Страница:
Однажды нам было задано сочинение на тему о войне. Все написали в обычном патриотическом духе, и только Катя Г. (дочь толстовца) и Слава Д. (сын большевика) написали нечто совершенно противоположное. Возвращая тетради, С.Н. обратился к ним и сказал: "Я не согласен с вами обоими, но я рад за вас, что вы решились высказать свои убеждения против всех. Так всегда должен поступать честный человек".
При ясном сознании общественного долга С.Н. не способен был ни на какие компромиссы и сделки с совестью. Он говорил: "Я могу бороться против какого-либо предложения, которое кажется мне нецелесообразным, но как только оно стало законом, я обязан ему подчиниться. Я обязан подчиняться обществу и государству во всем, исключая то, что противоречит моим нравственным или религиозным убеждениям. Здесь я не подчинюсь никакой человеческой власти".
Сколько раз вспоминались эти слова С.Н.!
С.Н. сумел вызвать у девочек и мальчиков такое доверие, что они охотно рассказывали ему о своих личных делах и первых увлечениях. С.Н. необычайно чутко относился к этим детским переживаниям и никому не позволял говорить о них в шутливом тоне. Однажды С.Н. и сам рассказал нам о своей первой любви, а уезжая на фронт, оставил на память нашему классу "Мадонну" итальянского художника, которую подарила ему когда-то любимая им девушка.
Неизгладимо запечатлелась в памяти наша беседа о смысле жизни, которому было посвящено одно из наших вечерних собраний. Каждый спешил высказать все, что было у него на душе. Чего только не наговорили мы в этот вечер! С.Н. внимательно и терпеливо выслушивал всех и не возражал никому. И лишь после того, как все высказались и попросили его изложить свои мысли, он спокойно ответил: "Вы можете считать меня глупым или отсталым, как вам угодно, но для меня весь смысл жизни заключен в словах Евангелия: "Будьте совершенны, как Отец ваш Небесный совершен"".
Во время весенних каникул (Страстная и Пасхальная недели) мы были много заняты общественной работой (разборка писем на почтамте и т.д.). С.Н. мы видели редко. Мы знали, что эти дни он проводит в церкви.
С.Н. уехал добровольцем на фронт. Его отъезд не был для нас совсем неожиданным. Мы знали, как страдает его чуткая совесть от того, что в то время, как его братья проливают свою кровь, он остается в безопасности и не разделяет их страданий. Так долго не могло продолжаться.
После отъезда С.Н. наш класс разделился на две части. Одни перешли в гимназию С., где больше занимались политикой и играли в парламент. Мы же (человек 15) остались в своей гимназии и еще ревностней принялись за изучение наук, преподавание которых велось у нас тогда отчасти по университетскому типу. Незадолго до окончания курса мы получили долгожданное письмо от С.Н. Фронт тогда принимал уже своеобразный характер - начиналась гражданская война. С.Н. находился в это время в ужасных условиях и тяжело переживал все происходившее.
"Единственное, что поддерживает меня, - писал он, - это религия. Дай Бог каждому из вас такую же твердость и твердую опору в жизни".
Это были последние слова, с которыми обратился к нам С.Н. Больше мы ничего о нем не слышали, а вскоре и сами навсегда покинули любимую школу.
Виктор Германович
Блажени испытающии свидения Его,
всем сердцем взыщут Его.
Пс 118:2, Кафизма 17
Виктора Германовича у нас в семье любили все. Рассказы о нем передавались от одного поколения к другому. Старшие называли его просто Витя Рикман.
В.Г. был товарищем папы с детства: они вместе учились в реальном училище в Полтаве, вместе поступили и вместе окончили технологический институт в Харькове и сохранили дружеские отношения до конца жизни.
Я видела В.Г. первый раз, когда мне было 15 лет, и затем встречалась с ним еще четыре или пять раз в различные периоды жизни с большими промежутками, но каждая встреча оставляла неизгладимый след в душе.
По национальности В.Г. был немец, по вероисповеданию и воспитанию лютеранин.
С детских лет, как передавали мне люди, близко его знавшие в то время, он выделялся среди товарищей и сверстников удивительной душевной чистотой и обязательностью своей личности. "Таких, как Витя Рикман, больше нет", говорили в Полтаве. Ко всем В.Г. относился ровно и доброжелательно, и каждому казалось, что в его присутствии он сам становится лучше, чище, доверчивей.
Когда он был один, он всегда имел задумчивый вид. Густые, нависшие брови создавали как бы ограждение от окружающего внешнего мира. Однако стоило только кому-нибудь обратиться к нему, как лицо его мгновенно озарялось приветливой улыбкой. Казалось, что он особенно рад увидеть этого человека и готов все для него сделать.
Иногда, когда его неожиданно выводили из состояния задумчивости, он казался как бы смущенным и несколько растерянным. Но он быстро овладевал собой, и к нему снова возвращалось выражение спокойствия и привычного напряжения мысли.
Свои мысли он охотно высказывал вслух, когда был подходящий слушатель, но своими переживаниями делился редко.
Однажды В. Г. рассказал нам следующий случай из своего детства. В школьные годы он любил часто и подолгу молиться. В то же время ему приходилось усиленно заниматься математикой в реальном училище. И вот часто случалось, что во время молитвы у него в сознании всплывало решение той или другой задачи, которую он перед этим никак не мог решить. Мальчик считал эти решения внушением "врага", который старается отвлечь его от молитвы, и никогда ими не пользовался.
В результате он приходил в класс с нерешенными задачами и получал плохие отметки. Родители тяжело переживали неуспеваемость своего сына, причины которой они не могли понять, зная его хорошие способности и старательность в приготовлении уроков, а он сам страдал и от школьных неудач, и от того, что ему приходилось огорчать родителей, и от сознания своей "греховности".
Лишь несколько лет спустя он встретил одного пожилого верующего человека, которому он рассказал все и который объяснил ему его ошибку. После этого он, к удивлению всех, сразу стал хорошо учиться и успешно окончил реальное училище.
С юных лет В.Г. стремился, общаясь с людьми, приводить их к Богу. Это была центральная идея его жизни. В то же время в его беседах не было и тени "учительства", которое часто бывает свойственно в особенности протестантским проповедникам. Он мыслил, искал и страдал вместе с тем, кто оказывался его слушателем, не только не выставляя напоказ своей учености или убежденности, но как бы забывая о себе, и был искренним и правдивым до конца.
По окончании реального училища В.Г. хотел стать пастором, но отец его потребовал, чтобы он поступил в технологический институт и стал инженером.
В.Г. рассказывал нам об этом моменте своей жизни: "У меня началась как бы двойная жизнь, - говорил он. - Я усердно готовился к экзаменам в институт и не менее усердно молился о том, чтобы не выдержать экзамены и стать пастором". Экзамены он все же сдал и в институт поступил. Впоследствии В.Г. не жалел о том, что так случилось, и был даже рад этому. "Если бы я говорил людям о Боге, будучи пастором, многие не стали бы меня слушать, считая, что я делаю это по обязанности. Но когда говорю с ними, будучи инженером-химиком, они прислушиваются с интересом", - говорил он.
В студенческие годы В.Г. часто уединялся от товарищей, и никто не знал, как он проводит свое свободное время. Между прочим, товарищи случайно узнали о том, что он часто по вечерам отыскивает на улицах и бульварах женщин, которые в силу условий своей жизни вынуждены были пойти по пути порока, и старается вернуть их к честной жизни, оказывая им поддержку и нравственную, и материальную.
Беседуя с людьми неверующими или сомневающимися, В.Г. всегда внимательно прислушивался к их суждениям, для того чтобы помочь им разобраться в смущавших их вопросах. Для этой же цели он, уже после окончания института, ездил за границу, подолгу жил в Швейцарии, в Швеции и в других странах, где знакомился с последними достижениями науки и различными философскими системами. Он сличал черепа в музеях антропологии, для того чтобы разъяснить вопрос о происхождении человека, просиживал ночи над книгами Древса и ему подобных. Он одинаково охотно беседовал и с юными, и со стариками, и с философски образованными людьми, и с людьми совсем необразованными.
В этой деятельности он исполнил завет апостола Павла: "Всем бых вся, да всяко некия спасу"*.
---------------------------------------------
* Для всех я сделался всем, чтобы спасти по крайней мере некоторых (1 Кор 9:22).
Где бы ни бывал В.Г. во время своих путешествий, везде он так сближался с окружавшими его людьми, что всякий раз трудно было расставаться. Особенно тепло вспоминал он о своем пребывании в Швейцарии, где, по его словам, встретил много хороших людей.
Я увидела В.Г. в первый раз летом 1917 года. Тогда я только что перешла в последний класс гимназии. У нас в это время гостили Р. и Я.И., приехавшие из Финляндии, и собралось довольно много людей.
Все были рады видеть В.Г.
Многие из присутствовавших не виделись в течение ряда лет, так что разговоров было немало: говорили о прошлом и настоящем, о незавершенной войне и о незавершившейся еще революции. Однако о чем бы ни говорили в присутствии В.Г., разговор всегда кончался беседой о Боге и о бессмертии.
Это получалось как-то само собой, никого не удивляло и никого не тяготило, хотя если бы кто-нибудь другой попытался свести разговор к этим вопросам, это показалось бы многим странным и неуместным. Вначале я даже не прислушивалась к словам В.Г., но живо чувствовала ту удивительную, непривычную атмосферу, которую создавало присутствие этого человека. Он каким-то чудесным образом объединял всех, объединял на самом главном, на том, о чем люди редко говорят между собой и потому остаются далекими и чужими друг другу, несмотря на внешнюю близость.
В.Г. начал говорить о бессмертии души. Он говорил, что подобно тому, как тело человека выходит из утробы матери и начинает новую самостоятельную жизнь, так и душа, покидая тело, возрождается для новой жизни. Он сравнивал тело человека со сложным музыкальным инструментом, из которого музыкант-душа может извлекать разнообразные прекрасные мелодии, но который сам по себе не обладает способностью создавать музыку...
В.Г. надо было спешить на поезд, но никто не хотел с ним расставаться, каждый имел так много сказать ему. У всех осталось какое-то светлое чувство от этого необычно проведенного вечера...
Прошло несколько лет... 6 марта 1921 года. На дворе ночь, тьма, среди которой часто слышатся выстрелы - отголоски гражданской войны и внутренней неурядицы. В доме холодно, полутемно. Все собрались вокруг стола, каждый со своей заботой, своими мыслями и своей тоской. Прошел ровно год со дня смерти мамы, но никто еще не решился за все это время заговорить о ней вслух, никто не произнес ее имени. И теперь все молчат, молчат об одном...
Неожиданный звонок в дверь. Странно! Мы никого не ждем. Никто не приходил в гости друг к другу в этот мрачный год всеобщего недоверия и страха.
"Витя! - восклицает папа с радостным волнением в голосе, открывая дверь. - Откуда?"
В.Г. был обрадован не меньше папы. Он приехал в Москву хлопотать о брате своей жены, который был арестован. Он предполагал, что не найдет в Москве никого из знакомых.
"И вот я опять в кругу друзей", - сказал он. Он был взволнован. Папа сообщил ему, какую годовщину мы переживаем. Все замолчали. В.Г. ни о чем не говорил с нами в этот вечер... Он спросил: "Вам не будет тяжело сегодня услышать музыку?" Мы просили его играть. Он сел за пианино. Играл он долго. Казалось, все, что перенесли мы, все, что пережил он сам за эти трудные годы, вылилось в этих звуках. Казалось, что-то совсем неожиданное, посланное неведомо откуда специально в этот вечер вошло в нашу жизнь.
В.Г. встал успокоенный, но усталый и, садясь за стол, продекламировал простенькое немецкое четверостишие:
Wo wird's gesungen,
Sitz sich freilich weder
Denn bose Menschen
Haben keine Lieder.*
---------------------------------------------
* Где поют, садись скорей, песен нет у злых людей (нем.)
На следующий день В.Г. с утра ушел по своим делам, а вечером мы собрались все вместе и начался разговор. В.Г. спросил меня о предмете моих университетских занятий. Я сказала, что занимаюсь философией. Мы начали говорить об античной философии, о Платоне, потом перешли к Лейбницу и Канту.
Когда мы перешли к Канту, В. Г. процитировал его слова, которые он особенно любил: "Две вещи способны вызвать чувство возвышенного: звездное небо над нами и нравственный закон внутри нас".
Будучи довольно хорошо знаком с философией, В.Г. ценил в ней не столько разрешение теоретических вопросов, сколько стремление облегчить для ума человеческого путь к Богу, стремление, которое можно обнаружить у каждого добросовестного философа. Почти все книги, о которых говорил В.Г., были мне знакомы, кроме одной - Евангелия, которое никогда еще не было у меня в руках. Между тем, В.Г. чаще всего обращался к нему в своих беседах и рассуждениях. Евангелие было центром всех его исканий, всех многообразных знаний и интересов, какие у него были. Оно было его стихией, его жизнью, живой конкретной связью Бога и человека.
В.Г. говорил часто и о Ветхом Завете, о пророках. Я была несколько знакома с пророками и даже знала на память отдельные отрывки в оригинале, но я знала их лишь как плод поэтического вдохновения человека. И когда В.Г. заговорил о боговдохновенности Священного Писания - это было для меня чем-то совершенно новым и неожиданным. В.Г. пробыл у нас больше недели.
Каждый вечер, когда мы все собирались в нашей, ставшей такой пустой и неуютной за последний год квартире, наши беседы возобновлялись так, как будто между ними и не было перерыва, и затягивались далеко за полночь. Мы забывали обо всем: об окружающей нас обстановке, о голоде, о войне, о непрекращающейся тревоге, живущей внутри, даже о своем горе. Вернее, мы не забывали ни о чем, но начинали все ощущать по-иному.
"Значит, можно? - говорила я себе, возвращаясь домой из университета. Но отчего же нельзя? Кто и по какому праву наложил вето на живые источники жизни души?"
Однажды вечером, во время одной из наших бесед, в дверь постучала соседка из другого корпуса Л.Н. Она пришла попросить какое-то лекарство для своего тяжело больного мужа. В.Г. первый откликнулся на ее просьбу и, хотя он видел ее в первый раз, попросил разрешить ему подежурить ночью возле ее больного мужа.
Мне это показалось в первый момент странным. "Ведь В.Г. совсем не знаком с Иваном Ивановичем, - подумала я. - И, кроме того, он и не медицинское лицо. Что дает ему право вызываться ухаживать за больным?" недоумевала я.
Но В.Г. не видел в этом ничего неловкого, для него это было чем-то вполне естественным и даже само собой разумеющимся.
Все, что говорил В.Г. о грехе, о поврежденности человеческого существа, было мне совсем непонятно. Некоторые его слова особенно поражали меня своей неожиданностью и в то же время - глубокой внутренней правдой, которую нельзя было не чувствовать. "Если я до сих пор не убил человека, то только по милости Божией", - сказал он однажды.
Я не поняла тогда значения этих слов, но сколько раз вспоминались они мне впоследствии! Не все непонятное проходит мимо, как часто думают, но многое оставляет глубокий след в душе и становится понятным хотя бы много лет спустя.
Еще больше поразило меня, когда В.Г., с такой неподдельной любовью относившийся к каждому человеку, сказал: "Любить человека можно только ради Христа".
Эти слова глубоко запали в мое сердце, но не скоро я поняла заключавшийся в них смысл, как не скоро поняла и то, что та любовь, которой нас с детства учили толстовцы и гуманисты разных толков, не была истинной любовью.
Не хотелось нам расставаться с В.Г., да и ему не хотелось уезжать от нас. "Мне всегда трудно уезжать, - говорил он, - так сроднишься с людьми душой, что и разлучаться не хочется. Так было со мною не один раз".
Перед отъездом В.Г. вынул из нашего старого фамильного альбома свою студенческую фотографию, которую когда-то оставил папе на память, и сделал на ней новую надпись: "Дорогим В. Як. и Вен. Як. в память о проведенных вместе вечерах и беседах в Москве, 1921 г."
На другой день после отъезда В.Г., выходя из университета, прежде чем направиться домой, я зашла в храм Христа Спасителя. Я никогда прежде не была в храме и чувствовала себя как-то неловко. С трудом я заставила себя подойти к свечному ящику, чтобы купить лежащее там Евангелие в красном переплете. Купив книгу, я вышла на улицу. У меня кружилась голова. Я почувствовала себя больной. На вопрос тети, отчего я пришла позднее обыкновенного, я рассказала, где была, и передала ей книгу. "Что с тобой?" - с удивлением спросила тетя. "Я не знаю", - ответила я, ложась в постель.
Болезнь оказалась серьезной, и мне впервые в жизни пришлось лечь в больницу. В течение двух недель общение с окружающими было для меня прервано, так как я не могла говорить. Предстояла операция. На душе было спокойно как никогда. Не все ли равно - жить или умереть, если один и тот же Свет светит по ту и по другую сторону жизни?
Выписавшись из больницы, я написала В.Г. письмо. Он не ответил (а может быть, и не получил его, так как Украина была в то время отрезана от Москвы), да и отвечать на него было нечего.
В следующий раз мы увиделись с В.Г. через 4 года, да и то ненадолго. Он заехал в Москву на несколько часов проездом в Ленинград, куда он ехал с группой студентов. Он читал в то время лекции в одном из институтов в Харькове.
Днем мы не имели возможности повидаться и приехали прямо на вокзал. Мне хотелось поговорить с В.Г., задать много вопросов. Поговорить не удалось, но свидание с В.Г. не пропало даром. Есть люди, внутренняя жизнь которых настолько отражается во всем их поведении, что на многие вопросы получаешь ответ без слов.
В 1929 году папа поехал лечиться в Кисловодск. Неожиданно меня вызвали телеграммой в Харьков. Оказалось, что папа заболел в дороге и лежит там в больнице.
Когда папа начал поправляться, я попросила дядю Нисю помочь мне разыскать В.Г. и повидаться с ним. Дядя охотно откликнулся на мою просьбу, потому что он, как и все в семье, любил и уважал В.Г.
Оказалось, что В.Г. живет на окраине города и добраться до него не так-то легко. Посетить В.Г. нам удалось только накануне моего отъезда из Харькова.
Домик, в котором В.Г. жил с семьей, был небольшой и стоял у самого полотна железной дороги, так что когда по линии проносился скорый поезд, все в доме дрожало. Когда мы пришли, В.Г. и его жена, Мария Михайловна, были дома. М.М. уважала убеждения своего мужа, но не понимала его стремлений.
Мы недолго пробыли у них, разговор шел о здоровье папы, о замужестве их дочери Верочки и т.п. В.Г. и М.М. выразили желание проводить нас до трамвая. Идти надо было довольно далеко. Мне хотелось, не теряя времени, поговорить с ним "о самом главном". За те годы, которые протекли с нашей прошлой встречи, книги и системы философов, хотя и не потеряли для меня своего интереса, но перестали быть "хлебом насущным".
На этот раз В.Г. не стал ждать вопросов с моей стороны, но сам обратился ко мне с вопросом: "Верите ли Вы, что Господь ведет каждого человека?" Этот вопрос был для меня неожиданным и заставил заглянуть в самую глубину своей души.
Верю ли я? Я не знала. Я не могла ответить. У меня не было тогда еще того ясного сознания водительства Божьего, которое появилось позднее, особенно после крещения. Но как могла я этому не верить! "Надеюсь, что так", - ответила я. С В.Г. легко было говорить благодаря его необычайной искренности. Он не поучал, он жил, и самое дорогое, что было в его жизни, он охотно передавал всем, кто имел уши, чтобы слышать.
Ни тени мудрствования или увлечения не было в том, что он говорил, он всегда ставил свое "я" на последнее место, помня слова апостола Павла: "и насаждающий и поливающий есть ничто, а все Бог возращающий" (I Кор 3:7).
Мы вышли в поле. Кругом было тихо. Темное южное небо было усеяно бесчисленными звездами.
Мне захотелось задать В.Г. вопрос, который меня волновал и который я ни за что не решилась бы задать кому-нибудь, кроме него: " Как надо понимать Таинство Причащения? - спросила я. - Буквально или символически?"
"Христос сказал, - начал В.Г. и, помолчав, продолжил: - Вы меня извините, что я приведу эти слова по-немецки, потому что я привык читать Евангелие на этом языке. Христос сказал: "Das ist Mein Leib!""*
---------------------------------------------
* Сие есть Тело Мое! (нем.)
Он произнес эту фразу с особенной силой, сделав ударение на словах "Das ist (сие есть)"...
Казалось, что украинская ночь с мириадами звезд вторит его словам!
Больше никогда не возникал у меня подобный вопрос.
На следующий день, придя к папе в больницу, я застала там В.Г. О чем они говорили, не знаю, но, по-видимому, речь шла о религии. "Ты не сумеешь убедить меня, Витя, - говорил папа. - За всю жизнь никто не мог убедить меня в этом, как никто не мог убедить и в противном". - "Слава Богу, что никто, по крайней мере, не мог убедить тебя в противном", - сказал В.Г.
Следующий раз мы увиделись с В.Г. через 7 лет. Это была наша последняя встреча. В.Г. тогда был уже тяжело болен. Он страдал приступами астмы и мог засыпать только сидя в кресле, да и то ненадолго.
В августе 1936 года В.Г. ехал в Ленинград для того, чтобы собрать материал для диссертации. По характеру своей работы он не мог отказаться от защиты. Это его тяготило.
"Немного уже осталось жить, - говорил он. - Хотелось бы употребить остающееся время на то, чтобы помочь людям прийти к Богу, а не на научные занятия".
В.Г. ехал с женой и внуком. Маленький Игорь был очень нервным ребенком, требовал непрерывного внимания и мог оставаться спокойным только тогда, когда ему что-нибудь читали вслух.
Для меня приезд В.Г., как всегда неожиданный, в то время имел исключительное значение и был одним из многих видимых доказательств помощи Божией. Я готовилась к принятию крещения и едва ли не самым трудным в этот момент была для меня какая-то оторванность внутренней линии жизни от жизни внешней. Я чувствовала и понимала, что те изменения, которые мне предстоят, не могут ограничиться сферой субъективных переживаний, но касаются всей жизни, а потому так велика была потребность проложить мост между внешним и внутренним, сделать для себя вполне реальными те события, которые до сих пор касались как бы только внутренней жизни.
Между тем я не имела возможности поговорить обо всем ни с кем из тех людей, которые знали меня прежде, которые знали жизнь нашей семьи. Именно таким человеком был В.Г. Я решила во что бы то ни стало добиться возможности поговорить с ним наедине.
Днем В.Г. с семьей был у Леночки на даче. Бабушка и дедушка все время возились с внуком. Обстановка для разговоров была неподходящая. К вечеру уехали в Москву. Я поехала вместе с ними. В поезде М.М. читала вслух Игорю для того, чтобы удержать его на месте. Я прямо обратилась к В.Г.:
"У меня к Вам большая просьба. Мне необходимо поговорить с Вами сегодня по чрезвычайно важному для меня вопросу". Я сама удивилась своей смелости, но поступить иначе я не могла. В.Г. казался смущенным и взволнованным. По своей исключительной скромности он никогда не давал советов, не брал на себя решения каких-либо затруднительных вопросов.
- А что же я? Что я могу? - как бы извиняясь говорил он.
- Мне ничего не нужно, - сказала я, стараясь его успокоить, - мне нужно только узнать Ваше отношение.
В.Г. все же не мог успокоиться, и когда мы были уже в московской квартире, спросил у меня, к какой области относится тот вопрос, о котором я хочу с ним говорить.
- К области религии, - сказала я.
- У Вас есть какие-нибудь сомнения? - спросил он.
- Нет, - ответила я, - напротив.
На этом разговор прервался.
Вечером собрались родственники и знакомые, всем хотелось побеседовать с В.Г.
Я сказала папе, что мне необходимо поговорить с В.Г. наедине. Папа, как всегда, ни о чем не расспрашивал. Когда все разошлись, я прямо обратилась к В.Г., стараясь изложить все возможно более кратко: "В течение 20 лет, изредка встречаясь с Вами, мы вели беседы на одни и те же темы. Много этапов пройдено за это время, и сейчас я стою перед возможностью, а быть может, и необходимостью принять крещение. Мне очень хотелось бы знать Ваше отношение к этому вопросу", - сказала я.
В.Г. задумался. Его густые брови сдвинулись еще ближе. Мне казалось, что он медлит с ответом...
"Я очень рад, - сказал он наконец. - Как христианин я очень рад. Я предполагал, особенно сегодня, когда я читал у вас эту книгу (он имел в виду "Исповедь" блаженного Августина). Только как Яша? Ему будет это тяжело". (В.Г. очень любил папу.)
"Сейчас никто ничего не должен знать, - сказала я, - а впоследствии папа поймет".
- В прежние времена, - сказал В.Г., - некоторые принимали крещение для того, чтобы приобрести житейские преимущества, а теперь...
- Теперь можно все потерять, - докончила я.
- Именно так, - согласился В.Г.
В.Г. опять задумался и затем начал говорить, как бы продолжая свои мысли.
- Если Вы так верите в Христа, что хотите присоединиться к Его Церкви...
Я была очень обрадована тем, что В.Г. подошел к вопросу о Церкви не как протестант, а как христианин. (Еще раньше он как-то говорил мне: "Я во многом не согласен с Лютером".)
В.Г. еще многое говорил мне в тот вечер. Он говорил о том, что он считает самым главным в христианстве: о крестной Жертве Спасителя, об Искуплении. Он говорил также о том, что никогда нельзя откладывать покаяния.
При ясном сознании общественного долга С.Н. не способен был ни на какие компромиссы и сделки с совестью. Он говорил: "Я могу бороться против какого-либо предложения, которое кажется мне нецелесообразным, но как только оно стало законом, я обязан ему подчиниться. Я обязан подчиняться обществу и государству во всем, исключая то, что противоречит моим нравственным или религиозным убеждениям. Здесь я не подчинюсь никакой человеческой власти".
Сколько раз вспоминались эти слова С.Н.!
С.Н. сумел вызвать у девочек и мальчиков такое доверие, что они охотно рассказывали ему о своих личных делах и первых увлечениях. С.Н. необычайно чутко относился к этим детским переживаниям и никому не позволял говорить о них в шутливом тоне. Однажды С.Н. и сам рассказал нам о своей первой любви, а уезжая на фронт, оставил на память нашему классу "Мадонну" итальянского художника, которую подарила ему когда-то любимая им девушка.
Неизгладимо запечатлелась в памяти наша беседа о смысле жизни, которому было посвящено одно из наших вечерних собраний. Каждый спешил высказать все, что было у него на душе. Чего только не наговорили мы в этот вечер! С.Н. внимательно и терпеливо выслушивал всех и не возражал никому. И лишь после того, как все высказались и попросили его изложить свои мысли, он спокойно ответил: "Вы можете считать меня глупым или отсталым, как вам угодно, но для меня весь смысл жизни заключен в словах Евангелия: "Будьте совершенны, как Отец ваш Небесный совершен"".
Во время весенних каникул (Страстная и Пасхальная недели) мы были много заняты общественной работой (разборка писем на почтамте и т.д.). С.Н. мы видели редко. Мы знали, что эти дни он проводит в церкви.
С.Н. уехал добровольцем на фронт. Его отъезд не был для нас совсем неожиданным. Мы знали, как страдает его чуткая совесть от того, что в то время, как его братья проливают свою кровь, он остается в безопасности и не разделяет их страданий. Так долго не могло продолжаться.
После отъезда С.Н. наш класс разделился на две части. Одни перешли в гимназию С., где больше занимались политикой и играли в парламент. Мы же (человек 15) остались в своей гимназии и еще ревностней принялись за изучение наук, преподавание которых велось у нас тогда отчасти по университетскому типу. Незадолго до окончания курса мы получили долгожданное письмо от С.Н. Фронт тогда принимал уже своеобразный характер - начиналась гражданская война. С.Н. находился в это время в ужасных условиях и тяжело переживал все происходившее.
"Единственное, что поддерживает меня, - писал он, - это религия. Дай Бог каждому из вас такую же твердость и твердую опору в жизни".
Это были последние слова, с которыми обратился к нам С.Н. Больше мы ничего о нем не слышали, а вскоре и сами навсегда покинули любимую школу.
Виктор Германович
Блажени испытающии свидения Его,
всем сердцем взыщут Его.
Пс 118:2, Кафизма 17
Виктора Германовича у нас в семье любили все. Рассказы о нем передавались от одного поколения к другому. Старшие называли его просто Витя Рикман.
В.Г. был товарищем папы с детства: они вместе учились в реальном училище в Полтаве, вместе поступили и вместе окончили технологический институт в Харькове и сохранили дружеские отношения до конца жизни.
Я видела В.Г. первый раз, когда мне было 15 лет, и затем встречалась с ним еще четыре или пять раз в различные периоды жизни с большими промежутками, но каждая встреча оставляла неизгладимый след в душе.
По национальности В.Г. был немец, по вероисповеданию и воспитанию лютеранин.
С детских лет, как передавали мне люди, близко его знавшие в то время, он выделялся среди товарищей и сверстников удивительной душевной чистотой и обязательностью своей личности. "Таких, как Витя Рикман, больше нет", говорили в Полтаве. Ко всем В.Г. относился ровно и доброжелательно, и каждому казалось, что в его присутствии он сам становится лучше, чище, доверчивей.
Когда он был один, он всегда имел задумчивый вид. Густые, нависшие брови создавали как бы ограждение от окружающего внешнего мира. Однако стоило только кому-нибудь обратиться к нему, как лицо его мгновенно озарялось приветливой улыбкой. Казалось, что он особенно рад увидеть этого человека и готов все для него сделать.
Иногда, когда его неожиданно выводили из состояния задумчивости, он казался как бы смущенным и несколько растерянным. Но он быстро овладевал собой, и к нему снова возвращалось выражение спокойствия и привычного напряжения мысли.
Свои мысли он охотно высказывал вслух, когда был подходящий слушатель, но своими переживаниями делился редко.
Однажды В. Г. рассказал нам следующий случай из своего детства. В школьные годы он любил часто и подолгу молиться. В то же время ему приходилось усиленно заниматься математикой в реальном училище. И вот часто случалось, что во время молитвы у него в сознании всплывало решение той или другой задачи, которую он перед этим никак не мог решить. Мальчик считал эти решения внушением "врага", который старается отвлечь его от молитвы, и никогда ими не пользовался.
В результате он приходил в класс с нерешенными задачами и получал плохие отметки. Родители тяжело переживали неуспеваемость своего сына, причины которой они не могли понять, зная его хорошие способности и старательность в приготовлении уроков, а он сам страдал и от школьных неудач, и от того, что ему приходилось огорчать родителей, и от сознания своей "греховности".
Лишь несколько лет спустя он встретил одного пожилого верующего человека, которому он рассказал все и который объяснил ему его ошибку. После этого он, к удивлению всех, сразу стал хорошо учиться и успешно окончил реальное училище.
С юных лет В.Г. стремился, общаясь с людьми, приводить их к Богу. Это была центральная идея его жизни. В то же время в его беседах не было и тени "учительства", которое часто бывает свойственно в особенности протестантским проповедникам. Он мыслил, искал и страдал вместе с тем, кто оказывался его слушателем, не только не выставляя напоказ своей учености или убежденности, но как бы забывая о себе, и был искренним и правдивым до конца.
По окончании реального училища В.Г. хотел стать пастором, но отец его потребовал, чтобы он поступил в технологический институт и стал инженером.
В.Г. рассказывал нам об этом моменте своей жизни: "У меня началась как бы двойная жизнь, - говорил он. - Я усердно готовился к экзаменам в институт и не менее усердно молился о том, чтобы не выдержать экзамены и стать пастором". Экзамены он все же сдал и в институт поступил. Впоследствии В.Г. не жалел о том, что так случилось, и был даже рад этому. "Если бы я говорил людям о Боге, будучи пастором, многие не стали бы меня слушать, считая, что я делаю это по обязанности. Но когда говорю с ними, будучи инженером-химиком, они прислушиваются с интересом", - говорил он.
В студенческие годы В.Г. часто уединялся от товарищей, и никто не знал, как он проводит свое свободное время. Между прочим, товарищи случайно узнали о том, что он часто по вечерам отыскивает на улицах и бульварах женщин, которые в силу условий своей жизни вынуждены были пойти по пути порока, и старается вернуть их к честной жизни, оказывая им поддержку и нравственную, и материальную.
Беседуя с людьми неверующими или сомневающимися, В.Г. всегда внимательно прислушивался к их суждениям, для того чтобы помочь им разобраться в смущавших их вопросах. Для этой же цели он, уже после окончания института, ездил за границу, подолгу жил в Швейцарии, в Швеции и в других странах, где знакомился с последними достижениями науки и различными философскими системами. Он сличал черепа в музеях антропологии, для того чтобы разъяснить вопрос о происхождении человека, просиживал ночи над книгами Древса и ему подобных. Он одинаково охотно беседовал и с юными, и со стариками, и с философски образованными людьми, и с людьми совсем необразованными.
В этой деятельности он исполнил завет апостола Павла: "Всем бых вся, да всяко некия спасу"*.
---------------------------------------------
* Для всех я сделался всем, чтобы спасти по крайней мере некоторых (1 Кор 9:22).
Где бы ни бывал В.Г. во время своих путешествий, везде он так сближался с окружавшими его людьми, что всякий раз трудно было расставаться. Особенно тепло вспоминал он о своем пребывании в Швейцарии, где, по его словам, встретил много хороших людей.
Я увидела В.Г. в первый раз летом 1917 года. Тогда я только что перешла в последний класс гимназии. У нас в это время гостили Р. и Я.И., приехавшие из Финляндии, и собралось довольно много людей.
Все были рады видеть В.Г.
Многие из присутствовавших не виделись в течение ряда лет, так что разговоров было немало: говорили о прошлом и настоящем, о незавершенной войне и о незавершившейся еще революции. Однако о чем бы ни говорили в присутствии В.Г., разговор всегда кончался беседой о Боге и о бессмертии.
Это получалось как-то само собой, никого не удивляло и никого не тяготило, хотя если бы кто-нибудь другой попытался свести разговор к этим вопросам, это показалось бы многим странным и неуместным. Вначале я даже не прислушивалась к словам В.Г., но живо чувствовала ту удивительную, непривычную атмосферу, которую создавало присутствие этого человека. Он каким-то чудесным образом объединял всех, объединял на самом главном, на том, о чем люди редко говорят между собой и потому остаются далекими и чужими друг другу, несмотря на внешнюю близость.
В.Г. начал говорить о бессмертии души. Он говорил, что подобно тому, как тело человека выходит из утробы матери и начинает новую самостоятельную жизнь, так и душа, покидая тело, возрождается для новой жизни. Он сравнивал тело человека со сложным музыкальным инструментом, из которого музыкант-душа может извлекать разнообразные прекрасные мелодии, но который сам по себе не обладает способностью создавать музыку...
В.Г. надо было спешить на поезд, но никто не хотел с ним расставаться, каждый имел так много сказать ему. У всех осталось какое-то светлое чувство от этого необычно проведенного вечера...
Прошло несколько лет... 6 марта 1921 года. На дворе ночь, тьма, среди которой часто слышатся выстрелы - отголоски гражданской войны и внутренней неурядицы. В доме холодно, полутемно. Все собрались вокруг стола, каждый со своей заботой, своими мыслями и своей тоской. Прошел ровно год со дня смерти мамы, но никто еще не решился за все это время заговорить о ней вслух, никто не произнес ее имени. И теперь все молчат, молчат об одном...
Неожиданный звонок в дверь. Странно! Мы никого не ждем. Никто не приходил в гости друг к другу в этот мрачный год всеобщего недоверия и страха.
"Витя! - восклицает папа с радостным волнением в голосе, открывая дверь. - Откуда?"
В.Г. был обрадован не меньше папы. Он приехал в Москву хлопотать о брате своей жены, который был арестован. Он предполагал, что не найдет в Москве никого из знакомых.
"И вот я опять в кругу друзей", - сказал он. Он был взволнован. Папа сообщил ему, какую годовщину мы переживаем. Все замолчали. В.Г. ни о чем не говорил с нами в этот вечер... Он спросил: "Вам не будет тяжело сегодня услышать музыку?" Мы просили его играть. Он сел за пианино. Играл он долго. Казалось, все, что перенесли мы, все, что пережил он сам за эти трудные годы, вылилось в этих звуках. Казалось, что-то совсем неожиданное, посланное неведомо откуда специально в этот вечер вошло в нашу жизнь.
В.Г. встал успокоенный, но усталый и, садясь за стол, продекламировал простенькое немецкое четверостишие:
Wo wird's gesungen,
Sitz sich freilich weder
Denn bose Menschen
Haben keine Lieder.*
---------------------------------------------
* Где поют, садись скорей, песен нет у злых людей (нем.)
На следующий день В.Г. с утра ушел по своим делам, а вечером мы собрались все вместе и начался разговор. В.Г. спросил меня о предмете моих университетских занятий. Я сказала, что занимаюсь философией. Мы начали говорить об античной философии, о Платоне, потом перешли к Лейбницу и Канту.
Когда мы перешли к Канту, В. Г. процитировал его слова, которые он особенно любил: "Две вещи способны вызвать чувство возвышенного: звездное небо над нами и нравственный закон внутри нас".
Будучи довольно хорошо знаком с философией, В.Г. ценил в ней не столько разрешение теоретических вопросов, сколько стремление облегчить для ума человеческого путь к Богу, стремление, которое можно обнаружить у каждого добросовестного философа. Почти все книги, о которых говорил В.Г., были мне знакомы, кроме одной - Евангелия, которое никогда еще не было у меня в руках. Между тем, В.Г. чаще всего обращался к нему в своих беседах и рассуждениях. Евангелие было центром всех его исканий, всех многообразных знаний и интересов, какие у него были. Оно было его стихией, его жизнью, живой конкретной связью Бога и человека.
В.Г. говорил часто и о Ветхом Завете, о пророках. Я была несколько знакома с пророками и даже знала на память отдельные отрывки в оригинале, но я знала их лишь как плод поэтического вдохновения человека. И когда В.Г. заговорил о боговдохновенности Священного Писания - это было для меня чем-то совершенно новым и неожиданным. В.Г. пробыл у нас больше недели.
Каждый вечер, когда мы все собирались в нашей, ставшей такой пустой и неуютной за последний год квартире, наши беседы возобновлялись так, как будто между ними и не было перерыва, и затягивались далеко за полночь. Мы забывали обо всем: об окружающей нас обстановке, о голоде, о войне, о непрекращающейся тревоге, живущей внутри, даже о своем горе. Вернее, мы не забывали ни о чем, но начинали все ощущать по-иному.
"Значит, можно? - говорила я себе, возвращаясь домой из университета. Но отчего же нельзя? Кто и по какому праву наложил вето на живые источники жизни души?"
Однажды вечером, во время одной из наших бесед, в дверь постучала соседка из другого корпуса Л.Н. Она пришла попросить какое-то лекарство для своего тяжело больного мужа. В.Г. первый откликнулся на ее просьбу и, хотя он видел ее в первый раз, попросил разрешить ему подежурить ночью возле ее больного мужа.
Мне это показалось в первый момент странным. "Ведь В.Г. совсем не знаком с Иваном Ивановичем, - подумала я. - И, кроме того, он и не медицинское лицо. Что дает ему право вызываться ухаживать за больным?" недоумевала я.
Но В.Г. не видел в этом ничего неловкого, для него это было чем-то вполне естественным и даже само собой разумеющимся.
Все, что говорил В.Г. о грехе, о поврежденности человеческого существа, было мне совсем непонятно. Некоторые его слова особенно поражали меня своей неожиданностью и в то же время - глубокой внутренней правдой, которую нельзя было не чувствовать. "Если я до сих пор не убил человека, то только по милости Божией", - сказал он однажды.
Я не поняла тогда значения этих слов, но сколько раз вспоминались они мне впоследствии! Не все непонятное проходит мимо, как часто думают, но многое оставляет глубокий след в душе и становится понятным хотя бы много лет спустя.
Еще больше поразило меня, когда В.Г., с такой неподдельной любовью относившийся к каждому человеку, сказал: "Любить человека можно только ради Христа".
Эти слова глубоко запали в мое сердце, но не скоро я поняла заключавшийся в них смысл, как не скоро поняла и то, что та любовь, которой нас с детства учили толстовцы и гуманисты разных толков, не была истинной любовью.
Не хотелось нам расставаться с В.Г., да и ему не хотелось уезжать от нас. "Мне всегда трудно уезжать, - говорил он, - так сроднишься с людьми душой, что и разлучаться не хочется. Так было со мною не один раз".
Перед отъездом В.Г. вынул из нашего старого фамильного альбома свою студенческую фотографию, которую когда-то оставил папе на память, и сделал на ней новую надпись: "Дорогим В. Як. и Вен. Як. в память о проведенных вместе вечерах и беседах в Москве, 1921 г."
На другой день после отъезда В.Г., выходя из университета, прежде чем направиться домой, я зашла в храм Христа Спасителя. Я никогда прежде не была в храме и чувствовала себя как-то неловко. С трудом я заставила себя подойти к свечному ящику, чтобы купить лежащее там Евангелие в красном переплете. Купив книгу, я вышла на улицу. У меня кружилась голова. Я почувствовала себя больной. На вопрос тети, отчего я пришла позднее обыкновенного, я рассказала, где была, и передала ей книгу. "Что с тобой?" - с удивлением спросила тетя. "Я не знаю", - ответила я, ложась в постель.
Болезнь оказалась серьезной, и мне впервые в жизни пришлось лечь в больницу. В течение двух недель общение с окружающими было для меня прервано, так как я не могла говорить. Предстояла операция. На душе было спокойно как никогда. Не все ли равно - жить или умереть, если один и тот же Свет светит по ту и по другую сторону жизни?
Выписавшись из больницы, я написала В.Г. письмо. Он не ответил (а может быть, и не получил его, так как Украина была в то время отрезана от Москвы), да и отвечать на него было нечего.
В следующий раз мы увиделись с В.Г. через 4 года, да и то ненадолго. Он заехал в Москву на несколько часов проездом в Ленинград, куда он ехал с группой студентов. Он читал в то время лекции в одном из институтов в Харькове.
Днем мы не имели возможности повидаться и приехали прямо на вокзал. Мне хотелось поговорить с В.Г., задать много вопросов. Поговорить не удалось, но свидание с В.Г. не пропало даром. Есть люди, внутренняя жизнь которых настолько отражается во всем их поведении, что на многие вопросы получаешь ответ без слов.
В 1929 году папа поехал лечиться в Кисловодск. Неожиданно меня вызвали телеграммой в Харьков. Оказалось, что папа заболел в дороге и лежит там в больнице.
Когда папа начал поправляться, я попросила дядю Нисю помочь мне разыскать В.Г. и повидаться с ним. Дядя охотно откликнулся на мою просьбу, потому что он, как и все в семье, любил и уважал В.Г.
Оказалось, что В.Г. живет на окраине города и добраться до него не так-то легко. Посетить В.Г. нам удалось только накануне моего отъезда из Харькова.
Домик, в котором В.Г. жил с семьей, был небольшой и стоял у самого полотна железной дороги, так что когда по линии проносился скорый поезд, все в доме дрожало. Когда мы пришли, В.Г. и его жена, Мария Михайловна, были дома. М.М. уважала убеждения своего мужа, но не понимала его стремлений.
Мы недолго пробыли у них, разговор шел о здоровье папы, о замужестве их дочери Верочки и т.п. В.Г. и М.М. выразили желание проводить нас до трамвая. Идти надо было довольно далеко. Мне хотелось, не теряя времени, поговорить с ним "о самом главном". За те годы, которые протекли с нашей прошлой встречи, книги и системы философов, хотя и не потеряли для меня своего интереса, но перестали быть "хлебом насущным".
На этот раз В.Г. не стал ждать вопросов с моей стороны, но сам обратился ко мне с вопросом: "Верите ли Вы, что Господь ведет каждого человека?" Этот вопрос был для меня неожиданным и заставил заглянуть в самую глубину своей души.
Верю ли я? Я не знала. Я не могла ответить. У меня не было тогда еще того ясного сознания водительства Божьего, которое появилось позднее, особенно после крещения. Но как могла я этому не верить! "Надеюсь, что так", - ответила я. С В.Г. легко было говорить благодаря его необычайной искренности. Он не поучал, он жил, и самое дорогое, что было в его жизни, он охотно передавал всем, кто имел уши, чтобы слышать.
Ни тени мудрствования или увлечения не было в том, что он говорил, он всегда ставил свое "я" на последнее место, помня слова апостола Павла: "и насаждающий и поливающий есть ничто, а все Бог возращающий" (I Кор 3:7).
Мы вышли в поле. Кругом было тихо. Темное южное небо было усеяно бесчисленными звездами.
Мне захотелось задать В.Г. вопрос, который меня волновал и который я ни за что не решилась бы задать кому-нибудь, кроме него: " Как надо понимать Таинство Причащения? - спросила я. - Буквально или символически?"
"Христос сказал, - начал В.Г. и, помолчав, продолжил: - Вы меня извините, что я приведу эти слова по-немецки, потому что я привык читать Евангелие на этом языке. Христос сказал: "Das ist Mein Leib!""*
---------------------------------------------
* Сие есть Тело Мое! (нем.)
Он произнес эту фразу с особенной силой, сделав ударение на словах "Das ist (сие есть)"...
Казалось, что украинская ночь с мириадами звезд вторит его словам!
Больше никогда не возникал у меня подобный вопрос.
На следующий день, придя к папе в больницу, я застала там В.Г. О чем они говорили, не знаю, но, по-видимому, речь шла о религии. "Ты не сумеешь убедить меня, Витя, - говорил папа. - За всю жизнь никто не мог убедить меня в этом, как никто не мог убедить и в противном". - "Слава Богу, что никто, по крайней мере, не мог убедить тебя в противном", - сказал В.Г.
Следующий раз мы увиделись с В.Г. через 7 лет. Это была наша последняя встреча. В.Г. тогда был уже тяжело болен. Он страдал приступами астмы и мог засыпать только сидя в кресле, да и то ненадолго.
В августе 1936 года В.Г. ехал в Ленинград для того, чтобы собрать материал для диссертации. По характеру своей работы он не мог отказаться от защиты. Это его тяготило.
"Немного уже осталось жить, - говорил он. - Хотелось бы употребить остающееся время на то, чтобы помочь людям прийти к Богу, а не на научные занятия".
В.Г. ехал с женой и внуком. Маленький Игорь был очень нервным ребенком, требовал непрерывного внимания и мог оставаться спокойным только тогда, когда ему что-нибудь читали вслух.
Для меня приезд В.Г., как всегда неожиданный, в то время имел исключительное значение и был одним из многих видимых доказательств помощи Божией. Я готовилась к принятию крещения и едва ли не самым трудным в этот момент была для меня какая-то оторванность внутренней линии жизни от жизни внешней. Я чувствовала и понимала, что те изменения, которые мне предстоят, не могут ограничиться сферой субъективных переживаний, но касаются всей жизни, а потому так велика была потребность проложить мост между внешним и внутренним, сделать для себя вполне реальными те события, которые до сих пор касались как бы только внутренней жизни.
Между тем я не имела возможности поговорить обо всем ни с кем из тех людей, которые знали меня прежде, которые знали жизнь нашей семьи. Именно таким человеком был В.Г. Я решила во что бы то ни стало добиться возможности поговорить с ним наедине.
Днем В.Г. с семьей был у Леночки на даче. Бабушка и дедушка все время возились с внуком. Обстановка для разговоров была неподходящая. К вечеру уехали в Москву. Я поехала вместе с ними. В поезде М.М. читала вслух Игорю для того, чтобы удержать его на месте. Я прямо обратилась к В.Г.:
"У меня к Вам большая просьба. Мне необходимо поговорить с Вами сегодня по чрезвычайно важному для меня вопросу". Я сама удивилась своей смелости, но поступить иначе я не могла. В.Г. казался смущенным и взволнованным. По своей исключительной скромности он никогда не давал советов, не брал на себя решения каких-либо затруднительных вопросов.
- А что же я? Что я могу? - как бы извиняясь говорил он.
- Мне ничего не нужно, - сказала я, стараясь его успокоить, - мне нужно только узнать Ваше отношение.
В.Г. все же не мог успокоиться, и когда мы были уже в московской квартире, спросил у меня, к какой области относится тот вопрос, о котором я хочу с ним говорить.
- К области религии, - сказала я.
- У Вас есть какие-нибудь сомнения? - спросил он.
- Нет, - ответила я, - напротив.
На этом разговор прервался.
Вечером собрались родственники и знакомые, всем хотелось побеседовать с В.Г.
Я сказала папе, что мне необходимо поговорить с В.Г. наедине. Папа, как всегда, ни о чем не расспрашивал. Когда все разошлись, я прямо обратилась к В.Г., стараясь изложить все возможно более кратко: "В течение 20 лет, изредка встречаясь с Вами, мы вели беседы на одни и те же темы. Много этапов пройдено за это время, и сейчас я стою перед возможностью, а быть может, и необходимостью принять крещение. Мне очень хотелось бы знать Ваше отношение к этому вопросу", - сказала я.
В.Г. задумался. Его густые брови сдвинулись еще ближе. Мне казалось, что он медлит с ответом...
"Я очень рад, - сказал он наконец. - Как христианин я очень рад. Я предполагал, особенно сегодня, когда я читал у вас эту книгу (он имел в виду "Исповедь" блаженного Августина). Только как Яша? Ему будет это тяжело". (В.Г. очень любил папу.)
"Сейчас никто ничего не должен знать, - сказала я, - а впоследствии папа поймет".
- В прежние времена, - сказал В.Г., - некоторые принимали крещение для того, чтобы приобрести житейские преимущества, а теперь...
- Теперь можно все потерять, - докончила я.
- Именно так, - согласился В.Г.
В.Г. опять задумался и затем начал говорить, как бы продолжая свои мысли.
- Если Вы так верите в Христа, что хотите присоединиться к Его Церкви...
Я была очень обрадована тем, что В.Г. подошел к вопросу о Церкви не как протестант, а как христианин. (Еще раньше он как-то говорил мне: "Я во многом не согласен с Лютером".)
В.Г. еще многое говорил мне в тот вечер. Он говорил о том, что он считает самым главным в христианстве: о крестной Жертве Спасителя, об Искуплении. Он говорил также о том, что никогда нельзя откладывать покаяния.