Страница:
– Надоело до черта! Хочу уйти, выкинуться в окно! Чувствую, что ненавижу его и ничего не могу поделать.
На этом этапе я почти не делаю комментариев, оценок или суждений, лишь позволяю себе нейтрализовать накал «смертоносных выражений» матери высказываниями типа:
– Ты слышишь, она все это говорит, чтобы не сделать, как ты хочешь? Как ей надоело твое поведение! Или твой брат решил, что он – это ты?
Ответ следовал незамедлительно чаще в виде хихиканья, кивания головой или цепкого взгляда. С каждым сеансом мальчик чувствовал себя все более уверенно.
Он сам выбирал игрушки или игру, часто показывал построенные им конструкции, начал постепенно устраиваться подле нас с игрушками, как бы давая матери выговориться. Он давно уже все осмотрел в кабинете. Войдя, вначале глазами ищет, что ему нужно, сам себя спрашивает вслух: а где эта игрушка? – и тут же уверенно направлялся к коробке с игрушками, доставая необходимую.
Встречались мы два раза в неделю. Прошел месяц. Тогда я сказала Гайку, что хочу познакомиться с его отцом:
– Скажи ему, чтобы в следующий раз он пришел вместе с вами. Он должен знать, куда ходит его сын. И я хотела бы знать его мнение.
На следующий сеанс они пришли втроем. Отец, крепкого сложения, небольшого роста, старался держаться свободно, хотя и чувствовалось, что он смущен. Жена устроилась в своем уголке на краешке дивана, муж поодаль на достаточном расстоянии. Сын присел на ковре у ног матери, перетащив туда коробку с игрушками.
– Я пригласила вас, потому что мне важно знать ваше отношение к тому, что происходит с вашим сыном, – начала я. – Это очень важно – знать ваше мнение. И не только для меня, но и для вашего сына.
– Что именно? – спросил он.
– Что, на ваш взгляд, происходит с вашим сыном?
– Я уже ничего не знаю, – ответил он после паузы, – перепробовали мы все. И объяснял, и бил – ничего не помогает.(Пауза.)
– Вы хотите, чтобы он стал другим, – продолжила я после новой паузы.
– Конечно, – подхватил отец, – нормальным ребенком.
– То есть такими, какими бывают 6-летние мальчики? – уточнила я и обратилась к Гайку: – Ты слышишь, Гайк, твой отец желает иметь 6-летнего сына, который сам знает, что он хочет и умеет это сделать сам.
В этот момент Гайк из-за коробки с игрушками протянул нам обезьянку Кики, [59]глядя на отца, и произнес на армянском:
– Смотри, Кики сейчас умрет.
– Да, если ты о своем старшем брате. Первый сын твоего отца, которого тоже звали Гайк, как и твоего деда, умер. Но ты, Гайк – второй ребенок, старший 6-летний сын своего отца, и сейчас речь идет о тебе, – сказала я.
Гайк мгновенно скрылся за коробкой вместе с Кики. Далее пошел подробный разговор о том, как мама и папа хотели иметь второго ребенка, как он сам, Гайк, тоже захотел появиться на свет. Как развивался в животе у мамы из семени папы, с каким весом он родился, сколько времени сосал грудь, как развивался. Оба родителя активно участвовали в разговоре, а Гайк громыхал игрушками, то выглядывая, то прячась за коробку. В разговоре я периодически останавливалась и уточняла состояние родителей, потерявших первого сына, их траур и тревогу, обращаясь одновременно и к Гайку.
– Ты слышишь, как они переживали и тревожились, и ты, наверное, тоже боялся, тебе тоже было страшно. Поэтому ты кричал?
Хотя прямых ответов не было, спокойствие мальчика, его присутствие-участие высказывалось в мгновенных цепких взглядах или хмыканиях из-за коробки. Это создавало ощущение комфорта, связи и согласия. Резюмируя беседу, я обратилась к Гайку:
– Гайк, тебе нечего прятаться. Послушай, что я лично тебе скажу. Твои родители, как ты слышал, хотели иметь второго ребенка, тебя. И ты сам захотел родиться мальчиком. Уже 6 лет прошло с тех пор, как ты вышел из живота мамы. Тебе больше не нужно тело твоей мамы, чтобы расти и стать мужчиной, таким, как папа, жениться на любимой девушке и иметь своих детей. Твой отец дал тебе свою фамилию и место в своем доме. Он хочет иметь взрослого 6-летнего сына. Хочет и может помочь тебе стать мужчиной. Твой отец желает этого и мечтает об этом. Можешь спросить его об этом сам. Хочешь?
Гайк встал во весь рост и вопросительно посмотрел на отца. Отец смущенно и тихо произнес:
– Конечно, хочу.
Мальчик осторожно прошел мимо матери и присел рядом с отцом, а отец, мягко раскрыв объятия, на тихом выдохе повторил:
– Конечно...
Тело сына прильнуло к сердцу отца, голова его твердо уперлась в отцово плечо. Они погрузились в тишину согласия и покоя, которые не хотелось нарушать. После паузы я продолжила:
– Гайк, хотя и тебя зовут так же, как деда и умершего брата, ты, Гайк, можешь занять свое место в жизни, расти, быть самим собой. Твой папа научит тебя всему, что умеет сам: работать, учиться, водить машину и т. д., но пока тебе надо разобраться со своими сложностями, и поэтому, если ты согласен с отцом, будешь приходить сюда, чтобы обрести свой возраст и самостоятельность. Хочешь? (Пауза.)
Я повторяю свой вопрос:
– Хочешь быть старшим, 6-летним сыном своего отца? Дальше идет хмыкание и кивание головой.
– Тогда, – продолжила я, обращаясь к отцу, – помогите своему сыну, приводите его сюда сами. Мама здесь больше не нужна (испуганный взгляд матери). Да, если ты, Гайк, согласен и хочешь вырасти, тебя будет водить сюда папа. Мы будем работать здесь без мамы. Мне кажется, что ты это сумеешь. И у папы найдется на это время, если он не хочет иметь сына непонятного возраста и готов помочь ему.
– Да, конечно, обязательно, – мгновенно ответил отец.
– Ну что ж, – обратилась я прямо к отцу, – помогите сыну, дайте ему его собственное место и собственную кровать.
– Да, – торопливо прервал он меня, – что-нибудь придумаем.
– Ну как, Гайк, ты согласен?
– Да, – впервые словами ответил мальчик.
Но несмотря на наш уговор, на следующий сеанс Гайка привели оба родителя. Отец с сыном стояли у порога, а мама – в подъезде. Я пригласила войти только отца с мальчиком. Он помог сыну раздеться и неуверенно произнес:
– Мы будем тебя ждать во дворе в машине.
– Как хотите, но за сыном придите вовремя. Ты слышишь, Гайк, папа с мамой придут за тобой, – с такими словами я ввела его в кабинет.
С этого сеанса, собственно, началась терапевтическая работа с мальчиком. Я понимала болезненность акта запоздавшей сепарации. И осознавала необходимость разрыва, «отсечения» столь тесной связи «тела с телом». Поэтому я была готова к сложностям и любой неожиданности, не заставивших себя ждать.
Гайк с курткой в руках остановился в дверях кабинета и жалобно произнес:
– Хочу маму!
– Входи, – спокойно предложила я. – Я слышу, что ты хочешь маму.
Он вошел, бросил куртку напол, вызывающе глядя мне в глаза, настойчиво повторил:
– Я хочу, чтобы мама пришла сюда.
– Тебе так хочется? Я понимаю, но ведь ты сам...
Он прервал меня ревом и воплями, в которых звучало только «Мама!»
Я устроилась в своем кресле, ощущая всем телом напряжение. Этот вопль вызвал во мне сложные чувства: протест, но одновременно вину и тревогу. Я ждала промежутка, паузы, чтобы войти с ним в контакт. Но не тут-то было! Трубный глас звучал непрерывно: «Маму, маму, хочу ма-му!». Мое напряжение нарастало. Через несколько минут Гайк ревел, распластавшись на полу в истерике, молотя руками и ногами, и начал кататься по полу. Вопль приобрел оттенки отчаяния.
Ощутив спазм в горле, я выплеснула свой страх в нервном окрике:
– Прекрати! Ты сам обещал, дал слово своему отцу. Ты знаешь, что это и твое желание.
Вопль на мгновение смолк, затем зазвучал на порядок громче. И это был уже протест. Я ловлю секунду его вдоха. Теперь я гораздо спокойнее и мягче произношу:
– Тебе страшно? Я понимаю, что тебе без мамы может быть очень страшно. Но ты здесь не один.
Крик сменился плачем с всхлипываниями. Я продолжаю:
– Ну скажи, зачем тебе сейчас нужна мама? Реакция мгновенная, он усаживается на полу и сквозь всхлипывания и плач кричит:
– Молчите! Замолчите, не разговаривайте со мной!
И вновь катается по полу, пытается запихнуть свое тело под ковер. [60]Но я настойчиво и твердо продолжаю говорить с ним, подбирая и чеканя каждое слово, мое напряжение спадает, уходя куда-то в ступни:
– Тебе страшно? Всем детям страшно, когда.
Он перебивает меня, усевшись подальше, упершись взглядом в пол, тихим голосом жалобно прося:
– Пусть она придет и вытрет мне нос.
– Я понимаю, что тебе так хочется, но ты это умеешь и сам. Я знаю, что ты это также знаешь. Возьми салфетку, вытри нос, слушай то, чего ты не знаешь. Это нечто очень важное. Знаешь, что делают все дети, когда им страшно, когда тела мамы нет рядом? Они начинают думать о маме, разговаривать с ней или играть. И тогда мама перемещается в твои мысли, в твое сердце. Она ведь тоже думает о тебе, когда тебя нет рядом.
Всхлипывания утихли, в наступившем покое я чувствую, как расслабляюсь. Зареванный, уставший Гайк, продолжая сидеть на ковре, повернулся ко мне спиной. Пододвинул к себе ведерко с «Lego-playschool» [61]и, разбросав на полу содержимое, начал разглядывать детали игрушки. Некоторое время он был занят соединением-разъединением двух деталей. Я молча наблюдала за ним и вскоре заметила, что он мастерит конструкцию.
Конец сеанса в тишине и покое, наступивших после мощного выброса чувств, пролетел незаметно.
– Все, Гайк (звонок в дверь), твое время кончилось. Гайк встал и молча протянул мне свою конструкцию.
На длинной дорожке стоял большой робот, а у его ног собака. Мы понимающе посмотрели друг на друга. Он испытующе-вопросительно, я – открыто, поддержав его кивком головы и нейтральным «ага».
Комментарии были излишни. Он поставил конструкцию на стол и направился в сторону отца, вопрос которого «Ну как?», обращенный как бы к нам обоим, повис в воздухе. Гайк молча одевался, впервые сам, после небольшой паузы я ответила:
– Ваш сын сам вам все расскажет, если захочет и когда захочет. Вы не настаивайте.
Провожая, я вновь напомнила отцу, что сына он должен приводить сам. Гайк подал мне руку на прощание, спокойно смотря в глаза.
– Ну, пока, – произнес он, чем вызвал удивление отца.
Через день мне позвонила мать Гайка и сообщила, что у сына пропал голос. Она спокойно приняла мое предположение, что это может быть последствием его воплей. Она начала рассказывать об изменениях в поведении сына: ходит весь такой важный и командует ими, или, вернее, шипит на всех осипшим голосом и рвется все делать сам.
– Что ж, в нем, наверно, пробуждается мужчина. Вы не довольны?
– Нет, что вы, – после паузы она продолжила, – я, наверное, боюсь в это поверить. А он не заболеет? После сеанса он был весь мокрый, хотя температуры не было.
– Посмотрим, но не бойтесь, это нормально для процесса, который он пережил.
Разговор я завершила вопросом:
– Отец не забудет его привести?
– Нет-нет, обязательно.
Гайк не заболел. На следующий сеанс отец привел его один, без жены. Мальчик с порога кинулся к коробке с игрушками, устроился на полу. Я не узнаю Гайка. Передо мной словно сидит другой ребенок. С голосом все в порядке. Беря каждую игрушку, он обращается ко мне:
– А это что? А почему? Вначале я ему отвечала:
– Мне кажется, что это. а ты как думаешь?
Позже он подхватил инициативу и стал, доставая игрушки, называть их: «Это дом, в нем живут люди», – и начал играть с фермой. Я наблюдаю за ним молча. Обезьянка Кики периодически «врывается» в жизнь фермы, чтобы подглядеть или утащить что-нибудь. Потом Гайк объявил, что Кики хочет есть и начал кормить его из соски.
– Его мама забыла про него, – сказал он, глядя на меня.
– Забыла?
Он молча продолжал засовывать соску в рот Кики.
– Он, что, испугался, что мама про него забыла, Гайк?
– Нет, он плохой.
– Плохой?
Но Гайк, не отвечая на вопрос, продолжает:
– И вообще его надо выбросить.
– В окно? – спрашиваю я. В моем вопросе провокация. Гайк в ответ похихикивает, бросает Кики в мою сторону.
Сеанс прошел спокойно, лишь ближе к концу Гайк бросил взгляд на дверь, и я тут же отреагировала:
– Твой папа не забудет прийти за тобой, – произнесла я нейтральным голосом, глядя ему прямо в глаза, – а мама ждет вас дома.
Он опустил глаза, а я так же спокойно продолжала:
– Мама звонила мне, рассказала, что ты потерял голос, волновалась.
Гайк прервал паузу и, медленно растягивая слова, сказал:
– У-же при-шел?
Я в тон ему:
– Ма-ме не-че-го волноваться?
В ответ Гайк промычал:
– У-гу, – сопровождая кивком головы.
Что ж, видимо, процесс пошел.
Далее я покажу динамику психотерапевтического процесса по отдельным значимым фрагментам. Состояние Гайка, как и его поведение, быстро менялось к лучшему. На 8-й сеанс Гайк пришел с отцом и младшим братом.
– Гайк хочет показать брату свои игрушки, – словно извиняясь, произнес отец.
А малыш, не дожидаясь приглашения, прошмыгнул следом в кабинет.
Сцена в кабинете. Гайк, быстро сняв куртку, сел на пол. Высыпал из коробки игрушки к ногам брата, стоявшего одетым, и тихим голосом пояснил:
– Вот видишь, это домик.
Отец смущенно стоял у порога, ожидая моих комментариев. Я, подождав, пока Гайк покажет все игрушки, обратилась к братьям:
– К сожалению, нам пора работать с Гайком. Приходите за ним как обычно.
Отец что-то сказал младшему на ухо. Гайк отреагировал тут же:
– Не идите в парк без меня.
– Нет, не пойдем, – ответил отец, слегка подмигнув мне, что свидетельствовало о его «невинной» лжи.
Они быстро вышли из кабинета, Гайк же стоял в какой-то неопределенности у двери.
– Ты что, не поверил?
Гайк, повернувшись спиной, идя вглубь кабинета, недовольно буркнул:
– Все время врут.
– Да ну, – отреагировала я, – они что, думают, что ты маленький? Жалеют тебя, не хотят тебя волновать?
– Да, всегда так, – повторил он тихо.
– Если тебе это надоело, ты можешь им сказать об этом. Что они напрасно волнуются за тебя и что ты уже большой и хочешь знать правду.
Очередной раз в кадр наших отношений попала мать, позвонив по телефону и настаивая на встрече. С согласия мальчика (как он выразился – «попозже») я на другой неделе пригласила мать. Она выглядела встревоженной и угнетенной. Начала с того, что признала, как Гайк изменился:
– Делает все сам и по-своему, а если чем-то недоволен, то угрожает – пожалуюсь папе. [62]
Говоря об этом как бы между прочим, она быстро переключилась на то, что, собственно, и было причиной ее беспокойства – младший сын. Стал труслив, пуглив, не отпускает моей руки, чуть что – рыдает.
– Это теперь я понимаю, что раньше за все доставалось Гайку, а заводил ссору младший и потом прятался. И сейчас стоит попросить Гайка что-то сделать, как этот бежит повторять. Стоит поцеловать одного, как другой орет: «Поцелуй только меня». Сил нет, – продолжает она и переводит тему на себя.
У нее началась аллергия: вначале в виде наружной сыпи, а теперь прямо на органах пищеварения («на кишках»). [63]
Сейчас она проходит курс лечения, но улучшения не видит. Вновь говорит о своей беспомощности и неожиданно замолкает. Не касаясь вопросов ее здоровья, я сочувствую ей.
– Конечно, вам непросто, даже можно сказать – тяжело. Гайк быстро меняется. Вы не готовы к этому так же, как и его брат, который развился быстрее и успел занять место Гайка. Младшему нужно время, чтобы привыкнуть и принять старшего брата, и вам надо привыкнуть к своей свободе от Гайка. Вам как женщине уже пора занять свое место в семье. Вы ведь больше не «устроительница» очага. Покажите свою позицию старшему и младшему сыну. Оговорите права и обязанности каждого из них.
– У меня это получится? – робко спросила она, продолжая. – Я уже, по-моему, ничего не умею, ни на что не гожусь.
Понимая ее слова как проявление регрессии в ответ на предложение стать матерью, я спокойно, но твердо вернула ее в реальность.
– Вы – мама, все мамы это умеют делать, а значит, и вы сумеете. Доверьтесь себе, у вас получится. Пора все поставить на свои места в вашей жизни. Ваш сын этого ждет от вас обоих. Вы с мужем сумеете и просто обязаны взять на себя эту ответственность.
Мать промолчала. Возникла пауза. Не знаю, о чем задумалась мать, я же думала о рисунке Гайка (см. рис. 10), сделанном на предыдущем сеансе.
Это изображение всей семьи. Обращало на себя внимание смешение ролей. Все взрослые члены семьи одного роста и размера за исключением деда.
Семья представлена 7 членами, держащими друг друга за руки. Начнем интерпретацию рисунка в той последовательности, в какой Гайк начал рисовать. Первой он изобразил тетю – сестру отца. Затем мать, отца, бабушку, за ними следуют два мальчика и, наконец, дед. Все члены семьи раздеты. Однако к трем первым фигурам он пририсовал пуговицы-застежки. Они застегнуты на все пуговицы, что напоминает костюм Арлекина. Мать наделена дополнительной пуговицей, у отца они крупнее. Единственный намек на половые различия – в прическах. В то же время «тела» отца и бабушки наделены одинаковой деталью – нечто типа воротника или галстука (символическое «пенис-грудь»). [64]Выраженной половой принадлежностью обладает лишь дед Гайк 1-й. О наделен усами, мужским половым органом и одновременно плодоносящей утробой – выпуклым (беременным?) животом.
Различие фигур по формам и размерам голов указывает на значимость и роль каждого члена семьи. Это первая и последняя замыкающие ее фигуры – тетя и дед. Руки у тети и матери обладают подобием ладоней без пальцев (как боксерские перчатки). Причем правая рука матери, держащая отца, сильнее, она гораздо толще неестественно удлиненной и тонкой левой, которая слилась с рукой золовки. Руки и ноги остальных членов семьи – палочки, не имеющие опор – кистей и ступней. Семейный хоровод парит в воздухе – зависли между небом и землей.
Еще одна важная деталь: все члены семьи имеют рот и глаза, кроме бабушки, у которой подобие глаз (две размытые точки) на подбородке, а носами-точками обладают лишь тетя и мать. У всей семьи нет ушей (все они глухие?). На рисунке мальчики мало различаются между собой: у обоих петушатся дыбом торчащие хохолки, указывающие на их пол. Гайк, которого зацепил палочкой-рукой дед, чуть крупнее младшего брата, которого за руку держит бабушка. Мальчики, держащиеся друг за друга, отделены от матери и отца бабушкой и дедушкой. Дед – прародитель, с которого начинается хоровод семьи, если читать рисунок справа налево. Он – первая и главная фигура. Он лишен рта, который, видимо, заменяют усы. Дед Гайк 1-й молчит, усы как бы на запоре. Остальные фигуры, включая деда, лишены ушей – они оглохли.
О чем нам говорит рисунок? не есть ли это «молчание ягнят», молчание согласия-соучастия? Дед с бабушкой подчинили своему желанию быть вечными родителями не только детей, но и внуков. Прамать (бабушка) делит сына с невесткой? Отец Гайка – непонятной половой принадлежности – изображен между женой и матерью. Вспомним, что в реальной семейной ситуации он – единственный проживающий в доме мужчина, но мужчина, лишенный прав, ибо спит в закутке, а хозяином-отцом (прародителем-родителем) является Гайк 1-й, пространственно расположенный даже вне пределов дома. Он – зачинатель этого семейного хоровода и его первого круга. Он, дети, внуки (заметьте, как он прихватил Гайка рукой) и его жена – композиция в стиле «ню» – обнажены. Не означает ли это их особое право на вседозволенность?
Теперь рассмотрим рисунок слева направо: как рисовал Гайк. Первая фигура – тетя, она возглавляет хоровод. Итак, во главе семьи – Тетя и Отец, мама с папой большого семейства. У обоих самые большие головы. Оба открывают и замыкают границы семьи. Однако одновременно тетя и родители Гайка изображены одинаково застегнутыми – послушно пристегнутые сестры и брат. Что означают в данном случае эти застежки-пуговицы, если не символ покорности старших детей, в отличие от всесилия обнаженных?
Гайк никак не комментировал свой рисунок, лишь назвал каждого члена семьи. Тем не менее рисунок явно демонстрирует патологию. Налицо нарушение истины первородности, места и времени в иерархии трех поколений. Всепоглощающий нарциссизм ущербного родительства, удерживающий своих детей в вечном детстве, поразил всех членов семьи. Никто не имеет личной свободы и права на выбор, все связаны по рукам. Даже их собственные дети – в едином хороводе, этой вакханалии лжи.
Вечный ребенок – отец Гайка, будучи мужем и отцом (вспомним высказывание жены: «У меня трое детей»), его сестра, тетка Гайка, навеки дочь своего отца, так и не вышла замуж, воспитывает племянников. Оба они не нашли достойного изображения. Ибо нет равного, подобного отцу-прародителю. И он остался ее единственным мужчиной. [65]
Прародитель-отец, лишенный рта, молчит. Все остальные лишены органов слуха, навеки скрывают истину. Пра-мать (жена его) – вообще пустая голова (по рисунку). Учитывая историю появления на свет Гайка [66]как заместителя умершего Гайка 2-го – на фоне подобного инцестуозного смещения семья обречена на психологическое расстройство. Можно утверждать, что началом терапии Гайка является принятие им воли-закона своего истинного отца. Вначале в выраженном словом согласии, затем, на первом сеансе, – в болезненном акте сепарации от тела матери (чем не запоздалая операция-кастрация сросшихся в психотической связи бессознательного тел, лишенных автономии!). Она болезненна для обоих. У матери – пустота в животе (он у меня в кишках сидит). Вследствие автономии, отделения сына эта пустота начинает заполняться аллергической сыпью. Сын же, лишившись матери, теряет голос (символ их слитности).
Гайк, благодаря символической основе этого болезненного акта отсечения – словам, несущим ему возможность самостоятельного бытия и способов пережить страх через воображаемое – быстро, можно сказать мгновенно, осознает себя в реальности. Теперь у него есть отец-защитник, который хочет его видеть мужчиной.
Далее позитивные результаты в терапии Гайка накапливаются стремительно. На сеансах он сам выбирает себе вид работы: либо рисование, либо игру, реже лепку. Характер и содержание его высказываний в процессе работы, сюжеты игр [67]позволили мне уловить момент моего вступления в терапию. На начальном этапе – нейтрального соучастия в форме эха или полувопроса, позже – для интерпретации. Реакции Гайка следовали мгновенно. Отдельные фрагменты работы позволяют представить этот динамичный процесс осознания, становления и интеграции собственного «Я» Гайка. Привожу фрагмент 8 сеанса.
Играет в семью. Злой Кики из-за забора пытается украсть собаку или цыпленка. Гайк комментирует тихим голосом. Затем начинает орать и бить Кики, расшвыривая остальных кукол – членов семьи:
– Вот так. Вы не трогайте мою жизнь! Вы все жадные, ничего мне не даете, – тихим голосом комментирует он.
– Не дают? – спрашиваю я так же тихо.
Гайк словно не слышит и, не глядя в мою сторону, продолжает:
– Он не понимает, что может все брать сам.
– Сам? – в той же тональности, с той же вопросительной интонацией спрашиваю я.
Гайк продолжает делать вид, что не слышит меня, в голосе его нарастает возбуждение:
– Ему отец так велел.
В наступившей паузе Гайк торжественно смотрит на меня. Я молча, спокойно выдерживаю этот взгляд, требующий подтверждения, подкрепления и поддержки. Я обхожу эту ловушку нейтрально-пассивным эхом полуответа-полувопроса, в очередной раз предоставляя Гайку свободу выбора:
– Отец велел?
Гайк, не дождавшись ответа, продолжает играть, поменяв сюжет. Теперь это пластмассовый набор мебели и кукол.
– Это семья, – перекладывая стулья ближе к столу, он продолжает, – у них родится ребенок, а они еще не знают, мамы у них нет.
– И папы тоже нет?
Гайк, не отвечая на вопрос, продолжает:
– Он дурной, он думает, что он родит ребенка как мама. – После паузы продолжает:
– Никто ему не рассказал.
Пауза. Гайк вводит в игру нового персонажа – цыпленка, который в игре все время теряется, убегает и вновь возвращается.
Вот фрагмент 12 сеанса.
– Изумрудные кроватки, изумрудный город. Большая кроватка – золотая.
Разложив остальные детали фермы, продолжает говорить:
– Их много, все не поместятся в одном доме. И начинает делить хозяйство.
– Мальчики и девочки пошли отдельно. А эта собака еще не привыкла к своим папе и маме.
Или вот еще один сюжет. Гайк убивает робота, которого собрал из «Лего»: «Сейчас я его убью!» Бьет по фигуре кончиком фломастера, переходя на шепот, начинает, разгуливая по кабинету, приговаривать: «Я убил всех». Затем с более низкими интонациями: «Сейчас все узнают, что я сильный». [68]Садится и начинает «убивать» всех кукол – расшвыривает их. Затем начинает возвращать им жизнь, нацепляя на них кругляшки и спрашивая каждую: «Хочешь со мной дружить?»
На этом этапе я почти не делаю комментариев, оценок или суждений, лишь позволяю себе нейтрализовать накал «смертоносных выражений» матери высказываниями типа:
– Ты слышишь, она все это говорит, чтобы не сделать, как ты хочешь? Как ей надоело твое поведение! Или твой брат решил, что он – это ты?
Ответ следовал незамедлительно чаще в виде хихиканья, кивания головой или цепкого взгляда. С каждым сеансом мальчик чувствовал себя все более уверенно.
Он сам выбирал игрушки или игру, часто показывал построенные им конструкции, начал постепенно устраиваться подле нас с игрушками, как бы давая матери выговориться. Он давно уже все осмотрел в кабинете. Войдя, вначале глазами ищет, что ему нужно, сам себя спрашивает вслух: а где эта игрушка? – и тут же уверенно направлялся к коробке с игрушками, доставая необходимую.
Встречались мы два раза в неделю. Прошел месяц. Тогда я сказала Гайку, что хочу познакомиться с его отцом:
– Скажи ему, чтобы в следующий раз он пришел вместе с вами. Он должен знать, куда ходит его сын. И я хотела бы знать его мнение.
На следующий сеанс они пришли втроем. Отец, крепкого сложения, небольшого роста, старался держаться свободно, хотя и чувствовалось, что он смущен. Жена устроилась в своем уголке на краешке дивана, муж поодаль на достаточном расстоянии. Сын присел на ковре у ног матери, перетащив туда коробку с игрушками.
– Я пригласила вас, потому что мне важно знать ваше отношение к тому, что происходит с вашим сыном, – начала я. – Это очень важно – знать ваше мнение. И не только для меня, но и для вашего сына.
– Что именно? – спросил он.
– Что, на ваш взгляд, происходит с вашим сыном?
– Я уже ничего не знаю, – ответил он после паузы, – перепробовали мы все. И объяснял, и бил – ничего не помогает.(Пауза.)
– Вы хотите, чтобы он стал другим, – продолжила я после новой паузы.
– Конечно, – подхватил отец, – нормальным ребенком.
– То есть такими, какими бывают 6-летние мальчики? – уточнила я и обратилась к Гайку: – Ты слышишь, Гайк, твой отец желает иметь 6-летнего сына, который сам знает, что он хочет и умеет это сделать сам.
В этот момент Гайк из-за коробки с игрушками протянул нам обезьянку Кики, [59]глядя на отца, и произнес на армянском:
– Смотри, Кики сейчас умрет.
– Да, если ты о своем старшем брате. Первый сын твоего отца, которого тоже звали Гайк, как и твоего деда, умер. Но ты, Гайк – второй ребенок, старший 6-летний сын своего отца, и сейчас речь идет о тебе, – сказала я.
Гайк мгновенно скрылся за коробкой вместе с Кики. Далее пошел подробный разговор о том, как мама и папа хотели иметь второго ребенка, как он сам, Гайк, тоже захотел появиться на свет. Как развивался в животе у мамы из семени папы, с каким весом он родился, сколько времени сосал грудь, как развивался. Оба родителя активно участвовали в разговоре, а Гайк громыхал игрушками, то выглядывая, то прячась за коробку. В разговоре я периодически останавливалась и уточняла состояние родителей, потерявших первого сына, их траур и тревогу, обращаясь одновременно и к Гайку.
– Ты слышишь, как они переживали и тревожились, и ты, наверное, тоже боялся, тебе тоже было страшно. Поэтому ты кричал?
Хотя прямых ответов не было, спокойствие мальчика, его присутствие-участие высказывалось в мгновенных цепких взглядах или хмыканиях из-за коробки. Это создавало ощущение комфорта, связи и согласия. Резюмируя беседу, я обратилась к Гайку:
– Гайк, тебе нечего прятаться. Послушай, что я лично тебе скажу. Твои родители, как ты слышал, хотели иметь второго ребенка, тебя. И ты сам захотел родиться мальчиком. Уже 6 лет прошло с тех пор, как ты вышел из живота мамы. Тебе больше не нужно тело твоей мамы, чтобы расти и стать мужчиной, таким, как папа, жениться на любимой девушке и иметь своих детей. Твой отец дал тебе свою фамилию и место в своем доме. Он хочет иметь взрослого 6-летнего сына. Хочет и может помочь тебе стать мужчиной. Твой отец желает этого и мечтает об этом. Можешь спросить его об этом сам. Хочешь?
Гайк встал во весь рост и вопросительно посмотрел на отца. Отец смущенно и тихо произнес:
– Конечно, хочу.
Мальчик осторожно прошел мимо матери и присел рядом с отцом, а отец, мягко раскрыв объятия, на тихом выдохе повторил:
– Конечно...
Тело сына прильнуло к сердцу отца, голова его твердо уперлась в отцово плечо. Они погрузились в тишину согласия и покоя, которые не хотелось нарушать. После паузы я продолжила:
– Гайк, хотя и тебя зовут так же, как деда и умершего брата, ты, Гайк, можешь занять свое место в жизни, расти, быть самим собой. Твой папа научит тебя всему, что умеет сам: работать, учиться, водить машину и т. д., но пока тебе надо разобраться со своими сложностями, и поэтому, если ты согласен с отцом, будешь приходить сюда, чтобы обрести свой возраст и самостоятельность. Хочешь? (Пауза.)
Я повторяю свой вопрос:
– Хочешь быть старшим, 6-летним сыном своего отца? Дальше идет хмыкание и кивание головой.
– Тогда, – продолжила я, обращаясь к отцу, – помогите своему сыну, приводите его сюда сами. Мама здесь больше не нужна (испуганный взгляд матери). Да, если ты, Гайк, согласен и хочешь вырасти, тебя будет водить сюда папа. Мы будем работать здесь без мамы. Мне кажется, что ты это сумеешь. И у папы найдется на это время, если он не хочет иметь сына непонятного возраста и готов помочь ему.
– Да, конечно, обязательно, – мгновенно ответил отец.
– Ну что ж, – обратилась я прямо к отцу, – помогите сыну, дайте ему его собственное место и собственную кровать.
– Да, – торопливо прервал он меня, – что-нибудь придумаем.
– Ну как, Гайк, ты согласен?
– Да, – впервые словами ответил мальчик.
Но несмотря на наш уговор, на следующий сеанс Гайка привели оба родителя. Отец с сыном стояли у порога, а мама – в подъезде. Я пригласила войти только отца с мальчиком. Он помог сыну раздеться и неуверенно произнес:
– Мы будем тебя ждать во дворе в машине.
– Как хотите, но за сыном придите вовремя. Ты слышишь, Гайк, папа с мамой придут за тобой, – с такими словами я ввела его в кабинет.
С этого сеанса, собственно, началась терапевтическая работа с мальчиком. Я понимала болезненность акта запоздавшей сепарации. И осознавала необходимость разрыва, «отсечения» столь тесной связи «тела с телом». Поэтому я была готова к сложностям и любой неожиданности, не заставивших себя ждать.
Гайк с курткой в руках остановился в дверях кабинета и жалобно произнес:
– Хочу маму!
– Входи, – спокойно предложила я. – Я слышу, что ты хочешь маму.
Он вошел, бросил куртку напол, вызывающе глядя мне в глаза, настойчиво повторил:
– Я хочу, чтобы мама пришла сюда.
– Тебе так хочется? Я понимаю, но ведь ты сам...
Он прервал меня ревом и воплями, в которых звучало только «Мама!»
Я устроилась в своем кресле, ощущая всем телом напряжение. Этот вопль вызвал во мне сложные чувства: протест, но одновременно вину и тревогу. Я ждала промежутка, паузы, чтобы войти с ним в контакт. Но не тут-то было! Трубный глас звучал непрерывно: «Маму, маму, хочу ма-му!». Мое напряжение нарастало. Через несколько минут Гайк ревел, распластавшись на полу в истерике, молотя руками и ногами, и начал кататься по полу. Вопль приобрел оттенки отчаяния.
Ощутив спазм в горле, я выплеснула свой страх в нервном окрике:
– Прекрати! Ты сам обещал, дал слово своему отцу. Ты знаешь, что это и твое желание.
Вопль на мгновение смолк, затем зазвучал на порядок громче. И это был уже протест. Я ловлю секунду его вдоха. Теперь я гораздо спокойнее и мягче произношу:
– Тебе страшно? Я понимаю, что тебе без мамы может быть очень страшно. Но ты здесь не один.
Крик сменился плачем с всхлипываниями. Я продолжаю:
– Ну скажи, зачем тебе сейчас нужна мама? Реакция мгновенная, он усаживается на полу и сквозь всхлипывания и плач кричит:
– Молчите! Замолчите, не разговаривайте со мной!
И вновь катается по полу, пытается запихнуть свое тело под ковер. [60]Но я настойчиво и твердо продолжаю говорить с ним, подбирая и чеканя каждое слово, мое напряжение спадает, уходя куда-то в ступни:
– Тебе страшно? Всем детям страшно, когда.
Он перебивает меня, усевшись подальше, упершись взглядом в пол, тихим голосом жалобно прося:
– Пусть она придет и вытрет мне нос.
– Я понимаю, что тебе так хочется, но ты это умеешь и сам. Я знаю, что ты это также знаешь. Возьми салфетку, вытри нос, слушай то, чего ты не знаешь. Это нечто очень важное. Знаешь, что делают все дети, когда им страшно, когда тела мамы нет рядом? Они начинают думать о маме, разговаривать с ней или играть. И тогда мама перемещается в твои мысли, в твое сердце. Она ведь тоже думает о тебе, когда тебя нет рядом.
Всхлипывания утихли, в наступившем покое я чувствую, как расслабляюсь. Зареванный, уставший Гайк, продолжая сидеть на ковре, повернулся ко мне спиной. Пододвинул к себе ведерко с «Lego-playschool» [61]и, разбросав на полу содержимое, начал разглядывать детали игрушки. Некоторое время он был занят соединением-разъединением двух деталей. Я молча наблюдала за ним и вскоре заметила, что он мастерит конструкцию.
Конец сеанса в тишине и покое, наступивших после мощного выброса чувств, пролетел незаметно.
– Все, Гайк (звонок в дверь), твое время кончилось. Гайк встал и молча протянул мне свою конструкцию.
На длинной дорожке стоял большой робот, а у его ног собака. Мы понимающе посмотрели друг на друга. Он испытующе-вопросительно, я – открыто, поддержав его кивком головы и нейтральным «ага».
Комментарии были излишни. Он поставил конструкцию на стол и направился в сторону отца, вопрос которого «Ну как?», обращенный как бы к нам обоим, повис в воздухе. Гайк молча одевался, впервые сам, после небольшой паузы я ответила:
– Ваш сын сам вам все расскажет, если захочет и когда захочет. Вы не настаивайте.
Провожая, я вновь напомнила отцу, что сына он должен приводить сам. Гайк подал мне руку на прощание, спокойно смотря в глаза.
– Ну, пока, – произнес он, чем вызвал удивление отца.
Через день мне позвонила мать Гайка и сообщила, что у сына пропал голос. Она спокойно приняла мое предположение, что это может быть последствием его воплей. Она начала рассказывать об изменениях в поведении сына: ходит весь такой важный и командует ими, или, вернее, шипит на всех осипшим голосом и рвется все делать сам.
– Что ж, в нем, наверно, пробуждается мужчина. Вы не довольны?
– Нет, что вы, – после паузы она продолжила, – я, наверное, боюсь в это поверить. А он не заболеет? После сеанса он был весь мокрый, хотя температуры не было.
– Посмотрим, но не бойтесь, это нормально для процесса, который он пережил.
Разговор я завершила вопросом:
– Отец не забудет его привести?
– Нет-нет, обязательно.
Гайк не заболел. На следующий сеанс отец привел его один, без жены. Мальчик с порога кинулся к коробке с игрушками, устроился на полу. Я не узнаю Гайка. Передо мной словно сидит другой ребенок. С голосом все в порядке. Беря каждую игрушку, он обращается ко мне:
– А это что? А почему? Вначале я ему отвечала:
– Мне кажется, что это. а ты как думаешь?
Позже он подхватил инициативу и стал, доставая игрушки, называть их: «Это дом, в нем живут люди», – и начал играть с фермой. Я наблюдаю за ним молча. Обезьянка Кики периодически «врывается» в жизнь фермы, чтобы подглядеть или утащить что-нибудь. Потом Гайк объявил, что Кики хочет есть и начал кормить его из соски.
– Его мама забыла про него, – сказал он, глядя на меня.
– Забыла?
Он молча продолжал засовывать соску в рот Кики.
– Он, что, испугался, что мама про него забыла, Гайк?
– Нет, он плохой.
– Плохой?
Но Гайк, не отвечая на вопрос, продолжает:
– И вообще его надо выбросить.
– В окно? – спрашиваю я. В моем вопросе провокация. Гайк в ответ похихикивает, бросает Кики в мою сторону.
Сеанс прошел спокойно, лишь ближе к концу Гайк бросил взгляд на дверь, и я тут же отреагировала:
– Твой папа не забудет прийти за тобой, – произнесла я нейтральным голосом, глядя ему прямо в глаза, – а мама ждет вас дома.
Он опустил глаза, а я так же спокойно продолжала:
– Мама звонила мне, рассказала, что ты потерял голос, волновалась.
Гайк прервал паузу и, медленно растягивая слова, сказал:
– У-же при-шел?
Я в тон ему:
– Ма-ме не-че-го волноваться?
В ответ Гайк промычал:
– У-гу, – сопровождая кивком головы.
Что ж, видимо, процесс пошел.
Далее я покажу динамику психотерапевтического процесса по отдельным значимым фрагментам. Состояние Гайка, как и его поведение, быстро менялось к лучшему. На 8-й сеанс Гайк пришел с отцом и младшим братом.
– Гайк хочет показать брату свои игрушки, – словно извиняясь, произнес отец.
А малыш, не дожидаясь приглашения, прошмыгнул следом в кабинет.
Сцена в кабинете. Гайк, быстро сняв куртку, сел на пол. Высыпал из коробки игрушки к ногам брата, стоявшего одетым, и тихим голосом пояснил:
– Вот видишь, это домик.
Отец смущенно стоял у порога, ожидая моих комментариев. Я, подождав, пока Гайк покажет все игрушки, обратилась к братьям:
– К сожалению, нам пора работать с Гайком. Приходите за ним как обычно.
Отец что-то сказал младшему на ухо. Гайк отреагировал тут же:
– Не идите в парк без меня.
– Нет, не пойдем, – ответил отец, слегка подмигнув мне, что свидетельствовало о его «невинной» лжи.
Они быстро вышли из кабинета, Гайк же стоял в какой-то неопределенности у двери.
– Ты что, не поверил?
Гайк, повернувшись спиной, идя вглубь кабинета, недовольно буркнул:
– Все время врут.
– Да ну, – отреагировала я, – они что, думают, что ты маленький? Жалеют тебя, не хотят тебя волновать?
– Да, всегда так, – повторил он тихо.
– Если тебе это надоело, ты можешь им сказать об этом. Что они напрасно волнуются за тебя и что ты уже большой и хочешь знать правду.
Очередной раз в кадр наших отношений попала мать, позвонив по телефону и настаивая на встрече. С согласия мальчика (как он выразился – «попозже») я на другой неделе пригласила мать. Она выглядела встревоженной и угнетенной. Начала с того, что признала, как Гайк изменился:
– Делает все сам и по-своему, а если чем-то недоволен, то угрожает – пожалуюсь папе. [62]
Говоря об этом как бы между прочим, она быстро переключилась на то, что, собственно, и было причиной ее беспокойства – младший сын. Стал труслив, пуглив, не отпускает моей руки, чуть что – рыдает.
– Это теперь я понимаю, что раньше за все доставалось Гайку, а заводил ссору младший и потом прятался. И сейчас стоит попросить Гайка что-то сделать, как этот бежит повторять. Стоит поцеловать одного, как другой орет: «Поцелуй только меня». Сил нет, – продолжает она и переводит тему на себя.
У нее началась аллергия: вначале в виде наружной сыпи, а теперь прямо на органах пищеварения («на кишках»). [63]
Сейчас она проходит курс лечения, но улучшения не видит. Вновь говорит о своей беспомощности и неожиданно замолкает. Не касаясь вопросов ее здоровья, я сочувствую ей.
– Конечно, вам непросто, даже можно сказать – тяжело. Гайк быстро меняется. Вы не готовы к этому так же, как и его брат, который развился быстрее и успел занять место Гайка. Младшему нужно время, чтобы привыкнуть и принять старшего брата, и вам надо привыкнуть к своей свободе от Гайка. Вам как женщине уже пора занять свое место в семье. Вы ведь больше не «устроительница» очага. Покажите свою позицию старшему и младшему сыну. Оговорите права и обязанности каждого из них.
– У меня это получится? – робко спросила она, продолжая. – Я уже, по-моему, ничего не умею, ни на что не гожусь.
Понимая ее слова как проявление регрессии в ответ на предложение стать матерью, я спокойно, но твердо вернула ее в реальность.
– Вы – мама, все мамы это умеют делать, а значит, и вы сумеете. Доверьтесь себе, у вас получится. Пора все поставить на свои места в вашей жизни. Ваш сын этого ждет от вас обоих. Вы с мужем сумеете и просто обязаны взять на себя эту ответственность.
Мать промолчала. Возникла пауза. Не знаю, о чем задумалась мать, я же думала о рисунке Гайка (см. рис. 10), сделанном на предыдущем сеансе.
Это изображение всей семьи. Обращало на себя внимание смешение ролей. Все взрослые члены семьи одного роста и размера за исключением деда.
Семья представлена 7 членами, держащими друг друга за руки. Начнем интерпретацию рисунка в той последовательности, в какой Гайк начал рисовать. Первой он изобразил тетю – сестру отца. Затем мать, отца, бабушку, за ними следуют два мальчика и, наконец, дед. Все члены семьи раздеты. Однако к трем первым фигурам он пририсовал пуговицы-застежки. Они застегнуты на все пуговицы, что напоминает костюм Арлекина. Мать наделена дополнительной пуговицей, у отца они крупнее. Единственный намек на половые различия – в прическах. В то же время «тела» отца и бабушки наделены одинаковой деталью – нечто типа воротника или галстука (символическое «пенис-грудь»). [64]Выраженной половой принадлежностью обладает лишь дед Гайк 1-й. О наделен усами, мужским половым органом и одновременно плодоносящей утробой – выпуклым (беременным?) животом.
Различие фигур по формам и размерам голов указывает на значимость и роль каждого члена семьи. Это первая и последняя замыкающие ее фигуры – тетя и дед. Руки у тети и матери обладают подобием ладоней без пальцев (как боксерские перчатки). Причем правая рука матери, держащая отца, сильнее, она гораздо толще неестественно удлиненной и тонкой левой, которая слилась с рукой золовки. Руки и ноги остальных членов семьи – палочки, не имеющие опор – кистей и ступней. Семейный хоровод парит в воздухе – зависли между небом и землей.
Еще одна важная деталь: все члены семьи имеют рот и глаза, кроме бабушки, у которой подобие глаз (две размытые точки) на подбородке, а носами-точками обладают лишь тетя и мать. У всей семьи нет ушей (все они глухие?). На рисунке мальчики мало различаются между собой: у обоих петушатся дыбом торчащие хохолки, указывающие на их пол. Гайк, которого зацепил палочкой-рукой дед, чуть крупнее младшего брата, которого за руку держит бабушка. Мальчики, держащиеся друг за друга, отделены от матери и отца бабушкой и дедушкой. Дед – прародитель, с которого начинается хоровод семьи, если читать рисунок справа налево. Он – первая и главная фигура. Он лишен рта, который, видимо, заменяют усы. Дед Гайк 1-й молчит, усы как бы на запоре. Остальные фигуры, включая деда, лишены ушей – они оглохли.
О чем нам говорит рисунок? не есть ли это «молчание ягнят», молчание согласия-соучастия? Дед с бабушкой подчинили своему желанию быть вечными родителями не только детей, но и внуков. Прамать (бабушка) делит сына с невесткой? Отец Гайка – непонятной половой принадлежности – изображен между женой и матерью. Вспомним, что в реальной семейной ситуации он – единственный проживающий в доме мужчина, но мужчина, лишенный прав, ибо спит в закутке, а хозяином-отцом (прародителем-родителем) является Гайк 1-й, пространственно расположенный даже вне пределов дома. Он – зачинатель этого семейного хоровода и его первого круга. Он, дети, внуки (заметьте, как он прихватил Гайка рукой) и его жена – композиция в стиле «ню» – обнажены. Не означает ли это их особое право на вседозволенность?
Теперь рассмотрим рисунок слева направо: как рисовал Гайк. Первая фигура – тетя, она возглавляет хоровод. Итак, во главе семьи – Тетя и Отец, мама с папой большого семейства. У обоих самые большие головы. Оба открывают и замыкают границы семьи. Однако одновременно тетя и родители Гайка изображены одинаково застегнутыми – послушно пристегнутые сестры и брат. Что означают в данном случае эти застежки-пуговицы, если не символ покорности старших детей, в отличие от всесилия обнаженных?
Гайк никак не комментировал свой рисунок, лишь назвал каждого члена семьи. Тем не менее рисунок явно демонстрирует патологию. Налицо нарушение истины первородности, места и времени в иерархии трех поколений. Всепоглощающий нарциссизм ущербного родительства, удерживающий своих детей в вечном детстве, поразил всех членов семьи. Никто не имеет личной свободы и права на выбор, все связаны по рукам. Даже их собственные дети – в едином хороводе, этой вакханалии лжи.
Вечный ребенок – отец Гайка, будучи мужем и отцом (вспомним высказывание жены: «У меня трое детей»), его сестра, тетка Гайка, навеки дочь своего отца, так и не вышла замуж, воспитывает племянников. Оба они не нашли достойного изображения. Ибо нет равного, подобного отцу-прародителю. И он остался ее единственным мужчиной. [65]
Прародитель-отец, лишенный рта, молчит. Все остальные лишены органов слуха, навеки скрывают истину. Пра-мать (жена его) – вообще пустая голова (по рисунку). Учитывая историю появления на свет Гайка [66]как заместителя умершего Гайка 2-го – на фоне подобного инцестуозного смещения семья обречена на психологическое расстройство. Можно утверждать, что началом терапии Гайка является принятие им воли-закона своего истинного отца. Вначале в выраженном словом согласии, затем, на первом сеансе, – в болезненном акте сепарации от тела матери (чем не запоздалая операция-кастрация сросшихся в психотической связи бессознательного тел, лишенных автономии!). Она болезненна для обоих. У матери – пустота в животе (он у меня в кишках сидит). Вследствие автономии, отделения сына эта пустота начинает заполняться аллергической сыпью. Сын же, лишившись матери, теряет голос (символ их слитности).
Гайк, благодаря символической основе этого болезненного акта отсечения – словам, несущим ему возможность самостоятельного бытия и способов пережить страх через воображаемое – быстро, можно сказать мгновенно, осознает себя в реальности. Теперь у него есть отец-защитник, который хочет его видеть мужчиной.
Далее позитивные результаты в терапии Гайка накапливаются стремительно. На сеансах он сам выбирает себе вид работы: либо рисование, либо игру, реже лепку. Характер и содержание его высказываний в процессе работы, сюжеты игр [67]позволили мне уловить момент моего вступления в терапию. На начальном этапе – нейтрального соучастия в форме эха или полувопроса, позже – для интерпретации. Реакции Гайка следовали мгновенно. Отдельные фрагменты работы позволяют представить этот динамичный процесс осознания, становления и интеграции собственного «Я» Гайка. Привожу фрагмент 8 сеанса.
Играет в семью. Злой Кики из-за забора пытается украсть собаку или цыпленка. Гайк комментирует тихим голосом. Затем начинает орать и бить Кики, расшвыривая остальных кукол – членов семьи:
– Вот так. Вы не трогайте мою жизнь! Вы все жадные, ничего мне не даете, – тихим голосом комментирует он.
– Не дают? – спрашиваю я так же тихо.
Гайк словно не слышит и, не глядя в мою сторону, продолжает:
– Он не понимает, что может все брать сам.
– Сам? – в той же тональности, с той же вопросительной интонацией спрашиваю я.
Гайк продолжает делать вид, что не слышит меня, в голосе его нарастает возбуждение:
– Ему отец так велел.
В наступившей паузе Гайк торжественно смотрит на меня. Я молча, спокойно выдерживаю этот взгляд, требующий подтверждения, подкрепления и поддержки. Я обхожу эту ловушку нейтрально-пассивным эхом полуответа-полувопроса, в очередной раз предоставляя Гайку свободу выбора:
– Отец велел?
Гайк, не дождавшись ответа, продолжает играть, поменяв сюжет. Теперь это пластмассовый набор мебели и кукол.
– Это семья, – перекладывая стулья ближе к столу, он продолжает, – у них родится ребенок, а они еще не знают, мамы у них нет.
– И папы тоже нет?
Гайк, не отвечая на вопрос, продолжает:
– Он дурной, он думает, что он родит ребенка как мама. – После паузы продолжает:
– Никто ему не рассказал.
Пауза. Гайк вводит в игру нового персонажа – цыпленка, который в игре все время теряется, убегает и вновь возвращается.
Вот фрагмент 12 сеанса.
– Изумрудные кроватки, изумрудный город. Большая кроватка – золотая.
Разложив остальные детали фермы, продолжает говорить:
– Их много, все не поместятся в одном доме. И начинает делить хозяйство.
– Мальчики и девочки пошли отдельно. А эта собака еще не привыкла к своим папе и маме.
Или вот еще один сюжет. Гайк убивает робота, которого собрал из «Лего»: «Сейчас я его убью!» Бьет по фигуре кончиком фломастера, переходя на шепот, начинает, разгуливая по кабинету, приговаривать: «Я убил всех». Затем с более низкими интонациями: «Сейчас все узнают, что я сильный». [68]Садится и начинает «убивать» всех кукол – расшвыривает их. Затем начинает возвращать им жизнь, нацепляя на них кругляшки и спрашивая каждую: «Хочешь со мной дружить?»