Варго Александр. Взгляд висельника

   Света висела, словно зловещая кукла. Анжела даже не сразу поняла, что здесь никто не шутит. Мозг отказывался переключаться от пыхтящего на ней Андрея на самоубийство сестры. Нет! Нет! Не самоубийство! Это наверняка убийство или несчастный случай. Хотя… Она попробовала представить себе Свету, меняющую лампочку. Может быть. Потом ее бьет током, и она попадает в петлю. Черт! Откуда здесь петля? И когда осознание трагедии кулаками застучалось в двери разума, Анжела поняла, это не несчастный случай. Что угодно, только не несчастный случай.
   Анжела подбежала к сестре. Обхватила ее ноги и попыталась вынуть из петли. Она зарыдала, когда поняла, что ничего не получается. Порой ее плач переходил в вой, от которого в жилах кровь стыла. Анжела выбежала из комнаты. Через минуту вернулась с ножом. Попыталась дотянуться до веревки, но не смогла. Подняла стул, взобралась и не задумываясь перерезала веревку. Тело Светы с глухим стуком упало на пол. Анжела завыла еще громче. Она не знала, что делать. Позвонить родителям или в полицию? А что, если они обвинят ее? А что, если Светка еще жива? Тогда… Она достала телефон и набрала 112. Когда наряд полиции и карета «Скорой помощи» выехали по адресу, Анжела перевернула тело сестры лицом вверх, села на стул и начала рассказывать об Андрее. Иногда ее рассказ сбивался, заглушаемый плачем, но к приезду полиции она успела рассказать все, что собиралась до этого… До этого инцидента.

* * *

   Сашу разбудил какой-то шум. Он лежал и прислушивался. Истомину показалось, что он слышит шум автотрассы, проходящей в ста метрах от их дома. Легкий ветерок прошелся по ногам, когда он спустил их с кровати. Где-то было открыто окно. Саша прошел в кухню, потом в зал. Балкон и окно кухни были закрыты. Оставалась комната Сережи. Саша медленно подошел к двери и толкнул ее. Сережа стоял на подоконнике в открытом окне и смотрел вниз на верхушки деревьев. Саша не знал, что ему делать. Окликнуть? А если ребенок испугается и сорвется вниз? Подкрасться и схватить его?
   – Папа, не подходи! – услышал Истомин голос сына. – Я брошусь вниз.
   Сережа говорил с отцом, так и не повернувшись лицом в комнату.
   – Сынок, почему?
   Черт возьми! Истомин не знал, что говорят в таких случаях. Он попытался вспомнить что-нибудь из фильмов. Но о самоубийстве подростков он ничего не видел, а то, что вспомнил, использовать можно было разве что в параллельной вселенной. «Стой! Или моя мама будет стрелять» – первым пришло в голову. Там герой Сталлоне лезет спасать самоубийцу. Того достала забота мамы и все такое, но когда он узнает, что у его спасителя дела куда хуже, он просто покидает крышу, оставив Сталлоне наедине со своей проблемой. Это не годилось. Второй сюжет, всплывший в голове, был из фильма более серьезного. В «Смертельном оружии» герой Мела Гибсона после неудачных уговоров схватил несостоявшегося самоубийцу и прыгнул с крыши. Как вариант – неплохо. Подать пример, так сказать. Но в фильме герои падают на растянутый батут, а здесь, в жизни, батут порой некому растянуть.
   – Папа, ты не поймешь!
   – Сынок, давай поговорим.
   Саша почувствовал, что ребенок задумался. «Может, он из-за Лидки?» – подумал Истомин. Дети ведь все понимают и чувствуют. В их семье уже давно разлад. Эта тварь не только на Сашу обозлилась, она и ребенка будто не замечала. Кукушка.
   – Папа, – тихо позвал Сережа.
   – Да, сынок, – как можно мягче ответил Саша.
   – Ты меня спасешь?
   – От чего? – Истомин понял, что плачет. – Конечно, сынок. Но от чего?
   – От смерти, – просто ответил мальчик, так и не повернувшись к отцу.
   – О чем ты говоришь, сынок? Ты так еще молод…
   – Меня хотят убить.
   Как он не додумался сам?! Мальчишке кто-то угрожает! Угрожает убить!
   – Кто? Сынок, если ты не скажешь, кто хочет тебя убить, тогда я не смогу тебе помочь.
   Мальчик как-то пригнулся и повернулся лицом к отцу.
   – Папа…
   Истомин очень надеялся, что это не ответ на его вопрос.
   – Меня хочешь убить ты.
   И в этот момент Сережа развернулся и прыгнул в окно. Саша успел только закричать… проснулся он от собственного вопля.

* * *

   «Придурок», – услышал он голос Лиды.
   Глаза долго привыкали к темноте. Он все еще не мог понять, где находится. Саша сел на кровати. Посмотрел на окно и тут же в мельчайших подробностях вспомнил ночной кошмар. Он резко вскочил, чем вызвал недовольный вздох жены, и побежал к спальне сына. Окно было закрыто, а ребенок спал на своей кровати. Одеяло сбилось в ногах. Как всегда. Саша подошел, укрыл Сережу и нагнулся, чтобы поцеловать.
   – Пап, ты спасешь меня?
   Саша дернулся и с ужасом посмотрел на спящего сына. Сережа причмокнул и перевернулся на другой бок. «Это у меня в голове», – подумал Саша. Поправил одеяло и поспешил выйти из комнаты.
   Истомин не мог уснуть до самого утра. Он лежал и прислушивался. Ему казалось, что вот-вот он услышит скрип открываемого окна и сквозняк пробежит по полу, заструится вдоль кровати, забираясь под одеяло. А самое главное, Саша боялся, что сейчас прозвенит крик, полный боли и отчаяния. «Папа, ты спасешь меня?!»
   От чего? От чего его надо спасти? Такие сновидения не появляются просто так. Наверняка его ребенка что-то беспокоит, а отцовское (в такие моменты хочется сказать материнское, но это не их случай) сердце это чувствует. Утром он решил немного обезопасить себя и ребенка. Конечно же в первую очередь себя. Так ему было бы спокойнее. Он снял все ручки с оконных рам. Даже с балконной двери. Сложил их в пакет и закинул под ванну. Одну ручку он все-таки оставил. Проветривать квартиру все-таки надо, да и на балкон выход нужен. Осталось придумать, куда ее деть, чтобы Сережа не нашел. Походив по квартире, он остановил свой выбор на собственной спальне. Саша подошел к кровати, встал на колени и заглянул под нее. Пыль лежала махровым ковром. Еще одна деталь, подтверждающая полное отсутствие женщины в их доме. По крайней мере, туда никто, кроме Истомина, не полезет, и ручка будет на месте. Саша встал, поправил покрывало на постели, отряхнул колени и вышел из спальни.
   Спокойствие почему-то не пришло.

* * *

   Достали! Именно, что называется, достали! Матери до него дела нет, а отец чуть ли не подглядывает за ним. Сережу больше бы устроило, если бы им обоим до него дела не было. По сути, папа не ограничивал его свободу, но эти его «тебя ничего не беспокоит?» или «ты же мне расскажешь, если что?». Бред! Что значит «если что»? Что ему сказать? Что вчера нашел свою сумку в мусорном контейнере на школьном дворе? А позавчера кто-то написал на доске «Томочка – лохопед»? Или как в марте кто-то зачеркнул на тетради в его имени СЕР и получилось «Истомин гей»? Как он мог об этом рассказать отцу? И дело даже не в том, что ему стыдно. Хотя и в этом тоже. Но его больше беспокоили дальнейшие действия отца. Он бы не стал упрекать его в трусливости, он пошел бы разбираться. А это чревато последствиями. Причем нехорошими, и в основном для его старика. Сергей еще помнил обвинения отца в приставаниях к Женьке. Пусть тогда все закончилось хорошо, но ощущение незащищенности осталось. Так ведь может каждый… и с каждым.
   Сережке было интересно, издевались ли над папой в детстве. Даже если и нет, то сейчас его норовят пнуть все. Бабушка со своими нравоучениями, мама… С мамой вообще что-то происходит. Сережа еще помнил ее добрую улыбку и тепло ее рук. Он все еще помнил, но ни улыбки, ни нежных прикосновений давно не было. Мама была занята только собой. Вот поэтому-то Сергей и прятался в Интернете от отстраненности мамы, от назойливости отца и, самое главное, от обид и унижений одноклассников. Интернет был миром, из которого Сережа не хотел выходить.
   К школе Истомин подошел в восемь двадцать. Урок начинался в восемь тридцать. То есть до того, как прозвенит звонок, с ним могло случиться что угодно. Его могли толкнуть в спину, плюнуть на пиджак, отобрать сумку со сменной обувью и забросить в женский туалет, а там… Складывалось такое ощущение, что Женька там всегда. Она была на год старше и выше, наверное, на голову. Ее боялись все, и Сергей не был исключением. То ли случай с обвинением отца так врезался в память, то ли увиденные им издевательства над ровесниками. При виде этой девицы, больше похожей на заключенного исправительно-трудовой колонии, у Сережи душа уходила в пятки.
   Он спокойно миновал раздевалку, поднялся на второй этаж и вошел в кабинет русского языка/литературы. Он уже ждал какой-нибудь колкой записи о себе на доске, но там было чисто. Странное дело, но и узурпаторы, мучающие его каждый день, сейчас будто не замечали Сергея. Он медленно пошел к своему месту.
   – Так, расселись все по местам, – раздался за спиной голос Марии Васильевны. – Сегодня начнем раньше.
   После «раньше» раздался такой гул, будто в классе сидели фанаты «Спартака», а вместо доски висела плазма, вещающая матч с их любимой командой.
   – Так, тише-тише.
   Мария Васильевна была одним из тех учителей, которые себя в обиду не давали. Историчка все время плакала от выходок Скороходова и Ефремовой. Они даже прозвали ее предмет не историей, а истерией. А плаксивую женщину – истеричкой. Англичанка за прошедший год сменилась дважды. Якобы зарплата не устраивала. Может, и зарплата. За такие деньги терпеть издевательства могли только подобные историчке, которой до пенсии нужно было доработать два года.
   – Скороходик…
   Только Мария Васильевна могла назвать Скороходова – Скороходиком, а Истомина – Томочкой. И никто ей возразить не мог. Ладно Сережка. Он и своим ровесникам, несмотря на занятия боксом, не всегда отпор мог дать. А вот с Артемом Скороходовым непонятно. Может, ему нравится быть Скороходиком? Что-то Истомину подсказывало, что назови он его так, взбучки ему не избежать. То, что дозволено Юпитеру, не дозволено быку.
   – Скороходик, если ты мне сорвешь урок, неделю будешь мыть полы в кабинете. Итак, сели все по местам.
   Сережа остановился у своей парты. Его стул был залит какой-то гадостью.
   – Истомин, что ты там встал?
   – Тут…
   Он хотел показать на стул, залитый маслом, но его взгляд встретился со взглядом Скороходова. Артем провел большим пальцем по горлу и повернулся к любимой учительнице, сделав вид, что он ни при чем.
   – Что тут?!
   Мария Васильевна выходила из себя.
   – Что ты там блеешь, Томочка?
   – А можно, я с Шерстневым сяду?
   Паша Шерстнев сидел за последней партой третьего ряда, у окна. Он всегда сидел один. То ли он никому не был интересен, то ли ему остальные были по барабану. Отличник, отгородившийся от коллектива. Сережа иногда думал, что Артем был ему ближе, чем Пашка. От Скороходова хотя бы знаешь, чего ждать.
   – Давай, только быстро. За срыв урока будете полы мыть вместе со Скороходовым.
   Сергей как можно быстрее уселся за парту. Мыть полы со Скороходовым значило их мыть самому под присмотром Скороходова.
   – Итак, достали ручки, тетради. Быстрей, быстрей. Моисеева! Что ты возишься? Повторяю для особо одаренных. Достали ручки и тетради. Книги, Казаков, доставать не надо.
   Сергей достал тетрадку и положил на парту перед собой. Нагнулся, чтобы найти авторучку. Пенал он не носил, поэтому ручка могла быть где угодно – и за подкладкой, и в любом из учебников.
   – Открыли тетради. Пи-шем.
   Слово «пишем» Мария Васильевна намеренно растягивала. И это значило, что что-то в данный момент ей не нравилось. Сережа очень надеялся, что не его возня.
   – Истомин, пи-шем.
   – Сейчас, Мария Васильевна, я ручку только… Вот!
   Истомин достал ручку и показал ее всему классу.
   – А где твоя тетрадь, То-моч-кин?
   Истомин быстро глянул на парту, исцарапанную скучающими подростками. Тетради не было. Сережа медленно повернулся к Шерстневу. Тот сделал безобидный вид и открыл свою тетрадь.
   – Где моя тетрадь? – прошипел Сергей.
   – Где твоя тетрадь?! – заорала Мария Васильевна одновременно со звонком на урок.
   – Так, – уже тихо добавила она, – начать раньше не получилось. Ну что ж, тогда мы закончим позже.
   Мария Васильевна села за стол и открыла журнал.
   – Акинин.
   Высокий парень с прыщавым лицом дернулся и встал. Учительница даже не подняла на него взгляд.
   – Ответь мне, Акинин, почему мы не начали до сих пор урок?
   – Мария Васильевна, а мы его не начали?
   Вот тут она не выдержала и подняла свои маленькие глазки на ученика.
   – Будь добр, ответь на поставленный вопрос.
   – Не знаю, Марья…
   – Садись, два.
   Учительница снова склонилась над журналом.
   – Борисов.
   Парень в спортивной куртке с логотипом Umbro встал.
   – Скажи нам, Борисов, почему урок до сих пор не начат?
   – Потому что, – начал Мишка Борисов, – Истомин не достал тетрадь?
   – Ее украли! – выкрикнул Сережа.
   – Слышишь, Борисов? Истомин тебе подсказывает, – Мария Васильевна испытывающе посмотрела на парня, улыбнулась и что-то написала в журнале. – За подсказку я снимаю с твоей оценки бал. Садись, кол.
   – Ну, по алфавиту, я вижу, мы долго будем искать умного. – Она отвернулась к доске и ткнула наугад ручкой в журнал. Посмотрела и произнесла:
   – Савушкина.
   Истомин был поражен поведением учительницы русского языка. Такое она вытворяла впервые.
   – Скажи нам, Савушкина, где тетрадь Истомина?
   – Ее украли, – ответила девочка.
   – Умничка. А кто ее украл?
   Аня Савушкина посмотрела на Истомина, то ли ища поддержки, то ли обвиняя его в происходящем.
   – Я не знаю, – едва не заплакав, произнесла Аня.
   Мария Васильевна развела руками.
   – Садись, очень плохо, два.
   Аня всхлипнула и села. Учительница вызывающе осмотрела класс.
   – Ну что ж, мне двоек не жалко…
   – Мария Васильевна.
   – Да, Шерстнев, – сказала учительница, но на Пашу так и не взглянула. Она смотрела на Артема.
   – Мария Васильевна, я нашел тетрадь Истомина. Она упала под парту.
   – Ты врешь! – взревел Сергей. – Ее там не было!
   – Да?! А откуда же, по-твоему, я ее взял?!
   – Ты ее украл!
   – Хватит! – Мария Васильевна встала и резко опустила ладонь на крышку стола. – Шерстнев со мной к директору. Истомин со Скороходовым. Вам недельная уборка кабинета после уроков.
   – А мне-то за что? – возмутился Артем.
   – За срыв урока, – прошипела учительница.

* * *

   Саша приехал на работу с большим опозданием. Оказывается, за те два дня, что он просидел дома, РЖД начало масштабный ремонт путей на участке Подольск – Москва. Пришлось добираться на автобусе, в который он смог попасть только усилием занесших его пассажиров. Простояв всю дорогу на одной ноге, он ни разу не вспомнил о самоубийствах и возможной угрозе его сыну. Вот что, оказывается, человеку нужно, чтобы отвлечься от мучающей его проблемы. Создать новую. Человек легко поддается панике и совсем забывает о том, что все эти проблемы – временное явление. Нет, конечно, сидеть и ждать, что все разрешится само собой, плыть по течению, так сказать, нельзя. Нужно искать выход. Самоубийство – это не выход! Он вспомнил об этом резко, будто кто-то намеренно сменил слайд в его проекционном аппарате. Сашу вынесли теперь уже из автобуса у станции метро «Бульвар Дмитрия Донского». Он посмотрел на часы. Его сегодня уволят. А если нет, то он уволится сам. На метро ему еще ехать минут сорок с одной пересадкой. А он уже опаздывал на полчаса.
   Через пятьдесят две минуты Истомин вбежал по широкой лестнице в просторный холл и, переведя дыхание, уже шагом направился к «вертушке». Пропуск долго не хотел вылезать, зацепившись за подкладку. Он походил на нерадивого иллюзиониста, повторяющего раз за разом неудавшийся фокус. Наконец пластиковая карточка поддалась и вынырнула наружу. Охранник, казалось, зааплодирует ловкости Истомина. Но Саша сделал вид, что не замечает заинтересованности стража порядка, и после того, как загорелась зеленая стрелка, прошел, гордо подняв голову. Два лифта набились битком курильщиками и любителями пятиминуток. Саша не курил и поэтому всегда находился на рабочем месте. Таких, как он, в их кабинете было двое. Тамара Львовна – без пяти минут пенсионерка и бесполезный работник. Порой Саша думал: лучше б она курила, тогда бы он меньше видел это сонное, вечно недовольное лицо. И Антон Переверзев – молодой человек, неизбалованный и просто хороший мальчишка. Истомину казалось, что в этом пареньке напрочь отсутствуют какие-либо вредные привычки. Глядя на него, он мечтал из своего Сережки вырастить такого же.
   Войдя в лифт, он едва сдержался, чтобы не сморщиться. От женщин и мужчин разило табачным дымом, как из пепельниц. В кабинете было все как всегда. Тамара Львовна сидела в каких-то соцсетях. Он плохо разбирался во всяких «Одноклассниках», «ВКонтактах», «Твиттерах» и «Фэйсбуках». Нет, конечно, чисто визуально он одно от другого отличить мог, но какую из них облюбовала пенсионерка, он не знал. И если раньше она хоть как-то скрывала свое пристрастие, делая вид, что работает, то сейчас просто подняла голову на вошедшего, коротко кивнула и снова окунулась в царство ников, лайков и комментариев. Переверзев был, как всегда, весь в работе.
   – Антон, привет.
   – Здравствуйте, Александр Михайлович. – Переверзев поднял голову и улыбнулся.
   – Завал? – спросил Истомин.
   – Да не так уж, вот не могу найти новую планограмму торговой точки на «Юго-Западной». Там, похоже, были какие-то изменения по оборудованию. Придется ехать, выяснять на месте.
   Истомин хотел сказать, что не надо. Делай как Тамара Львовна. Давай подрядчикам техзадание на основании старой планограммы. Но решил, что еще одного тунеядца он у себя в отделе не выдержит. Саша посмотрел на пустые места.
   – А что, больше никого? – спросил Александр.
   Антон снова оторвался от бумаг.
   – На перекуре.
   Истомин кивнул. Он так и знал. Сейчас на перекуре, потом по кружечке кофе, снова перекур, а там обед. И так изо дня в день. Отдел тянули Истомин и Переверзев. И дело даже не в перекурщиках и интернет-серфенгистах. Дело в руководителе. Два месяца назад Истомин занял место начальника отдела. Он был слишком мягок с подчиненными. А они относились к нему так, будто он вахтер дядя Толя. Сидит себе за конторкой и никак не влияет на рабочий процесс (перекуры, чаепития). Но он не дядя Толя, и Саша собирался это доказать.

* * *

   Они будут ненавидеть его, а может, даже бояться, но относиться как к дяде Толе уже не будут никогда. Истомин распечатал шесть страниц с новыми правилами. К черту, новыми! Они были первыми и единственными. Раньше у них было только одно правило. Раз ты на рабочем месте (двор для курильщиков был одним из них), значит, ты работаешь. Теперь их немного больше. Целых шесть.
   Первое. Рабочий день начинается с проверки почты (не в «Одноклассниках» и не «ВКонтакте»). На работе – рабочая почта.
   Второе. Перекуры каждый час по пятнадцать минут.
   Третье. Обеденный перерыв сокращается на полчаса. Вместо положенного часа обед длится тридцать минут. Почему? Смотрите пункт второй.
   Четвертое. Рабочий день увеличивается на полтора часа. Мы работаем с девяти ноль ноль до девятнадцати тридцати. Почему? Смотрите пункт второй.
   Пятое. На работе работаем.
   Шестое. Каждый день в конце рабочего дня сдаем отчеты о проделанной работе за день. Почему? Смотрите пункт пятый.
   Перечитав свое творение, Саша понял, что упустил одну немаловажную деталь. Он ни слова не сказал о некурящих сотрудниках. Почему, например, Антон Переверзев должен работать на полтора часа больше этих разгильдяев. Ну, с Антоном, положим, он как-нибудь разберется. Отгул даст или просто будет отпускать его, как всегда, в шесть ноль-ноль. Тамару Львовну можно смело причислять к курильщикам. От нее толку ровно столько, сколько и от них. Соцсети и чай – вот ее сигареты. Ничего, потрудится пару недель, как все, – глядишь, поумнеет. На старости лет. Истомин не понимал людей, доживших до седин, но не имеющих ни грамма самоорганизованности и ответственности. А таких он повидал, и немало. Взять хотя бы его отца. Пошумит, пустит пыль в глаза, а на деле же, пока мать не скажет, и с места не сдвинется.
   Первым вошел Андрей Милашов. Милашка, как его звали коллеги. И по отделу, и по курилке. Тридцатилетний детина, лысеющий и уже с животиком, ни черта не сделал за те два месяца, что Истомин руководил отделом. Александр, будучи обычным работником, мягко говоря, плевал на то, чем заняты его коллеги. Он просто делал свое дело. Ответственно и с душой. Сейчас он продолжал в том же духе. Только теперь Саша отвечал за весь отдел. И если Тамара Львовна, не сверившись с новыми данными, отправляет подрядчиков электрифицировать витрины, стоящие с розетками уже полгода, то по шапке получает Истомин. О Тамаре Львовне никто и не вспомнит. Вот поэтому… В основном поэтому с небольшим опозданием, но все-таки он решил взять все под свой контроль.
   – Что это? – спросил Милашка, принимая распечатку из рук начальника.
   – Правила, – просто ответил Истомин. – Очень простые правила, которые нужны нам всем.

Глава 4

   Как только дверь закрылась за Марией Васильевной, Скороходов медленно повернулся к Истомину и угрожающе посмотрел на него.
   – Ну что, Томочка, вешайся.
   Артем встал и пошел в сторону Сергея. Истомин встал и сжал кулаки. Ему еще не приходилось бить человека по-настоящему. Тренировки не в счет. Там были правила. Здесь их не было, и это настораживало. Сергей боялся, что разозлит Скороходова. А еще он боялся, что разозлится сам и изобьет придурка.
   Скороходов на некоторое время замешкался. Что его заставило остановиться, можно было только догадываться. Может, он почувствовал угрозу, исходящую от Истомина? Когда Скороходов опомнился и все-таки решил довести начатое до конца, а именно встряхнуть зарвавшегося лоха, дверь в кабинет открылась.
   – Все по местам, – сказал директор и, пропустив вперед Шерстнева, прошел следом.
   – Тебе повезло, лошара, – прошипел Артем и пошел к своей парте.
   Марии Васильевны так и не было. Вячеслав Андреевич заложил руки за спину и прошелся вдоль доски, сначала в одну сторону, затем в другую.
   – Значит, так, дорогие мои, у Марии Васильевны случилась беда, – начал директор.
   – Что, у нее любимая кошечка умерла? – выкрикнул Юра Терехин.
   Такого он не позволил бы себе при Марии Васильевне. Такого бы при ней сделать не посмел никто.
   Вячеслав Андреевич как-то грустно хмыкнул.
   – Нет. Кошечки все живы. Ее дочь вчера попыталась покончить с собой.
   В кабинете повисла тишина. Даже вечно копошащаяся Соня Стрункина затихла.
   – Марии Васильевны некоторое время не будет. Русский и литературу буду вести я, пока она не вернется. – Вячеслав Андреевич подошел к столу и присел. – Итак, на чем вы остановились?
   – Мы искали тетрадь Истомина, – выкрикнул Борисов.
   – И что, нашли? – серьезно спросил директор.
   – Да, но перед этим получили незаслуженных двоек.
   – Ой ли? Борисов, ты – и незаслуженных? – Вячеслав Андреевич улыбнулся и заглянул в открытый журнал. – Аня, Савушкина, и ты тоже получила двойку?
   – Да, – кивнула девочка.
   – За что?
   – Я не смогла ответить на вопрос.
   – На какой? – директор терял терпение.
   – Кто украл тетрадь у Истомина?
   – Что, был такой вопрос?
   – Да, – загудели ребята.
   – А еще был вопрос: почему мы не начали урок? – пожаловался Скороходов.
   Вячеслав Андреевич кивнул. Мол, да, такая программа. Ему осталось сказать: продолжим, чтобы класс завыл. Но он молчал.
   – Дети, – вдруг сказал директор.
   Для многих из них в пятнадцать лет услышать такое сродни оскорблению, но все молча посмотрели на мужчину.
   – Я предлагаю остаток урока поговорить о вас и ваших проблемах.
   Истомин почему-то вспомнил об отце. Сейчас Вячеслав Андреевич даже был похож на него. Сейчас начнется: «Из любой ситуации есть выход» и «Если что, ты обращайся». Но он начал немного не так.
   – Проблема номер один – это вы сами, – тихо произнес Вячеслав Андреевич.

* * *

   Как он и предполагал, они его возненавидели. Причем сразу же. То есть они никак не ожидали от него никаких правил.
   – И что? – К нему подошла Света Лобанова. Женщина двадцати восьми лет с милым, ангельским лицом, располневшая после родов, как она всем говорила. Очень удобно. Не скажет же она, что, кроме курения, она еще и едой злоупотребляет. Жирной пищей. Истомин на секунду представил, как Светочка ест копченый окорок. Но не смог. Если честно, девушка ему очень нравилась. Он считал, что именно полнота делает ее более красивой.
   – Что это? – повторила она вопрос.
   «Располневшая после родов – это неплохое оправдание своей слабости, – подумал Александр. – А курит она, наверное, чтобы не растолстеть по-настоящему».
   – Что «что это»?
   Она положила перед ним так хорошо ему знакомую распечатку.
   – И по какому пункту у тебя вопрос?
   – По пункту «дискриминация по…»
   Она не могла подобрать подходящее определение.
   – Вот, – только и смогла сказать Светлана.
   – Дискриминация? Интересно. Я не курю, Антон тоже, а работать мы будем на два часа больше вашего. Это не дискриминация?
   – В чем же дело? Начните курить, – возмущенно сказала она.
   – Вот и я говорю: бросайте курить.
   Света фыркнула, развернулась и, виляя задом, пошла к своему рабочему месту. Насколько оно теперь станет рабочим, Истомин не знал, но то, что он сегодня приобрел врагов в лице троих подчиненных, было очевидно. Почему троих? Он увидел, как на него недобро смотрит Тамара Львовна. Уж явно не приятного рабочего дня она хочет ему пожелать. А чего он еще ждал? Он лишил человека смысла всей жизни – общения в «Одноклассниках», а теперь хочет, чтобы она любила его. Тамара Львовна и до этого-то вела себя высокомерно, а сейчас и подавно. Она демонстративно выключила компьютер (Саше стало интересно: а помнит ли она, что работать она должна именно на нем?), достала из ящика стола красную папку с планограммами и чертежами. «Будет создавать видимость работы», – подумал Истомин и пошел к своему столу. А то чем же он отличается тогда от лоботрясов с сигаретой.
   Александр Истомин не был противником вредных привычек. Несмотря на то что, как ему казалось, он не имел таковых, Истомин относился терпимо к курящим, пьющим и черт еще знает чем занимающимся людям. Он считал, если твои привычки не мешают работе и по возможности окружающим, то ты можешь хоть ногти грызть на ногах. Но если, как в их случае, кто-то должен вытягивать отдел только из-за того, что большая часть работников занимается черт знает чем, то… В общем, для таких случаев и нужны правила.