Страница:
Принято считать, что самые примечательные и характерные герои как этих, так и других популярных романов взяты из действительной жизни. Переплетчик и брадобрей стали спорить о том, с кого из них списан Стрэп Смоллетта, лишь после смерти этого писателя, - тогда как наш автор еще жив, а уже нет, пожалуй, ни одной долины в приходах южных графств, которая не считала бы себя родиной подлинного Дэнди Динмонта. Что касается приказчика Мак-Уибла, то некий законник, занимающий высокий пост, прекрасно помнит, что получал от него гонорары. Нам самим кажется, что в Джин Гордон из нижеследующего отрывка мы узнаем прообраз Мег Меррилиз, на чьей неистовой преданности главным образом и держится интерес "Гая Мэннеринга". {Смотри весьма любопытную статью, озаглавленную "Заметки о шотландских цыганах", в новом периодическом издании под названием "Эдинбург мансли мэгезин". (Прим. автора.)}
Отец мой помнил старую Джин Гордон из Иетхолма, которая пользовалась большой властью среди своих соотечественников. Она была очень похожа на Мег Меррилиз и в той же мере была наделена беззаветной преданностью - этой добродетелью дикарей. Она часто пользовалась гостеприимством на ферме Лохсайд, близ Иетхолма, и в силу этого старательно воздерживалась от воровства во владениях фермера. Но зато сыновья ее, (а у нее их было девять) не отличались такой щепетильностью и преспокойным образом украли у своего доброго покровителя супоросую свинью. Джин была огорчена их неблагодарностью, и стыд заставил ее покинуть Лохсайд на несколько лет.
Однажды у лохсайдского фермера не оказалось денег, чтобы внести арендную плату, и он отправился занять их в Ньюкасл. Это ему удалось, но когда он возвращался обратно по Чевиотским горам, его там застала ночь, и он сбился с дороги.
Огонек, мерцавший в окне большого пустого амбара, оставшегося от не существовавшей уже фермы, подал ему надежду найти ночлег. В ответ на его стук дверь отворилась, и он увидел перед собой Джин Гордон. Ее весьма заметная фигура (в ней было почти шесть футов роста) и столь же удивительная одежда не оставляли ни малейшего сомнения, что эта была она, хотя и прошло уже немало лет с тех пор, как он видел ее в последний раз. Встреча с этой особой в столь уединенном месте, да еще, по-видимому, неподалеку от стоянки табора, была для бедного фермера неприятной неожиданностью: все его деньги были при нем, и потеря их означала для него полное разорение.
- Э, да это почтенный лохсайдский фермер! - радостно воскликнула Джин. - Слезайте же, слезайте; для чего это вам ночью ехать, коли рядом друг живет?
Фермеру ничего не оставалось, как сойти с лошади и принять предложенный цыганкой ужин и ночлег.
В амбаре лежали большие куски мяса, неизвестно где раздобытого, и шли приготовления к обильному ужину, который, как заметил еще более встревожившийся фермер, приготовлялся на десять или двенадцать человек, по-видимому таких же отпетых, как и сама хозяйка.
Джин подтвердила его подозрения. Она напомнила ему о краже свиньи и рассказала, как она терзалась потом этим поступком. Подобно другим философам, она утверждала, что мир с каждым днем становится хуже, и, подобно другим матерям, говорила, что дети совсем отбились от рук и нарушают старинный цыганский закон - не посягать на собственность их благодетелей.
В конце концов она осведомилась о том, сколько у него с собой денег, и настоятельно попросила - или даже приказала - отдать их ей на хранение, так как ребята, как она называла своих сыновей, скоро вернутся. Фермер, у которого другого выхода не было, рассказал Джин о своей поездке и передал ей деньги на сохранение. Несколько шиллингов она велела ему оставить в кармане, сказав, что если у него совершенно не найдут денег, то это покажется подозрительным.
После этого она постелила фермеру постель на соломе, и он прилег, но, разумеется, ему было не до сна.
Около полуночи разбойники вернулись, нагруженные разной добычей, и принялись обсуждать свои похождения в таких выражениях, от которых нашего фермера бросило в дрожь. Вскоре они обнаружили непрошеного гостя и спросили Джин, кого это она у себя приютила.
- Да это наш славный лохсайдский фермер, - ответила Джин. - Он, бедный, в Ньюкасл ездил денег достать, чтобы аренду уплатить, и ни один черт там не захотел раскошелиться, так что теперь вот он едет назад с пустым кошельком и с тяжелым сердцем.
- Что ж, может быть, это и так, - ответил один из разбойников, - но все же надо сначала пошарить у него в карманах, чтобы узнать, правду ли он говорит.
Джин стала громко возражать, говоря, что с гостями так не поступают, но переубедить их она не смогла. Вскоре фермер услышал сдавленный шепот и шаги около своей постели и понял, что разбойники обыскивают его платье. Когда они нашли деньги, которые, вняв благоразумному совету Джин, фермер оставил при себе, бандиты стали совещаться, забрать их или нет. Но Джин стала отчаянно протестовать, и они этих денег не тронули. После этого они поужинали и легли спать.
Едва только рассвело, как Джин разбудила гостя, привела его лошадь, которая ночь простояла под навесом, и сама еще проводила его несколько миль, пока он наконец не выехал на дорогу в Лохсайд. Там она отдала ему все деньги, и никакие просьбы не могли заставить ее принять даже гинею.
Старики в Джедбурге рассказывали мне, что все сыновья Джин были приговорены к смерти в один и тот же день. Говорят, что мнения судей на их счет разделились, но что один из ревнителей правосудия, который во время этого спора тихо спал, вдруг проснулся и громко вскрикнул: "Повесить их всех!" Единогласного решения шотландские законы не требуют, и, таким образом, приговор был вынесен. Джин присутствовала при этом. Она только сказала: "Господи, защити невинные души!" Ее собственная казнь сопровождалась дикими надругательствами, которых она вовсе не заслуживала. Одним из ее недостатков, а может быть, впрочем, одним из достоинств, пусть это уже решит сам читатель, была ее верность якобитам. Случилось так, что она была в Карлайле, то ли в дни ярмарки, то ли просто в один из базарных дней, - это было вскоре после 1746 года; там она громко высказала свои политические симпатии, которые разъярили толпу местных жителей. Ревностные в своих верноподданнических чувствах, когда проявление их не грозило никакой опасностью, и не в меру кроткие, когда им пришлось покориться горным шотландцам в 1745 году, жители города приняли решение утопить Джин Гордон в Идене. Это было, кстати сказать, не таким простым делом, потому что Джин была женщина недюжинной силы. Борясь со своими убийцами, она не раз высовывала голову из воды и, пока только могла, продолжала выкрикивать: "Карл еще вернется, Карл вернется!" В детстве в тех местах, где она когда-то живала, мне не раз приходилось слышать рассказы о ее смерти, и я горько плакал от жалости к бедной Джин Гордон.
Такие поразительно точные совпадения встречаются очень часто и невольно вселяют в нас убеждение, что автор писал с натуры, а не только сочинял; тем не менее мы воздержимся от окончательных выводов, понимая, что если член какой-то группы людей обрисован в основном правильно, то помимо типового сходства, которое должно у него быть, как у представителя своей местности, он обязательно будет напоминать нам какого-нибудь определенного человека. Иначе и быть не может. Когда Эмери выступает на сцене в роли йоркширского крестьянина, с повадками, манерами и диалектом, характерными для этого типа и изображенными точно и правдиво, то люди, незнакомые с этой провинцией или ее уроженцами, видят только абстрактную идею, beau ideal {Идеальный тип (франц.).} йоркширца. Но тем, кто близко сталкивается с ними, игра актера почти неизбежно приводит на память какого-нибудь местного жителя (хотя, вероятно, совсем неизвестного исполнителю), на которого тот случайно походит внешним видом и манерами. Поэтому мы склонны полагать, что события в романе часто бывают скопированы с истинных происшествий, но что образы людей либо целиком вымышлены, либо, если некоторые их черты и заимствованы из действительной жизни, как в вышеприведенном рассказе о Стюарте из Инвернахила, они тщательно замаскированы и перемешаны с чертами, порожденными фантазией. Переходим к более подробному рассмотрению этих романов.
Они озаглавлены "Рассказы трактирщика", но почему - трудно понять, разве что для ввода цитаты из "Дон-Кихота". Во всяком случае, это не рассказы трактирщика, и не так-то легко решить, чьими рассказами их следовало бы назвать.
Начинаются они с так называемого введения, якобы написанного Джедедией Клейшботэмом, учителем и псаломщиком деревни Гэндерклю: он дает нам понять, что "Рассказы" созданы его покойным помощником, мистером Питером Петтисоном, который наслушался всяких историй от путешественников, заезжавших в гостиницу Уоллеса в этой деревне. О введении мы скажем только то, что оно написано таким же вычурным стилем, как предисловие Гея к его "Пасторалям"; Джонсон говорил, что это "посильное подражание устарелому языку, то есть такой стиль, которым никогда не писали и не говорили ни в какую эпоху и ни в какой местности".
Первый из введенных таким образом рассказов озаглавлен "Черный карлик". В нем есть несколько эффектных сцен, но ему еще больше чем другим не хватает качеств, необходимых для ясного и интересного повествования, как будет видно из следующего краткого пересказа.
Два охотника на оленей - лэрд Эрнсклиф, родовитый и богатый дворянин, и Хобби Элиот из ХейФута, отважный фермер из пограничной области, возвращались вечером с охоты на холмах Лиддсдейла; переходя вересковую пустошь, которую, по народному поверью, посещают духи, они заметили, к великому ужасу фермера, существо, чья внешность и подсказала автору название этой истории; оно о чем-то плакалось луне и камням священного круга друидов; с этими камнями автор заранее познакомил читателя, как с предполагаемым местопребыванием нечистой силы, вызывающим суеверный ужас. Вот как описывается Черный карлик.
По мере того как молодые люди приближались, рост фигуры, казалось, все уменьшался теперь в ней было меньше четырех футов; насколько им удалось разглядеть в неверном свете луны, она была примерно одинакова в высоту и ширину и имела скорее всего шарообразную форму, вызванную, по-видимому, каким-то ей одной присущим уродством. Дважды молодой охотник заговаривал с этим необычайным видением, не получая ответа, но и не обращая внимания на щипки, при помощи которых его спутник хотел убедить его, что лучше всего тронуться дальше и оставить это сверхъестественное, уродливое существо в покое. Но в третий раз, в ответ на вопрос: "Кто вы? Что вы здесь делаете в такой поздний час?" - они услышали голос, пронзительно-резкие и неприятные звуки которого заставили Эрнсклифа вздрогнуть, а Элиота - отступить на два шага назад.
- Идите своим путем и не задавайте вопросов тем, кто не задает их вам.
- Что вы делаете здесь, вдали от жилья? Может, вас ночь застигла в пути? Хотите, пойдемте ко мне домой ("Боже упаси!" - невольно вырвалось у Хобби Элиота), и я дам вам ночлег.
- Уж лучше искать ночлег на дне Тэрреса, - снова прошептал Хобби.
- Идите своим путем, - повторил человечек; от внутреннего напряжения звук его голоса стал еще более резким. - Не нужна мне ваша помощь, не нужен мне ваш ночлег; вот уже пять лет, как я не переступал порога человеческого жилья, и, надеюсь, никогда больше не переступлю.
После того как карлик-мизантроп наотрез отказался от какого бы то ни было общения с охотниками, они продолжают свой путь к дому Хобби в Хейфуте, где их учтиво принимают его бабушка, сестры и Грейс Армстронг, прекрасная кузина, в которую влюблен отважный фермер. Жанровая сценка нарисована с таким же знанием языка и быта людей этого класса, как изображение Дэнди Динмонта и его семьи в "Гае Мэннеринге". Тем не менее мы вовсе не приравниваем эту сценку к более простому наброску из раннего романа. Вероятно, так часто получается, когда автор повторно показывает нам образы одного и того же genus. {Рода (лат.).} Он, можно сказать, вынужден напирать на специфические особенности и различия, а не на общие, характерные черты, иными словами - ему приходится больше показывать, какими свойствами Хобби Элиот отличается от Дэнди Динмонта, а не описывать его как такового.
Таинственный карлик с почти сверхъестественной быстротой строит себе хижину из камней и торфа, обносит ее грубо сложенной оградой, внутри которой возделывает садик на клочке земли, и все это он совершает с помощью случайных прохожих, которые зачастую останавливаются пособить ему в работе, непосильной для столь изуродованного существа. Вся эта история показалась нам абсолютно невероятной; однако нам сообщают, что подобное существо, так же обиженное природой от рождения, действительно появилось лет двадцать назад в уединенной вересковой пустоши в долине реки Твид, соорудило там себе жилище без всякой посторонней помощи, если не считать содействия вышеупомянутых прохожих, и проживало в оном доме, построенном вышеупомянутым способом. Его отталкивающая внешность, видимая легкость, с которой он построил себе жилье, полная неосведомленность всех окрестных жителей относительно того, откуда он родом и как сложилась его жизнь, - все эти необычайные обстоятельства возбуждали в умах простых людей суеверный ужас, нисколько не уступавший тому, который, судя по роману, посеяло в Лиддсдейле появление Черного карлика. Реальный отшельник - прототип Черного карлика обладал умом и знаниями, не соответствующими видимым обстоятельствам его жизни, и соседи в простоте душевной склонны были считать это чем-то сверхъестественным. Он когда-то проживал (и, быть может, живет до сих пор) в узкой лощине, где протекает речка Мэнор, впадающая в Твид близ Пиблса; эта лощина получила известность благодаря тому, что там обитал ныне покойный достопочтенный профессор Фергюсон.
К Черному карлику обращаются за советом многие окрестные жители, верящие в его колдовские способности, а это дает автору повод познакомить нас со своими dramatis personae: Уилли Уэстбернфлетом, чистокровным пограничным разбойником, который, пожалуй, является анахронизмом в этой истории, и мисс Изабеллой Вир, дочерью лэрда Эллисло, которую взаимная склонность связывает с лэрдом Эрнсклифом. Но, как водится в таких случаях, ее отец, который в политике принадлежит к партии якобитов и сильно замешан в их интригах, настроен против этого брака. Несговорчивый родитель решил отдать руку мисс Вир сэру Фредерику Лэнгли, английскому баронету, который разделяет его политические убеждения и которого он желает еще теснее связать с делом своей жизни. Эти лица, да еще ничем не примечательная кузина, наперсница Изабеллы, веселый кавалер по имени Маршал, который втягивается в интриги своего родственника Эллисло с самой жизнерадостной беспечностью, и, наконец, суровый управляющий по имени Рэтклиф, который собирает для мистера Вира доходы с каких-то обширных английских поместий, якобы принадлежавших его покойной жене, - вот и все dramatis personae. Список невелик, но это отнюдь не упрощает рассказа. Напротив, он изобилует заговорами, бегствами, похищениями, спасениями и всякими бурными происшествиями, столь обычными в романах и столь редкими в обыденной жизни.
Кампанию открывает вышеупомянутый бандит Уилли Уэстбернфлет: он поджигает дом нашего честного приятеля Хобби Элиота. Сходка пограничных жителей, жаждущих расплаты и мести, преследование разбойника и осада его крепости - все это рассказано с такой живостью, на какую способен только человек, привыкший наблюдать подобные сцены. Разбойник предлагает в качестве выкупа освободить свою прекрасную пленницу - как оказывается, не Грейс Армстронг, а мисс Вир, увезенную им по желанию ее отца, лэрда Эллисло, который опасался, что его намерение подчинить дочь родительской воле и помешать ей выбрать мужа по сердцу может получить отпор со стороны управляющего Рэтклифа, обладающего какой-то таинственной властью над своим хозяином. Девушку возвращает в замок Эллисло ее возлюбленный Эрнсклиф, который (разумеется!) первым бросился ее спасать. Поскольку это одна из не* многих попыток бедного джентльмена "убить великана", то есть тем или иным способом отличиться на протяжении романа, то ее не следует замалчивать. Между тем разбойник возвращает свободу Грейс Армстронг под влиянием Черного карлика, который вдобавок ухитряется подкинуть ее жениху кошель с золотом, возмещающий ему все убытки.
Во время этих событий Эллисло принимает все меры для того, чтобы поднять восстание якобитов и прикрыть намечавшееся вторжение французов в пользу шевалье Сен-Жоржа. Ему неожиданно угрожает предательство со стороны человека, которого он прочит в мужья мисс Вир, сэра Фредерика Лэнгли; тот завидует его умению маневрировать и подозревает, что лэрд его надует и не выдаст за него дочь. Воспользовавшись этим обстоятельством, Вир убеждает дочь, что его состояние и жизнь находятся во власти этого ненадежного сообщника и спасти его может только ее согласие на незамедлительное заключение брака! От судьбы, которую ей уготовил отец, ее спасает внезапное появление Черного карлика; он оказывается родичем ее матери, которую когда-то нежно любил. Целый ряд несчастий, случившихся с ним из-за махинаций Вира, ввергли его в мрачную мизантропию и заставили отказаться от света. На помощь своему благодетелю является Хобби Элиот с вооруженными людьми; приходит весть о провале французской экспедиции; смущенные заговорщики рассеиваются; Вир бежит за границу, предоставив дочери полную свободу следовать влечению сердца; отшельник отправляется на поиски еще более далекого и уединенного пристанища, а Эрнсклиф и Хобби женятся на своих избранницах и счастливо устраивают свою жизнь.
Таково краткое содержание истории, в которой повествование построено необычайно искусственно. Ни герой, ни героиня не возбуждают никакого интереса, потому что это _примерные_ персонажи, за которых никто гроша ломаного не даст. Раскрытие тайны, окружающей личность карлика и его судьбу, слишком долго откладывалось из очевидного желания оттянуть это объяснение до конца романа, и оно так скомкано, что лично нам из побуждений главного действующего лица удалось понять только одно - что он был сумасшедший и сообразно этому и действовал (легкий и быстрый способ разрешать все сложности). Что касается суетни и военной шумихи в развязке, то она достойна только фарса "Мельник и его люди" или любой новейшей мелодрамы, заканчивающейся появлением толп солдат и театральных рабочих на авансцене и полной неразберихой на заднем плане.
Мы говорили об этом романе, следуя доводу шута в пользу мастера Пены: "Взгляните на его лицо. Я могу поклясться на священном писании, что его лицо - самое скверное, что в нем есть, а если его лицо - самое скверное, что в нем есть, мог ли мастер Пена сделать что-нибудь плохое жене констебля?" Так же и мы готовы побожиться, что развитие интриги - самая слабая сторона "Черного карлика", однако, если читатель, познакомившись с ней по этому краткому очерку, считает ее терпимой, то он убедится потом, что само произведение не лишено мест, исполненных правдивого пафоса или наводящих непередаваемый ужас; места эти вполне достойны автора "цены похорон Стини в романе "Антикварий" или жуткого образа Мег Меррилиз.
Роман, занимающий три следующих тома, значительно интереснее как сам по себе, так и по его связи с историческими событиями и личностями. Его следовало бы назвать "Рассказ Кладбищенского Старика", ибо персонаж, носящий это прозвище, упоминается в романе только для того, чтобы подтвердить его авторитетом подлинность описываемых событий. Вот как о нем рассказано в первой, предварительной, главе.
По мнению большинства, он был уроженцем не то графства Дамфриз, не то Гэллоуэя и происходил от тех самых приверженцев ковенанта, подвиги или страдания которых были излюбленной темой его рассказов. Сообщают, что когда-то он держал небольшую ферму на пустоши, но то ли вследствие понесенных на ней убытков, то ли из-за семейных раздоров уже давно от нее отказался, как отказался, впрочем, и от каких бы то ни было заработков. Говоря языком писания, он покинул дом, кров и родных и скитался по самый день своей смерти, то есть что-то около тридцати лет.
В течение всего этою времени благочестивый паломник-энтузиаст непрерывно кочевал по стране, взяв себе за правило ежегодно навещать могилы несчастных пресвитериан, погибших в схватках с врагом или от руки палача в царствования двух последних монархов из дома Стюартов. Эти могилы особенно многочисленны в западных округах - Эйре, Гэрроуэе и графстве Дамфриз, но на них можно наткнуться и в других областях Шотландии - повсюду, где гонимые пуритане пали в боях или были казнены военной и гражданской властями. Их надгробия - нередко в стороне от человеческого жилья, посреди диких пустошей и торфяников, куда, скрываясь от преследований, уходили эти скитальцы. Но где бы эти могилы ни находились, они обязательно ежегодно навещались Кладбищенским Стариком по мере того, как его маршрут предоставлял ему эту возможность. И охотники на тетеревов порою встречали его, к своему изумлению, в самых глухих горных ущельях, возле серых могильных плит, над которыми он усердно трудился, счищая с них мох, подновляя своим резцом полуистершиеся надписи и восстанавливая эмблемы смерти - обычные украшения этих незатейливых памятников. Глубоко искренняя, хотя и своеобразная набожность заставила этого старого человека отдать столько лет своей жизни бескорыстному служению памяти павших воинов церкви. На свое дело он смотрел как на выполнение священного долга и считал, что, возрождая для взоров потомков пришедшие в упадок надгробия - эти символы религиозного рвения и подвижничества их предков, он как бы поддерживает огонь маяка, который должен напоминать будущим поколениям, чтобы и они стояли за веру, не щадя живота своего.
Этот неутомимый старый паломник, видимо, никогда не нуждался в денежной помощи и, насколько известно, наотрез от нее отказывался. Правда, его потребности были очень невелики, н к тому же, куда бы ему ни доводилось попасть, для него всегда бывал открыт дом какого-нибудь камеронца, его единоверца по секте, или другого истинно религиозного человека. За почтительное гостеприимство, которое ему повсюду оказывали, он неизменно расплачивался приведением в порядок надгробий (если таковые имелись) членов семьи или предков своего хозяина. И так как странника постоянно видели за этим благочестивым занятием где-нибудь на деревенском кладбище или заставали склонившимся над одинокой, полускрытой вереском могильной плитой, с молотком, которым он ударял по резцу, пугая тетеревов и ржанок, тогда как его белый от старости пони пасся где-нибудь рядом, народ из-за его постоянного общения с мертвыми дал ему прозвище Кладбищенский Старик.
К сведениям об этом замечательном старце мы считаем возможным добавить его имя и место жительства. Имя его было Роберт Патерсон, а первую половину своей жизни он провел в Клозбернском приходе, в Дамфризшире, где он обращал на себя внимание своей глубокой набожностью и благочестием. У нас нет сведений о том, что побудило его перейти к бродячему образу жизни, описанному в романе, - домашние ли огорчения или какие-либо другие причины, - но он вел его многие годы, а примерно лет через пятнадцать закончил свое утомительное паломничество так, как описано в предварительной главе: "Его нашли на большой дороге близ Локерби в Дамфризшире в совершенном изнеможении и при последнем издыхании. Старый белый пони, его постоянный товарищ и спутник, стоял возле своего умирающего хозяина". Эта замечательная личность упоминается в сочинениях Свифта, изданных мистером Скоттом, в заметке о "Мемуарах капитана Джона Критона".
Рассказ, как нетрудно вывести из этого объяснения, относится ко времени преследований пресвитериан в Шотландии в царствование Карла II. Действие начинается с описания народного сборища по поводу военного смо*гра вассалов короны и последующей стрельбы в чучело попугая; этот обычай, по-видимому, все еще держится в Эйршире, а также, должны мы добавить, и в других частях континента. Нежелание пресвитериан участвовать в подобных смотрах вызвало забавный инцидент. Леди Маргарет Белленден, дама, исполненная достоинства и верноподданнических чувств, из-за отказа своего пахаря взять в руки оружие вынуждена пополнить свое феодальное ополчение слабоумным мальчишкой по прозвищу Гусенок Джибби; облаченный в воинские доспехи, он выступает под стягом ее доблестного дворецкого Джона Гьюдьила. Вот к чему это приводит.
Между тем, едва кони перешли на рысь, ботфорты Джибби - справиться с ними бедный мальчуган оказался не в силах - начали колотить коня попеременно с обоих боков, а так как на этих ботфортах красовались к тому же длинные и острые шпоры, терпение животного лопнуло, и оно стало прыгать и бросаться из стороны в сторону, причем мольбы несчастного Джибби о помощи так и не достигли ушей слишком забывчивого дворецкого, утонув частью под сводами стального шлема с забралом, водруженного на его голову, частью в звуках воинственной песенки про храброго Грэмса, которую мистер Гьюдьил высвистывал во всю мощь своих легких.
Отец мой помнил старую Джин Гордон из Иетхолма, которая пользовалась большой властью среди своих соотечественников. Она была очень похожа на Мег Меррилиз и в той же мере была наделена беззаветной преданностью - этой добродетелью дикарей. Она часто пользовалась гостеприимством на ферме Лохсайд, близ Иетхолма, и в силу этого старательно воздерживалась от воровства во владениях фермера. Но зато сыновья ее, (а у нее их было девять) не отличались такой щепетильностью и преспокойным образом украли у своего доброго покровителя супоросую свинью. Джин была огорчена их неблагодарностью, и стыд заставил ее покинуть Лохсайд на несколько лет.
Однажды у лохсайдского фермера не оказалось денег, чтобы внести арендную плату, и он отправился занять их в Ньюкасл. Это ему удалось, но когда он возвращался обратно по Чевиотским горам, его там застала ночь, и он сбился с дороги.
Огонек, мерцавший в окне большого пустого амбара, оставшегося от не существовавшей уже фермы, подал ему надежду найти ночлег. В ответ на его стук дверь отворилась, и он увидел перед собой Джин Гордон. Ее весьма заметная фигура (в ней было почти шесть футов роста) и столь же удивительная одежда не оставляли ни малейшего сомнения, что эта была она, хотя и прошло уже немало лет с тех пор, как он видел ее в последний раз. Встреча с этой особой в столь уединенном месте, да еще, по-видимому, неподалеку от стоянки табора, была для бедного фермера неприятной неожиданностью: все его деньги были при нем, и потеря их означала для него полное разорение.
- Э, да это почтенный лохсайдский фермер! - радостно воскликнула Джин. - Слезайте же, слезайте; для чего это вам ночью ехать, коли рядом друг живет?
Фермеру ничего не оставалось, как сойти с лошади и принять предложенный цыганкой ужин и ночлег.
В амбаре лежали большие куски мяса, неизвестно где раздобытого, и шли приготовления к обильному ужину, который, как заметил еще более встревожившийся фермер, приготовлялся на десять или двенадцать человек, по-видимому таких же отпетых, как и сама хозяйка.
Джин подтвердила его подозрения. Она напомнила ему о краже свиньи и рассказала, как она терзалась потом этим поступком. Подобно другим философам, она утверждала, что мир с каждым днем становится хуже, и, подобно другим матерям, говорила, что дети совсем отбились от рук и нарушают старинный цыганский закон - не посягать на собственность их благодетелей.
В конце концов она осведомилась о том, сколько у него с собой денег, и настоятельно попросила - или даже приказала - отдать их ей на хранение, так как ребята, как она называла своих сыновей, скоро вернутся. Фермер, у которого другого выхода не было, рассказал Джин о своей поездке и передал ей деньги на сохранение. Несколько шиллингов она велела ему оставить в кармане, сказав, что если у него совершенно не найдут денег, то это покажется подозрительным.
После этого она постелила фермеру постель на соломе, и он прилег, но, разумеется, ему было не до сна.
Около полуночи разбойники вернулись, нагруженные разной добычей, и принялись обсуждать свои похождения в таких выражениях, от которых нашего фермера бросило в дрожь. Вскоре они обнаружили непрошеного гостя и спросили Джин, кого это она у себя приютила.
- Да это наш славный лохсайдский фермер, - ответила Джин. - Он, бедный, в Ньюкасл ездил денег достать, чтобы аренду уплатить, и ни один черт там не захотел раскошелиться, так что теперь вот он едет назад с пустым кошельком и с тяжелым сердцем.
- Что ж, может быть, это и так, - ответил один из разбойников, - но все же надо сначала пошарить у него в карманах, чтобы узнать, правду ли он говорит.
Джин стала громко возражать, говоря, что с гостями так не поступают, но переубедить их она не смогла. Вскоре фермер услышал сдавленный шепот и шаги около своей постели и понял, что разбойники обыскивают его платье. Когда они нашли деньги, которые, вняв благоразумному совету Джин, фермер оставил при себе, бандиты стали совещаться, забрать их или нет. Но Джин стала отчаянно протестовать, и они этих денег не тронули. После этого они поужинали и легли спать.
Едва только рассвело, как Джин разбудила гостя, привела его лошадь, которая ночь простояла под навесом, и сама еще проводила его несколько миль, пока он наконец не выехал на дорогу в Лохсайд. Там она отдала ему все деньги, и никакие просьбы не могли заставить ее принять даже гинею.
Старики в Джедбурге рассказывали мне, что все сыновья Джин были приговорены к смерти в один и тот же день. Говорят, что мнения судей на их счет разделились, но что один из ревнителей правосудия, который во время этого спора тихо спал, вдруг проснулся и громко вскрикнул: "Повесить их всех!" Единогласного решения шотландские законы не требуют, и, таким образом, приговор был вынесен. Джин присутствовала при этом. Она только сказала: "Господи, защити невинные души!" Ее собственная казнь сопровождалась дикими надругательствами, которых она вовсе не заслуживала. Одним из ее недостатков, а может быть, впрочем, одним из достоинств, пусть это уже решит сам читатель, была ее верность якобитам. Случилось так, что она была в Карлайле, то ли в дни ярмарки, то ли просто в один из базарных дней, - это было вскоре после 1746 года; там она громко высказала свои политические симпатии, которые разъярили толпу местных жителей. Ревностные в своих верноподданнических чувствах, когда проявление их не грозило никакой опасностью, и не в меру кроткие, когда им пришлось покориться горным шотландцам в 1745 году, жители города приняли решение утопить Джин Гордон в Идене. Это было, кстати сказать, не таким простым делом, потому что Джин была женщина недюжинной силы. Борясь со своими убийцами, она не раз высовывала голову из воды и, пока только могла, продолжала выкрикивать: "Карл еще вернется, Карл вернется!" В детстве в тех местах, где она когда-то живала, мне не раз приходилось слышать рассказы о ее смерти, и я горько плакал от жалости к бедной Джин Гордон.
Такие поразительно точные совпадения встречаются очень часто и невольно вселяют в нас убеждение, что автор писал с натуры, а не только сочинял; тем не менее мы воздержимся от окончательных выводов, понимая, что если член какой-то группы людей обрисован в основном правильно, то помимо типового сходства, которое должно у него быть, как у представителя своей местности, он обязательно будет напоминать нам какого-нибудь определенного человека. Иначе и быть не может. Когда Эмери выступает на сцене в роли йоркширского крестьянина, с повадками, манерами и диалектом, характерными для этого типа и изображенными точно и правдиво, то люди, незнакомые с этой провинцией или ее уроженцами, видят только абстрактную идею, beau ideal {Идеальный тип (франц.).} йоркширца. Но тем, кто близко сталкивается с ними, игра актера почти неизбежно приводит на память какого-нибудь местного жителя (хотя, вероятно, совсем неизвестного исполнителю), на которого тот случайно походит внешним видом и манерами. Поэтому мы склонны полагать, что события в романе часто бывают скопированы с истинных происшествий, но что образы людей либо целиком вымышлены, либо, если некоторые их черты и заимствованы из действительной жизни, как в вышеприведенном рассказе о Стюарте из Инвернахила, они тщательно замаскированы и перемешаны с чертами, порожденными фантазией. Переходим к более подробному рассмотрению этих романов.
Они озаглавлены "Рассказы трактирщика", но почему - трудно понять, разве что для ввода цитаты из "Дон-Кихота". Во всяком случае, это не рассказы трактирщика, и не так-то легко решить, чьими рассказами их следовало бы назвать.
Начинаются они с так называемого введения, якобы написанного Джедедией Клейшботэмом, учителем и псаломщиком деревни Гэндерклю: он дает нам понять, что "Рассказы" созданы его покойным помощником, мистером Питером Петтисоном, который наслушался всяких историй от путешественников, заезжавших в гостиницу Уоллеса в этой деревне. О введении мы скажем только то, что оно написано таким же вычурным стилем, как предисловие Гея к его "Пасторалям"; Джонсон говорил, что это "посильное подражание устарелому языку, то есть такой стиль, которым никогда не писали и не говорили ни в какую эпоху и ни в какой местности".
Первый из введенных таким образом рассказов озаглавлен "Черный карлик". В нем есть несколько эффектных сцен, но ему еще больше чем другим не хватает качеств, необходимых для ясного и интересного повествования, как будет видно из следующего краткого пересказа.
Два охотника на оленей - лэрд Эрнсклиф, родовитый и богатый дворянин, и Хобби Элиот из ХейФута, отважный фермер из пограничной области, возвращались вечером с охоты на холмах Лиддсдейла; переходя вересковую пустошь, которую, по народному поверью, посещают духи, они заметили, к великому ужасу фермера, существо, чья внешность и подсказала автору название этой истории; оно о чем-то плакалось луне и камням священного круга друидов; с этими камнями автор заранее познакомил читателя, как с предполагаемым местопребыванием нечистой силы, вызывающим суеверный ужас. Вот как описывается Черный карлик.
По мере того как молодые люди приближались, рост фигуры, казалось, все уменьшался теперь в ней было меньше четырех футов; насколько им удалось разглядеть в неверном свете луны, она была примерно одинакова в высоту и ширину и имела скорее всего шарообразную форму, вызванную, по-видимому, каким-то ей одной присущим уродством. Дважды молодой охотник заговаривал с этим необычайным видением, не получая ответа, но и не обращая внимания на щипки, при помощи которых его спутник хотел убедить его, что лучше всего тронуться дальше и оставить это сверхъестественное, уродливое существо в покое. Но в третий раз, в ответ на вопрос: "Кто вы? Что вы здесь делаете в такой поздний час?" - они услышали голос, пронзительно-резкие и неприятные звуки которого заставили Эрнсклифа вздрогнуть, а Элиота - отступить на два шага назад.
- Идите своим путем и не задавайте вопросов тем, кто не задает их вам.
- Что вы делаете здесь, вдали от жилья? Может, вас ночь застигла в пути? Хотите, пойдемте ко мне домой ("Боже упаси!" - невольно вырвалось у Хобби Элиота), и я дам вам ночлег.
- Уж лучше искать ночлег на дне Тэрреса, - снова прошептал Хобби.
- Идите своим путем, - повторил человечек; от внутреннего напряжения звук его голоса стал еще более резким. - Не нужна мне ваша помощь, не нужен мне ваш ночлег; вот уже пять лет, как я не переступал порога человеческого жилья, и, надеюсь, никогда больше не переступлю.
После того как карлик-мизантроп наотрез отказался от какого бы то ни было общения с охотниками, они продолжают свой путь к дому Хобби в Хейфуте, где их учтиво принимают его бабушка, сестры и Грейс Армстронг, прекрасная кузина, в которую влюблен отважный фермер. Жанровая сценка нарисована с таким же знанием языка и быта людей этого класса, как изображение Дэнди Динмонта и его семьи в "Гае Мэннеринге". Тем не менее мы вовсе не приравниваем эту сценку к более простому наброску из раннего романа. Вероятно, так часто получается, когда автор повторно показывает нам образы одного и того же genus. {Рода (лат.).} Он, можно сказать, вынужден напирать на специфические особенности и различия, а не на общие, характерные черты, иными словами - ему приходится больше показывать, какими свойствами Хобби Элиот отличается от Дэнди Динмонта, а не описывать его как такового.
Таинственный карлик с почти сверхъестественной быстротой строит себе хижину из камней и торфа, обносит ее грубо сложенной оградой, внутри которой возделывает садик на клочке земли, и все это он совершает с помощью случайных прохожих, которые зачастую останавливаются пособить ему в работе, непосильной для столь изуродованного существа. Вся эта история показалась нам абсолютно невероятной; однако нам сообщают, что подобное существо, так же обиженное природой от рождения, действительно появилось лет двадцать назад в уединенной вересковой пустоши в долине реки Твид, соорудило там себе жилище без всякой посторонней помощи, если не считать содействия вышеупомянутых прохожих, и проживало в оном доме, построенном вышеупомянутым способом. Его отталкивающая внешность, видимая легкость, с которой он построил себе жилье, полная неосведомленность всех окрестных жителей относительно того, откуда он родом и как сложилась его жизнь, - все эти необычайные обстоятельства возбуждали в умах простых людей суеверный ужас, нисколько не уступавший тому, который, судя по роману, посеяло в Лиддсдейле появление Черного карлика. Реальный отшельник - прототип Черного карлика обладал умом и знаниями, не соответствующими видимым обстоятельствам его жизни, и соседи в простоте душевной склонны были считать это чем-то сверхъестественным. Он когда-то проживал (и, быть может, живет до сих пор) в узкой лощине, где протекает речка Мэнор, впадающая в Твид близ Пиблса; эта лощина получила известность благодаря тому, что там обитал ныне покойный достопочтенный профессор Фергюсон.
К Черному карлику обращаются за советом многие окрестные жители, верящие в его колдовские способности, а это дает автору повод познакомить нас со своими dramatis personae: Уилли Уэстбернфлетом, чистокровным пограничным разбойником, который, пожалуй, является анахронизмом в этой истории, и мисс Изабеллой Вир, дочерью лэрда Эллисло, которую взаимная склонность связывает с лэрдом Эрнсклифом. Но, как водится в таких случаях, ее отец, который в политике принадлежит к партии якобитов и сильно замешан в их интригах, настроен против этого брака. Несговорчивый родитель решил отдать руку мисс Вир сэру Фредерику Лэнгли, английскому баронету, который разделяет его политические убеждения и которого он желает еще теснее связать с делом своей жизни. Эти лица, да еще ничем не примечательная кузина, наперсница Изабеллы, веселый кавалер по имени Маршал, который втягивается в интриги своего родственника Эллисло с самой жизнерадостной беспечностью, и, наконец, суровый управляющий по имени Рэтклиф, который собирает для мистера Вира доходы с каких-то обширных английских поместий, якобы принадлежавших его покойной жене, - вот и все dramatis personae. Список невелик, но это отнюдь не упрощает рассказа. Напротив, он изобилует заговорами, бегствами, похищениями, спасениями и всякими бурными происшествиями, столь обычными в романах и столь редкими в обыденной жизни.
Кампанию открывает вышеупомянутый бандит Уилли Уэстбернфлет: он поджигает дом нашего честного приятеля Хобби Элиота. Сходка пограничных жителей, жаждущих расплаты и мести, преследование разбойника и осада его крепости - все это рассказано с такой живостью, на какую способен только человек, привыкший наблюдать подобные сцены. Разбойник предлагает в качестве выкупа освободить свою прекрасную пленницу - как оказывается, не Грейс Армстронг, а мисс Вир, увезенную им по желанию ее отца, лэрда Эллисло, который опасался, что его намерение подчинить дочь родительской воле и помешать ей выбрать мужа по сердцу может получить отпор со стороны управляющего Рэтклифа, обладающего какой-то таинственной властью над своим хозяином. Девушку возвращает в замок Эллисло ее возлюбленный Эрнсклиф, который (разумеется!) первым бросился ее спасать. Поскольку это одна из не* многих попыток бедного джентльмена "убить великана", то есть тем или иным способом отличиться на протяжении романа, то ее не следует замалчивать. Между тем разбойник возвращает свободу Грейс Армстронг под влиянием Черного карлика, который вдобавок ухитряется подкинуть ее жениху кошель с золотом, возмещающий ему все убытки.
Во время этих событий Эллисло принимает все меры для того, чтобы поднять восстание якобитов и прикрыть намечавшееся вторжение французов в пользу шевалье Сен-Жоржа. Ему неожиданно угрожает предательство со стороны человека, которого он прочит в мужья мисс Вир, сэра Фредерика Лэнгли; тот завидует его умению маневрировать и подозревает, что лэрд его надует и не выдаст за него дочь. Воспользовавшись этим обстоятельством, Вир убеждает дочь, что его состояние и жизнь находятся во власти этого ненадежного сообщника и спасти его может только ее согласие на незамедлительное заключение брака! От судьбы, которую ей уготовил отец, ее спасает внезапное появление Черного карлика; он оказывается родичем ее матери, которую когда-то нежно любил. Целый ряд несчастий, случившихся с ним из-за махинаций Вира, ввергли его в мрачную мизантропию и заставили отказаться от света. На помощь своему благодетелю является Хобби Элиот с вооруженными людьми; приходит весть о провале французской экспедиции; смущенные заговорщики рассеиваются; Вир бежит за границу, предоставив дочери полную свободу следовать влечению сердца; отшельник отправляется на поиски еще более далекого и уединенного пристанища, а Эрнсклиф и Хобби женятся на своих избранницах и счастливо устраивают свою жизнь.
Таково краткое содержание истории, в которой повествование построено необычайно искусственно. Ни герой, ни героиня не возбуждают никакого интереса, потому что это _примерные_ персонажи, за которых никто гроша ломаного не даст. Раскрытие тайны, окружающей личность карлика и его судьбу, слишком долго откладывалось из очевидного желания оттянуть это объяснение до конца романа, и оно так скомкано, что лично нам из побуждений главного действующего лица удалось понять только одно - что он был сумасшедший и сообразно этому и действовал (легкий и быстрый способ разрешать все сложности). Что касается суетни и военной шумихи в развязке, то она достойна только фарса "Мельник и его люди" или любой новейшей мелодрамы, заканчивающейся появлением толп солдат и театральных рабочих на авансцене и полной неразберихой на заднем плане.
Мы говорили об этом романе, следуя доводу шута в пользу мастера Пены: "Взгляните на его лицо. Я могу поклясться на священном писании, что его лицо - самое скверное, что в нем есть, а если его лицо - самое скверное, что в нем есть, мог ли мастер Пена сделать что-нибудь плохое жене констебля?" Так же и мы готовы побожиться, что развитие интриги - самая слабая сторона "Черного карлика", однако, если читатель, познакомившись с ней по этому краткому очерку, считает ее терпимой, то он убедится потом, что само произведение не лишено мест, исполненных правдивого пафоса или наводящих непередаваемый ужас; места эти вполне достойны автора "цены похорон Стини в романе "Антикварий" или жуткого образа Мег Меррилиз.
Роман, занимающий три следующих тома, значительно интереснее как сам по себе, так и по его связи с историческими событиями и личностями. Его следовало бы назвать "Рассказ Кладбищенского Старика", ибо персонаж, носящий это прозвище, упоминается в романе только для того, чтобы подтвердить его авторитетом подлинность описываемых событий. Вот как о нем рассказано в первой, предварительной, главе.
По мнению большинства, он был уроженцем не то графства Дамфриз, не то Гэллоуэя и происходил от тех самых приверженцев ковенанта, подвиги или страдания которых были излюбленной темой его рассказов. Сообщают, что когда-то он держал небольшую ферму на пустоши, но то ли вследствие понесенных на ней убытков, то ли из-за семейных раздоров уже давно от нее отказался, как отказался, впрочем, и от каких бы то ни было заработков. Говоря языком писания, он покинул дом, кров и родных и скитался по самый день своей смерти, то есть что-то около тридцати лет.
В течение всего этою времени благочестивый паломник-энтузиаст непрерывно кочевал по стране, взяв себе за правило ежегодно навещать могилы несчастных пресвитериан, погибших в схватках с врагом или от руки палача в царствования двух последних монархов из дома Стюартов. Эти могилы особенно многочисленны в западных округах - Эйре, Гэрроуэе и графстве Дамфриз, но на них можно наткнуться и в других областях Шотландии - повсюду, где гонимые пуритане пали в боях или были казнены военной и гражданской властями. Их надгробия - нередко в стороне от человеческого жилья, посреди диких пустошей и торфяников, куда, скрываясь от преследований, уходили эти скитальцы. Но где бы эти могилы ни находились, они обязательно ежегодно навещались Кладбищенским Стариком по мере того, как его маршрут предоставлял ему эту возможность. И охотники на тетеревов порою встречали его, к своему изумлению, в самых глухих горных ущельях, возле серых могильных плит, над которыми он усердно трудился, счищая с них мох, подновляя своим резцом полуистершиеся надписи и восстанавливая эмблемы смерти - обычные украшения этих незатейливых памятников. Глубоко искренняя, хотя и своеобразная набожность заставила этого старого человека отдать столько лет своей жизни бескорыстному служению памяти павших воинов церкви. На свое дело он смотрел как на выполнение священного долга и считал, что, возрождая для взоров потомков пришедшие в упадок надгробия - эти символы религиозного рвения и подвижничества их предков, он как бы поддерживает огонь маяка, который должен напоминать будущим поколениям, чтобы и они стояли за веру, не щадя живота своего.
Этот неутомимый старый паломник, видимо, никогда не нуждался в денежной помощи и, насколько известно, наотрез от нее отказывался. Правда, его потребности были очень невелики, н к тому же, куда бы ему ни доводилось попасть, для него всегда бывал открыт дом какого-нибудь камеронца, его единоверца по секте, или другого истинно религиозного человека. За почтительное гостеприимство, которое ему повсюду оказывали, он неизменно расплачивался приведением в порядок надгробий (если таковые имелись) членов семьи или предков своего хозяина. И так как странника постоянно видели за этим благочестивым занятием где-нибудь на деревенском кладбище или заставали склонившимся над одинокой, полускрытой вереском могильной плитой, с молотком, которым он ударял по резцу, пугая тетеревов и ржанок, тогда как его белый от старости пони пасся где-нибудь рядом, народ из-за его постоянного общения с мертвыми дал ему прозвище Кладбищенский Старик.
К сведениям об этом замечательном старце мы считаем возможным добавить его имя и место жительства. Имя его было Роберт Патерсон, а первую половину своей жизни он провел в Клозбернском приходе, в Дамфризшире, где он обращал на себя внимание своей глубокой набожностью и благочестием. У нас нет сведений о том, что побудило его перейти к бродячему образу жизни, описанному в романе, - домашние ли огорчения или какие-либо другие причины, - но он вел его многие годы, а примерно лет через пятнадцать закончил свое утомительное паломничество так, как описано в предварительной главе: "Его нашли на большой дороге близ Локерби в Дамфризшире в совершенном изнеможении и при последнем издыхании. Старый белый пони, его постоянный товарищ и спутник, стоял возле своего умирающего хозяина". Эта замечательная личность упоминается в сочинениях Свифта, изданных мистером Скоттом, в заметке о "Мемуарах капитана Джона Критона".
Рассказ, как нетрудно вывести из этого объяснения, относится ко времени преследований пресвитериан в Шотландии в царствование Карла II. Действие начинается с описания народного сборища по поводу военного смо*гра вассалов короны и последующей стрельбы в чучело попугая; этот обычай, по-видимому, все еще держится в Эйршире, а также, должны мы добавить, и в других частях континента. Нежелание пресвитериан участвовать в подобных смотрах вызвало забавный инцидент. Леди Маргарет Белленден, дама, исполненная достоинства и верноподданнических чувств, из-за отказа своего пахаря взять в руки оружие вынуждена пополнить свое феодальное ополчение слабоумным мальчишкой по прозвищу Гусенок Джибби; облаченный в воинские доспехи, он выступает под стягом ее доблестного дворецкого Джона Гьюдьила. Вот к чему это приводит.
Между тем, едва кони перешли на рысь, ботфорты Джибби - справиться с ними бедный мальчуган оказался не в силах - начали колотить коня попеременно с обоих боков, а так как на этих ботфортах красовались к тому же длинные и острые шпоры, терпение животного лопнуло, и оно стало прыгать и бросаться из стороны в сторону, причем мольбы несчастного Джибби о помощи так и не достигли ушей слишком забывчивого дворецкого, утонув частью под сводами стального шлема с забралом, водруженного на его голову, частью в звуках воинственной песенки про храброго Грэмса, которую мистер Гьюдьил высвистывал во всю мощь своих легких.