Страница:
Уже начинало темнеть, когда я подъехал к шестнадцатиэтажной махине общежития с ярко освещенным стеклянным входом под козырьком. Сидя на ступеньках, молодые латины курили, что-то бойко обсуждая на своем гортанном языке. Входная дверь была вдребезги разбита (кто-то смел осколки в угол), и я в очередной раз восхитился темпераментом вгиковцев – нигде больше не пьют с таким размахом. Что ж, если Заки здесь, то его легко понять.
А он действительно оказался здесь – у давешних экономисток на пятом этаже. Сидел, по-турецки скрестив ноги, посреди разложенного двойного дивана и с чувством исполнял свою любимую песню про «конфетки-бараночки». Одно это уже говорило о хорошей кондиции.
– Брат! – закричал Заки развязно, едва я появился в комнате. – Представь себе, я был прав – Света не экономистка, а киновед. Скажи ему, Света!
Я сел у стола рядом с той самой девушкой, показавшейся мне сейчас даже еще симпатичнее, чем в прошлый раз. Она благосклонно улыбнулась, грациозно налила мне чаю и подтвердила, что учится на киноведческом.
– Здесь я просто в гостях у девочек, а вообще-то мои апартаменты на десятом. Так что приглашаю, заходите, если что.
«Если что»! Я посмотрел на длинные голые ноги Светы и решил, что это самое «если что» случится очень скоро.
– А где же хозяйки? – продолжил я светскую беседу.
– Отправились за спиртным, – лучезарно улыбнулась киноведка. – У нас ведь тут целый детектив: погиб знакомый Заки, и в него тоже стреляли.
– Стреляли? В него?
Если они оба хотели меня удивить, то это им вполне удалось: я едва рот не разинул от удивления. Впрочем, тут же уточнил другой аспект.
– Убитый знакомый, вот как… – Я повернул голову и грозно уставился на Заки, невинно устремившего на меня прозрачные глаза. – Значит ли это, что ты признал в редакторе «Сэра» закадычного дружка, или убит кто-то еще?
Заки вместо ответа предпочел вздохнуть и скромно отвести взор в другую сторону. С милым достоинством он сидел, сложа ручки, все в той же позе турка, глядя куда-то вдаль.
– Никого я не признал, – все же соизволил ответить он наконец. – Просто, раз мы вместе гуляли, значит, были знакомы. Его застрелили, и вот теперь – моя очередь.
– Ты видел входную дверь? – встряла в беседу киновед Света. – Так вот, разбилась она от выстрела. Стреляли, когда Заки заходил в общежитие. Его спасло только то, что он споткнулся. Но, разумеется, об этом никто не знает, кроме нас, – все, включая вахтершу, решили, будто кто-то кинул камень.
Заки все смотрел куда-то мечтательно. Я встал и двинулся к нему, преисполненный решимости силой вытрясти из его тщедушного тела все, начиная с причины внезапного исчезновения из моего дома. Но тут дверь блока распахнулась и ввалилась целая орава девушек и парней – очевидно,
вернулась делегация, отправившаяся за запасом спиртного.
Все закружилось. Немедленно загремела музыка, пространство обеих комнат блока, а также прихожей с ванной и туалетом заполнилось людьми, голосами, визгом. Девушки принялись расставлять на столе бутылки, рюмки и стаканы, танцевать, галдеть и виснуть на парнях, включая меня. Тут мне на помощь пришла Света, усадив рядом с собой и спросив, что я предпочитаю – коньяк, водку или пиво. Я предпочел коньяк.
– За что будем пить? – визгливо выкрикнула щупленькая блондинка в шортах.
– За любовь! – томно замяукали девицы, хихикая.
И мы выпили. За любовь. Потом за женщин. Затем за родителей. И снова за любовь и групповой секс.
Сначала я краем глаза следил за передвижениями Заки, но тот скоро исчез в обществе блондинки в шортах, и я понял, что расследование лучше отложить до утра.
– Хочешь, я покажу тебе свое жилище? – щекотно и горячо прошептала мне на ухо Света, ведя в каком-то сумасшедшем латинском танце. Ее лицо чуть-чуть порозовело, а глаза дивно блестели. Разумеется, я хотел.
Не спрашивайте меня, что было дальше. В памяти сохранились только отдельные видения: я пинаю
закрытые дверцы неработающего лифта, выкрикивая лозунги за свободу лесбийских связей; я поднимаюсь по бесконечной лестнице, при этом прекрасная Света наполовину несет меня на своих плечах – так медсестры выносили раненых с поля боя; я с криком «Кавабунга!» срываю с себя футболку под бурные аплодисменты Светланы; я делаю стойку на голове, а девушка громко смеется. После этого кто-то выключил свет, и я погрузился в нирвану.
Всплывая из глубины сна, уже чувствуя сквозь веки ослепительный свет, я еще помнил все свои сновидения в цвете и звуке, но едва открыл глаза, как образы испарились, и осталось только ощущение сна. Ощущение тревоги.
Несколько минут я просто лежал, глядя в белый потолок маленькой квадратной комнаты, пытаясь вспомнить, где я и с кем. Потом в памяти всплыли главные события минувшего вечера: Заки внезапно исчез из дома; в Заки стреляли. Я тут же рывком поднялся и сел в постели.
В комнате никого не было. Я один, в костюме Адама, восседал на застеленном диване и озирался по сторонам: большое окно с голубой шторой, полосатый палас на полу, у окна – письменный стол и книжная полка. Я напряг память и вспомнил, что вчера ушел с пьянки-гулянки с девушкой. Кажется, с той, которая понравилась мне в прошлый раз. Кажется, с киноведкой Светланой.
– Света? – Мой голос прозвучал с долей вопросительной интонации.
Никто не ответил. Я встал и, обмотавшись простыней, как римский патриций туникой, вышел в прихожую, которая в большинстве блоков общежития переделана под мини-кухню. На электроплитке в углу стоял кофейник, оказавшийся еще теплым, а на столе стояла накрытая салфеткой тарелка с бутербродами и лежала записка: «Я ушла в бассейн. Будешь уходить, захлопни обе двери. Целую». Очень лаконично и в духе времени: девушка провела ночь с мужчиной, наутро бросив его с просьбой проваливать на все четыре стороны. А раньше бы умоляла меня жениться на ней.
Но я не обиделся. Не в моих планах было заводить долгоиграющую интрижку, когда Заки, судя по всему, угрожает смерть. Я быстро оделся, позавтракал Светиными бутербродами с остывшим кофе и, хорошенько захлопнув за собой двери комнаты и блока, отправился искать Заки.
Было 10.42 утра. Я бегом спустился с десятого этажа на пятый и позвонил в дверь блока, где мы вчера кутили.
В течение первых двух долгих звонков никто за дверью не подавал признаков жизни. На третий раз я так долго не отпускал пальцем кнопку звонка, что внутри наконец кто-то ожил и пошлепал открывать. Дверь распахнула заспанная чернявая девица в длинной футболке.
– Заки здесь? – кинулся я в атаку.
Девица что-то промычала и пошаркала назад, на ходу ткнув пальцем в дверь соседней комнаты. Та оказалась не запертой.
Моему взору предстало уже не раз виденное в прежние годы зрелище под названием «Сатир и нимфы»: на двух разложенных встык диванах (подобное сооружение называется в общежитии сексодромом) лежали обнаженные женские тела, а среди них обнаружился разметавшийся во сне и громко храпящий Заки в роли сатира. Естественно, на нем тоже не было одежды.
Пока я любовался открывшимся зрелищем, одна из нимф поднялась и, зевая, прошлепала мимо меня в туалет. Раздалось бурное журчание, затем звук спускаемой воды. Нимфа вернулась.
– Тебе чего? – поинтересовалась она, только тут заметив меня.
– Я за этим парнем.
Девушка ухмыльнулась, залезла на сексодром и не слишком ласково пошлепала Заки по щекам. Потом тряхнула за плечи:
– Эй, ты, подъем!
Я приблизился и помог растрясти приятеля. Наконец Заки сел, кое-как продрал глаза и уставился на меня мутным взглядом.
– О господи…
Больше он ничего не сказал за все время, пока одевался, умывался, сморкался и писал. Уже на выходе, взглянув на отражение своего опухшего лица в зеркале, тяжело вздохнул.
– Я хочу есть.
– Дома поешь.
И мы вышли из вертепа.
Внизу уже вовсю трудились ребята в рабочих комбинезонах, меняя разбитую стеклянную дверь на металлическую. Ага, так-то надежнее.
Мы вприпрыжку спустились по ступенькам и, щурясь на солнышке, направились к проспекту Мира ловить такси. Все-таки, несмотря ни на что, жизнь иногда кажется прекрасной.
Шпаргалка № 2
Я опять иду искать
Восьмерка
А он действительно оказался здесь – у давешних экономисток на пятом этаже. Сидел, по-турецки скрестив ноги, посреди разложенного двойного дивана и с чувством исполнял свою любимую песню про «конфетки-бараночки». Одно это уже говорило о хорошей кондиции.
– Брат! – закричал Заки развязно, едва я появился в комнате. – Представь себе, я был прав – Света не экономистка, а киновед. Скажи ему, Света!
Я сел у стола рядом с той самой девушкой, показавшейся мне сейчас даже еще симпатичнее, чем в прошлый раз. Она благосклонно улыбнулась, грациозно налила мне чаю и подтвердила, что учится на киноведческом.
– Здесь я просто в гостях у девочек, а вообще-то мои апартаменты на десятом. Так что приглашаю, заходите, если что.
«Если что»! Я посмотрел на длинные голые ноги Светы и решил, что это самое «если что» случится очень скоро.
– А где же хозяйки? – продолжил я светскую беседу.
– Отправились за спиртным, – лучезарно улыбнулась киноведка. – У нас ведь тут целый детектив: погиб знакомый Заки, и в него тоже стреляли.
– Стреляли? В него?
Если они оба хотели меня удивить, то это им вполне удалось: я едва рот не разинул от удивления. Впрочем, тут же уточнил другой аспект.
– Убитый знакомый, вот как… – Я повернул голову и грозно уставился на Заки, невинно устремившего на меня прозрачные глаза. – Значит ли это, что ты признал в редакторе «Сэра» закадычного дружка, или убит кто-то еще?
Заки вместо ответа предпочел вздохнуть и скромно отвести взор в другую сторону. С милым достоинством он сидел, сложа ручки, все в той же позе турка, глядя куда-то вдаль.
– Никого я не признал, – все же соизволил ответить он наконец. – Просто, раз мы вместе гуляли, значит, были знакомы. Его застрелили, и вот теперь – моя очередь.
– Ты видел входную дверь? – встряла в беседу киновед Света. – Так вот, разбилась она от выстрела. Стреляли, когда Заки заходил в общежитие. Его спасло только то, что он споткнулся. Но, разумеется, об этом никто не знает, кроме нас, – все, включая вахтершу, решили, будто кто-то кинул камень.
Заки все смотрел куда-то мечтательно. Я встал и двинулся к нему, преисполненный решимости силой вытрясти из его тщедушного тела все, начиная с причины внезапного исчезновения из моего дома. Но тут дверь блока распахнулась и ввалилась целая орава девушек и парней – очевидно,
вернулась делегация, отправившаяся за запасом спиртного.
Все закружилось. Немедленно загремела музыка, пространство обеих комнат блока, а также прихожей с ванной и туалетом заполнилось людьми, голосами, визгом. Девушки принялись расставлять на столе бутылки, рюмки и стаканы, танцевать, галдеть и виснуть на парнях, включая меня. Тут мне на помощь пришла Света, усадив рядом с собой и спросив, что я предпочитаю – коньяк, водку или пиво. Я предпочел коньяк.
– За что будем пить? – визгливо выкрикнула щупленькая блондинка в шортах.
– За любовь! – томно замяукали девицы, хихикая.
И мы выпили. За любовь. Потом за женщин. Затем за родителей. И снова за любовь и групповой секс.
Сначала я краем глаза следил за передвижениями Заки, но тот скоро исчез в обществе блондинки в шортах, и я понял, что расследование лучше отложить до утра.
– Хочешь, я покажу тебе свое жилище? – щекотно и горячо прошептала мне на ухо Света, ведя в каком-то сумасшедшем латинском танце. Ее лицо чуть-чуть порозовело, а глаза дивно блестели. Разумеется, я хотел.
Не спрашивайте меня, что было дальше. В памяти сохранились только отдельные видения: я пинаю
закрытые дверцы неработающего лифта, выкрикивая лозунги за свободу лесбийских связей; я поднимаюсь по бесконечной лестнице, при этом прекрасная Света наполовину несет меня на своих плечах – так медсестры выносили раненых с поля боя; я с криком «Кавабунга!» срываю с себя футболку под бурные аплодисменты Светланы; я делаю стойку на голове, а девушка громко смеется. После этого кто-то выключил свет, и я погрузился в нирвану.
Всплывая из глубины сна, уже чувствуя сквозь веки ослепительный свет, я еще помнил все свои сновидения в цвете и звуке, но едва открыл глаза, как образы испарились, и осталось только ощущение сна. Ощущение тревоги.
Несколько минут я просто лежал, глядя в белый потолок маленькой квадратной комнаты, пытаясь вспомнить, где я и с кем. Потом в памяти всплыли главные события минувшего вечера: Заки внезапно исчез из дома; в Заки стреляли. Я тут же рывком поднялся и сел в постели.
В комнате никого не было. Я один, в костюме Адама, восседал на застеленном диване и озирался по сторонам: большое окно с голубой шторой, полосатый палас на полу, у окна – письменный стол и книжная полка. Я напряг память и вспомнил, что вчера ушел с пьянки-гулянки с девушкой. Кажется, с той, которая понравилась мне в прошлый раз. Кажется, с киноведкой Светланой.
– Света? – Мой голос прозвучал с долей вопросительной интонации.
Никто не ответил. Я встал и, обмотавшись простыней, как римский патриций туникой, вышел в прихожую, которая в большинстве блоков общежития переделана под мини-кухню. На электроплитке в углу стоял кофейник, оказавшийся еще теплым, а на столе стояла накрытая салфеткой тарелка с бутербродами и лежала записка: «Я ушла в бассейн. Будешь уходить, захлопни обе двери. Целую». Очень лаконично и в духе времени: девушка провела ночь с мужчиной, наутро бросив его с просьбой проваливать на все четыре стороны. А раньше бы умоляла меня жениться на ней.
Но я не обиделся. Не в моих планах было заводить долгоиграющую интрижку, когда Заки, судя по всему, угрожает смерть. Я быстро оделся, позавтракал Светиными бутербродами с остывшим кофе и, хорошенько захлопнув за собой двери комнаты и блока, отправился искать Заки.
Было 10.42 утра. Я бегом спустился с десятого этажа на пятый и позвонил в дверь блока, где мы вчера кутили.
В течение первых двух долгих звонков никто за дверью не подавал признаков жизни. На третий раз я так долго не отпускал пальцем кнопку звонка, что внутри наконец кто-то ожил и пошлепал открывать. Дверь распахнула заспанная чернявая девица в длинной футболке.
– Заки здесь? – кинулся я в атаку.
Девица что-то промычала и пошаркала назад, на ходу ткнув пальцем в дверь соседней комнаты. Та оказалась не запертой.
Моему взору предстало уже не раз виденное в прежние годы зрелище под названием «Сатир и нимфы»: на двух разложенных встык диванах (подобное сооружение называется в общежитии сексодромом) лежали обнаженные женские тела, а среди них обнаружился разметавшийся во сне и громко храпящий Заки в роли сатира. Естественно, на нем тоже не было одежды.
Пока я любовался открывшимся зрелищем, одна из нимф поднялась и, зевая, прошлепала мимо меня в туалет. Раздалось бурное журчание, затем звук спускаемой воды. Нимфа вернулась.
– Тебе чего? – поинтересовалась она, только тут заметив меня.
– Я за этим парнем.
Девушка ухмыльнулась, залезла на сексодром и не слишком ласково пошлепала Заки по щекам. Потом тряхнула за плечи:
– Эй, ты, подъем!
Я приблизился и помог растрясти приятеля. Наконец Заки сел, кое-как продрал глаза и уставился на меня мутным взглядом.
– О господи…
Больше он ничего не сказал за все время, пока одевался, умывался, сморкался и писал. Уже на выходе, взглянув на отражение своего опухшего лица в зеркале, тяжело вздохнул.
– Я хочу есть.
– Дома поешь.
И мы вышли из вертепа.
Внизу уже вовсю трудились ребята в рабочих комбинезонах, меняя разбитую стеклянную дверь на металлическую. Ага, так-то надежнее.
Мы вприпрыжку спустились по ступенькам и, щурясь на солнышке, направились к проспекту Мира ловить такси. Все-таки, несмотря ни на что, жизнь иногда кажется прекрасной.
Шпаргалка № 2
Непросто вытащить из Заки то, о чем он не хочет говорить, да к тому же когда страдает с похмелья. Не то чтобы мой друг делал какую-то тайну из своих поступков – просто зачастую их невидимой пружинкой являются страх, лень или легкомыслие, а Заки терпеть не может признавать, что грешен, как и все прочие смертные.
Итак, мы вернулись в особняк, где бойко командовал Васек, успевший перевезти из общежития свои скромные студенческие пожитки. Ботаник уже давно позавтракал, полил растения в доме, оранжерее и в саду, покормил рыбок во всех четырех аквариумах и теперь занимался тем, что заботливо протирал кожистые листья фикуса влажной тряпкой.
Щекин страшно обрадовался, что мы вернулись живые, более-менее здоровые, пусть слегка припухшие после ночной оргии, и немедленно накормил нас чудесным корейским салатом и вчерашним жарким. После чего мы с Заки уселись в шезлонгах на террасе с кофе и коньяком, и я принялся вытягивать из друга все его секреты.
– Мой дорогой Заки, начнем с самого начала. Почему ты вчера свалил отсюда, никого не предупредив?
Он скроил недовольную мину.
– Потому что я кот, который гуляет сам по себе. Захотел и ушел. Почему я должен кому-то докладываться?
Вот так – «получай, фашист, гранату». Я неодобрительно покачал головой.
– Заки, послушай, дело принимает слишком серьезный оборот. Вчера мы мирно готовились ужинать, ты резал хлеб на террасе и вдруг ни с того ни с сего поймал такси и укатил в общежитие, где тебя уже ждал в кустах стрелок.
– Вовсе не «ни с того ни с сего», – ворчливо перебил Заки. – Мне позвонили.
– Позвонили?
– А что тут такого? Я резал хлеб, услышал, как в гостиной звонит телефон, и взял трубку.
– Ну и…
– Что «ну»? Меня позвали в общежитие. Давай, сказали, вали сюда, тут весело… Типа как вы звонили мне в Израиль.
Что-то тут было не так.
– Кто звонил, парень или девушка?
Заки пожал плечами.
– Ну, девушка. Только там было полно народу – шум, крики, голоса, как будто вокруг полно людей. Говорю же, как вы тогда.
Тут я понял, в чем дело.
– Послушай, откуда в общежитии могли знать номер моего домашнего телефона? Я всю эту компанию первый раз видел.
Заки снова пожал плечами, теперь уже раздраженно.
– Слушай, поверь мне на слово: понятия не имею. Давай закругляйся со своим допросом, у меня и без того голова раскалывается.
Пришлось разлить по рюмкам коньяк и выпить за здоровье, а заодно крикнуть Ваську, чтобы сварил еще кофе.
Заки выпил три рюмки одну за другой, словно это водка, а не благородный букет. Зато ему, кажется, полегчало.
– Значит, ты думаешь, это была ловушка? – проговорил он более живо. – Кто-то выманил меня в общежитие, чтобы пристрелить, как того парня?
– Наконец-то рассуждаешь здраво, – похлопал я приятеля по плечу. – Напротив общежития, через дорогу, если помнишь, есть для такого дела очень удобные заросли. Наверняка стреляли оттуда. Расскажи подробнее, как все было.
Заки налил себе еще коньяку, но теперь уже пил неторопливо, с удовольствием перекатывая каждый глоток по языку.
– А что тут рассказывать? Ты так достал меня своими страшилками про то, как меня посадят за убийство, что, едва раздался звонок, я сразу понял: это мое спасение. Больше всего мне хотелось так напиться, чтобы ничего не помнить. Я только боялся, что ты не вовремя вылезешь из своего кабинета или Васек вернется от цветочков, и тогда нужно будет что-то правдоподобно врать, объяснять, а вы оба начнете орать, что мне лучше не выходить из дома и прочую муру…
Вот так – за всю нашу любовь и нежность! И это говорил человек, которого не пристрелили по чистой случайности!
– Я взял такси, доехал до общежития. Без приключений. Поднялся по ступенькам к двери, и вдруг споткнулся – знаешь, земля меня еще плохо держала, – и тут же все стекло рухнуло вниз. Я упал на пятую точку и, как дурак, смотрел на этот стеклянный водопад. И ведь даже не притронулся к двери, а она разбилась! На мое счастье, подбежали латины из холла и принялись галдеть, что, наверное, кто-то кинул камень, так что вахтерша не успела в меня вцепиться, и я проскользнул на лестницу. Но, если хочешь, открою тебе тайну: сидя перед разбитой дверью, я видел откатившуюся по полу за железную решетку холла пулю. Она слегка дымилась, прямо как в боевиках. Потом я поднял ее и кинул в мусоропровод.
– Ну, труба… – только и смог вымолвить я, глядя на сей экземпляр для паноптикума. – Кто же так поступает с уликами?
Заки отмахнулся от меня, как от мухи.
– Эй, что готовить на обед? – крикнул из кухни жизнерадостный Васек.
– На твое усмотрение.
– А теперь вспоминай ты, – неожиданно резко скомандовал Заки, решительно развернувшись ко мне. – Вспомни, почему ты тогда вздумал позвонить мне в Израиль и позвать? А то ведь что получается: ты случайно выдернул меня в Москву, кто-то еще ни с того ни с сего позвал в общежитие, а в итоге мне угрожает смерть.
Шпаргалка номер два! Я снова почувствовал, как кровь прилила к носу. Заки был прав, и я удивлялся, почему до сих пор не сопоставил одно с другим. Эти звонки из шумной компании были нужны для того, чтобы Заки прилетел из Израиля и подставился под пулю у входа в общежитие.
Я напряг память: итак, попытаемся восстановить, почему же я тогда решил ему позвонить. Кто подал мне эту идею?
– Так-так… Сначала на концерте в парке Горького я встретил Шкафа, и мы вместе выпили ящик пива. Потом позвонил ребятам с постановочного. Помнишь наших соседей по блоку? Ким, Петя и тот длинный, с ушами. Ну и понеслось. У кого-то из них были знакомые в общежитии из числа новых студентов, мы решили окунуться в атмосферу юности. Нас стало в три раза больше, справляли чей-то день рождения, кажется. Тогда-то в первый раз и появилась длинноногая Света…
– И кто же предложил позвонить мне, чтобы позвать в Москву? – источая ехидство, проговорил Заки, прерывая мою тираду.
От напряженного копания в памяти у меня разболелась голова, но такие тонкости как-то не всплывали – все тонуло в фейерверке алкогольного веселья и суеты.
– Убей, не помню, – честно признался я. – Слишком много было людей и суеты. Правда, не вспоминается.
Заки торжествовал. Затем разлил коньяк по рюмкам и предложил выпить за жизнь.
– За то, чтобы всегда оставаться в здравом уме и памяти. Чин-чин.
– Чин-чин.
И мы выпили. За то, чтобы всегда все помнить.
Итак, мы вернулись в особняк, где бойко командовал Васек, успевший перевезти из общежития свои скромные студенческие пожитки. Ботаник уже давно позавтракал, полил растения в доме, оранжерее и в саду, покормил рыбок во всех четырех аквариумах и теперь занимался тем, что заботливо протирал кожистые листья фикуса влажной тряпкой.
Щекин страшно обрадовался, что мы вернулись живые, более-менее здоровые, пусть слегка припухшие после ночной оргии, и немедленно накормил нас чудесным корейским салатом и вчерашним жарким. После чего мы с Заки уселись в шезлонгах на террасе с кофе и коньяком, и я принялся вытягивать из друга все его секреты.
– Мой дорогой Заки, начнем с самого начала. Почему ты вчера свалил отсюда, никого не предупредив?
Он скроил недовольную мину.
– Потому что я кот, который гуляет сам по себе. Захотел и ушел. Почему я должен кому-то докладываться?
Вот так – «получай, фашист, гранату». Я неодобрительно покачал головой.
– Заки, послушай, дело принимает слишком серьезный оборот. Вчера мы мирно готовились ужинать, ты резал хлеб на террасе и вдруг ни с того ни с сего поймал такси и укатил в общежитие, где тебя уже ждал в кустах стрелок.
– Вовсе не «ни с того ни с сего», – ворчливо перебил Заки. – Мне позвонили.
– Позвонили?
– А что тут такого? Я резал хлеб, услышал, как в гостиной звонит телефон, и взял трубку.
– Ну и…
– Что «ну»? Меня позвали в общежитие. Давай, сказали, вали сюда, тут весело… Типа как вы звонили мне в Израиль.
Что-то тут было не так.
– Кто звонил, парень или девушка?
Заки пожал плечами.
– Ну, девушка. Только там было полно народу – шум, крики, голоса, как будто вокруг полно людей. Говорю же, как вы тогда.
Тут я понял, в чем дело.
– Послушай, откуда в общежитии могли знать номер моего домашнего телефона? Я всю эту компанию первый раз видел.
Заки снова пожал плечами, теперь уже раздраженно.
– Слушай, поверь мне на слово: понятия не имею. Давай закругляйся со своим допросом, у меня и без того голова раскалывается.
Пришлось разлить по рюмкам коньяк и выпить за здоровье, а заодно крикнуть Ваську, чтобы сварил еще кофе.
Заки выпил три рюмки одну за другой, словно это водка, а не благородный букет. Зато ему, кажется, полегчало.
– Значит, ты думаешь, это была ловушка? – проговорил он более живо. – Кто-то выманил меня в общежитие, чтобы пристрелить, как того парня?
– Наконец-то рассуждаешь здраво, – похлопал я приятеля по плечу. – Напротив общежития, через дорогу, если помнишь, есть для такого дела очень удобные заросли. Наверняка стреляли оттуда. Расскажи подробнее, как все было.
Заки налил себе еще коньяку, но теперь уже пил неторопливо, с удовольствием перекатывая каждый глоток по языку.
– А что тут рассказывать? Ты так достал меня своими страшилками про то, как меня посадят за убийство, что, едва раздался звонок, я сразу понял: это мое спасение. Больше всего мне хотелось так напиться, чтобы ничего не помнить. Я только боялся, что ты не вовремя вылезешь из своего кабинета или Васек вернется от цветочков, и тогда нужно будет что-то правдоподобно врать, объяснять, а вы оба начнете орать, что мне лучше не выходить из дома и прочую муру…
Вот так – за всю нашу любовь и нежность! И это говорил человек, которого не пристрелили по чистой случайности!
– Я взял такси, доехал до общежития. Без приключений. Поднялся по ступенькам к двери, и вдруг споткнулся – знаешь, земля меня еще плохо держала, – и тут же все стекло рухнуло вниз. Я упал на пятую точку и, как дурак, смотрел на этот стеклянный водопад. И ведь даже не притронулся к двери, а она разбилась! На мое счастье, подбежали латины из холла и принялись галдеть, что, наверное, кто-то кинул камень, так что вахтерша не успела в меня вцепиться, и я проскользнул на лестницу. Но, если хочешь, открою тебе тайну: сидя перед разбитой дверью, я видел откатившуюся по полу за железную решетку холла пулю. Она слегка дымилась, прямо как в боевиках. Потом я поднял ее и кинул в мусоропровод.
– Ну, труба… – только и смог вымолвить я, глядя на сей экземпляр для паноптикума. – Кто же так поступает с уликами?
Заки отмахнулся от меня, как от мухи.
– Эй, что готовить на обед? – крикнул из кухни жизнерадостный Васек.
– На твое усмотрение.
– А теперь вспоминай ты, – неожиданно резко скомандовал Заки, решительно развернувшись ко мне. – Вспомни, почему ты тогда вздумал позвонить мне в Израиль и позвать? А то ведь что получается: ты случайно выдернул меня в Москву, кто-то еще ни с того ни с сего позвал в общежитие, а в итоге мне угрожает смерть.
Шпаргалка номер два! Я снова почувствовал, как кровь прилила к носу. Заки был прав, и я удивлялся, почему до сих пор не сопоставил одно с другим. Эти звонки из шумной компании были нужны для того, чтобы Заки прилетел из Израиля и подставился под пулю у входа в общежитие.
Я напряг память: итак, попытаемся восстановить, почему же я тогда решил ему позвонить. Кто подал мне эту идею?
– Так-так… Сначала на концерте в парке Горького я встретил Шкафа, и мы вместе выпили ящик пива. Потом позвонил ребятам с постановочного. Помнишь наших соседей по блоку? Ким, Петя и тот длинный, с ушами. Ну и понеслось. У кого-то из них были знакомые в общежитии из числа новых студентов, мы решили окунуться в атмосферу юности. Нас стало в три раза больше, справляли чей-то день рождения, кажется. Тогда-то в первый раз и появилась длинноногая Света…
– И кто же предложил позвонить мне, чтобы позвать в Москву? – источая ехидство, проговорил Заки, прерывая мою тираду.
От напряженного копания в памяти у меня разболелась голова, но такие тонкости как-то не всплывали – все тонуло в фейерверке алкогольного веселья и суеты.
– Убей, не помню, – честно признался я. – Слишком много было людей и суеты. Правда, не вспоминается.
Заки торжествовал. Затем разлил коньяк по рюмкам и предложил выпить за жизнь.
– За то, чтобы всегда оставаться в здравом уме и памяти. Чин-чин.
– Чин-чин.
И мы выпили. За то, чтобы всегда все помнить.
Я опять иду искать
То, что алкоголь – зло, человек понимает в ситуациях, подобных моей. Было только два часа пополудни, птицы щебетали среди деревьев, солнце жарило, а я обливался потом, чувствуя после коньяка сонливость и рассеянную мечтательность. Я знал, что еще могу застать кого-нибудь в редакции «Сэра», побывать дома у Каси, чтобы подробнее узнать о ее смерти, а также принять участие в похоронах Лиманского, дабы под каким-нибудь благовидным предлогом пообщаться с неутешной вдовой. Все это могло быть, но не свершилось, потому что я попросту был пьян.
Для очистки совести скажу, что все-таки попытался произвести некие следственные мероприятия. Конкретно – заманивал на субботний обед нашего давнего знакомца Шкафа, который хоть и быстро свалил с самой первой гулянки по приезду Заки, но все же мог сообщить что-нибудь полезное о Касе, которая приходилась ему троюродной сестрой.
Однако Шкаф, к сожалению, отказался, с печалью сообщив, что на уикэнд вместе с племянницей уезжает в Серебряный бор. На том моя рабочая неделя завершилась, я объявил Заки начало отдыха, в честь чего он отправился на кухню за следующей бутылкой коньяка.
Таким образом, суббота и воскресенье прошли в атмосфере расслабленной благости и милой дружественности: мы с Заки, разоблаченные до трусов (у Заки они были с неприличным рисунком), сидели на солнышке в шезлонгах, пили коньяк, закусывали шоколадом и предавались воспоминаниям о юности. Периодически Васек приятным голосом звал нас кушать, и мы лениво передвигали свои тела к столу на той же террасе. Словом, все было идиллически.
Работа началась в жаркий и душный понедельник. Чувствуя себя достаточно протрезвевшим и освеженным, я вывел свой «Пежо» из гаража и отправился в город.
Для начала подъехал к зданию редакции «Сэра», которая располагалась в высотном здании за компанию еще с несколькими газетами и журналами. Поднимаясь в лифте с двумя взопревшими журналистами, я раздумывал, кем представиться, дабы выудить что-нибудь о покойном редакторе, но случай преподнес мне удачу, завернутую в фольгу и обвязанную шелковой ленточкой.
Едва я вышел из лифта на третьем этаже, как наткнулся на невысокого чудика в огромных роговых очках, задумчиво строчившего что-то в большой линованный блокнот. Чудик стоял посреди длинного коридора, по обе стороны которого шли двери с разнообразными табличками типа «Главный редактор», «Отдел писем» и так далее. Я бы мог полдня ходить из двери в дверь, но парень с блокнотом все это отменял, потому что был моим бывшим сокурсником по литературному институту, прозванным студентами с отделения прозы Лунатиком за способность творить нетленные произведения в любое время суток и в любом месте, полностью выключаясь из окружающего ландшафта. Вот и сейчас Лунатика, судя по всему, посетила Муза. Но я отогнал ее бестрепетной рукой:
– Привет, ты меня узнаешь?
Чудик неохотно оторвался от сочинительства и поднял на меня тусклые глаза, спрятанные за толстыми стеклами очков. Выражения счастья или радости на его лице при этом не появилось – каюсь, в студенческие годы я больше всех глумился над беднягой.
– Ты пришел устраиваться на работу? – не без тревоги спросил Лунатик вместо ответа на мой вопрос.
Я поспешил его успокоить, ласково улыбнулся, тут же взял под руку и повел по коридору в милой беседе.
– Понимаешь, с работой у меня все в порядке – ею меня обеспечивает папа, даже если я того не желаю. Дело тут в другом. Вот у тебя есть хобби?
Лунатик посмотрел на меня с презрением.
– Моя работа – это и мое хобби.
– Восхищаюсь тобой! А вот у меня помимо работы есть хобби – я изучаю случаи насильственной смерти. Так сказать, в метафизическом смысле – не провоцировала ли сама жертва свою смерть предшествовавшей жизнью, своим мировоззрением, образом мысли. Понимаешь?
Чудик остановился и выдернул свою руку из моих.
– Хочешь, чтобы я насплетничал тебе про нашего бывшего редактора?
Хм, быстро схватывает, собака… Я решил зайти с другой стороны.
– Кто занял место погибшего Лиманского?
Лунатик дерзко вздернул подбородок и ткнул пальцем в направлении кабинета с табличкой «Главный редактор».
– Вот сам иди и спроси.
Настала пора решительных действий. Убедившись, что коридор девственно чист и ничьи любопытные ушки из-за дверей не торчат, я схватил Лунатика за грудки, встряхнул и прижал спиной к стенке (вы наверняка неоднократно видели подобное в кино).
– Послушай ты, очкарик недоношенный! Если ты немедленно не расскажешь мне все о Лиманском, я тебе нос расквашу. Не сейчас, так вечером подкараулю в темном переулке, ты меня знаешь.
Он меня знал. Поэтому сердито отряхнулся и направился в конец коридора, к двери с табличкой «Литературный отдел», а я поспешил за ним.
Его кабинет был тесным и неуютным – окна с пыльными жалюзи, металлические стулья, заваленный «шедеврами» письменный стол. Ни цветочка, ни милой безделушки, одни кипы исписанной бумаги. Ох уж мне эти гении…
Лунатик молча устроился за столом, сдвинул бумаги в сторону и мрачно уставился на меня, усевшегося напротив него на таком же безобразном модерновом стуле.
– Ну, что конкретно тебя интересует?
– Все. Каким человеком Лиманский был, сколько имел любовниц, ругался ли с женой, у кого торчал полночи перед убийством, о чем спрашивали сотрудников следователи и кто что отвечал. Ну, ты понимаешь.
Лунатик поморщился.
– Ничего про жену и любовниц не знаю. Мы с шефом редко общались – я просто отдавал ответственному секретарю свои статьи, а потом, бывало, редактор вызывал меня, чтобы сделать замечания или что-то спросить.
– А вопросы следствия?
– Дак так, ничего особенного. «Где вы были в ночь на…», «Не угрожал ли кто…», «Не выглядел ли…» и все в таком роде.
Этот тип начинал меня раздражать.
– Ты что, действительно никого и ничего вокруг себя не видишь и не слышишь? Ведь всегда ходят разные слухи, домыслы, сплетни, люди судачат в курилке…
– Я не курю.
Еле сдерживаясь, чтобы не придушить засранца на месте, я перевел дух.
– Ну а своя версия убийства у тебя есть?
Лунатик неожиданно кивнул и посмотрел на меня строго и внушительно – так начальник смотрит на подчиненного.
– Есть. Это кара божья.
Я чуть язык не проглотил.
– Кара?
– Да, кара. Каждый должен отвечать за свои поступки. Око за око, зуб за зуб. Смерть за смерть. Именно так.
Это уже было интереснее. Лунатик встал и нервно прошелся по комнате, остановившись у пыльного окна.
– В редакции работала девушка, с которой Лиманский поступил крайне непорядочно. Она покончила с собой. Я думаю, ночное убийство – кара за смерть той девушки.
Ого! Оказывается, Лунатик не так уж отрешен от всего земного. Но больше меня потрясло другое – предположение, которое логически следовало после его пылкой тирады в духе эпохи Возрождения.
– Слушай, – проговорил я, ощущая, как сильно бьется мое сердце, – а ту самую девушку звали не Касей?
Лунатик вытаращил на меня глаза.
– Да. Она была у нас…
– Знаю, фотохудожником.
И я направился к двери. Но прежде чем выйти, оглянулся и задал еще один вопрос, не дававший мне покоя с самого начала:
– Скажи честно, Лиманский был похож на гомика?
Чудик даже покраснел. Опустил глаза. Но ответил голосом твердым и уверенным:
– Очень сомневаюсь.
Однако из его румянца следовало, что разговоры на эту тему в редакции все же ходили. Что ж, мой визит сюда принес свои плоды.
Для очистки совести скажу, что все-таки попытался произвести некие следственные мероприятия. Конкретно – заманивал на субботний обед нашего давнего знакомца Шкафа, который хоть и быстро свалил с самой первой гулянки по приезду Заки, но все же мог сообщить что-нибудь полезное о Касе, которая приходилась ему троюродной сестрой.
Однако Шкаф, к сожалению, отказался, с печалью сообщив, что на уикэнд вместе с племянницей уезжает в Серебряный бор. На том моя рабочая неделя завершилась, я объявил Заки начало отдыха, в честь чего он отправился на кухню за следующей бутылкой коньяка.
Таким образом, суббота и воскресенье прошли в атмосфере расслабленной благости и милой дружественности: мы с Заки, разоблаченные до трусов (у Заки они были с неприличным рисунком), сидели на солнышке в шезлонгах, пили коньяк, закусывали шоколадом и предавались воспоминаниям о юности. Периодически Васек приятным голосом звал нас кушать, и мы лениво передвигали свои тела к столу на той же террасе. Словом, все было идиллически.
Работа началась в жаркий и душный понедельник. Чувствуя себя достаточно протрезвевшим и освеженным, я вывел свой «Пежо» из гаража и отправился в город.
Для начала подъехал к зданию редакции «Сэра», которая располагалась в высотном здании за компанию еще с несколькими газетами и журналами. Поднимаясь в лифте с двумя взопревшими журналистами, я раздумывал, кем представиться, дабы выудить что-нибудь о покойном редакторе, но случай преподнес мне удачу, завернутую в фольгу и обвязанную шелковой ленточкой.
Едва я вышел из лифта на третьем этаже, как наткнулся на невысокого чудика в огромных роговых очках, задумчиво строчившего что-то в большой линованный блокнот. Чудик стоял посреди длинного коридора, по обе стороны которого шли двери с разнообразными табличками типа «Главный редактор», «Отдел писем» и так далее. Я бы мог полдня ходить из двери в дверь, но парень с блокнотом все это отменял, потому что был моим бывшим сокурсником по литературному институту, прозванным студентами с отделения прозы Лунатиком за способность творить нетленные произведения в любое время суток и в любом месте, полностью выключаясь из окружающего ландшафта. Вот и сейчас Лунатика, судя по всему, посетила Муза. Но я отогнал ее бестрепетной рукой:
– Привет, ты меня узнаешь?
Чудик неохотно оторвался от сочинительства и поднял на меня тусклые глаза, спрятанные за толстыми стеклами очков. Выражения счастья или радости на его лице при этом не появилось – каюсь, в студенческие годы я больше всех глумился над беднягой.
– Ты пришел устраиваться на работу? – не без тревоги спросил Лунатик вместо ответа на мой вопрос.
Я поспешил его успокоить, ласково улыбнулся, тут же взял под руку и повел по коридору в милой беседе.
– Понимаешь, с работой у меня все в порядке – ею меня обеспечивает папа, даже если я того не желаю. Дело тут в другом. Вот у тебя есть хобби?
Лунатик посмотрел на меня с презрением.
– Моя работа – это и мое хобби.
– Восхищаюсь тобой! А вот у меня помимо работы есть хобби – я изучаю случаи насильственной смерти. Так сказать, в метафизическом смысле – не провоцировала ли сама жертва свою смерть предшествовавшей жизнью, своим мировоззрением, образом мысли. Понимаешь?
Чудик остановился и выдернул свою руку из моих.
– Хочешь, чтобы я насплетничал тебе про нашего бывшего редактора?
Хм, быстро схватывает, собака… Я решил зайти с другой стороны.
– Кто занял место погибшего Лиманского?
Лунатик дерзко вздернул подбородок и ткнул пальцем в направлении кабинета с табличкой «Главный редактор».
– Вот сам иди и спроси.
Настала пора решительных действий. Убедившись, что коридор девственно чист и ничьи любопытные ушки из-за дверей не торчат, я схватил Лунатика за грудки, встряхнул и прижал спиной к стенке (вы наверняка неоднократно видели подобное в кино).
– Послушай ты, очкарик недоношенный! Если ты немедленно не расскажешь мне все о Лиманском, я тебе нос расквашу. Не сейчас, так вечером подкараулю в темном переулке, ты меня знаешь.
Он меня знал. Поэтому сердито отряхнулся и направился в конец коридора, к двери с табличкой «Литературный отдел», а я поспешил за ним.
Его кабинет был тесным и неуютным – окна с пыльными жалюзи, металлические стулья, заваленный «шедеврами» письменный стол. Ни цветочка, ни милой безделушки, одни кипы исписанной бумаги. Ох уж мне эти гении…
Лунатик молча устроился за столом, сдвинул бумаги в сторону и мрачно уставился на меня, усевшегося напротив него на таком же безобразном модерновом стуле.
– Ну, что конкретно тебя интересует?
– Все. Каким человеком Лиманский был, сколько имел любовниц, ругался ли с женой, у кого торчал полночи перед убийством, о чем спрашивали сотрудников следователи и кто что отвечал. Ну, ты понимаешь.
Лунатик поморщился.
– Ничего про жену и любовниц не знаю. Мы с шефом редко общались – я просто отдавал ответственному секретарю свои статьи, а потом, бывало, редактор вызывал меня, чтобы сделать замечания или что-то спросить.
– А вопросы следствия?
– Дак так, ничего особенного. «Где вы были в ночь на…», «Не угрожал ли кто…», «Не выглядел ли…» и все в таком роде.
Этот тип начинал меня раздражать.
– Ты что, действительно никого и ничего вокруг себя не видишь и не слышишь? Ведь всегда ходят разные слухи, домыслы, сплетни, люди судачат в курилке…
– Я не курю.
Еле сдерживаясь, чтобы не придушить засранца на месте, я перевел дух.
– Ну а своя версия убийства у тебя есть?
Лунатик неожиданно кивнул и посмотрел на меня строго и внушительно – так начальник смотрит на подчиненного.
– Есть. Это кара божья.
Я чуть язык не проглотил.
– Кара?
– Да, кара. Каждый должен отвечать за свои поступки. Око за око, зуб за зуб. Смерть за смерть. Именно так.
Это уже было интереснее. Лунатик встал и нервно прошелся по комнате, остановившись у пыльного окна.
– В редакции работала девушка, с которой Лиманский поступил крайне непорядочно. Она покончила с собой. Я думаю, ночное убийство – кара за смерть той девушки.
Ого! Оказывается, Лунатик не так уж отрешен от всего земного. Но больше меня потрясло другое – предположение, которое логически следовало после его пылкой тирады в духе эпохи Возрождения.
– Слушай, – проговорил я, ощущая, как сильно бьется мое сердце, – а ту самую девушку звали не Касей?
Лунатик вытаращил на меня глаза.
– Да. Она была у нас…
– Знаю, фотохудожником.
И я направился к двери. Но прежде чем выйти, оглянулся и задал еще один вопрос, не дававший мне покоя с самого начала:
– Скажи честно, Лиманский был похож на гомика?
Чудик даже покраснел. Опустил глаза. Но ответил голосом твердым и уверенным:
– Очень сомневаюсь.
Однако из его румянца следовало, что разговоры на эту тему в редакции все же ходили. Что ж, мой визит сюда принес свои плоды.
Восьмерка
Касин дом стоял в одном из тихих арбатских переулков, где, кажется, каждый камень олицетворяет собой историю. Прижми ладонь к почерневшей от времени стене, и в нее польется ток столетий. Ну, или, по крайней мере, двух – как гласила полустертая надпись под самой крышей, дом был построен в 1867 году.
Я долго не решался открыть тяжелую дверь подъезда и шагнуть на сумрачную лестницу, легким изгибом взлетающую к верхним этажам. Стоял во дворе и смотрел на сияющий солнечными зайчиками прямоугольник окна под самой крышей, откуда, должно быть, и упала, разбившись насмерть, моя любовь. Впрочем, необходимо душить в себе излишнюю сентиментальность.
Второй подъезд, четвертый этаж. Я и забыл, что номер ее квартиры – тридцать пять. А вот трель звонка живо напомнила те, прежние, годы. На миг меня даже посетила странная мысль, что вот сейчас распахнется дверь, и Кася скажет мне: «Привет».
Она и распахнула дверь. Точнее, это мне показалось, что на пороге стоит Кася. Те же светлые волосы и глаза, та же улыбка. Но почти сразу я понял свою ошибку: лицо и фигура более тяжелые, морщинки у глаз…
– Да, я не Кася, – словно угадав мои мысли, произнесла молодая женщина. – Я ее старшая сестра Тереза, для своих – Тека. А кто вы?
– Ален, – чувствуя себя не в своей тарелке, представился я. – Это я вам звонил. Хотел бы поговорить о Касе.
Не дослушав, Тереза кивнула и решительно направилась в комнату, жестом предложив следовать за ней.
Комната так же отличалась от прежней, как нынешняя хозяйка – от бывшей. Те же шторы, та же мебель, однако новые обои на стенах, новый восточный ковер на полу. Не было раньше и старинного книжного шкафа, заполненного книгами. Главное же – всюду валялись детские игрушки и яркая одежда.
– Моей дочери, – пояснила Тека, заметив мой взгляд. – Ей семь лет, и у нее революция в крови.
Женщина убрала с кресла мягкого Тедди и предложила мне сесть, а сама устроилась на диване напротив.
– О чем конкретно вы хотели поговорить?
– О смерти Каси. Отчего она умерла?
Тека усмехнулась.
– Отчего люди умирают? Оттого, что не хотят больше жить. Во всяком случае, сестра не оставила никакой записки, никакого объяснения. Ни дневников, ни личных писем. Просто встала на подоконник и прыгнула. Было пять часов утра.
Мне стало не по себе. Я представил себе раннее утро, распахнутое окно… Нет, все-таки отчего молодая, красивая девушка решается на такое?
– Ход ваших мыслей легко читается по лицу, – прервала мои размышления Тека. – Вы задаете себе вопрос, почему Кася шагнула из окна? Увы, вопрос без ответа. Хотя, возможно, все дело в банальной несчастной любви.
– Кася была несчастлива в любви? – пробормотал я, как будто сам не знал ответа.
Тека только пожала плечами.
– Ее бросали. Кто знает, отчего одних бросают, а с другими живут целую жизнь. Быть может, просто кому-то необходимо свое одиночество и страдания от этого одиночества? Наверное, не все умеют любить.
Я долго не решался открыть тяжелую дверь подъезда и шагнуть на сумрачную лестницу, легким изгибом взлетающую к верхним этажам. Стоял во дворе и смотрел на сияющий солнечными зайчиками прямоугольник окна под самой крышей, откуда, должно быть, и упала, разбившись насмерть, моя любовь. Впрочем, необходимо душить в себе излишнюю сентиментальность.
Второй подъезд, четвертый этаж. Я и забыл, что номер ее квартиры – тридцать пять. А вот трель звонка живо напомнила те, прежние, годы. На миг меня даже посетила странная мысль, что вот сейчас распахнется дверь, и Кася скажет мне: «Привет».
Она и распахнула дверь. Точнее, это мне показалось, что на пороге стоит Кася. Те же светлые волосы и глаза, та же улыбка. Но почти сразу я понял свою ошибку: лицо и фигура более тяжелые, морщинки у глаз…
– Да, я не Кася, – словно угадав мои мысли, произнесла молодая женщина. – Я ее старшая сестра Тереза, для своих – Тека. А кто вы?
– Ален, – чувствуя себя не в своей тарелке, представился я. – Это я вам звонил. Хотел бы поговорить о Касе.
Не дослушав, Тереза кивнула и решительно направилась в комнату, жестом предложив следовать за ней.
Комната так же отличалась от прежней, как нынешняя хозяйка – от бывшей. Те же шторы, та же мебель, однако новые обои на стенах, новый восточный ковер на полу. Не было раньше и старинного книжного шкафа, заполненного книгами. Главное же – всюду валялись детские игрушки и яркая одежда.
– Моей дочери, – пояснила Тека, заметив мой взгляд. – Ей семь лет, и у нее революция в крови.
Женщина убрала с кресла мягкого Тедди и предложила мне сесть, а сама устроилась на диване напротив.
– О чем конкретно вы хотели поговорить?
– О смерти Каси. Отчего она умерла?
Тека усмехнулась.
– Отчего люди умирают? Оттого, что не хотят больше жить. Во всяком случае, сестра не оставила никакой записки, никакого объяснения. Ни дневников, ни личных писем. Просто встала на подоконник и прыгнула. Было пять часов утра.
Мне стало не по себе. Я представил себе раннее утро, распахнутое окно… Нет, все-таки отчего молодая, красивая девушка решается на такое?
– Ход ваших мыслей легко читается по лицу, – прервала мои размышления Тека. – Вы задаете себе вопрос, почему Кася шагнула из окна? Увы, вопрос без ответа. Хотя, возможно, все дело в банальной несчастной любви.
– Кася была несчастлива в любви? – пробормотал я, как будто сам не знал ответа.
Тека только пожала плечами.
– Ее бросали. Кто знает, отчего одних бросают, а с другими живут целую жизнь. Быть может, просто кому-то необходимо свое одиночество и страдания от этого одиночества? Наверное, не все умеют любить.