* * *
Но шли день за днем, а из Новгорода вестей не было. Зато приплывший по первой воде киевский купец, которому пришлось зазимовать со своими ладьями в Новгороде, вдруг попросился к князю. Владимир велел позвать, купец Антипий хорошо знаком. Пусть расскажет о том, как у князя Ярослава дела. Антипий вел себя чуть странно, вроде и хотел что-то сказать, и боялся. Владимир, уже поняв, что вести будут не самые хорошие, повелел:– Говори как есть!
Антипий протянул что-то на раскрытой ладони. Князь переводил взгляд с его ладони на лицо и обратно, не понимая, в чем дело, наконец сообразил посмотреть ближе. Купец подавал ему монету. Рассмотрев ее у огня, Владимир рассвирепел:
– Да кто ему позволил?!
На монете значилось: «Ярославле серебро». Отсутствие новостей и вот этот серебреник означал только одно – Новгород отложился! Рука князя сжала монету в кулаке, ее края врезались в ладонь до крови. Таким Владимира давно никто не видел.
– Власти захотел?! Против отца пошел?! Готовьте пути и мосты мостите!
С ладони, порезанной новгородским серебреником, капнула кровь, но князь не заметил этого. Он велел спешно вызвать из Ростова Бориса с его дружиной, решив стереть с земли мятежного сына вместе с городом, который ему помогал!
А еще в Киеве вдруг принялись чеканить совсем иные монеты, чем те, которые князь Владимир выпускал до того дня. На них уже не было, как раньше, княжеского изображения, а только надпись: «Серебро святого Василия». Увидев одну такую впервые, Анастас покачал головой:
– Вспомнил, что Василием крещен…
Потянулись тревожные дни, Владимиру почему-то казалось, что без Бориса он никак не должен выступать в поход, а тому требовалось время, чтобы добраться из Ростова в Киев. Борис, которому отец не удосужился сообщить, для чего зовет, торопился как мог, гадая, что за срочность у князя. Решил, что снова Болеслав или печенеги.
Замер Киев, замер Вышгород, затихла в ожидании чего-то неведомого Русь.
* * *
Но спешно выступать на Новгород Борису не пришлось, его дружина и Волчий Хвост с киевской вышли на печенегов. Отдохнувшие от рати и собравшие силы левобережные печенежские князья готовы оторвать свой кусок от терзаемой разладом меж отцом и сыновьями Руси.Воевода смотрел на князя и думал совсем не о том, что говорил ему Владимир. Нет, не печенегов боится он сейчас, не на них отправляет Бориса и киевскую дружину в Степь. Волчий Хвост все больше понимал, что князь не хочет, очень не хочет воевать с собственным сыном Ярославом! Да и тот, видно, тоже. Прошло немало месяцев, но ни отец, ни сын не сделали ни шагу друг против друга. Если, конечно, не считать, что в Новгороде полно нанятых Ярославом варягов, а в Киев прибыл Борис со своей дружиной. И на степняков князь Владимир посылает ратников попросту для того, чтобы не идти на север!
Владимир, заметив пристальный взгляд своего давнишнего воеводы, ходившего с ним еще на вятичей и ятвягов, рассерженно фыркнул, точно тот и впрямь застал его за тайными мыслями.
– Чего глядишь? Пойдешь с Борисом, он Степи не знает, надо помочь.
Волчий Хвост кивнул:
– Помогу, князь. То верно, лучше печенегов воевать, чем свой же Новгород.
Сказал и осекся, ответный взгляд князя был просто бешеным, губы его дрожали от гнева:
– Думаешь, я твоего Ярослава боюсь?! Раздавлю, как муху, одним хлопком! – Дернул головой, вскочил, резко зашагал по горнице, несмотря на боль в спине. Но долго не выдержал, снова вернулся на подушки. Вспышка гнева далась князю тяжело, задыхался, губы посинели, лицо покрылось пятнами, выступил холодный пот. Добавил уже чуть тише: – А не иду на Новгород пока только потому, что опасаюсь нападок печенегов, пока дружина там будет. Уже не раз так бывало…
Воевода, подумав: «Сам себе лжешь, князь», вслух возражать не стал, но все же сказал:
– Ярослав за то время силы соберет…
Показалось или из-под бровей князя блеснул синий глаз? Таким взгляд Владимира бывал еще в молодости, когда тот придумывал что-то уж очень хитрое. Волчий Хвост оказался прав, сил у князя Владимира уже было мало, а вот ум его работал по-прежнему.
– Ярослав варягов нанял, чтобы на меня идти или чтобы от меня защититься?
– Мыслю, чтобы защититься, князь, не пойдет он просто так на тебя…
Взгляд Владимира действительно был с хитринкой.
– А я на него не нападаю. Что варягам делать?
Воевода с недоумением пожал плечами:
– Сиднем сидеть пока.
Что Владимир думает, что варяги, устав ждать, уйдут обратно, и тогда идти можно на Новгород? Нет, князь мыслил иначе:
– Что делают варяги, когда им нечем заняться? Вспомни Киев. – Воевода все равно не понимал. – Они начнут хозяйничать в городе! Вот тогда Ярославу придется либо отправить варягов обратно, либо выступить против меня первым.
Волчий Хвост замер, вот это да! Хитрость князя не иссякла, он и сейчас продумал все на много дней вперед. Все думают, что Владимир слаб, Владимир не может ни на что решиться, а он просто выжидает. Ждет, пока закончится терпение у старшего сына, когда его подведут наемники, а Борис с Волчьим Хвостом заодно печенегов погоняют, чтобы не напали в самый тяжелый час. В Новгороде у князя много своих глаз и ушей; если только Ярослав решит все же выступить, сразу сообщат, дружина успеет вернуться из Степи. Воевода кивнул:
– Разумно придумал, князь. Но тогда нам далече в Степь ходить не стоит…
– А кто вас далече гонит? По краю походите, главное, чтобы Ярослав знал, что дружины нет в Киеве.
Волчьему Хвосту очень хотелось спросить, что будет с Ярославом, если отец одержит над ним победу. Владимир, видно, почувствовал невысказанный вопрос, усмехнулся:
– Непокорные сыновья посидят под замком, пока Борис в силу не войдет!
– Борису не очень хочется княжить…
– Знаю! Да только выхода другого нет, некому, кроме него, остальные друг другу глотки перегрызут. – Тяжелый вздох князя говорил о том, как трудно ему давалось такое решение.
– А может, пусть бы правил себе Ярослав в Новгороде сам по себе. Все же он против Киева не идет…
– И ты туда же?! Как можно Новгородские земли сейчас отделять, когда и Болеслав против, и печенеги снова силу набрали?! Я Русь столько собирал, а теперь она развалится?!
Волчьему Хвосту хотелось возразить, что с Болеславом сам виноват, не посадил бы Святополка с его женой и священником в узилище, не было бы вражды с польским королем. Но, подумав, сам себе признался, что король был готов воевать с Русью всегда, только повода не было. И все равно не видел правоты в расправе со Святополком воевода, не понимал князя, как и многие другие. К чему Бориса на княжение сажать, если видно, что не по нему такое? К чему Ярославу крылья подрезать, пусть бы себе правил Новгородом, присоединил бы к нему еще много земель, тоже неплохо. И Болеслав, может, добром своему внуку гнезненские земли оставил бы, соединились те с туровскими, снова прибыток… Но князь рассудил по-своему, и не воеводе его поправлять. Волчий Хвост вздохнул, князь немолод уже, недужен вон, да и сам он тоже немало пожил, землю потоптал. Пусть уж другие разбираются…
Знать бы воеводе, как станут разбираться другие и каких бед это будет стоить Руси, может, настойчивей убеждал князя Владимира не ссориться с сыновьями, а дать им волю. Но он промолчал, а Владимир, ожидавший разумных возражений и не услышавший их, вздохнул: значит, верно поступает, хотя и тяжело все происходящее для княжеского сердца, для отцовского сердца. Как бы ни был люб послушный, мягкий Борис, но и о Ярославе сердце болело, и о Святополке тоже…
* * *
У новгородских пристаней полно ладей, которые товар почти не возят, даже шнеки свейские есть. У некоторых ладей носы выгнуты и изукрашены всякими чудищами, с палуб слышен звон мечей. Это варяжские ладьи. Поромонь-двор тоже гудит, варяжская дружина шумная, люди моря не привыкли сдерживать рвущийся из горла голос, хохочут так, что на всю округу разносится.Купцы уже ворчать начали, лучшие пристани себе варяги взяли, точно хозяева в городе. На торге от них покоя не стало, ладно бы брали товар да торговались по обычаям, а то ведь норовят даром взять или просто так, забавы ради цену сбивают. Но хуже всего, что к новгородкам приставать начали. Женщины возмущаются, мол, что же вы, мужчины, с ними сладить не можете?! В городе растет недовольство варяжской дружиной, все чаще слышны голоса, что зря князь столько наемников позвал, ни к чему тут они. Или пусть бы поселил их у себя на дворе, а лучше в Ракоме, чтобы в Новгород не совались. До Ярослава уже доходили такие слова, пока князь лишь зубами скрипел, но поделать ничего не мог. Варяжская дружина вроде сидит зря уже не первый месяц, но отпускать их нельзя, князь Владимир свою дружину собрал, Бориса из Ростова вызвал. Скрипел зубами князь и молчал, раздумывая, как быть.
Новгород уже открыто готовился к рати. День и ночь работали кузнецы, ковалось оружие, кончанские и уличанские старосты скликали людей, распоряжались подготовкой припасов, собирали коней, заботились о конской упряжи… Всем находилась работа, все понимали, что предстоит схватка с киевской дружиной. Только когда это будет? Город готов встать за своего князя.
* * *
Кто знает, за какой невидимой чертой заканчивается мир и начинается война? Войну ждали с юга, а началось все в самом Новгороде!С утра ярко святило солнце, и летний день блистал всеми красками. Мальчишки визжа скатывались с берега в воду Волхова, не слыша материнских окликов, по мосту деловито спешили люди, каждый по своим делам, шумел Торг. Кнут Кривобокий с трудом разлепил глаза, щурясь от солнечного зайчика, упавшего на лицо. Ох и крепки меды у этих новгородцев, даже рослого, сильного варяга с ног валят! Голова не болела, но во всем теле какая-то истома, противившаяся любым движениям. Варяг зевнул и сладко потянулся. Делать нечего уже который день. Нет, даже не день, а месяц. Князь Ярицлейв позвал их себе на службу ради защиты от отца, но тот не нападал, и варяжская дружина маялась в Новгороде. Сбегать по округе пограбить нельзя, сами новгородцы и расправятся, это понимали все. От тоски не спасали даже ежедневные, вернее, вечерние попойки. Утром голова на удивление не болела, русские меды не оставляли похмелья, но слабость в теле была. Это и нравилось и не нравилось варягам одновременно. Слабость была приятной, разливалась непривычной для морских разбойников истомой, но она же лишала силы.
* * *
Кнут нехотя поднялся и, почесывая бок, выбрался из большой ложницы, где остались валяться в сонном бреду еще с десяток его собратьев, тех, кто вчера выпил еще больше. Кривобоким его прозвали зря, прозвище появилось тогда, когда он полгода ходил действительно перегнувшись на один бок из-за тяжелой раны. Но рану затянуло, Кнут выровнялся, а прозвище осталось, и никак от него не избавиться. Молодые варяги, пришедшие в дружину уже после, недоумевали: с чего бы такое? Кнут досадовал: не станешь же объяснять каждому про рану и бок! На дворе его внимание привлекла крупная, под стать ему самому, дворовая девка-холопка, несшая бадью с каким-то пойлом. Неожиданно взыграло ретивое, захотелось прижать девку в темном углу, а лучше на сеновале и… Понимая, что это не дело, Кнут отвел глаза, но желание не проходило.Девка давно ушла, с трудом таща свою ношу, а варяг принялся раздумывать, где бы раздобыть послушную холопку, а еще лучше не челядинку, пахнувшую навозом или попросту потом, а томную черноволосую и черноглазую красавицу, каких в избытке доставляли купцы в накрученных на головах тряпках в любой торговый город. Любой, но только не Новгород! На Руси это не принято! А ведь тонкие станом, гибкие красавицы со смуглой кожей умели так искусно раззадорить мужчину, а потом принести ему наслаждение!.. Кнут даже зубами заскрипел от такой мысли. Руки потянулись немедленно кого-то облапить, но на Поромонь-дворе женщин мало, все они довольно стары. Появилась мысль сходить развеяться на Торг, может, там удастся все же заполучить красавицу у какого-нибудь арабского купца?
Наскоро перекусив, Кнут засобирался уходить, с ним увязались еще трое, которым скучно сидеть сиднем и, конечно, тоже хотелось найти себе женщин. Остальные уже стали приходить в себя после вчерашней попойки и медленно выползали во двор. Уходя, Кнут огляделся и фыркнул: толку-то что проснулись, тут же улеглись досыпать на солнышке! Раскатистый хохот варяга испугал нескольких ворон, усевшихся полюбопытствовать, что происходит на Поромонь-дворе.
Торг шумел как всегда. Варяги не пошли в ряды, где торговали кожами с их кислым запахом, не стали осматривать изделия кузнецов и бондарей, их не интересовали большие кади с зерном или сарацинским пшеном, конская упряжь и даже оружие! Они искали арабских купцов.
Ряд, где торговали всякими порошками и украшениями мужички в чалмах и цветастых халатах, нашелся не сразу. Конечно, он был подальше от кожемяк и конников с их пронзительными запахами, возле златокузнецов. Варягов никогда не пугал запах, даже вонь, но они понимали, что тонко пахнущие, дурманящие или горчившие порошки не станут продавать подле кислой вони от кож или конского навоза.
Кнут подошел к купцу в цветастом халате, сидевшему перед несколькими горками снадобий, и только нагнулся ближе, чтобы задать интересующий вопрос, как невесть откуда вынырнувший мальчишка вдруг с силой дунул на одну из горок, и она разлетелась прямо в лица варягу и купцу! От неожиданности и возмущения оба вдохнули, вместо того чтобы задержать дыхание. Пока они чихали и кашляли, потому как разлетелась горка жгучего перца, мальчишка сумел удрать. Вокруг от души хохотали новгородцы, не потому что были против варяга или купца, а просто от нелепости случившегося.
Кнут так злился, что даже не смог разглядеть пройдоху. Настроение было испорчено. Прочихавшись, он решил уйти совсем, но тут на беду рука сама потянулась к полненькой женской фигуре, оказавшейся рядом. Варяг с удовольствием облапил ее зад, мало задумываясь, к чему такое приведет. Молодка взвизгнула и отскочила. Все бы обошлось, но рядом оказался ее муж. Новгородец не из слабых, он наскочил на Кнута как петух на незваного гостя:
– Пошто бабу обидел?!
Варяг даже чуть смутился, может, впервые в жизни:
– Да не тронул я ее!
Но ущипнул, видно, сильно, женщина стояла, поневоле держась за то, на чем сидят, с глазами, полными слез и от боли, и от унижения. Муж то ли сильно любил свою жену, то ли просто посчитал себя слишком оскорбленным, продолжал наседать на Кнута:
– Пошто вы, варяги, наших баб завсегда обижаете?! Вы для того князем званы, чтобы безобразничать?!
Трое варягов вмиг оказались в плотном кольце горожан. Та самая молодка уже отступила в сторону, а новгородцы все ярились. Припомнить варягам было что, они действительно безобразничали в городе, хватали попадающихся под руку женщин и частенько не только лапали, но и насиловали. Холопки жаловаться не рисковали, заступиться некому, а вот новгородки давали отпор и грозились рассказать мужьям. Рассказывали, может, и не все, потому как стыдно, но уже многие горожане знали о варягах-насильниках. Только Кнут никогда этим не занимался, умел если и облапить, то только холопку, и чаще с ее согласия.
Толпа, прижавшая варягов к одному из лотков, все наседала с криками:
– На новгородское серебро живете и нас же обижаете?!
– Пошто жен наших позорите?
– Пошто рукам волю даете, проклятые?!
Кнут с изумлением заметил, что большинство из наступавших на него сами бабы, их руки тянулись к его бороде – вырвать, к его глазам – выцарапать. Варяг все же сумел вырваться, оставив клок своей одежды в руках у разъяренной толпы. Трое его товарищей пострадали от женских рук гораздо сильнее, были нещадно биты, раздеты и вернулись на двор уже ввечеру без портов. Но никто не рискнул посмеяться над бедолагами, все понимали, что и сами могли бы вот так оказаться в окружении взбунтовавшихся женщин.
* * *
А над Новгородом гудело било, созывая горожан на площадь Торга. Купцы спешно собирали товары, они лучше других понимали, что дело может кончиться плохо. Будь князь Ярослав в городе, может, и смог бы разрешить спор между горожанами и варяжской дружиной, но он, как всегда, жил в Ракоме. Туда даже звук вечевого колокола не долетал.На вече стоял крик:
– Пошто варяги нас обижают?!
– …насильничают над нашими женами?!
– …прохода не дают молодкам?!
– Доколе мы будем терпеть такое насилие?!
Кто крикнул: «Бей варягов!», неизвестно, только вся толпа, вооружившись кто чем мог, кто кольями из соседнего тына, кто оглоблей, кто попросту камнями, а кто и звонким мечом, бросилась к Поромонь-двору. Варяжская дружина, понимавшая, что может быть свара, однако никак не ожидала, что новгородцы нападут этой же ночью. Вернее, был вечер, когда сами дружинники сидели за ужином. Доесть не пришлось, расправа обозленных новгородцев оказалась крутой, перебили не одну сотню варягов! Остальные спасались, перелезая через тын двора и прыгая в Волхов в надежде добраться до другого берега и скрыться во владычьих покоях. Все же епископ не должен допустить избиения варяжской дружины!
К утру на Поромонь-дворе оставались только перебитые варяги да разбросанный повсюду скарб. Конечно, немало нашлось тех, кто поспешил воспользоваться суматохой и пограбить двор, но все же новгородцы больше мстили за свою поруганную честь. К князю уже ускакал гонец с сообщением о ночной резне. Беспокойным выдался конец июля в Новгороде…
Никто не знал, что в Киеве и того хуже.
Вести из Киева в Новгород приходят с опозданием…
* * *
Ярослав мерил шагами горницу, заметно прихрамывая. Ему только что донесли о случившемся на Поромонь-дворе. Новгород посмел перебить значительную часть варяжской дружины! Да что они себе думают?! И это тогда, когда с юга грозит ратью отец! Набрать новую не удастся, не на что, да и варяги, прознав об избиении, сюда ни за какое злато не пойдут! Его дружина теперь мала, а со дня на день может прийти известие о том, что киевская рать, вернувшись от Степи, идет на Новгород! Бежать за Варяжское море? Только куда, теперь он повсюду князь, у которого горожане перебили дружину! Ярослав скрипел зубами и готов был собственноручно задушить новгородцев, предавших его! Ну пожаловались бы на насилие, он выгнал бы вон виновных, чтоб остальным неповадно было, а вот что делать теперь – непонятно.* * *
Солнце уже вовсю светило в окна, а князь все шагал и шагал по горнице. Гриди и холопы притихли, таким Ярослава давно никто не видел. Почему-то ему, всегда советовавшемуся с епископом, даже в голову не пришло прийти к Иоакиму или хотя бы позвать Коснятина! Все решил сам. Распоряжению князя поразились все, он велел с почетом позвать к себе знатных горожан, особо тех, кто обижен варягами и участвовал в их избиении. Дружина недоумевала, князь собирается мириться с новгородцами? Неужели он простит такую резню? Тогда ни один варяг больше не пойдет к нему на службу, никто не сможет простить позорную гибель товарищей, пусть и не кровных родичей.Одновременно велел созвать и дружину. Все при оружии, смотрели настороженно, время от времени даже оглядывались вокруг, испуганно ища глазами, не прячется ли кто из новгородцев, чтобы напасть вдруг сразу на всех. Ярослав, заметив такое беспокойство, усмехнулся:
– Здесь опасности нет. – Его голос неожиданно загремел на весь двор Ракомы. – А в Новгороде сами виноваты, нечего горожанок обижать! Новгород не Готланд и даже не Ладога, здесь за свою честь постоять могут!
Дружина затихла, конечно, князь прав в своих укорах, но что же делать теперь?
– Я позвал к себе новгородцев, которые перебили варягов… – Князь понизил голос и с расстановкой добавил: – Позвал, чтобы наказать…
Он больше не стал ничего объяснять, круто развернулся и ушел с крыльца. Дружинники стояли, не решаясь не только двинуться, но и проронить хотя бы слово. Постепенно все же разошлись, но все также тихо и настороженно. Повисло тяжелое в своей неопределенности ожидание.
* * *
Епископ Иоаким ждал князя или хотя бы человека от него, вместо этого сообщили, что… Ярослав зовет к себе новгородских нарочитых мужей. Что он собирается делать, мирить их с варягами? Если так, то молодец, сейчас нельзя допускать ссор в своем доме. Но простят ли такое варяги? Может, Ярославу удалось убедить варяжскую дружину, что те сами виноваты? Ой ли…Снова загудел вечевой колокол. Город решил, что князь кается за своих наемников и готов просить о замирении. Тогда почему бы не прийти на вече самому? Зачем зовет к себе в Ракому, куда бежали недобитые варяги и где сидит его собственная дружина? Идти опасно и не идти нельзя, князь не может без Новгорода, но и Новгород без князя тоже. Вече кричало сотнями голосов, даже тысяцкий не мог справиться с множеством орущих глоток. Вдруг его взгляд упал на стоявшего неподалеку от помоста дьякона, Якун махнул ему рукой, чтоб поднимался. Охранявшие помост гриди живо расступились, пропуская голосистого дьякона. Его голос перекрыл все остальные, от неожиданности толпа замерла.
Тысяцкий шагнул вперед, опасливо поглядывая на Кучку, а ну как снова гаркнет? Тогда прощай, уши, надолго… Дьякон скромно отступил в сторону, как бы говоря: мы свое дело сделали, теперь ваша очередь, но с помоста не уходил: вдруг еще раз придется громогласно усмирять новгородцев? Не пришлось. Постепенно и вече успокоилось, появилась уверенность, что князь действительно решил мириться, а сам в город приходить попросту боится. Решили отправить в Ракому, как и просил Ярослав, нарочитых мужей, ведь послание князя гласило: «Уже мне сих не кресити…» Это были слова примирения.
* * *
Ракома село небольшое, но вокруг очень красиво, и подступы охранять удобно. Князю здесь спокойно, нравится и его жене. Княгиня тиха и совсем незаметна рядом со своим мужем. Судьба словно нарочно свела двух таких разных людей, чтобы они сдерживали друг дружку. Синеглазая Ладислава, которую муж зовет Ладушкой, смешлива, как ребенок, шустра во всем, но очень покладиста и миролюбива. Все бы ей добром да ладом решать! Может, потому и Ладой названа? Ее очень обеспокоила собравшаяся вдруг на дворе дружина, но муж смотрел сурово, потому княгиня не посмела задавать ненужные вопросы. И все же поинтересовалась, не пойдет ли в Новгород, там, слышно, ночью варягов много перебили? Ярослав фыркнул, уже и до женщин докатилось, огрызнулся:– Не лезь не в свои дела!
Но Лада даже не обиделась, не потому что была глупа, а потому, что поняла: у князя очень неспокойно на сердце. И то, с отцом разлад вон какой, чуть ни рать, варяги с городом не дружат, тоже опасно… Лада достаточно умна, чтобы понимать, как трудно Ярославу поступать так, чтобы не потерять ни одного из союзников. Друзей у него не было.
Когда из Новгорода прибыло довольно много людей, княгиня сначала страшно перепугалась: вдруг пришли по княжью душу?! Но, увидев, что двор наполняется богато и совсем не по-походному одетыми горожанами, чуть успокоилась, видно, пришли мириться. Князь встретил на красном крыльце, приветствовал так, что и не поймешь – рад ли, недоволен ли. Новгородцы смотрели на Ярослава, одетого в зеленый бархатный кафтан и такого же цвета сафьяновые сапожки, и ждали. Князь поклонился горожанам, приветствуя, но глаза все равно смотрели зло, настороженно. И то, кто же будет рад, если дружину перебили? Кое-кто из самых ярых даже приосанился, мол, видал наших? И варяги нам не указ, захотели и побили их, тебе, князь, это наука, наша воля в Новгороде! Таких Блуд сразу взял на заметку, им нельзя дать уйти, забаламутят город сызнова. Сам воевода стоял в стороне, помалкивая и делая вид, что происходившее на дворе его не касается. Но зыркающие во все стороны глаза выдавали интерес.
Ярослав подождал, пока пришедшие успокоятся, потом вдруг рявкнул:
– Побили варягов и рады?! Забыл Новгород, что за смерть чужеземца в городе смерть положена?!
Такого не ожидал никто, да, действительно в Новгороде смерть чужеземца карается смертью или, если сумеет бежать, изгнанием виновного, но мало кто это относил к ночной резне на Поромонь-дворе, казалось, что если уж все сразу, то о каком наказании может идти речь? Раздались возмущенные голоса:
– Да ведь они наших женок обижали!
– Разбойничали, князь, варяги-то!
– Ровно хозяева себя в Новгороде вели!
– Да и на Торге тоже…
Не давая горожанам заяриться, Ярослав снова гаркнул на весь двор не слабее Кучки, и откуда только голос взялся:
– А вы мне, своему князю, про то жалобы говорили?! Меня разобраться просили?! Я князь, и я суд вершить должен, а не вы разбой!
Новгородцы вдруг поняли, что не мириться позвал князь, а наказать, кое-кто опустил голову, признавая вину, верно, должны были князю на варягов пожаловаться, на вече его позвать, там крикнуть, а не бить наемников ночью. Только все равно казалось очень обидным, что свой же князь готов покарать новгородцев за чужаков.
– Вы не только против варягов пошли, но и против меня, сами суд учинив. Потому будете наказаны – биты, как и варяги!
Последние слова заставили поднять головы и опустивших их. Что?! Биты?! Но возразить не успели, мало кто и отбился, а уж удрать через запертые ворота вообще смогли двое-трое.