Варлам Тихонович Шаламов. В зеркале (сборник)

 
   ПРОРАБ в верхнем шурфе поднимает кайло и осматривает. На борту – дымящаяся огромная папироса из целой осьмушки махорки.
 
   ПРОРАБ. Можешь получить премию – за бережное обращение с инструментом.
   БЛАТАРЬ. Так уж сразу и премию. Закурим, Петр Христофорович.
   ПРОРАБ. Ты же куришь.
   БЛАТАРЬ. Так это – махорка пролетарская, а у вас «Беломор».
   ПРОРАБ (достает пачку и садится на борт забоя). Как тебе не стыдно, Генка, бездельничать. Такой здоровый парень – «лоб», как у вас говорят.
   БЛАТАРЬ. Я эти кубики, кубометры эти, в буру выиграл и могу припухать до Рождества. Имею полное право.
   ПРОРАБ. В буру… У кого?
   БЛАТАРЬ. У сотского.
   ПРОРАБ. А десятник мне говорил, что и в руки не берет этих…
   БЛАТАРЬ. Стирок?
   ПРОРАБ. Вот-вот. Карт. То-то я смотрю, у моей жены томик Виктора Гюго исчез бесследно. Тайга. Кому нужен здесь Виктор Гюго? Кому полезен? А книга на хорошей бумаге, толстой, блестящей.
   БЛАТАРЬ. На такой бумаге стирки когда мостырят, карты когда делают, листочки склеивать не надо. А если из газетной, то надо склеивать – лишняя работа.
   ПРОРАБ. Понимаю и на будущее учту. Только у меня ведь тоже – отчеты, замеры. Тут недостаточно из Виктора Гюго колоду этих… стирок сделать. А, как ты думаешь?
   БЛАТАРЬ. Наверно, недостаточно.
   ПРОРАБ. Как я буду списывать, какие наряды утверждать?
   БЛАТАРЬ. А на оползень, Петр Христофорович. Оползни, и все начинай сначала. Сотский хоть и фраер, но битый и понимает жизнь. Да и вам перед начальством не захочется отвечать: еще с работы, пожалуй, снимут. Эх, Петр Христофорович, без туфты и аммонала…
   ПРОРАБ. …не было бы Беломорского канала. Это верно, только ведь чтобы на оползень списывать, надо кое-что сделать, самую малость хотя бы. Очертить хоть шурфы.
   БЛАТАРЬ. Об этом можно будет потолковать, Петр Христофорович.
   ПРОРАБ. А неужели тебе не надоест целый день лежать тут?
   БЛАТАРЬ. Мы романы тискаем. «Князь Вяземский», «Шайка червонных валетов». Не интересуетесь, Петр Христофорович?
   ПРОРАБ. Нет, не интересуюсь. К совести твоей я, Генка, не обращаюсь.
   БЛАТАРЬ. И правильно делаете. На месте совести у нас рог вырос.
   ПРОРАБ. Я просто удивляюсь – ведь за целый день… просто от скуки. Если бы я работал в твоем шурфе… (Берет кайло и начинает работать.)
 
   Гора у шурфа быстро растет.
 
   Вот – за какую-нибудь минуту.
   БЛАТАРЬ. У вас талант, призвание к этой работе.
   ПРОРАБ. Призвание не призвание, а работать физически я могу. Только на кой черт мне это надо…
   БЛАТАРЬ. Вот и Я так же думаю, Петр Христофорович. На кой черт мне это надо.
   ПРОРАБ. За такую работу я тебе дам штрафное блюдо.
   БЛАТАРЬ. Ты мне дай хоть полблюда, только чтобы блюдо было с конное ведро.
 
   Прораб переходит в следующий забой, где на борту неподвижно лежит ВТОРОЙ БЛАТАРЬ. В забое такая же зеркальная чистота.
 
   ПРОРАБ. А у тебя как, Снегирев?
   ВТОРОЙ БЛАТАРЬ. Замер покажет.
   ПРОРАБ. Получишь штрафную пайку.
   ВТОРОЙ БЛАТАРЬ. Эх, гражданин начальник. Есть такой закон таежный: в лагере убивает большая пайка, а не маленькая.
   ПРОРАБ. Действительно, без оползня не обойтись. (Переходит в следующий забой, где работает врач.) Ну, как ты себя чувствуешь? После больничного халата?
   ВРАЧ. Я, гражданин начальник, могу работать на всякой работе. Могу быть даже прорабом разведки.
   ПРОРАБ. Помолчи лучше. Какая у тебя статья?
   ВРАЧ. Вы про статью спрашиваете меня не первый раз.
   ПРОРАБ. Не твое дело, отвечай, как положено отвечать начальнику.
   ВРАЧ. Пятьдесят восьмая, гражданин начальник.
   ПРОРАБ. А подробнее?
   ВРАЧ. Литерная, гражданин начальник, «пэша».
   ПРОРАБ. Ты «литерка», значит?
   ВРАЧ. «Литерка», гражданин начальник.
   ПРОРАБ. Это плохо.
   ВРАЧ. Плохо, гражданин начальник.
   ПРОРАБ. А скажи мне – почему мне лицо твое так знакомо? Мы уже встречались где-то?
   ВРАЧ. Нет, гражданин начальник, это ошибка. У меня самое обыкновенное лицо. Меня разные люди часто принимают за своего знакомого. А припомнят получше – никакой я им не знакомый.
   ПРОРАБ. Нет, у меня хорошая память на лица. А в дорожной столовой, во время убийства в прошлом году, не ты был? Помощь раненому оказывал.
   БЛАТАРЬ. Уличают тебя, лепила?
   ВРАЧ. Право, вы ошибаетесь, гражданин начальник. Такие убийства там каждый день.
   ПРОРАБ. Ну вот – честно работай, трудись, перевыполняй норму, и я тебя снова поставлю врачом.
   ВРАЧ. Спасибо, гражданин начальник.
 
   Входит ДЕСЯТНИК.
 
   ПРОРАБ. А, господин сотский. Я получил сведения, что вы опять кубики в буру проиграли.
   ДЕСЯТНИК. Врут, Петр Христофорович, брешут, я к вам вот зачем – там, в дальних шурфах, после вчерашнего дождя борта осыпались и все заплыло. Оползень… Надо бы актик.
   ПРОРАБ. Вчера и дождя-то не было.
   ДЕСЯТНИК. Или позавчера, что ли, шел.
   ПРОРАБ. И позавчера не шел. Посмотрим сейчас твой оползень, и если верно – вот эти шурфы (показывает) под акт прихватишь тоже.
   ДЕСЯТНИК. Ну, ясное дело!
 
   Бьют в рельс.
 
   ПРОРАБ (смотрит на ручные часы). Кто это в рельс ударил, сотский?
   ДЕСЯТНИК. Анна Ивановна, наверное.
 
   Входит АННА ИВАНОВНА.
 
   ПРОРАБ. Зачем ты бьешь в колокола? Ты еще не на материке.
   АННА ИВАНОВНА. Обед ведь…
   ПРОРАБ. Нет, кроме шуток, не смущай работяг. У нас ни звонков, ни часов нет, работаем по солнцу.
   АННА ИВАНОВНА. Мне надо поговорить с тобой.
   ПРОРАБ. Сотский, отойди. Отпусти работяг на обед, раз ударили в рельс.
 
   Работяги и десятник уходят.
 
   АННА ИВАНОВНА. Зачем ты снял на общие работы нашего доктора? Ведь он-то никакого отношения к тому разговору, о котором тебе Фома докладывал, о колымских порядках, не имеет. Ты разобрался бы получше.
   ПРОРАБ. Тут, Аня, есть тысячи причин. Первая – доктор спецуказанец, «литерка». На него из самой Москвы бумажка есть, чтобы использовать только на тяжелых физических работах в условиях Крайнего Севера. Значит, я, разрешая ему работать по специальности, нарушаю не только приказ, но и высшую государственную политическую линию. Это – раз.
   АННА ИВАНОВНА. Но ведь его прислали для работы врачом.
   ПРОРАБ. Кто-нибудь по блату устроил. Я, правда, знаю, что такие случаи в отношении пятьдесят восьмой статьи бывают, но все-таки надо держать ухо востро, и ты мне не порть политику.
   АННА ИВАНОВНА. Понимаю.
   ПРОРАБ. Нет, ты еще не понимаешь. Вторая причина: настоящий начальник должен всех своих помощников из заключенных иметь по два – не по одному, а по два, поняла?
   АННА ИВАНОВНА. Нет.
   ПРОРАБ. Два повара, два бухгалтера, два врача, два десятника, два дневальных. Один работает, а другой – на общих, в забое вкалывает, поняла?
   АННА ИВАНОВНА. Нет.
   ПРОРАБ. Тот, кто работает «придурком», – вкалывает изо всех сил, чтобы удержаться на должности. Работал «придурком» – уцелел. На все подлости пойдет, только чтобы жить и работать на этой легкой работе. Почему у меня осведомительское дело поставлено всегда отлично? Потому что всех «придурков» – по два, по два. Никто не чувствует себя незаменимым. Чуть оплошал – на общие, на общие…
   АННА ИВАНОВНА. Ты не такой… Ты умнее, чем я думала.
   ПРОРАБ. И это еще не все. Второй – тот, что на общих работах, – выбивается из сил, чтобы опять попасть в «придурки». Перевыполняет норму. Поняла? Работяги сообщают мне еще больше, чем «придурки», и производство выигрывает! Закон! Порядок! Кто лучший прораб в Дальстрое? Петр Христофорович Кузнецов – прораб-психолог.
   АННА ИВАНОВНА. Знаток человеческой души, любитель Джека Лондона.
   ПРОРАБ. Джек Лондон – это вчерашняя романтика. Чужая романтика, Аня. А то, что я тебе говорю, – жизнь.
   АННА ИВАНОВНА. Ты знаешь, ведь у меня не все в порядке по женским. А этот Фома Троицкий, которого ты поставил врачом, – ведь он травматические болезни называет драматическими болезнями.
   ПРОРАБ. Неплохо. Он просто философ, наш Фома. Нет, Аня, чтобы ты не думала, что я зверь какой-нибудь, я поставлю этого доктора опять врачом. Так лучше. Если мне когда-нибудь скажут – у вас в штате обслуги фашист, – я докажу, что этот фашист больше работал на общих с кайлом и лопатой, чем со скальпелем и шпателем, больше пахал, одним словом. Поняла?
   АННА ИВАНОВНА. Ты вполне можешь быть начальником управления.
 
   Возвращаются с обеда РАБОТЯГИ И ДЕСЯТНИК.
 
   ПРОРАБ. Господ уркачей поставь на другую работу, сотский, а доктор пусть добивает норму. Пойдем, я покажу, где их поставить.
 
   Уходят ДЕСЯТНИК, БЛАТАРИ.
 
   Ну вот, Платонов, завтра твоя каторга кончится. Отработаешь до вечера, а завтра можешь выходить на старую работу. Только приемо-сдаточный акт с Фомою составьте.
   ВРАЧ. Спасибо, гражданин начальник.
   ПРОРАБ. Благодари Анну Ивановну. Она тут слезы развела. Ну я, как человек слабый…
   ВРАЧ. Спасибо, гражданин начальник.
 
   ПРОРАБ уходит.
 
   Спасибо вам, Анна Ивановна.
   АННА ИВАНОВНА. Не за что. Я вам очень многим обязана.
   ВРАЧ. Мне? Вы?
   АННА ИВАНОВНА. Я пришла к вам по делу.
   ВРАЧ. Вот как?
   АННА ИВАНОВНА. Да. На той неделе, даже не верится, я уезжаю на материк. Вместе с сыном улетаю. Ведь у меня сын здесь в детсаде, в интернате. Не знали?
   ВРАЧ. Не знал. Но почему у вас не должно быть сына?
   АННА ИВАНОВНА. Мы тогда с мужем – я тогда была с другим, его бревном убило, – мы жили в глухой-глухой тайге. Я и рожала одна – без всякой человеческой помощи. Муж был в отъезде, в командировке. Я хочу вам сказать, Сергей Григорьевич, вы так много сделали для меня. Может быть, вам нужно отвезти письмо родным? Я отвезу.
   ВРАЧ. Родным? Впрочем, адрес у меня, кажется, есть. Я ничего не сделал для вас, Анна Ивановна. Ни хорошего, ни плохого.
   АННА ИВАНОВНА. Я не умею выразить. Я так мало видела людей, и на материке тоже. Иногда мне кажется, что все, что с нами делается, только сон, зловещий сон. Или что раньше с нами было – сон. А настоящая жизнь – вот это: кровь, грязь… Так пишите письмо.
   ВРАЧ. Да, у меня есть письмо. Большое письмо в нескольких тетрадках. Самородок в восемьсот граммов весу. Восемьсот граммов стихов.
   АННА ИВАНОВНА. Лагерных стихов?
   ВРАЧ. Нет, заоблачных. Отвезете, Анна Ивановна? Я приготовлю. На самолете ведь каждый грамм дорог.
   АННА ИВАНОВНА. Это не имеет значения. Приготовьте к субботе, и я возьму. Стихи – я в этом ничего не понимаю…
   ВРАЧ. Рискуете многим. Ваш муж…
   АННА ИВАНОВНА. Ну, какой он мне муж? Колымский. На Эльгене меня подобрал, когда я освобождалась. Высмотрел на знаменитой ярмарке невест, возле эльгенской конбазы. Ярмарка невест с испытательной пробой в кустах. Женщине с ребенком очень трудно на Колыме.
   ВРАЧ. Вы разве бывшая зэка?
   АННА ИВАНОВНА. Конечно. Хлябаю за вольняшку. Не без успеха.
   ВРАЧ. Сколько же лет?
   АННА ИВАНОВНА. Восемь. По сто тридцать восьмой. «Убийство из ревности…
   ВРАЧ. …И прочих низменных побуждений». Мужа?
   АННА ИВАНОВНА. Нет, его подружку. Из мужнина пистолета. Мой муж был летчиком военным. Мы хорошо жили. Сначала служили на Дальнем Востоке. Помню как счастье. Тайга. Снег. Солнце. Мы на лыжах все ходили. Там снег не такой, как здесь – рыхлый, зловещий, предательский. Там снег свежий, как жизнь. А потом мужа перевели. Поближе к Черному морю. Подружку завел. Майора нашего жену. Вот я ее и застрелила. На вечеринке.
   ВРАЧ. Вот какие дела…
   АННА ИВАНОВНА. Да. Так готовьте, передам от вас привет. Узнают самое главное – что вы живы.
   ВРАЧ. Я умер давно. Позабыл себя.
   АННА ИВАНОВНА. Все вернется. Даже у меня все вернется.
   ВРАЧ. Жизнь не вернуть. Ну, спасибо вам, я приготовлю письмо. (Уходит.)
 
   Входит ПРОРАБ.
 
   ПРОРАБ. О чем ты тут толковала с доктором?
   АННА ИВАНОВНА. ПИСЬМО просил взять на материк.

Картина четвертая
Кабинет следователя

   Тесный кабинет северного следователя. Вошедшему СЛЕДОВАТЕЛЮ помогает раздеться ДЕЖУРНЫЙ.
 
   СЛЕДОВАТЕЛЬ. Автобус из тюрьмы пришел?
   ДЕЖУРНЫЙ. Давно уж пришел, с полчаса.
   СЛЕДОВАТЕЛЬ. Я немного запоздал, экспертиза из Москвы вернулась. Ты и при Фураеве дежурил?
   ДЕЖУРНЫЙ. Дежурил и при Фураеве. Тот, бывало, с утра опохмеляться начинает. Тут у него аптечка первой помощи на стене. Сливает все валерьянки, все настойки в одну стопку и немножко веселеет. А шкафчик этот аптечный подвешен высоко, Фураев росточка-то маленького. Значит, тащит стул, на стул влезает и со стула достает. Я его спрашивал: «Как вы не боитесь все мешать вместе, ведь отрава?» А он мне говорит: «Во-первых, это называется коктейль и во всех зарубежных странах принято. А во-вторых, – говорит, – вспоминаю свою маму – она заболела, а этикеток на порошках нет, смешала все вместе, перекрестилась и выпила. "Ну что, – говорю, – мама?" – "Да вырвало, – говорит, – и легче стало"».
   СЛЕДОВАТЕЛЬ. А ты, однако, разговорчивый. У Фураева научился?
   ДЕЖУРНЫЙ. Да, развлекал его с похмелья, ему всегда было скучно.
   СЛЕДОВАТЕЛЬ. Ну, нам не будет скучно. Вот тебе список, и там у меня номера сбоку стоят, в этом порядке и давай.
 
   ДЕЖУРНЫЙ уходит. Входит АННА ИВАНОВНА.
 
   Садитесь, гражданка Ушакова.
   АННА ИВАНОВНА. Я не Ушакова.
   СЛЕДОВАТЕЛЬ. Это я пошутил. Садитесь, гражданка Кузнецова.
   АННА ИВАНОВНА. Не ожидала я тебя в этой шкуре встретить.
   СЛЕДОВАТЕЛЬ. Любовь двигает горами. Вот я и приехал.
   АННА ИВАНОВНА. За полярным пайком да за длинным рублем. Видела я тебя в прошлом году на трассе, не поверила своим глазам – думаю, ошибка, как это в школе называлось…
   СЛЕДОВАТЕЛЬ. Оптический обман.
   АННА ИВАНОВНА. Оптический обман…
   СЛЕДОВАТЕЛЬ. Выглядишь неплохо.
   АННА ИВАНОВНА. За что меня арестовали?
   СЛЕДОВАТЕЛЬ. Вот об этом мы сейчас и потолкуем. (Протягивает анкету.) Я заполнил твою анкету по памяти. Посмотри, проверь. Думаю, что не ошибся. Кроме последних десяти лет, конечно.
   АННА ИВАНОВНА (просмотрев анкету). Все правильно. Так за что же меня арестовали? И сына…
   СЛЕДОВАТЕЛЬ. Сын твой в интернате – там, где и был. Можешь не беспокоиться.
   АННА ИВАНОВНА. Так все же – за что?
   СЛЕДОВАТЕЛЬ. Ты не догадываешься? За попытку передать военную тайну за рубеж. Смягчающие обстоятельства можно найти – может быть! – в том, что ты не знала, что это военная тайна.
   АННА ИВАНОВНА. Ничего не понимаю. За рубеж? И что это за военная тайна такая?
   СЛЕДОВАТЕЛЬ. Вы брали поручение от врача, зэка Платонова, переправить на материк этот документ?
   АННА ИВАНОВНА. Да, это тетрадки со стихами.
   СЛЕДОВАТЕЛЬ. Брала, но думала, что это тетрадки со стихами. Видите, мы действуем без всякого нажима. Что вы говорите, то мы и записываем.
   АННА ИВАНОВНА. Тетрадки со стихами – военная тайна?
   СЛЕДОВАТЕЛЬ. ДЛЯ тебя ЭТО – тетрадки со стихами, а для Москвы – план колымских крепостей.
   АННА ИВАНОВНА. Да на Колыме и крепостей никаких нет.
   СЛЕДОВАТЕЛЬ. Об этом ты знать ничего не можешь.
   АННА ИВАНОВНА. ЧТО за бред, господи.
   СЛЕДОВАТЕЛЬ. Ты ведь бывшая жена военного – должна понимать и знать, что такое секретный код, шифр, расшифровка. Эти стихи мы посылали в Москву, вчера пришел ответ и расшифровка кода. Это план колымских крепостей, предназначенный для зарубежной разведки. Сейчас я посмотрю, для какой именно разведки. (Смотрит в столе.) Для японской. Нам удалось обезвредить опасного врага, вырвать вражеское жало. Я горжусь, что способствовал поимке такого зверя… А тебе нужно как можно лучше отгородиться от этого преступления, помочь государству. Говорю тебе это по старой дружбе. Мы ведь, кажется, не ссорились.
   АННА ИВАНОВНА. Что же я должна сделать, чтобы закрыть это дело?
   СЛЕДОВАТЕЛЬ. Во всем, что касается только тебя самой?
   АННА ИВАНОВНА. Ну да.
   СЛЕДОВАТЕЛЬ. Ты сама знаешь, не маленькая.
   АННА ИВАНОВНА. Переспать с тобой – дело нетрудное по старой дружбе.
   СЛЕДОВАТЕЛЬ. Переспать? Это ты могла мне говорить на Дальнем Востоке или в Ялте, а не на Дальнем Севере.
   АННА ИВАНОВНА. Вон как. Значит, я ошиблась. Ты стал взрослым. Стал хорошо понимать жизнь.
   СЛЕДОВАТЕЛЬ. Помоги государству разоблачить врагов. Смягчи свою вину.
   АННА ИВАНОВНА. Я ни в чем не виновата.
   СЛЕДОВАТЕЛЬ. Я мог бы тебя заставить. Есть такой метод номер три – не слыхала?
   АННА ИВАНОВНА. Слыхала.
   СЛЕДОВАТЕЛЬ. Но не буду. Отдавая должное мужеству твоего мужа, который дал нам все сведения, необходимые для ареста кадрового врага советской власти.
   АННА ИВАНОВНА. Кто же враг и кто друг…
   СЛЕДОВАТЕЛЬ. Короче говоря – бить тебя не будут. Но пеняй на себя, не обижайся. (Звонит.)
 
   Входит ДЕЖУРНЫЙ.
 
   В тюрьму.
 
   АННУ ИВАНОВНУ уводят. СЛЕДОВАТЕЛЬ ходит по комнате. Лицо его безмятежно. Входит БЛАТАРЬ.
 
   Садись! Заключенный Кораблев!
   БЛАТАРЬ. Федор Иванович.
   СЛЕДОВАТЕЛЬ. Еще!
   БЛАТАРЬ. Орлов Геннадий Иванович.
   СЛЕДОВАТЕЛЬ. Еще!
   БЛАТАРЬ. Козлов Федор Поликарпович.
   СЛЕДОВАТЕЛЬ. Он же, он же! Какое же правильное?
   БЛАТАРЬ. Орлов Геннадий Иванович.
   СЛЕДОВАТЕЛЬ. Статья тридцать пять, сто шестьдесят два, пятьдесят девять – три. Одной статьи что-то я не вижу.
   БЛАТАРЬ. Какой же, гражданин начальник?
   СЛЕДОВАТЕЛЬ. Пятьдесят восемь – четырнадцать, двадцать пять и пять. Контрреволюционный саботаж.
   БЛАТАРЬ. Мне эту статью дрюкали на прииске, гражданин начальник. Хотели сделать политиком, приобщить к ангельскому лику, да потянули пустой номер.
   СЛЕДОВАТЕЛЬ. Мы не смотрим на вас как на политиков. Не считаем вас врагами народа. Напротив, к борьбе с подлинными врагами хотим привлечь вас.
   БЛАТАРЬ. Ага.
   СЛЕДОВАТЕЛЬ. Тебе многое прощалось, Кораблев, он же Орлов. Вот актов об отказах целая пачка. Полное собрание сочинений Федора Ивановича Кораблева, он же Орлов, он же, он же. Ты не думаешь, что тебе пора получить пятьдесят восемь – четырнадцать: контрреволюционный саботаж?
   БЛАТАРЬ. К чему вы ведете этот разговор, гражданин начальник?
   СЛЕДОВАТЕЛЬ. А вот к чему. Ты человек неглупый – дураков в тюрьме нету! Можно обойтись без намеков. У нас есть данные, что ваш врач зэка Платонов готовил убийство начальников. Подговоры террористические и прочее. Нужно показать, что он готовил убийство вместе с вами. Сомкнулся, так сказать, с уголовным миром. Амальгама – слышал такое слово? – самое модное.
   БЛАТАРЬ. Нет, не слышал. Я в институте не вращался. Предложение это мне не подходит.
   СЛЕДОВАТЕЛЬ. Почему? Мы гарантируем свободу.
   БЛАТАРЬ. Я скажу, гражданин начальник. Мне черт с ним, загнется этот врач, лепила Платонов, или не загнется, расстреляют его или душа из него вон. Умри ты сегодня, а я завтра. Тут вопрос в другом. Вы ведь человек вроде взрослый, а меня за фраера покнацали. Если Платонова за террор повесят или там срок весом выдадут – девять граммов свинца! – то мне ведь как соучастнику тоже не меньше двадцати пяти – как вы думаете? Вы одним выстрелом двух зайцев хотите убить. Сказал бы я вам, как это называется на нашем языке – есть такая поговорка, да стесняюсь: казенное помещение.
   СЛЕДОВАТЕЛЬ. Знаю я ваши поговорки.
   БЛАТАРЬ. Ну и, стало быть, я вам партнер в этом деле неподходящий. Давайте что-нибудь другое – где бы не было террора. Что-нибудь вроде «аса».
   СЛЕДОВАТЕЛЬ. Что это за лезгинка такая?
   БЛАТАРЬ. Это не лезгинка, а литер, «аса» – «антисоветская агитация».
   СЛЕДОВАТЕЛЬ. Интересно. Можно плясать под эту штуку, значит.
   БЛАТАРЬ. Можно. Я вообще-то, гражданин начальник, человек веселый, могу и чечетку отбивать. Могу плясать что угодно, хоть передовую статью из «Магаданской правды».
   СЛЕДОВАТЕЛЬ. Передовую статью выплясывать не нужно. А надо мне помочь!
   БЛАТАРЬ. Мы ж вам помогали. Ксиву послали. Сообщили, что тот лепила Платонов письмо послал на материк. И что передал жене прораба. Доказали, стало быть, преданность.
   СЛЕДОВАТЕЛЬ. Действительно, насчет письма от вас был сигнал. Насчет этого письма было несколько сигналов. Моральное политсостояние лагеря, стало быть, находится на должной высоте. А помочь мне не хочешь.
   БЛАТАРЬ. Помогали и поможем, гражданин начальник. Мы ценим доверие. Только не запутывайте в разные «организации», «группы» и так далее. Трудно потом нашему брату выкручиваться из таких неводов. Вы ведь не маленький, гражданин начальник.
 
   СЛЕДОВАТЕЛЬ звонит. Входит ДЕЖУРНЫЙ.
 
   СЛЕДОВАТЕЛЬ. Уведите его.
 
   БЛАТАРЬ с дежурным уходят.
 
   (В дверь.) Давай следующего.
 
   Входит ДЕСЯТНИК-ЗЭКА и останавливается у двери.
 
   Ты работаешь десятником в разведке Кузнецова?
 
   ДЕСЯТНИК. Там, гражданин начальник.
   СЛЕДОВАТЕЛЬ. Ты знаешь, зачем я тебя вызвал?
   ДЕСЯТНИК. Нет, гражданин начальник.
   СЛЕДОВАТЕЛЬ. Кто написал вот это письмо? Садись и смотри.
   ДЕСЯТНИК. Это я написал, гражданин начальник.
   СЛЕДОВАТЕЛЬ. Ты правильно сделал. Ты сообщил, что жена прораба везет на материк письмо от зэка Платонова. Ты выполнил свой долг. Только об этом ты мне сказал десятый. А? Почему ты сказал мне об этом десятый, а не первый? Вот за этим я тебя и вызвал. Почему?
   ДЕСЯТНИК. Не знаю, гражданин начальник.
   СЛЕДОВАТЕЛЬ. Не знаешь? Ты обязан знать раньше всех. Узнать от тебя – это значит узнать из десятых рук. Пора, пора на общие работы.
   ДЕСЯТНИК. Воля ваша, гражданин начальник.
   СЛЕДОВАТЕЛЬ. Рассказывай обо всех безобразиях.
   ДЕСЯТНИК. Шестнадцатого приезжали якуты, и прораб взял якутскую шапку меховую и дал им сменку – из ларька мужскую шапку-ушанку матерчатую.
   СЛЕДОВАТЕЛЬ (записывая). А якутскую меховую взял женскую?
   ДЕСЯТНИК. Нет, тоже мужскую. У них ведь разницы нет.
   СЛЕДОВАТЕЛЬ. Еще что?
   ДЕСЯТНИК. Сгущенное молоко со склада все забрал к себе на квартиру.
   СЛЕДОВАТЕЛЬ. Еще что?
   ДЕСЯТНИК. Блатари не работают, день и ночь играют в карты, обыгрывают заключенных.
   СЛЕДОВАТЕЛЬ (записывая). Кого, например?
   ДЕСЯТНИК. Да разных. Разве всех упомнишь.
   СЛЕДОВАТЕЛЬ. Ваш поселок невелик, можно бы помнить и всех. Еще что?
   ДЕСЯТНИК. Блатарям выписывают стахановский паек за ударную работу на разведочных канавах.
   СЛЕДОВАТЕЛЬ. Кто же выписывает наряды?
   ДЕСЯТНИК. Выписываю я, а утверждает прораб.
   СЛЕДОВАТЕЛЬ. Почему же у блатарей такие стахановские заработки? Ведь существуют обмеры, замеры.
   ДЕСЯТНИК. Все списывается на оползень.
   СЛЕДОВАТЕЛЬ. На оползень?
   ДЕСЯТНИК. На оползень.
   СЛЕДОВАТЕЛЬ. А что это такое?
   ДЕСЯТНИК. В воображаемую канаву воображаемо оползает воображаемый грунт. Силы природы. Завал. Работы нет, и в то же время работа есть.
   СЛЕДОВАТЕЛЬ. Полная диалектика. Это интересно. Понимаю. А кто же за это отвечает? За силу природы?
   ДЕСЯТНИК. Прораб Кузнецов.
   СЛЕДОВАТЕЛЬ. Это экономическое преступление.
   ДЕСЯТНИК. По-нашему, просто туфта.
   СЛЕДОВАТЕЛЬ. А о вашем враче, заключенном Платонове, ты что можешь сказать?
   ДЕСЯТНИК. Я его еще с прииска знаю. Там начальник прииска был на руку дерзкий.
   СЛЕДОВАТЕЛЬ. Дерзкий?
   ДЕСЯТНИК. Да. Как даст, как даст, так с ног. Другой, у кого сердце мягкое, перчатками норовит, а этот – кулаком. Понавык, понимаешь.
   СЛЕДОВАТЕЛЬ. Я тебя о враче спрашиваю.
   ДЕСЯТНИК. Я о враче и отвечаю, гражданин начальник. Толковали в бараке об этом начальнике. Платонов говорит: «Надо такому начальнику, как только приедет высшее, дать публично по морде. Перчаткой или кулаком, все равно. Пощечина, – говорит, – по всей Колыме прогремит, и начальника снимут». И что бы вы думали…
   СЛЕДОВАТЕЛЬ. Ну, хватит болтать. Я тебе прошлый раз говорил – на бумагу все коротко записывать, вроде памятной записки.
   ДЕСЯТНИК. Да я не против. Я приготовил вот. (Достает записку.)
   СЛЕДОВАТЕЛЬ (проглядывает). Ты тут не записал кое-что. Жена прораба Анна Ивановна жила с врачом зэка Платоновым.
   ДЕСЯТНИК. Этого я не знаю. Платонов никогда к вольным палаткам не подходит, живет в бараке, и амбулатория его в бараке. Анна Ивановна у нас в бараке ни разу не была, я ведь там безотлучно.
   СЛЕДОВАТЕЛЬ. Ну, значит, в тайге где-нибудь встречались. Установи и – запиши. (Возвращает записку.)
   ДЕСЯТНИК (дописывает тут же и возвращает следователю). Готово, гражданин уполномоченный.
 
   Следователь звонит. Входит ДЕЖУРНЫЙ.
 
   СЛЕДОВАТЕЛЬ (отпуская десятника). С этим все.
 
   ДЕСЯТНИК и ДЕЖУРНЫЙ вышли. Входит ПРОРАБ.
 
   Прошу садиться, товарищ Кузнецов.
   ПРОРАБ. Спасибо.
   СЛЕДОВАТЕЛЬ. Анкету заполните, пожалуйста, сами.
   ПРОРАБ. С удовольствием. (Пишет.) Готово.
   СЛЕДОВАТЕЛЬ. У меня вопрос к вам вот какой. Вы помогли обезвредить важного преступника. Настолько важного, что нам понадобилась более подробная беседа на этот счет, чем прошлая.
   ПРОРАБ. Я к вашим услугам.
   СЛЕДОВАТЕЛЬ. Скажите, товарищ Кузнецов, вы когда познакомились с заключенным Платоновым?
   ПРОРАБ. Заключенного Платонова ко мне на участок в разведку прислало Сануправление на должность фельдшера – врача у нас по штату нет.
   СЛЕДОВАТЕЛЬ. А не можете ли вы вспомнить, кто в Сануправлении подписывал направление к вам Платонова?
   ПРОРАБ. Вспомнить я не могу, но в архивах должны быть следы.
   СЛЕДОВАТЕЛЬ. Ах, архивы, архивы. Сегодня это архивы, а завтра – дым, звук пустой.
   ПРОРАБ. Платонов начал работать фельдшером, но ввиду его крайне вызывающего поведения я вскоре был вынужден снять его на общие работы.
   СЛЕДОВАТЕЛЬ. В чем выражалось вызывающее поведение зэка Платонова?
   ПРОРАБ. Ну, всякие суждения (показывая вверх), и вообще. (Как будто крутит воображаемый ус.)