Страница:
– Завидую Бунину, – сказал он, – повидал многие страны. Наверняка заезжал в Сан-Франциско. Говорят, что интереснейший город и вполне европейский.
Увы, так сложится жизнь Михаила Булгакова, что он, кроме рассказа Бунина, ничего не узнает о Сан-Франциско. Здесь 27 мая 1878 года родилась гениальная танцовщица Айседора Дункан, создательница новых форм свободного танца, далеких от стиля американских шоу, поэтому не нашла признания в Америке и, как некоторые американцы, искренне поверила в рабоче-крестьянскую победу в далекой и суровой России, которая с восторгом приняла ее. Здесь она вышла замуж за Сергея Есенина – признанного певца земли Русской. Но постепенно начинала понимать фальшь и утопию идей коммунизма, видя разрушенную голодную страну. Ее случайная и трагическая смерть, возможно, была не так страшна по сравнению с той, что, очень вероятно, ожидала бы ее, если бы она осталась в Советской России. В Сан-Франциско жил Марк Твен, в конце девятнадцатого века здесь нередко проводил время будущий писатель Джек Лондон.
В центре города, напротив художественной галереи, находится уникальный памятник жертвам холокоста.
На земле, за колючей проволокой, лежат фигуры мертвых людей, покрытые пропитанными гипсом бинтами, и стоит, протянув руку к проволоке, лишь одна фигура, как надежда на жизнь целого народа.
За сквером по Филберт-стрит стоит церковь Святого Петра, строительство которой длилось пятнадцать лет. Неподалеку от нее на Русском холме ставили свои постройки первые русские в Сан-Франциско. Церковь эту часто и справедливо называют собором, ибо роскошно ее внутреннее убранство и ошеломляет своим величественным видом святилище, созданное из многочисленных видов оникса и мрамора. Справа перед святилищем расположена копия «Пьеты» (Оплакивание Христа), скульптуры Микеланджело, хранящейся в Ватикане.
Во множестве частных галерей можно увидеть скульптуры русских художников: Шемякина, Медведева, Межберга…
Одно из главных строений города – Сити-холл, на мраморных ступенях которого стоял Никита Сергеевич Хрущев, приехавший сюда на открытие Организации Объединенных Наций. Увидев запруженную машинами площадь, он подумал, что американцы специально нагнали сюда много машин, чтобы поразить его воображение. Но скрыть свое восхищение городом он не мог, увидев старинные трамвайчики, собранные со всего мира, исполняющие роль фуникулеров и всегда облепленные туристами, увидев стадо бизонов, пасущихся в центре одного из парков, где за небольшую плату можно снять часть зеленого газона и устроить семейный пикник; заглянув в единственный в Америке Театр оперы и балета с постоянной труппой и узнав, что билеты сюда проданы на сезон вперед, Никита Сергеевич обещал американцам превратить в русский Сан-Франциско Владивосток, будучи в этой возможности искренно уверен не меньше, чем в построении в России коммунизма через двадцать лет.
В Сан-Франциско находится самый большой в городе зал на десять тысяч мест. Концерт открытия обычно заканчивается увертюрой Чайковского «1812 год». Кстати, исполнением этой увертюры дирижировал сам Чайковский при открытии Карнеги-холл в Нью-Йорке. Другой руководитель России, Михаил Сергеевич Горбачев, часто бывает в Сан-Франциско. На территории бывшей военной базы стоят два домика его фонда, сотрудники которого договариваются о лекциях Горбачева в университетах, в том числе о лекции, где рассказывается об экологической угрозе со стороны России другим странам. Один анонимный житель города сказал: «Мне жаль детей, родившихся в Сан-Франциско. Как грустно, что они вырастут и узнают, что все другие города не такие, как их город». Очень жаль, что здесь не побывали Булгаковы. Память о них наверняка осталась бы в городе. Здесь пели Аделина Патти и великий Карузо, выступала знаменитая театральная актриса Сара Бернар. В 1933-м сюда приехал из Санкт-Петербурга танцор и балетмейстер Джордж Баланчин (Георгий Баланчивадзе). Здесь гастролировала знаменитая русская балерина Анна Павлова, ставили оперу Бородина «Князь Игорь», балеты Чайковского.
В течение пятнадцати лет консерваторию Сан-Франциско возглавлял выходец из России композитор Эрнст Блох. В возрасте трех лет сюда из России был привезен ставший потом известным скрипачом и дирижером Иегуди Менухин. Здесь обретали вдохновение скрипач Исаак Стерн, пианист Владимир Горовиц. Симфоническим оркестром Сан-Франциско дирижировал Юрий Темирканов. Многие широко известные певцы, композиторы, актеры, родившиеся в России, работали в Сан-Франциско и принесли славу Америке: Софи Такер, Эл Джонсон, Джек Бенни, Эдди Контор, Майкл Тилсон Томас, художник Антон Рефриджер и те, о которых я писал выше. Сюда приезжали и выступали с громадным успехом Елена Образцова, Дмитрий Хворостовский, Владимир Спиваков, Мстислав Ростропович…
К счастью, для настоящего таланта нет границ, и пусть Михаил Булгаков, мечтавший вырваться из страны, которая не признавала его, не печатала, мог более широко раскрыть свой талант за границей и вообще продлить там жизнь, заслужил признание именно в Америке, где впервые было выпущено полное собрание его сочинений. Это победа гения и… скромной, умной, верной ему и отважной спутницы его жизни Татьяны Николаевны Лаппы, о чем многие не знают, а кое-кто не хочет отказываться от иного мнения. Но до этого времени, как говорят, утечет немало воды, а мы оставили наших юных героев на пороге важнейшего события в их жизни – на пороге свадьбы. Впрочем, перешагнуть этот порог было им не так просто. Родители не советовали дочери спешить со свадьбой. Наступали нестабильные времена, страну сотрясали волнения и беспорядки, не за горами была война с Германией. Николай Николаевич и Евгения Викторовна понимали, что только истинное чувство сохранит в такое напряженное и смутное время молодую семью. Они, конечно, не могли предвидеть, насколько страшны будут предстоящие события в стране, не могли знать, что отец невесты, действительный статский советник Николай Николаевич Лаппа трагически погибнет в 1918 году, но опасения их имели под собою реальную почву.
30 марта 1913 года Варвара Михайловна пишет Наде в Москву о предполагаемой свадьбе сына: «Миша совершенно измочалил меня. В результате я должна предоставить ему все последствия безумного шага: на 26 апреля намечена свадьба. Дело обстоит так, что все равно они повенчались бы, только со скандалом и разрывом с родными. Пошла к о. Александру Александровичу (можешь представить, как Миша с Тасей меня выпроваживали скорее на этот визит!), поговорила с ним откровенно, и он сказал, что лучше, конечно, повенчать их, что «Бог устроит все к лучшему…». Бабушка и сейчас не хочет слышать о свадьбе. Сонечка же старается принимать самое активное участие. Но самая симпатичная роль была Кати. Она старалась все привести к благополучному концу, и все время ее симпатии были на стороне «безумцев…».
Никаких свидетельств о том, что Булгаковым не нравилась Тася, а Лаппа-Давидовичам не по душе был Михаил, в переписке и дневниках нет. Очевидно, что бабушка и мать Михаила считали опрометчивым шагом свадьбу студента с девушкой, только что окончившей гимназию.
Об отношении к этой свадьбе младших Булгаковых говорит письмо старшей сестры Веры к Наде: «Вся молодежь, конечно, очень довольна и подшучивает над Тасей и Мишей. Я рада в конце концов за них, а то они совершенно издергались, избеспокоились, изволновались и извелись. Теперь же может наступить некоторое успокоение… После свадьбы Миша и Тася поселятся в Тасиной комнате, до Бучи, а в Буче будут вместе с нами…»
Перед свадьбой Михаил сочиняет шуточную пьесу. Значительно позже, в интервью журналисту, Татьяна Николаевна станет упорно отрицать ее существование, даже назовет Надиной фантазией, вымыслом. Даже если это был вымысел, то стоило его придумать. Шуточная пьеса могла только поднять настроение молодым. И в этом случае хочется верить Надежде Афанасьевне, женщине честной и благородной, правдивой даже в мелочах. Будем считать, что предсвадебная пьеса выпала из памяти Татьяны Николаевны, а может, в юные годы, занятая свадебными хлопотами, она не придала ей значения, и пьеса забылась. Называлась она «С миру по нитке – голому шиш». В ней участвовали: Бабушка – Елизавета Николаевна Лаппа, Доброжелательница солидная – мать (Варвара Михайловна), Доброжелательница ехидная – тетя Ириша (Ирина Лукинична Булгакова), Доброжелательница – тетка Таси (Софья Николаевна Лаппа-Давидович). Хор молодых доброжелателей – братья, сестры и друзья. В пьесе был такой диалог: «Бабушка: Но где же они будут жить? Доброжелательница: Жить они могут вполне спокойно в ванной комнате. Миша будет спать в ванне, а Тася – на умывальнике».
Осень 1912-го и зиму 1912/13 года Миша и Тася провели вместе, почти не расставались. Ходили в театр, раз десять слушали «Фауста», знали наизусть, а каждый раз получали удовольствие. Мать Михаила вызвала Тасю к себе:
– Не женитесь, ему еще рано.
– Но мы любим друг друга.
– Это не ответ, – стояла на своем Варвара Михайловна. – Пусть сначала закончит университет.
– Я ему не мешаю учиться, – покраснела Тася, что смутило Варвару Михайловну. Она задумалась, устремив взгляд в окно, потом спросила:
– Что-нибудь случилось?
– Ничего, – тихо ответила Тася.
– А где деньги, что прислал тебе отец на свадьбу, на подвенечное платье?
– Разошлись. Сама не знаю куда.
– Не знаешь, – вздохнула Варвара Михайловна и не решилась продолжать разговор.
Она боялась услышать от Таси то, о чем подозревала, и не без оснований. Тася была беременна. Это чувствовалось по особенному вниманию Михаила к невесте, когда он старался вести ее под руку, особенно спускаясь или поднимаясь по ступенькам. К тому же значительная сумма, присланная Николаем Николаевичем из Саратова, не могла разойтись так быстро. Даже в пожилом возрасте Татьяна Николаевна тактично сказала, что деньги ушли на врачебное вмешательство. Она пошла на аборт без раздумий, чтобы Мишина мама не обвинила ее в том, что, забеременев, она таким образом принуждает сына к свадьбе или что ребенок будет мешать его занятиям. А это, возможно, был единственный шанс у Михаила Афанасьевича Булгакова стать отцом, иметь своего ребенка. Ведь он потом болезненно любил детей. Ребенок мог стать тем стержневым человеком в семье, который бы скрепил ее навеки. Но молодые тогда не думали об этом. Поляк Голомбек открыл бильярдный зал с восемью столами. Недалеко от зала была пивная. Студенты, в том числе и Михаил, пропадали там почти все свободное время.
Перед свадьбой, еще из Саратова, Тася послала в Киев заявление о приеме на Высшие женские курсы, на историко-филологическое отделение. Ответ пришел положительный. Заявление, конечно, было предлогом приехать в Киев. Николай Николаевич Лаппа понял это и сказал, что будет присылать дочери пятьдесят рублей в месяц. За ней приехал Михаил. Помогал одному из Тасиных братьев по математике. Потом где-то купил обручальное кольцо и напугал Евгению Викторовну. «Вы что, обвенчались? Скрытно? Тайком от всех?!» Тася еле успокоила ее.
В залах городской аудитории открылась выставка, и Тася с Михаилом были в числе первых ее посетителей. Саратов гордился одним из старейших и крупнейших в России Радищевским музеем и хорошим училищем живописи. Музей существует до сих пор, хотя теперь называется Радищевской галереей, а училище за годы советской власти не вырастило ни одного сносного художника, так как воспитывало учеников в стиле социалистического реализма. А до революции художники воспитывались на западных образцах. Набор красок некоторым землякам казался чересчур ярким. Лицей славился барбизонцами и любителями боголюбовской иконы. Тут были представлены даже супрематисты, смущавшие иных саратовцев загадочными геометрическими начертаниями, сделанными из сурика и сажи. Мише и Тасе выставка понравилась.
– Есть движение мысли, – заметил Михаил, – есть новаторство – хорошее или плохое, точно пока мне непонятное, но новаторство.
Таня была горда за своих земляков, даже разрумянилась после слов Миши. Несколько раз они гуляли по саду Онегина. В саду росли пальмы, они обрамляли фонтан, бассейн которого подсвечивался красными лампочками. Медленно плавали по кругу жирные стерляди. По аллеям гуляли принарядившиеся саратовцы – мужчины в строгих костюмах, пышнотелые дамы в декольтированных платьях, с брошками и веерами на длинных золотых цепочках. В олеандрах горели бумажные фонарики. В гротах из ноздреватого камня, обвитого плющом, на диванчиках флиртовали парочки. Струнный оркестр играл попурри из «Травиаты». Михаил подпевал ему, и Тасе показалось, что таким счастливым и спокойным она прежде видела его очень редко. Его состояние передавалось ей, и верилось, что эта благодать продлится, но долго ли? Она старалась об этом не думать. А свадьбе Тася не придавала особого значения – они давно были близки с Михаилом, и физически и духовно, и их союз не разрушить никому. Они повенчались 26 апреля 1913 года, когда страна праздновала трехсотлетие основания дома Романовых. Михаил хотел купить какой-нибудь сувенир, выпущенный к юбилею, но потом раздумал – лишних денег не было.
Описание свадьбы предоставим своеобразным «оппонентам» – Тасе и Мишиной маме. «Фаты у меня, конечно, не было, подвенечного платья тоже, – вспоминала Татьяна Николаевна, – я куда-то дела все деньги, что отец прислал. (Мы уже знаем – куда. – B. C.) Мама приехала на венчание – пришла в ужас. У меня была полотняная юбка в складку. Мама купила блузку. Венчал нас о. Александр. Почему-то под венцом хохотали ужасно. (Наверное, от счастья, пройдя через немало препятствий, и от формальности происходящего. – B. C.) Домой после церкви ехали в карете. Помню, много было цветов…» А вот что написала Варвара Михайловна сестре Наде: «…Только что поднялась с одра болезни, куда меня уложила Мишина свадьба. У меня еще хватило сил с честью проводить их к венцу и встретить с хлебом-солью и вообще не испортить семейного торжества. Свадьба вышла приличная. Приехала мать Таси, была бабушка, Сонечка, Катя с Ирочкой (тетка Таси и ее двоюродная сестра), Иван Павлович, 2 брата Богдановых, 2 брата Гдешинских и Миша Клинович (это все близкие друзья Михаила), который попал случайно, и вся наша фамилия в торжественном виде. Встретили цветами и хлебом-солью, выпили шампанского (конечно, донского), читали телеграммы, которых с обеих сторон оказалось штук пятнадцать, а потом пошли пить чай. А потом у меня поднялась температура до 39 градусов, и я уже не помню, как упала в постель». Опасения Варвары Михайловны насчет учебы оказались напрасными. После свадьбы Михаил не пропускал занятия. Ходил в библиотеку – в конце Крещатика у Купеческого сада тогда открылась новая общественная библиотека с хорошим читальным залом. Булгаков эту библиотеку очень любил. Он брал Тасю с собой, и она читала какую-нибудь книжку, пока он занимался. Разговора про литературу тогда никакого не было. Он собирался быть врачом, и как считала Тася, он бы был врачом хорошим. Она рассказывает о первых послесвадебных месяцах: «Мы ходили с ним в кафе на углу Фундуклеевской, в ресторан «Ратце». Вообще он к деньгам так относился: если есть деньги – надо их сразу использовать. (Не был транжирой, хотел доставить удовольствие Тасе. – B. C.) Если последний рубль и стоит тут лихач – сядем и поедем! Или один скажет: «Так хочется прокатиться на авто!» – тут же другой говорит: «Так в чем же дело – давай поедем!» Мать ругала за легкомыслие. Придем к ней обедать – ни колец, ни цепи моей. «Ну, значит, все в ломбарде!» – «Зато мы никому не должны!..» На что жили? Михаил давал уроки… А мне отец присылал 50 рублей в месяц. 10–15 рублей платили за квартиру, а остальное все сразу тратили… Зимой катались по извилистым горкам на специальных санях – занимались бобслеем».
Тася училась только первую половину года, затем бросила. Говорила, что эта учеба была ей не нужна, а на самом деле не хватало денег, чтобы платить за нее.
Мальчики из семьи Булгаковых нежно относились к Тасе. Младший – Иван – говорил ей: «Тася, ну сделай мне ребенка, я его нянчить буду». Николка закончил гимназию, а Ваня не успел. Замечательный, душевный был парнишка. У него доброта на лице была прописана и глаза притягательные, располагающие к себе. Когда в 1919 году Миша с Тасей оказались во Владикавказе, оба брата ушли с белыми. Николай попал в Загреб, выучился там на врача, затем они с Иваном оказались в Париже. Николай долго переписывался с Михаилом, хотя для последнего это было чревато крупными неприятностями, старался помочь Мише в продвижении его произведений на Запад. А Ваня пристрастился к выпивке, играл на балалайке во второсортных русских кабаках. Опустился, перестал писать стихи, а они у него были весьма недурными. Неожиданно пропал, больше не дал о себе знать. Николай, ставший известным врачом, на время бросил работу, чтобы разыскать брата. Ходил по кафе, трущобам, ночлежным домам и даже притонам. Не мог бросить брата на произвол судьбы. Не щадил себя, не прекратил поиски даже зимой, сильно простудился и умер. Наверное, не только от простуды, но от щемящего душу чувства одиночества. Мать скончалась в 1922 году. Михаил был далеко и недосягаем. Иван пропал. Жить Николаю стало тоскливо и не для кого. Организм не хотел сопротивляться болезни. И знания врача он не использовал. Наверное, сам хотел уйти из жизни и умер. Распалась дружнейшая семья. Мужей Нади и Лили репрессировали, а позже, посмертно, реабилитировали. Каждый доживал свою жизнь с трудом и в одиночестве. Лишь у Михаила была Тася – вернейшая и преданная ему подруга. Она вспоминает, что еще в 1913 году Михаил принес домой кокаин и сказал, что надо попробовать.
– Зачем? – спросила она.
– Нужно. Я будущий врач и должен знать, как действует этот препарат на больного, – серьезно произнес Миша.
«Я по молодости лет, по глупости согласилась, – призналась много лет спустя Татьяна Николаевна, – вместо того чтобы устроить скандал. Мы жили мирно, никогда сильно не ссорились, но тут я должна была проявить характер, а вместо этого сама попробовала наркотик, зная, какие от него бывают беды. После кокаина у меня возникло отвратительное чувство, тошнить стало. Спрашиваю у Миши:
– Ну, как ты?
– А я спать хочу, – неопределенно ответил он и уснул.
Утром я к нему снова бросаюсь с вопросом:
– Как ты себя чувствуешь?
– Да так себе, – отвечает он, – не совсем хорошо.
– Не понравилось?
– Нет, – говорит, и тут я успокоилась, а зря.
В том же году одна поехала на Рождество в Саратов. На поездку обоих не хватило денег. Миша сказал: «Поезжай одна, а я буду сидеть и заниматься. Никуда без тебя ходить не буду, даже бриться». Я поехала. В Саратове была уже тетя Катя с маленькой дочкой Ирой. Помню, как Ира подходит к отцу и спрашивает: «Дядя Коля, ты о деле Бейлиса читаешь?» Этот Бейлис был евреем, и его обвиняли в убийстве мальчика Ющинского в ритуальных целях. Показания давала некая Вера Чибиряк. В Киев, где проходил суд, приехал писатель Владимир Галактионович Короленко. Он защищал подсудимого. Писателя поддержали другие деятели культуры. И когда Бейлиса оправдали, то в городе был праздник, которого до и после этого не было. Украинцы, русские, евреи обнимались, поздравляли друг друга, даже целовались, но не потому, что был оправдан именно Бейлис, а потому, что победила правда и справедливость.
Моему приезду родные очень обрадовались. Дело в том, что в 1913 году застрелился мой брат Константин. Оставил записку, что потерял веру в жизнь, в ее ценности. Видимо, одним из первых заметил, что они стали блекнуть. Родители не отходили от меня. Накупили мне всяких хороших вещей, а мать подарила золотую цепь, очень длинную и толстую, как веревка, в палец толщиной. Ее отец привез из Германии, где лечился от подагры. Приехала я в Киев с массой еды, смотрю – Михаил без меня действительно не брился. У него выросла смешная рыжая бороденка. Он тут же побрился, и мы пошли к Варваре Михайловне. А потом дома пировали.
Как началась Первая мировая война – я не помню. Цены на продукты сразу не изменились. А вот Миша увидел идущих на вокзал солдат и пригорюнился, наверное, думал, что не все из них вернутся домой. Я стала волноваться, понимая его мысли и сочувствуя им».
Здесь мы прервем воспоминания Татьяны Николаевны и обратимся к рассказу Михаила Булгакова «Киев-город», где он точно указывает дату окончания спокойной благодатной жизни: «Легендарные времена оборвались, и внезапно и грозно наступила история». 1917 год был началом ее апогея, а у всякой истории есть предыстория, и началась она значительно раньше.
Глава третья
Увы, так сложится жизнь Михаила Булгакова, что он, кроме рассказа Бунина, ничего не узнает о Сан-Франциско. Здесь 27 мая 1878 года родилась гениальная танцовщица Айседора Дункан, создательница новых форм свободного танца, далеких от стиля американских шоу, поэтому не нашла признания в Америке и, как некоторые американцы, искренне поверила в рабоче-крестьянскую победу в далекой и суровой России, которая с восторгом приняла ее. Здесь она вышла замуж за Сергея Есенина – признанного певца земли Русской. Но постепенно начинала понимать фальшь и утопию идей коммунизма, видя разрушенную голодную страну. Ее случайная и трагическая смерть, возможно, была не так страшна по сравнению с той, что, очень вероятно, ожидала бы ее, если бы она осталась в Советской России. В Сан-Франциско жил Марк Твен, в конце девятнадцатого века здесь нередко проводил время будущий писатель Джек Лондон.
В центре города, напротив художественной галереи, находится уникальный памятник жертвам холокоста.
На земле, за колючей проволокой, лежат фигуры мертвых людей, покрытые пропитанными гипсом бинтами, и стоит, протянув руку к проволоке, лишь одна фигура, как надежда на жизнь целого народа.
За сквером по Филберт-стрит стоит церковь Святого Петра, строительство которой длилось пятнадцать лет. Неподалеку от нее на Русском холме ставили свои постройки первые русские в Сан-Франциско. Церковь эту часто и справедливо называют собором, ибо роскошно ее внутреннее убранство и ошеломляет своим величественным видом святилище, созданное из многочисленных видов оникса и мрамора. Справа перед святилищем расположена копия «Пьеты» (Оплакивание Христа), скульптуры Микеланджело, хранящейся в Ватикане.
Во множестве частных галерей можно увидеть скульптуры русских художников: Шемякина, Медведева, Межберга…
Одно из главных строений города – Сити-холл, на мраморных ступенях которого стоял Никита Сергеевич Хрущев, приехавший сюда на открытие Организации Объединенных Наций. Увидев запруженную машинами площадь, он подумал, что американцы специально нагнали сюда много машин, чтобы поразить его воображение. Но скрыть свое восхищение городом он не мог, увидев старинные трамвайчики, собранные со всего мира, исполняющие роль фуникулеров и всегда облепленные туристами, увидев стадо бизонов, пасущихся в центре одного из парков, где за небольшую плату можно снять часть зеленого газона и устроить семейный пикник; заглянув в единственный в Америке Театр оперы и балета с постоянной труппой и узнав, что билеты сюда проданы на сезон вперед, Никита Сергеевич обещал американцам превратить в русский Сан-Франциско Владивосток, будучи в этой возможности искренно уверен не меньше, чем в построении в России коммунизма через двадцать лет.
В Сан-Франциско находится самый большой в городе зал на десять тысяч мест. Концерт открытия обычно заканчивается увертюрой Чайковского «1812 год». Кстати, исполнением этой увертюры дирижировал сам Чайковский при открытии Карнеги-холл в Нью-Йорке. Другой руководитель России, Михаил Сергеевич Горбачев, часто бывает в Сан-Франциско. На территории бывшей военной базы стоят два домика его фонда, сотрудники которого договариваются о лекциях Горбачева в университетах, в том числе о лекции, где рассказывается об экологической угрозе со стороны России другим странам. Один анонимный житель города сказал: «Мне жаль детей, родившихся в Сан-Франциско. Как грустно, что они вырастут и узнают, что все другие города не такие, как их город». Очень жаль, что здесь не побывали Булгаковы. Память о них наверняка осталась бы в городе. Здесь пели Аделина Патти и великий Карузо, выступала знаменитая театральная актриса Сара Бернар. В 1933-м сюда приехал из Санкт-Петербурга танцор и балетмейстер Джордж Баланчин (Георгий Баланчивадзе). Здесь гастролировала знаменитая русская балерина Анна Павлова, ставили оперу Бородина «Князь Игорь», балеты Чайковского.
В течение пятнадцати лет консерваторию Сан-Франциско возглавлял выходец из России композитор Эрнст Блох. В возрасте трех лет сюда из России был привезен ставший потом известным скрипачом и дирижером Иегуди Менухин. Здесь обретали вдохновение скрипач Исаак Стерн, пианист Владимир Горовиц. Симфоническим оркестром Сан-Франциско дирижировал Юрий Темирканов. Многие широко известные певцы, композиторы, актеры, родившиеся в России, работали в Сан-Франциско и принесли славу Америке: Софи Такер, Эл Джонсон, Джек Бенни, Эдди Контор, Майкл Тилсон Томас, художник Антон Рефриджер и те, о которых я писал выше. Сюда приезжали и выступали с громадным успехом Елена Образцова, Дмитрий Хворостовский, Владимир Спиваков, Мстислав Ростропович…
К счастью, для настоящего таланта нет границ, и пусть Михаил Булгаков, мечтавший вырваться из страны, которая не признавала его, не печатала, мог более широко раскрыть свой талант за границей и вообще продлить там жизнь, заслужил признание именно в Америке, где впервые было выпущено полное собрание его сочинений. Это победа гения и… скромной, умной, верной ему и отважной спутницы его жизни Татьяны Николаевны Лаппы, о чем многие не знают, а кое-кто не хочет отказываться от иного мнения. Но до этого времени, как говорят, утечет немало воды, а мы оставили наших юных героев на пороге важнейшего события в их жизни – на пороге свадьбы. Впрочем, перешагнуть этот порог было им не так просто. Родители не советовали дочери спешить со свадьбой. Наступали нестабильные времена, страну сотрясали волнения и беспорядки, не за горами была война с Германией. Николай Николаевич и Евгения Викторовна понимали, что только истинное чувство сохранит в такое напряженное и смутное время молодую семью. Они, конечно, не могли предвидеть, насколько страшны будут предстоящие события в стране, не могли знать, что отец невесты, действительный статский советник Николай Николаевич Лаппа трагически погибнет в 1918 году, но опасения их имели под собою реальную почву.
30 марта 1913 года Варвара Михайловна пишет Наде в Москву о предполагаемой свадьбе сына: «Миша совершенно измочалил меня. В результате я должна предоставить ему все последствия безумного шага: на 26 апреля намечена свадьба. Дело обстоит так, что все равно они повенчались бы, только со скандалом и разрывом с родными. Пошла к о. Александру Александровичу (можешь представить, как Миша с Тасей меня выпроваживали скорее на этот визит!), поговорила с ним откровенно, и он сказал, что лучше, конечно, повенчать их, что «Бог устроит все к лучшему…». Бабушка и сейчас не хочет слышать о свадьбе. Сонечка же старается принимать самое активное участие. Но самая симпатичная роль была Кати. Она старалась все привести к благополучному концу, и все время ее симпатии были на стороне «безумцев…».
Никаких свидетельств о том, что Булгаковым не нравилась Тася, а Лаппа-Давидовичам не по душе был Михаил, в переписке и дневниках нет. Очевидно, что бабушка и мать Михаила считали опрометчивым шагом свадьбу студента с девушкой, только что окончившей гимназию.
Об отношении к этой свадьбе младших Булгаковых говорит письмо старшей сестры Веры к Наде: «Вся молодежь, конечно, очень довольна и подшучивает над Тасей и Мишей. Я рада в конце концов за них, а то они совершенно издергались, избеспокоились, изволновались и извелись. Теперь же может наступить некоторое успокоение… После свадьбы Миша и Тася поселятся в Тасиной комнате, до Бучи, а в Буче будут вместе с нами…»
Перед свадьбой Михаил сочиняет шуточную пьесу. Значительно позже, в интервью журналисту, Татьяна Николаевна станет упорно отрицать ее существование, даже назовет Надиной фантазией, вымыслом. Даже если это был вымысел, то стоило его придумать. Шуточная пьеса могла только поднять настроение молодым. И в этом случае хочется верить Надежде Афанасьевне, женщине честной и благородной, правдивой даже в мелочах. Будем считать, что предсвадебная пьеса выпала из памяти Татьяны Николаевны, а может, в юные годы, занятая свадебными хлопотами, она не придала ей значения, и пьеса забылась. Называлась она «С миру по нитке – голому шиш». В ней участвовали: Бабушка – Елизавета Николаевна Лаппа, Доброжелательница солидная – мать (Варвара Михайловна), Доброжелательница ехидная – тетя Ириша (Ирина Лукинична Булгакова), Доброжелательница – тетка Таси (Софья Николаевна Лаппа-Давидович). Хор молодых доброжелателей – братья, сестры и друзья. В пьесе был такой диалог: «Бабушка: Но где же они будут жить? Доброжелательница: Жить они могут вполне спокойно в ванной комнате. Миша будет спать в ванне, а Тася – на умывальнике».
Осень 1912-го и зиму 1912/13 года Миша и Тася провели вместе, почти не расставались. Ходили в театр, раз десять слушали «Фауста», знали наизусть, а каждый раз получали удовольствие. Мать Михаила вызвала Тасю к себе:
– Не женитесь, ему еще рано.
– Но мы любим друг друга.
– Это не ответ, – стояла на своем Варвара Михайловна. – Пусть сначала закончит университет.
– Я ему не мешаю учиться, – покраснела Тася, что смутило Варвару Михайловну. Она задумалась, устремив взгляд в окно, потом спросила:
– Что-нибудь случилось?
– Ничего, – тихо ответила Тася.
– А где деньги, что прислал тебе отец на свадьбу, на подвенечное платье?
– Разошлись. Сама не знаю куда.
– Не знаешь, – вздохнула Варвара Михайловна и не решилась продолжать разговор.
Она боялась услышать от Таси то, о чем подозревала, и не без оснований. Тася была беременна. Это чувствовалось по особенному вниманию Михаила к невесте, когда он старался вести ее под руку, особенно спускаясь или поднимаясь по ступенькам. К тому же значительная сумма, присланная Николаем Николаевичем из Саратова, не могла разойтись так быстро. Даже в пожилом возрасте Татьяна Николаевна тактично сказала, что деньги ушли на врачебное вмешательство. Она пошла на аборт без раздумий, чтобы Мишина мама не обвинила ее в том, что, забеременев, она таким образом принуждает сына к свадьбе или что ребенок будет мешать его занятиям. А это, возможно, был единственный шанс у Михаила Афанасьевича Булгакова стать отцом, иметь своего ребенка. Ведь он потом болезненно любил детей. Ребенок мог стать тем стержневым человеком в семье, который бы скрепил ее навеки. Но молодые тогда не думали об этом. Поляк Голомбек открыл бильярдный зал с восемью столами. Недалеко от зала была пивная. Студенты, в том числе и Михаил, пропадали там почти все свободное время.
Перед свадьбой, еще из Саратова, Тася послала в Киев заявление о приеме на Высшие женские курсы, на историко-филологическое отделение. Ответ пришел положительный. Заявление, конечно, было предлогом приехать в Киев. Николай Николаевич Лаппа понял это и сказал, что будет присылать дочери пятьдесят рублей в месяц. За ней приехал Михаил. Помогал одному из Тасиных братьев по математике. Потом где-то купил обручальное кольцо и напугал Евгению Викторовну. «Вы что, обвенчались? Скрытно? Тайком от всех?!» Тася еле успокоила ее.
В залах городской аудитории открылась выставка, и Тася с Михаилом были в числе первых ее посетителей. Саратов гордился одним из старейших и крупнейших в России Радищевским музеем и хорошим училищем живописи. Музей существует до сих пор, хотя теперь называется Радищевской галереей, а училище за годы советской власти не вырастило ни одного сносного художника, так как воспитывало учеников в стиле социалистического реализма. А до революции художники воспитывались на западных образцах. Набор красок некоторым землякам казался чересчур ярким. Лицей славился барбизонцами и любителями боголюбовской иконы. Тут были представлены даже супрематисты, смущавшие иных саратовцев загадочными геометрическими начертаниями, сделанными из сурика и сажи. Мише и Тасе выставка понравилась.
– Есть движение мысли, – заметил Михаил, – есть новаторство – хорошее или плохое, точно пока мне непонятное, но новаторство.
Таня была горда за своих земляков, даже разрумянилась после слов Миши. Несколько раз они гуляли по саду Онегина. В саду росли пальмы, они обрамляли фонтан, бассейн которого подсвечивался красными лампочками. Медленно плавали по кругу жирные стерляди. По аллеям гуляли принарядившиеся саратовцы – мужчины в строгих костюмах, пышнотелые дамы в декольтированных платьях, с брошками и веерами на длинных золотых цепочках. В олеандрах горели бумажные фонарики. В гротах из ноздреватого камня, обвитого плющом, на диванчиках флиртовали парочки. Струнный оркестр играл попурри из «Травиаты». Михаил подпевал ему, и Тасе показалось, что таким счастливым и спокойным она прежде видела его очень редко. Его состояние передавалось ей, и верилось, что эта благодать продлится, но долго ли? Она старалась об этом не думать. А свадьбе Тася не придавала особого значения – они давно были близки с Михаилом, и физически и духовно, и их союз не разрушить никому. Они повенчались 26 апреля 1913 года, когда страна праздновала трехсотлетие основания дома Романовых. Михаил хотел купить какой-нибудь сувенир, выпущенный к юбилею, но потом раздумал – лишних денег не было.
Описание свадьбы предоставим своеобразным «оппонентам» – Тасе и Мишиной маме. «Фаты у меня, конечно, не было, подвенечного платья тоже, – вспоминала Татьяна Николаевна, – я куда-то дела все деньги, что отец прислал. (Мы уже знаем – куда. – B. C.) Мама приехала на венчание – пришла в ужас. У меня была полотняная юбка в складку. Мама купила блузку. Венчал нас о. Александр. Почему-то под венцом хохотали ужасно. (Наверное, от счастья, пройдя через немало препятствий, и от формальности происходящего. – B. C.) Домой после церкви ехали в карете. Помню, много было цветов…» А вот что написала Варвара Михайловна сестре Наде: «…Только что поднялась с одра болезни, куда меня уложила Мишина свадьба. У меня еще хватило сил с честью проводить их к венцу и встретить с хлебом-солью и вообще не испортить семейного торжества. Свадьба вышла приличная. Приехала мать Таси, была бабушка, Сонечка, Катя с Ирочкой (тетка Таси и ее двоюродная сестра), Иван Павлович, 2 брата Богдановых, 2 брата Гдешинских и Миша Клинович (это все близкие друзья Михаила), который попал случайно, и вся наша фамилия в торжественном виде. Встретили цветами и хлебом-солью, выпили шампанского (конечно, донского), читали телеграммы, которых с обеих сторон оказалось штук пятнадцать, а потом пошли пить чай. А потом у меня поднялась температура до 39 градусов, и я уже не помню, как упала в постель». Опасения Варвары Михайловны насчет учебы оказались напрасными. После свадьбы Михаил не пропускал занятия. Ходил в библиотеку – в конце Крещатика у Купеческого сада тогда открылась новая общественная библиотека с хорошим читальным залом. Булгаков эту библиотеку очень любил. Он брал Тасю с собой, и она читала какую-нибудь книжку, пока он занимался. Разговора про литературу тогда никакого не было. Он собирался быть врачом, и как считала Тася, он бы был врачом хорошим. Она рассказывает о первых послесвадебных месяцах: «Мы ходили с ним в кафе на углу Фундуклеевской, в ресторан «Ратце». Вообще он к деньгам так относился: если есть деньги – надо их сразу использовать. (Не был транжирой, хотел доставить удовольствие Тасе. – B. C.) Если последний рубль и стоит тут лихач – сядем и поедем! Или один скажет: «Так хочется прокатиться на авто!» – тут же другой говорит: «Так в чем же дело – давай поедем!» Мать ругала за легкомыслие. Придем к ней обедать – ни колец, ни цепи моей. «Ну, значит, все в ломбарде!» – «Зато мы никому не должны!..» На что жили? Михаил давал уроки… А мне отец присылал 50 рублей в месяц. 10–15 рублей платили за квартиру, а остальное все сразу тратили… Зимой катались по извилистым горкам на специальных санях – занимались бобслеем».
Тася училась только первую половину года, затем бросила. Говорила, что эта учеба была ей не нужна, а на самом деле не хватало денег, чтобы платить за нее.
Мальчики из семьи Булгаковых нежно относились к Тасе. Младший – Иван – говорил ей: «Тася, ну сделай мне ребенка, я его нянчить буду». Николка закончил гимназию, а Ваня не успел. Замечательный, душевный был парнишка. У него доброта на лице была прописана и глаза притягательные, располагающие к себе. Когда в 1919 году Миша с Тасей оказались во Владикавказе, оба брата ушли с белыми. Николай попал в Загреб, выучился там на врача, затем они с Иваном оказались в Париже. Николай долго переписывался с Михаилом, хотя для последнего это было чревато крупными неприятностями, старался помочь Мише в продвижении его произведений на Запад. А Ваня пристрастился к выпивке, играл на балалайке во второсортных русских кабаках. Опустился, перестал писать стихи, а они у него были весьма недурными. Неожиданно пропал, больше не дал о себе знать. Николай, ставший известным врачом, на время бросил работу, чтобы разыскать брата. Ходил по кафе, трущобам, ночлежным домам и даже притонам. Не мог бросить брата на произвол судьбы. Не щадил себя, не прекратил поиски даже зимой, сильно простудился и умер. Наверное, не только от простуды, но от щемящего душу чувства одиночества. Мать скончалась в 1922 году. Михаил был далеко и недосягаем. Иван пропал. Жить Николаю стало тоскливо и не для кого. Организм не хотел сопротивляться болезни. И знания врача он не использовал. Наверное, сам хотел уйти из жизни и умер. Распалась дружнейшая семья. Мужей Нади и Лили репрессировали, а позже, посмертно, реабилитировали. Каждый доживал свою жизнь с трудом и в одиночестве. Лишь у Михаила была Тася – вернейшая и преданная ему подруга. Она вспоминает, что еще в 1913 году Михаил принес домой кокаин и сказал, что надо попробовать.
– Зачем? – спросила она.
– Нужно. Я будущий врач и должен знать, как действует этот препарат на больного, – серьезно произнес Миша.
«Я по молодости лет, по глупости согласилась, – призналась много лет спустя Татьяна Николаевна, – вместо того чтобы устроить скандал. Мы жили мирно, никогда сильно не ссорились, но тут я должна была проявить характер, а вместо этого сама попробовала наркотик, зная, какие от него бывают беды. После кокаина у меня возникло отвратительное чувство, тошнить стало. Спрашиваю у Миши:
– Ну, как ты?
– А я спать хочу, – неопределенно ответил он и уснул.
Утром я к нему снова бросаюсь с вопросом:
– Как ты себя чувствуешь?
– Да так себе, – отвечает он, – не совсем хорошо.
– Не понравилось?
– Нет, – говорит, и тут я успокоилась, а зря.
В том же году одна поехала на Рождество в Саратов. На поездку обоих не хватило денег. Миша сказал: «Поезжай одна, а я буду сидеть и заниматься. Никуда без тебя ходить не буду, даже бриться». Я поехала. В Саратове была уже тетя Катя с маленькой дочкой Ирой. Помню, как Ира подходит к отцу и спрашивает: «Дядя Коля, ты о деле Бейлиса читаешь?» Этот Бейлис был евреем, и его обвиняли в убийстве мальчика Ющинского в ритуальных целях. Показания давала некая Вера Чибиряк. В Киев, где проходил суд, приехал писатель Владимир Галактионович Короленко. Он защищал подсудимого. Писателя поддержали другие деятели культуры. И когда Бейлиса оправдали, то в городе был праздник, которого до и после этого не было. Украинцы, русские, евреи обнимались, поздравляли друг друга, даже целовались, но не потому, что был оправдан именно Бейлис, а потому, что победила правда и справедливость.
Моему приезду родные очень обрадовались. Дело в том, что в 1913 году застрелился мой брат Константин. Оставил записку, что потерял веру в жизнь, в ее ценности. Видимо, одним из первых заметил, что они стали блекнуть. Родители не отходили от меня. Накупили мне всяких хороших вещей, а мать подарила золотую цепь, очень длинную и толстую, как веревка, в палец толщиной. Ее отец привез из Германии, где лечился от подагры. Приехала я в Киев с массой еды, смотрю – Михаил без меня действительно не брился. У него выросла смешная рыжая бороденка. Он тут же побрился, и мы пошли к Варваре Михайловне. А потом дома пировали.
Как началась Первая мировая война – я не помню. Цены на продукты сразу не изменились. А вот Миша увидел идущих на вокзал солдат и пригорюнился, наверное, думал, что не все из них вернутся домой. Я стала волноваться, понимая его мысли и сочувствуя им».
Здесь мы прервем воспоминания Татьяны Николаевны и обратимся к рассказу Михаила Булгакова «Киев-город», где он точно указывает дату окончания спокойной благодатной жизни: «Легендарные времена оборвались, и внезапно и грозно наступила история». 1917 год был началом ее апогея, а у всякой истории есть предыстория, и началась она значительно раньше.
Глава третья
Жена земского врача
Киев жил прежней жизнью, хотя война набирала темпы. Этому нечего удивляться. Запасы продовольствия, одежды и медикаментов были столь велики, что не могли исчезнуть сразу и дать населению повод для паники.
Тася ходила в маленький магазин «Лизель» на Крещатике. Там были ветчина, колбасы, сосиски, масло – и все в богатом ассортименте. Она покупала московскую колбасу, а масло – мекковское.
Неожиданно исчезла из саратовского дома Таси ее сестра Софья. Познакомилась с красивым офицером и, никого не предупредив об уходе, сбежала из дому. Устроилась медицинской сестрой и служила в госпитале, желая быть рядом с офицером-любовником. Николай Николаевич узнал об этом и страшно разгневался. Хотел отказаться от дочери, но она написала письмо, в котором искренне просила прощения. И когда вернулась в Саратов, то дома шума не было. Сестра была красива, оригинальна и смела в поступках.
– Ты своего добилась, вышла замуж, – сказала она Тасе. – А я познала, что такое любовь, познала без венчания… Ну и что?
– Но вы поженитесь? – спросила Тася.
– Кто с кем? За мною теперь ухаживает командир полка! Я женщина заметная, не пропаду! – уверенно заявила Софья.
В Киев к Тасе она приезжала в 1915 году шикарно одетой, остановилась в лучшей гостинице, привезла рассыпчатое и очень вкусное печенье «Каплетэн», большую коробку шоколада «Гола-Петэр» и бутылку рома. Старалась богатыми подарками поразить воображение Таси.
– Ты напиши родителям, что я живу прекрасно, – попросила она Тасю, сказала развязным тоном, а у самой на ресницах слеза. Это была первая травма, нанесенная войною семье Лаппа. За год до этого Тася и Миша провели лето в Саратове. Экзамены за третий курс он сдал успешно, ну а здесь его поджидала своеобразная врачебная практика. В Саратов стали поступать с фронтов первые раненые. Евгения Викторовна организовала на свои и общественные средства госпиталь небольшой – всего на двенадцать коек. Михаил был оформлен в госпиталь медбратом, и, возможно, это спасло его от мобилизации на фронт. Работал каждый день, делал перевязки, принимал раненых и размещал их по палатам. Исполнял и другие поручения врачей. Тася помогала матери в организационных делах. Вернувшись в Киев, она работала в подобном госпитале у тети Кати. Кормила раненых. Повара давали ей два огромных ведра с едой, и она тащила их на пятый этаж. Поначалу было очень тяжело, потом немного привыкла. Она нравилась больным приветливым отношением, вниманием к ним. Они просили ее написать письмо домой, любили поговорить с ней, раскрыть душу, посоветоваться. Возвращалась домой уставшая до предела. Михаил не раз говорил: «Поработала, и хватит». Но на следующий день она снова тащила наверх тяжеленные ведра.
Наступал 1916 год, пора заключительных экзаменов. Число экзаменов сократили с четырех до одного. Отправляясь на него, Михаил надел Тасин браслет, на счастье. Университет он закончил с отличием, с золотой медалью. Выпускники закатили грандиозное празднество. Тася рассказывала, что Михаил никогда не был пьян, пил мало. Один раз только она видела его нетрезвым – после того, как он со студентами отмечал окончание учебы. «Знаешь, я пьян», – сказал он, придя домой. «Тогда ложись». – «Нет, пойдем гулять».
Они с Тасей пошли вверх по Владимирской и вернулись только под утро. Утром, протрезвев, Михаил задумался о будущем. Оно виделось ему весьма расплывчатым. На фронте русская армия не добилась успеха. Военный министр Сухомлинов был арестован и обвинен в противозаконном бездействии. Булгаков записался в Красный Крест, то есть добровольно поступил в один из киевских госпиталей, подчиненных Красному Кресту. Вскоре госпиталь перевели поближе к передовой, в Каменец-Подольский. Михаил поехал один, а потом прислал телеграмму: «Приезжай». Тася взяла немного вещей и тронулась в путь. Муж встретил ее и привез в маленький домик, расположенный в саду, где росли чудесные розы. И городок понравился ей, старый, но опрятный, чистый. Тася впервые увидела Михаила в военной форме зауряд-врача, и ей показалось, что он возмужал. Дом, где они снимали комнату, находился неподалеку от госпиталя. И фронт был недалеко – всего в пятидесяти километрах. В госпиталь приезжал Николай Второй. Произвел хорошее впечатление своей выдержкой. Он беседовал с больными, серьезно, внимательно выслушивал и давал подчиненным указания исполнить их просьбы. Наиболее отличившимся в боях вручал боевые награды – кресты. Жалел тяжело раненных, переживал, но старался этого не показывать.
И не спешил покинуть госпиталь, хотя адъютант напоминал ему о том, что надо куда-то ехать. В царской свите выделялся офицер в чалме. Рассказывали, что это бухарский эмир. Он построил два дворца в восточном стиле в Ялте и еще один – в Феодосии. Царь однажды приехал к нему в ялтинский дворец. Эмир был счастлив. Как-то раз, прогуливаясь по ялтинской набережной, он заглянул в шляпную лавку и с первого взгляда влюбился в мастерицу. Потом построил для нее каретный двор, что-то вроде конки или современного таксопарка. Когда началась революция, следы эмира затерялись.
Тася ходила в маленький магазин «Лизель» на Крещатике. Там были ветчина, колбасы, сосиски, масло – и все в богатом ассортименте. Она покупала московскую колбасу, а масло – мекковское.
Неожиданно исчезла из саратовского дома Таси ее сестра Софья. Познакомилась с красивым офицером и, никого не предупредив об уходе, сбежала из дому. Устроилась медицинской сестрой и служила в госпитале, желая быть рядом с офицером-любовником. Николай Николаевич узнал об этом и страшно разгневался. Хотел отказаться от дочери, но она написала письмо, в котором искренне просила прощения. И когда вернулась в Саратов, то дома шума не было. Сестра была красива, оригинальна и смела в поступках.
– Ты своего добилась, вышла замуж, – сказала она Тасе. – А я познала, что такое любовь, познала без венчания… Ну и что?
– Но вы поженитесь? – спросила Тася.
– Кто с кем? За мною теперь ухаживает командир полка! Я женщина заметная, не пропаду! – уверенно заявила Софья.
В Киев к Тасе она приезжала в 1915 году шикарно одетой, остановилась в лучшей гостинице, привезла рассыпчатое и очень вкусное печенье «Каплетэн», большую коробку шоколада «Гола-Петэр» и бутылку рома. Старалась богатыми подарками поразить воображение Таси.
– Ты напиши родителям, что я живу прекрасно, – попросила она Тасю, сказала развязным тоном, а у самой на ресницах слеза. Это была первая травма, нанесенная войною семье Лаппа. За год до этого Тася и Миша провели лето в Саратове. Экзамены за третий курс он сдал успешно, ну а здесь его поджидала своеобразная врачебная практика. В Саратов стали поступать с фронтов первые раненые. Евгения Викторовна организовала на свои и общественные средства госпиталь небольшой – всего на двенадцать коек. Михаил был оформлен в госпиталь медбратом, и, возможно, это спасло его от мобилизации на фронт. Работал каждый день, делал перевязки, принимал раненых и размещал их по палатам. Исполнял и другие поручения врачей. Тася помогала матери в организационных делах. Вернувшись в Киев, она работала в подобном госпитале у тети Кати. Кормила раненых. Повара давали ей два огромных ведра с едой, и она тащила их на пятый этаж. Поначалу было очень тяжело, потом немного привыкла. Она нравилась больным приветливым отношением, вниманием к ним. Они просили ее написать письмо домой, любили поговорить с ней, раскрыть душу, посоветоваться. Возвращалась домой уставшая до предела. Михаил не раз говорил: «Поработала, и хватит». Но на следующий день она снова тащила наверх тяжеленные ведра.
Наступал 1916 год, пора заключительных экзаменов. Число экзаменов сократили с четырех до одного. Отправляясь на него, Михаил надел Тасин браслет, на счастье. Университет он закончил с отличием, с золотой медалью. Выпускники закатили грандиозное празднество. Тася рассказывала, что Михаил никогда не был пьян, пил мало. Один раз только она видела его нетрезвым – после того, как он со студентами отмечал окончание учебы. «Знаешь, я пьян», – сказал он, придя домой. «Тогда ложись». – «Нет, пойдем гулять».
Они с Тасей пошли вверх по Владимирской и вернулись только под утро. Утром, протрезвев, Михаил задумался о будущем. Оно виделось ему весьма расплывчатым. На фронте русская армия не добилась успеха. Военный министр Сухомлинов был арестован и обвинен в противозаконном бездействии. Булгаков записался в Красный Крест, то есть добровольно поступил в один из киевских госпиталей, подчиненных Красному Кресту. Вскоре госпиталь перевели поближе к передовой, в Каменец-Подольский. Михаил поехал один, а потом прислал телеграмму: «Приезжай». Тася взяла немного вещей и тронулась в путь. Муж встретил ее и привез в маленький домик, расположенный в саду, где росли чудесные розы. И городок понравился ей, старый, но опрятный, чистый. Тася впервые увидела Михаила в военной форме зауряд-врача, и ей показалось, что он возмужал. Дом, где они снимали комнату, находился неподалеку от госпиталя. И фронт был недалеко – всего в пятидесяти километрах. В госпиталь приезжал Николай Второй. Произвел хорошее впечатление своей выдержкой. Он беседовал с больными, серьезно, внимательно выслушивал и давал подчиненным указания исполнить их просьбы. Наиболее отличившимся в боях вручал боевые награды – кресты. Жалел тяжело раненных, переживал, но старался этого не показывать.
И не спешил покинуть госпиталь, хотя адъютант напоминал ему о том, что надо куда-то ехать. В царской свите выделялся офицер в чалме. Рассказывали, что это бухарский эмир. Он построил два дворца в восточном стиле в Ялте и еще один – в Феодосии. Царь однажды приехал к нему в ялтинский дворец. Эмир был счастлив. Как-то раз, прогуливаясь по ялтинской набережной, он заглянул в шляпную лавку и с первого взгляда влюбился в мастерицу. Потом построил для нее каретный двор, что-то вроде конки или современного таксопарка. Когда началась революция, следы эмира затерялись.