло привести к гибели. Времени для разведки болотного варианта не было. На кратком совещании решили: идти маршрутом номер пять, заготовить и раздать всем шесты. Всем, кроме пулеметчиков. Их должны страховать идущие впереди и позади.
   ...Справа и слева в темное небо взмывают ракеты. Мертвенный зеленоватый свет выхватывает на несколько мгновений из мрака жесткую осоку, тусклые зеркальца воды, хилые больные деревца на кочках. Справа и слева немцы. Каратели. Впереди - топь. Под ногами хлюпает, пружинит тонкий покров переплетенных трав над бездной... Островок. Можно передохнуть. Дальше самое страшное. Окна-чарусы. Днем они выглядят, как ровные зеленые лужайки. Приветливые, милые. Но стоит ступить шаг, другой, как брызгает из-под ног вода, проваливается предательская лужайка, и уходит человек в бездонную глубину. Ухватился за траву, а она рвется. Засасывает безжалостная чаруса. И следа не остается - через несколько часов смыкается зеленый покров...
   Медленно, медленно, нащупывая шестами дорогу, идут передовые. Вот сорвался один. Грудью лежит на шесте, но трясина тянет. Не помог бы и шест, но летят связанные пояса, хватается гибнущий. Товарищи, найдя надежные кочки, тянут его, дышат хрипло. Неохотно выпускает жертву чаруса. Трясина булькает, чмокает и, наконец, сдается... А вот тут уже не пройдешь. Вот она, ловушка... Идти назад - как раз к рассвету поспеет отряд. Немцы встретят партизан на краю болота. Это гибель. А впереди топь. И тут Егоров решился. Он взял шест у Ксении, связал со своим. Связал еще два шеста. Положил рядом, как рельсы. И пополз, Шесты держали. Скомандовал: "Подавай еще!". Так, в темноте шагнула через бездну хлипкая гать. Все шесты пошли в дело. Но отряд перебрался. Никто не утонул. И даже пулеметы перетащили. А гать разобрали. Чтобы враг не догадался, как перешли партизаны болото без моста.
   На рассвете встретили слабенький заслон. Немцы выставили его здесь так, для порядка. Каратели и предположить не могли, что партизаны решатся ночью лезть в болото, считающееся непроходимым. В коротком бою разгромили заслон, уничтожили десяток полицаев. Никто из партизан не погиб, но двое были ранены - Ксения легко, пуля пробила плечо насквозь, не задев кость, а комиссар Зимогоров тяжело. В живот, осколком гранаты...
   Впереди было тридцать с лишним километров трудного пути - по лесам и оврагам. Там - главная база. Там радиостанция. Там огромная поляна, на которую садятся самолеты, прилетающие с "Большой земли". Там партизанский госпиталь, где сложную операцию не сделают, но первую помощь окажут. А потом, по воздуху - в полевой госпиталь, а может, и в Москву... Но еще надо дойти, донести комиссара. Ксения держится молодцом, только побледнела от потери крови. Сама сделала Зимогорову перевязку. Шли весь день, а отшагали только половину пути. Трудно пробираться по чащобам, без дорог. Обессилели. Надо было передохнуть, но как поступить с комиссаром? Ему становилось все хуже. Он уже был без сознания. И все-таки приходилось сделать привал до рассвета...
   ...Зимогоров умирал. Запали виски, кожа на лице, на руках пожелтела. После отдыха шли быстро, часто менялись у носилок. Но до главной базы еще оставалось километров десять - три, а то и четыре часа пути.
   Партизаны миновали один овраг, спустились по крутому склону в другой. Солнце поднималось, лучи его проникали сквозь негустую еще листву. Егоров глянул влево, и у него перехватило дыхание: в зелени сверкнула и исчезла алая полоска. Алексей шагнул в сторону, вгляделся. Да, узкий треугольник, словно язык пламени, поднимался вверх по откосу. В два прыжка Егоров добрался до цели: так и есть, голубая струйка стекает на дно оврага...
   - Стой, стой! Остановитесь же...
   - Ну, чего там еще? Спешить надо, каждая минута может Зимогорову жизни стоить...
   - Никуда не надо идти. Теперь он - спасен...
   - Как это "спасен"? Кто его вылечит?
   - Я вылечу. Вернее - голубая вода.
   - Какая еще вода? Ты что, рехнулся? Пошли, ребята!
   - Стойте! Поворачивайте с носилками сюда. Я ручаюсь - Зимогоров будет жить.
   В голосе Егорова была такая сила, такая непреклонная воля, что носилки качнулись и повернули к источнику. Партизаны остановились у алого треугольника.
   - Вот это, что ли? Вроде попа, выходит, станешь действовать? Побрызгаешь святой водичкой - и все хвори долой? Ты это брось. Егоров, Не до шуток...
   - А может, и правда - целебная вода? Он ведь ученый человек, Егоров-то...
   И тут Алексея осенило. Он попросил Ксению снять повязку с плеча, показать рану товарищам.
   - Видите? А сейчас останутся только рубцы. Тогда поверите? Как думаете, стану рисковать здоровьем и жизнью жены? Ну, тогда отвернитесь, ей же раздеться придется...
   Ксения сняла гимнастерку, стянула через голову рубаху - мужскую, солдатскую: Егоров зачерпнул голубой воды, смочил раны. Ксения тихонько ахнула. На краю круглого отверстия на сливочно-нежной коже вскипели пузырьки.
   - Больно?
   - Немного... щиплет, но терпеть можно.
   Рана на глазах начала затягиваться. Узкое входное отверстие. А выходное - широкое - осталось почти прежним. Тогда Егоров велел Ксении лечь набок у глубокой выемки, куда сбегала голубая вода, и погрузить в теплую влагу раненую руку. Он видел, как золотые змейки оплетают белое тело. Прошло несколько минут. Алексей напряженно вглядывался и видел, что ран уже нет. Но он продержал жену в целительной ванне еще некоторое время. Потом Ксения поднялась, глянула на свое плечо и васильковые ее глаза стали совершенно круглыми.
   - Все... Ты победил, Алеша...
   Ксения натянула рубашку, подвернула рукав. Ксению окружили, рассматривали свежие шрамы, кто-то, не поверив глазам, потрогал осторожно. На него прикрикнули. И сразу же стали раздевать комиссара. Спешили, толкались. В восемь рук подняли Зимогорова, положили в воду. Он дышал трудно, с хрипом. Кто-то сказал: "А осколок-то у него там... в животе... разве можно оставить?" И Егоров подумал, что это в самом деле может помешать действию голубой воды. Прошло полчаса. Желтизна с лица комиссара сошла, синие прежде губы порозовели. Зимогоров застонал. Сознание еще не вернулось к нему, но он что-то произнес в забытье. Артамонов нагнулся, прислушался. "Пить просит..." И тут Егоров понял, что надо делать: он вытащил кружку из вещевого мешка, набрал голубой воды, отпихнул пытавшегося помешать командира, разжал Зимогорову зубы и стал понемногу вливать ему в рот "влагу жизни". Комиссар глотал. Дыхание его было уже ровным, спокойным. Алексей влил в него три кружки и услышал, как Ксения сказала: "Осколок..." Не оборачиваясь, Егоров спросил: "Что? Какой еще осколок?" И услышал в ответ удивительные, необыкновенные слова: "Осколок показался, выходит из раны..." Алексей отшвырнул кружку, повернулся и увидел, что Ксения, погрузив руку в воду, что-то делает - очень трудное. Спина и даже затылок у нее были напряжены. Вот она выпрямилась, в пальцах у нее корявый плоский кусок металла величиной с пятак...
   Зимогоров вскоре пришел в себя. Все видели, да и сам он чувствовал, что опасность миновала. Но рана никак не хотела закрываться, зарастать. Егоров не знал, можно ли так долго держать больного погруженным в голубую воду. Может быть, со временем это начнет приносить не пользу, а вред. Он так и сказал партизанам. Теперь его слушались беспрекословно. Комиссара вынули из целебной ванны, обсушили, Ксения наложила повязку. Рана была в хорошем состоянии, Зимогорова можно без спешки доставить на главную базу.
   Егорова окружили партизаны, смотрели на него с почтительным удивлением: вот был человек, как все, а теперь вроде другим стал - на две головы выше, каждому приходится снизу вверх на такого глядеть. Вопросы сыпались со всех сторон: "Давно ли открыли такое чудо?" "Сам нашел или от ученых узнал?" "Почему раньше про это не слыхали?" "Что в этой воде целебное, может, неизвестное доселе вещество содержится?" Алексей на одни вопросы отвечал, другие пропускал мимо ушей, потому что долгий разговор требовался, да и в долгом разговоре не выявилась бы истина. Всю истину, пожалуй, и никто еще не знал...
   А командир отряда твердо сказал, словно гвоздь забил: "Это, ребята, та самая живая вода, о которой сказки сложены. Видать в сказках правды поболее, чем люди полагают..." Егоров усмехнулся: "Верно... только это не живая вода, а мертвая..." Партизаны возмущенно - обиженно зашумели, название показалось негодным. "Верное название, зря шумите. В сказках "мертвой" называется вода, которая излечивает раны, а "живой" воскрешающая погубленных злодейскими руками. Так что хоть и не очень приятно звучит "мертвая вода", зато правильно... Ну, хватит об этом. Пора в дорогу, а прежде чем мы тронемся, пусть все напьются вдосталь этой воды. Она и усталость снимает, и от болезней лечит, а не только раны заживляет..."
   Сапер Полуянов рассудительно сказал: "Давайте с собой захватим этой "мертвой воды", наполним все фляжки. Пригодится ведь она..." Егорову пришлось объяснить, что вне источника голубая вода быстро теряет свои целебные свойства. Партизаны удивились: "Вот она какая... строгая. Нипочем не хочет от родной земли отрываться..."
   Через несколько дней Зимогоров и еще трое тяжело раненных партизан улетали на "Большую землю". Прощаясь, комиссар тихонько сказал Егорову: "Я тебе, Алексей, жизнью обязан... Да, да - точно. Подлечусь и расскажу кому следует обо всем: о находке твоей, чтоб ученые, не откладывая, начали разведывать по всей стране источники "мертвой воды"... А еще о том, что с тобой приключилось в тридцатом году, как ты билета партийного лишился, не по своей вине и кто таков на самом деле тот гад, который под твоим именем существовал..."
   Лишь через несколько лет Алексей узнал, что самолет не долетел до цели. Его сбил "Мессершмитт". Экипаж и раненые партизаны погибли...
   Егоров хотел было отпроситься у командования, чтобы отметить место, где находится источник "мертвой воды". Но Ксения остановила его. "Я сделала на деревьях затесы треугольником. По ним найти легко. И вот еще..." Она протянула Алексею копию крупномасштабной карты, на которой был отмечен красным квадратом памятный овраг. Егоров посмотрел на жену с удивлением: он не мог припомнить, когда она снимала копию, вроде бы они и не расставались. Разве что на рассвете... В это время (пока Алексей досматривал сны) Сеня обычно стирала. Значит, выкроила время и на карту...
   - Ты одержимый, Алеша. Ты ищешь и находишь. В этом нет случайности. Люди, поставившие перед собой высокую цель, всегда добиваются успеха. Особенно если им верят и помогают. Вот и я - верю тебе безгранично и хочу помочь...
   - Зачем так? Будем вместе искать. И помогать друг другу. А пока давай договоримся, что ты не станешь потихоньку вставать на заре. Надо будет вместе поднимемся и сделаем работу. Мне сейчас невыносимо стыдно, что я проглядел, допустил...
   Ксения быстро огляделась, чмокнула Алексея в худо бритую щеку, обкололась.
   - Занимайся мужскими делами, милый. А женские и без тебя сделаются.
   Накануне годовщины начала войны партизаны вышли в большой поход. Они разгромили немецкие гарнизоны в двух деревнях. А потом завязался бой с сильным карательным отрядом. В этом бою Егоров был тяжело контужен взорвавшейся рядом миной и ранен полутора десятками мелких осколков. Сознание вернулось к нему лишь в Москве, в госпитале. Солнечный зайчик вздрагивал на белой стене. Алексей зажмурился от яркого света. И тут же услышал легкие шаги. Синие глаза Ксении были, как всегда, похожи на васильки во ржи. И была в этих глазах тревога, а потом они вспыхнули радостью...
   7
   На востоке грохотал бой. Весь горизонт был затянут темной пеленой. Дым и пыль величайшего танкового сражения на Курской дуге поднимались к небу, и солнце едва просвечивало сквозь плотную завесу.
   Тыловые части немцев готовились покинуть эти края. Вот-вот Советская Армия возьмет Орел. К западу от города были оборонительные рубежи, но гитлеровцы не надеялись удержаться на них. Готовились к бегству и Зыбин со Снетковым. У них все было предусмотрено: и фальшивые документы имелись на всякий случай, и красноармейская форма хранилась в вещевых мешках. Но они надеялись, что все это не понадобится, что немцы вывезут своих подручных...
   Советские танки ворвались в городок после полудня. Они охватили районный центр широким полукольцом с севера и востока. На броне сидели автоматчики в выгоревших гимнастерках. Немцы почти не оказали сопротивления, удрали. Пристроиться на машины Зыбину и Снеткову не удалось. Снетков получил такой пинок кованым сапогом в живот, что отлетел на противоположную сторону улицы и долго не мог подняться на ноги.
   Лес укрыл беглецов. Они шли на северо-запад, держась вдали от дорог. Зыбин и Снетков приободрились. Леса, болота, овраги были преградой для моторизованных частей. Значит, наступление советских войск потеряет стремительность, можно будет со временем догнать немцев, а там - что черт пошлет... Партизаны... Вот это была самая серьезная опасность для предателей. Обоих лесной трибунал приговорил к смертной казни, обоих партизаны знали в лицо. И Зыбин со Снетковым не шли - крались, прислушиваясь к каждому шороху. Но не убереглись. Переходили дорогу. С перекрестка их заметили. Скомандовали: "Стой!" Беглецы увидели, что к ним направляются пестро одетые люди с автоматами. Сомнения не было: они встретились с партизанами. Зыбин и Снетков кинулись в кусты. Взвизгнули пули над головой, посыпались срезанные ветви. Загородившись ладонями, чтоб острые сучья не выкололи глаза, беглецы ныряли в ельник, продирались сквозь густой кустарник. Наконец, стрельба позади прекратилась. Ушли... Но пули преследователей попали в обоих: Снеткову в ногу выше колена, а Зыбину в бок - разорвало кожу на ребрах. Перевязали друг друга и двинулись дальше. Снетков хромал все сильнее. Наконец, не выдержал, попросил передохнуть. Спустились в овраг. Снетков едва шел, стонал при каждом движении. Под темным пологом ветвей прилегли, закурили.
   - Гриша, ты не бросишь меня? Подсобишь выбраться?
   Зыбин молчал.
   - Ты не молчи... Не должен ты меня оставить на погибель. Мы уж сколько годов с тобой одной веревочкой связаны, а теперь и вовсе... Русской кровушкой замараны... Да не замараны - облиты с ног до головы. Чужие мы на родимой земле, с лютыми врагами заодно. Хуже псов бесприютных: каждый встречный вдарить норовит, да побольнее. А идти надо... Вот я отлежусь маленько - и пойду. Рана у меня не тяжелая, кость - чую - не тронута. Подживет вскорости, тогда и двинемся, ладно, Гриша? А пока здесь побудем... Продукты имеются у нас, голодать не придется... Печечку из дернин сделаем, очажок... Чтоб огня и вблизи не видать. Угреемся, чай в котелке скипятим. Ты только не оставляй меня. А я уж тебе отслужу за все твое доброе...
   Снетков все говорил, как в горячечном бреду. Зыбин сидел на бревне, курил и мрачно смотрел вдаль. Он знал, что Снетков сможет идти нескоро. Может, дней через десять. А их станут искать. И найдут. Даже если он уйдет один, то Снетков наверняка попадется в руки партизанам. Хорошо, если его сразу пристрелят. А если отправят к энкаведистам? Он много знает. И не только о прошлом. Знает, какие документы у него, Зыбина. И о золоте, наверняка, догадывается. Все выложит, спасая свою шкуру...
   Зыбина захлестнула волна душного, липкого страха. Он уже ненавидел Снеткова. "Отслужит... Этот отслужит кому хочешь... Надо кончать с ним. А как? Стрелять нельзя, черт знает, кто может оказаться поблизости. Нет, надо по-тихому... Аккуратненько надо..." Зыбин нащупал финку на поясе, попробовал, легко ли вынимается из ножен, и сказал Снеткову:
   - Кончай болтать! Давай рану твою осмотрю, перевяжу как следует.
   - Сейчас, сейчас, Гришенька... Прав ты, прав... Так и сделаем...
   Он повернулся на правый бок. Зыбин выхватил финку, ударил точно в сердце, а левой ладонью зажал Снеткову рот. Тело выгнулось дугой, дрогнуло и распласталось на траве...
   Золота у Снеткова не было. Зыбин взял лишь документы и оружие. Глянул на свои руки - они были в крови. Зыбин нахмурился: "Замарался, когда обшаривал..." Оглянулся, ища воду. В оврагах почти всегда бывали родники. И чуть не вскрикнул: а нескольких шагах на склоне алел поток крови, словно с рук Зыбина плеснуло на землю. "Тьфу, черт, причудится же... Это просто глина... Ага, и вода там есть..." Подошел. Над темноватой водой клубился прозрачный пар. Зыбин обмакнул пальцы. "Горячая... Может вредная какая... Пить не стоит, а руки помыть - в самый раз..." Наклонился и увидел в глубине бледно-желтые струйки. Словно переливалось там расплавленное золото. Зыбин решил, что ему снова чудится. "То кровь, то золото, - с досадой думал он. - Так ненароком свихнешься..." Он вымыл руки, сплюнул в темный бочажок. Снеткова он сволок в оказавшуюся невдалеке яму под выворотнем, закидал травой. Документы его сжег, пепел затоптал. Автомат и пистолет решил забросить в кусты где-нибудь подальше. И двинулся быстрым шагом по оврагу, потом выбрался наверх. Но шел не на запад, а на восток. Подобравшись к дороге, оглянулся и кинул в канаву оружие Снеткова. Потом вернулся в лес, переоделся в ношеную гимнастерку с погонами ефрейтора одной узкой лычкой. К вечеру он подошел к городку, пробрался на кладбище. Здесь у него был тайник. Здесь хранились самые надежные документы: госпитальная справка о ранении в голову, солдатская книжка, несколько писем и две фотографии. Все это было подлинным и принадлежало когда-то ефрейтору Тарасу Николаевичу Костенко 1904 года рождения, уроженцу Черкасс. И автомат ППШ лежал тут же, и кисет, на котором чернильным карандашом была выведена фамилия. Все было таким, как надо. А Костенко на свете не существовало. И родственники его, изображенные на фотографиях, погибли. Это Зыбин знал точно. Поэтому документы имели для него особую ценность. Он рассовал все по карманам, закинул за плечи автомат, а в тайник уложил золото и старый наган, принадлежавший когда-то Егорову. Выбрался с кладбища, обошел полями городок и направился туда, где в небо медленно взмывали ракеты и слышалась стрельба. Так канули в небытие и Егоров, и Зыбин. По дороге шел раненый советский солдат Тарас Костенко. Шел с документами, с автоматом, наспех перевязанный на поле боя. Так началась четвертая жизнь одного и того же человека, который всех ненавидел, всех боялся. Этот человек всегда был опасен, как бешеный волк. Но теперь он был сломлен, ни на что не надеялся и хотел лишь спрятаться в укромном углу...
   8
   Четверть века... Малый срок - и целая жизнь. Ровно двадцать пять лет прошло с того дня, когда Егоров очнулся в госпитале после долгого забытья и увидел глаза любимой - синие, как васильки во ржи. Егорова теперь редко звали по фамилии, а по имени - только родственники да близкие друзья. Он стал Алексеем Ивановичем, уважаемым профессором, доктором геолого-минералогических наук. Ученую степень эту он получил за капитальный труд о контактных зонах между изверженными и осадочными породами и о методах прогнозирования применительно к этим зонам. А за находки, за открытия новых месторождений очень важного сырья для некоторых отраслей промышленности профессор Егоров был удостоен Государственной премии...