Страница:
Многие японские бренды происходят от фамилии их основателей. Таковы «Мазда» (упрощённое для европейского слуха и языка «Мацуда»), «Тойота» (первоначально – «Тойода», так звали отца великой марки – Сакиши Тойода), «Хонда», «Сузуки». Вроде бы примитивно. Но, переведя эти фамилии на русский, мы попадаем в волшебный мир японской поэзии. Оказывается, «Мазда» означает «сосновое поле», «Тойота» – «обильное поле» (вроде нашей «Нивы»), «Хонда» – «восходящее поле». «Сузуки» переводится как «колокол на дереве». Более оригинальна история бренда «Субару». Это японское название звёздного скопления Плеяды – отсюда и звёздочки на соответствующей эмблеме. «Ниссан» означает «принадлежащий солнцу». Одновременно это сокращение от «ниппон сангё» – «японская промышленность». «Дайхатсу» – нечто «великое», или «начало», или «производство». Вообще в толковании японских брендов часты разночтения, что связано со спецификой азиатского иероглифического языка, поэтому здесь я не настаиваю на бесспорности толкований. «Исузу» – «пятьдесят колоколов», происходит от названия реки Исудзугавы. «Мицубиси» означает «три бриллианта» или «три водяных ореха», что отражено в эмблеме фирмы – соцветии красных ромбиков. Куда до поэтичной Азии рациональной Европе с её «ВАЗом» или аналогичным «БМВ» – скучнейшим «Баварским моторным заводом»!
Догнав и перегнав Америку, японцы затеяли широкое наступление на рынки Старого и Нового света. Сначала, ещё в 60-х, стартовала подгонка названий многочисленных японских моделей под евростандарты. Требований было два: чтобы европеец легко читал и произносил наименование и чтобы оно не означало ничего неприличного на его родном языке (сейчас этот же этап проходят китайцы, начав избавляться от иероглифов на багажниках своих авто). «Тойота» взяла курс прежде всего на английскую лексику (например, «Лэнд Крузер» – «сухопутный крейсер»), «Хонда» предпочла итальянскую («Домани» – «завтра»), «Мазда» сделала ставку на общепонятные цифровые или столь же интернациональные словесные («Фамилия», «Капелла») обозначения. Бросается в глаза обилие тойотовских моделей с буквами «c» и «r» в названиях: Corolla, Corona, Carina, Camry, Ceres, Crown, Chaser, Coaster, Corsa, Cresta и т. д. Предположительно это связано с тем, что названия моделей, по замыслу японских нейролингвистических программистов, должны были ассоциироваться с английским car – автомобиль. Меломаны с «Хонды» вооружились музыкальной терминологией: Aria, Accord, Prelude, Ballade, Concerto, да и наш Fit, недавно вышедший на первое место по угоняемости во Владивостоке в абсолютных цифрах, в евроверсии известен как Jazz.
Порой названия давались автомобилям в соответствии с врунгелевским принципом «как вы яхту назовёте». Иногда, напротив, именем машины становилось случайно обнаруженное подходящее сочетание букв и звуков. Так вышло с Toyota Ipsum (данное латинское слово не несёт никакой активной нагрузки, означая что-то вроде «себя» или «само»; евро-издание этого же семейного вэна с тремя рядами сидений – Toyota Picnic – названо куда более концептуально). Иные названия не требуют перевода – Mitsubishi Mirage, Nissan Leopard, Suzuki Samurai, Honda Odyssey, Toyota Cavalier. С другими не разберёшься без англо-франко-испано-итальянского словаря. Известная всей планете «Королла» – это, оказывается, «венчик», а «Харриер» – «гончая» (с левым рулём наш великолепный Хорёк превращается в невнятный Lexus RX-300). Прадик – Land Cruiser Prado, light-версия взрослого крузака, – получил своё имя от неких «лугов». Благородная Honda Rafaga оказалась «молнией», забавный крошечный автобусик Subaru Domingo, похожий на собачку экзотической декоративной породы, – испанским «воскресеньем». Мускулистый джипик Suzuki Escudo – надёжным «щитом», вальяжная Toyota Cresta – «гребнем», а Toyota Sera – «вечером». В имени «Марка-2», легендарного маркушника, марковника и марчелло, излюбленного средства передвижения бандитской пехоты ранних 90-х… Здесь мне не удержаться от отступления.
Toyota Mark II дал имя целому семейству маркообразных, к которым относят, кроме самого «Марка», ближайших родственников этого славного авто – «Кресту» и «Чайзера». Особое место в дальневосточной мифологии занимает маркчерностой, выпускавшийся, кажется, с 1984 по 1988 год. Задние боковые стёкла у этих «Марков» действительно завершались кузовной стойкой чёрного цвета, притом что сам автомобиль был бел. Черностоечный маркушник, заднеприводный комфортабельный седан-чемодан с мощным шестицилиндровым бензиновым двигателем, о котором никто никогда не сказал плохого слова, – этих ветеранов лихого времени я встречаю на дорогах всё реже. Видя черностой сегодня, с опаской заглядываю внутрь. Мне кажется, что в нём до сих пор ездит поседевшая братва в «адидасах» и коже или вечно молодые призраки погибших бандитов, подобные экипажу «Летучего голландца». Реальность прозаичнее. Если позволяет тонировка, я вижу за рулём когда-то грозного аппарата или дедка, которому не на что сменить одряхлевшую машину (к тому же вопрос собственного одряхления волнует его гораздо сильнее), или юношу, накопившего на первый автомобиль символическую сумму и купившего его у такого же дедка. Заметив черностой, я забываю, куда ехал. Верчу головой, подгазовываю, чтобы его догнать, или, наоборот, притормаживаю. Облизываю глазами гордые, давно устаревшие и уже начавшие приобретать почтенные черты антиквариата линии. Чёрные стойки, давшие машине второе имя, остро вырубленный капот, не повторённые нигде после стопари… Я не успел поездить на нём в ту эпоху, когда черностои были свежими и беспробежными. Я хочу купить себе такой сегодня – пока они ещё живы, пока их коленчатые валы ещё вертятся. Любоваться, доводить до ума, касаться нежно. Неплохо бы фотографировать возле него полуодетых девушек. Должно получиться здорово – наш вызов гламуру, к тому же с налётом бандитско-дальневосточной романтики. Я не один такой. Существуют целые сайты, посвящённые исключительно черностоям.
Так вот, в имени великолепного «Марка» зафиксировано его происхождение от отличной, но всё же плебейской «Тойоты-Короны». Когда-то будущий «маркушник» звался Corona Mark II, то есть попросту «Корона второго типа». По мере отпочковывания «Марка» от своей скромной прародительницы первое слово отпало. Так родился славный Mark II, в начале нового века превратившийся в Mark X, что окончательно упразднило содержавшийся до тех пор в его названии намёк на некую вторичность. Бабушка «Марка» – передне– или полноприводный седан среднего класса Corona – постепенно мутировала в Corona Premio, в итоге превратившись просто в Premio.
Не все названия могут похвастаться ясностью этимологии. Среди знатоков не утихают споры о точном переводе последнего слова в имени полноприводного «универсала» Toyota Sprinter Carib, а также названия другого сарая того же производителя – Caldina. Назвав младшего брата известного внедорожника Pajero Io, японцы, возможно, имели в виду спутник Юпитера. По-русски название приобрело совсем другой и снайперски точный смысл: «и. о. Паджеро», то есть исполняющий обязанности Mitsubishi Pajero – взрослого джипа по сравнению с уменьшенным Io.
Те, кто знаком с японской автопромышленностью только по официальным автосалонам, не представляют себе многообразия внутреннего парка этой страны, излившегося на дальневосточные окраины России. Вероятно, на японских автозаводах имеются специальные сотрудники, занятые сугубо придумыванием названий. Я с удовольствием поработал бы в таком отделе и придумал бы японцам какие-нибудь «Сузуки-Палтус» или «Тойоту-Камбалу».
Сомневаюсь, что такие специалисты были на советских профильных предприятиях. В силу скудости модельного ряда в них и не было особой надобности. Весь «креатив» уходил в другую продукцию. В «Грады», «Вепри», «Грачи», «Касатки», «Тополи», «Колибри», «Незабудки», «Валы», «Багиры», «Печенеги», «Чёрные акулы» – иногда грозные, иногда нежно-поэтичные и от этого ещё более жуткие наименования различных приспособлений для ведения войны. Советскому человеку не были нужны ни 200 сортов колбасы (светлый перестроечный идеал), ни столько же разновидностей автомобилей. Самую большую массовую легковую машину назвали «Волгой». Самую маленькую – «Окой». Логика не прослеживается: Ока – река тоже немаленькая. «Кама» досталась складному велосипеду из моего детства. Другим великом был «Уралец», тогда как «Урал» – огромный военный грузовик. Его волжский собрат, «ГАЗ-66», так и остался номерным, без собственного имени. Народ исправил упущение конструкторов и нарёк «шестьдесят шестой» шишигой – скорее по созвучию, чем в честь персонажа древних мифов наших предков, у которых шишигой называлось маленькое горбатое существо женского рода, обитающее в камышах. То же самое произошло и с козликом (бобиком), и с буханкой (таблеткой) – УАЗовскими джипом и микроавтобусом.
Проведя европеизацию названий конкретных моделей (и проявив в некоторых случаях особую гибкость; например, для продажи в испаноговорящих странах внедорожника «Паджеро» его пришлось переименовать в «Монтеро», ибо Pajero по-испански означает нечто непотребное), японцы задумались и над самими марками. Требовалось создать ряд специальных ответвляющихся брендов, которые бы звучали не слишком по-японски. «Тойота» придумала себе «Лексус». Удачное слово – в нём слышатся и люкс, и секс, и уксус, и лексика, и что-то из Генри Миллера. Но привычное, почти домашнее очарование старой доброй «Тойоты» и даже изначальной «Тойоды», символом которой избрали две стилизованные петли, до сих пор красующиеся на решётках радиаторов и багажниках (фирма начинала с выпуска ткацких станков), из глянцевого «Лексуса» ушло. «Хонда» породила «Акуру» – очень хорошо, в этом слове спрятаны и японская сакура, и европейская аккуратность.
В «Инфинити» – «бесконечности», отпочковавшейся от «Ниссана», – ничего японского уже не осталось. Правда, само слово «Ниссан» теоретически вполне могло появиться и в европейском языке. Чего не скажешь о почвеннических «Дайхатсу», «Мицубиси» и «Мицуоке» (последняя звучит как гибрид «Мицубиси» и нашей «Оки» – мутант из кошмарного сновидения автоконструктора).
Не буду утверждать, впрочем, что только магия звучания этих названий сделала из меня фаната автомобилизма. Возможно, всё было проще. Мы с друзьями поехали к морю, и из нас четверых машины не было только у меня. Ранее данный факт меня нисколько не смущал, хотя мне было уже двадцать три года и, следовательно, я уже пять лет мог рассекать по Владивостоку на законных основаниях. Но тут что-то щёлкнуло. Через несколько дней я записался на курсы вождения, около месяца спустя получил права, а на следующий день после этого купил машину.
Её состояние называлось «сел и поехал». Так я и поступил.
Глава третья
1
2
Догнав и перегнав Америку, японцы затеяли широкое наступление на рынки Старого и Нового света. Сначала, ещё в 60-х, стартовала подгонка названий многочисленных японских моделей под евростандарты. Требований было два: чтобы европеец легко читал и произносил наименование и чтобы оно не означало ничего неприличного на его родном языке (сейчас этот же этап проходят китайцы, начав избавляться от иероглифов на багажниках своих авто). «Тойота» взяла курс прежде всего на английскую лексику (например, «Лэнд Крузер» – «сухопутный крейсер»), «Хонда» предпочла итальянскую («Домани» – «завтра»), «Мазда» сделала ставку на общепонятные цифровые или столь же интернациональные словесные («Фамилия», «Капелла») обозначения. Бросается в глаза обилие тойотовских моделей с буквами «c» и «r» в названиях: Corolla, Corona, Carina, Camry, Ceres, Crown, Chaser, Coaster, Corsa, Cresta и т. д. Предположительно это связано с тем, что названия моделей, по замыслу японских нейролингвистических программистов, должны были ассоциироваться с английским car – автомобиль. Меломаны с «Хонды» вооружились музыкальной терминологией: Aria, Accord, Prelude, Ballade, Concerto, да и наш Fit, недавно вышедший на первое место по угоняемости во Владивостоке в абсолютных цифрах, в евроверсии известен как Jazz.
Порой названия давались автомобилям в соответствии с врунгелевским принципом «как вы яхту назовёте». Иногда, напротив, именем машины становилось случайно обнаруженное подходящее сочетание букв и звуков. Так вышло с Toyota Ipsum (данное латинское слово не несёт никакой активной нагрузки, означая что-то вроде «себя» или «само»; евро-издание этого же семейного вэна с тремя рядами сидений – Toyota Picnic – названо куда более концептуально). Иные названия не требуют перевода – Mitsubishi Mirage, Nissan Leopard, Suzuki Samurai, Honda Odyssey, Toyota Cavalier. С другими не разберёшься без англо-франко-испано-итальянского словаря. Известная всей планете «Королла» – это, оказывается, «венчик», а «Харриер» – «гончая» (с левым рулём наш великолепный Хорёк превращается в невнятный Lexus RX-300). Прадик – Land Cruiser Prado, light-версия взрослого крузака, – получил своё имя от неких «лугов». Благородная Honda Rafaga оказалась «молнией», забавный крошечный автобусик Subaru Domingo, похожий на собачку экзотической декоративной породы, – испанским «воскресеньем». Мускулистый джипик Suzuki Escudo – надёжным «щитом», вальяжная Toyota Cresta – «гребнем», а Toyota Sera – «вечером». В имени «Марка-2», легендарного маркушника, марковника и марчелло, излюбленного средства передвижения бандитской пехоты ранних 90-х… Здесь мне не удержаться от отступления.
Toyota Mark II дал имя целому семейству маркообразных, к которым относят, кроме самого «Марка», ближайших родственников этого славного авто – «Кресту» и «Чайзера». Особое место в дальневосточной мифологии занимает маркчерностой, выпускавшийся, кажется, с 1984 по 1988 год. Задние боковые стёкла у этих «Марков» действительно завершались кузовной стойкой чёрного цвета, притом что сам автомобиль был бел. Черностоечный маркушник, заднеприводный комфортабельный седан-чемодан с мощным шестицилиндровым бензиновым двигателем, о котором никто никогда не сказал плохого слова, – этих ветеранов лихого времени я встречаю на дорогах всё реже. Видя черностой сегодня, с опаской заглядываю внутрь. Мне кажется, что в нём до сих пор ездит поседевшая братва в «адидасах» и коже или вечно молодые призраки погибших бандитов, подобные экипажу «Летучего голландца». Реальность прозаичнее. Если позволяет тонировка, я вижу за рулём когда-то грозного аппарата или дедка, которому не на что сменить одряхлевшую машину (к тому же вопрос собственного одряхления волнует его гораздо сильнее), или юношу, накопившего на первый автомобиль символическую сумму и купившего его у такого же дедка. Заметив черностой, я забываю, куда ехал. Верчу головой, подгазовываю, чтобы его догнать, или, наоборот, притормаживаю. Облизываю глазами гордые, давно устаревшие и уже начавшие приобретать почтенные черты антиквариата линии. Чёрные стойки, давшие машине второе имя, остро вырубленный капот, не повторённые нигде после стопари… Я не успел поездить на нём в ту эпоху, когда черностои были свежими и беспробежными. Я хочу купить себе такой сегодня – пока они ещё живы, пока их коленчатые валы ещё вертятся. Любоваться, доводить до ума, касаться нежно. Неплохо бы фотографировать возле него полуодетых девушек. Должно получиться здорово – наш вызов гламуру, к тому же с налётом бандитско-дальневосточной романтики. Я не один такой. Существуют целые сайты, посвящённые исключительно черностоям.
Так вот, в имени великолепного «Марка» зафиксировано его происхождение от отличной, но всё же плебейской «Тойоты-Короны». Когда-то будущий «маркушник» звался Corona Mark II, то есть попросту «Корона второго типа». По мере отпочковывания «Марка» от своей скромной прародительницы первое слово отпало. Так родился славный Mark II, в начале нового века превратившийся в Mark X, что окончательно упразднило содержавшийся до тех пор в его названии намёк на некую вторичность. Бабушка «Марка» – передне– или полноприводный седан среднего класса Corona – постепенно мутировала в Corona Premio, в итоге превратившись просто в Premio.
Не все названия могут похвастаться ясностью этимологии. Среди знатоков не утихают споры о точном переводе последнего слова в имени полноприводного «универсала» Toyota Sprinter Carib, а также названия другого сарая того же производителя – Caldina. Назвав младшего брата известного внедорожника Pajero Io, японцы, возможно, имели в виду спутник Юпитера. По-русски название приобрело совсем другой и снайперски точный смысл: «и. о. Паджеро», то есть исполняющий обязанности Mitsubishi Pajero – взрослого джипа по сравнению с уменьшенным Io.
Те, кто знаком с японской автопромышленностью только по официальным автосалонам, не представляют себе многообразия внутреннего парка этой страны, излившегося на дальневосточные окраины России. Вероятно, на японских автозаводах имеются специальные сотрудники, занятые сугубо придумыванием названий. Я с удовольствием поработал бы в таком отделе и придумал бы японцам какие-нибудь «Сузуки-Палтус» или «Тойоту-Камбалу».
Сомневаюсь, что такие специалисты были на советских профильных предприятиях. В силу скудости модельного ряда в них и не было особой надобности. Весь «креатив» уходил в другую продукцию. В «Грады», «Вепри», «Грачи», «Касатки», «Тополи», «Колибри», «Незабудки», «Валы», «Багиры», «Печенеги», «Чёрные акулы» – иногда грозные, иногда нежно-поэтичные и от этого ещё более жуткие наименования различных приспособлений для ведения войны. Советскому человеку не были нужны ни 200 сортов колбасы (светлый перестроечный идеал), ни столько же разновидностей автомобилей. Самую большую массовую легковую машину назвали «Волгой». Самую маленькую – «Окой». Логика не прослеживается: Ока – река тоже немаленькая. «Кама» досталась складному велосипеду из моего детства. Другим великом был «Уралец», тогда как «Урал» – огромный военный грузовик. Его волжский собрат, «ГАЗ-66», так и остался номерным, без собственного имени. Народ исправил упущение конструкторов и нарёк «шестьдесят шестой» шишигой – скорее по созвучию, чем в честь персонажа древних мифов наших предков, у которых шишигой называлось маленькое горбатое существо женского рода, обитающее в камышах. То же самое произошло и с козликом (бобиком), и с буханкой (таблеткой) – УАЗовскими джипом и микроавтобусом.
Проведя европеизацию названий конкретных моделей (и проявив в некоторых случаях особую гибкость; например, для продажи в испаноговорящих странах внедорожника «Паджеро» его пришлось переименовать в «Монтеро», ибо Pajero по-испански означает нечто непотребное), японцы задумались и над самими марками. Требовалось создать ряд специальных ответвляющихся брендов, которые бы звучали не слишком по-японски. «Тойота» придумала себе «Лексус». Удачное слово – в нём слышатся и люкс, и секс, и уксус, и лексика, и что-то из Генри Миллера. Но привычное, почти домашнее очарование старой доброй «Тойоты» и даже изначальной «Тойоды», символом которой избрали две стилизованные петли, до сих пор красующиеся на решётках радиаторов и багажниках (фирма начинала с выпуска ткацких станков), из глянцевого «Лексуса» ушло. «Хонда» породила «Акуру» – очень хорошо, в этом слове спрятаны и японская сакура, и европейская аккуратность.
В «Инфинити» – «бесконечности», отпочковавшейся от «Ниссана», – ничего японского уже не осталось. Правда, само слово «Ниссан» теоретически вполне могло появиться и в европейском языке. Чего не скажешь о почвеннических «Дайхатсу», «Мицубиси» и «Мицуоке» (последняя звучит как гибрид «Мицубиси» и нашей «Оки» – мутант из кошмарного сновидения автоконструктора).
Не буду утверждать, впрочем, что только магия звучания этих названий сделала из меня фаната автомобилизма. Возможно, всё было проще. Мы с друзьями поехали к морю, и из нас четверых машины не было только у меня. Ранее данный факт меня нисколько не смущал, хотя мне было уже двадцать три года и, следовательно, я уже пять лет мог рассекать по Владивостоку на законных основаниях. Но тут что-то щёлкнуло. Через несколько дней я записался на курсы вождения, около месяца спустя получил права, а на следующий день после этого купил машину.
Её состояние называлось «сел и поехал». Так я и поступил.
Глава третья
Чрево Владивостока
Владивосток далеко, но ведь это город-то нашенский.
В.И. Ленин, из выступления на пленуме Моссовета, 1922
1
– Отчество-то зачем, Андрей?
– А я вас очень уважаю. Видите – и место всегда стараюсь выбрать получше.
Грубая лесть, а всё равно приятно. Странный народ – стояночники (или кто они сейчас – какие-нибудь «паркинг-менеджеры»?). За несколько лет своего автомобилизма я сменил во Владивостоке немало мест обитания, возле каждого из которых приходилось отыскивать более или менее цивилизованное место для ночёвки машины. Держать авто под окном, как делают некоторые, я избегал, боясь не столько того, что снимут оптику или открутят колёса, сколько собственного нервничанья.
В некоторых районах города стоянок было достаточно. В других их остро не хватало, что порождало, как потом писалось в административных протоколах, «стихийные парковки на придомовых территориях». Сервис здесь ограничивался наличием странноватого молодого человека, который собирал с приезжающих деньги и обещал присматривать за машинами ночью. Иногда и в самом деле присматривал.
Меня всегда забавлял механизм ценообразования в сфере стояночного бизнеса, который проще всего охарактеризовать как «потолочный»: тарифы брались с потолка, не поддаваясь логическому объяснению. За джипы почему-то брали больше, чем за легковые, хотя иная легковушка занимала места в полтора раза больше, чем компактный внедорожник (да и критерии отнесения автомобиля к дворянскому семейству джипов различались от стоянки к стоянке). Возможно, так проявлялось остаточное влияние устаревшего стереотипа начала 90-х о том, что у владельца джипа много денег.
Сами сотрудники стоянок вызывали интерес антропологического свойства. Практически в любом из них я немедленно обнаруживал какие-либо закидоны, самыми безобидными из которых были банальное пьянство, медлительность или травокурство (невинная забава для региона, где кусты южноманьчжурской конопли встречаются не только на огородах, но и прямо в центре города или на балконе вместо фикуса). Скоро я перестал удивляться этим профессиональным особенностям стояночников, уяснив, что более или менее адекватный человек трудоспособного возраста и вида работать охранником на стоянку не пойдёт. Наибольшую тревогу у меня стали вызывать как раз нормальные с виду труженики стояночного фронта. Почему здоровый нестарый мужик, с живыми лицом, речью и реакциями, даже с видимыми организаторскими задатками, подвизается на такой неквалифицированной и, по-видимому, низкооплачиваемой работе? Не студент голодный, не пенсионер нищий, не гастарбайтер бесправный?
Но других стоянок у нас не было.
Андрей казался мне хорошим стояночником, почти исключением. Между сорока и пятью-десятью, довольно высокий, смугло-цыганистое лицо, всегда аккуратно одетый. Иногда бывал нетрезв, но приветлив. И действительно всегда, даже глубокой ночью, находил для моего автомобиля место, хотя избытком площадей та стоянка не страдала.
Особенность Андрея была в другом. Войдя в доверие к клиентам, – а он всегда старался установить человеческий контакт, не довольствуясь чисто деловым, – Андрей начинал эксплуатировать эти приязненные отношения. Эксплуатация заключалась в том, что он умолял, ссылаясь на бессердечного «хозяина» и некий «план», заплатить за очередной месяц на несколько дней раньше. Закончилось всё тем, что он взял у меня взаймы тысячу рублей (потом выяснилось, что не только у меня) и исчез.
После этого я видел его только раз, и то по телевизору. В одной из тех передач, которые демонстрируют искорёженные в авариях кузова машин и трупы найденных в лесополосе или канализационном люке бомжей. Как следовало из комментариев, Андрея повязали менты на попытке выставить чью-то квартиру.
– А я вас очень уважаю. Видите – и место всегда стараюсь выбрать получше.
Грубая лесть, а всё равно приятно. Странный народ – стояночники (или кто они сейчас – какие-нибудь «паркинг-менеджеры»?). За несколько лет своего автомобилизма я сменил во Владивостоке немало мест обитания, возле каждого из которых приходилось отыскивать более или менее цивилизованное место для ночёвки машины. Держать авто под окном, как делают некоторые, я избегал, боясь не столько того, что снимут оптику или открутят колёса, сколько собственного нервничанья.
В некоторых районах города стоянок было достаточно. В других их остро не хватало, что порождало, как потом писалось в административных протоколах, «стихийные парковки на придомовых территориях». Сервис здесь ограничивался наличием странноватого молодого человека, который собирал с приезжающих деньги и обещал присматривать за машинами ночью. Иногда и в самом деле присматривал.
Меня всегда забавлял механизм ценообразования в сфере стояночного бизнеса, который проще всего охарактеризовать как «потолочный»: тарифы брались с потолка, не поддаваясь логическому объяснению. За джипы почему-то брали больше, чем за легковые, хотя иная легковушка занимала места в полтора раза больше, чем компактный внедорожник (да и критерии отнесения автомобиля к дворянскому семейству джипов различались от стоянки к стоянке). Возможно, так проявлялось остаточное влияние устаревшего стереотипа начала 90-х о том, что у владельца джипа много денег.
Сами сотрудники стоянок вызывали интерес антропологического свойства. Практически в любом из них я немедленно обнаруживал какие-либо закидоны, самыми безобидными из которых были банальное пьянство, медлительность или травокурство (невинная забава для региона, где кусты южноманьчжурской конопли встречаются не только на огородах, но и прямо в центре города или на балконе вместо фикуса). Скоро я перестал удивляться этим профессиональным особенностям стояночников, уяснив, что более или менее адекватный человек трудоспособного возраста и вида работать охранником на стоянку не пойдёт. Наибольшую тревогу у меня стали вызывать как раз нормальные с виду труженики стояночного фронта. Почему здоровый нестарый мужик, с живыми лицом, речью и реакциями, даже с видимыми организаторскими задатками, подвизается на такой неквалифицированной и, по-видимому, низкооплачиваемой работе? Не студент голодный, не пенсионер нищий, не гастарбайтер бесправный?
Но других стоянок у нас не было.
Андрей казался мне хорошим стояночником, почти исключением. Между сорока и пятью-десятью, довольно высокий, смугло-цыганистое лицо, всегда аккуратно одетый. Иногда бывал нетрезв, но приветлив. И действительно всегда, даже глубокой ночью, находил для моего автомобиля место, хотя избытком площадей та стоянка не страдала.
Особенность Андрея была в другом. Войдя в доверие к клиентам, – а он всегда старался установить человеческий контакт, не довольствуясь чисто деловым, – Андрей начинал эксплуатировать эти приязненные отношения. Эксплуатация заключалась в том, что он умолял, ссылаясь на бессердечного «хозяина» и некий «план», заплатить за очередной месяц на несколько дней раньше. Закончилось всё тем, что он взял у меня взаймы тысячу рублей (потом выяснилось, что не только у меня) и исчез.
После этого я видел его только раз, и то по телевизору. В одной из тех передач, которые демонстрируют искорёженные в авариях кузова машин и трупы найденных в лесополосе или канализационном люке бомжей. Как следовало из комментариев, Андрея повязали менты на попытке выставить чью-то квартиру.
2
Ты просишь меня рассказать об огромном, почти необъятном айсберге. Ныряя, насколько хватает воздуха, я пытаюсь установить размеры и формы его подводной части, но никак не могу донырнуть до самого низа.
На заре 90-х автомобиль можно было привезти практически беспошлинно. Правда, только для личного пользования, то есть без права продажи. Это ограничение легко преодолевалось путём «продажи по доверке». Этапным документом стало правительственное постановление 1993 года «О порядке перемещения физическими лицами через таможенную границу РФ…». Теперь за ввоз «японки» приходилось либо платить по «единой ставке» в соответствии с кубатурой двигателя, либо вносить «совокупный таможенный платёж». Однако лётчики, моряки и все, кто в течение полугода работал за границей, могли растаможить автомобиль бесплатно. В результате поголовье моряков и лётчиков расплодилось во Владивостоке до такой степени («Оформляю паспорт моряка…» – пестрели объявлениями газеты и заборы), что спустя какое-то время пришлось вводить пошлину, пусть льготную, и для них.
Страна переживала самые поганые времена. Ненужными оказались целые отрасли и социальные группы. Останавливались производства, умирало сельское хозяйство. В зиму с 1992 на 1993 год на острове Русском, видимом из центра Владивостока, в прямом смысле умирали от голода матросы Тихоокеанского флота. Мы с отцом – учёным, доктором наук, – ловили в Амурском заливе корюшку и продавали её на рынке. В это же самое время в приморскую экономику начали вливаться «японки». Предприимчивые люди быстро поняли, какое это золотое дно – Япония и её прекрасные подержанные машины, которые в силу ряда причин (например, дорожающего год от года техосмотра) дешевеют в несколько раз быстрее, чем стареют. Они дали многим возможность выжить и многим – обогатиться. Разнопрофильный местный флот от рыболовного до научно-исследовательского спешно переориентировался на транспортировку автомобилей, которые буквально гроздьями свешивались с их бортов.
К 1995 году лексика газетных объявлений круто изменилась. Никто уже не менял автомобили на квартиры. Люди стали разбираться в марках машин и их особенностях. Постепенно начал выстраиваться полноценный рынок. «Куплю автомашины 5 экю (так обозначалась таможенная льгота), 90–92, без пробега за 15–18 млн.». «Машина выплачена» – то есть внесены все таможенные платежи. С этими объявлениями на газетной полосе соседствовало полубезумное расписание сеансов в кинотеатрах моего отрочества: «Ниндзя-терминатор», «Хонгиль-дон», «Взрывная бригада против ниндзя», «Киборг-охотник»…
Тогда ещё ввозили автомобили каких-то странных архаичных марок. Вместе с вечными «Короллками», которые благополучно дожили до наших дней, реинкарнировавшись в иные кузовные обличья, на приморские причалы сползали на последних каплях сладкого японского бензина всевозможные «Субару-Джасти», «Исузу-Пиаззы», «Ниссан-Станзы», «Хонды-Сити». Почти все они давно перестали существовать, став для меня частью ушедшего детства. И только самые живучие иногда вдруг попадутся на глаза, вызывая странное ощущение вернувшегося на миг прошлого.
Я могу нарисовать вам карту автомобильного Владивостока. С закрытыми глазами обозначу авторынок, прочерчу Снеговую – целую улицу разборок, укажу барахолочные развалы запчастей на Камской и городок из автомагазинов на Военном шоссе. Подскажу, где можно подобрать подходящую резину или поставить сигналку, а заодно сменить все жижи. Где хорошо разбираются в EFI и какого конкретно мастера нужно там спросить. На Камской вы сможете купить фару, которую прошлой ночью пионеры дёрнули с вашего автомобиля, и что угодно впридачу. Здесь нужно вести себя по-особенному. Спрятать свою интеллигентность. Если вы носите очки – снять их. Лучше быть небритым. Говорить проще – короткими, неправильными, но какими-то очень вескими, у меня так плохо получается, словесными конструкциями. Принять серьёзный, умеренно озабоченный (ни в коем случае не отчаянный, какой бывает у блондинки, если отколупать у её «зайчика» отвёрткой уши – наружные зеркала заднего вида), уверенный вид, как бы говорящий: «Я – пацан реальный, тему просекаю и обладаю».
Неполных двадцать лет назад ничего этого не было. Машин в городе имелось мало, автосервисов – ещё меньше. Автолюбители по старой советской привычке проводили выходные в гаражах. И вдруг появились эти невиданные автомобили. С заморскими, напичканными электроникой мото рамикомфортными, но одновременно более сложными подвесками. С автоматическими коробками передач, которые поначалу не то что разбирать – эксплуатировать побаивались. Не было ни цепочек поставок запчастей из Японии и стран «третьего мира», ни сервисной сети. Местные «левши» вкорячивали в свои «Тойоты» масляные фильтры от «Жигулей» через самопальные, гаражного изготовления переходники. Приспосабливали для «Патролов» ступицы от «Нив». Лили в автоматы и гидрачи непонятные жидкости за неимением фирменных, в бензобаки – ядрёный 76-й, в моторы (сущее варварство) – «жигулёвское» и «камазовское» масло.
Это сейчас любой подросток без запинки объяснит вам, почему у «Субар» свечи менять сложнее, чем у «Тойот», расскажет, что у «ниссановских» двигателей серии QG съедается коррозией именно та площадочка на двигателе, где выбит его номер (чревато проблемами с ГАИ), а на «Эскудо» идеально подходит «бошевский» бензонасос от «десятки» (притом что далеко не каждый местный житель вообще знает, что такое «десятка»). Это сейчас тянутся высокоинтеллектуальные дискуссии о том, что лучше – «полусинтетика» или «синтетика», и с каким именно индексом вязкости, и действительно ли оправдана покупка «платиновых» или «иридиевых» свечей при нашем бензине, и с какой периодичностью делать полную или частичную замену жидкости в автомате. Правда, и машины стали другими. Более навороченными, до отказа нафаршированными множеством электронных устройств, но одновременно – более хрупкими, требовательными и недолговечными. Хитрые вариаторные коробки передач, VTEC-овские и VVTI-ные моторы, уязвимые привода вместо непробиваемых железных мостов, пластмассовые кузовные элементы, джипы без рамы – с обычным, легковым несущим кузовом. Раньше машины были вечными, безотказными и простыми, как старые советские гантели.
Первое десятилетие японской автомобильной экспансии, сопряжённое с одновременным активным демонтажем титанических конструкций Советского Союза, остатки которых до сих пор скрепляют российский континент, к началу нового века сделало Дальний Восток ещё более дальним и специфичным. Если раньше попадавшего в столицу местного жителя дежурно спрашивали о тиграх, гуляющих по улицам, то теперь стали спрашивать исключительно о правом руле, воспринимая новый Владивосток как город «барыг». Житель сегодняшнего Владивостока рождается с баранкой в руках. На каждого беспомощного младенца и ветхого старика приходится по две-три машины, потому что каждый горожанин после или вместо основной работы приторговывает автомобилями. Если внезапно разбудить среднестатистического владивостокца, успешно маскирующегося под дворника, инженера или бухгалтера, он без запинки отбарабанит вам полный расклад по ценам на конкретный автомобиль и вариантам его доставки в любой город России. Западные люди с недоверием выслушивают рассказы о том, что в Приморье за правым рулём сидят не только госавтоинспекторы, но и ученики автошкол. Что возникла целая популяция водителей, которые вообще не умеют ездить на механике, то есть на автомобиле, оборудованном ручной коробкой передач. Кочергу местное большинство оставило фанатам – джиперам-грязелазам да гонщикам-летунам.
Великое дело – автомат! Он способствовал эмансипации женщин, многие из которых боялись овладевать искусством управления автомобилем только из-за наличия механической коробки и сцепления. При нашем кавказском рельефе автомат доставляет немало удобств и мужчинам, особенно в пробках. Он позволяет спокойно разговаривать по телефону, хотя это и запрещено правилами, набирать SMS, расслабленно курить, свесив правую руку с сигаретой в окно, ласкать коленки и бёдра пассажирки… Простодушные безвестные инженеры попали в точку, когда-то обозначив основное рабочее положение селектора автоматической коробки передач во время движения буквой D – то есть drive, «ехать». Автомобили, хлынувшие с открытием границ в порты Дальнего Востока, стали настоящим драйвом этого депрессивного в остальном времени. В Приморье, что неизменно отмечают приезжие, удивительно доброжелательные водители. Здешние гаишники вплоть до последнего времени не обращали внимания на непристёгнутый ремень и до сих пор не штрафуют за невключение ближнего света на загородной трассе.
90-е были временем надежд и дикостей, весёлого коллективного самоубийства и попыток согреться у костра, в который превратился наш дом. Это состояние, приглушенное обезболивающими нефтяными уколами, длится до сих пор. Одновременно «проклятые девяностые» стали расцветом дальневосточной праворульной культуры. Мы стали гордиться японскими машинами так, как будто делаем их сами. В некотором смысле это так и было. Мы сотворяли их, вылавливая из хаоса Японского моря, и гордились ими так же, как рыбак своим уловом.
Первой «зелёнкой» моей жизни было популярное советское лекарство. «Афганцы» и «чеченцы» обогатили наш лексикон другой «зелёнкой». Теперь с их подачи так называют незимний, с листвой, лес. Украинцы, в начале ХХ века массово заселявшие тихоокеанское крыло империи (та же «украина»-окраина, только восточная), из-за чего у многих сегодняшних приморцев именно украинские фамилии, называли юг Дальнего Востока «Зелёным клином» и «Закитайщиной». Сегодня во Владивостоке «Зелёнкой», полностью – «Зелёным углом», именуется крупнейший в России рынок подержанного японского автотранспорта.
Датой официального рождения Зелёнки считается 25 сентября 1993 года. Город привыкал к своей открытости. Рушились заводы, увольнялись из армии офицеры, а автомобилистов и автопродавцов становилось всё больше. Сначала машинами торговали где попало. Потом облюбовали для этого стадион «Строитель», расположенный в оживлённом спальном районе. Жильцы окрестных домов не выдержали постоянного шума, после чего и появилась ставшая знаменитой на всю страну Зелёнка. Именно туда, в отдалённый и непрестижный район Владивостока, выселили разбухавший с каждым днём и шумевший всё громче авторынок. Можно ли было представить себе каких-то двадцать лет назад, что символом, как любят говорить чиновники в праздничных спичах, «восточного форпоста России», где на границе тучи ходят хмуро и где на Тихом океане свой закончили поход, – будет не бравый пограничник Карацупа, не моряк или геолог с однотипными мужественно-обветренными лицами, не пресловутый тигр или даже какой-нибудь минтай, который в пору моего счастливого советского детства вообще не считался за рыбу, а автомобильный секонд-хэнд из Японии?
На заре 90-х автомобиль можно было привезти практически беспошлинно. Правда, только для личного пользования, то есть без права продажи. Это ограничение легко преодолевалось путём «продажи по доверке». Этапным документом стало правительственное постановление 1993 года «О порядке перемещения физическими лицами через таможенную границу РФ…». Теперь за ввоз «японки» приходилось либо платить по «единой ставке» в соответствии с кубатурой двигателя, либо вносить «совокупный таможенный платёж». Однако лётчики, моряки и все, кто в течение полугода работал за границей, могли растаможить автомобиль бесплатно. В результате поголовье моряков и лётчиков расплодилось во Владивостоке до такой степени («Оформляю паспорт моряка…» – пестрели объявлениями газеты и заборы), что спустя какое-то время пришлось вводить пошлину, пусть льготную, и для них.
Страна переживала самые поганые времена. Ненужными оказались целые отрасли и социальные группы. Останавливались производства, умирало сельское хозяйство. В зиму с 1992 на 1993 год на острове Русском, видимом из центра Владивостока, в прямом смысле умирали от голода матросы Тихоокеанского флота. Мы с отцом – учёным, доктором наук, – ловили в Амурском заливе корюшку и продавали её на рынке. В это же самое время в приморскую экономику начали вливаться «японки». Предприимчивые люди быстро поняли, какое это золотое дно – Япония и её прекрасные подержанные машины, которые в силу ряда причин (например, дорожающего год от года техосмотра) дешевеют в несколько раз быстрее, чем стареют. Они дали многим возможность выжить и многим – обогатиться. Разнопрофильный местный флот от рыболовного до научно-исследовательского спешно переориентировался на транспортировку автомобилей, которые буквально гроздьями свешивались с их бортов.
К 1995 году лексика газетных объявлений круто изменилась. Никто уже не менял автомобили на квартиры. Люди стали разбираться в марках машин и их особенностях. Постепенно начал выстраиваться полноценный рынок. «Куплю автомашины 5 экю (так обозначалась таможенная льгота), 90–92, без пробега за 15–18 млн.». «Машина выплачена» – то есть внесены все таможенные платежи. С этими объявлениями на газетной полосе соседствовало полубезумное расписание сеансов в кинотеатрах моего отрочества: «Ниндзя-терминатор», «Хонгиль-дон», «Взрывная бригада против ниндзя», «Киборг-охотник»…
Тогда ещё ввозили автомобили каких-то странных архаичных марок. Вместе с вечными «Короллками», которые благополучно дожили до наших дней, реинкарнировавшись в иные кузовные обличья, на приморские причалы сползали на последних каплях сладкого японского бензина всевозможные «Субару-Джасти», «Исузу-Пиаззы», «Ниссан-Станзы», «Хонды-Сити». Почти все они давно перестали существовать, став для меня частью ушедшего детства. И только самые живучие иногда вдруг попадутся на глаза, вызывая странное ощущение вернувшегося на миг прошлого.
Я могу нарисовать вам карту автомобильного Владивостока. С закрытыми глазами обозначу авторынок, прочерчу Снеговую – целую улицу разборок, укажу барахолочные развалы запчастей на Камской и городок из автомагазинов на Военном шоссе. Подскажу, где можно подобрать подходящую резину или поставить сигналку, а заодно сменить все жижи. Где хорошо разбираются в EFI и какого конкретно мастера нужно там спросить. На Камской вы сможете купить фару, которую прошлой ночью пионеры дёрнули с вашего автомобиля, и что угодно впридачу. Здесь нужно вести себя по-особенному. Спрятать свою интеллигентность. Если вы носите очки – снять их. Лучше быть небритым. Говорить проще – короткими, неправильными, но какими-то очень вескими, у меня так плохо получается, словесными конструкциями. Принять серьёзный, умеренно озабоченный (ни в коем случае не отчаянный, какой бывает у блондинки, если отколупать у её «зайчика» отвёрткой уши – наружные зеркала заднего вида), уверенный вид, как бы говорящий: «Я – пацан реальный, тему просекаю и обладаю».
Неполных двадцать лет назад ничего этого не было. Машин в городе имелось мало, автосервисов – ещё меньше. Автолюбители по старой советской привычке проводили выходные в гаражах. И вдруг появились эти невиданные автомобили. С заморскими, напичканными электроникой мото рамикомфортными, но одновременно более сложными подвесками. С автоматическими коробками передач, которые поначалу не то что разбирать – эксплуатировать побаивались. Не было ни цепочек поставок запчастей из Японии и стран «третьего мира», ни сервисной сети. Местные «левши» вкорячивали в свои «Тойоты» масляные фильтры от «Жигулей» через самопальные, гаражного изготовления переходники. Приспосабливали для «Патролов» ступицы от «Нив». Лили в автоматы и гидрачи непонятные жидкости за неимением фирменных, в бензобаки – ядрёный 76-й, в моторы (сущее варварство) – «жигулёвское» и «камазовское» масло.
Это сейчас любой подросток без запинки объяснит вам, почему у «Субар» свечи менять сложнее, чем у «Тойот», расскажет, что у «ниссановских» двигателей серии QG съедается коррозией именно та площадочка на двигателе, где выбит его номер (чревато проблемами с ГАИ), а на «Эскудо» идеально подходит «бошевский» бензонасос от «десятки» (притом что далеко не каждый местный житель вообще знает, что такое «десятка»). Это сейчас тянутся высокоинтеллектуальные дискуссии о том, что лучше – «полусинтетика» или «синтетика», и с каким именно индексом вязкости, и действительно ли оправдана покупка «платиновых» или «иридиевых» свечей при нашем бензине, и с какой периодичностью делать полную или частичную замену жидкости в автомате. Правда, и машины стали другими. Более навороченными, до отказа нафаршированными множеством электронных устройств, но одновременно – более хрупкими, требовательными и недолговечными. Хитрые вариаторные коробки передач, VTEC-овские и VVTI-ные моторы, уязвимые привода вместо непробиваемых железных мостов, пластмассовые кузовные элементы, джипы без рамы – с обычным, легковым несущим кузовом. Раньше машины были вечными, безотказными и простыми, как старые советские гантели.
Первое десятилетие японской автомобильной экспансии, сопряжённое с одновременным активным демонтажем титанических конструкций Советского Союза, остатки которых до сих пор скрепляют российский континент, к началу нового века сделало Дальний Восток ещё более дальним и специфичным. Если раньше попадавшего в столицу местного жителя дежурно спрашивали о тиграх, гуляющих по улицам, то теперь стали спрашивать исключительно о правом руле, воспринимая новый Владивосток как город «барыг». Житель сегодняшнего Владивостока рождается с баранкой в руках. На каждого беспомощного младенца и ветхого старика приходится по две-три машины, потому что каждый горожанин после или вместо основной работы приторговывает автомобилями. Если внезапно разбудить среднестатистического владивостокца, успешно маскирующегося под дворника, инженера или бухгалтера, он без запинки отбарабанит вам полный расклад по ценам на конкретный автомобиль и вариантам его доставки в любой город России. Западные люди с недоверием выслушивают рассказы о том, что в Приморье за правым рулём сидят не только госавтоинспекторы, но и ученики автошкол. Что возникла целая популяция водителей, которые вообще не умеют ездить на механике, то есть на автомобиле, оборудованном ручной коробкой передач. Кочергу местное большинство оставило фанатам – джиперам-грязелазам да гонщикам-летунам.
Великое дело – автомат! Он способствовал эмансипации женщин, многие из которых боялись овладевать искусством управления автомобилем только из-за наличия механической коробки и сцепления. При нашем кавказском рельефе автомат доставляет немало удобств и мужчинам, особенно в пробках. Он позволяет спокойно разговаривать по телефону, хотя это и запрещено правилами, набирать SMS, расслабленно курить, свесив правую руку с сигаретой в окно, ласкать коленки и бёдра пассажирки… Простодушные безвестные инженеры попали в точку, когда-то обозначив основное рабочее положение селектора автоматической коробки передач во время движения буквой D – то есть drive, «ехать». Автомобили, хлынувшие с открытием границ в порты Дальнего Востока, стали настоящим драйвом этого депрессивного в остальном времени. В Приморье, что неизменно отмечают приезжие, удивительно доброжелательные водители. Здешние гаишники вплоть до последнего времени не обращали внимания на непристёгнутый ремень и до сих пор не штрафуют за невключение ближнего света на загородной трассе.
90-е были временем надежд и дикостей, весёлого коллективного самоубийства и попыток согреться у костра, в который превратился наш дом. Это состояние, приглушенное обезболивающими нефтяными уколами, длится до сих пор. Одновременно «проклятые девяностые» стали расцветом дальневосточной праворульной культуры. Мы стали гордиться японскими машинами так, как будто делаем их сами. В некотором смысле это так и было. Мы сотворяли их, вылавливая из хаоса Японского моря, и гордились ими так же, как рыбак своим уловом.
Первой «зелёнкой» моей жизни было популярное советское лекарство. «Афганцы» и «чеченцы» обогатили наш лексикон другой «зелёнкой». Теперь с их подачи так называют незимний, с листвой, лес. Украинцы, в начале ХХ века массово заселявшие тихоокеанское крыло империи (та же «украина»-окраина, только восточная), из-за чего у многих сегодняшних приморцев именно украинские фамилии, называли юг Дальнего Востока «Зелёным клином» и «Закитайщиной». Сегодня во Владивостоке «Зелёнкой», полностью – «Зелёным углом», именуется крупнейший в России рынок подержанного японского автотранспорта.
Датой официального рождения Зелёнки считается 25 сентября 1993 года. Город привыкал к своей открытости. Рушились заводы, увольнялись из армии офицеры, а автомобилистов и автопродавцов становилось всё больше. Сначала машинами торговали где попало. Потом облюбовали для этого стадион «Строитель», расположенный в оживлённом спальном районе. Жильцы окрестных домов не выдержали постоянного шума, после чего и появилась ставшая знаменитой на всю страну Зелёнка. Именно туда, в отдалённый и непрестижный район Владивостока, выселили разбухавший с каждым днём и шумевший всё громче авторынок. Можно ли было представить себе каких-то двадцать лет назад, что символом, как любят говорить чиновники в праздничных спичах, «восточного форпоста России», где на границе тучи ходят хмуро и где на Тихом океане свой закончили поход, – будет не бравый пограничник Карацупа, не моряк или геолог с однотипными мужественно-обветренными лицами, не пресловутый тигр или даже какой-нибудь минтай, который в пору моего счастливого советского детства вообще не считался за рыбу, а автомобильный секонд-хэнд из Японии?