— Здорово, хряк, — рявкнул я. — ОБХСС! Все документы на стол.
— ОБХЗЗ? Какая ОБХЗЗа? — изумился Файнер, ломая язык. — Я есть подданный Юнайтед Стейтс оф Америка, вы не имееть права…
— Власть переменилась, гражданин Файнер, — отвечал я. — Так что учи родной язык заново, козел!
— Я выражаю протест против…
Чего не люблю я, так это яркого света и мудаков под ним; они кажутся ещё омерзительнее, как жижа в выгребной яме. Может быть, поэтому я позволил себе некую вольность — автоматные очереди принялись гулять по хрустальном облаку… и хрустальный град обрушился на протестующего жоржика.
Когда я выгреб тело из-под обломков былого имущества, то господин Файнер проникся ко мне отцовской добротой. Всегда надо приходить человеку на помощь. В трудную для него минуту. И он ответит тем же. Быть может.
Тут ещё явились мелко простреленные, но радостно возбужденные ближним боем мои друзья, сообщившие, что они зачистили территорию. А те, кому повезло увернуться от шальных свинцовых пчелок, в основном это медицинский персонал, отдыхают в подвальной лаборатории, где есть все для здорового и продолжительного образа жизни. Непрезентабельный вид моих товарищей и последние новости из их уст привели господина Файнера в трепетный ужас. Он окончательно убедился, что власть переменилась и лучше для здоровья с этой властью сотрудничать. То есть если страны хотят найти общий язык, они его находят. Даже в таких экстремальных условиях.
Я вкратце изложил суть проблемы, и, что интересно, меня сразу поняли. Без каких-либо вопросов. Тут же по космической связи был обнаружен материк, зря, по-моему, открытый Х.Колумбом. Начались напряженные переговоры. Там, в USA, решили, что тут, в СССР (б), мы собираем клубнику на февральских грядках. Пришлось переубеждать — весь автопарк был отправлен на небеса для уборки звездного мусора. Ясный гром среди глухой российской ночи, вероятно, достиг ушей мистера Дж. Джеффера. Он вытащил из них бананы, и мы пришли к компромиссному решению: через двенадцать часов приедут представители компании, чтобы на месте убедиться в правдивости моих слов. И подсчитать убытки. Я опускаю некоторые несдержанные высказывания в адрес Соединенных Штатов и отдельных их чванливых поданных, чтобы piece был во всем piece, а не наоборот. Скажу лишь одно: дерьма хватает по обе стороны океана, увы.
Что же потом? Я прошелся по местам военных действий — будто смерч провьюжил по прелестному уголку Канзас-Сити. И это не считая тлеющих в ночи автотранспортных остовов. Умеем работать, если очень надо.
Затем из подвала были выпущены эскулапы, опечаленные такими бурными событиями. Они уж думали кушать зеленую лужайку из импортных шойлов, то бишь денег, до бескрайности, ан нет, явились три крези-вредителя и устроили вселенский треск, порушив все радужные и перспективные планы на будущее. Чтобы отвлечь короедов в белых халатах, я убедительно попросил их заняться уборкой помещения от покойников, которые уже не представляли для жизни никакого интереса и могли лишь протухнуть, как плоды манго. Моя просьба нашла понимание в массах. Что-что, а наши люди ещё не разучились доброте и отзывчивости. Несмотря на преследующий их оскал капитализма.
Потом, выражаясь бесхитростно, наступили часы ожидания. Не люблю ждать. А что делать, когда представители компании, кажется, решили притащиться к нашим студеным берегам на белом пароходе? Шучу-шучу. Хотя, как выяснилось позже, я оказался прав. Почти.
Потому что в час назначенный из лесочка выплыл белый пароход. Правда, на колесах. И знакомый мне до боли. Своим знаком-бумерангом на багажнике. Проклятие! Подумалось, что я заснул. Нет, это был не сон. Это была жизнь, полная абсурда, парадоксов, стечения обстоятельств, нелепостей и проч.
Чему удивляться? И я не удивлялся. Даже когда из автомобильной каюты выбрался генерал Матешко в пыжиковой, еть, шапке, а за ним — Ася. В русских, блядь, соболях. А за ними — ещё несколько американизированных жохов. С голливудскими улыбками.
Чему тут удивляться? Я нашел Дж. Джеффера, он нашел хакера, тот нашел генерала, генерал нашел меня… Великий круговорот человеческого идиотизма в природе. На том стоим.
После официального представления началась невнятная сутолока. Как я понял, высокая комиссия решила-таки посчитать убытки прежде, чем сесть за стол переговоров. Боюсь, всему виной был наш генерал. Он ходил за чужими клерками и скрежетал зубищами, как проголодавшийся аллигатор в мутном водостоке Нила.
К счастью, я был занят светской беседой. С дамой. И делал вид, что любуюсь её шелковистыми соболями.
— Что же ты так разбушевался, Александр? — Удивилась. — Хотя молодец, что ко мне обратился, а то быть войне.
— Да ладно. Ничего такого, — повинился.
— Намудили вы, товарищ боец, — улыбнулась, словно говорила о погоде. Что может быть прекраснее февральской мороси. Для дохлых соболей.
— Знаю, — признался я. — И что?
— Нет, ничего, — пожала плечиком. — Можно ведь было и без этих эпохальных событий.
— Нет, нельзя, — буркнул. — Какие ещё вопросы?
— Как сына будешь звать-величать?
— Какого сына? — не понял.
— Саша, ты, кажется, контуженый?
— Да нет вроде, — потрогал себя. — Какого сына-то?
— О Господи! Ну, Коровино! — закатила очи к люстре.
— Моего, что ли?
— Ну да.
— Что?!
— Родила богатыря. Четыре четыреста. Вчера.
— Ур-р-ра! — заорал я и нечаянно, каюсь, нажал на спусковой крючок АКМ. Остатки хрустального града хрустнули вниз. На головы зазевавшимся клеркам. И генералу Матешко. Которому повезло больше всех, поскольку был защищен пыжиковой шапкой.
— Александров! — затопал он ногами по хрусталю, усиливая тем самым общую сумятицу. — Прекрати это безобразие!.. Э, не трогай меня…
— Матешко, братушка, — обнял его. — У меня же Санька! Четыре четыреста. Вчера. Родила богатыря.
— А кто платить за все это будет, — вырывался генерал. — Пушкин?! Или кто? Ты?!
— Матешко, ты ничего не понял! У меня сын! Санька. Четыре четыреста. Вчера. Родила богатыря.
— Уберите от меня этого психопата! — взъярился генерал. — Или я его пристрелю.
Тут на его вопль появились Панин и Котэ, которые до этого прятались от гнева руководителя, и с рьяной услужливостью взяли меня под белы ручки. И повели на февральский ветерок, чтобы выстудить из меня торжествующую радость. Глупцы! Они не понимали, что такое: четыре четыреста. Вчера. Родила богатыря! Они этого не могли понять, их, дуралеев, можно было только пожалеть.
Протрезвел я от хмельной новости, когда мы сели за «круглый стол» переговоров и мне сообщили, что убытки компании составляют один миллион девятсот пятьдесят две тысячи девятьсот девяносто девять долларов и тридцать девять центов. Ну и что, не понял я. А то, объяснили клерки, эту сумму надо уплатить в казну компании, и только тогда будет возвращен мой ребенок. Мне.
Не буду говорить о своих новых чувствах. Их не было. Были эпитеты по поводу скряги дядюшки Джо и фольклорная музыка, которую клерки внимательно выслушали, посчитав это, видимо, бесплатным приложением к вышеуказанной сумме. Фраза:
— Вы…..! Совсем…! Где я такие… башли…! — была ключевой, при этом рука сама тянулась к «Стечкину». К сожалению, генерал и два моих боевых товарища повисли на ней, мешая моему желанию использовать пушку в качестве весомого аргумента в споре.
Как всегда, в конфликт вмешалась женщина. Ася попросила меня выйти. Вместе с ней. Зачем? Может быть, решила ссудить в долг? Или взять в качестве секьюрити для своей фирмы?
— Саша, — сказала она. — Ты меня прости, но у тебя же «Шархан».
— Ну и что? — огрызнулся. — Вернуть тебе что ли?
— Саша, ты идиот? — вскричала Ася. — Я дарю тебе этот алмаз, а ты отдаешь…
И тут, наконец, я все понял. Что называется, озарило, е'! Просто, как в детстве, когда мы меняли марки на кошачьи какашки и наоборот. Боже мой, наверное, меня контузило-таки в бою. Хрусталем. Или, быть может, этот алмазный булыжник не представлял никакой ценности? Для меня. Никакой. Порода — и порода. Где-то там, в коровинских недрах. Под бочкой с малосольными огурцами.
Вот так всегда. Не знаем, что имеем, не знаем, что теряем. А когда теряем, смеемся. Чтобы не плакать.
— А где гарантии? — занервничал я.
— Гарантии — я, — улыбнулась дама Нового света. — Уж за «крестника» в четыре четыреста я горло перегрызу. Всему миру.
И я ей поверил — перегрызет. Потому что сохранила в себе российскую Асю. А может быть, я просто доверчивый чаплан, то бишь неотесанный мужик? Как весь наш народец-хитрован. А?
Что же потом? Через несколько дней нервотрепки и переживаний мы отправились в аэропорт близ знаменитой деревни Шереметьево. Который надо взрывать, к такой-то известной всему миру матери. Чтобы эти воздушные ворота не смущали неокрепшие души моих соотечественников, мечтающих о чудных, о халявных краях за облаками. Признаюсь, последние минуты ожидания для меня были самыми трудными в жизни. Я чувствовал, как закипает моя рубиновая кровь. Еще немного…
Наконец в пассажиро-тьфу! — накопителе появилась горластая и беспечная группа туристов. Среди них я заметил Маргариту… (Ох, Жена-Жена!) В её руках был конвертик атласного алого цвета.
Какие чувства может испытать перезревший папаша, когда ему несут… как бы его самого. Только маленького. Самые положительные чувства-с. М-да. Ноги мои подкосились, и я хотел сесть на сапоги Карацупы. Чтобы без проблем пропустили моего ребенка на Родину. Друзья удержали меня от опрометчивых шагов. Пришлось терпеть, пока проштампуют документы. И все! Рита перешагнула невидимую границу — и мир закружился, как детская карусель.
Помню, как потом меня отпустили и я почувствовал в своих руках… Легкое, как перышко, тяжелое, как судьба.
И пока все члены коллектива (Панин, Лада, Котэ, тетя Лена) братались, царапая лица морожеными розами, смеялись и плакали, я стоял, как последний чаплан, под звездным февральским небом, не зная, что делать. И кто виноват? И как обращаться с тем человеком, кто прятался за треугольничком одеяла? Что и говорить, с базукой проще.
Наконец вспомнили и про нас, виновников, собственно, торжества.
— Саша, прости меня, дуру, — виновато проговорила Марго. — Познакомься с Саней. — И приоткрыла «конвертик».
И мы, два Сани-Сашки-Александра, встретились взглядами. Оторопело-недоумевающими. И смотрели друг на друга, кажется, вечность. Затем Санька-маленький хмельно зевнул и, признав Родину, сделал то, что и следовало сделать после далекого и трудного путешествия.
Я, почувствовал под ладонями теплое расплывающееся пятно и понял, что это уже факт моей жизни. Факт. Который нельзя опровергнуть. Забыть. И уничтожить. То есть жизнь продолжается и, как всегда, полна неожиданностей.
— ОБХЗЗ? Какая ОБХЗЗа? — изумился Файнер, ломая язык. — Я есть подданный Юнайтед Стейтс оф Америка, вы не имееть права…
— Власть переменилась, гражданин Файнер, — отвечал я. — Так что учи родной язык заново, козел!
— Я выражаю протест против…
Чего не люблю я, так это яркого света и мудаков под ним; они кажутся ещё омерзительнее, как жижа в выгребной яме. Может быть, поэтому я позволил себе некую вольность — автоматные очереди принялись гулять по хрустальном облаку… и хрустальный град обрушился на протестующего жоржика.
Когда я выгреб тело из-под обломков былого имущества, то господин Файнер проникся ко мне отцовской добротой. Всегда надо приходить человеку на помощь. В трудную для него минуту. И он ответит тем же. Быть может.
Тут ещё явились мелко простреленные, но радостно возбужденные ближним боем мои друзья, сообщившие, что они зачистили территорию. А те, кому повезло увернуться от шальных свинцовых пчелок, в основном это медицинский персонал, отдыхают в подвальной лаборатории, где есть все для здорового и продолжительного образа жизни. Непрезентабельный вид моих товарищей и последние новости из их уст привели господина Файнера в трепетный ужас. Он окончательно убедился, что власть переменилась и лучше для здоровья с этой властью сотрудничать. То есть если страны хотят найти общий язык, они его находят. Даже в таких экстремальных условиях.
Я вкратце изложил суть проблемы, и, что интересно, меня сразу поняли. Без каких-либо вопросов. Тут же по космической связи был обнаружен материк, зря, по-моему, открытый Х.Колумбом. Начались напряженные переговоры. Там, в USA, решили, что тут, в СССР (б), мы собираем клубнику на февральских грядках. Пришлось переубеждать — весь автопарк был отправлен на небеса для уборки звездного мусора. Ясный гром среди глухой российской ночи, вероятно, достиг ушей мистера Дж. Джеффера. Он вытащил из них бананы, и мы пришли к компромиссному решению: через двенадцать часов приедут представители компании, чтобы на месте убедиться в правдивости моих слов. И подсчитать убытки. Я опускаю некоторые несдержанные высказывания в адрес Соединенных Штатов и отдельных их чванливых поданных, чтобы piece был во всем piece, а не наоборот. Скажу лишь одно: дерьма хватает по обе стороны океана, увы.
Что же потом? Я прошелся по местам военных действий — будто смерч провьюжил по прелестному уголку Канзас-Сити. И это не считая тлеющих в ночи автотранспортных остовов. Умеем работать, если очень надо.
Затем из подвала были выпущены эскулапы, опечаленные такими бурными событиями. Они уж думали кушать зеленую лужайку из импортных шойлов, то бишь денег, до бескрайности, ан нет, явились три крези-вредителя и устроили вселенский треск, порушив все радужные и перспективные планы на будущее. Чтобы отвлечь короедов в белых халатах, я убедительно попросил их заняться уборкой помещения от покойников, которые уже не представляли для жизни никакого интереса и могли лишь протухнуть, как плоды манго. Моя просьба нашла понимание в массах. Что-что, а наши люди ещё не разучились доброте и отзывчивости. Несмотря на преследующий их оскал капитализма.
Потом, выражаясь бесхитростно, наступили часы ожидания. Не люблю ждать. А что делать, когда представители компании, кажется, решили притащиться к нашим студеным берегам на белом пароходе? Шучу-шучу. Хотя, как выяснилось позже, я оказался прав. Почти.
Потому что в час назначенный из лесочка выплыл белый пароход. Правда, на колесах. И знакомый мне до боли. Своим знаком-бумерангом на багажнике. Проклятие! Подумалось, что я заснул. Нет, это был не сон. Это была жизнь, полная абсурда, парадоксов, стечения обстоятельств, нелепостей и проч.
Чему удивляться? И я не удивлялся. Даже когда из автомобильной каюты выбрался генерал Матешко в пыжиковой, еть, шапке, а за ним — Ася. В русских, блядь, соболях. А за ними — ещё несколько американизированных жохов. С голливудскими улыбками.
Чему тут удивляться? Я нашел Дж. Джеффера, он нашел хакера, тот нашел генерала, генерал нашел меня… Великий круговорот человеческого идиотизма в природе. На том стоим.
После официального представления началась невнятная сутолока. Как я понял, высокая комиссия решила-таки посчитать убытки прежде, чем сесть за стол переговоров. Боюсь, всему виной был наш генерал. Он ходил за чужими клерками и скрежетал зубищами, как проголодавшийся аллигатор в мутном водостоке Нила.
К счастью, я был занят светской беседой. С дамой. И делал вид, что любуюсь её шелковистыми соболями.
— Что же ты так разбушевался, Александр? — Удивилась. — Хотя молодец, что ко мне обратился, а то быть войне.
— Да ладно. Ничего такого, — повинился.
— Намудили вы, товарищ боец, — улыбнулась, словно говорила о погоде. Что может быть прекраснее февральской мороси. Для дохлых соболей.
— Знаю, — признался я. — И что?
— Нет, ничего, — пожала плечиком. — Можно ведь было и без этих эпохальных событий.
— Нет, нельзя, — буркнул. — Какие ещё вопросы?
— Как сына будешь звать-величать?
— Какого сына? — не понял.
— Саша, ты, кажется, контуженый?
— Да нет вроде, — потрогал себя. — Какого сына-то?
— О Господи! Ну, Коровино! — закатила очи к люстре.
— Моего, что ли?
— Ну да.
— Что?!
— Родила богатыря. Четыре четыреста. Вчера.
— Ур-р-ра! — заорал я и нечаянно, каюсь, нажал на спусковой крючок АКМ. Остатки хрустального града хрустнули вниз. На головы зазевавшимся клеркам. И генералу Матешко. Которому повезло больше всех, поскольку был защищен пыжиковой шапкой.
— Александров! — затопал он ногами по хрусталю, усиливая тем самым общую сумятицу. — Прекрати это безобразие!.. Э, не трогай меня…
— Матешко, братушка, — обнял его. — У меня же Санька! Четыре четыреста. Вчера. Родила богатыря.
— А кто платить за все это будет, — вырывался генерал. — Пушкин?! Или кто? Ты?!
— Матешко, ты ничего не понял! У меня сын! Санька. Четыре четыреста. Вчера. Родила богатыря.
— Уберите от меня этого психопата! — взъярился генерал. — Или я его пристрелю.
Тут на его вопль появились Панин и Котэ, которые до этого прятались от гнева руководителя, и с рьяной услужливостью взяли меня под белы ручки. И повели на февральский ветерок, чтобы выстудить из меня торжествующую радость. Глупцы! Они не понимали, что такое: четыре четыреста. Вчера. Родила богатыря! Они этого не могли понять, их, дуралеев, можно было только пожалеть.
Протрезвел я от хмельной новости, когда мы сели за «круглый стол» переговоров и мне сообщили, что убытки компании составляют один миллион девятсот пятьдесят две тысячи девятьсот девяносто девять долларов и тридцать девять центов. Ну и что, не понял я. А то, объяснили клерки, эту сумму надо уплатить в казну компании, и только тогда будет возвращен мой ребенок. Мне.
Не буду говорить о своих новых чувствах. Их не было. Были эпитеты по поводу скряги дядюшки Джо и фольклорная музыка, которую клерки внимательно выслушали, посчитав это, видимо, бесплатным приложением к вышеуказанной сумме. Фраза:
— Вы…..! Совсем…! Где я такие… башли…! — была ключевой, при этом рука сама тянулась к «Стечкину». К сожалению, генерал и два моих боевых товарища повисли на ней, мешая моему желанию использовать пушку в качестве весомого аргумента в споре.
Как всегда, в конфликт вмешалась женщина. Ася попросила меня выйти. Вместе с ней. Зачем? Может быть, решила ссудить в долг? Или взять в качестве секьюрити для своей фирмы?
— Саша, — сказала она. — Ты меня прости, но у тебя же «Шархан».
— Ну и что? — огрызнулся. — Вернуть тебе что ли?
— Саша, ты идиот? — вскричала Ася. — Я дарю тебе этот алмаз, а ты отдаешь…
И тут, наконец, я все понял. Что называется, озарило, е'! Просто, как в детстве, когда мы меняли марки на кошачьи какашки и наоборот. Боже мой, наверное, меня контузило-таки в бою. Хрусталем. Или, быть может, этот алмазный булыжник не представлял никакой ценности? Для меня. Никакой. Порода — и порода. Где-то там, в коровинских недрах. Под бочкой с малосольными огурцами.
Вот так всегда. Не знаем, что имеем, не знаем, что теряем. А когда теряем, смеемся. Чтобы не плакать.
— А где гарантии? — занервничал я.
— Гарантии — я, — улыбнулась дама Нового света. — Уж за «крестника» в четыре четыреста я горло перегрызу. Всему миру.
И я ей поверил — перегрызет. Потому что сохранила в себе российскую Асю. А может быть, я просто доверчивый чаплан, то бишь неотесанный мужик? Как весь наш народец-хитрован. А?
Что же потом? Через несколько дней нервотрепки и переживаний мы отправились в аэропорт близ знаменитой деревни Шереметьево. Который надо взрывать, к такой-то известной всему миру матери. Чтобы эти воздушные ворота не смущали неокрепшие души моих соотечественников, мечтающих о чудных, о халявных краях за облаками. Признаюсь, последние минуты ожидания для меня были самыми трудными в жизни. Я чувствовал, как закипает моя рубиновая кровь. Еще немного…
Наконец в пассажиро-тьфу! — накопителе появилась горластая и беспечная группа туристов. Среди них я заметил Маргариту… (Ох, Жена-Жена!) В её руках был конвертик атласного алого цвета.
Какие чувства может испытать перезревший папаша, когда ему несут… как бы его самого. Только маленького. Самые положительные чувства-с. М-да. Ноги мои подкосились, и я хотел сесть на сапоги Карацупы. Чтобы без проблем пропустили моего ребенка на Родину. Друзья удержали меня от опрометчивых шагов. Пришлось терпеть, пока проштампуют документы. И все! Рита перешагнула невидимую границу — и мир закружился, как детская карусель.
Помню, как потом меня отпустили и я почувствовал в своих руках… Легкое, как перышко, тяжелое, как судьба.
И пока все члены коллектива (Панин, Лада, Котэ, тетя Лена) братались, царапая лица морожеными розами, смеялись и плакали, я стоял, как последний чаплан, под звездным февральским небом, не зная, что делать. И кто виноват? И как обращаться с тем человеком, кто прятался за треугольничком одеяла? Что и говорить, с базукой проще.
Наконец вспомнили и про нас, виновников, собственно, торжества.
— Саша, прости меня, дуру, — виновато проговорила Марго. — Познакомься с Саней. — И приоткрыла «конвертик».
И мы, два Сани-Сашки-Александра, встретились взглядами. Оторопело-недоумевающими. И смотрели друг на друга, кажется, вечность. Затем Санька-маленький хмельно зевнул и, признав Родину, сделал то, что и следовало сделать после далекого и трудного путешествия.
Я, почувствовал под ладонями теплое расплывающееся пятно и понял, что это уже факт моей жизни. Факт. Который нельзя опровергнуть. Забыть. И уничтожить. То есть жизнь продолжается и, как всегда, полна неожиданностей.