«Так и не покушали толком, – сокрушенно думал Ябан-ага, заметив, что дорогие гости покончили с наваристым бульоном и поднимаются из-за стола; он тут же устремился к ним прощаться. – И не попили. Все о главном, о главном… Ай, что за жизнь!»
   Уже стемнело, когда ечи со своими подругами вышли из «Алаверды». Лица у всех горели, опаленные долгим дыханием могучего самовара, и студеный вечерний воздух оказался весьма кстати. Чтобы освежиться после обильной горячей трапезы, Стася, которой совсем не хотелось расставаться с Багом, предложила пройтись всем вместе к Нева-хэ и, быть может, даже дойти по широкому мосту Святой Троицы до Храма Света Будды, что на Острове Лунного Зайца.
   Предложение было встречено с охотой. В конце концов, оставленные у входа в харчевню повозки подождут, никуда не денутся. По крайности, можно потом позвонить на ближайший пост вэйбинов [18], и двое-трое дежурных за умеренную мзду на счастье [19]пригонят их, куда им укажут. Жанна, правда, подумала, как было бы неплохо оказаться самой за рулем «тариэля» именно теперь, чтобы и Баг, и Стася увидели, какой у нее замечательный муж; уж она бы нашла повод невзначай обмолвиться, откуда взялась такая замечательная повозка. Но мысль промелькнула и исчезла, как легкое дуновение ветерка, и Жанна, чуть улыбнувшись, крепко сжала локоть идущего рядом Богдана; а когда муж повернулся к ней вопросительно, лишь привстала на цыпочки и коснулась его щеки губами.
   Стася тоже чувствовала себя вполне счастливой. Рядом с нею вышагивал Багатур Лобо – такой оживленный, веселый и улыбчивый после прекрасно проведенного вечера, такой надежный и спокойный, и рука его, учтиво державшая Стасю под локоть, была крепка, как бронза, – невыразимо приятно крепка. Как-то скомкался разговор про должность в «Керулене», ну и что же, ну и что? Все равно этот Джимба не найдет никого лучше, чем Баг. Ее Баг…
   Они как раз подходили к знаменитому Трехмостью на речке Моикэ-хэ, чье название в переводе с ханьского значит «Гости в испачканных тушью одеждах» [20] – наверное, оттого-то коренные жители Александрии спокон веку вполне по созвучию, но явно из чувства противуречия зовут ее Мойкой. Дома на том берегу расступились, давая простор Георгиеву Полю с невидимым отсюда вечным огнем посредине, и вся темно-синяя ширь по-осеннему прозрачного, усыпанного льдистыми созвездиями небосклона открылась справа.
   – Смотрите, звезда падает! – воскликнула Стася, указывая веером на прочертившую небо яркую точку. – Загадывайте скорее желания!
   – Я успела, любимый… – прошептала Жанна, прижавшись к Богдану. – А ты?
   Богдан улыбнулся:
   – Я…
   Откуда-то сверху, заставив всех вздрогнуть, ударил гулкий звук лопнувшего стекла.
   Инстинктивно Баг выхватил из рукава боевой веер – и тут же, звеня и взрываясь твердыми брызгами на брусчатке, посыпались осколки. Веер, тускло мерцая, заплясал, выметая из воздуха прочь, подальше, падающее на головы стеклянное крошево.
   То, что веером отбить бы не удалось, с коротким воплем рухнуло от Бага в двух шагах.
   Стася, спасая глаза, вовремя успела зажмуриться – и потому лишь отвратительный, мокро хрустнувший удар чуть впереди сказал ей, что сверху падают не только осколки окон.
   Богдан еле успел подхватить внезапно обмякшую Жанну.
   Вновь стало тихо.

Баг и Богдан

Апартаменты покойного,
20-й день восьмого месяца, отчий день,
ночь

   «… И потому именно сейчас снижение налогов с высокотехнологичных предприятий, расположенных на территории нашего цветущего улуса необычайно благотворно скажется на развитии всего улусного хозяйства в целом, поскольку позволит… позволит… позволит… »
   – Прер Лобо!
   Баг оторвался от компьютера – изящная машинка, «Яшмовый Керулен», одна из последних разработок подопечных Лужану Джимбе научников, светила удивительно плоским и тонким, как рисовый фарфор, жидкокристаллическим экраном посреди обширного письменного стола, среди нагромождения бумаг, неподалеку от монументальной малахитовой пепельницы, исполненной в виде играющих с жемчужиной драконов. По назначению пепельницей не пользовался никто и никогда: она была идеально чиста. «Позволит… позволит… » – висела посреди экрана незаконченная фраза. Почему-то она напоминала Багу ящерицу с недооторванным хвостом.
   – Прер еч Лобо! Можно начинать? – Есаул Максим Крюк был бледен. Бравые усы его уныло свисали сосульками.
   – Еч Крюк! – Баг старался говорить мягко. Насколько умел. – Я же сказал вам, не обращайте на меня внимания. Я здесь частным порядком. Просто именно мне на голову выпал потерпевший… и я вас вызвал. И все… Действуйте сообразно уложений, а я в сторонке постою. Просто не могу уйти, пока хоть что-то не прояснится.
   – Так точно! – Крюк отер лоб. – Тогда, значит… – Он как-то неловко повернулся и направился к прибывшим научникам из Управления внешней охраны.
   Баг невнимательно посмотрел ему вслед, заложил руки за спину и подошел к окну.
   Отсюда открывался прекрасный вид на Георгиево Поле – был отчетливо виден трепетный свет вечного огня, особенно яркий в этот глухой полуночный час – и на Великокняжеский Летний сад, темнеющий громадами крон столетних лип и дубов. Вид ничем не замутненный: в левой, ближней к столу половине рамы огромного окна, скругленного наверху в виде арки, стекла отсутствовали напрочь и уж не препятствовали спокойному и вольному течению ночного эфира внутрь боярских апартаментов; с правой стороны нависали три ужасающих осколка.
   «Неизбежно выпадут… – отстраненно подумал Баг, – надо сказать, чтоб убрали… »
   В рукаве запиликала трубка.
   – Драг еч? Добрались? Ты дома? Хорошо… У Стаси чудесная мама? Ну… Нет, я еще не был ей представлен. Как Жанна? Более-менее? Понятно… Ладно, хорошо, спасибо тебе… Да ничего пока не ясно! То есть на первый взгляд как раз ясно все – но как-то несообразно… Ладно, что сейчас говорить – надо разбираться тщательно. Я посмотрю тут, что к чему да почему… Утром заеду, расскажу толком.
   Прекрасный вечер шестерицы прервался самым пренеприятным образом. Даже повидавший виды и побывавший во многих переделках Баг содрогнулся, когда, отмахнувшись от последних крупных осколков, закрыл веер и разглядел – что же упало буквально им на головы.
   Мгновения назад этот человек дышал одним с ними прозрачным воздухом уходящего лета. Теперь он мертвым комом, врезавшись в камни точнехенько головой, лежал на брусчатке, нелепо вывернув одну ногу и раскинув руки.
   Богдан побледнел. Жанна испустила задушенный вздох и мягко стала оседать наземь; Богдан успел ее подхватить только потому, что она держала его под руку.
   Стася смотрела на тело широко открытыми глазами, и у нее что-то булькало в горле. Баг еще удивился – не может быть, не бывает у человека таких громадных глаз.
   Потом Стася пронзительно завизжала.
   Все это напоминало какую-то уродливую синематографическую картину – из тех, которыми так любят скрашивать однообразную свою жизнь себялюбивые западные варвары: глядят на половодье экранной крови и млеют от облегчения: «Хорошо, что это не со мной… »
   Баг не очень помнил, как они привели в чувство Жанну, как с трудом успокоили Стасю и как он, остановив повозку такси, сумел посадить в нее друзей – с тем чтобы они поскорее покинули кошмарное место. Богдан пробовал возражать – нет, еч, я должен остаться. Нет, отвечал Баг терпеливо, останусь я, драг еч, как свидетель, а ты должен позаботиться о Жанне, она еще не совсем оправилась от асланiвськой травмы, да и Стасю домой отвезти…
   Какой вечер пропал!
   Баг тряхнул головой.
   – Прошу простить, драгоценный преждерожденный Лобо… – Мимо него к окну с чемоданчиком прошел научник, человек невыразительной внешности, уже почти лысый. Баг хорошо знал его – то был весьма сведущий следознатец Управления Антон Иванович Чу, человек деятельный и немногословный. Не раз они с Багом работали вместе.
   – Да-да, конечно… – Баг, чтобы не мешать, отошел от окна.
   Все в кабинете говорило о достатке и высоком положении его ныне покойного хозяина: изразцовый высокий камин, дорогие, заполненные книгами шкапы с инкрустациями, редкие картины старых ханьских мастеров, икона Спаса Ярое Око в серебряном окладе, отделанном изумрудами, наградной драгоценный меч на отдельной подставке. «Ртищев Христофор Феодорович. Истиной правлению прозорливо помогающий, – прочел Баг на нефритовой пластине на ножнах подле иззолоченной гарды. – Ртищев… Ртищев… »
   Блеснула вспышка: научники приступили к работе. Их негромкие скупые реплики звучали буднично и по-деловому. Фотографирование. Осмотр места происшествия. Личность потерпевшего. Свидетели.
   Рутина.
   В дверях есаул Крюк отдавал вэйбинам какие-то распоряжения.
   «Как-то он устало выглядит, – подумал Баг, доставая пачку „Чжунхуа“, – а может, просто нездоров… »
   Крюк поймал взгляд Бага и вяло улыбнулся.
   – Что-то недавно жгли, – донесся до Бага голос второго научника, присевшего у камина, – что-то бумажное. Очевидно, книгу. – Научник подхватил пинцетом обгорелый ломоть переплета и ловко бросил в подставленный вэйбином прозрачный пакет.
   – А что за книга? – заинтересованно спросил Баг.
   – Пока не могу сказать точно… Только после приборной обработки пепла и обугленных остатков.
   «То ли боярин сам жег перед прыжком… То ли кто-то из домашних уже после… »
   Баг в раздумье достал роговую карманную пепельницу и вернулся к столу.
   Бумаги. Много бумаг. Трогать их Баг не стал – не он ведет осмотр, в конце концов. Просто молча стоял, курил и смотрел.
   «Александрийский Гласный Собор. Соборный боярин Ртищев, – прочел он красивую вязь на одном из лежавших сверху листов. – Проект челобитной о снижении налогов с высокотехнологичных предприятий, расположенных на территории Александрийского улуса… »
   «Амитофо… Событие-то из ряда вон… » К столу подошел завершивший обследование окна Антон Чу.
   – Ничего такого, – пожал он плечами в ответ на вопросительный взгляд Бага, – на первый взгляд, никаких признаков насилия. Во всяком случае, у окна боярин был один. – И склонился над пепельницей.
   Баг кивнул, загасил окурок и направился вон из кабинета – туда, где были слышны глухие женские всхлипы.
   В соседней комнате, по виду гостиной, на узком диванчике с резной спинкой очень прямо сидела бледная величавая женщина, судорожно сжимающая в руках большую синюю шаль. Женщина смотрела перед собой невидящими глазами. С нею беседовали бледный есаул Крюк и печальный дежурный лекарь.
   – Драгоценная преждерожденная… – уговаривал Крюк женщину, – прошу вас… Я понимаю, какое у вас горе, но прошу вас… Как это могло произойти?
   – Как… Ничего я не могу вам сказать… – Ее губы дрогнули. – Ничего. Христофор, он… – Голос прервался.
   – Вот выпейте это, – усатый лекарь подсунул женщине чарку. – Непременно выпейте.
   Она взяла чарку слегка дрожащей рукой и поднесла ко рту. Выпила. Половину. Другую половину расплескала. Но, кажется, не заметила этого. Глубоко вздохнула несколько раз. Крюк с пониманием глядел на нее, молчал.
   – Все было как всегда, – сказала женщина тихо, выпуская чарку из пальцев. Лекарь успел подхватить. – Все как всегда. Даже помыслить не могла бы…
   – Вам не показалось, что он озабочен чем-то? Подавлен?
   – Все как всегда.
   Крюк помолчал.
   – Тут кто-то был кроме него?
   – Никого…
   – А вообще сегодня его кто-либо навещал? Или, может, странные письма, звонки по телефону? Вы не слышали?
   – Никого… И ничего. Пришел, как обычно. Сказал, поработает. Он всегда допоздна работает… Работал…
   – Прошу вас, преждерожденная… Никого и ничего? Вы точно уверены?
   Женщина мельком глянула на него с каким-то скорбным и одновременно высокомерным недоумением и вновь уставилась на обои. Чуть поджала породистые губы.
   Есаул Крюк выпрямился, растерянно взглянул на Бага и развел руками. Достал платок и промокнул обильный пот.
   – Вам нехорошо, еч Крюк? – понизив голос, спросил Баг.
   – Что-то в последнее время… – Крюк кашлянул. – Ничего, ерунда. Вдова говорит, в кабинете было тихо, потом – вдруг грохот, звон, крик. Она вбежала, а Ртищев уже того. Прыгнул. Вынес собою стекло и прыгнул.
   «Стало быть, – отметил Баг, – до нее тут никто побывать не успел. Получается, что в камине хозяйничал сам боярин… »
   – «Керулен» проверьте тщательно, – сказал он Крюку. – Скажите Чу, пусть попытается восстановить все стертые файлы. Сделайте полную копию диска, отдельно освидетельствуйте все означенные на нем сетевые адреса, Ртищев мог сбрасывать какие-то данные на них. Проверьте почтовые узлы, на которых у Ртищева были ящики.
   Крюк кивнул.
   Баг, поймав себя на мысли, что приноравливается, как бы сподручнее взяться за расследование и уже начал раздавать указания, смутился, кивнул в ответ и вышел на лестницу.
   Там, пролетом ниже, на площадке у окна меж двух вэйбинов стоял дворник – пузатый, ярко выраженного монголоидного вида человек средних лет, в грубом халате с начищенной до блеска номерной бляхой, с лицом, выдававшим неудержимую страсть к горячительным напиткам.
   – … Так точно или точно! – строго спрашивал его один вэйбин. – Ты мне все в точности припомни, до мелочей!
   – А я что, я ничего, я все в точности, как было! – горячо говорил дворник, тряся редкой бороденкой. – Как оне пришли в девятом часу, боярин-то, так, почитай, в парадное больше никто и не заходил, так? Туточки, изволите ли видеть, шесть этажей, так что три семьи, квартиры туточки двухэтажные. Чурлянисы, оне, как всегда об эту пору-то, до поздней осени всем семейством в Жемайтии, в имении своем, ну в том, что дедушка нонешнего князя ихнему предку художнику за картинки-то его замечательные пожаловал… Так что и нету их никого.
   «Вот так особнячок! – подумал Баг с невольным восхищением. – Ходишь по улицам, ходишь – и ведать не ведаешь, под чьими окнами проходишь… Знаменитый народоволец [21]боярин Ртищев, младшие Чурлянисы… Гуаньинь милосердная! Вот уж воистину – дом на набережной… речки Моикэ-хэ. Сколько их, таких домов на многочисленных набережных древней Александрии!»
   – Это, знамо, первый и второй этажи… – Увидев спускающегося Бага, дворник осекся и сделал безуспешную попытку втянуть живот, а вэйбины вытянулись во фрунт.
   – Драгоценный преждерожденный Лобо, докладываю! – согласно уложений начал было один, но Баг махнул на него рукой; и вэйбин, расслабившись, заговорил обыкновенно. – Дворник Бутушка показал, что сегодня с той поры, как преждерожденный Ртищев вернулся домой, посетителей к нему не было и от него тоже никто не выходил.
   Баг строго взглянул на Бутушку. Бутушка преданно вытаращил глаза и перестал дышать.
   – Продолжайте, пожалуйста, еч дворник, – сказал Баг.
   – Ну, так я ж и продолжаю… – с готовностью возобновил Бутушка дачу показаний. – Посередке живут знаменитый ракетных дел мастер Мстислав Глушко, так? Вдовые оне, с сыночком проживают. Сыночек в десятый класс перешел, а покамест каникулы – он уж третий год мальчиком на побегушках к древнекопателям нанимается… Каргопольское подворье этого… как его? а! Андрея Первозванного раскапывают. Так что тоже не вернулся еще. А сами-то – оне третьего дня на полигон изволили отбыть, в Плисецк… в честь нашей русской небесноталантливой балерины названный. Так что, знамо, по всей лестнице, окромя верхних этажей, – ни души.
   – Ну-ну, – Баг на всякий случай принюхался к Бутушке. Бутушка и вовсе окаменел. Нет, вроде спиртным не пахло. – Вы оказали большую помощь следствию, – автоматически проговорил он и повернулся ближнему вэйбину: – Доложите есаулу.

Апартаменты Богдана Руховича Оуянцева-Сю,
20-й день восьмого месяца, отчий день,
раннее утро

   По давней александрийской привычке расположившись для непринужденного общения не где-нибудь, а на кухне и плотно прикрыв дверь, единочаятели некоторое время мрачно молчали. Богдан сосредоточенно заваривал чай; Баг вертел в пальцах помятую, за ночь почти опустевшую пачку «Чжунхуа».
   – Как Жанна? – спросил он.
   – Спит. – Коротко ответил Богдан. – Еле успокоил, – запнулся. – Теменные боли возобновились, пришлось снотворной травы заварить. Не каждый день все же на голову люди падают. А Стася твоя – держалась молодцом. Ты есть хочешь, еч?
   – Нет, я к Ябан-аге заскочил.
   – Может, лучше кофею?
   – Нет. Чай.
   Богдан поставил на стол блюдо печенья с кунжутом. Сел напротив Бага.
   – Ну, рассказывай.
   – Ты не поверишь, драг еч, – Баг с легким кивком принял чашку и достал сигарету. – Можно?
   – Да кури! – Богдан вскочил, торопливо пересек кухню и растворил левую створку окна. Повеяло утренней свежестью, и стал слышнее слитный, стремительный шелест повозок, безмятежно летящих в этот ранний час по названной в честь древнего богатыря-степняка улице Савуши. «В славном месте апартаменты у еча, – мельком подумал Баг. – Зелени много, а русские, лесные души, это любят. Парковые острова чуть не под окнами… »
   – Так вот… – Баг закурил. Богдан в растерянности оглянулся вокруг в поисках чего-нибудь, пригодного под пепельницу, но друг опередил его, достав свою роговую походную. – Нам на головы свалился не кто-нибудь, а соборный боярин Александрийского Гласного Собора Ртищев Христофор Феодорович. Кавалер Меча, правлению помогающего, второй степени, между прочим.
   Богдан перекрестился:
   – Господи, помилуй! Это который из дана народовольцев?
   – Вот-вот, драг еч. Страшное дело. Бояре не каждую ночь из окон прыгают.
   – Прыгают?
   – Пока по всему получается, что он сам собою в окно кинулся. Там Крюк приехал, он нынче поставлен за срединою города надзирать… Так вот. Чужих в апартаментах не было. Неприятностей жизненных у боярина не было. Звонков странных или там безымянных писем… Все как обычно. Ртищев вернулся с данского совещания в приподнятом настроении. Поужинал, пошел в кабинет работать. Писал, судя по всему, какую-то речь, про необходимость снижения налогов. Голосование же на днях… И вот представь, заклинивает его на слове «позволит» – там компьютер остался включенный и слово это несколько раз подряд написано, – и боярин, никому ни говоря ни единого «прости-прощай», прыгает из окна. Сам. Жена в соседней комнате, а он… Никому ничего.
   Баг замолчал.
   – Да-а-а… – протянул задумчиво Богдан и отхлебнул чаю. – Хорошая ночка… Как на грех. Только вчера я вам про то самоубийство загадочное рассказал – и нате…
   – Я, признаться, тоже об этом подумал. Очень похоже.
   – Очень.
   – Но тут еще непонятнее.
   – Почему?
   – Потому что в кабинете… – Баг щелкнул зажигалкой, прикуривая. – В кабинете у него икона висит.
   – То есть ты хочешь сказать…
   – Да. Именно. Судя по всему, Ртищев был истовый христианин. И супруга подтверждает… За стол без молитвы не шел, за компьютер без молитвы не садился… И – сам руки на себя наложил.
   – Грех-то какой… – только и сумел выдохнуть Богдан.
   – Ага. Не укладывается это как-то у меня в голове: христианин – и вдруг самоубийство.
   Богдан вновь сел на место и в молчании уставился на свою чашку. Баг кашлянул.
   – Есть еще две вещи…
   – Ну? – вскинулся Богдан.
   – Первая: что-то он жег перед самоубийством. Книгу какую-то. Какую именно – пробуют установить, научники работают первоклассные. Да и Крюк – парень хваткий, все там перевернет и, если есть какая зацепка, найдет всенепременно. Но – пока так: просто книгу. По опросу домашних можно считать, что жег сам, а по времени – похоже, непосредственно перед прыжком.
   – Значит, это не помутнение душевное и не минутный хандровый срыв.
   – Да вот похоже, что так. Что-то более сложное и непонятное. И второе. Это уж я сейчас под утро выяснил. Крюк со своей бригадой, наверное, в эту сторону копать не начали… – Баг запнулся, затянувшись поглубже сигаретой. Не хотелось ему углубляться в эти скользкие материи, видит Будда, не хотелось. Но делать было нечего. – Когда проект челобитной этой, налоговой-то, был предложен, Ртищев… как бы это… был одним из наиболее ярых ее противников. А слово его большой вес в Соборе имеет, он – один из наиболее влиятельных народовольцев…
   – Мне ли не знать!
   – Ну да, ну да. Так вот, седмицы три назад в одночасье он вдруг делает резкий поворот и из ярых противников становится столь же ярым сторонником. Просто-таки враз.
   – Матерь Божья… – пробормотал Богдан потрясенно. – Но ведь, значит…
   – Значит, – глядя в сторону, нехотя ответил Баг.
   – Политика, – чуть брезгливо произнес Богдан.
   – Весьма вероятно, – бесстрастно уронил Баг.
   Богдан тяжко вздохнул и, поднеся чашку к губам, сделал несколько глотков.
   – Остыл, – сказал он потом.
   – Все равно… – пробормотал Баг. – Это все равно… – Он отстраненно подумал, что Богдан чай заваривать так и не научился и вообще странно относится к чаю: пьет только красный, кладет в чайник порядочно листьев, но лишь немного полученного настоя наливает в чашку, потом разбавляя кипятком и размешивая в получившейся жидкости сахар. Ну не смешно ли? Чай… Одно название, что чай.
   Установилось длительное молчание.
   Баг погасил окурок и вытащил из пачки новую сигарету.
   Выжидательно глянул на Богдана.
   Богдан задумчиво двигал пальцем по столу печенье. Потом поднял глаза на напарника.
   Некоторое время они смотрели друг на друга.
   «Все понятно. Карма», – подумал Баг.
   «Нельзя иначе», – подумал Богдан.
   Потом Баг вздохнул и спросил:
   – Драг еч… Я вот подумал: Крюк – он настырный, способный, но… Не его уровень. И опять-таки: не просто так Ртищев именно перед нами на камни-то выпрыгнул. Знак это. Карма.
   Богдан бледно улыбнулся.
   – Карма? А по-моему – долг.
   – Так я позвоню Алимагомедову… – Баг в нетерпении сунул руку в рукав за трубкой.
   – Я сам позвоню. Моего ранга, думаю, будет достаточно, – ответил Богдан. – Вести это дело тебе, а этический надзор осуществлять – мне, и шабаш. Ниточки тут высоко могут потянуться… Очень высоко.
   Баг только вздохнул. Язык уже щипало от сигаретного дыма.
   А все еще только начиналось.

Апартаменты Багатура Лобо,
20-й день восьмого месяца, отчий день,
середина дня

   Шилан [22]Палаты наказаний Редедя Пересветович Алимагомедов к неурочному звонку минфа из Управления этического надзора отнесся благосклонно. И хотя отчий день Алимагомедов, как и миллионы прочих ордусян, проводил в кругу семьи в загородном имении – детские голоса задорно звенели где-то неподалеку, – он потребовал к трубке еще и Бага и внимательно выслушал основные обстоятельства, после чего повелел ланчжуну Лобо возглавить потребные деятельно-розыскные мероприятия, пребывая притом в тесном взаимодействии с минфа Оуянцевым-Сю. Соответствующую же сим полномочиям пайцзу Багу можно будет взять в Управлении внешней охраны и в первицу, ничего, не до формальностей.
   Затем, выждав некоторое время, чтобы в Управление успел с соответствующими повелениями позвонить и шилан Редедя Пересветович, Баг позвонил туда сам и отдал два распоряжения. Во-первых, все материалы по делу по мере их поступления немедленно пересылать к нему на «Керулен» зашифрованными обычным для таких случаев способом. И во-вторых… Баг мрачно покосился на Богдана, который сидел над своим остывшим чаем и, чуть вытянув худую шею, прислушивался к царящей в апартаментах (не проснулась ли Жанна?), кашлянул и преувеличенно бесстрастно приказал отслеживать по городу и окрестностям все случаи покушений на самоубийство (удавшихся и предотвращенных – все равно) и тоже незамедлительно сообщать ему, лично. Богдан, услышав это, совсем пригорюнился – но покивал. Он, как видно, тоже не исключал подобного развития событий.
   Затем Баг откланялся: Богдану пора было во храм – отчий день все-таки, это свято; а сам Баг, не сомкнув в эту ночь глаз ни на мгновение, просто с ног валился. Они уговорились с ечем повстречаться ближе к вечеру сызнова, на сей раз, чтобы не беспокоить Жанну, дома у Бага – и там обменяться полученной информацией и возникшими соображениями.
   Буде таковые соображения возникнут.
   Баг приехал домой около полудня и сразу прилег вздремнуть, приняв для скорейшего восстановления сил позу нефритового утробыша [23]. В редкие дни отдыха Баг умел спать впрок, не обращая внимания на время суток и длительность пребывания за гранью суетной яви; в периоды же напряженных расследований ему хватало и часа, и даже получаса – если спать умеючи. Так и теперь: к часу Баг был уже свеж и бодр. И готов к работе. «Керулен» преданно ждал.
   … Колокол на Часовой башне принялся отбивать пять часов пополудни, когда Баг оторвался от экрана. Хватит.
   Он сбросил халат и в одних шароварах вышел на залитую предвечерним солнцем террасу, дабы немного освежить ум и тело дневным комплексом тайцзицюань. Судья Ди рыжим ковриком уже давно возлежал на теплых плитах.