Валерий Михайлов. Путешествие за край Земли

 
   Второй вариант стиха был более совершенным с позиции структуры, но Доктору, для которого важна была суть поэзии, а не форма, он нравился значительно меньше.
   Как я уже сказал, Доктор с меланхоличным видом смотрел в окно. Так он был устроен: отсутствие клиента вызывало желание писать стихи, процесс творчества вызывал легкую меланхолию, которая весьма нравилась Доктору, бывшему в душе декадентом. Меланхолия, в свою очередь, вызывала желание сидеть и смотреть в окно – замкнутый круг, который можно было разорвать только извне, например, позвонив в дверь.
   В дверь позвонили. Доктор посмотрел на большие настенные часы. Во время, – подумал он, вставая, чтобы открыть дверь. Клиент был даже дважды во время: во-первых, он пришел вовремя по часам, а во-вторых, вовремя, так как Доктор как раз только что закончил стихотворение о дружбе. Это был хороший знак, несмотря даже на то, что Доктор в знаки не верил. Не верил в знаки и стоявший за дверью в ожидании Доктора Леденец.
   – Здравствуйте, – сказал Леденец, когда входная дверь открылась.
   – Здравствуйте, – ответил Доктор.
   – Мне нужен доктор.
   – Это я.
   – Я – Леденец.
   – Входите.
   Действительно Леденец, – подумал Доктор, избавив тем самым автора от поиска предлога для описания внешности Леденца.
   Леденец: Высокий, склонный к полноте, розовощекий, черноволосый, легко краснеющий человек. Чуть не забыл указать возраст. Леденцу было сорок.
   – Слушаю вас, – сказал Доктор, когда Леденец устроился в кресле.
   – Даже и не знаю… – Леденец робел и нервничал, – я в первый раз у психиатра.
   – Я, скорее, психотерапевт.
   – Вот.
   – Так что вас привело?
   – Кошмар, доктор.
   – Как часто он повторяется?
   – Каждый раз, когда я подбираюсь к раскрытию дела.
   – Очень интересно. И давно это у вас?
   – Уже более 10 лет.
   – И вы ни разу ни к кому не обращались?
   – Я не мог этого сделать. И вы поймете, почему.
   – Расскажите.
   – Каждый раз, когда я почти раскрываю дело, появляется он.
   – Кто?
   – Я не знаю. Он в маске. Всегда подкрадывается сзади и бьет меня ножом в спину.
   – Неприятно, наверно.
   – Не то слово. Но самое ужасное то, что перед тем, как я умираю, он открывает свое лицо. Каждый раз я вижу его лицо перед смертью, и каждый раз забываю. Это ужасно.
   – Понимаю.
   – Нет, доктор, вы не понимаете. Если бы я мог вспомнить это лицо… Мне кажется, что мы знакомы… И если бы я смог вспомнить…
   – Думаете, это помогло бы вам избавиться от кошмара?
   – Тогда я смог бы его остановить и довести, наконец, расследование до конца.
   – Хотите сказать, что из-за кошмара вы не можете доводить расследование до конца?
   – Конечно.
   – Но почему?
   – Потому что меня убивают.
   – Стоп. Как может убийство во сне…
   – Это не сон!
   – Не сон?
   – Не сон.
   – Ничего не понимаю, – сказал Доктор и встал на ноги.
   Наиболее благоразумной была мысль о том, что человек, способный заявить подобное на полном серьезе, говоря по-русски, не совсем дружит с головой, но, глядя на Леденца, Доктор чувствовал, что он говорит правду.
   – Думаете, я сумасшедший?
   – Если честно, то именно этот вывод я должен был бы сделать. Но я вам верю, сам даже не знаю, почему.
   – Спасибо, доктор!
   Скупа мужская слеза крадучись скатилась по щеке Леденца.
   – Вы сможете мне помочь?
   – Постараюсь. Вы что-нибудь слышали о моделировании реальности?
   – Боюсь, что нет.
   – Не надо бояться. Это новое направление в медицине и философии.
   Леденец весь превратился в слух.
   – Я думаю, нам надо организовать группу по моделированию новой реальности.
   – Если это поможет, я только «за».
   – В таком случае я сообщу вам о месте и времени дополнительно.
   – Буду вам очень признателен.
   В кармане Леденца проснулся и зазвонил телефон.
   – Извините, – сказал Леденец, – дело том, что я не могу отключить эту штуку.
   – Я понимаю, работа…
   – Не в этом дело. Я забыл, где находится нужная кнопка, поэтому приходится всегда отвечать на звонки.
   – Может, вы ответите? – спросил уставший от назойливого телефона Доктор.
   – Да, конечно.
   – Леденец, где ты? – услышал он голос начальника.
   – Занимаюсь расследованием, – уклончиво ответил следователь.
   – Хреново занимаешься.
   – Что-то произошло?
   – Пропала картина.
   – Какая?
   – Та самая. Из мозгов.
   Трубка выпала из руки Леденца. Его раздирали противоречивые чувства. С одной стороны, ему было до слез жаль расставаться с картиной, которую он давно уже прикарманил в своих мечтах, с другой, он был искренне рад, что никто из родственников покойного (которых он искренне невзлюбил) не будет обладать этой бесценной вещью.
   – Извините, – повторил он, – мне надо идти.
   – Конечно, – ответил Доктор, который часто демократично соглашался с клиентами, – оставьте номер, я позвоню.
   – Чуть не забыл, – пробормотал Леденец, доставая из потертого бумажника визитную карточку, – можете звонить в любое время суток.

Глава четвертая

   Автор искренне признается в том, что не нашел, что сказать по поводу данной главы.

   Бога нет, – говорят атеисты, услышав краем уха, что его нет дома.

Подглава 1

   Мстислав Ерофеевич Зверь был по своей природе милым, спокойным человеком, любящим посидеть за чаем с томиком Горация, поразмышлять об истоках вдохновения Тютчева, или, на худой конец, посмотреть что-нибудь из немецкой порнушки, желательно в обществе милых и не очень дорогих дам. Подобный эпикурейский образ жизни продолжался у него не долго: до двадцати шести летнего возраста, и окончился благополучным вступлением в брак с некой Софьей Германовной Штоц, которую он встретил годом раньше и разу же влюбился по уши.
   Если честно, то автор совершенно искренне не понимает значения этого устойчивого выражения. Как показывает (какой есть) опыт автора на любовном поприще, влюбляешься обычно по самые, но совсем не уши. Если же речь идет о считающемся неприличным поцелуе (думаю, читатель понимает, о чем я говорю), то уши здесь тем более не причем.
   Несмотря на это, весьма уместное авторское отступление, Мстислав Ерофеевич влюбился в нее по уши. Весь этот год ежедневно (ночи, будучи человеком практичным, Зверь посвящал просмотрам порнушки в обществе недорогих дам) он добивался ее любви, а когда добился… Но не будем забегать вперед.
   В общем, они поженились. Первое время жили душа в душу (надо заметить, тоже еще та терминология). Мстислав Ерофеевич безумно обожал супругу, которая, несомненно, тоже испытывала к нему какие-то чувства. С родителями супруги он тоже довольно-таки легко сошелся характером. В общем, мир и покой в доме (жили они у ее родителей, чей дом мог без труда вместить еще полсотни человек).
   Будучи весьма уважаемым человеком в городе, тесть нашел ему подходящее место…
   Неприятности Мстислава Ерофеевича начались с разговора с тестем.
   – Мстислав, нам надо поговорить, – сказал он весьма дружелюбным тоном, – пойдем, наверно, покурим.
   Они вышли во двор, тесть угостил Мстислава настоящей американской сигаретой, Мстислав вежливо дал ему прикурить, затем прикурил сам.
   – Сколько ты уже с Софушкой? – спросил тесть, который любил подкрадываться издалека и сзади.
   – Скоро год, – ответил Мстислав.
   – Скоро год… – задумчиво повторил тесть, – тебе нравится наша дочь?
   – Еще бы!
   – Еще бы… Год назад мы приняли тебя в семью, с тех пор ты для нас как сын родной.
   Это было действительно так. Редко когда к зятю относятся таким образом. Мстислав с этим тоже был вполне согласен.
   – Так вот, Мстислав, то, что ты стал одним из нас, возлагает на тебя определенную ответственность. Ты согласен?
   – Угу.
   – Ты знаешь, о наших национальных и культурных корнях?
   – Я с большим уважением отношусь к этому народу, который, несмотря на все гонения и невзгоды, выжил и занял почетное место в обществе.
   – А знаешь, почему?
   – Почему?
   – Потому что мы сильны верой и традицией.
   – Вы совершенно правы.
   – А если я прав… Честно говоря, я думал, ты сам догадаешься и проявишь инициативу, но по-видимому ты думал о других вещах, и я сам решил тебе все сказать. Ты знаешь, что Софочка – наша единственная дочь, наша надежда, надежда всего нашего рода.
   – Я понимаю.
   – А если ты понимаешь, ты сам должен сказать ей, что хочешь принять нашу веру.
   Мстислава бросил в жар. Он никогда не был религиозным фанатиком или воинствующим атеистом, но подобный шаг требовал от него большего, чем уволиться у одного бога и поступить на службу к другому: ОН ДОЛЖЕН БЫЛ СОВЕРШИТЬ ОБРЕЗАНИЕ! Обрезание милого органа, который, положа руку на сердце, Мстислав очень любил. Тот орган Мстислав считал своим единственным верным другом, предать которого… было БОЛЬНО! А боли, физической боли, он боялся больше всего на свете.
   – Извините, – сказал он, побледнев, – но я вынужден сказать «нет».
   – Нет? – удивился тесть.
   – Дело в том, что я тоже ценю традиции своего народа.
   – Однако же это не помешало тебе жениться на Софье, войти в наш дом. В наш! Ты пришел в наш народ, а не…
   – Я все понимаю…
   – Что ты понимаешь? Думаешь, я позволю, чтобы потомками нашего рода стали необрезанные гои?
   – Но почему я должен калечить свое мужское достоинство?
   – Достоинство? И ты ставишь кусок мяса выше интересов семьи?
   – Вам легко говорить, это не ваше мясо.
   – Я обрезан.
   – Все правильно. В детстве. Потому что в зрелом возрасте только сумасшедший станет себя добровольно увечить ради какой-то древней глупости! – завизжал вдруг Мстислав.
   – Ах вот оно что, ты просто чмо! Ты не гой, ты – необрезанный филистимлянин, – сказав это, тесть вошел в дом.
   Мстислав понуро поплелся следом. Ему было муторно.
   Жена, милая, обожаемая Софушка, лежала в постели и читала книгу. Вот оно – настоящее счастье, подумал Мстислав, и как можно ласковее приблизился к жене.
   – Чего тебе? – зло спросила Софья.
   – Мр-р, – по инерции ответил Мстислав.
   – Пошел вон, урод, я с филистимлянами не сплю!
   В эту ночь ему пришлось ночевать на диване в гостиной. Утром, набравшись храбрости, он вошел в кабинет тестя.
   – Чего тебе? – просил тот, не глядя на Мстислава.
   – Я хочу развестись.
   – Не понял? – сказал тесть и как-то неприятно на него посмотрел.
   – После того, что случилось, думаю, нам с Софьей лучше развестись.
   – Забудь об этом, – отрезал тесть.
   – Но почему?
   – Потому что с филистимлянами не разводятся. С ними сражаются не на жизнь, а на смерть.
   – Тем более.
   – Ты можешь, конечно, подать на развод, но как ты собираешься жить?
   – Ну жил же я как-то раньше.
   – Раньше, – тесть рассмеялся, – не думаешь же ты, что я оставлю тебя просто так в покое?
   – Почему?
   – Потому что ты – говно, которое прилипло к моему ботинку. Что в таком случае делают с говном?
   Это была откровенная угроза, и Мстиславу ничего не оставалось, как отправиться к себе на службу (так он называл работу).
   Я не стану описывать все те муки, которые пришлось перенести Мстиславу Ерофеевичу в доме тестя.
   Скажу только, что тесть уволил всю многочисленную прислугу, а также нескольких рабочих, работающих во дворе.
   – Зачем платить чужим гоям, когда есть свой необрезанный филистимлянин, – прокомментировал он свой поступок.
   Так вот, дошло до того, что душевные муки Мстислава Ерофеевича значительно превзошли вероятные муки телесные, и, будучи в состоянии алкогольного опьянения он решился… Он заявился к знакомому хирургу, и не отстал от него, пока тот не надругался над лучшим и единственным другом Мстислава Ерофеевича.
   Вернувшись домой, Мстислав Ерофеевич, не раздеваясь, ввалился в кабинет к тестю.
   – Я сделал это! – радостно заявил он, несмотря на боль.
   – Что ты сделал? – поморщился тесть.
   – Я стал одним из вас.
   – И каким же это образом, позволь полюбопытствовать? – спросил тесть таким тоном, что в комнате запахло желчью.
   – Я сделал обрезание.
   – Покажи.
   Мстислав Ерофеевич снял штаны.
   – Какая гадость!
   – Но ведь вы сами…
   – И ты смел подумать, что это позволит тебе… – от негодования тесть так и не смог сформулировать, что это должно было позволить Мстиславу Ерофеевичу.
   – Вы же сами говорили…
   – Я говорил, когда думал, что ты – человек! Неужели ты думаешь, что я приму мразь, подтирающую мне зад по субботам? Ты еще хуже, чем я думал. Ты даже не чмо… ты… ты… Ты обрезанный филистимлянин! Пошел вон с глаз моих. Отныне ты будешь жить в сарае за гаражом!
   Мстислав попытался найти защиту у жены, но она даже слушать его не стала.
   – Я думала, ты мужик, а ты…
   – Но что я мог?
   – Послать папика на х…
   – Чтобы он меня уничтожил?
   – Дурак, он бы только начал тебя больше уважать, а теперь… Иди в сарай с глаз моих!
   – Ты никогда меня не любила! – бросил он через закрытую дверь и отправился спать в сарай.
   Но все это было прелюдией к настоящему горю Мстислава Ерофеевича, которое (горе) случилось с ним во время третьей ночевки в сарае.
   Надо заметить, что сарай, куда был сослан Мстислав Ерофеевич, был чистым, просторным и теплым. Отапливался он из дома, с которым был соединен единой системой парового отопления. В сарае были стены, крыша, пол из крашеных досок и кое– Какая мебель, включая старый диван, на котором теща лишилась девственности, о чем свидетельствовало забавного вида пятно. Диван, как и пятно, решено было оставить на память в качестве милого сердцу сувенира. На этом диване и встретил Мстислав Ерофеевич свое горе, явившееся ему в виде сна:

Подглава 2

   Конь судье не товарищ, но брат.

Народная мудрость

   Было жарко, несмотря на то, что солнце клонилось к горизонту. По неприятному привкусу во рту Мстислав Ерофеевич понял, что скоро начнется суббота. Местность была пустынная, голая. Было пыльно. Он стоял в пижаме и тапочках у подножья небольшой горы. От его ног в гору вела тропинка. Рядом, чуть сбоку, за большим старинным письменным столом сидела молодая красивая женщина. Секретарша.
   – Вас ждут, – сказала она и как-то укоризненно посмотрела на Мстислава.
   – Спасибо, – буркнул он и бросился в гору, чтобы как можно быстрее убраться из зоны этого укоризненного взгляда, жгущего сильнее жаркого солнца.
   Пижама сразу же промокла насквозь от пота, а неспортивный образ жизни Мстислава Ерофеевича сказывался болью в боку и сильной одышкой. Он никак не мог заставить себя дышать ритмично, и его легкие работали в хаотическом режиме. Сильно хотелось пить, но воды нигде не было.
   Забравшись, наконец, на гору, он увидел три здоровых деревянных креста грубой работы, на каждом из которых висело по человеку. Тот, что висел посредине, поднял голову и укоризненно посмотрел на Мстислава.
   – Здравствуй, Мстислав, – сказал он.
   – Здравствуйте.
   – Не узнаешь меня, хотя куда тебе, ты же меня забыл, продал.
   – Мы разве были знакомы? – спросил Мстислав, который действительно не узнавал человека на кресте.
   – Мы были знакомы, но теперь ты делаешь вид, что совершенно меня не знаешь.
   – Кто ты? – спросил Мстислав, краснея.
   – Я тот, от кого ты отрекся.
   – Когда?
   – Когда сделал вот это.
   Перед Мстиславом появились носилки (их держали два крепких мужика), на которых лежал его детородный орган, покалеченный непослушной рукой пьяного хирурга.
   – Его-то ты хоть узнаешь? – спросил человек на кресте.
   – Прости, – сказал Мстислав органу и заплакал.
   – Он еще плачет, чмо! – ответил поруганный орган голосом тестя и сплюнул.
   Мстислав почувствовал, что его пижамные штаны стали липко-мокрыми.
   – Ты чмо, Мстислав, – ласково повторил за членом человек на кресте, – ты самое настоящее чмо. Ты настолько чмо, что даже не замечаешь своей чмошности. Ты чмо и предатель. Ты предал своего единственного друга, предал меня. Это я две тысячи лет назад согласился принять мучительную смерть, чтобы ты, Мстислав, мог гордо носить свой не оскверненный ножом орган, и что же ты сделал? Что?
   В груди Мстислава вдруг проснулось то, о чем он даже и не подозревал, а именно совесть. С жадностью голодного хищника совесть накинулась на жалкую душонку Мстислава.
   – Прости меня! – закричал он, падая на колени перед крестом.
   – Простить? А вот хрен тебе!
   Мстислав завопил на всю гору.
   – И ты орешь здесь, как баба, перед моими глазами, перед глазами тех, кто достойно встретил мучения, перед глазами… – не найдя нужных слов, он закашлялся.
   – Убирайся! Иди дальше лизать жопы своим новоиспеченным пархатым родственникам.
   После этих слов Мстислав упал с дивана и проснулся. В окно объективом кинокамеры светила луна.
   Мстислав отчетливо осознал всю свою чмошность.
   – Нет! – закричал он нечеловеческим голосом и выбежал из сарая.
   На бельевой веревке во дворе сушилось какое-то тряпье. То, что надо! Мстислав с решительностью никчемного человека сорвал веревку и неумело (он впервые пытался повеситься) соорудил петлю. Где? Он лихорадочно осмотрелся. Любимое дерево тестя! Ну конечно же… Не найдя табуретки, он забрался на дерево, выбрал надежный сук, закрепил веревку, надел на шею петлю и спрыгнул. Больно резануло шею, что-то хрустнуло в спине… Немного задержавшись в воздухе, Мстислав грохнулся на землю. Веревка оборвалась.
   – Ты даже повеситься не можешь по-человечески, – услышал он над собой голос жены, – какой же ты мужик после этого.
   – Будьте вы прокляты! – закричал он и бросился со двора.

Подглава 3

   Судья в борделе
   Больше чем судья

   Все это время, пока Мстислав рассказывал о своих мытарствах, Доктор задумчиво кивал головой. Это было очень профессионально с его стороны. Никогда не мешает дать высказаться клиенту, по крайней мере, по трем причинам: высказав все, что накипело, клиент сразу чувствует себя лучше; во время своей болтовни клиент может сказать что-то интересное или полезное; учитывая повременный характер работы психотерапевта, подобная тактика позволяет зарабатывать, особо не напрягаясь.
   – Что мне делать, доктор? – совершенно поникшим голосом спросил Мстислав и заплакал.
   – Все зависти от того, чего бы вы хотели.
   – Я хотел бы стать человеком.
   – А сейчас вы кто?
   – Никто.
   – Никем, дружище, был в свое время Будда. Не хотите же вы сказать…
   – О нет! Я ничтожество, вошь, гнида.
   – Значит вошь? – спросил Доктор.
   – Вошь, – согласился Мстислав.
   – Ладно, – сказал Доктор, доставая с полки словарь, – читайте.
   «ВОШЬ, вши, тв. вошью, мн. вши, вшей, ж. Мелкое бескрылое кровососущее насекомое, паразит на теле животного, человека.»
   – Но… – попытался, было, возразить Мстислав.
   – А теперь подойдите к зеркалу.
   – Я понял, доктор…
   – Что вы поняли?
   – Я недостоин называться вошью.
   – М-да…
   Доктор ожидал совсем иной реакции, но таков удел психотерапии.
   – Я даже не вошь, – повторил он.
   – У меня слишком дорогой стеклопакет, так что если опять захотите покончить с собой, просьба не выпрыгивать у меня из окон.
   – Хорошо, доктор.
   – Есть у меня к вам одно предложение.
   – Правда! – отчаяние Мстислава сменилось надеждой.
   – Результат я, правда, гарантировать не могу, но попробовать стоит.
   – Я готов.
   – Я предлагаю вам принять участие в одной экспериментальной психотерапевтической группе.
   – Доктор, я согласен на все!
   – Тогда ожидайте звонка.
   – Спасибо, доктор.
   – Пока еще рано благодарить.
   – Все равно, доктор…

Глава пятая
Скорее поучительная, чем прикольная. причем настолько маленькая, что автор решил не разбивать ее на подглавы

   Судья судье глаз не высудит

   Услышав: «ВОЗЛЮБИ!», одни изобрели Камасутру, другие – инквизицию

   Закончив прием, доктор сладко потянулся, затем снял телефонную трубку.
   – Слушаю вас, Доктор, – услышал он приятный мужской голос, когда необходимый ритуал общение посредством телефонной связи был выполнен.
   – Как дела, Пой?
   – Ничего.
   – Ты сегодня не занят?
   – Хотите как обычно?
   – Думаю, да.
   – Мне потребуется минут сорок.
   – Договорились.
   Приняв душ и одевшись соответствующим образом, Доктор покинул дом.
   У подъезда дома его ждал самый настоящий китайский рикша с самой настоящей китайской повозкой. Рикшей был Пой – бедный китайский студент, решивший получить образование в России. Пой был должен Доктору за лечение от импотенции крупную сумму, которую и отрабатывал извозом.
   – Куда двинемся на этот раз? – спросил Пой, когда Доктор сел на пассажирское место.
   – Куда-нибудь промочить горло.
   – Желаете отдохнуть от бесконечной вереницы тупоголовых уродов?
   – В точку! – ответил Доктор, который классифицировал своих клиентов как нечто среднее между геморроем и родственниками. От родственников и геморроя клиенты имели два отличия: они платили деньги и не были чем-то личным. В остальном удовольствие от общения с ними было таким же, как и от пребывания среди родственников.
   Минут через двадцать неторопливого бега (Доктор был снисходителен к своему рикше), тележка остановилась возле небольшого бара, где собирались не богатые представители воспитанной части человечества.
   – Зайдешь? – спросил он рикшу.
   – А тележка?
   – Пусть припаркуют. Здесь бесплатная стоянка.
   Войдя внутрь, Доктор заметил у стойки Любящего, который сосредоточенно разглядывал содержимое своего пивного бокала.
   – Привет, – сказал ему Доктор.
   – Привет, – ответил Любящий.
   – Как дела?
   – Как обычно. А у тебя?
   – Да тоже, слава богу, без особого разнообразия.
   – Все промываешь мозги?
   – Приходится. А ты продолжаешь ни хрена не делать?
   – Как видишь.
   Это действительно было видно. Выглядел Любящий, надо сказать, хреново. Было ему около сорока, но из-за постоянного пьянства выглядел он значительно старше. Одет он был в рваные джинсы и замызганную куртку. На ногах были старые, стоптанные кроссовки. Волосы короткие, всегда не причесанные. Лицо небритое, но приятное.
   Несколько веков назад, он прибыл на землю из-за безграничной любви ко всему живому, и с тех пор не вылезал из питейных заведений.
   В бар вошел Пой.
   – Все нормально, – сказал он Доктору.
   – Знакомьтесь: Пой. Любящий.
   Странное имя, подумал Пой, но вслух не сказал.
   Странное имя, – одновременно с ним подумал Любящий, но тоже не стал произносить этого вслух.
   – Пой – самый лучший в городе рикша, – сказал Доктор, и это была истинная правда. Пой был единственным городским рикшей.
   – Ты всегда ездишь на рикше?
   – По мере возможности. С детства мечтал о рикше. Представь себе: светское мероприятие, все на лимузинах, и тут я на рикше.
   – А если далеко?
   – У меня есть знакомый водитель небольшого фургона. Он останавливается за пару кварталов, а там уже на рикше.
   – Есть еще велорикши.
   – Это не то. Велорикша – это уже транспорт, тогда как просто рикша – это нечто вроде волшебной палочки. Стоит ей взмахнуть, и мир становится совсем иным.
   – Для этой цели есть папиросы.
   – Ты безнадежно прозаичен.
   – А ты чем занимаешься? – спросил любознательный Пой у Любящего.
   – Мой удел любить все и вся.
   – Ты не похож на правительство, – с сомнением в голосе сказал Пой.
   – Он имеет в виду высшее духовное состояние сопричастности, а не сексуально– Общественное извращение с финансово– Властной подоплекой, – пояснил Доктор.
   – Значит, ты любишь все и вся без разбора?
   Любящий согласно кивнул.
   – И как ты это делаешь?
   – Что?
   – Любишь?
   – Он столкнулся с невозможностью действия из соображений всеобщей любви, – ответил за него Доктор.
   – чего-то не пойму я вас, ребята.
   – Я ничего не делаю, и в этом моя любовь.
   – Странная у тебя любовь.
   – Это потому, что я всемогущий, как бог.
   – Ты всегда так аргументируешь?
   – Всепроклятие всемогущества заключается в том, что я вижу всю череду последствий каждого своего шага.
   – Все равно не понятно.
   – Любой поступок имеет последствия.
   – Согласен.
   – И эти последствия ужасны.
   – Всегда?
   – Сначала я пытался исцелять немощных, но, исцелившись, они становились сильными и начинали угнетать других, затем я пытался дарить людям знания, но люди отбрасывали все, что не приносило им ежеминутной выгоды.
   – Мог бы начать помогать рыбам или деревьям.
   – Я думал над этим.
   – И?
   – Для этого пришлось бы уничтожить человечество.
   – Ну и хрен с ним. Думаю, никто бы не был в обиде.
   – Да, но людей я тоже люблю!
   – А ты никогда не пробовал лечиться?
   – От любви спасения нет.
   – Знаешь, не так давно я не мог заниматься любовью, и Доктор меня вылечил. Думаю, у тебя такая же проблема. Что скажешь, Док?
   – Я сейчас набираю одну психотерапевтическую группу.
   – Я тебя найду, – сказал Любящий.
   – Вот увидишь, – продолжил Пой, – скоро ты излечишься и будешь как все нормальные люди тихо ненавидеть человечество.