Страница:
Втроём вышли мы на дорожку и очень расслабленно и спокойно – чуть быстрее обычной ходьбы – потрусили по четырёхсотметровому кругу родного университетского стадиона, наслаждаясь идущим к закату спокойным июньским днём, греясь на тёплом ещё солнце и получая большое удовольствие от того, что мы вместе здесь делали. Миновали первую стометровую прямую. Получилось так, что Дима оказался между мной и Валерой – он был хорошо знаком с обоими и так легче было поддерживать непринуждённый разговор в нашей общей компании. «Диме можно желание загадывать, находясь между двумя Валерами!» – подумал я совершенно неожиданно, без какой-либо связи с тем, чем мы здесь занимались, но тут же эта мысль и отлетела, перебитая какой-то шуткой, брошенной моим товарищем. Не спеша вбежали в первый вираж, а когда подбегали к его середине, Дима буквально на полметра отстал от нас. И вдруг краем глаза я заметил, что он падает.
«Споткнулся», – мелькнула самая первая мысль, но вслед за этим я понял, что он падает совсем не так, как это бывает при спотыкании. Обычно в подобной ситуации, внезапно теряя равновесие, человек выбрасывает вперёд ногу или руку, чтобы не упасть на землю. А здесь было нечто иное – Дима падал как подкошенный: всем телом и лицом вниз. «Нет, он не споткнулся», – сменилась первая спокойная мысль на тревожную. И тут же в районе сердца у меня как-то странно защемило. Такого тоскливого ощущения я раньше не испытывал никогда.
Он свалился на дорожку с поджатыми к поясу руками, сильно ударившись о её чёрную твёрдую резину левой стороной лица.
– Дима, Дима, что с тобой, что случилось?! – бросились мы к нему, пытаясь поднять.
Но он не только не поднимался, но и будто вообще не слышал наших тревожных вопросов. Удалось лишь перевернуть его лицом вверх. Наш товарищ, только что спокойно бежавший рядом и непринуждённо болтавший с нами, лежал теперь на дорожке стадиона с открытыми глазами, судорожно, с хрипом дыша и наполовину сжав пальцы обеих рук. Мы пытались до него достучаться – хлопали по щекам, трепали за волосы, брали за руки и сжимали пальцы, желая вызвать его ответное пожатие, но всё было напрасно. Дима никак не реагировал. Он будто один на один схватился с каким-то внезапно напавшим на него, невидимым нам страшным врагом, и борьба эта не оставляла сил ни для каких других действий, в том числе и для ответов нам.
Мы ещё не сознавали, что случилось нечто страшное и непоправимое, и поначалу пытались добиться от него хоть какой-то ответной реакции, однако все наши усилия привести Диму в чувство были напрасны. Надо было немедленно вызывать скорую помощь. Это мы сообразили очень быстро, но, как назло, мобильные телефоны вместе с вещами находились на противоположном конце стадиона, и мы с Валерой не могли оторваться от лежащего товарища, чтобы побежать за ними. К счастью, совсем недалеко от нас тренировалась группа одного из наших общих знакомых тренеров по лёгкой атлетике – и он сам, и его ребята быстро подбежали к нам, и кто-то уже набирал по мобильнику телефон «скорой». Несмотря на полную безысходность, жизнь ещё была в Диме, и, не в состоянии привести его в сознание, мы все свои силы направили на её поддержание. Для чего перевернули лежащего на боку товарища на спину и начали делать искусственное дыхание, разводя его руки в стороны и надавливая на грудную клетку в ритме дыхания. Кто-то из подбежавших молодых ребят вспомнил, как их этому недавно учили в школе на ОБЖ, и даже попытался сделать искусственное дыхание изо рта в рот. В момент переворачивания я увидел на краю губ Димы кровь и сначала подумал, что он прикусил язык или губу. Но сквозь хриплое судорожное дыхание слышались какие-то булькающие звуки в груди, и вскоре я понял, что кровь оттуда. Это был совсем плохой признак, означавший по моим биологическим познаниям кровоизлияние в лёгких. И значит, искусственное дыхание тут вряд ли поможет. Вдобавок к этому его пальцы начали синеть и холодеть. Мы пытались делать и массаж сердца. Всё было напрасно. Постепенно дыхание Димы становилось всё глуше, а пульс вообще не прослушивался. Внезапно напавший на него страшный враг, похоже, брал верх.
Машина скорой помощи появилась минут через двадцать пять после звонка. Уже по тому, как подошёл врач к Диме, осмотрел его и пытался нащупать пульс, я понял, что всё кончено. Его характерное покачивание головой в сторону медсестры после попыток найти пульс подтвердило мои опасения. Они даже не доставали никаких лекарств и не делали никаких уколов.
– Тромб, – лаконично и страшно безысходно подвёл итог врач. – Судя по всему, у него оторвался тромб и закупорил какой-то из крупных сосудов в сердце. Такое могло случиться когда угодно и где угодно.
Мы рассказали, как всё произошло и что пытались делать, чтобы помочь нашему товарищу, но врач категорично отверг наши сомнения относительно правильных или неправильных действий.
– Вы ничего бы и не сделали. Он умер практически сразу после падения. В такой ситуации помочь человеку можно только в том случае, если произошло это в больнице, да и то, если его успеют быстро доставить в реанимацию…
Последующие события того вечера прошли как в тумане. Каждое из них будто вырывается из этого тумана и быстро исчезает в нём. А через весь этот туман рефреном проходит точащая меня мысль о том, что трагедия произошла именно на тренировке. И хотя случилось это не во время интенсивного бега на двести метров, а во время бега трусцой, я никак не могу освободиться от чувства вины: будто происшедшее неким образом связано с какими-то моими действиями, а не с тем, что произошло с самим моим другом. И все выплывающие из тумана эпизоды в той или иной мере имеют отношение к этой моей вине – подтверждают или опровергают её.
Вот возникает подошедший ещё до приезда врачей один из тренеров, который отлично знает и меня, и Диму. Я почему-то ожидаю от него укоров, а он вдруг тихо говорит мне: «Вот она – эта потогонная система тренировок вашего тренера! Сначала Инна, теперь Дима… Мой тебе совет: заканчивай со своими ветеранскими соревнованиями. Надо очень спокойно и умеренно заниматься спортом в нашем возрасте. А там ведь и эмоции соревновательные, и серьёзные физические нагрузки». И я тут же решаю не бежать на предстоящих ветеранских соревнованиях, к которым готовился в последнее время и одной из подготовительных тренировок к которым была сегодняшняя. Причём не знаю и сам, почему так решаю: то ли опасаясь за собственное здоровье, то ли чтобы не оскорблять память о погибшем на стадионе друге.
Затем в памяти всплывает, как появившаяся милиция вызывает меня к себе в машину и опрашивает в качестве свидетеля. После этого вдруг – эпизод звонка Диминой жене, который не решались делать ни я, ни Валера. И в итоге звонит ей по мобильному милиционер и говорит почти не дрогнувшим голосом после уточнения фамилии, имени и родства: «Вам надо сейчас приехать в университет, где находится ваш муж… Нет-нет, ничего страшного не случилось, но вам надо приехать, чтобы забрать его… Да-да, это на стадионе… Приезжайте, мы всё объясним». Я пытаюсь представить, каково сейчас ей, и у меня это не получается.
А потом, ожидая приезда жены Димы, мы обсуждаем происшедшее с Валерой, и я, не в силах освободиться от навалившегося на меня чувства вины, корю себя за то, что зря согласился бежать с Димой двести метров. И, наконец, появление Аллы, которая, конечно же, поняла уже по разговору с милиционером, что с её мужем случилось что-то страшное. Но до того, пока не увидела его бездыханное тело на дорожке стадиона, она не верила, не хотела верить, что произошло самое страшное, самое необратимое, самое безысходное. Её успокаивает приехавший с ней её отец, и Валера, и я. Но она безутешна и сквозь ужас происшедшего и какой-то ступор говорит нам и скорее мне: «Зачем вы поехали сегодня тренироваться? Ведь он же такой неугомонный, такой азартный – он решил перед вами покрасоваться и вот…»
Уже в темноте приезжает перевозка, и на Диму, который продолжает лежать на дорожке стадиона, надевают чёрный клеёнчатый мешок и увозят. Тут я вдруг вспоминаю о своей жене – уже ведь ночь почти, я обещал быть дома около восьми и в кошмаре происшедшего не сообщил, что задерживаюсь. Звоню ей и, насколько это возможно, спокойно говорю, что со мной всё в порядке, но произошло нечто, что меня задержало, о чем расскажу, когда приеду. И только в половине первого ночи я оказываюсь дома и могу немного успокоиться, попытаться осмыслить происшедшее, рассказать обо всём Гале, которая очень хорошо знает Диму, – мы ведь вместе занимались лёгкой атлетикой в студенческие годы, а потом часто встречались на стадионе. Сделать всё это у меня получилось только после стакана водки. Но даже после него я долго не мог заснуть и только под утро забылся в сумбуре ночных мыслей, состоящих из воспоминаний о своей долгой спортивной жизни, последней нашей тренировке и картинок встреч с погибшим товарищем.
Прошедшие до похорон моего приятеля трое суток стали продолжением этого сна наяву, за исключением того, что надо было что-то делать из повседневной работы, куда-то ходить и определить место внезапной смерти Димы в моей жизни. Вот тут-то и было самое трудное – незнакомое мне доселе смешение негативных, болезненных ощущений из совершенно разных сфер человеческого бытия. Оно заключалось в том, что на меня накатывали то волны личной вины за уход из жизни друга, то волны реальной опасности за собственную жизнь. Ведь это я невольно способствовал втягиванию Димы в периодические для меня и нерегулярные для него тренировки, и вместе со мной бежал он свои последние метры по дорожке стадиона. А если бы не тренировались мы с ним время от времени, если бы не побежал он на последней тренировке со мной двухсотметровую дистанцию, соревнуясь в скорости, – кто знает, может, был бы он жив? И ведь мы с ним бок о бок, да ещё и по одной изнурительной методике тренировались в прошлом у одного тренера, а за полтора месяца до его смерти умерла Инна – ещё одна спортсменка из нашей же группы. А не ждёт ли поэтому и меня та же печальная участь? В общем, я твердо решил отказаться от участия в ветеранских соревнованиях и в первые дни после несчастья не выходил на стадион даже для лёгкой разминки.
Случившееся с моим другом отчасти можно было объяснить образом жизни, который он вёл после ухода из спорта и перехода к деятельности бизнесмена с сопутствующими ей стрессами, корпоративными вечеринками и тому подобным. Но это объяснение не снимало мои сомнения и переживания. Они теперь дополнились ещё и неприятными физическими ощущениями, связанными с прекращением мною регулярных и интенсивных занятий спортом. В один прекрасный день я заставил себя выйти на лёгкую пробежку в парк. Однако стоило мне только начать привычный бег трусцой, как моментально в памяти всплыла картинка нашего совместного с погибшим приятелем бега по стадиону пять дней назад и я почти физически почувствовал его падающую фигуру сбоку от себя. Всё, связанное с его смертью и моим восприятием её, моментально всколыхнулось в сознании: и его синеющие губы, и сжатые в судороге руки, и хрипы из груди. И беспомощная фигурка его жены, и моё обострённое ощущение вины. Сердце забилось в судорожном ритме, и мне пришлось остановиться, чтобы успокоиться. Ещё через день, с трудом освободившись от мучивших меня тяжёлых мыслей, я бежал по дорожке стадиона в Лужниках. Вдруг передо мной возникли высокие мягкие маты для прыжков в высоту с крупной надписью на них фирмы-производителя «ДИМА-СПОРТ» – и неожиданное напоминание о погибшем друге мгновенно перечеркнуло все мои рациональные объяснения происшедшего с ним. Я начинал представлять, как ЭТО будет со мной, сердце будто останавливалось, происходило ужасное головокружение, и я едва не падал на тартановую дорожку стадиона. Надо было что-то делать, но я не знал что.
Спасительное решение пришло столь же неожиданно, как накатывали на меня напоминания о Диминой смерти и связанные с ней тяжёлые мысли.
– А почему же мне не принять участие в этих соревнованиях? – подумалось совершенно неожиданно. – Ведь я более пяти лет участвую в них зимой и летом, и ничего со мной не случилось. Более того, подготовка к ним, как и они сами, доставляют мне массу положительных эмоций и удовольствия. И я уже столько времени посвятил подготовке к очередному старту! К тому же и Дима тоже мечтал в них поучаствовать, откладывая это, правда, на будущее. Да ведь теперь, после его смерти на стадионе, я просто обязан в память о нём непременно пробежать на соревнованиях нашу с ним любимую спринтерскую дистанцию в двести метров. И не просто пробежать, а победить. И не просто победить, а посвятить эту победу безвременно ушедшему другу, с которым мы долгие годы были связаны любовью к лёгкой атлетике. А там пусть будет что будет. От судьбы не уйдёшь.
Как только всё это связалось в моей голове, мне вдруг стало очень легко и спокойно. Сразу вспомнился давний французский фильм «Большой приз» о профессиональных гонщиках из «Формулы-1» и слова главного героя, которого играл замечательный французский актёр Ив Монтан: «Если бы кто-нибудь из нас хоть на мгновение представил себе, что с ним будет, если он на полной скорости врежется в дерево, то он никогда не сел бы за руль болида. Поэтому, когда я вижу подобное, я… увеличиваю скорость!» Выход был найден, решение принято, и надо было теперь просто претворять его в жизнь. Оставшуюся неделю до чемпионата России я провёл в привычных для себя тренировках к предстоящему соревнованию, быстро набрав потерянную было форму. Воспоминания об умершем у меня на руках друге, конечно, не исчезли – тем более на дорожке стадиона, без которого ни он, ни я не могли жить, но теперь переживания стали значительно легче. Они были окрашены в более спокойный цвет целью, которую я не имел права не достигнуть.
Эта золотая медаль за первое место в беге на двести метров на чемпионате России среди ветеранов того года висит у меня вместе со всеми остальными легкоатлетическими наградами, завоёванными на протяжении жизни. Она имеет особую цену и смысл. Прежде всего, приняв нужное решение и направив свои силы на достижение поставленной цели, я смог переключиться с предельно экстремальной и опасной для себя ситуации на активное достижение поставленной цели и преодолеть таким образом тяжёлое стрессовое состояние, вызванное смертью друга, которое не давало мне нормально жить. А ещё, когда я смотрю на выигранную тогда медаль, то сразу вспоминаю своего погибшего товарища и он продолжает жить в моих мыслях и сердце. Память об ушедшем человеке может быть и такой.
Глава 2. Терпение
Из всех инстинктов, присущих человеку как биологическому виду, утоление голода является одним из самых сильных. Поставить его можно рядом с сохранением жизни и таким мощным движителем эволюции и существования вида, как продолжение рода. Великий учёный, основоположник психоанализа Зигмунд Фрейд неспроста говорил: «Любовь и голод правят миром». Так что, хотя в эпиграфе к этой главе Кафка и представляет своего героя существом, начисто освободившимся от этой преследующей человека всю жизнь обузы – постоянной необходимости набивать свой желудок какой-то едой, – да ещё пребывающим в состоянии хронического, абсолютного голода с видимым удовольствием, думаю, сие удивляющее описание стоит отнести к области художественного вымысла, нежели принимать за реальность.
Посмотрите, как ведут себя долго не евшие животные, попробуйте сами пожить без еды день-другой – и вы убедитесь, что это испытание не из простых. Длительное полуголодное, а уж тем более голодное существование может разрушающе подействовать на здоровье (в том числе и психическое). Так что продолжительное лишение пищи определённо является для человека чрезвычайной, весьма тяжёлой травмирующей ситуацией.
Неспроста проникшая уже, кажется, во все сферы нашей жизни навязчивая реклама наполовину посвящена тому, что отправляется в желудок. То же касается и количества окружающих нас магазинов. На их посещение, приготовление из купленных продуктов всевозможных блюд, а затем их поедание мы тратим не менее трети своей жизни – чуть ли не столько же, сколько на сон! Вкусив с прогрессом цивилизации прелестей разнообразного питания, человечество отдаётся утолению голода – этому жизненно необходимому и, как оказалось, очень приятному процессу – с особым энтузиазмом и даже с каким-то остервенением, доставая доступные для переваривания объекты с поверхности земли и из-под неё, из рек и озёр, с ветвей деревьев и морских глубин. Разве только из космоса нет у нас блюд на столе, да и то только лишь потому, что ничего съедобного в нём пока не нашли. Но, уверен, как только достигнем мы других планет, обнаружим там что-то пригодное в пищу – полетят оттуда на Землю звездолёты с баснословно дорогой, экзотической и оттого ещё более желанной пищей.
Количество национальных кухонь и блюд, приготавливаемых даже из одних и тех же продуктов, не поддаётся счёту. Тема еды – наряду с описаниями природы или любовными сценами – занимает весьма почётное место в произведениях художников и поэтов, кинорежиссёров и прозаиков. Вот послушайте, как, например, отрабатывает её великий Гоголь в бессмертном своём произведении «Мёртвые души». Во второй части романа его главный герой Чичиков попадает в гости к жизнерадостному помещику Петру Петровичу Петуху, обожающему поесть, и после обильных и разнообразных пищевых возлияний в обед, ужин и во всё остальное свободное время оказывается к ночи в комнате, примыкающей к кабинету хозяина. И, засыпая, едва дыша при этом от обильного ужина, слышит он, как тот заказывает повару на утро ранний завтрак:
«Да кулебяку сделай на четыре угла. В один угол положи ты мне щёки осетра да вязигу, в другой запусти гречневой кашицы, да грибочков с лучком, да молок сладких, да мозгов, да ещё чего знаешь там этакого… Да чтобы с одного боку она, понимаешь, зарумянилась бы, а с другого пусти её полегче. Да исподку-то, исподку-то, понимаешь, пропеки её так, чтобы рассыпалась, чтобы всю её проняло, знаешь, соком, чтобы и не услышал её во рту – как снег бы растаяла… Да сделай ты мне свиной сычуг. Положи в серёдку кусочек льду, чтобы он взбухнул хорошенько. Да чтобы к осетру обкладка, гарнир-то, гарнир-то чтобы был побогаче! Обложи его раками, да поджаренной маленькой рыбкой, да проложи фаршецом из снеточков, да подбавь мелкой сечки, хренку, да груздочков, да репушки, да морковки, да бобков, да нет ли ещё там какого коренья?.. Подпусти и брюкву и свёклу. А к жаркому ты сделай мне вот какую обкладку…»
Ей-богу, сколько читаю эти строки – всякий раз возникает томление в желудке, неудержимо текут слюнки и начинает кружиться голова. Оно, конечно, писано великим мастером, но и предмет-то писания, согласитесь, каков! Да, неотделим человек от пищи, как река от берегов. И всё же…
Всё же случается, что приходится ему голодать. И не только по вине обстоятельств – засух, неурожаев, войн да прочих внешних катаклизмов, – но, что особенно поразительно, по собственной инициативе!
Мишель Монтень в своих «Опытах» описывает удивительный случай с неким Помпонием Аттиком, жившим в последнем веке до нашей эры. Тяжело заболев, он призвал к себе своего тестя Агриппу и ещё двух-трёх друзей и сказал им, что принял решение отказаться от пищи. Так как он понял, что лечение ему не поможет и что всё, что он делает, дабы продлить себе жизнь, вместе с тем продлевает и усиливает его страдания, он принял решение разом положить конец всему, умерев от голода. Несчастный больной попросил пришедших одобрить его необычное решение и уж во всяком случае не разубеждать его воздержаться от такого шага. Монтень не пишет, чем был болен этот человек, – только то, что взамен мук и страданий от болезни он избрал для себя голодную смерть. Однако, сознательно отказавшись от пищи и ожидая скорой кончины, он получил совершенно неожиданный и потрясающий результат: исцелился! Средство, применённое для ухода из жизни, вдруг возвратило ему здоровье.
Ныне точно известно, что для древних врачевателей подобное парадоксальное явление, донесённое до нас Монтенем, – воздержание от пищи излечивает – не было откровением. Это старо как мир и активно применяется в наше время. Долгий российский опыт использования в медицине метода лечебного голодания (по-научному его предусмотрительно не называют настораживающим и, возможно даже, пугающим словом «голодание», а заменяют более умеренным выражением «разгрузочно-диетическая терапия»), накопленный профессором Юрием Николаевым и его единомышленниками, привёл к появлению во многих лечебных учреждениях специальных отделений и попыткам лечить с его помощью всё новые и новые заболевания. В том числе и трудно излечиваемые традиционными методами недуги из области нервно-психических, дерматологических, аллергических и геронтологических расстройств. Тысячи и тысячи больных прошли курсы частичного или полного воздержания от пищи в стационарных условиях, и число излечившихся с помощью лечебного голодания (навсегда или временно) довольно велико. Правда, разговоры и споры о его эффективности или опасности идут и по сей день. Я не хочу касаться здесь особенностей физиологического и биохимического воздействия голодания на организм человека, как и подробно останавливаться на немалых трудностях долгого воздержания от пищи. Кто не верит – пусть, повторяю, попробует ничего не есть дня два-три. Хочу ещё раз напомнить, что голодание (тем более длительное) является нелёгким испытанием для любого живого существа, и перейти к основной теме этой главы.
Итак, с одной стороны – потрясающие возможности выдерживания человеком долгого лишения пищи и особый лечебный эффект такого запрограммированного голодания, с другой – десятки, сотни случаев попадания человека в условия, когда приходится оставаться без еды, без огня и спасать свою жизнь, надеясь только на удачу, счастливый случай. Потерпевшие бедствие моряки и рыбаки, военные лётчики, туристы, когда группа вдали от населённого пункта остаётся вдруг без продовольствия (опрокинулась байдарка со всем провиантом, уничтожил припасы медведь и тому подобное), – сколько людей ежегодно по тем или иным причинам оказываются наедине с такой вроде бы ласковой и манящей издалека природой, но в подобных обстоятельствах становящейся вдруг страшной и неизвестной?! Попав в такую ситуацию, многие, выясняется, не способны преодолеть её и, случается, даже гибнут. Почему гибнут? Ведь человек так силён, такие огромные возможности заложены в нём!
«Я пришёл к убеждению, – писал в 1964 году известный французский путешественник Ален Бомбар, – что в отдельных случаях человек может перешагнуть через все нормы, обусловленные физиологией, и всё-таки остаться в живых… Жертвы кораблекрушений, погибшие преждевременно, я знаю: вас убило не море, вас убил не голод, вас убила не жажда!.. Вы умерли от страха…»
Добавить к этому ещё нужно – и… от незнания. Незнания собственных возможностей и того, как правильно ими распорядиться.
А нельзя ли, зная уже так много о возможностях человека длительно переносить голод, выработать для подобных случаев конкретные и доступные для каждого рекомендации? Чтобы любой человек хорошо представлял себе, что он может, на что ему рассчитывать и как себя вести, попади он в критическую ситуацию. Существуют же чёткие инструкции действий на случай внезапного пожара, неожиданно начавшегося землетрясения. Однако одно дело – голодать, лёжа в постели, под наблюдением опытного врача, и совсем иное – оказаться совсем без пищи в тот момент, когда надо активно заботиться о своём спасении, двигаться к ближайшему жилью, людям. Реально ли соединение двух таких нагрузок? Оказывается, да!
«…День третий. Подъём, как обычно, в 6:00… Уже забылось, что такое еда… Сегодня мы размахнулись на 29 километров, и особой усталости я не замечаю. Даже, наоборот, иду на полном расслаблении – получается довольно легко.
…День четвёртый. Под вечер ко мне пришли силы, и я с большим удовольствием потренировался, дал нагрузку рукам. Бодрость вернулась не только ко мне – все ребята сидят у костра и поют под гитару.
«Споткнулся», – мелькнула самая первая мысль, но вслед за этим я понял, что он падает совсем не так, как это бывает при спотыкании. Обычно в подобной ситуации, внезапно теряя равновесие, человек выбрасывает вперёд ногу или руку, чтобы не упасть на землю. А здесь было нечто иное – Дима падал как подкошенный: всем телом и лицом вниз. «Нет, он не споткнулся», – сменилась первая спокойная мысль на тревожную. И тут же в районе сердца у меня как-то странно защемило. Такого тоскливого ощущения я раньше не испытывал никогда.
Он свалился на дорожку с поджатыми к поясу руками, сильно ударившись о её чёрную твёрдую резину левой стороной лица.
– Дима, Дима, что с тобой, что случилось?! – бросились мы к нему, пытаясь поднять.
Но он не только не поднимался, но и будто вообще не слышал наших тревожных вопросов. Удалось лишь перевернуть его лицом вверх. Наш товарищ, только что спокойно бежавший рядом и непринуждённо болтавший с нами, лежал теперь на дорожке стадиона с открытыми глазами, судорожно, с хрипом дыша и наполовину сжав пальцы обеих рук. Мы пытались до него достучаться – хлопали по щекам, трепали за волосы, брали за руки и сжимали пальцы, желая вызвать его ответное пожатие, но всё было напрасно. Дима никак не реагировал. Он будто один на один схватился с каким-то внезапно напавшим на него, невидимым нам страшным врагом, и борьба эта не оставляла сил ни для каких других действий, в том числе и для ответов нам.
Мы ещё не сознавали, что случилось нечто страшное и непоправимое, и поначалу пытались добиться от него хоть какой-то ответной реакции, однако все наши усилия привести Диму в чувство были напрасны. Надо было немедленно вызывать скорую помощь. Это мы сообразили очень быстро, но, как назло, мобильные телефоны вместе с вещами находились на противоположном конце стадиона, и мы с Валерой не могли оторваться от лежащего товарища, чтобы побежать за ними. К счастью, совсем недалеко от нас тренировалась группа одного из наших общих знакомых тренеров по лёгкой атлетике – и он сам, и его ребята быстро подбежали к нам, и кто-то уже набирал по мобильнику телефон «скорой». Несмотря на полную безысходность, жизнь ещё была в Диме, и, не в состоянии привести его в сознание, мы все свои силы направили на её поддержание. Для чего перевернули лежащего на боку товарища на спину и начали делать искусственное дыхание, разводя его руки в стороны и надавливая на грудную клетку в ритме дыхания. Кто-то из подбежавших молодых ребят вспомнил, как их этому недавно учили в школе на ОБЖ, и даже попытался сделать искусственное дыхание изо рта в рот. В момент переворачивания я увидел на краю губ Димы кровь и сначала подумал, что он прикусил язык или губу. Но сквозь хриплое судорожное дыхание слышались какие-то булькающие звуки в груди, и вскоре я понял, что кровь оттуда. Это был совсем плохой признак, означавший по моим биологическим познаниям кровоизлияние в лёгких. И значит, искусственное дыхание тут вряд ли поможет. Вдобавок к этому его пальцы начали синеть и холодеть. Мы пытались делать и массаж сердца. Всё было напрасно. Постепенно дыхание Димы становилось всё глуше, а пульс вообще не прослушивался. Внезапно напавший на него страшный враг, похоже, брал верх.
Машина скорой помощи появилась минут через двадцать пять после звонка. Уже по тому, как подошёл врач к Диме, осмотрел его и пытался нащупать пульс, я понял, что всё кончено. Его характерное покачивание головой в сторону медсестры после попыток найти пульс подтвердило мои опасения. Они даже не доставали никаких лекарств и не делали никаких уколов.
– Тромб, – лаконично и страшно безысходно подвёл итог врач. – Судя по всему, у него оторвался тромб и закупорил какой-то из крупных сосудов в сердце. Такое могло случиться когда угодно и где угодно.
Мы рассказали, как всё произошло и что пытались делать, чтобы помочь нашему товарищу, но врач категорично отверг наши сомнения относительно правильных или неправильных действий.
– Вы ничего бы и не сделали. Он умер практически сразу после падения. В такой ситуации помочь человеку можно только в том случае, если произошло это в больнице, да и то, если его успеют быстро доставить в реанимацию…
Последующие события того вечера прошли как в тумане. Каждое из них будто вырывается из этого тумана и быстро исчезает в нём. А через весь этот туман рефреном проходит точащая меня мысль о том, что трагедия произошла именно на тренировке. И хотя случилось это не во время интенсивного бега на двести метров, а во время бега трусцой, я никак не могу освободиться от чувства вины: будто происшедшее неким образом связано с какими-то моими действиями, а не с тем, что произошло с самим моим другом. И все выплывающие из тумана эпизоды в той или иной мере имеют отношение к этой моей вине – подтверждают или опровергают её.
Вот возникает подошедший ещё до приезда врачей один из тренеров, который отлично знает и меня, и Диму. Я почему-то ожидаю от него укоров, а он вдруг тихо говорит мне: «Вот она – эта потогонная система тренировок вашего тренера! Сначала Инна, теперь Дима… Мой тебе совет: заканчивай со своими ветеранскими соревнованиями. Надо очень спокойно и умеренно заниматься спортом в нашем возрасте. А там ведь и эмоции соревновательные, и серьёзные физические нагрузки». И я тут же решаю не бежать на предстоящих ветеранских соревнованиях, к которым готовился в последнее время и одной из подготовительных тренировок к которым была сегодняшняя. Причём не знаю и сам, почему так решаю: то ли опасаясь за собственное здоровье, то ли чтобы не оскорблять память о погибшем на стадионе друге.
Затем в памяти всплывает, как появившаяся милиция вызывает меня к себе в машину и опрашивает в качестве свидетеля. После этого вдруг – эпизод звонка Диминой жене, который не решались делать ни я, ни Валера. И в итоге звонит ей по мобильному милиционер и говорит почти не дрогнувшим голосом после уточнения фамилии, имени и родства: «Вам надо сейчас приехать в университет, где находится ваш муж… Нет-нет, ничего страшного не случилось, но вам надо приехать, чтобы забрать его… Да-да, это на стадионе… Приезжайте, мы всё объясним». Я пытаюсь представить, каково сейчас ей, и у меня это не получается.
А потом, ожидая приезда жены Димы, мы обсуждаем происшедшее с Валерой, и я, не в силах освободиться от навалившегося на меня чувства вины, корю себя за то, что зря согласился бежать с Димой двести метров. И, наконец, появление Аллы, которая, конечно же, поняла уже по разговору с милиционером, что с её мужем случилось что-то страшное. Но до того, пока не увидела его бездыханное тело на дорожке стадиона, она не верила, не хотела верить, что произошло самое страшное, самое необратимое, самое безысходное. Её успокаивает приехавший с ней её отец, и Валера, и я. Но она безутешна и сквозь ужас происшедшего и какой-то ступор говорит нам и скорее мне: «Зачем вы поехали сегодня тренироваться? Ведь он же такой неугомонный, такой азартный – он решил перед вами покрасоваться и вот…»
Уже в темноте приезжает перевозка, и на Диму, который продолжает лежать на дорожке стадиона, надевают чёрный клеёнчатый мешок и увозят. Тут я вдруг вспоминаю о своей жене – уже ведь ночь почти, я обещал быть дома около восьми и в кошмаре происшедшего не сообщил, что задерживаюсь. Звоню ей и, насколько это возможно, спокойно говорю, что со мной всё в порядке, но произошло нечто, что меня задержало, о чем расскажу, когда приеду. И только в половине первого ночи я оказываюсь дома и могу немного успокоиться, попытаться осмыслить происшедшее, рассказать обо всём Гале, которая очень хорошо знает Диму, – мы ведь вместе занимались лёгкой атлетикой в студенческие годы, а потом часто встречались на стадионе. Сделать всё это у меня получилось только после стакана водки. Но даже после него я долго не мог заснуть и только под утро забылся в сумбуре ночных мыслей, состоящих из воспоминаний о своей долгой спортивной жизни, последней нашей тренировке и картинок встреч с погибшим товарищем.
Прошедшие до похорон моего приятеля трое суток стали продолжением этого сна наяву, за исключением того, что надо было что-то делать из повседневной работы, куда-то ходить и определить место внезапной смерти Димы в моей жизни. Вот тут-то и было самое трудное – незнакомое мне доселе смешение негативных, болезненных ощущений из совершенно разных сфер человеческого бытия. Оно заключалось в том, что на меня накатывали то волны личной вины за уход из жизни друга, то волны реальной опасности за собственную жизнь. Ведь это я невольно способствовал втягиванию Димы в периодические для меня и нерегулярные для него тренировки, и вместе со мной бежал он свои последние метры по дорожке стадиона. А если бы не тренировались мы с ним время от времени, если бы не побежал он на последней тренировке со мной двухсотметровую дистанцию, соревнуясь в скорости, – кто знает, может, был бы он жив? И ведь мы с ним бок о бок, да ещё и по одной изнурительной методике тренировались в прошлом у одного тренера, а за полтора месяца до его смерти умерла Инна – ещё одна спортсменка из нашей же группы. А не ждёт ли поэтому и меня та же печальная участь? В общем, я твердо решил отказаться от участия в ветеранских соревнованиях и в первые дни после несчастья не выходил на стадион даже для лёгкой разминки.
Случившееся с моим другом отчасти можно было объяснить образом жизни, который он вёл после ухода из спорта и перехода к деятельности бизнесмена с сопутствующими ей стрессами, корпоративными вечеринками и тому подобным. Но это объяснение не снимало мои сомнения и переживания. Они теперь дополнились ещё и неприятными физическими ощущениями, связанными с прекращением мною регулярных и интенсивных занятий спортом. В один прекрасный день я заставил себя выйти на лёгкую пробежку в парк. Однако стоило мне только начать привычный бег трусцой, как моментально в памяти всплыла картинка нашего совместного с погибшим приятелем бега по стадиону пять дней назад и я почти физически почувствовал его падающую фигуру сбоку от себя. Всё, связанное с его смертью и моим восприятием её, моментально всколыхнулось в сознании: и его синеющие губы, и сжатые в судороге руки, и хрипы из груди. И беспомощная фигурка его жены, и моё обострённое ощущение вины. Сердце забилось в судорожном ритме, и мне пришлось остановиться, чтобы успокоиться. Ещё через день, с трудом освободившись от мучивших меня тяжёлых мыслей, я бежал по дорожке стадиона в Лужниках. Вдруг передо мной возникли высокие мягкие маты для прыжков в высоту с крупной надписью на них фирмы-производителя «ДИМА-СПОРТ» – и неожиданное напоминание о погибшем друге мгновенно перечеркнуло все мои рациональные объяснения происшедшего с ним. Я начинал представлять, как ЭТО будет со мной, сердце будто останавливалось, происходило ужасное головокружение, и я едва не падал на тартановую дорожку стадиона. Надо было что-то делать, но я не знал что.
Спасительное решение пришло столь же неожиданно, как накатывали на меня напоминания о Диминой смерти и связанные с ней тяжёлые мысли.
– А почему же мне не принять участие в этих соревнованиях? – подумалось совершенно неожиданно. – Ведь я более пяти лет участвую в них зимой и летом, и ничего со мной не случилось. Более того, подготовка к ним, как и они сами, доставляют мне массу положительных эмоций и удовольствия. И я уже столько времени посвятил подготовке к очередному старту! К тому же и Дима тоже мечтал в них поучаствовать, откладывая это, правда, на будущее. Да ведь теперь, после его смерти на стадионе, я просто обязан в память о нём непременно пробежать на соревнованиях нашу с ним любимую спринтерскую дистанцию в двести метров. И не просто пробежать, а победить. И не просто победить, а посвятить эту победу безвременно ушедшему другу, с которым мы долгие годы были связаны любовью к лёгкой атлетике. А там пусть будет что будет. От судьбы не уйдёшь.
Как только всё это связалось в моей голове, мне вдруг стало очень легко и спокойно. Сразу вспомнился давний французский фильм «Большой приз» о профессиональных гонщиках из «Формулы-1» и слова главного героя, которого играл замечательный французский актёр Ив Монтан: «Если бы кто-нибудь из нас хоть на мгновение представил себе, что с ним будет, если он на полной скорости врежется в дерево, то он никогда не сел бы за руль болида. Поэтому, когда я вижу подобное, я… увеличиваю скорость!» Выход был найден, решение принято, и надо было теперь просто претворять его в жизнь. Оставшуюся неделю до чемпионата России я провёл в привычных для себя тренировках к предстоящему соревнованию, быстро набрав потерянную было форму. Воспоминания об умершем у меня на руках друге, конечно, не исчезли – тем более на дорожке стадиона, без которого ни он, ни я не могли жить, но теперь переживания стали значительно легче. Они были окрашены в более спокойный цвет целью, которую я не имел права не достигнуть.
Эта золотая медаль за первое место в беге на двести метров на чемпионате России среди ветеранов того года висит у меня вместе со всеми остальными легкоатлетическими наградами, завоёванными на протяжении жизни. Она имеет особую цену и смысл. Прежде всего, приняв нужное решение и направив свои силы на достижение поставленной цели, я смог переключиться с предельно экстремальной и опасной для себя ситуации на активное достижение поставленной цели и преодолеть таким образом тяжёлое стрессовое состояние, вызванное смертью друга, которое не давало мне нормально жить. А ещё, когда я смотрю на выигранную тогда медаль, то сразу вспоминаю своего погибшего товарища и он продолжает жить в моих мыслях и сердце. Память об ушедшем человеке может быть и такой.
Глава 2. Терпение
Только он один знал – чего не ведали даже посвящённые, – как, в сущности, легко голодать. На свете нет ничего легче. И он говорил об этом совершенно открыто, но ему никто не верил, – в лучшем случае его слова объясняли скромностью, но большинство усматривало в них саморекламу или считало его шарлатаном, которому, конечно же, легко голодать, потому что он знает, как облегчить свою задачу, да ещё имеет наглость в этом признаваться…
Франц Кафка «Голодарь»
Посмотрите, как ведут себя долго не евшие животные, попробуйте сами пожить без еды день-другой – и вы убедитесь, что это испытание не из простых. Длительное полуголодное, а уж тем более голодное существование может разрушающе подействовать на здоровье (в том числе и психическое). Так что продолжительное лишение пищи определённо является для человека чрезвычайной, весьма тяжёлой травмирующей ситуацией.
Неспроста проникшая уже, кажется, во все сферы нашей жизни навязчивая реклама наполовину посвящена тому, что отправляется в желудок. То же касается и количества окружающих нас магазинов. На их посещение, приготовление из купленных продуктов всевозможных блюд, а затем их поедание мы тратим не менее трети своей жизни – чуть ли не столько же, сколько на сон! Вкусив с прогрессом цивилизации прелестей разнообразного питания, человечество отдаётся утолению голода – этому жизненно необходимому и, как оказалось, очень приятному процессу – с особым энтузиазмом и даже с каким-то остервенением, доставая доступные для переваривания объекты с поверхности земли и из-под неё, из рек и озёр, с ветвей деревьев и морских глубин. Разве только из космоса нет у нас блюд на столе, да и то только лишь потому, что ничего съедобного в нём пока не нашли. Но, уверен, как только достигнем мы других планет, обнаружим там что-то пригодное в пищу – полетят оттуда на Землю звездолёты с баснословно дорогой, экзотической и оттого ещё более желанной пищей.
Количество национальных кухонь и блюд, приготавливаемых даже из одних и тех же продуктов, не поддаётся счёту. Тема еды – наряду с описаниями природы или любовными сценами – занимает весьма почётное место в произведениях художников и поэтов, кинорежиссёров и прозаиков. Вот послушайте, как, например, отрабатывает её великий Гоголь в бессмертном своём произведении «Мёртвые души». Во второй части романа его главный герой Чичиков попадает в гости к жизнерадостному помещику Петру Петровичу Петуху, обожающему поесть, и после обильных и разнообразных пищевых возлияний в обед, ужин и во всё остальное свободное время оказывается к ночи в комнате, примыкающей к кабинету хозяина. И, засыпая, едва дыша при этом от обильного ужина, слышит он, как тот заказывает повару на утро ранний завтрак:
«Да кулебяку сделай на четыре угла. В один угол положи ты мне щёки осетра да вязигу, в другой запусти гречневой кашицы, да грибочков с лучком, да молок сладких, да мозгов, да ещё чего знаешь там этакого… Да чтобы с одного боку она, понимаешь, зарумянилась бы, а с другого пусти её полегче. Да исподку-то, исподку-то, понимаешь, пропеки её так, чтобы рассыпалась, чтобы всю её проняло, знаешь, соком, чтобы и не услышал её во рту – как снег бы растаяла… Да сделай ты мне свиной сычуг. Положи в серёдку кусочек льду, чтобы он взбухнул хорошенько. Да чтобы к осетру обкладка, гарнир-то, гарнир-то чтобы был побогаче! Обложи его раками, да поджаренной маленькой рыбкой, да проложи фаршецом из снеточков, да подбавь мелкой сечки, хренку, да груздочков, да репушки, да морковки, да бобков, да нет ли ещё там какого коренья?.. Подпусти и брюкву и свёклу. А к жаркому ты сделай мне вот какую обкладку…»
Ей-богу, сколько читаю эти строки – всякий раз возникает томление в желудке, неудержимо текут слюнки и начинает кружиться голова. Оно, конечно, писано великим мастером, но и предмет-то писания, согласитесь, каков! Да, неотделим человек от пищи, как река от берегов. И всё же…
Всё же случается, что приходится ему голодать. И не только по вине обстоятельств – засух, неурожаев, войн да прочих внешних катаклизмов, – но, что особенно поразительно, по собственной инициативе!
Мишель Монтень в своих «Опытах» описывает удивительный случай с неким Помпонием Аттиком, жившим в последнем веке до нашей эры. Тяжело заболев, он призвал к себе своего тестя Агриппу и ещё двух-трёх друзей и сказал им, что принял решение отказаться от пищи. Так как он понял, что лечение ему не поможет и что всё, что он делает, дабы продлить себе жизнь, вместе с тем продлевает и усиливает его страдания, он принял решение разом положить конец всему, умерев от голода. Несчастный больной попросил пришедших одобрить его необычное решение и уж во всяком случае не разубеждать его воздержаться от такого шага. Монтень не пишет, чем был болен этот человек, – только то, что взамен мук и страданий от болезни он избрал для себя голодную смерть. Однако, сознательно отказавшись от пищи и ожидая скорой кончины, он получил совершенно неожиданный и потрясающий результат: исцелился! Средство, применённое для ухода из жизни, вдруг возвратило ему здоровье.
Ныне точно известно, что для древних врачевателей подобное парадоксальное явление, донесённое до нас Монтенем, – воздержание от пищи излечивает – не было откровением. Это старо как мир и активно применяется в наше время. Долгий российский опыт использования в медицине метода лечебного голодания (по-научному его предусмотрительно не называют настораживающим и, возможно даже, пугающим словом «голодание», а заменяют более умеренным выражением «разгрузочно-диетическая терапия»), накопленный профессором Юрием Николаевым и его единомышленниками, привёл к появлению во многих лечебных учреждениях специальных отделений и попыткам лечить с его помощью всё новые и новые заболевания. В том числе и трудно излечиваемые традиционными методами недуги из области нервно-психических, дерматологических, аллергических и геронтологических расстройств. Тысячи и тысячи больных прошли курсы частичного или полного воздержания от пищи в стационарных условиях, и число излечившихся с помощью лечебного голодания (навсегда или временно) довольно велико. Правда, разговоры и споры о его эффективности или опасности идут и по сей день. Я не хочу касаться здесь особенностей физиологического и биохимического воздействия голодания на организм человека, как и подробно останавливаться на немалых трудностях долгого воздержания от пищи. Кто не верит – пусть, повторяю, попробует ничего не есть дня два-три. Хочу ещё раз напомнить, что голодание (тем более длительное) является нелёгким испытанием для любого живого существа, и перейти к основной теме этой главы.
Итак, с одной стороны – потрясающие возможности выдерживания человеком долгого лишения пищи и особый лечебный эффект такого запрограммированного голодания, с другой – десятки, сотни случаев попадания человека в условия, когда приходится оставаться без еды, без огня и спасать свою жизнь, надеясь только на удачу, счастливый случай. Потерпевшие бедствие моряки и рыбаки, военные лётчики, туристы, когда группа вдали от населённого пункта остаётся вдруг без продовольствия (опрокинулась байдарка со всем провиантом, уничтожил припасы медведь и тому подобное), – сколько людей ежегодно по тем или иным причинам оказываются наедине с такой вроде бы ласковой и манящей издалека природой, но в подобных обстоятельствах становящейся вдруг страшной и неизвестной?! Попав в такую ситуацию, многие, выясняется, не способны преодолеть её и, случается, даже гибнут. Почему гибнут? Ведь человек так силён, такие огромные возможности заложены в нём!
«Я пришёл к убеждению, – писал в 1964 году известный французский путешественник Ален Бомбар, – что в отдельных случаях человек может перешагнуть через все нормы, обусловленные физиологией, и всё-таки остаться в живых… Жертвы кораблекрушений, погибшие преждевременно, я знаю: вас убило не море, вас убил не голод, вас убила не жажда!.. Вы умерли от страха…»
Добавить к этому ещё нужно – и… от незнания. Незнания собственных возможностей и того, как правильно ими распорядиться.
А нельзя ли, зная уже так много о возможностях человека длительно переносить голод, выработать для подобных случаев конкретные и доступные для каждого рекомендации? Чтобы любой человек хорошо представлял себе, что он может, на что ему рассчитывать и как себя вести, попади он в критическую ситуацию. Существуют же чёткие инструкции действий на случай внезапного пожара, неожиданно начавшегося землетрясения. Однако одно дело – голодать, лёжа в постели, под наблюдением опытного врача, и совсем иное – оказаться совсем без пищи в тот момент, когда надо активно заботиться о своём спасении, двигаться к ближайшему жилью, людям. Реально ли соединение двух таких нагрузок? Оказывается, да!
«…День третий. Подъём, как обычно, в 6:00… Уже забылось, что такое еда… Сегодня мы размахнулись на 29 километров, и особой усталости я не замечаю. Даже, наоборот, иду на полном расслаблении – получается довольно легко.
…День четвёртый. Под вечер ко мне пришли силы, и я с большим удовольствием потренировался, дал нагрузку рукам. Бодрость вернулась не только ко мне – все ребята сидят у костра и поют под гитару.