Страница:
Тао Ган согласно кивнул.
— И еще одно, — сказал он. — Разве ваше превосходительство не расспрашивали настоятеля об обстоятельствах смерти его предшественника? Если он умер неестественной смертью, а убийца подслушал разговор, разве не захотел бы он любой ценой остановить ваше расследование?
— Ну, такое предположение неуместно. Больше десяти человек присутствовали при последних минутах священнослужителя и не заметили ничего подозрительного. Я очень ясно дал понять отцу настоятелю, что не нахожу ничего…
Судья вдруг замолк.
— Да нет, ты прав, — почти сразу же вновь заговорил он. — Я ведь сказал, что бальзамирование тела не уничтожает следов насильственной смерти. Кто-то на основании этих слов мог подумать, что я намерен осуществить вскрытие…
Стукнув кулаком по столу, он воскликнул:
— Нужно, чтобы Цун Ли описал мне кончину настоятеля, не опуская никаких подробностей. Где же этот чертов поэт?
— Когда я уходил от господина Куана, актеры еще пировали. Наверное, Цун Ли все еще с ними. Сегодня вечером им выплатили гонорар, а они не из тех, кто при таких обстоятельствах рано ложится.
— Превосходно! Пойдемте к ним. Не знаю, обязан ли я удару по черепу или двум часам вынужденного отдыха, но я больше совсем не чувствую своей простуды. Моя головная боль исчезла, а вместе с ней и температура! Но разве тебе не хочется спать?
Тао Ган слегка улыбнулся.
— По ночам я сплю мало, — сказал он. — Иногда я дремлю, но чаще в голове бродят всякие мысли.
Судья с любопытством посмотрел на своего странного помощника, который двумя пальцами ловко пригасил фитилек свечи. Вот уже год, как они работали вместе, и судья начал испытывать настоящую привязанность к этой меланхоличной личности. Не переставая спрашивать себя, о чем тот мог размышлять ночами, он открыл дверь.
Шорох шелка заставил его вернуться к действительности достаточно быстро, чтобы заметить исчезающую за углом коридора тень.
— Стереги лестницу! — крикнул он Тао Гану, а сам бросился преследовать таинственного подслушивателя.
Тао Ган побежал к лестничной площадке. Он извлек из рукава моток черной навощенной веревки и натянул поперек лестницы, заметив с ухмылкой:
— Если наш незнакомец слишком поспешит, боюсь, он будет неприятным образом задержан здесь в своем порыве! Едва он приладил свою ловушку, как появился судья.
— Я его упустил, — с горечью сообщил он, — За поворотом есть маленькая лестница.
— Ваше превосходительство, а что это был за человек?
— Я едва его заметил. Он убежал со всех ног, а когда я завернул за угол, там уже никого не было. Но это тот, кто меня ударил.
— Как, ваше превосходительство, можете быть в этом уверены?
— После него остался тот отвратительный запах, который я уловил перед тем, как меня оглушили. Мне начинает надоедать эта игра в прятки. Действовать надо быстро, ведь этот негодяй слышал весь наш разговор! Сначала пойдем к Куану. Если там нет Цун Ли, я разбужу учителя Суеня, и мы сейчас же организуем облаву, обследуем самые глухие монастырские уголки, — включая закрытые для посещения места. Пойдем, не будем терять больше времени!
В артистической уборной уже никого не было, кроме Куана и Цун Ли, навалившихся на стол, уставленный множеством пустых кувшинов. Мертвецки пьяный хозяин труппы добродушно похрапывал, в то время как поэт, уткнувшись носом в стол, пальцем чертил в пролитом вине бессмысленные знаки.
При виде начальника уезда он хотел было привстать, но тот сухо ему сказал:
— Сидите!
Опустившись на соседний стул, он продолжал:
— Внимательно меня выслушайте. Недавно меня пытались убить. Возможно, это связано с тем, что вы мне рассказывали о смерти бывшего настоятеля. Вам надлежит припомнить решительно все, что вы знаете об этом деле. Я вас слушаю.
Цун Ли провел рукой по лбу. Неожиданное появление двух лиц и суровые слова судьи несколько отрезвили его. Откашлявшись, он со смущенным видом начал:
— Ваше превосходительство, это странная история. Не знаю, должен ли я…
— Хватит уверток! — оборвал его судья. — Тао Ган, посмотри, не осталось ли после этих двух пьяниц вина. А то глаза слипаются.
Поэт бросил жадный взгляд на чарку, которую наполнял Тао Ган, но тот сделал вид, что ничего не замечает, и поэт, вздохнув, приступил к рассказу:
— Мой отец был личным другом бывшего настоятеля монастыря Нефритового Зеркала. Он часто его посещал, и они постоянно переписывались. В последнем письме, написанием перед смертью, Нефритовое Зеркало сообщал отцу, что совершенно не доверяет Истинной Мудрости, в то время эконому, а ныне настоятелю этого монастыря… Нефритовое Зеркало намекал на сомнительные обряды, в которых участвовали юные девушки, прибывшие для ознакомления с даосским вероучением, и…
— Что за обряды?
— Благородный судья, он не писал прямо, но, похоже, имел в виду тайные церемонии, имевшие характер оргий. Обнаружив также, что эконом выращивает белладонну в отдаленном уголке сада, он подумал, не собирается ли тот кого-то отравить.
Судья резко опустил чарку.
— Почему же об этом не предупредили начальника уезда? — гневно спросил он. — Как, скажите, требовать от нас, чтобы мы справлялись со своими обязанностями, если добропорядочные граждане скрывают столь важные факты?
Поэт возразил:
— Мой отец был чрезвычайно добросовестным человеком. Он никогда не позволил бы себе выступить с официальным ходатайством, не будучи твердо уверенным во всех фактах. А во время последних встреч Нефритовое Зеркало ничего ему не говорил. Кроме того, настоятель приближался к своему семидесятилетию, голова его не всегда сохраняла ясность, и, может быть, воображение заставляло его видеть то, чего на самом деле не существовало. Поэтому-то мой отец решил ничего не предпринимать, не удостоверившись сначала в обоснованности этих подозрений. Он даже не хотел посоветоваться с учителем Суенем, пока не получит хоть намека на доказательство. Но, к несчастью, отец вскоре заболел и умер, обязав меня, уже будучи на смертном одре, приехать сюда и тайно провести расследование.
Судья вздохнул.
— После его кончины, — продолжал поэт, — я в качестве старшего сына был вынужден сначала заняться семейными делами. Так прошло несколько месяцев, а потом возникли споры из-за имений, которыми мы владеем, и мне пришлось вести долгий процесс. Короче говоря, минул год, прежде чем я смог приступить к своему расследованию, и вот уже две недели, как я здесь, правда, признаюсь, так и не сдвинувшись с мертвой точки. Здесь умерли три девушки, но, как вы, наверное, знаете, в архивах монастыря есть бумаги, дающие вполне правдоподобное объяснение их смерти. Что касается кончины Нефритового Зеркала, то моим поискам очень помешало то обстоятельство, что северная часть монастыря закрыта для гостей, и я не смог посетить склеп, где находятся бумаги бывшего настоятеля. В отчаянии я решил припугнуть Истинную Мудрость, думая, что если он виновен, то выдаст себя или примет неосторожные меры против меня. Вот почему в двух своих стихотворениях я намекнул на «двоих настоятелей» и на «прекрасных женщин» — белладонна, или прекрасная женщина! В любом случае, он воспринял это очень плохо, как вы могли сами в этом убедиться.
— Я тоже, — возразил судья. — А ведь у меня на совести нет преступлений. Так что это ничего не доказывает. Во время банкета Истинная Мудрость рассказывал мне, как скончался старик настоятель.
Заметив взгляд поэта, устремленный на его чарку, судья попросил Гана:
— Плесни ему вина. Когда нет масла в светильнике, фитиль не горит.
Взглядом Цун Ли поблагодарил его и, отпив глоток, продолжил:
— Смерть Нефритового Зеркала произошла при обстоятельствах, которые считались чудесными, и все ее подробности были записаны. Около года назад, на шестнадцатый день месяца. Нефритовое Зеркало провел утро в одиночестве в своей комнате. Вероятно, он, как обычно, читал священные книги. Свою полуденную пищу он съел в трапезной в обществе Истинной Мудрости, учителя Суеня и других священнослужителей. Затем он вернулся к себе и вместе с Истинной Мудростью выпил чаю. Когда тот выходил, он сказал дежурившим в коридоре двум монахам, что Нефритовое Зеркало желает провести по полуденное время за работой над изображением своего кота.
Судья заметил:
— Учитель Суень показал мне эту картину. Она помещена в боковой часовне храма.
— Да, благородный судья, старик настоятель испытывал буквально страсть к этим животным и любил их рисовать. Истинная Мудрость вернулся в храм. Двое монахов знали, что старик не терпел, чтобы нарушали его уединение, когда он занимался живописью, и поэтому остались перед дверью. В течение примерно часа они слышали, как он напевает духовные гимны, что он обычно делал, если работа его удовлетворяла. Потом он горячо заговорил, словно бы начав с кем-то спорить. Голос его звучал все громче, и обеспокоенные монахи решились к нему войти. Они обнаружили его сидящим в кресле, с восторженным выражением на лице. Картина была почти закончена. Нефритовое Зеркало приказал монахам позвать эконома, учителя Суеня и двенадцать старейших монахов, добавив, что у него есть для них важное сообщение. Когда все собрались. Нефритовое Зеркало с сияющей улыбкой объявил им, что Небо только что раскрыло ему новый способ выражения Правды Пути-Дао, и что он хотел бы этим с ними поделиться. Сидя выпрямившись в своем кресле, с котом на коленях, он прочитал насыщенную мистическими терминами проповедь. Один из монахов записывал слово в слово то, что он говорил. Позднее этот текст был опубликован с развернутым комментарием верховного настоятеля, разъясняющим смысл всех неясных выражений и показывающим, что речь идет об изложении глубоких таинств. Проповедь и комментарий ныне используются как основные тексты во всех монастырях этой провинции.
Нефритовое Зеркало говорил свыше двух часов, потом он внезапно закрыл глаза и откинулся на спинку кресла. Его дыхание стало неровным и вскоре прекратилось совсем. Он скончался.
Всех присутствующих охватило необычайное волнение. Столь совершенный пример мирного перехода из этого мира в мир иной силой собственной воли наблюдался редко. Верховный настоятель постановил, что Нефритовое Зеркало был святым. Тело его забальзамировали и поместили в раку. Позднее, в ходе продолжавшихся три дня при участии тысяч верующих великолепных церемоний, эту раку опустили в склеп.
Вы видите сами, благородный судья, — угрюмо закончил свой рассказ Цун Ли, — добрая дюжина свидетелей может подтвердить, что Нефритовое Зеркало умер своей смертью, ничем не намекнув на угрозу его жизни. Сам я начинаю думать, что, когда старик писал моему отцу, его разум уже начинал мутиться. Я вам уже говорил, что он приближался к семидесяти годам, и временами вел себя странно.
Наступило долгое молчание, прерываемое только равномерным похрапыванием господина Куана. Наконец начальник уезда прервал ход своих рассуждений, сказав:
— Не будем забывать, что в своем письме Нефритовое Зеркало обвинял настоятеля в желании кого-то отравить зернами белладонны. А наши врачебные тексты утверждают, что этот яд приводит жертву в состояние крайнего возбуждения, за которым следуют беспамятство и смерть. Поведение старика в его последние часы довольно точно соответствует такому диагнозу. Нефритовое Зеркало мог принять свой бред за божественное вдохновение и забыть обо всех своих подозрениях. Лишь один факт противоречит такому предположению: старик спокойно работал над изображением кота прежде, чем произнести свою проповедь. Мы сразу же проверим это обстоятельство. Вы знаете, как пройти в этот склеп?
— Я изучал план, который некогда был начерчен моим отцом, благородный судья. Я знаю дорогу, но ведущие туда двери заперты.
— Этой подробностью займется мой помощник. Оставим господина Куана его сновидениям и давайте отправимся.
— Кто знает, — с задумчивым видом произнес Тао Ган, — не встретим ли мы в тех запретных местах Мо Моте и барышню Имеющую-Лишь-Одну-Руку.
Глава 12.
Глава 13.
— И еще одно, — сказал он. — Разве ваше превосходительство не расспрашивали настоятеля об обстоятельствах смерти его предшественника? Если он умер неестественной смертью, а убийца подслушал разговор, разве не захотел бы он любой ценой остановить ваше расследование?
— Ну, такое предположение неуместно. Больше десяти человек присутствовали при последних минутах священнослужителя и не заметили ничего подозрительного. Я очень ясно дал понять отцу настоятелю, что не нахожу ничего…
Судья вдруг замолк.
— Да нет, ты прав, — почти сразу же вновь заговорил он. — Я ведь сказал, что бальзамирование тела не уничтожает следов насильственной смерти. Кто-то на основании этих слов мог подумать, что я намерен осуществить вскрытие…
Стукнув кулаком по столу, он воскликнул:
— Нужно, чтобы Цун Ли описал мне кончину настоятеля, не опуская никаких подробностей. Где же этот чертов поэт?
— Когда я уходил от господина Куана, актеры еще пировали. Наверное, Цун Ли все еще с ними. Сегодня вечером им выплатили гонорар, а они не из тех, кто при таких обстоятельствах рано ложится.
— Превосходно! Пойдемте к ним. Не знаю, обязан ли я удару по черепу или двум часам вынужденного отдыха, но я больше совсем не чувствую своей простуды. Моя головная боль исчезла, а вместе с ней и температура! Но разве тебе не хочется спать?
Тао Ган слегка улыбнулся.
— По ночам я сплю мало, — сказал он. — Иногда я дремлю, но чаще в голове бродят всякие мысли.
Судья с любопытством посмотрел на своего странного помощника, который двумя пальцами ловко пригасил фитилек свечи. Вот уже год, как они работали вместе, и судья начал испытывать настоящую привязанность к этой меланхоличной личности. Не переставая спрашивать себя, о чем тот мог размышлять ночами, он открыл дверь.
Шорох шелка заставил его вернуться к действительности достаточно быстро, чтобы заметить исчезающую за углом коридора тень.
— Стереги лестницу! — крикнул он Тао Гану, а сам бросился преследовать таинственного подслушивателя.
Тао Ган побежал к лестничной площадке. Он извлек из рукава моток черной навощенной веревки и натянул поперек лестницы, заметив с ухмылкой:
— Если наш незнакомец слишком поспешит, боюсь, он будет неприятным образом задержан здесь в своем порыве! Едва он приладил свою ловушку, как появился судья.
— Я его упустил, — с горечью сообщил он, — За поворотом есть маленькая лестница.
— Ваше превосходительство, а что это был за человек?
— Я едва его заметил. Он убежал со всех ног, а когда я завернул за угол, там уже никого не было. Но это тот, кто меня ударил.
— Как, ваше превосходительство, можете быть в этом уверены?
— После него остался тот отвратительный запах, который я уловил перед тем, как меня оглушили. Мне начинает надоедать эта игра в прятки. Действовать надо быстро, ведь этот негодяй слышал весь наш разговор! Сначала пойдем к Куану. Если там нет Цун Ли, я разбужу учителя Суеня, и мы сейчас же организуем облаву, обследуем самые глухие монастырские уголки, — включая закрытые для посещения места. Пойдем, не будем терять больше времени!
В артистической уборной уже никого не было, кроме Куана и Цун Ли, навалившихся на стол, уставленный множеством пустых кувшинов. Мертвецки пьяный хозяин труппы добродушно похрапывал, в то время как поэт, уткнувшись носом в стол, пальцем чертил в пролитом вине бессмысленные знаки.
При виде начальника уезда он хотел было привстать, но тот сухо ему сказал:
— Сидите!
Опустившись на соседний стул, он продолжал:
— Внимательно меня выслушайте. Недавно меня пытались убить. Возможно, это связано с тем, что вы мне рассказывали о смерти бывшего настоятеля. Вам надлежит припомнить решительно все, что вы знаете об этом деле. Я вас слушаю.
Цун Ли провел рукой по лбу. Неожиданное появление двух лиц и суровые слова судьи несколько отрезвили его. Откашлявшись, он со смущенным видом начал:
— Ваше превосходительство, это странная история. Не знаю, должен ли я…
— Хватит уверток! — оборвал его судья. — Тао Ган, посмотри, не осталось ли после этих двух пьяниц вина. А то глаза слипаются.
Поэт бросил жадный взгляд на чарку, которую наполнял Тао Ган, но тот сделал вид, что ничего не замечает, и поэт, вздохнув, приступил к рассказу:
— Мой отец был личным другом бывшего настоятеля монастыря Нефритового Зеркала. Он часто его посещал, и они постоянно переписывались. В последнем письме, написанием перед смертью, Нефритовое Зеркало сообщал отцу, что совершенно не доверяет Истинной Мудрости, в то время эконому, а ныне настоятелю этого монастыря… Нефритовое Зеркало намекал на сомнительные обряды, в которых участвовали юные девушки, прибывшие для ознакомления с даосским вероучением, и…
— Что за обряды?
— Благородный судья, он не писал прямо, но, похоже, имел в виду тайные церемонии, имевшие характер оргий. Обнаружив также, что эконом выращивает белладонну в отдаленном уголке сада, он подумал, не собирается ли тот кого-то отравить.
Судья резко опустил чарку.
— Почему же об этом не предупредили начальника уезда? — гневно спросил он. — Как, скажите, требовать от нас, чтобы мы справлялись со своими обязанностями, если добропорядочные граждане скрывают столь важные факты?
Поэт возразил:
— Мой отец был чрезвычайно добросовестным человеком. Он никогда не позволил бы себе выступить с официальным ходатайством, не будучи твердо уверенным во всех фактах. А во время последних встреч Нефритовое Зеркало ничего ему не говорил. Кроме того, настоятель приближался к своему семидесятилетию, голова его не всегда сохраняла ясность, и, может быть, воображение заставляло его видеть то, чего на самом деле не существовало. Поэтому-то мой отец решил ничего не предпринимать, не удостоверившись сначала в обоснованности этих подозрений. Он даже не хотел посоветоваться с учителем Суенем, пока не получит хоть намека на доказательство. Но, к несчастью, отец вскоре заболел и умер, обязав меня, уже будучи на смертном одре, приехать сюда и тайно провести расследование.
Судья вздохнул.
— После его кончины, — продолжал поэт, — я в качестве старшего сына был вынужден сначала заняться семейными делами. Так прошло несколько месяцев, а потом возникли споры из-за имений, которыми мы владеем, и мне пришлось вести долгий процесс. Короче говоря, минул год, прежде чем я смог приступить к своему расследованию, и вот уже две недели, как я здесь, правда, признаюсь, так и не сдвинувшись с мертвой точки. Здесь умерли три девушки, но, как вы, наверное, знаете, в архивах монастыря есть бумаги, дающие вполне правдоподобное объяснение их смерти. Что касается кончины Нефритового Зеркала, то моим поискам очень помешало то обстоятельство, что северная часть монастыря закрыта для гостей, и я не смог посетить склеп, где находятся бумаги бывшего настоятеля. В отчаянии я решил припугнуть Истинную Мудрость, думая, что если он виновен, то выдаст себя или примет неосторожные меры против меня. Вот почему в двух своих стихотворениях я намекнул на «двоих настоятелей» и на «прекрасных женщин» — белладонна, или прекрасная женщина! В любом случае, он воспринял это очень плохо, как вы могли сами в этом убедиться.
— Я тоже, — возразил судья. — А ведь у меня на совести нет преступлений. Так что это ничего не доказывает. Во время банкета Истинная Мудрость рассказывал мне, как скончался старик настоятель.
Заметив взгляд поэта, устремленный на его чарку, судья попросил Гана:
— Плесни ему вина. Когда нет масла в светильнике, фитиль не горит.
Взглядом Цун Ли поблагодарил его и, отпив глоток, продолжил:
— Смерть Нефритового Зеркала произошла при обстоятельствах, которые считались чудесными, и все ее подробности были записаны. Около года назад, на шестнадцатый день месяца. Нефритовое Зеркало провел утро в одиночестве в своей комнате. Вероятно, он, как обычно, читал священные книги. Свою полуденную пищу он съел в трапезной в обществе Истинной Мудрости, учителя Суеня и других священнослужителей. Затем он вернулся к себе и вместе с Истинной Мудростью выпил чаю. Когда тот выходил, он сказал дежурившим в коридоре двум монахам, что Нефритовое Зеркало желает провести по полуденное время за работой над изображением своего кота.
Судья заметил:
— Учитель Суень показал мне эту картину. Она помещена в боковой часовне храма.
— Да, благородный судья, старик настоятель испытывал буквально страсть к этим животным и любил их рисовать. Истинная Мудрость вернулся в храм. Двое монахов знали, что старик не терпел, чтобы нарушали его уединение, когда он занимался живописью, и поэтому остались перед дверью. В течение примерно часа они слышали, как он напевает духовные гимны, что он обычно делал, если работа его удовлетворяла. Потом он горячо заговорил, словно бы начав с кем-то спорить. Голос его звучал все громче, и обеспокоенные монахи решились к нему войти. Они обнаружили его сидящим в кресле, с восторженным выражением на лице. Картина была почти закончена. Нефритовое Зеркало приказал монахам позвать эконома, учителя Суеня и двенадцать старейших монахов, добавив, что у него есть для них важное сообщение. Когда все собрались. Нефритовое Зеркало с сияющей улыбкой объявил им, что Небо только что раскрыло ему новый способ выражения Правды Пути-Дао, и что он хотел бы этим с ними поделиться. Сидя выпрямившись в своем кресле, с котом на коленях, он прочитал насыщенную мистическими терминами проповедь. Один из монахов записывал слово в слово то, что он говорил. Позднее этот текст был опубликован с развернутым комментарием верховного настоятеля, разъясняющим смысл всех неясных выражений и показывающим, что речь идет об изложении глубоких таинств. Проповедь и комментарий ныне используются как основные тексты во всех монастырях этой провинции.
Нефритовое Зеркало говорил свыше двух часов, потом он внезапно закрыл глаза и откинулся на спинку кресла. Его дыхание стало неровным и вскоре прекратилось совсем. Он скончался.
Всех присутствующих охватило необычайное волнение. Столь совершенный пример мирного перехода из этого мира в мир иной силой собственной воли наблюдался редко. Верховный настоятель постановил, что Нефритовое Зеркало был святым. Тело его забальзамировали и поместили в раку. Позднее, в ходе продолжавшихся три дня при участии тысяч верующих великолепных церемоний, эту раку опустили в склеп.
Вы видите сами, благородный судья, — угрюмо закончил свой рассказ Цун Ли, — добрая дюжина свидетелей может подтвердить, что Нефритовое Зеркало умер своей смертью, ничем не намекнув на угрозу его жизни. Сам я начинаю думать, что, когда старик писал моему отцу, его разум уже начинал мутиться. Я вам уже говорил, что он приближался к семидесяти годам, и временами вел себя странно.
Наступило долгое молчание, прерываемое только равномерным похрапыванием господина Куана. Наконец начальник уезда прервал ход своих рассуждений, сказав:
— Не будем забывать, что в своем письме Нефритовое Зеркало обвинял настоятеля в желании кого-то отравить зернами белладонны. А наши врачебные тексты утверждают, что этот яд приводит жертву в состояние крайнего возбуждения, за которым следуют беспамятство и смерть. Поведение старика в его последние часы довольно точно соответствует такому диагнозу. Нефритовое Зеркало мог принять свой бред за божественное вдохновение и забыть обо всех своих подозрениях. Лишь один факт противоречит такому предположению: старик спокойно работал над изображением кота прежде, чем произнести свою проповедь. Мы сразу же проверим это обстоятельство. Вы знаете, как пройти в этот склеп?
— Я изучал план, который некогда был начерчен моим отцом, благородный судья. Я знаю дорогу, но ведущие туда двери заперты.
— Этой подробностью займется мой помощник. Оставим господина Куана его сновидениям и давайте отправимся.
— Кто знает, — с задумчивым видом произнес Тао Ган, — не встретим ли мы в тех запретных местах Мо Моте и барышню Имеющую-Лишь-Одну-Руку.
Глава 12.
Тао Ган открывает замки, к которым у него нет ключей; судья Ди последовательно посещает одного мертвого и одного живого
В этот поздний час монастырь выглядел опустевшим. Все трое пересекли первый этаж и подошли к площадке, возвышавшейся над часовней, никого по пути не встретив. Судья бросил взгляд в коридор, ведущий к кладовой, но и там никого не увидел.
Под началом Цун Ли они вступили в длинную галерею, которая привела их к Юго-западной башне. В небольшом зале, откуда можно было пройти к площадке, на которой жил учитель Суень Мин, поэт открыл узкую дверь справа, и они опустились на один лестничный пролет. Указав на монументальную деревянную дверь, украшенную изысканной резьбой, он прошептал:
— Вот вход в Галерею ужасов, но этот огромный замок вряд ли кому удастся открыть!
— Посмотрим, — пробормотал Тао Ган. Он вынул из рукава красный кожаный футляр с различными инструментами и принялся за работу. Цун Ли светил ему фонарем.
— Мне говорили, что эта галерея закрыта вот уже несколько месяцев, но на засове нет и пылинки, — заметил судья.
— Вчера сюда заходили монахи за статуей, которая требовала реставрации, — объяснил Цун Ли.
— Вот и все, — торжествующе воскликнул Тао Ган, отодвигая тяжелый заслон и они прошли в галерею, захлопнув за собой дверь. Поэт поднял фонарь, чтобы судья смог оглядеть обширное помещение. Леденящий влажный воздух пронизывал до костей. Кутаясь в халат, судья сердито сказал:
— Как обычно, отвратительное зрелище!
Цун Ли заметил:
— Мой отец постоянно требовал уничтожения подобных галерей.
— И был прав, — согласился судья. Тао Ган также огляделся кругом.
— Все эти ужасы совершенно бесполезны, — высказался он, — Они никогда не удерживали людей от глупостей. Такова человеческая природа.
На стене справа были прикреплены тексты о грехе и возмездии, а слева стояли раскрашенные статуи в натуральную величину. Они иллюстрировали наказания, ожидающие душу грешника в даосском аду: здесь ужасающего вида демоны распиливали корчащегося в муке человека, там гримасничающие чертенята варили двоих в железном котле, еще дальше демоны, один с бычьей головой, другой-с лошадиной, тащили преступников к «судье адских областей»…
Трое посетителей невольно жались к правой стене, подальше от всех этих ужасов, а фонарь Цун Ли выхватывал из темноты то жестокую улыбку демонической маски, то искаженное судорогой лицо ее жертвы. Взгляд судьи привлекла страшная сцена: совершенно нагая женщина с раскинутыми руками и ногами лежала на спине, а огромный синий демон прижимал к ее груди острие копья. У несчастной не было ни ступней, ни ладоней, и длинные волосы закрывали ей лицо, но из-под тяжелых цепей, опоясывающих ее побеленное известковой краской тело, с непристойной точностью выступали все анатомические подробности.
Следующая композиция была еще более жутким зрелищем: забрызганные кровью, в старинных доспехах черти применили свои боевые топоры для рубки на мелкие кусочки двух обнаженных грешников. От мужчины оставались только ягодицы, а женщине с головой на плахе отрубали руки…
Ускоряя шаг, судья сказал своему соратнику:
— Я потребую от настоятеля убрать женские статуи. И без их наготы картина достаточно мерзкая. Подобные непристойности неуместны в официально признанных государством культовых помещениях.
Дойдя до конца галереи, они обнаружили, что дальняя дверь приоткрыта. Довольно крутой лестничный пролет привел их в обширную квадратную комнату.
— Сейчас мы на первом этаже Северо-западной башни, — пояснил Цун Ли,
— Если я не забыл плана моего отца, эта дверь выходит на лестницу, которая спускается к склепу.
Тао Ган попытался открыть замок, но он не поддавался.
— Совсем заржавел, — заметил он, — Давненько его не касались. Но через несколько минут раздался громкий щелчок, и Тао Ган толкнул тяжелую дверную створку.
Взяв фонарь в руки, судья осторожно спустился по неровным ступенькам. Он насчитал их тридцать перед поворотом направо. Еще тридцать, на этот раз вырубленных в самой скале, подвели к тяжелой двери, запертой тяжелой цепью и замком. Прижавшись к каменной стене, он пропустил вперед Тао Гана.
Когда наконец тому удалось отомкнуть цепь, судья прошел вперед, но хлопанье крыльев заставило его стремительно отступить, а над его головой пронеслось что-то черное.
С отвращением он пробормотал:
— Только летучих мышей не хватало!
Он вошел в склеп и поднял фонарь. Не произнося ни слова, трое замерли перед фантастической картиной.
Центр небольшой восьмиугольной комнаты занимало возвышение, сооруженное из позолоченного дерева. Оно поддерживало покрытый красным лаком большой жреческий престол, на котором восседала сморщившаяся мумия в праздничном платье из золотой парчи. Над побуревшим лицом возвышалась золотая тиара, почти неразличимые на лице мумии глаза, казалось, с любопытством уставились на прибывших. Левая рука странной фигуры пряталась под пелериной из алого шелка, а правая между пальцев, похожих на когти некоего мифического зверя, держала длинный жезл.
Судья низко поклонился, его примеру последовали оба спутника. Фонарь осветил тщательно отполированные стены, украшенные красивыми иероглифами из золотого лака. У дальней стены стоял большой красный сундук, запертый на медный замок. Другой обстановки не было, но пол был покрыт плотным ковром из золотистой шерсти с синими даосскими символами. Поразительны были чистота и сухость воздуха.
Трое медленно обошли помост. На фонарь наталкивались летучие мыши; судья отгонял их, и Цун Ли, невольно понижая голос, спросил:
— Откуда они здесь взялись?
Судья показал на два отверстия в своде.
— Эти отверстия — вытяжные, — пояснил он, — Ваше стихотворение о двух настоятелях не соответствует действительности: червей здесь нет, воздух слишком сух. Вместо червей вам бы следовало говорить о летучих мышах. Кстати, о чем вас заставляет вспомнить последнее слово?
— О котах!
— И вроде бы Нефритовое Зеркало их немало изобразил. Открой-ка этот сундук, Тао Ган. В нем должны храниться картины старого настоятеля, не вижу, где еще они могли бы быть.
Тао Ган сорвал замок. Сундук был заполнен свитками. Помощник извлек и развернул несколько из них. Два он протянул своему хозяину.
— Вот еще портреты серого кота, ваше превосходительство.
Судья взглянул на них. На одном кот катал моток шерсти, на другом лапой пытался поймать бабочку. Внезапно судья нахмурил брови. Задумавшись на мгновение, он с удовлетворенным видом протянул обе картины Тао Гану:
— Ты можешь их вернуть на место, другого доказательства мне не надо. Нефритовое Зеркало был убит.
Цун Ли и Тао Ган попытались его расспрашивать, но судья не слушал их:
— Поторопись закрыть сундук, мы отправимся к убийце и заставим его признаться в своем преступлении!
Бросив последний взгляд на пергаментное лицо, судья еще раз склонился перед останками и направился к лестнице.
— Покои отца настоятеля расположены над входом в святилище, не так ли? — спросил он Цун Ли, преодолевая первые ступеньки.
— Действительно, благородный судья. Если мы вернемся в Северо-западную башню, нам надо будет пройти коридором налево, и мы окажемся у него.
— Ведите меня. А ты, Тао Ган, беги по Галерее ужасов к храму. Там, в боковой часовне, ты увидишь прямо перед алтарем последнее изображение кота. Сними его, разбуди одного из монахов и прикажи ему сопровождать тебя до покоев настоятеля обычным путем.
В полном молчании поднялись они по лестнице. Добравшись до Северо-западной башни, Тао Ган пошел дальше прямо, а Цун Ли и судья свернули налево. Сквозь закрытые ставни слышался свист бури, со двора донесся звук разбитой черепицы.
Поэт заметил:
— Ветер сорвал с крыши несколько черепиц. Значит, скоро буря закончится. Они и начинаются, и заканчиваются особенно сильными порывами ветра.
Проходя мимо массивной двери, он добавил:
— Если не ошибаюсь, мы находимся позади самой комнаты настоятеля, а это служебный выход.
Судья сильно стукнул по двери, прижал ухо к полированному дереву и услышал шаги. Он постучал еще раз. В замке повернулся ключ, и дверь приоткрылась. Из-за нее выглянуло искаженное страхом лицо.
Под началом Цун Ли они вступили в длинную галерею, которая привела их к Юго-западной башне. В небольшом зале, откуда можно было пройти к площадке, на которой жил учитель Суень Мин, поэт открыл узкую дверь справа, и они опустились на один лестничный пролет. Указав на монументальную деревянную дверь, украшенную изысканной резьбой, он прошептал:
— Вот вход в Галерею ужасов, но этот огромный замок вряд ли кому удастся открыть!
— Посмотрим, — пробормотал Тао Ган. Он вынул из рукава красный кожаный футляр с различными инструментами и принялся за работу. Цун Ли светил ему фонарем.
— Мне говорили, что эта галерея закрыта вот уже несколько месяцев, но на засове нет и пылинки, — заметил судья.
— Вчера сюда заходили монахи за статуей, которая требовала реставрации, — объяснил Цун Ли.
— Вот и все, — торжествующе воскликнул Тао Ган, отодвигая тяжелый заслон и они прошли в галерею, захлопнув за собой дверь. Поэт поднял фонарь, чтобы судья смог оглядеть обширное помещение. Леденящий влажный воздух пронизывал до костей. Кутаясь в халат, судья сердито сказал:
— Как обычно, отвратительное зрелище!
Цун Ли заметил:
— Мой отец постоянно требовал уничтожения подобных галерей.
— И был прав, — согласился судья. Тао Ган также огляделся кругом.
— Все эти ужасы совершенно бесполезны, — высказался он, — Они никогда не удерживали людей от глупостей. Такова человеческая природа.
На стене справа были прикреплены тексты о грехе и возмездии, а слева стояли раскрашенные статуи в натуральную величину. Они иллюстрировали наказания, ожидающие душу грешника в даосском аду: здесь ужасающего вида демоны распиливали корчащегося в муке человека, там гримасничающие чертенята варили двоих в железном котле, еще дальше демоны, один с бычьей головой, другой-с лошадиной, тащили преступников к «судье адских областей»…
Трое посетителей невольно жались к правой стене, подальше от всех этих ужасов, а фонарь Цун Ли выхватывал из темноты то жестокую улыбку демонической маски, то искаженное судорогой лицо ее жертвы. Взгляд судьи привлекла страшная сцена: совершенно нагая женщина с раскинутыми руками и ногами лежала на спине, а огромный синий демон прижимал к ее груди острие копья. У несчастной не было ни ступней, ни ладоней, и длинные волосы закрывали ей лицо, но из-под тяжелых цепей, опоясывающих ее побеленное известковой краской тело, с непристойной точностью выступали все анатомические подробности.
Следующая композиция была еще более жутким зрелищем: забрызганные кровью, в старинных доспехах черти применили свои боевые топоры для рубки на мелкие кусочки двух обнаженных грешников. От мужчины оставались только ягодицы, а женщине с головой на плахе отрубали руки…
Ускоряя шаг, судья сказал своему соратнику:
— Я потребую от настоятеля убрать женские статуи. И без их наготы картина достаточно мерзкая. Подобные непристойности неуместны в официально признанных государством культовых помещениях.
Дойдя до конца галереи, они обнаружили, что дальняя дверь приоткрыта. Довольно крутой лестничный пролет привел их в обширную квадратную комнату.
— Сейчас мы на первом этаже Северо-западной башни, — пояснил Цун Ли,
— Если я не забыл плана моего отца, эта дверь выходит на лестницу, которая спускается к склепу.
Тао Ган попытался открыть замок, но он не поддавался.
— Совсем заржавел, — заметил он, — Давненько его не касались. Но через несколько минут раздался громкий щелчок, и Тао Ган толкнул тяжелую дверную створку.
Взяв фонарь в руки, судья осторожно спустился по неровным ступенькам. Он насчитал их тридцать перед поворотом направо. Еще тридцать, на этот раз вырубленных в самой скале, подвели к тяжелой двери, запертой тяжелой цепью и замком. Прижавшись к каменной стене, он пропустил вперед Тао Гана.
Когда наконец тому удалось отомкнуть цепь, судья прошел вперед, но хлопанье крыльев заставило его стремительно отступить, а над его головой пронеслось что-то черное.
С отвращением он пробормотал:
— Только летучих мышей не хватало!
Он вошел в склеп и поднял фонарь. Не произнося ни слова, трое замерли перед фантастической картиной.
Центр небольшой восьмиугольной комнаты занимало возвышение, сооруженное из позолоченного дерева. Оно поддерживало покрытый красным лаком большой жреческий престол, на котором восседала сморщившаяся мумия в праздничном платье из золотой парчи. Над побуревшим лицом возвышалась золотая тиара, почти неразличимые на лице мумии глаза, казалось, с любопытством уставились на прибывших. Левая рука странной фигуры пряталась под пелериной из алого шелка, а правая между пальцев, похожих на когти некоего мифического зверя, держала длинный жезл.
Судья низко поклонился, его примеру последовали оба спутника. Фонарь осветил тщательно отполированные стены, украшенные красивыми иероглифами из золотого лака. У дальней стены стоял большой красный сундук, запертый на медный замок. Другой обстановки не было, но пол был покрыт плотным ковром из золотистой шерсти с синими даосскими символами. Поразительны были чистота и сухость воздуха.
Трое медленно обошли помост. На фонарь наталкивались летучие мыши; судья отгонял их, и Цун Ли, невольно понижая голос, спросил:
— Откуда они здесь взялись?
Судья показал на два отверстия в своде.
— Эти отверстия — вытяжные, — пояснил он, — Ваше стихотворение о двух настоятелях не соответствует действительности: червей здесь нет, воздух слишком сух. Вместо червей вам бы следовало говорить о летучих мышах. Кстати, о чем вас заставляет вспомнить последнее слово?
— О котах!
— И вроде бы Нефритовое Зеркало их немало изобразил. Открой-ка этот сундук, Тао Ган. В нем должны храниться картины старого настоятеля, не вижу, где еще они могли бы быть.
Тао Ган сорвал замок. Сундук был заполнен свитками. Помощник извлек и развернул несколько из них. Два он протянул своему хозяину.
— Вот еще портреты серого кота, ваше превосходительство.
Судья взглянул на них. На одном кот катал моток шерсти, на другом лапой пытался поймать бабочку. Внезапно судья нахмурил брови. Задумавшись на мгновение, он с удовлетворенным видом протянул обе картины Тао Гану:
— Ты можешь их вернуть на место, другого доказательства мне не надо. Нефритовое Зеркало был убит.
Цун Ли и Тао Ган попытались его расспрашивать, но судья не слушал их:
— Поторопись закрыть сундук, мы отправимся к убийце и заставим его признаться в своем преступлении!
Бросив последний взгляд на пергаментное лицо, судья еще раз склонился перед останками и направился к лестнице.
— Покои отца настоятеля расположены над входом в святилище, не так ли? — спросил он Цун Ли, преодолевая первые ступеньки.
— Действительно, благородный судья. Если мы вернемся в Северо-западную башню, нам надо будет пройти коридором налево, и мы окажемся у него.
— Ведите меня. А ты, Тао Ган, беги по Галерее ужасов к храму. Там, в боковой часовне, ты увидишь прямо перед алтарем последнее изображение кота. Сними его, разбуди одного из монахов и прикажи ему сопровождать тебя до покоев настоятеля обычным путем.
В полном молчании поднялись они по лестнице. Добравшись до Северо-западной башни, Тао Ган пошел дальше прямо, а Цун Ли и судья свернули налево. Сквозь закрытые ставни слышался свист бури, со двора донесся звук разбитой черепицы.
Поэт заметил:
— Ветер сорвал с крыши несколько черепиц. Значит, скоро буря закончится. Они и начинаются, и заканчиваются особенно сильными порывами ветра.
Проходя мимо массивной двери, он добавил:
— Если не ошибаюсь, мы находимся позади самой комнаты настоятеля, а это служебный выход.
Судья сильно стукнул по двери, прижал ухо к полированному дереву и услышал шаги. Он постучал еще раз. В замке повернулся ключ, и дверь приоткрылась. Из-за нее выглянуло искаженное страхом лицо.
Глава 13.
Против священнослужителя выдвинуто тяжкое обвинение; давно умерший кот дает свои показания
Истинная Мудрость явно испытал облегчение, узнав посетителей. Напряженное лицо расслабилось, и он спросил, правда, все еще слегка дрожащим голосом:
— Чему обязан чести…
— Войдем! — прервал его судья, — Мне надо кое-что вам сообщить.
Настоятель провел их в библиотеку. В воздухе стоял густой аромат, который распространяла стоявшая на круглом столике древняя курильница. Судья сразу же узнал его… Истинная Мудрость предложил гостю просторное кресло, а сам сел за стол; Цун Ли устроился на стоявшем рядом с окном стуле. Настоятелю явно было трудно разговаривать. Очевидно, он только что испытал потрясение, от которого еще не пришел в себя.
Судья откинулся на спинку кресла. Присмотревшись к измученному лицу своего хозяина, он сказал благожелательно:
— Тысячу раз прошу прощения у вашего преосвященства, что так поздно его обеспокоил. Так поздно.., или так рано, ибо уже вскоре рассветет! Но вы еще на ногах и одеты. Вы кого-то ждали?
— Нет, я слегка вздремнул в кресле в моей комнате. Осталось недолго до заутрени, и я счел ненужным ложиться на столь короткое время. Но почему вы постучали в заднюю дверь, благородный судья? На мгновение мне показалось…
— Что старик настоятель вышел из своего склепа? Увидев ужас на лице своего собеседника, судья поспешил добавить:
— Но это невозможно… Могу вас заверить, он мертв. Только что я побывал у него.
Вполне овладев собой, Истинная Мудрость выпрямился и сухо спросил:
— Вы проникли в склеп? Разве я вас не предупредил, что в это время года…
— Конечно, — остановил его судья. — Но я счел необходимым посмотреть оставленные вашим предшественником бумаги. А теперь, пока память о том, что я увидел, еще свежа, хотел бы уточнить некоторые подробности. Вот почему я осмелился вас потревожить в столь поздний час. Перенеситесь же мысленно в последний день, проведенный на этой земле Нефритовым Зеркалом. В трапезной вы завтракали в его обществе. А раньше в тот день вы его видели?
— Только на заутрене. Нефритовое Зеркало сразу же удалился в свою библиотеку, то есть как раз в ту комнату, где мы сейчас с вами находимся. Эти покои всегда предназначаются настоятелю.
— Ясно.
Судья обернулся к трем высоким окнам.
— Предполагаю, они выходят на центральный двор?
— Да. Днем эта комната великолепно освещена. Поэтому мой предшественник любил здесь рисовать. Живопись была его единственным отдыхом, благородный судья.
— Весьма почтенное занятие, — ответил начальник уезда и, чуть подумав, добавил:
— Кстати, во время нашей маленькой беседы в приемном зале какой-то актер открыл дверь и сразу же исчез, что побудило вас высказать наблюдение о беззастенчивости этих людей. Вы успели разглядеть его лицо?
— Нет.., впрочем, да. Это был Мо Моте.
— Благодарю вас.
Судья неторопливо погладил бороду. Наступило затянувшееся молчание. Казалось, что обеспокоенность настоятеля еще больше возросла. Цун Ли нетерпеливо ерзал на своем стуле. В полной неподвижности судья прислушивался к шуму дождя, хлещущего по ставням.
Постучав, вошел Тао Ган и протянул судье небольшой свиток.
Развернув картину, судья Ди положил ее перед настоятелем:
— Не это ли последняя работа Нефритового Зеркала?
— Действительно. После полуденной трапезы мы вернулись сюда выпить по чашке чая, а затем он меня отпустил, сказав, что после полудня займется портретом своего кота, который сидел на этом столике. Я не задерживался, хорошо зная, что Нефритовое Зеркало любит работать в одиночестве. Уходя, я видел, как он кладет лист бумаги на этот стол и…
Судья встал. Ударив кулаком по столу, он крикнул:
— Вы лжете!
Истинная Мудрость сжался в кресле. Он пытался что-то сказать, но судья не останавливался:
— Посмотрите на эту картину, последнее творение великого и святого человека, которого вы убили, подлив белладонну в чашку, которую именно здесь он после обеда и выпил! Вы осмелитесь утверждать, что можно за один час проделать такую работу? Поглядите, как тщательно прописан мех, как точно переданы скульптурные мотивы резного стола! Такая работа потребовала бы не меньше двух часов. Вы лжете, утверждая, что Нефритовое Зеркало сел за работу в момент, когда вы его оставили. Картина была написана утром, задолго до полуденной трапезы.
— Не говорите со мной подобным тоном! — гневно воскликнул Истинная Мудрость. — Нефритовое Зеркало был умелым художником. Он писал быстро. Не потерплю…
— Хватит болтовни! — возразил судья. — Этот кот, любимое животное жертвы, сегодня оказывает последнюю услугу своему хозяину. Посмотрите-ка на его глаза: зрачки совершенно расширены. А вот если бы он был написан летним полднем в прекрасно освещенной комнате, его зрачки образовали бы узкие щелочки.
Настоятель судорожно вздрогнул, глядя на картину. Проведя ладонью по лбу, он сказал мертвым голосом:
— Чему обязан чести…
— Войдем! — прервал его судья, — Мне надо кое-что вам сообщить.
Настоятель провел их в библиотеку. В воздухе стоял густой аромат, который распространяла стоявшая на круглом столике древняя курильница. Судья сразу же узнал его… Истинная Мудрость предложил гостю просторное кресло, а сам сел за стол; Цун Ли устроился на стоявшем рядом с окном стуле. Настоятелю явно было трудно разговаривать. Очевидно, он только что испытал потрясение, от которого еще не пришел в себя.
Судья откинулся на спинку кресла. Присмотревшись к измученному лицу своего хозяина, он сказал благожелательно:
— Тысячу раз прошу прощения у вашего преосвященства, что так поздно его обеспокоил. Так поздно.., или так рано, ибо уже вскоре рассветет! Но вы еще на ногах и одеты. Вы кого-то ждали?
— Нет, я слегка вздремнул в кресле в моей комнате. Осталось недолго до заутрени, и я счел ненужным ложиться на столь короткое время. Но почему вы постучали в заднюю дверь, благородный судья? На мгновение мне показалось…
— Что старик настоятель вышел из своего склепа? Увидев ужас на лице своего собеседника, судья поспешил добавить:
— Но это невозможно… Могу вас заверить, он мертв. Только что я побывал у него.
Вполне овладев собой, Истинная Мудрость выпрямился и сухо спросил:
— Вы проникли в склеп? Разве я вас не предупредил, что в это время года…
— Конечно, — остановил его судья. — Но я счел необходимым посмотреть оставленные вашим предшественником бумаги. А теперь, пока память о том, что я увидел, еще свежа, хотел бы уточнить некоторые подробности. Вот почему я осмелился вас потревожить в столь поздний час. Перенеситесь же мысленно в последний день, проведенный на этой земле Нефритовым Зеркалом. В трапезной вы завтракали в его обществе. А раньше в тот день вы его видели?
— Только на заутрене. Нефритовое Зеркало сразу же удалился в свою библиотеку, то есть как раз в ту комнату, где мы сейчас с вами находимся. Эти покои всегда предназначаются настоятелю.
— Ясно.
Судья обернулся к трем высоким окнам.
— Предполагаю, они выходят на центральный двор?
— Да. Днем эта комната великолепно освещена. Поэтому мой предшественник любил здесь рисовать. Живопись была его единственным отдыхом, благородный судья.
— Весьма почтенное занятие, — ответил начальник уезда и, чуть подумав, добавил:
— Кстати, во время нашей маленькой беседы в приемном зале какой-то актер открыл дверь и сразу же исчез, что побудило вас высказать наблюдение о беззастенчивости этих людей. Вы успели разглядеть его лицо?
— Нет.., впрочем, да. Это был Мо Моте.
— Благодарю вас.
Судья неторопливо погладил бороду. Наступило затянувшееся молчание. Казалось, что обеспокоенность настоятеля еще больше возросла. Цун Ли нетерпеливо ерзал на своем стуле. В полной неподвижности судья прислушивался к шуму дождя, хлещущего по ставням.
Постучав, вошел Тао Ган и протянул судье небольшой свиток.
Развернув картину, судья Ди положил ее перед настоятелем:
— Не это ли последняя работа Нефритового Зеркала?
— Действительно. После полуденной трапезы мы вернулись сюда выпить по чашке чая, а затем он меня отпустил, сказав, что после полудня займется портретом своего кота, который сидел на этом столике. Я не задерживался, хорошо зная, что Нефритовое Зеркало любит работать в одиночестве. Уходя, я видел, как он кладет лист бумаги на этот стол и…
Судья встал. Ударив кулаком по столу, он крикнул:
— Вы лжете!
Истинная Мудрость сжался в кресле. Он пытался что-то сказать, но судья не останавливался:
— Посмотрите на эту картину, последнее творение великого и святого человека, которого вы убили, подлив белладонну в чашку, которую именно здесь он после обеда и выпил! Вы осмелитесь утверждать, что можно за один час проделать такую работу? Поглядите, как тщательно прописан мех, как точно переданы скульптурные мотивы резного стола! Такая работа потребовала бы не меньше двух часов. Вы лжете, утверждая, что Нефритовое Зеркало сел за работу в момент, когда вы его оставили. Картина была написана утром, задолго до полуденной трапезы.
— Не говорите со мной подобным тоном! — гневно воскликнул Истинная Мудрость. — Нефритовое Зеркало был умелым художником. Он писал быстро. Не потерплю…
— Хватит болтовни! — возразил судья. — Этот кот, любимое животное жертвы, сегодня оказывает последнюю услугу своему хозяину. Посмотрите-ка на его глаза: зрачки совершенно расширены. А вот если бы он был написан летним полднем в прекрасно освещенной комнате, его зрачки образовали бы узкие щелочки.
Настоятель судорожно вздрогнул, глядя на картину. Проведя ладонью по лбу, он сказал мертвым голосом: