Островитяне обходились с нами совершенно по-дружески. Они нам не сделали ни малейшего вреда и не причинили никакого беспокойства; но, напротив того, старались нам услуживать, как умели. Сначала я не позволял никому выменивать у них никаких редкостей, дабы тем понудить их приносить к нам более съестных припасов. Но теперь, увидев, что мы от них все получили, чем они расположены были нас снабдить, я дал позволение выменивать у них, кому что угодно. Они охотно расставались со всем своим оружием за наши безделки, кроме дубинок, которые нелегко могли мы от них получить, ибо они делаются из весьма крепкого дерева, казуарина называемого, и на работу коих употребляется много времени.
Мы заметили, что танцы в менах с нами, будучи отменно пристрастны к нарядам, предпочитали блестящие безделки полезным вещам, коих употребление мы им показывали на самом деле.
В 12-м часу ночи ветер сделался тихий, с легкими порывами, прямо от огнедышащей горы, которая от нас была не более как в 5 или 6 милях. Прежде она всякую ночь извергала пламя, а ударов слышно не было, но в сию ночь пламени мы не видали, а слышны были частые глухие звуки, подобные отдаленному грому, и необычайный треск; ветром нанесло на шлюп много самого мелкого пепла и слышен был серный запах, а на рассвете увидели, что из разных мест по отлогостям горы поднимались густые пары. То же самое мы и прежде замечали после всякого дождя.
Теперь мы были совсем готовы к походу; нужное количество дров и воды запасли, каких можно было растений и кореньев, годных в пищу, мы наменяли; а с свиньями и курами они никак расстаться не хотели.
Итак, не имея более надобности здесь оставаться, мы в половине шестого часа утра 31-го числа снялись с якоря и пошли из гавани. Лишь только жители приметили, что мы их оставляем, как вдруг на всех берегах кругом нас раздалось громогласное: «Эввау! Эввау!» Погода скоро стихла и дала Гунаме время приехать к нам со своим сыном и четырьмя или пятью другими товарищами. Подъезжая к шлюпу, они беспрестанно кричали: «Диана! Диана!» – и показывали руками к якорному нашему месту. Но коль скоро приехали близко, то завыли голосом, что-то припевая, и утирали слезы, которые действительно непритворно текли у них из глаз.
Гунама привез мне в гостинец корень ям, в котором весу было 16 ½ фунта. За это мы им дали некоторые подарки, и тогда же шлюп от нашедшего ветра, взяв ход, стал их оставлять. В то время они беспрестанно махали руками, показывая на гавань, а Гунама повторял жалким голосом: «Диана-а! Диана-а! а! Диана!» Такова чувствительность сих островитян: они плакали и кричали вслед за нами, доколе могли мы слышать. Наконец, отстав довольно далеко, воротились назад.
Расставание с новыми нашими приятелями Тихого океана не слишком для нас было огорчительно, хотя слезы и вопли их несколько нас и тронули. Но в самое то время, как мы выходили из залива, с нами случилось несчастие, которое было ближе к сердцу: в 7-м часу умер плотничный наш десятник Иван Савельев от простудной горячки. Он занемог 27-го числа сего месяца, а через четыре дня лишился жизни, быв чрезвычайно здоровым, тучным и сильным человеком. Знание его своей должности, усердие и расторопность, а притом кроткий нрав и отменно хорошее поведение делали его для нас бесценным человеком. Потерю его мы все много чувствовали, и, по неимению более людей его ремесла, должность его я возложил на матроса Филиппа Романова.
Сначала я хотел было на несколько часов остаться в гавани, чтобы похоронить на берегу тело усопшего. Но после рассудил, что нам нельзя было сего сделать тайно от жителей острова, ибо они примечали каждый наш шаг.
В исходе 11-го часа, при умеренном ветре и при ясной погоде, прошли мы на NtO, в расстоянии по глазомеру 6 миль, юго-западную оконечность острова Эмира{152}. Здесь мы взяли пункт нашего отшествия, от которого и стали вести счисление. На сем же месте, с обрядами нашей веры, какие только было можно учинить без священника, и с церемониею по морскому уставу, предали мы бренные останки нашего покойника водам океана на неизмеримой глубине.
Я уже выше сказал, что из новейших мореплавателей один капитан Кук посещал Ново-Гебридские острова. Он в порте Резолюшен пробыл 16 дней в июле и августе 1774 года; бывшие с ним натуралисты Форстеры[31] сделали об острове Тана и его жителях разные замечания, в некоторых из коих я с ними не согласен; другие же мы нашли справедливыми. Я здесь выпишу, что повествует о сих островах младший Форстер и присовокуплю к его замечаниям мои собственные.
О приеме, какой сделали англичанам жители острова Тана, Форстер изъясняется таким образом: «Мы с удовольствием видели, что жители приезжали к нам в своих кану (лодки) со всех сторон залива. Сначала они были в нерешимости и нас опасались, хотя все были вооружены копьями, дубинами и стрелами. Одна или две лодки к нам приблизились и подали нам ям и кокосовый орех, за которые мы их отблагодарили нашими подарками».
Мы имели точно такой же прием, и жители так же были вооружены; один из них дал нам ветвь растения, называемого кава, в знак дружбы и мира, которую я велел привязать на грот ванты, что доставляло им большое удовольствие.
«Число лодок[32] увеличилось до семнадцати; в некоторых из них было по 22 человека, в других же по 10, по 7 и по 5, в самых малых из них находилось по двое; число же всего народа около нас простиралось до 200 человек».
К нам никогда так много лодок не приезжало, и мы ни одной не видали, на которой было бы 22 человека или которая могла бы вместить такое число; напротив того, много находилось таких, в коих было только по одному человеку.
«Мы спустили в воду за кормою сетку с солониною, чтоб вымочить оную к обеду; один из жителей, старик уже, схватил сетку и начал было отвязывать оную; но коль скоро мы на него закричали, то он оставил свое намерение, однако ж в то же самое время другой из них взмахнулся на нас своим копьем, а третий, положа стрелу на лук, прицеливался то в одного, то в другого из наших людей, бывших тогда на деке».
У нас они ничего не украли и не покушались никогда что-либо украсть подле судна. Даже мы не заметили, чтоб они в какое-либо время, пользуясь нашей оплошностью, имели намерение утащить у нас какую-либо вещь, кроме одного случая на берегу, где их было очень много, и один захотел с водяного бочонка обруч унести; а угроз они нам никаких совсем не делали, даже и виду сурового или сердитого не показывали.
«Один из них согласился променять капитану Куку свою булаву на лоскут сукна, которое и подали ему в лодку; но коль скоро он получил сукно, то и не заботился более о исполнении своего обязательства».
С нами они никогда этого не делали. Часто случалось, что, променяв свое оружие, а особенно дубинки, за какую-нибудь безделицу, которая могла их вдруг прельстить, они после жалели и даже приметно было их раскаяние, но никогда не требовали назад промененной вещи и не покушались возвратить оную.
Форстер, говоря о сопротивлении жителей,[33] покушавшихся не выпустить англичан на берег, рассказывает следующее: «Когда капитан Кук велел выпалить из ружья сверх их, то один из жителей, стоя на берегу подле самой воды, был столь отважен и дерзок, что, поворотясь к ним задом, ударил себя ладонью несколько раз по заднице; это есть обыкновенный вызов к бою со всеми народами Южного моря (Тихий океан)».
Когда же мы начали в первый день наливать воду, то жителей было на берегу более тысячи человек. Мы ими были окружены, и все они имели при себе какое-нибудь оружие, однако ж никакой склонности к нападению на нас не показывали и всегда посторонялись или садились, когда мы от них того требовали.
Кук приказал по обеим сторонам пути, ведущего от морского берега к озеру, где он брал пресную воду, вколотить колья и протянуть веревки, оставя дорогу сажен на 25 или на 30 в ширину, по которой его люди могли бы ходить безопасно, ибо жителям он запретил переступать через пределы, веревками означенные. Но я не употреблял сей предосторожности: она мне показалась ненужною.
Кук настоятельно требовал, чтобы они положили свое оружие; некоторые из них повиновались ему, а другие нет. Что принадлежит до нас, то мы от них сего не требовали, потому что сами никогда оружия из рук не выпускали;[34] но жители, после уверившись в миролюбивом нашем расположении, сами свои оружия покидали в кустах и приходили к нам безоружны.
Форстер говорит: «Мы часто просили их променять нам несколько своего оружия; но они никогда не хотели расстаться с оным».
При нас не так было: они променивали нам всякое оружие, какое только имели, коль скоро предлагаемая вещь им нравилась. Сначала одних своих дубинок они не хотели нам уступить, но после и те стали променивать.
«Один из них, – повествует Форстер, – променял нам цилиндрической фигуры кусок алебастру, длиною в 2 дюйма, который он носил вместо украшения в носу; прежде нежели он нам вручил его, вымыл он его в море; а от чистоты ли сие произошло или от чего другого, мы не могли узнать».
Мужчина с острова Тана
Я выменял много таких штук, но жители не были так опрятны и учтивы; ибо, вынув вещь из носу, прямо отдавали в руки, предоставляя самому вымыть, если угодно.
Некоторые из островитян при англичанах плясали и во время пляски грозили им своими копьями; прочие же, спокойно стоя, глядели на пляску. Нам же они от начала до конца никаких угроз не делали и даже виду не подавали, что оружие носят для употребления против нас.
С англичанами некоторые из жителей променялись именами, но нам они не предлагали сего; может быть, краткость времени не позволила нам приобрести в большей степени их дружество.[35]
О наружном виде телосложения жителей острова Тана Форстер говорит следующее: «Они росту среднего, однако ж много есть и таких, которые могут назваться высокими; телосложением статны и несколько тонки; впрочем, некоторые из них плотны и крепки; но таких прекрасных станов, какие столь часто встречаются между народами островов Общества, Дружеских{153} и Маркизских, здесь редко можно видеть. Между танцами я не заметил ни одного тучного человека: все они проворны и чрезвычайно живы и веселы; они имеют открытые черты лица, широкий нос, полные и вообще приятные глаза. Большая часть из них имеют добрую, привлекательную физиономию, хотя, впрочем, есть и такие лица, которые, как и у других народов встречается, означают дурное расположение сердца и злобу».
«Волосы у них черные. Но мы заметили, что у некоторых были русые или рыжеватые волосы: они кудрявы и вообще густы; бороды у них также черные, густые и курчавые. Цвет тела их темно-каштановый, который у некоторых черноват, так что при первом взгляде их тело покажется вымаранным сажею. Кожа у них чрезвычайно мягка: сие самое примечено и у негров. Ходят они почти совершенно нагие; но, следуя общей склонности человеческого рода, они любят носить разные украшения».
Рассматривая жителей острова Тана и сравнивая их с сим описанием, я нашел во всем совершенное сходство и точность, так что мне не остается ничего более прибавить. Скажу только, что нам не удалось видеть ни одного человека, который имел бы хотя несколько злобную физиономию; тоже не заметили мы, чтоб у кого-нибудь из них были русые или рыжие волосы. Еще не согласен я с Форстером в следующем: он говорит, что многие из них имеют опухоль около глаз, что он приписывает некоторым образом привычке их сидеть в дыму. Опухоль сия, по словам Форстера, заставляет их нагибать голову назад, чтоб привести глаза в горизонтальную линию с предметом, который хотят они увидеть. Я, с моей стороны, не мог заметить в них такого недостатка.
Об украшениях сего народа Форстер повествует так: «Волосы убирают они следующим образом: берут столько оных вместе, чтоб они в толщину не превосходили голубиного пера, и обвертывают тонкою ниткой или ленточкой, сделанной из древесной коры, так чтобы на конце остался маленький хохолок. Таким точно образом разделяют и связывают они все волосы на голове, так что у иных бывает по нескольку сот подобных хвостов, имеющих длины 3 или 4 дюйма, которые стоят прямо и торчат во все стороны; когда же волосы длиннее, например 8 и 9 дюймов, тогда хвосты висят по обеим сторонам головы. Большая часть из них носит в волосах тонкую палочку или тростник, около 9 дюймов в длину, которою чешут голову; тростник, украшенный перьями петушьими или совиными, также втыкают в волосы для украшения».
Точно таким образом танцы убирают свои головы, и все, как старые, так и малые, следуют сему обычаю. Знакомец наш старик Гунама и сын его четырнадцатилетний мальчик Ята одинаковым образом убирали волосы; тростник, перьями обвешанный, втыкают часто в волосы также для украшения. Несколько таких тростников мы у них и выменяли. Но я не заметил, чтоб они носили в волосах палочки или тростник для чесания головы, и не видал никогда, чтоб для сего они употребляли какую-нибудь вещь.
Далее Форстер говорит:
«Малое число из них носят также колпаки, сделанные из листа зеленого платана или из травяных матов. Некоторые свивают бороды свои наподобие веревки; но большая часть оставляют их расти в натуральном положении. В хряще между ноздрями обыкновенно прорезывается у них отверстие, в котором носят цилиндрической фигуры камень или кусок тростника в полдюйма толщиною. В ушах также делают они большие дыры, в которые продевают кольца из черепаховой кости или часть белой раковины, 1 дюйм в диаметре и ¾ дюйма в ширину; иногда в одно кольцо продевают и другие, так что делают род цепи. Кругом шеи носят они иногда снурок, к которому привязывают раковину или небольшой цилиндрический кусок зеленого камня, подобного тому, какой часто попадается в Новой Зеландии. На левой руке обыкновенно носят браслет, сделанный из скорлупы кокосового ореха, который бывает или гладкий, выполированный, или с разной резьбой. Некоторые из них носят пояс, похожий на широкую портупею, сделанный из грубой материи, которую они вырабатывают из внутренней коры дерева; цвет пояса обыкновенно темно-коричневый».
«Лица красят разными красками, для чего употребляют красную руду, белую известь и краску, похожую цветом на свинец, мешая их с маслом кокосовых орехов. Впрочем, белый цвет редко у них употребляется, но чаще красят они себе лицо черным и красным, делая по оному в наклонном положении полосы шириною в 2 или 3 дюйма; иногда одним из сих цветов покрыта одна половина лица, а другим другая. Тело же украшают рубцами и прорезами, которые делают по большей части на руках и на животе таким образом: прорезав кожу острой раковиной, прикладывают к оной известное растение, от которого на прорезанных местах, коль скоро они заживут, делаются возвышенные рубцы».
Все вышеописанное, повествуемое Форстером, весьма справедливо; нельзя было точнее описать украшения жителей острова Тана. Наряды их я все выменял, кроме зеленого камня, с которым дикие ни за что не хотели расстаться; я им предлагал ножи, ножницы, огниво, платки и пр., но все без успеха. Надобно думать, что камень сей у них почитается редкостью и что они достают его с большим трудом. А после сего камня черепаховые кольца наиболее между ними в уважении. Красить лицо у них во всеобщем употреблении. Многие из них в первый день нашего знакомства привезли мне в подарок несколько своих красок, совсем приготовленных, о коих говорит Форстер, и хотели, чтоб я выкрасил ими свое лицо; но я, поблагодарив их за услужливость, старался им изъяснить, что краски их поберегу, доколе не возвращусь домой, чтобы там, выкрасив себе лицо, ими пощеголять между своими соотечественниками. Им очень понравились наши краски, которыми они себя марали; увидев себя в зеркало, они приходили от радости в исступление: прыгали, шумели и смеялись.
Потом повествует Форстер, что жители острова Тана мужского пола скрывают ту часть тела, которую стыд заставляет людей скрывать почти во всех странах света, таким же образом, как и жители острова Маликола{154}, то есть они делают из листьев растения, подобного инбирному, остроконечные чехлы, которые, надев на тайную часть, поднимают кверху и привязывают к животу снурком, кругом тела взятым. Описание сие совершенно справедливо, но что Форстер говорит далее, в том, кажется, он ошибается. Вот его слова: «Мальчики, достигнув шестилетнего возраста, уже начинают носить такие чехлы; сие подтверждает и то, что я прежде заметил о жителях Маликолы, а именно: что прикрытие такое они употребляют не от побуждения стыда или благопристойности, но, напротив, вид оного имеет еще совсем противное действие: в каждом жителе Таны или Маликолы, нам казалось, мы видели живое подобие того ужасного божества древних, которое охраняло у них сады и огороды».
На сие я сделаю мое замечание: шестилетних мальчиков я не видал с такими чехлами; даже дети 8 и 10 лет при нас были совсем нагие; но четырнадцатилетние мальчики и более носили чехлы, как и все взрослые мужчины; и я имею очень хорошее доказательство, что они это делают от благопристойности, а не так, как Форстер думает. Однажды, возвращаясь с Хлебниковым и Средним от горячего родника по берегу, мы подошли к толпе островитян, из коих некоторые лишь только после купания вышли из воды и не успели надеть чехлов. Увидев нас, они тотчас тайные свои части зажали руками, потом отошли в сторону и, отворотясь от нас, надели чехлы и пришли опять к нам. Рикорд предлагал одному из них драгоценный для них подарок за такой чехол. Когда он понял совершенно, о чем дело идет, то зажал себе лицо обеими руками, как у нас от стыда делают, засмеялся и побежал прочь.
Оружие, употребляемое танцами, Форстер описывает таким образом:
«Оружие, которое жители Таны беспрестанно при себе имеют, суть: лук и стрелы, булавы, копья и пращи. Молодые люди у них обыкновенно употребляют пращи и стрелы, а пожилые действуют булавами и копьями. Луки их делаются из лучшего дерева, называемого казуарин, – они очень крепки и упруги. Танцы полируют их чрезвычайно хорошо, а может быть, иногда и маслом натирают для содержания в порядке. Стрелы делаются из тростника около 4 футов длиной; для наконечника к стрелам употребляется то же черное дерево, какое и в Маликоле для сего в употреблении; и весь наконечник, который иногда бывает более фута в длину, имеет на двух или трех сторонах зазубрины. Они имеют также стрелы с тремя наконечниками, но сии по большей части употребляются для птиц и рыбы».
«Пращи свои плетут из волокон кокосовых орехов и носят обвивши кругом руки или около поясницы; в середине они шире, и туда кладутся каменья, которые они носят всегда с собой по нескольку в древесном листе. Копья их по большей части делаются из тонких, сучковатых, кривых палок, не более как полдюйма в диаметре и 9 или 10 футов длиною; в толстом их конце они сделаны трехгранными, острием в длину 6 или 8 дюймов, а на каждой грани вырезано 8 или 10 зазубрин. Копья сии бросаются ими очень метко на большое расстояние посредством плетеной веревочки в 4 или 5 дюймов длиною, у которой на одном конце сделана петля, а на другом узел. Они держат копье между большим и указательным пальцами, надев прежде на последний из них петлю веревочки и взяв оную кругом копья выше руки; посредством сей веревочки и наводят они копье в надлежащее направление и бросают с руки».
В сем описании оружия жителей острова Тана сохранена совершенная точность, и мы нашли оное в таком же состоянии, в каком видел их Форстер. Я выменял по нескольку вещей каждого рода; в употреблении их есть небольшая разность между сим описанием и моими замечаниями.
О силе, с каковой сии народы действуют своим оружием, Форстер говорит следующее:
«Я видел, как одно из сих копий было брошено на расстояние 10 или 12 ярдов{155} в кол, имевший 4 дюйма в диаметре: ударило оно с такой силой, что зазубренный конец оного совсем прошел сквозь кол».
Из нас никому не удалось видеть подобного случая. О стрелах же их Форстер говорит, что они на расстояние 8 или 10 ярдов стреляют ими очень метко и с большой силой; но так как они боятся, чтобы не изломать своих луков, то редко натягивают их до самой большой степени, а потому в расстоянии 25 или 30 ярдов стрелы их будут иметь слабое действие и не опасны. Сие замечание, я думаю, очень справедливо.
Еще Форстер об искусстве сих островитян действовать своим оружием говорит следующее:
«Мальчики бегали перед нами и показывали свое искусство в воинских упражнениях. Они бросали каменья в цель пращами с большой точностью и употребляли зеленый тростник или твердые травяные стебли вместо копий. В бросании сих последних они достигли такого совершенства, что никогда не давали промаха, когда метали в какой-нибудь предмет, и умели дать тростинке, которую всякое дуновение ветра могло совратить с пути, столь быстрое стремление и силу, что оная входила более нежели на дюйм в крепчайшие деревья».
Мы никогда не видали такого совершенства в их искусстве действовать оружием, и воля Форстера[36] – а я признаюсь, что последняя часть сего замечания мне кажется очень невероятной.
«Булавы, – продолжает Форстер, – употребляют они для сражения на близкое расстояние, как мы ручное оружие, и всякий взрослый мужчина имеет у себя булаву. Кроме сего употребляют они еще разного рода мелкое оружие. Булавы их четырех или пяти разных форм. Самые дорогие делаются из дерева казуарина, имеют около 4 футов длины, прямы, цилиндрической фигуры, чрезвычайно хорошо выполированы и с обоих концов у них по головяшке; одна из них, за которую они держат булаву рукой, круглая, а другая, коею бьют, имеет фигуру звезды, со многими выдавшимися концами.
Другой род дубинок около 6 футов в длину, которая с одного конца выделана сучками, наподобие корня; сии дубинки делаются из крепкого дерева, имеющего темный цвет. Третий род около 5 футов длины, у коих на конце есть род остроконечного топорика, наподобие треугольника, стоящего в прямом угле с дубинкою. Четвертый во всем походит на предыдущий, с той токмо разностью, что топорики находятся на обоих концах. Напоследок пятый род ручного оружия не что иное есть, как кусок кораллового камня, имеющего около 1 ½ фута длины и 2 дюйма в диаметре; обделан он очень дурно, наподобие цилиндра».
Время никакой перемены не произвело в их оружии. Мы его нашли совершенно сходным с сим описанием и выменяли каждого рода по нескольку штук.
Женщина с острова Тана
Самое дорогое в глазах сих островитян оружие есть большая дубинка, сделанная из дерева казуарина, за которые они всегда просили у нас какие-нибудь вещи, кои отменно им нравились; а часто ни за что не хотели их променять; прочие же отдавали за безделицу.
Форстер говорит, что никто из жителей острова Тана не ходит без оружия; это справедливо. При нас все они были всегда вооружены, старики и десяти – и двенадцатилетние мальчики. Но вероятно очень, что присутствие столь страшных для них гостей, каковы были англичане и мы, заставило их быть осторожными и не покидать оружия.
О женщинах острова Тана Форстер говорит следующее:
«Сегодня мы видели мало женщин, да и те старались быть от нас далеко. Однако ж мы заметили, что они не столь пригожи и гораздо менее ростом, нежели мужчины. У молодых девушек только снурок был повязан к поясу с узеньким фартучком, сделанным из сухой травы, а взрослые имели короткие юбки, из листьев составленные. В ушах у них висело множество колец из черепаховой кости, а ожерелья из раковин висели по грудям. Некоторые из старых женщин имели на головах колпаки из листа платана или из мата; но этот наряд редко был виден.
Женщины и дети были столь чрезмерно боязливы, что если мы только устремляли взоры на них, то они тотчас бежали от нас, чему мужчины очень много смеялись. Мы заметили, что некоторые из них имели веселые лица, но вообще они казались нам печальны и задумчивы».
Сие описание о женщинах и их нарядах совершенно сходно с нашими замечаниями: при нас сначала они также были боязливы и дики, но после мешались в толпах с мужчинами и не боялись нас. Из женщин многие мне казались очень живы, веселы, а мальчики так были смелы, что часто шутили и играли с нами. В другом месте Форстер говорит:
«Надлежит заметить, что все тягости сего утра несли одни только женщины, а мужчины шли с ними, мало о них заботясь; они имели только в руках свое оружие. Из сего следует, что жители острова Тана не пришли еще в то состояние, до которого достигли обитатели островов Общества и Дружеских. Мужчины острова Тана имеют одно общее обыкновение – дурно поступать с женским полом, который они принуждают исправлять все трудные и унизительные работы».
Мы точно то же самое заметили; даже десяти – и двенадцатилетние мальчики часто грозили женщинам и толкали их. Все тягости, как то: дрова и домашние их вещи, при нас носили женщины.
Мы заметили, что танцы в менах с нами, будучи отменно пристрастны к нарядам, предпочитали блестящие безделки полезным вещам, коих употребление мы им показывали на самом деле.
В 12-м часу ночи ветер сделался тихий, с легкими порывами, прямо от огнедышащей горы, которая от нас была не более как в 5 или 6 милях. Прежде она всякую ночь извергала пламя, а ударов слышно не было, но в сию ночь пламени мы не видали, а слышны были частые глухие звуки, подобные отдаленному грому, и необычайный треск; ветром нанесло на шлюп много самого мелкого пепла и слышен был серный запах, а на рассвете увидели, что из разных мест по отлогостям горы поднимались густые пары. То же самое мы и прежде замечали после всякого дождя.
Теперь мы были совсем готовы к походу; нужное количество дров и воды запасли, каких можно было растений и кореньев, годных в пищу, мы наменяли; а с свиньями и курами они никак расстаться не хотели.
Итак, не имея более надобности здесь оставаться, мы в половине шестого часа утра 31-го числа снялись с якоря и пошли из гавани. Лишь только жители приметили, что мы их оставляем, как вдруг на всех берегах кругом нас раздалось громогласное: «Эввау! Эввау!» Погода скоро стихла и дала Гунаме время приехать к нам со своим сыном и четырьмя или пятью другими товарищами. Подъезжая к шлюпу, они беспрестанно кричали: «Диана! Диана!» – и показывали руками к якорному нашему месту. Но коль скоро приехали близко, то завыли голосом, что-то припевая, и утирали слезы, которые действительно непритворно текли у них из глаз.
Гунама привез мне в гостинец корень ям, в котором весу было 16 ½ фунта. За это мы им дали некоторые подарки, и тогда же шлюп от нашедшего ветра, взяв ход, стал их оставлять. В то время они беспрестанно махали руками, показывая на гавань, а Гунама повторял жалким голосом: «Диана-а! Диана-а! а! Диана!» Такова чувствительность сих островитян: они плакали и кричали вслед за нами, доколе могли мы слышать. Наконец, отстав довольно далеко, воротились назад.
Расставание с новыми нашими приятелями Тихого океана не слишком для нас было огорчительно, хотя слезы и вопли их несколько нас и тронули. Но в самое то время, как мы выходили из залива, с нами случилось несчастие, которое было ближе к сердцу: в 7-м часу умер плотничный наш десятник Иван Савельев от простудной горячки. Он занемог 27-го числа сего месяца, а через четыре дня лишился жизни, быв чрезвычайно здоровым, тучным и сильным человеком. Знание его своей должности, усердие и расторопность, а притом кроткий нрав и отменно хорошее поведение делали его для нас бесценным человеком. Потерю его мы все много чувствовали, и, по неимению более людей его ремесла, должность его я возложил на матроса Филиппа Романова.
Сначала я хотел было на несколько часов остаться в гавани, чтобы похоронить на берегу тело усопшего. Но после рассудил, что нам нельзя было сего сделать тайно от жителей острова, ибо они примечали каждый наш шаг.
В исходе 11-го часа, при умеренном ветре и при ясной погоде, прошли мы на NtO, в расстоянии по глазомеру 6 миль, юго-западную оконечность острова Эмира{152}. Здесь мы взяли пункт нашего отшествия, от которого и стали вести счисление. На сем же месте, с обрядами нашей веры, какие только было можно учинить без священника, и с церемониею по морскому уставу, предали мы бренные останки нашего покойника водам океана на неизмеримой глубине.
Я уже выше сказал, что из новейших мореплавателей один капитан Кук посещал Ново-Гебридские острова. Он в порте Резолюшен пробыл 16 дней в июле и августе 1774 года; бывшие с ним натуралисты Форстеры[31] сделали об острове Тана и его жителях разные замечания, в некоторых из коих я с ними не согласен; другие же мы нашли справедливыми. Я здесь выпишу, что повествует о сих островах младший Форстер и присовокуплю к его замечаниям мои собственные.
О приеме, какой сделали англичанам жители острова Тана, Форстер изъясняется таким образом: «Мы с удовольствием видели, что жители приезжали к нам в своих кану (лодки) со всех сторон залива. Сначала они были в нерешимости и нас опасались, хотя все были вооружены копьями, дубинами и стрелами. Одна или две лодки к нам приблизились и подали нам ям и кокосовый орех, за которые мы их отблагодарили нашими подарками».
Мы имели точно такой же прием, и жители так же были вооружены; один из них дал нам ветвь растения, называемого кава, в знак дружбы и мира, которую я велел привязать на грот ванты, что доставляло им большое удовольствие.
«Число лодок[32] увеличилось до семнадцати; в некоторых из них было по 22 человека, в других же по 10, по 7 и по 5, в самых малых из них находилось по двое; число же всего народа около нас простиралось до 200 человек».
К нам никогда так много лодок не приезжало, и мы ни одной не видали, на которой было бы 22 человека или которая могла бы вместить такое число; напротив того, много находилось таких, в коих было только по одному человеку.
«Мы спустили в воду за кормою сетку с солониною, чтоб вымочить оную к обеду; один из жителей, старик уже, схватил сетку и начал было отвязывать оную; но коль скоро мы на него закричали, то он оставил свое намерение, однако ж в то же самое время другой из них взмахнулся на нас своим копьем, а третий, положа стрелу на лук, прицеливался то в одного, то в другого из наших людей, бывших тогда на деке».
У нас они ничего не украли и не покушались никогда что-либо украсть подле судна. Даже мы не заметили, чтоб они в какое-либо время, пользуясь нашей оплошностью, имели намерение утащить у нас какую-либо вещь, кроме одного случая на берегу, где их было очень много, и один захотел с водяного бочонка обруч унести; а угроз они нам никаких совсем не делали, даже и виду сурового или сердитого не показывали.
«Один из них согласился променять капитану Куку свою булаву на лоскут сукна, которое и подали ему в лодку; но коль скоро он получил сукно, то и не заботился более о исполнении своего обязательства».
С нами они никогда этого не делали. Часто случалось, что, променяв свое оружие, а особенно дубинки, за какую-нибудь безделицу, которая могла их вдруг прельстить, они после жалели и даже приметно было их раскаяние, но никогда не требовали назад промененной вещи и не покушались возвратить оную.
Форстер, говоря о сопротивлении жителей,[33] покушавшихся не выпустить англичан на берег, рассказывает следующее: «Когда капитан Кук велел выпалить из ружья сверх их, то один из жителей, стоя на берегу подле самой воды, был столь отважен и дерзок, что, поворотясь к ним задом, ударил себя ладонью несколько раз по заднице; это есть обыкновенный вызов к бою со всеми народами Южного моря (Тихий океан)».
Когда же мы начали в первый день наливать воду, то жителей было на берегу более тысячи человек. Мы ими были окружены, и все они имели при себе какое-нибудь оружие, однако ж никакой склонности к нападению на нас не показывали и всегда посторонялись или садились, когда мы от них того требовали.
Кук приказал по обеим сторонам пути, ведущего от морского берега к озеру, где он брал пресную воду, вколотить колья и протянуть веревки, оставя дорогу сажен на 25 или на 30 в ширину, по которой его люди могли бы ходить безопасно, ибо жителям он запретил переступать через пределы, веревками означенные. Но я не употреблял сей предосторожности: она мне показалась ненужною.
Кук настоятельно требовал, чтобы они положили свое оружие; некоторые из них повиновались ему, а другие нет. Что принадлежит до нас, то мы от них сего не требовали, потому что сами никогда оружия из рук не выпускали;[34] но жители, после уверившись в миролюбивом нашем расположении, сами свои оружия покидали в кустах и приходили к нам безоружны.
Форстер говорит: «Мы часто просили их променять нам несколько своего оружия; но они никогда не хотели расстаться с оным».
При нас не так было: они променивали нам всякое оружие, какое только имели, коль скоро предлагаемая вещь им нравилась. Сначала одних своих дубинок они не хотели нам уступить, но после и те стали променивать.
«Один из них, – повествует Форстер, – променял нам цилиндрической фигуры кусок алебастру, длиною в 2 дюйма, который он носил вместо украшения в носу; прежде нежели он нам вручил его, вымыл он его в море; а от чистоты ли сие произошло или от чего другого, мы не могли узнать».
Я выменял много таких штук, но жители не были так опрятны и учтивы; ибо, вынув вещь из носу, прямо отдавали в руки, предоставляя самому вымыть, если угодно.
Некоторые из островитян при англичанах плясали и во время пляски грозили им своими копьями; прочие же, спокойно стоя, глядели на пляску. Нам же они от начала до конца никаких угроз не делали и даже виду не подавали, что оружие носят для употребления против нас.
С англичанами некоторые из жителей променялись именами, но нам они не предлагали сего; может быть, краткость времени не позволила нам приобрести в большей степени их дружество.[35]
О наружном виде телосложения жителей острова Тана Форстер говорит следующее: «Они росту среднего, однако ж много есть и таких, которые могут назваться высокими; телосложением статны и несколько тонки; впрочем, некоторые из них плотны и крепки; но таких прекрасных станов, какие столь часто встречаются между народами островов Общества, Дружеских{153} и Маркизских, здесь редко можно видеть. Между танцами я не заметил ни одного тучного человека: все они проворны и чрезвычайно живы и веселы; они имеют открытые черты лица, широкий нос, полные и вообще приятные глаза. Большая часть из них имеют добрую, привлекательную физиономию, хотя, впрочем, есть и такие лица, которые, как и у других народов встречается, означают дурное расположение сердца и злобу».
«Волосы у них черные. Но мы заметили, что у некоторых были русые или рыжеватые волосы: они кудрявы и вообще густы; бороды у них также черные, густые и курчавые. Цвет тела их темно-каштановый, который у некоторых черноват, так что при первом взгляде их тело покажется вымаранным сажею. Кожа у них чрезвычайно мягка: сие самое примечено и у негров. Ходят они почти совершенно нагие; но, следуя общей склонности человеческого рода, они любят носить разные украшения».
Рассматривая жителей острова Тана и сравнивая их с сим описанием, я нашел во всем совершенное сходство и точность, так что мне не остается ничего более прибавить. Скажу только, что нам не удалось видеть ни одного человека, который имел бы хотя несколько злобную физиономию; тоже не заметили мы, чтоб у кого-нибудь из них были русые или рыжие волосы. Еще не согласен я с Форстером в следующем: он говорит, что многие из них имеют опухоль около глаз, что он приписывает некоторым образом привычке их сидеть в дыму. Опухоль сия, по словам Форстера, заставляет их нагибать голову назад, чтоб привести глаза в горизонтальную линию с предметом, который хотят они увидеть. Я, с моей стороны, не мог заметить в них такого недостатка.
Об украшениях сего народа Форстер повествует так: «Волосы убирают они следующим образом: берут столько оных вместе, чтоб они в толщину не превосходили голубиного пера, и обвертывают тонкою ниткой или ленточкой, сделанной из древесной коры, так чтобы на конце остался маленький хохолок. Таким точно образом разделяют и связывают они все волосы на голове, так что у иных бывает по нескольку сот подобных хвостов, имеющих длины 3 или 4 дюйма, которые стоят прямо и торчат во все стороны; когда же волосы длиннее, например 8 и 9 дюймов, тогда хвосты висят по обеим сторонам головы. Большая часть из них носит в волосах тонкую палочку или тростник, около 9 дюймов в длину, которою чешут голову; тростник, украшенный перьями петушьими или совиными, также втыкают в волосы для украшения».
Точно таким образом танцы убирают свои головы, и все, как старые, так и малые, следуют сему обычаю. Знакомец наш старик Гунама и сын его четырнадцатилетний мальчик Ята одинаковым образом убирали волосы; тростник, перьями обвешанный, втыкают часто в волосы также для украшения. Несколько таких тростников мы у них и выменяли. Но я не заметил, чтоб они носили в волосах палочки или тростник для чесания головы, и не видал никогда, чтоб для сего они употребляли какую-нибудь вещь.
Далее Форстер говорит:
«Малое число из них носят также колпаки, сделанные из листа зеленого платана или из травяных матов. Некоторые свивают бороды свои наподобие веревки; но большая часть оставляют их расти в натуральном положении. В хряще между ноздрями обыкновенно прорезывается у них отверстие, в котором носят цилиндрической фигуры камень или кусок тростника в полдюйма толщиною. В ушах также делают они большие дыры, в которые продевают кольца из черепаховой кости или часть белой раковины, 1 дюйм в диаметре и ¾ дюйма в ширину; иногда в одно кольцо продевают и другие, так что делают род цепи. Кругом шеи носят они иногда снурок, к которому привязывают раковину или небольшой цилиндрический кусок зеленого камня, подобного тому, какой часто попадается в Новой Зеландии. На левой руке обыкновенно носят браслет, сделанный из скорлупы кокосового ореха, который бывает или гладкий, выполированный, или с разной резьбой. Некоторые из них носят пояс, похожий на широкую портупею, сделанный из грубой материи, которую они вырабатывают из внутренней коры дерева; цвет пояса обыкновенно темно-коричневый».
«Лица красят разными красками, для чего употребляют красную руду, белую известь и краску, похожую цветом на свинец, мешая их с маслом кокосовых орехов. Впрочем, белый цвет редко у них употребляется, но чаще красят они себе лицо черным и красным, делая по оному в наклонном положении полосы шириною в 2 или 3 дюйма; иногда одним из сих цветов покрыта одна половина лица, а другим другая. Тело же украшают рубцами и прорезами, которые делают по большей части на руках и на животе таким образом: прорезав кожу острой раковиной, прикладывают к оной известное растение, от которого на прорезанных местах, коль скоро они заживут, делаются возвышенные рубцы».
Все вышеописанное, повествуемое Форстером, весьма справедливо; нельзя было точнее описать украшения жителей острова Тана. Наряды их я все выменял, кроме зеленого камня, с которым дикие ни за что не хотели расстаться; я им предлагал ножи, ножницы, огниво, платки и пр., но все без успеха. Надобно думать, что камень сей у них почитается редкостью и что они достают его с большим трудом. А после сего камня черепаховые кольца наиболее между ними в уважении. Красить лицо у них во всеобщем употреблении. Многие из них в первый день нашего знакомства привезли мне в подарок несколько своих красок, совсем приготовленных, о коих говорит Форстер, и хотели, чтоб я выкрасил ими свое лицо; но я, поблагодарив их за услужливость, старался им изъяснить, что краски их поберегу, доколе не возвращусь домой, чтобы там, выкрасив себе лицо, ими пощеголять между своими соотечественниками. Им очень понравились наши краски, которыми они себя марали; увидев себя в зеркало, они приходили от радости в исступление: прыгали, шумели и смеялись.
Потом повествует Форстер, что жители острова Тана мужского пола скрывают ту часть тела, которую стыд заставляет людей скрывать почти во всех странах света, таким же образом, как и жители острова Маликола{154}, то есть они делают из листьев растения, подобного инбирному, остроконечные чехлы, которые, надев на тайную часть, поднимают кверху и привязывают к животу снурком, кругом тела взятым. Описание сие совершенно справедливо, но что Форстер говорит далее, в том, кажется, он ошибается. Вот его слова: «Мальчики, достигнув шестилетнего возраста, уже начинают носить такие чехлы; сие подтверждает и то, что я прежде заметил о жителях Маликолы, а именно: что прикрытие такое они употребляют не от побуждения стыда или благопристойности, но, напротив, вид оного имеет еще совсем противное действие: в каждом жителе Таны или Маликолы, нам казалось, мы видели живое подобие того ужасного божества древних, которое охраняло у них сады и огороды».
На сие я сделаю мое замечание: шестилетних мальчиков я не видал с такими чехлами; даже дети 8 и 10 лет при нас были совсем нагие; но четырнадцатилетние мальчики и более носили чехлы, как и все взрослые мужчины; и я имею очень хорошее доказательство, что они это делают от благопристойности, а не так, как Форстер думает. Однажды, возвращаясь с Хлебниковым и Средним от горячего родника по берегу, мы подошли к толпе островитян, из коих некоторые лишь только после купания вышли из воды и не успели надеть чехлов. Увидев нас, они тотчас тайные свои части зажали руками, потом отошли в сторону и, отворотясь от нас, надели чехлы и пришли опять к нам. Рикорд предлагал одному из них драгоценный для них подарок за такой чехол. Когда он понял совершенно, о чем дело идет, то зажал себе лицо обеими руками, как у нас от стыда делают, засмеялся и побежал прочь.
Оружие, употребляемое танцами, Форстер описывает таким образом:
«Оружие, которое жители Таны беспрестанно при себе имеют, суть: лук и стрелы, булавы, копья и пращи. Молодые люди у них обыкновенно употребляют пращи и стрелы, а пожилые действуют булавами и копьями. Луки их делаются из лучшего дерева, называемого казуарин, – они очень крепки и упруги. Танцы полируют их чрезвычайно хорошо, а может быть, иногда и маслом натирают для содержания в порядке. Стрелы делаются из тростника около 4 футов длиной; для наконечника к стрелам употребляется то же черное дерево, какое и в Маликоле для сего в употреблении; и весь наконечник, который иногда бывает более фута в длину, имеет на двух или трех сторонах зазубрины. Они имеют также стрелы с тремя наконечниками, но сии по большей части употребляются для птиц и рыбы».
«Пращи свои плетут из волокон кокосовых орехов и носят обвивши кругом руки или около поясницы; в середине они шире, и туда кладутся каменья, которые они носят всегда с собой по нескольку в древесном листе. Копья их по большей части делаются из тонких, сучковатых, кривых палок, не более как полдюйма в диаметре и 9 или 10 футов длиною; в толстом их конце они сделаны трехгранными, острием в длину 6 или 8 дюймов, а на каждой грани вырезано 8 или 10 зазубрин. Копья сии бросаются ими очень метко на большое расстояние посредством плетеной веревочки в 4 или 5 дюймов длиною, у которой на одном конце сделана петля, а на другом узел. Они держат копье между большим и указательным пальцами, надев прежде на последний из них петлю веревочки и взяв оную кругом копья выше руки; посредством сей веревочки и наводят они копье в надлежащее направление и бросают с руки».
В сем описании оружия жителей острова Тана сохранена совершенная точность, и мы нашли оное в таком же состоянии, в каком видел их Форстер. Я выменял по нескольку вещей каждого рода; в употреблении их есть небольшая разность между сим описанием и моими замечаниями.
О силе, с каковой сии народы действуют своим оружием, Форстер говорит следующее:
«Я видел, как одно из сих копий было брошено на расстояние 10 или 12 ярдов{155} в кол, имевший 4 дюйма в диаметре: ударило оно с такой силой, что зазубренный конец оного совсем прошел сквозь кол».
Из нас никому не удалось видеть подобного случая. О стрелах же их Форстер говорит, что они на расстояние 8 или 10 ярдов стреляют ими очень метко и с большой силой; но так как они боятся, чтобы не изломать своих луков, то редко натягивают их до самой большой степени, а потому в расстоянии 25 или 30 ярдов стрелы их будут иметь слабое действие и не опасны. Сие замечание, я думаю, очень справедливо.
Еще Форстер об искусстве сих островитян действовать своим оружием говорит следующее:
«Мальчики бегали перед нами и показывали свое искусство в воинских упражнениях. Они бросали каменья в цель пращами с большой точностью и употребляли зеленый тростник или твердые травяные стебли вместо копий. В бросании сих последних они достигли такого совершенства, что никогда не давали промаха, когда метали в какой-нибудь предмет, и умели дать тростинке, которую всякое дуновение ветра могло совратить с пути, столь быстрое стремление и силу, что оная входила более нежели на дюйм в крепчайшие деревья».
Мы никогда не видали такого совершенства в их искусстве действовать оружием, и воля Форстера[36] – а я признаюсь, что последняя часть сего замечания мне кажется очень невероятной.
«Булавы, – продолжает Форстер, – употребляют они для сражения на близкое расстояние, как мы ручное оружие, и всякий взрослый мужчина имеет у себя булаву. Кроме сего употребляют они еще разного рода мелкое оружие. Булавы их четырех или пяти разных форм. Самые дорогие делаются из дерева казуарина, имеют около 4 футов длины, прямы, цилиндрической фигуры, чрезвычайно хорошо выполированы и с обоих концов у них по головяшке; одна из них, за которую они держат булаву рукой, круглая, а другая, коею бьют, имеет фигуру звезды, со многими выдавшимися концами.
Другой род дубинок около 6 футов в длину, которая с одного конца выделана сучками, наподобие корня; сии дубинки делаются из крепкого дерева, имеющего темный цвет. Третий род около 5 футов длины, у коих на конце есть род остроконечного топорика, наподобие треугольника, стоящего в прямом угле с дубинкою. Четвертый во всем походит на предыдущий, с той токмо разностью, что топорики находятся на обоих концах. Напоследок пятый род ручного оружия не что иное есть, как кусок кораллового камня, имеющего около 1 ½ фута длины и 2 дюйма в диаметре; обделан он очень дурно, наподобие цилиндра».
Время никакой перемены не произвело в их оружии. Мы его нашли совершенно сходным с сим описанием и выменяли каждого рода по нескольку штук.
Самое дорогое в глазах сих островитян оружие есть большая дубинка, сделанная из дерева казуарина, за которые они всегда просили у нас какие-нибудь вещи, кои отменно им нравились; а часто ни за что не хотели их променять; прочие же отдавали за безделицу.
Форстер говорит, что никто из жителей острова Тана не ходит без оружия; это справедливо. При нас все они были всегда вооружены, старики и десяти – и двенадцатилетние мальчики. Но вероятно очень, что присутствие столь страшных для них гостей, каковы были англичане и мы, заставило их быть осторожными и не покидать оружия.
О женщинах острова Тана Форстер говорит следующее:
«Сегодня мы видели мало женщин, да и те старались быть от нас далеко. Однако ж мы заметили, что они не столь пригожи и гораздо менее ростом, нежели мужчины. У молодых девушек только снурок был повязан к поясу с узеньким фартучком, сделанным из сухой травы, а взрослые имели короткие юбки, из листьев составленные. В ушах у них висело множество колец из черепаховой кости, а ожерелья из раковин висели по грудям. Некоторые из старых женщин имели на головах колпаки из листа платана или из мата; но этот наряд редко был виден.
Женщины и дети были столь чрезмерно боязливы, что если мы только устремляли взоры на них, то они тотчас бежали от нас, чему мужчины очень много смеялись. Мы заметили, что некоторые из них имели веселые лица, но вообще они казались нам печальны и задумчивы».
Сие описание о женщинах и их нарядах совершенно сходно с нашими замечаниями: при нас сначала они также были боязливы и дики, но после мешались в толпах с мужчинами и не боялись нас. Из женщин многие мне казались очень живы, веселы, а мальчики так были смелы, что часто шутили и играли с нами. В другом месте Форстер говорит:
«Надлежит заметить, что все тягости сего утра несли одни только женщины, а мужчины шли с ними, мало о них заботясь; они имели только в руках свое оружие. Из сего следует, что жители острова Тана не пришли еще в то состояние, до которого достигли обитатели островов Общества и Дружеских. Мужчины острова Тана имеют одно общее обыкновение – дурно поступать с женским полом, который они принуждают исправлять все трудные и унизительные работы».
Мы точно то же самое заметили; даже десяти – и двенадцатилетние мальчики часто грозили женщинам и толкали их. Все тягости, как то: дрова и домашние их вещи, при нас носили женщины.