Валерий Шитуев. Хроники ускоренного сердцебиения (сборник)

   В быстротечный кровавый замес.
   Шерсть вздымалась от боли и срасти,
   И в глазах отражались нули,
   Все смешалось – и глотки и пасти
   На утоптанных комьях земли.
 
   Два самца из единого круга,
   Живота своего не щадя,
   Долго рвали на части друг друга
   За высокое званье вождя.
   Два бойца бились в яростной сече
   Под прищуром коварной луны,
   В этой спорной дилемме извечной,
   Выгрызали подарок судьбы.
 
   И рубились, решая все время
   Кто из нас в грозной стае чужак,
   Кто сумеет нести это бремя
   Под коротким названьем «вожак»…
   Подлетали хвосты при ударах
   У столпившихся самок вокруг,
   И в зрачках бесновато упрямых
   Отражался косматый их друг.
 
   Полукругом, обнявшись руками,
   Так, что ногти впивались в ладонь,
   Наши женщины дико кричали
   А в глазах тот же адский огонь…
   Где-то звезды в тумане мерцали
   В дальних водах Вселенской реки,
   Их проблемы Земли не смущали —
   Есть над ними свои Вожаки.

Не поэт

   Я думал он поэт… Он не писал стихов,
   Но как любил вино, каких имел врагов,
   А сколько женских глаз грустили по утрам,
   И сколько женских тел легло к его ногам.
 
   Я думал он поэт… Ведь он любил рассвет,
   Купался в свете звезд уже немало лет,
   Встречал весною птиц и в стае на пари,
   Не напрягая грудь, держал октавы три.
 
   Я думал он поэт… Каких он знал друзей!
   Из них с мадам Тюссо он мог создать музей,
   Ведь так удобно вверх скакать по головам,
   А грязный старый шлам сдавать в утиль к «мадам».
 
   Я знаю почему он не писал стихов…
   Ведь он любил себя. Любил – и был таков!
   А в сердце пустота, и на душе замок,
   И ангел бился зря – ключ подобрать не смог.
 
   Нельзя родить ручей, не проливая слез,
   Нельзя поэтом стать, когда в душе мороз,
   Нельзя писать стихи без крови, не спеша,
   Нельзя дарить любовь, когда молчит душа…

Тироль

 
   Тихо дремлют Тирольские Альпы
   Отдыхают от вечного бега,
   Натянув на лесистые скальпы
   Одеяло из белого снега.
 
   Чуть расслабив бугристые спины
   И гранитные острые плечи,
   Ждут весну под лебяжьей периной
   Каменистые, горные свечи.
 
   Вновь изрезали спящие склоны
   Сноуборды и лыжные трассы.
   И ночами ретраков^[4] колонны
   Топчут плотные снежные массы.
 
   Нарастает в толпе нетерпенье
   У подъемных машин в тесной давке,
   В беготне с первых дней от рожденья
   Словно делаем первые ставки.
   А с вершины, затерянной в тучах,
   И вонзившей свой пик в бесконечность,
   Примостился на каменных кручах
   Одинокий старик, глядя в вечность.
 
   Все внизу так смешно и ничтожно,
   Все замедлено маревом зыбким.
   Даже время течет осторожно,
   Как столетний коньяк из бутылки.
 
   Только сверху, окинув земное,
   Бренной жизни хлебнув в полной мере,
   Вдруг постигнешь на миг все живое
   И заплачешь о правде и вере.

Здравствуй мама

   Поздний вечер. Пустота. Звонок,
   Надоевшей трелью – долгой, длинной,
   Тихий голос: «Как дела, сынок?
   Не звонишь, а я волнуюсь, милый.
   Как здоровье, все ли хорошо?
   Как семья, когда ко мне приедешь?»
   «Здравствуй, мама! Жив пока еще.
   Замотался. Скоро буду. Веришь?»
 
   На столе скопился ворох книг,
   Кипы непрочитанных журналов,
   На работе – сверхурочный сдвиг
   И напрасной беготни навалом.
   Выжат, словно тертый огурец,
   И готов для греческой дзадзики^[5].
   Но когда-же к маме, наконец,
   Загляну под радостные вскрики.
 
   Ей не надо от тебя наград,
   И обновки мало греют спину.
   Твой приезд, подаренный наряд —
   Лишь попытка прикоснуться к сыну.
   Разлохматить кудри на висках,
   Накормить борщом и пирогами,
   Посидеть, обнявшись при свечах, —
   И всего-то захотелось маме.
 
   Мы стареем с каждым новым днем
   И морщины лепят новый образ
   Для нее же все равно – дитем
   Остаемся, несмотря на возраст.
   Поздний вечер. Сумрак. Пустота…
   И печаль скрутила поневоле…
   Вспомнив материнские глаза,
   Я лечу смахнуть ей слезы боли.

Фрак

   А черный ворот ветреного фрака,
   Оставшийся со мною на века,
   Мне говорил: «Какая ж ты собака,
   Вернись ко мне скорее навсегда!»
 
   И фалды сюртука так крепко грели,
   Хотя с тобой не связаны совсем…
   Ох! Как они крутили и вертели
   На том балу, где верили нам всем.
 
   Где нас с тобой улыбками встречали,
   И где шампанское лилось рекой,
   Заочно нас с тобою обвенчали
   И чуть не завлекли в большой запой.
 
   Где черный фрак? Где белая сорочка?
   Где бабочка и трепетный манжет?
   Мне душу прострочила эта строчка,
   И где же мой потерянный корнет?
 
   Который год сдаю сюртук в химчистку,
   Который год я расправляю фрак,
   Мне душу надо сдать бы на очистку —
   Люблю его, а он меня никак!

Мудрость

   Любимой дочери

   Я думал жизнь устроена так криво,
   Что выкрутасов этих не понять —
   Их можно только вежливо принять:
   Невозмутимо, сдержанно, брезгливо —
   И уходить как можно дальше мимо…