Варшавский Илья Иосифович. Тараканы

   — Я сегодня занята, — говорит она. — Если не возражаешь, с тобой поедет Тони.
   … Мы останавливаем автомобиль перед воротами Центра. Висящее на них объявление доводит до всеобщего сведения, что въезд общественного транспорта на территорию категорически воспрещен.
   Отщелкиваем свой пропуск в маленьком черном аппарате и сразу попадаем в иной мир.
   Густые, нависшие кроны деревьев, посыпанные розовым песком дорожки, спрятанные в густой зелени белые коттеджи, полная тишина.
   Если бы не вспыхивающие при нашем приближении указатели, можно было подумать, что мы перенеслись на несколько столетий назад.
   Указатели приводят нас к большому одноэтажному зданию, обнесенному высоким забором.
   Небольшая калитка в заборе заперта. Я нажимаю кнопку звонка, и через несколько минут появляется худой, высокий человек, облаченный в синий халат. Он долго и с явным неудовольствием разглядывает наш пропуск.
   — Ну что ж, заходите!
   Мы идем за ним. В нос нам ударяет запах зверинца. Весь двор уставлен клетками, в которых резвятся мартышки.
   — В кабинеты заходить нельзя, — говорит наш проводник.
   — Мы имеем разрешение.
   — Они сейчас работают. Никому не разрешается заходить, когда они работают.
   — Но тут же ясно написано в пропуске, — настаиваю я.
   — Скоро перерыв, они пойдут обедать, тогда и посмотрите.
   Нужно ждать, ничего другого не остается. От нечего делать мы разглядываем мартышек.
   — А они тут зачем? — спрашивает Тони, указывая на клетки.
   — Не знаю. Я сторож, мое дело их кормить, а что с ними там делают потом, меня не касается.
   — Ну их к черту! — говорит Тони. — Поедем домой, Свен.
   — Когда у них обед? — спрашиваю я.
   — А вот сейчас буду звонить,
   Раздается звук колокола. Мартышки прекращают свою возню и припадают к решеткам.
   Я почему-то испытываю невольное волнение.
   Открываются массивные двери, и из дома выходят пять горилл.
   Мартышки в клетках начинают бесноваться. Они вопят, размахивают руками, плюют сквозь прутья.
   Гориллы идут медленным шагом, высокомерные, в ярких халатах, слегка раскачиваясь на ходу. Они чем-то удивительно походят на Лоя.
   Рядом с нами истошным голосом вопит маленькая обезьянка с детенышем на руках. Она судорожно закрывает ему ладошкой глаза, но сама не может оторвать взгляда от приближающейся процессии.
   Шум становится невыносимым.
   Тони зажимает уши и отворачивается. Его начинает рвать.
   Гориллы проходят мимо, не удостаивая нас даже поворотом головы, и скрываются в маленьком домике расположенном в конце двора.
   — Все! — говорит сторож. — Через час они пойдут обратно; если хотите, можете подождать.
   Я подхожу к одной из клеток.
   В глазах маленькой мартышки — тоска и немой вопрос, на который я не могу ответить сам.
   — Бедная девочка! — говорю я. — Тебе тоже не хочется быть хуже своих сородичей.
   Она доверчиво протягивает мне лапку. Я наклоняюсь и целую тонкие изящные пальчики.
   Тони трогает меня за рукав.
   — Пойдемте, Свен. Есть предел всему, даже… здравому смыслу.
   Назад мы идем уставшие и злые. Тони что-то насвистывает сквозь зубы. Это меня раздражает.
   У поворота на главную аллею стоит обнявшаяся парочка. Я их сразу узнаю,
   — Снимите шляпу, Свен, — высокопарно произносит Тони. — Сегодня мы присутствуем при величайшем эксперименте, кладущем начало расширенному воспроизводству лопоухих.
   Я поворачиваюсь и что есть силы бью кулаком в его ухмыляющийся рот.
   — Вы идеалист, Свен, — говорит Тони, вытирая ладонью кровь с губы. — Неисправимый идеалист. И ударить-то по-настоящему не умеете. Бить нужно насмерть. Писатель!
   Я приближаюсь к ним, сжав кулаки и проклиная себя за то, что у меня никогда не хватит духа поднять руку на женщину. Тони идет сзади, я слышу его дыхание у себя за спиной.
   Первой нас замечает Лилли. У нее пьяные, счастливые глаза.
   — Поздравьте нас, мальчики, — говорит она. — Все получается просто великолепно! И гороскоп изумительный!
   Мы молчим.
   Лой берет ее под руку, Лилли оборачивается к Тони:
   — Я вернусь через десять дней. Пожалуйста, не напивайся до бесчувствия.
   Мы оба глядим им вслед. Когда они доходят до поворота, Тони говорит:
   — Поедем ко мне. У меня есть спирт, полная бутылка спирта.

x x x

   Проходит всего три дня, но мне кажется, что мы постарели за это время на десяток лет.
   Я улетаю. Тони меня провожает.
   — Вот письмо к Торну, — говорит он, протягивая мне конверт. — Думаю, что Торн не откажется вас взять. Ему вечно не хватает людей. Ведь археология не входит в список официально признанных наук. Приходится рыть лопатами.
   — Спасибо, Тони! — говорю я. — По правде сказать, мне совершенно наплевать, чем они там роют. Меня интересует совсем другое.
   — Чепуха все это, — говорит Тони. — Двадцатый век. Не понимаю, что может вас интересовать там.
   — Не знаю. Мне хочется вернуться в прошлое. Понять, где и когда была допущена роковая ошибка. Может быть, я напишу исторический роман.
   — Не напишете, — усмехается он, — ведь сами знаете, что не напишете.
   Я смотрю на часы. Пора!
   — Прощайте, Тони!
   — Подождите, Свен! — Он обнимает меня и неловко чмокает в щеку.
   Я поднимаюсь по трапу. Тони смотрит на меня снизу вверх.
   — Скорее возвращайтесь, Свен!
   — Я вернусь! — кричу я, но шум мотора заглушает мои слова. — Вернусь месяцев через шесть! Ошибаюсь я ровно на год…

x x x

   Стоит мне снова переступить порог моего дома, как у меня появляется такое ощущение, будто этих полутора лет просто не существовало. В мире все идет по-старому.
   Первым делом я звоню Тони.
   — Здравствуйте, Свен! — говорит он. — Очень рад, что вы уже в городе.
   —  — Не могу сказать того же о себе, — отвечаю я. — Ну, как вы живете?
   Тони мнется.
   — Послушайте, Свен, — говорит он после небольшой паузы, — вы сейчас где?
   — Дома.
   — Можно, я к вам приеду?
   — Ну, конечно, Тони!
   Через десять минут раздается звонок в дверь.
   — А вы молодцом, Свен, — говорит он, усаживаясь в кресло. — Вас просто не узнать!
   — Похудел на десять килограммов, — хвастаю я.
   — Ну что ж, могу только позавидовать. Как там Торн?
   — Молодчина Торн! И ребята у него отличные!
   — Будете писать?
   — Вероятно. Нужно еще о многом подумать.
   — Так…
   Мне хочется разузнать о Лилли, но вместо этого я задаю дурацкий вопрос:
   — Как ваши тараканы?
   Лицо Тони расплывается в улыбке.
   — У меня теперь их целая конюшня. Некоторые экземпляры просто великолепны!
   Почему-то мы оба чувствуем себя очень неловко.
   — Жаль, что у меня нечего выпить, — говорю я, — но в экспедиции…
   — Я не пью, — перебивает Тони, — бросил.
   — Вот не ожидал! Вы что, больны?
   — Видите ли, Свен, — говорит он, глядя в пол, — за ваше отсутствие произошло много событий… У Лилли ребенок.
   — Ну что ж, — говорю я, — она этого хотела. Надеюсь, теперь ее честолюбие удовлетворено?
   Он хмурится:
   — Не знаю, как вам лучше объяснить. Вы помните, был гороскоп.
   — Еще бы!
   — Так вот… по гороскопу все получалось очень здорово. Должен был родиться мальчик с какими-то необыкновенными способностями.
   — Ну?
   — Родилась девочка… идиотка… кроме того… с… физическим уродством.
   У меня такое чувство, будто мне на голову обрушился потолок.
   — Боже! — растерянно шепчу я. — Несчастная Ли! Что же теперь будет?! Как все это могло произойти?!
   Тони пожимает плечами:
   — Понятия не имею. Может быть, вообще генетические гороскопы сплошная чушь, а может, дело в стимуляторах. Они ведь там, в Центре, жрут всякие стимуляторы мозговой деятельности лошадиными дозами.
   Я все еще не могу прийти в себя:
   — А что же Ли? Представляю себе, каково это ей!
   — Вы ведь знаете, Лилли не терпит, когда ее жалеют. Она очень нежная мать.
   — А Лой? Он у вас бывает?
   — Редко. Работает как одержимый. У него там что-то не ладится, и он совершенно обезумел, сутками не ложится спать.
   — Скажите, Тони, — спрашиваю я, — как вы думаете, можно мне повидать Лилли?
   — Можно, — отвечает он, — я за этим и приехал, только мне хотелось раньше обо всем вас предупредить.

x x x

   — Здравствуй, Свен! — говорит Лилли. — Вот ты и вернулся.
   Она очень мало изменилась, только немного осунулась.
   — Да, — говорю я, — вернулся.
   — Как ты съездил?
   — Хорошо.
   — Будешь что-нибудь писать?
   — Вероятно, буду.
   Молчание.
   — Может быть, вспомним старое, сыграем? — говорит Тони. — Смотрите, какие красавцы! Все как на подбор!
   — Спасибо, — отвечаю я, — что-то не хочется. В следующий раз.
   — Убери своих тараканов, — говорит Ли, — видеть их не могу!
   Только теперь я замечаю, какое у нее усталое лицо.
   Из соседней комнаты доносятся какие-то мяукающие звуки. Лиллн вскакивает. Я тоже делаю невольное движение. Она оборачивается в мою сторону. В ее глазах бешенство и ненависть.
   — Сиди, подлец! — кричит она мне.
   Я снова сажусь.
   Ее гнев быстро гаснет.
   — Ладно, — говорит она, — все равно, пойдем!
   — Может, не стоит, Ли? — тихо спрашиваю я.
   — Согрей молоко, — обращается она к Тони. — Идем, Свен.
   В кроватке — крохотное, сморщенное личико. Широко открытые глаза подернуты мутной голубоватой пленкой.
   — Смотри! — Она поднимает одеяло, и мне становится дурно.
   — Ну вот, — говорит Лилли, — теперь ты все знаешь.
   Пока она меняет пеленки, я стараюсь глядеть в другую сторону.
   — Пойдем, — говорит Лилли, — Тони ее покормит.
   Я беру ее за руку:
   — Лилли!
   — Перестань! — Она резко выдергивает свою руку из моей. — Бога ради, перестань! Неужели тебе еще мало?!
   Мы возвращаемся в гостиную.
   — Ты знаешь, — говорит Лилли, — я бы, наверное, сошла с ума, если бы не Тони. Он о нас очень заботится.
   Я сижу и думаю о том, что я действительно подлец. Ведь все могло быть иначе, если б тогда..,
   Возвращается Тони.
   — Она уснула, — говорит он.
   Лилли кивает головой.
   Нам не о чем говорить. Вероятно, потому, что все мы думаем об одном и том же.
   — Ну, как ты съездил? — снова спрашивает Лилли.
   — Хорошо, — отвечаю я, — было очень интересно.
   — Будешь что-нибудь писать?
   — Вероятно, буду.
   Лилли щиплет обивку кресла. Она поминутно к чему-то прислушивается. Я чувствую, что мое присутствие ее тяготит, но у меня нет сил встать и уйти.
   Я не свожу глаз с ее лица и вижу, как оно внезапно бледнеет.
   — Лой?!
   Я оборачиваюсь к двери. Там стоит Лой. Кажется, он пьян. На нем грязная рубашка, расстегнутая до пояса, ноги облачены в стоптанные комнатные туфли.
   Рот ощерен в бессмысленной улыбке, по подбородку стекает тонкая струйка слюны.
   — Что случилось, Лой?!
   Лой хохочет. Жирный живот колышется в такт под впалой, волосатой грудью.
   — Потеха!
   Он подходит к дивану и валится на него ничком. Спазмы смеха перемежаются с судорожными всхлипываниями.
   — Потеха! .. Макс… за неделю… за одну неделю он сделал все, над чем я, дурак, зря бился пять лет… В Центре такое веселье. Обезьяна!
   Мне страшно. Вероятно, это тот страх, который заставляет крысу бежать с тонущего корабля. Я слышу треск ломающейся обшивки. Бежать!
   — Лой! — Лилли кладет руку на его вздрагивающий от рыданий затылок. Первый раз я слышу в ее голосе настоящую нежность. — Не надо, Лой, нельзя так отчаиваться, ведь всегда остаются…
   — Тараканы! — кричит Тони. — Остаются тараканы! Делайте ваши ставки, господа!