Страница:
Преступников было гораздо больше, и они могли свободно перемещаться во времени и пространстве: уголовник мог завязать навсегда, а приличный парень из почтенной семьи мог очень зримо перетекать из толпы потерпевших в компанию преступников с очевидной этикеткой — «будущий».
Потерпевшими были все остальные: реальными, к счастью, в подавляющем меньшинстве, и возможными в будущем — в большинстве. И жизненное предназначение милиционеров, «ментов», состояло в том, чтобы защищать потерпевших от преступников, то есть обеспечивать такой порядок, при котором они могли бы безбедно и спокойно существовать — ходить в детстве в ясли, школу, став постарше — в профтехучилище или в институт; в зрелом возрасте — трудиться: растить хлопок, стоять у станка, ткать ковры, рисовать картины или писать книги, а после работы спокойно сидеть у телевизоров или ходить в гости.
Предупредить преступление, а если преступление все же совершено, суметь быстро его раскрыть — составляло смысл жизни милиционера. Выполняя свою жизненную функцию, милиционер мог погибнуть, и с этим уже ничего нельзя было поделать. Но можно было и продлить милицейскую жизнь — если стать профессионалом: помнить тысячи мелочей, директив, инструкций, приказов, примет, ориентировок, предупреждений; не действовать опрометчиво, сгоряча, хорошо стрелять, прыгать, подтягиваться, бороться и бегать.
Куда отнести Назраткулова, Тура не знал. По внешним формальным признакам он был как бы милиционером. Но Тура-то знал, что из Назраткулова такой же мент, как из кизячной лепешки — замковый камень.
Ничего действительно преступного в действиях Назраткулова Тура никогда не замечал и твердо верил, что никогда его начальник не докатится до этого опасного класса населения, хотя бы в силу трусости и крайней неуверенности в себе.
Так что, Назраткулова можно было бы уверенно отнести к потерпевшим, кабы он не был таким большим командиром среди милиционеров и не принес в их среду обычаи, ухватки, миропонимание и пороки потерпевших.
И поэтому Тура точно знал, что Назраткулов при первой возможности постарается достать его, как только сможет. До сих пор случая не представлялось. А вот теперь история с Паком!
«Пришла беда — отворяй ворота», — вспомнил Халматов любимую присказку тестя, жившего в Подмосковье.
— Что считать шапочным разбором… — заметил Тура, глядя в сторону.
— Еще и дерзишь… Я тебе не мальчик! — закричал Назраткулов.
Он собрался еще многое сказать, объясняя очевидный факт, что он не мальчик, но в кафе уже входил начальник управления генерал Эргашев. Назраткулов сразу подтянулся и, не спуская глаз с начальника, пошел навстречу.
Эргашев полоснул Туру рысьим взглядом и, не приглашая его за собой, медленно прошел в кабинет заведующего кафе. Сердце у Туры на секунду замерло ледяной лягушкой.
Тут же Халматова окликнул подошедший Какаджан Непесов. Высокий, с прямой крепкой спиной, грубоватый, надежный туркмен из Мары был одним из тех, кого Халматов и Кореец прочили в будущем на должности начальников уголовных розысков в районных отделах.
— Смотрите, устоз! Все заштрихованное — машины людей, которые сидели в кафе. Белым я показал свободное пространство между ними и «Москвичом» Пака. Здесь замеры. Инспектора говорят, что скорее всего тут стоял «Жигуль» либо «Москвич».
— Какаджан, дружок! Опроси всех, кто видел эту машину, — сказал Тура. — Когда она уехала? Отъезжал ли кто-нибудь после того, как Пак поставил машину? Поручи Алишеру — пусть узнает, сколько шашлычник приготовил шашлыков перед тем, как все случилось. Сколько шашлыков заказали посетители? Проверь на кухне. Если количество совпадает, значит, никто другой не уезжал. Значит, под деревом стояла машина человека, который уехал после убийства…
— Понял, устоз.
Тура поднял стул, с которым упал на пол Кореец. Семь пудов мощной атлетической плоти. А стул не треснул, не рассыпался. Ничего ему не стало. На донышке сиденья осталась этикетка: «Ташкентская мебельная фабрика. Стул плоскоклееный. Цена — 7 руб. 20 коп.». Тура подумал, что Пак любил раскачиваться на задних ножках стульев — в отделе всю мебель расшатал. Может быть, они были не плоскоклееные? Глупости какие-то в голову лезут… Этот стул переставят к другому столу, и он замешается среди других плоскоклееных, как очевидец, о котором все забыли…
Уборщица, высокая, с длинной морщинистой шеей, начала мести помост. Сор падал в водоем, рыбы в пруду задвигались.
Тура уселся за пустой стол, достал блокнот, авторучку и задумался. Вопросов было много, версий — кот наплакал. Да и жизненность их зависела от причин появления Пака в «Чаройли».
Надо дойти до каждого, опросить личный состав. Может, он кому-то сказал? Просил передать, что уезжает?
Потом Тура написал в блокноте:
«Установить:
1. Является ли кафе конечной точкой пути Корейца?
2. Был ли знаком Пак с убитым парнем?
3. Был ли знаком Пак с убийцей?
4. Кто был для убийцы основной целью: а) Пак; б) парень с сумкой; в) оба?»
Отодвинул блокнот, потер ручкой переносицу и вспомнил, что лучший из всех известных ему розыскников — Валентин Силов — часто повторял: настоящие сыщики отличаются от других людей неожиданностью задаваемых ими вопросов.
Сейчас Тура знал, что в его вопросах нет никакой неожиданности, той самой необычности подхода, которая свидетельствует об особом, непостижимом для остальных видении ситуации.
Пока что Тура разглядывал происшедшее вместе со всеми глазами зеваки.
Халматов подозвал заглянувшего в зал юного Алишера Гапурова.
— Ты видел, как Пак уехал из управления? Он был один?
— Я не видел.
— Спроси у ребят. Что говорят свидетели? Успел он что-нибудь сказать перед тем, как было совершено нападение?
— Крикнул что-то. Никто не разобрал.
— Где очевидцы сейчас?
— Допрашивают.
— А официантка?
— В кабинете директора. Генерал сам с ней разговаривает. Он велел вам зайти к нему…
Из газет:
«…Среди победителей предстоящих Олимпийских игр в Москве, возможно, не будет имени Роберта Николаса Овона, но велосипедист из Камеруна все равно доволен:
— На олимпийском стадионе в Москве мы будем соревноваться со спортсменами экстра-класса, а это — неоценимая школа для молодых атлетов нашей страны, — сказал он».
Генерал Эргашев восседал за худосочным однотумбовым столом — смуглый от непроходящего загара, в побуревшем от соли кителе, хорошо знакомом всей мубекской милиции.
И в этом вполне убогом заведении Эргашев все равно выглядел значительно. Лишенный привычного помпезного величия своего кабинета-зала, он наспех выстроил вдоль стен внушительную декорацию из дюжины полковников — своих заместителей и начальников всех служб областного управления.
В его присутствии они были только статистами, сопереживающим и сочувствующим хором на маленькой сцене, в центре которой сидел за хилым канцелярским столом Эргашев, а перед ним стояла официантка.
— Раньше-то вы, наверное, этого человека видели… — Эргашев мельком взглянул на вошедшего Халматова, но сделал вид, что не заметил. — Вы знаете его, и надо честно все рассказать… Он ведь бывал в вашем кафе? Нам все известно, и мы хотим проверить, насколько вы честны с нами. Можем ли вам доверять, так сказать…
— Первый раз он у нас! — Официантка успела переодеться, поверх халата на ней была маленькая стеганка без рукавов, в которую она поминутно куталась.
Глядя на стеганку, Халматов подумал, что теща надевает такую на свою собачонку, когда зимой выводит на улицу. Второй раз на протяжении получаса он вспомнил родителей жены, о которых не вспоминал месяцами. К чему бы?
— Мы — милиция, — Эргашев умел вложить какой-то очень грозный смысл в этот очевидный факт. — Не надо с нами ссориться…
— Слово даю, товарищ генерал, не видела никогда я его…
— …Чтоб потом всю жизнь не кусать себе локти, — закончил свою мысль Эргашев и мягко добавил: — Мы ведь и о вас думаем.
Бывший работник розыска, генерал раскачивал разговор из стороны в сторону, как торчащий в стене гвоздь.
«Сейчас повернет на семью официантки, — подумал Тура, — заговорит по-хорошему, ласково…»
— С кем живете? — озабоченно спросил Эргашев. — Муж есть?
— Мы развелись.
— А дети?
— Четверо. Младший в третий класс пойдет, — вот тут она наконец разревелась.
Система действовала безотказно.
— Вот видите! Сыну нельзя без матери! Так? — раздумывал-советовался с ней Эргашев. — Поэтому все надо рассказать!
— Да если бы я знала его!
— Гапуров! — Начальник управления всегда доигрывал спектакль до конца.
— Слушаю, товарищ генерал, — не сказал, а обозначил себя начальник райотдела.
В том, что Эргашев в его присутствии — начальника уголовного розыска — обратился непосредственно к Равшану, Тура почувствовал нехороший признак.
— Возьми двух оперативников, срочно поезжай к ней домой. Поговори с соседями. Они должны знать, кто у нее бывает, как часто… Да! Открой холодильник, проверь, что в морозилке. — Генерал заговорил едко-спокойно. — Заелись! Я видел кебаб, который они здесь готовят… Дехканин весь день в поле, кетменем намашется, а приходит сюда, чтобы поесть, — они ему котлету на шампуре. А мясо домой тащат!
— Будет сделано, товарищ генерал, — Равшан уже помогал официантке подняться, вел к дверям.
— В наших сотрудников стреляют, а им и дела нет! Разыщите директора!
— По-моему, она действительно его не знает, — сказал Эргашев спокойно, как только закрылась дверь. — Передали, чтобы погибшего дактилоскопировали и проверили по учетам?
— Все сделали, — Назраткулов оторвался от блокнота, в который что-то не переставая записывал.
Все молчали, но тишина в кабинетике была полна звуков — мрачное сопение Эргашева, шуршание бумаги в руках Назраткулова, скрип половиц под ногами переминающейся в напряжении свиты, через окно врывался звенящий лязг точила на кухне и дикторский голос из забытого всеми транзистора:
«…Финская фирма „Ренола“ поставит и смонтирует в Москве к началу Олимпийских игр 96 открытых кафе летнего типа…»
Туре пришло в голову, что все они сейчас похожи на детей, затеявших игру в «замри!». Все замерли — если не хочешь проиграть, не надо шевелиться, болтать, привлекать к себе внимание.
— Такого у нас в области еще не было с самого основания… — нарушил испуганное молчание генерал. — У меня на памяти ничего похожего.
— Запросто могут шапки полететь, — озабоченно вставил Назраткулов.
«Шапки полететь», «к шапочному разбору»… Все о головных уборах! — подумал Тура. Ему показалось вдруг, он понял глубинную причину навязчивых образов Назраткулова. — Полковник! Боится за свою папаху!»
— …Да и момент какой! Сами судите, Олимпийские игры… Состав отмобилизован…
Назраткулов покосился на стену, где висел портрет в раме под дуб, и добавил искренне огорченно:
— Министр вынужден будет докладывать в Москву. Может до Леонида Ильича дойти. Обстановка-то какая…
Тура понимал, что Назраткулов не просто заполняет эту паузу этими бессмысленными репликами, он выворачивает курс разговора в нужном направлении.
— Нам надо все упредить… Пока сверху мер не приняли. И доложить. Так и так. Сами разобрались. Но для этого необходимо точно установить, почему Пак оказался не на рабочем месте, а в кафе… — Назраткулов явно выводил разговор на Халматова.
Генерал достал сигареты, закурил. Он по-прежнему молча игнорировал присутствие Туры, и это придавало Назраткулову смелости:
— А заодно и об укрытых преступлениях… — Преступление в «Чиройли» давало возможность одним махом списать все долги, полностью очиститься.
Говоря, Назраткулов ни на миг не отрывал преданный взгляд от генерала: в любую минуту Эргашев мог сразу и резко поставить его на место. Но сейчас, похоже, генерал поддерживал игру.
«Необходимо срочно найти виновного, — определил Халматов для себя смысл происходящего. — Не преступника, а виноватого. Опередить министерство, доложить: „Виновный наказан“. Похоже, на этот раз им буду я. И, видимо, накажут меня круто… Тогда руководству можно будет просто поставить на вид… Или — указать…»
— В области не регистрируется каждый третий угон скота, каждая четвертая кража, — снова начал Назраткулов.
— Кража краже рознь… — осадил Эргашев. — В колхозе Кирова волки десять овец задрали. А считалось — похищено!
— Я не об этих случаях, Абдулхай Эргашевич, — тихо заметил Назраткулов.
Все отлично знали, о чем идет речь. Все области искусственно регулировали раскрываемость преступлений. Мубекская держала постоянно 100 процентов. Ниже Эргашев уже не имел права ее опустить. Поэтому в учет ставили только раскрытые преступления, по которым преступник с самого начала был известен. В конце каждого месяца начальник информационного центра вместе с генералом решал, какие преступления перенести на следующий месяц, в расчете на то, что за это время они будут раскрыты, какие под любым предлогом прекратить, соединить с другими делами.
Казалось, Назраткулов исчерпал лимит внутриведомственной самокритики, генерал уже отметил предел, но Назраткулов понимал, что случай, представившийся ему, в своем роде единственный: «накатывая бочку» на Туру, он спасает генерала, управление, себя, и продолжал испуганно, но упрямо напирать:
— В колхозе Орджоникидзе, товарищ генерал, в феврале обворовали квартиру бригадира. Об этом упомянули и на активе…
— Разве? — не моргнув глазом, хмуро удивился начальник управления. — Мне об этом ничего не известно.
За дверью послышались шаги.
— Я нужен? — спросил Халматов у генерала. — Мне надо идти делом заниматься…
Эргашев не ответил. И ни разу не взглянул на него. Тура положил на стол составленный наспех список неотложных мероприятий, пошел к дверям.
На выходе он едва не столкнулся с кулинарным шествием.
В развевающейся белоснежной одежде, повар, похожий на индийского раджу, приближался к кабинету, держа высоко над головой поднос с натуральными шашлыками на ребрышках, свежими ароматными лепешками и только что нарезанным луком. Повар плыл в облаке острого пряного аромата. Его сопровождал маленький невзрачный человек с подносом, уставленным чайным сервизом. Третьим, в костюме, при галстуке, просительно улыбаясь, шел директор «Чиройли».
Из газет:
«Есть пятилетний!
Коллектив Мубекской торгово-закупочной базы облпотребсоюза — директор М. X. Мирсаидов — досрочно выполнил пятилетний план оптового товарооборота. С начала десятой пятилетки реализовано товаров на 297279 тысяч рублей, что составляет 100, 5 процента к плану…»
Милицейские машины по-прежнему стояли двумя шпалерами по обе стороны шоссе. Пока начальник управления оставался на месте происшествия, никто не имел права уехать без разрешения. В любую минуту генерал мог появиться под навесом — неулыбчивый, закрытый, в насвозь просоленном кителе, глянуть из-под набрякших тяжелых век пронзительным взглядом степняка, мгновенно обнаружить отсутствующего и поманить того, кто потребовался.
Офицеры боялись его, но не обижались. Уважали. И привыкли.
Любой из них руководил бы так же, стань он завтра во главе управления Так же чувствовал себя Отцом, Аксакалом. Так же — пальцем или коротким кивком — подзывал к себе младших. И генерал Эргашев, когда был он младшим, подбегал так же резво, как любой другой, — костлявый, копчено-смуглый, в запыленных сапогах на коротких, чуточку кривых ногах наездника…
— Ну-ка скажи, Алишер, что первым-наперво должен был сделать убийца? — спросил Тура молодого опера.
Алишер пожал плечами:
— Покинуть трассу. Здесь его легче ловить…
— И я так полагаю. Но еще раньше ему необходимо срочно избавиться от пистолета. — кивнул. — Если он поехал к северу, впереди у него два оросительных магистральных канала. Далеко отходить от шоссе убийца не станет. Бросит в канал пистолет прямо с дороги. Если не выбросил здесь, в пруду. Возьми на себя. И пруд, и оба канала. Вместе с экспертом-криминалистом. Доставьте электромагнит и займитесь. Пошарьте в воде.
— Да, устоз.
— Что у Какаджана? В курсе?
— Свидетель-кокандец видел «Жигуль»-шестерку синего цвета. Рядом с «Москвичом» Пака, под деревом.
— Что еще запомним?
— Номер не мубекский. Кокандец обратил внимание. Когда он уезжал, «Жигуль» оставался у «Чиройли».
— Где этот свидетель?
— В Фархаде. Когда перекрыли дороги, там всех опрашивали, кто проезжал Мубек. Следователям сообщили…
— Тура Халматович! — Тура обернулся. Какаджан бежал к нему по мосткам. — Сейчас передали из Мубека — личность убитого установлена. Артыков Сабирджон, двадцать три года. Судим за сопротивление представителю власти, кражу и грабеж, освободился в прошлом месяце…
— А что про Андрея?
— Молчат. На восемнадцать тридцать состояние было критическое.
«Сабирджон Артыков… Я что-то слышал о нем, — подумал Тура. — Но в связи с чем? От кого?»
— Установили по пальцам?
— Да. Информационный центр дал установочные данные. Прописан в Мубеке, Пушкина, 5.
— Начальник управления знает?
— Сейчас ему как раз докладывают… Вон он!
Генерал Эргашев уже стоял у входа, пристально вглядываясь в подчиненных. Каждый по-разному вел себя в его отсутствие, но, как только он появлялся, незримый затейник кричал «замри!» — и все дружно тянули руки по швам. Эргашев нашел глазами Туру, прищурился:
— Халматов! Поедешь со мной!
Из газет:
«Отдых олимпийцев
Вчера в культурном центре Олимпийской деревни состоялся большой концерт мастеров искусств Москвы «На старт вызываются искусство и спорт». В огромном зале на 1200 мест собрались новоселы — члены первых национальных спортивных делегаций, прибывших на Олимпиаду.
Перед собравшимися выступили солистка ГАБТа СССР, народная артистка РСФСР Т. Синявская, широко известный за рубежом вокально-инструментальный ансамбль «Песняры» и другие коллективы.
Этим концертом открылась театрально-концертная программа для жителей Олимпийской деревни…»
Возвращавшийся в Мубек караван милицейских машин шел быстро. Впереди, судорожно колыхая проблесковыми фонарями, завывая сиреной, мчался «Жигуль» — «чистильщик». Ни один лихач, так же спешащий в Мубек, не рискнул обогнать патрульный мотоцикл ГАИ, замыкавший колонну, и обреченно пристраивался сзади. Так и двигались — гигантской, растянувшейся на сотни метров разноцветной ревущей лентой.
Генерал молчал, утомленно-привольно раскинувшись на заднем сиденье, иногда ненадолго задремывал. Халматов сидел впереди, рядом с шофером.
Приемник доверительно-задушевно шептал:
«Французские журналисты не могут сегодня молчать о том, что сделано в нашей стране для проведения всемирного праздника спорта. Они сообщают, что в центре Москвы покрашены дома, что в столице высажено 100 тысяч Деревьев, создано 50 садов, что зеленью покрыта теперь треть площади города. Москвичи, замечает парижская пресса, гордятся обновленным городом, Олимпийской деревней, новыми стадионами, сверхсовременным аэропортом, ресторанами, кафе и 25-этажной гостиницей «Космос», построенной при содействии французов… »
Тура был весь собран.
Зная хорошо Эргашева, он не сомневался в том, что генерал не просто так посадил его с собой в машину. Интересно, начнет серьезный разговор прямо здесь или перенесет в кабинет, на ночь?..
Эргашев работал ночью. То есть днем он тоже работал. Но настоящее его время двигалось в поздние ночные часы. Естественно, из-за этого не уезжал домой ни один из начальников отделов — ни в управлении, ни в районах — по всей области.
При всем этом служить с генералом было просто — следовало только соблюдать безукоризненно его кодекс поведения для подчиненных. Подчиненные назывались красиво — «мой сотрудник».
«Мой сотрудник помнит и выполняет беспрекословно все, даже отданные мимоходом, распоряжения.
Мой сотрудник всегда доводит до конца начатое. Он ведет себя скромно. Не возражает, не спорит, не выступает.
Мой сотрудник предан делу и мне беспредельно.
Мой сотрудник не берет взяток.
Мой сотрудник не задает ненужных вопросов.
Мой сотрудник не может быть трусом.
Мой сотрудник никогда мне не солжет…»
— Пак поехал в «Чиройли» по твоему указанию? — вдруг резко спросил Эргашев, и вздрогнувший от неожиданности Тура поймал на себе пронзительный взгляд. — Ты послал его?
— Нет, — покачал головой Тура. — Я не знаю, что он там делал.
Эргашев недобро хмыкнул:
— Сейчас все можно отрицать. Но Пак не мог уехать самовольно. А что тебе нужно было в Урчашме?
— Пак не сказал вам?
— Это ты хорошо придумал! Кореец, если б мог, сослался на тебя!
— Я еще ночью выехал в Урчашму. Пак знал, я просил его поставить вас в известность.
— Что ты забыл там?
Халматов рассказал о звонке начальника управления уголовного розыска и повторил фразу Силантьева:
— …Наркотики идут через Мубек. Рано или поздно нарыв лопнет, и нам до конца жизни не отмыться…
Эргашев молча слушал.
— Я заезжал к Анарбаю Маджидову по поводу шприца, потом разговаривал в изоляторе с Умматом. Не все понятно. Я думаю, надо вести поиск в направлении Дарвазы… — Он не сослался на сообщение Азимова. — Мне кажется, там самовольные посадки мака. И кто-то уже ездит…
— Понятно… — кивнул генерал и долго молчал, уже не засыпая, внимательно разглядывая проносящийся за стеклом суровый ландшафт.
Потом сказал досадливо-зло:
— Случилась большая беда… Мы, боюсь, попали в серьезный скандал… Всю ночь снился мне неоседланный конь. Так я и не смог его поймать…
Тура, не оборачиваясь к генералу, тихо сказал:
— Мне на скандал плевать. Пролили кровь моего товарища… Я найду, кто это сделал…
Эргашев вздохнул и, не скрывая презрения, заметил:
— Найди, найди… Все-таки как был ты простым опером, сыскарем на улице — так и остался. Не смог я воспитать из тебя руководителя… У тебя кругозор постового…
Тура пожал плечами:
— Может быть… Наверное… А что входит в кругозор настоящего руководителя?
— Понимание проблемы в целом, — сказал грустно Эргашев. — А ты, к сожалению, не понимаешь, что кровь смывается легко. Легче, чем грязь…
В Мубек прибыли затемно. На скорости, срезая с визгом крутые повороты, в тревожном перемигивании пульс-фар, прошли пыльный кишлак с выгоном, на котором, несмотря на поздний час, еще паслись козы, пересекли темные провалы поперечных улиц и сразу влетели на въездной мост Великой Транспортной развязки.
Здесь начинался новый город Мубек. Город-сон, город — претворенная мечта, поднявшиеся на краю когда-то Голодной степи многоэтажные современные здания, дворцы. По Центральной магистрали могли свободно катить в каждом направлении не менее десятка рядов машин, окажись они в этот момент в Мубеке. Жаль, что их не было. Громадные пустые проспекты среди темных спящих домов. Обезлюдевший черный город в душной летней ночи.
— Ты не представляешь себе, Тура, масштабы того, что произошло сегодня… — неожиданно мягко сказал Эргашев.
Халматов вздрогнул — сейчас генерал скажет то, из-за чего приказал сесть в его машину.
— Случилось несчастье. Не беда, не скандал. Позор! Понимаешь? Замнач областного угро майор Пак — позволил, чтобы в него влепили пулю! В блюстителя общественного порядка, который должен обеспечивать безопасность других. И где? В кафе! Днем! При стечении народа. При странных обстоятельствах! В странной компании! Зато в рабочее время.
Генерал помолчал. Тура не шевельнулся.
— Я все ждал, что ты сможешь мне что-то объяснить: Но ты или не можешь, или что-то скрываешь. И я не допущу, чтобы Мубекская область была связана со скандальной историей. Нам этого просто не позволят. Любая область, но не Мубек! Понимаешь, почему?
Халматов вздохнул: тут и понимать-то нечего. Любой ребенок знает — Мубек область особая. Судьбе было угодно избрать эту заброшенную, малоплодородную землю, отрезанную от соседних районов, колыбелью, родиной, священным местом отчизны, давшим ей Великого Сына, Отца-Основателя, мудреца, писателя, вдохновителя всех радостных дел. И в Кишлачном поселке посреди Голодной степи возникли в красной пыли такыров дворцы, бетонные дороги, умирающие от жажды парки и радующие глаз изогнутые плоскости Великих Транспортных развязок.
Город-сказка, город-символ. Каждый республиканский руководитель — любого ранга — тщательно следил за тем, чтобы Мубек не испытывал трудностей, чтобы именно здесь было создано волей и руками народа зеркало наших возможностей, наших побед и свершений.
Все знали о неизменной привязанности Отца республики, Сына области, Вдохновителя счастья к этим суровым местам, где прошли его отрочество и юность. Он любил приезжать сюда — может быть, отсюда ему была виднее трудная и славная дорога свершений или вел его сюда высокий сыновний долг по отношению к старым родителям — очень тихим, скромным старикам, будто напуганным величием своего сына. Неведомо.
Но Мубек он любил. И любая критика в адрес Мубека всегда рассматривалась как злое недоброжелательство и затаенный упрек в адрес Отца-Сына-Вдохновителя. Кого любим — тех не критикуем. Любим за достоинства и недостатки.
Потерпевшими были все остальные: реальными, к счастью, в подавляющем меньшинстве, и возможными в будущем — в большинстве. И жизненное предназначение милиционеров, «ментов», состояло в том, чтобы защищать потерпевших от преступников, то есть обеспечивать такой порядок, при котором они могли бы безбедно и спокойно существовать — ходить в детстве в ясли, школу, став постарше — в профтехучилище или в институт; в зрелом возрасте — трудиться: растить хлопок, стоять у станка, ткать ковры, рисовать картины или писать книги, а после работы спокойно сидеть у телевизоров или ходить в гости.
Предупредить преступление, а если преступление все же совершено, суметь быстро его раскрыть — составляло смысл жизни милиционера. Выполняя свою жизненную функцию, милиционер мог погибнуть, и с этим уже ничего нельзя было поделать. Но можно было и продлить милицейскую жизнь — если стать профессионалом: помнить тысячи мелочей, директив, инструкций, приказов, примет, ориентировок, предупреждений; не действовать опрометчиво, сгоряча, хорошо стрелять, прыгать, подтягиваться, бороться и бегать.
Куда отнести Назраткулова, Тура не знал. По внешним формальным признакам он был как бы милиционером. Но Тура-то знал, что из Назраткулова такой же мент, как из кизячной лепешки — замковый камень.
Ничего действительно преступного в действиях Назраткулова Тура никогда не замечал и твердо верил, что никогда его начальник не докатится до этого опасного класса населения, хотя бы в силу трусости и крайней неуверенности в себе.
Так что, Назраткулова можно было бы уверенно отнести к потерпевшим, кабы он не был таким большим командиром среди милиционеров и не принес в их среду обычаи, ухватки, миропонимание и пороки потерпевших.
И поэтому Тура точно знал, что Назраткулов при первой возможности постарается достать его, как только сможет. До сих пор случая не представлялось. А вот теперь история с Паком!
«Пришла беда — отворяй ворота», — вспомнил Халматов любимую присказку тестя, жившего в Подмосковье.
— Что считать шапочным разбором… — заметил Тура, глядя в сторону.
— Еще и дерзишь… Я тебе не мальчик! — закричал Назраткулов.
Он собрался еще многое сказать, объясняя очевидный факт, что он не мальчик, но в кафе уже входил начальник управления генерал Эргашев. Назраткулов сразу подтянулся и, не спуская глаз с начальника, пошел навстречу.
Эргашев полоснул Туру рысьим взглядом и, не приглашая его за собой, медленно прошел в кабинет заведующего кафе. Сердце у Туры на секунду замерло ледяной лягушкой.
Тут же Халматова окликнул подошедший Какаджан Непесов. Высокий, с прямой крепкой спиной, грубоватый, надежный туркмен из Мары был одним из тех, кого Халматов и Кореец прочили в будущем на должности начальников уголовных розысков в районных отделах.
— Смотрите, устоз! Все заштрихованное — машины людей, которые сидели в кафе. Белым я показал свободное пространство между ними и «Москвичом» Пака. Здесь замеры. Инспектора говорят, что скорее всего тут стоял «Жигуль» либо «Москвич».
— Какаджан, дружок! Опроси всех, кто видел эту машину, — сказал Тура. — Когда она уехала? Отъезжал ли кто-нибудь после того, как Пак поставил машину? Поручи Алишеру — пусть узнает, сколько шашлычник приготовил шашлыков перед тем, как все случилось. Сколько шашлыков заказали посетители? Проверь на кухне. Если количество совпадает, значит, никто другой не уезжал. Значит, под деревом стояла машина человека, который уехал после убийства…
— Понял, устоз.
Тура поднял стул, с которым упал на пол Кореец. Семь пудов мощной атлетической плоти. А стул не треснул, не рассыпался. Ничего ему не стало. На донышке сиденья осталась этикетка: «Ташкентская мебельная фабрика. Стул плоскоклееный. Цена — 7 руб. 20 коп.». Тура подумал, что Пак любил раскачиваться на задних ножках стульев — в отделе всю мебель расшатал. Может быть, они были не плоскоклееные? Глупости какие-то в голову лезут… Этот стул переставят к другому столу, и он замешается среди других плоскоклееных, как очевидец, о котором все забыли…
Уборщица, высокая, с длинной морщинистой шеей, начала мести помост. Сор падал в водоем, рыбы в пруду задвигались.
Тура уселся за пустой стол, достал блокнот, авторучку и задумался. Вопросов было много, версий — кот наплакал. Да и жизненность их зависела от причин появления Пака в «Чаройли».
Надо дойти до каждого, опросить личный состав. Может, он кому-то сказал? Просил передать, что уезжает?
Потом Тура написал в блокноте:
«Установить:
1. Является ли кафе конечной точкой пути Корейца?
2. Был ли знаком Пак с убитым парнем?
3. Был ли знаком Пак с убийцей?
4. Кто был для убийцы основной целью: а) Пак; б) парень с сумкой; в) оба?»
Отодвинул блокнот, потер ручкой переносицу и вспомнил, что лучший из всех известных ему розыскников — Валентин Силов — часто повторял: настоящие сыщики отличаются от других людей неожиданностью задаваемых ими вопросов.
Сейчас Тура знал, что в его вопросах нет никакой неожиданности, той самой необычности подхода, которая свидетельствует об особом, непостижимом для остальных видении ситуации.
Пока что Тура разглядывал происшедшее вместе со всеми глазами зеваки.
Халматов подозвал заглянувшего в зал юного Алишера Гапурова.
— Ты видел, как Пак уехал из управления? Он был один?
— Я не видел.
— Спроси у ребят. Что говорят свидетели? Успел он что-нибудь сказать перед тем, как было совершено нападение?
— Крикнул что-то. Никто не разобрал.
— Где очевидцы сейчас?
— Допрашивают.
— А официантка?
— В кабинете директора. Генерал сам с ней разговаривает. Он велел вам зайти к нему…
Из газет:
«…Среди победителей предстоящих Олимпийских игр в Москве, возможно, не будет имени Роберта Николаса Овона, но велосипедист из Камеруна все равно доволен:
— На олимпийском стадионе в Москве мы будем соревноваться со спортсменами экстра-класса, а это — неоценимая школа для молодых атлетов нашей страны, — сказал он».
Генерал Эргашев восседал за худосочным однотумбовым столом — смуглый от непроходящего загара, в побуревшем от соли кителе, хорошо знакомом всей мубекской милиции.
И в этом вполне убогом заведении Эргашев все равно выглядел значительно. Лишенный привычного помпезного величия своего кабинета-зала, он наспех выстроил вдоль стен внушительную декорацию из дюжины полковников — своих заместителей и начальников всех служб областного управления.
В его присутствии они были только статистами, сопереживающим и сочувствующим хором на маленькой сцене, в центре которой сидел за хилым канцелярским столом Эргашев, а перед ним стояла официантка.
— Раньше-то вы, наверное, этого человека видели… — Эргашев мельком взглянул на вошедшего Халматова, но сделал вид, что не заметил. — Вы знаете его, и надо честно все рассказать… Он ведь бывал в вашем кафе? Нам все известно, и мы хотим проверить, насколько вы честны с нами. Можем ли вам доверять, так сказать…
— Первый раз он у нас! — Официантка успела переодеться, поверх халата на ней была маленькая стеганка без рукавов, в которую она поминутно куталась.
Глядя на стеганку, Халматов подумал, что теща надевает такую на свою собачонку, когда зимой выводит на улицу. Второй раз на протяжении получаса он вспомнил родителей жены, о которых не вспоминал месяцами. К чему бы?
— Мы — милиция, — Эргашев умел вложить какой-то очень грозный смысл в этот очевидный факт. — Не надо с нами ссориться…
— Слово даю, товарищ генерал, не видела никогда я его…
— …Чтоб потом всю жизнь не кусать себе локти, — закончил свою мысль Эргашев и мягко добавил: — Мы ведь и о вас думаем.
Бывший работник розыска, генерал раскачивал разговор из стороны в сторону, как торчащий в стене гвоздь.
«Сейчас повернет на семью официантки, — подумал Тура, — заговорит по-хорошему, ласково…»
— С кем живете? — озабоченно спросил Эргашев. — Муж есть?
— Мы развелись.
— А дети?
— Четверо. Младший в третий класс пойдет, — вот тут она наконец разревелась.
Система действовала безотказно.
— Вот видите! Сыну нельзя без матери! Так? — раздумывал-советовался с ней Эргашев. — Поэтому все надо рассказать!
— Да если бы я знала его!
— Гапуров! — Начальник управления всегда доигрывал спектакль до конца.
— Слушаю, товарищ генерал, — не сказал, а обозначил себя начальник райотдела.
В том, что Эргашев в его присутствии — начальника уголовного розыска — обратился непосредственно к Равшану, Тура почувствовал нехороший признак.
— Возьми двух оперативников, срочно поезжай к ней домой. Поговори с соседями. Они должны знать, кто у нее бывает, как часто… Да! Открой холодильник, проверь, что в морозилке. — Генерал заговорил едко-спокойно. — Заелись! Я видел кебаб, который они здесь готовят… Дехканин весь день в поле, кетменем намашется, а приходит сюда, чтобы поесть, — они ему котлету на шампуре. А мясо домой тащат!
— Будет сделано, товарищ генерал, — Равшан уже помогал официантке подняться, вел к дверям.
— В наших сотрудников стреляют, а им и дела нет! Разыщите директора!
— По-моему, она действительно его не знает, — сказал Эргашев спокойно, как только закрылась дверь. — Передали, чтобы погибшего дактилоскопировали и проверили по учетам?
— Все сделали, — Назраткулов оторвался от блокнота, в который что-то не переставая записывал.
Все молчали, но тишина в кабинетике была полна звуков — мрачное сопение Эргашева, шуршание бумаги в руках Назраткулова, скрип половиц под ногами переминающейся в напряжении свиты, через окно врывался звенящий лязг точила на кухне и дикторский голос из забытого всеми транзистора:
«…Финская фирма „Ренола“ поставит и смонтирует в Москве к началу Олимпийских игр 96 открытых кафе летнего типа…»
Туре пришло в голову, что все они сейчас похожи на детей, затеявших игру в «замри!». Все замерли — если не хочешь проиграть, не надо шевелиться, болтать, привлекать к себе внимание.
— Такого у нас в области еще не было с самого основания… — нарушил испуганное молчание генерал. — У меня на памяти ничего похожего.
— Запросто могут шапки полететь, — озабоченно вставил Назраткулов.
«Шапки полететь», «к шапочному разбору»… Все о головных уборах! — подумал Тура. Ему показалось вдруг, он понял глубинную причину навязчивых образов Назраткулова. — Полковник! Боится за свою папаху!»
— …Да и момент какой! Сами судите, Олимпийские игры… Состав отмобилизован…
Назраткулов покосился на стену, где висел портрет в раме под дуб, и добавил искренне огорченно:
— Министр вынужден будет докладывать в Москву. Может до Леонида Ильича дойти. Обстановка-то какая…
Тура понимал, что Назраткулов не просто заполняет эту паузу этими бессмысленными репликами, он выворачивает курс разговора в нужном направлении.
— Нам надо все упредить… Пока сверху мер не приняли. И доложить. Так и так. Сами разобрались. Но для этого необходимо точно установить, почему Пак оказался не на рабочем месте, а в кафе… — Назраткулов явно выводил разговор на Халматова.
Генерал достал сигареты, закурил. Он по-прежнему молча игнорировал присутствие Туры, и это придавало Назраткулову смелости:
— А заодно и об укрытых преступлениях… — Преступление в «Чиройли» давало возможность одним махом списать все долги, полностью очиститься.
Говоря, Назраткулов ни на миг не отрывал преданный взгляд от генерала: в любую минуту Эргашев мог сразу и резко поставить его на место. Но сейчас, похоже, генерал поддерживал игру.
«Необходимо срочно найти виновного, — определил Халматов для себя смысл происходящего. — Не преступника, а виноватого. Опередить министерство, доложить: „Виновный наказан“. Похоже, на этот раз им буду я. И, видимо, накажут меня круто… Тогда руководству можно будет просто поставить на вид… Или — указать…»
— В области не регистрируется каждый третий угон скота, каждая четвертая кража, — снова начал Назраткулов.
— Кража краже рознь… — осадил Эргашев. — В колхозе Кирова волки десять овец задрали. А считалось — похищено!
— Я не об этих случаях, Абдулхай Эргашевич, — тихо заметил Назраткулов.
Все отлично знали, о чем идет речь. Все области искусственно регулировали раскрываемость преступлений. Мубекская держала постоянно 100 процентов. Ниже Эргашев уже не имел права ее опустить. Поэтому в учет ставили только раскрытые преступления, по которым преступник с самого начала был известен. В конце каждого месяца начальник информационного центра вместе с генералом решал, какие преступления перенести на следующий месяц, в расчете на то, что за это время они будут раскрыты, какие под любым предлогом прекратить, соединить с другими делами.
Казалось, Назраткулов исчерпал лимит внутриведомственной самокритики, генерал уже отметил предел, но Назраткулов понимал, что случай, представившийся ему, в своем роде единственный: «накатывая бочку» на Туру, он спасает генерала, управление, себя, и продолжал испуганно, но упрямо напирать:
— В колхозе Орджоникидзе, товарищ генерал, в феврале обворовали квартиру бригадира. Об этом упомянули и на активе…
— Разве? — не моргнув глазом, хмуро удивился начальник управления. — Мне об этом ничего не известно.
За дверью послышались шаги.
— Я нужен? — спросил Халматов у генерала. — Мне надо идти делом заниматься…
Эргашев не ответил. И ни разу не взглянул на него. Тура положил на стол составленный наспех список неотложных мероприятий, пошел к дверям.
На выходе он едва не столкнулся с кулинарным шествием.
В развевающейся белоснежной одежде, повар, похожий на индийского раджу, приближался к кабинету, держа высоко над головой поднос с натуральными шашлыками на ребрышках, свежими ароматными лепешками и только что нарезанным луком. Повар плыл в облаке острого пряного аромата. Его сопровождал маленький невзрачный человек с подносом, уставленным чайным сервизом. Третьим, в костюме, при галстуке, просительно улыбаясь, шел директор «Чиройли».
Из газет:
«Есть пятилетний!
Коллектив Мубекской торгово-закупочной базы облпотребсоюза — директор М. X. Мирсаидов — досрочно выполнил пятилетний план оптового товарооборота. С начала десятой пятилетки реализовано товаров на 297279 тысяч рублей, что составляет 100, 5 процента к плану…»
Милицейские машины по-прежнему стояли двумя шпалерами по обе стороны шоссе. Пока начальник управления оставался на месте происшествия, никто не имел права уехать без разрешения. В любую минуту генерал мог появиться под навесом — неулыбчивый, закрытый, в насвозь просоленном кителе, глянуть из-под набрякших тяжелых век пронзительным взглядом степняка, мгновенно обнаружить отсутствующего и поманить того, кто потребовался.
Офицеры боялись его, но не обижались. Уважали. И привыкли.
Любой из них руководил бы так же, стань он завтра во главе управления Так же чувствовал себя Отцом, Аксакалом. Так же — пальцем или коротким кивком — подзывал к себе младших. И генерал Эргашев, когда был он младшим, подбегал так же резво, как любой другой, — костлявый, копчено-смуглый, в запыленных сапогах на коротких, чуточку кривых ногах наездника…
— Ну-ка скажи, Алишер, что первым-наперво должен был сделать убийца? — спросил Тура молодого опера.
Алишер пожал плечами:
— Покинуть трассу. Здесь его легче ловить…
— И я так полагаю. Но еще раньше ему необходимо срочно избавиться от пистолета. — кивнул. — Если он поехал к северу, впереди у него два оросительных магистральных канала. Далеко отходить от шоссе убийца не станет. Бросит в канал пистолет прямо с дороги. Если не выбросил здесь, в пруду. Возьми на себя. И пруд, и оба канала. Вместе с экспертом-криминалистом. Доставьте электромагнит и займитесь. Пошарьте в воде.
— Да, устоз.
— Что у Какаджана? В курсе?
— Свидетель-кокандец видел «Жигуль»-шестерку синего цвета. Рядом с «Москвичом» Пака, под деревом.
— Что еще запомним?
— Номер не мубекский. Кокандец обратил внимание. Когда он уезжал, «Жигуль» оставался у «Чиройли».
— Где этот свидетель?
— В Фархаде. Когда перекрыли дороги, там всех опрашивали, кто проезжал Мубек. Следователям сообщили…
— Тура Халматович! — Тура обернулся. Какаджан бежал к нему по мосткам. — Сейчас передали из Мубека — личность убитого установлена. Артыков Сабирджон, двадцать три года. Судим за сопротивление представителю власти, кражу и грабеж, освободился в прошлом месяце…
— А что про Андрея?
— Молчат. На восемнадцать тридцать состояние было критическое.
«Сабирджон Артыков… Я что-то слышал о нем, — подумал Тура. — Но в связи с чем? От кого?»
— Установили по пальцам?
— Да. Информационный центр дал установочные данные. Прописан в Мубеке, Пушкина, 5.
— Начальник управления знает?
— Сейчас ему как раз докладывают… Вон он!
Генерал Эргашев уже стоял у входа, пристально вглядываясь в подчиненных. Каждый по-разному вел себя в его отсутствие, но, как только он появлялся, незримый затейник кричал «замри!» — и все дружно тянули руки по швам. Эргашев нашел глазами Туру, прищурился:
— Халматов! Поедешь со мной!
Из газет:
«Отдых олимпийцев
Вчера в культурном центре Олимпийской деревни состоялся большой концерт мастеров искусств Москвы «На старт вызываются искусство и спорт». В огромном зале на 1200 мест собрались новоселы — члены первых национальных спортивных делегаций, прибывших на Олимпиаду.
Перед собравшимися выступили солистка ГАБТа СССР, народная артистка РСФСР Т. Синявская, широко известный за рубежом вокально-инструментальный ансамбль «Песняры» и другие коллективы.
Этим концертом открылась театрально-концертная программа для жителей Олимпийской деревни…»
Возвращавшийся в Мубек караван милицейских машин шел быстро. Впереди, судорожно колыхая проблесковыми фонарями, завывая сиреной, мчался «Жигуль» — «чистильщик». Ни один лихач, так же спешащий в Мубек, не рискнул обогнать патрульный мотоцикл ГАИ, замыкавший колонну, и обреченно пристраивался сзади. Так и двигались — гигантской, растянувшейся на сотни метров разноцветной ревущей лентой.
Генерал молчал, утомленно-привольно раскинувшись на заднем сиденье, иногда ненадолго задремывал. Халматов сидел впереди, рядом с шофером.
Приемник доверительно-задушевно шептал:
«Французские журналисты не могут сегодня молчать о том, что сделано в нашей стране для проведения всемирного праздника спорта. Они сообщают, что в центре Москвы покрашены дома, что в столице высажено 100 тысяч Деревьев, создано 50 садов, что зеленью покрыта теперь треть площади города. Москвичи, замечает парижская пресса, гордятся обновленным городом, Олимпийской деревней, новыми стадионами, сверхсовременным аэропортом, ресторанами, кафе и 25-этажной гостиницей «Космос», построенной при содействии французов… »
Тура был весь собран.
Зная хорошо Эргашева, он не сомневался в том, что генерал не просто так посадил его с собой в машину. Интересно, начнет серьезный разговор прямо здесь или перенесет в кабинет, на ночь?..
Эргашев работал ночью. То есть днем он тоже работал. Но настоящее его время двигалось в поздние ночные часы. Естественно, из-за этого не уезжал домой ни один из начальников отделов — ни в управлении, ни в районах — по всей области.
При всем этом служить с генералом было просто — следовало только соблюдать безукоризненно его кодекс поведения для подчиненных. Подчиненные назывались красиво — «мой сотрудник».
«Мой сотрудник помнит и выполняет беспрекословно все, даже отданные мимоходом, распоряжения.
Мой сотрудник всегда доводит до конца начатое. Он ведет себя скромно. Не возражает, не спорит, не выступает.
Мой сотрудник предан делу и мне беспредельно.
Мой сотрудник не берет взяток.
Мой сотрудник не задает ненужных вопросов.
Мой сотрудник не может быть трусом.
Мой сотрудник никогда мне не солжет…»
— Пак поехал в «Чиройли» по твоему указанию? — вдруг резко спросил Эргашев, и вздрогнувший от неожиданности Тура поймал на себе пронзительный взгляд. — Ты послал его?
— Нет, — покачал головой Тура. — Я не знаю, что он там делал.
Эргашев недобро хмыкнул:
— Сейчас все можно отрицать. Но Пак не мог уехать самовольно. А что тебе нужно было в Урчашме?
— Пак не сказал вам?
— Это ты хорошо придумал! Кореец, если б мог, сослался на тебя!
— Я еще ночью выехал в Урчашму. Пак знал, я просил его поставить вас в известность.
— Что ты забыл там?
Халматов рассказал о звонке начальника управления уголовного розыска и повторил фразу Силантьева:
— …Наркотики идут через Мубек. Рано или поздно нарыв лопнет, и нам до конца жизни не отмыться…
Эргашев молча слушал.
— Я заезжал к Анарбаю Маджидову по поводу шприца, потом разговаривал в изоляторе с Умматом. Не все понятно. Я думаю, надо вести поиск в направлении Дарвазы… — Он не сослался на сообщение Азимова. — Мне кажется, там самовольные посадки мака. И кто-то уже ездит…
— Понятно… — кивнул генерал и долго молчал, уже не засыпая, внимательно разглядывая проносящийся за стеклом суровый ландшафт.
Потом сказал досадливо-зло:
— Случилась большая беда… Мы, боюсь, попали в серьезный скандал… Всю ночь снился мне неоседланный конь. Так я и не смог его поймать…
Тура, не оборачиваясь к генералу, тихо сказал:
— Мне на скандал плевать. Пролили кровь моего товарища… Я найду, кто это сделал…
Эргашев вздохнул и, не скрывая презрения, заметил:
— Найди, найди… Все-таки как был ты простым опером, сыскарем на улице — так и остался. Не смог я воспитать из тебя руководителя… У тебя кругозор постового…
Тура пожал плечами:
— Может быть… Наверное… А что входит в кругозор настоящего руководителя?
— Понимание проблемы в целом, — сказал грустно Эргашев. — А ты, к сожалению, не понимаешь, что кровь смывается легко. Легче, чем грязь…
В Мубек прибыли затемно. На скорости, срезая с визгом крутые повороты, в тревожном перемигивании пульс-фар, прошли пыльный кишлак с выгоном, на котором, несмотря на поздний час, еще паслись козы, пересекли темные провалы поперечных улиц и сразу влетели на въездной мост Великой Транспортной развязки.
Здесь начинался новый город Мубек. Город-сон, город — претворенная мечта, поднявшиеся на краю когда-то Голодной степи многоэтажные современные здания, дворцы. По Центральной магистрали могли свободно катить в каждом направлении не менее десятка рядов машин, окажись они в этот момент в Мубеке. Жаль, что их не было. Громадные пустые проспекты среди темных спящих домов. Обезлюдевший черный город в душной летней ночи.
— Ты не представляешь себе, Тура, масштабы того, что произошло сегодня… — неожиданно мягко сказал Эргашев.
Халматов вздрогнул — сейчас генерал скажет то, из-за чего приказал сесть в его машину.
— Случилось несчастье. Не беда, не скандал. Позор! Понимаешь? Замнач областного угро майор Пак — позволил, чтобы в него влепили пулю! В блюстителя общественного порядка, который должен обеспечивать безопасность других. И где? В кафе! Днем! При стечении народа. При странных обстоятельствах! В странной компании! Зато в рабочее время.
Генерал помолчал. Тура не шевельнулся.
— Я все ждал, что ты сможешь мне что-то объяснить: Но ты или не можешь, или что-то скрываешь. И я не допущу, чтобы Мубекская область была связана со скандальной историей. Нам этого просто не позволят. Любая область, но не Мубек! Понимаешь, почему?
Халматов вздохнул: тут и понимать-то нечего. Любой ребенок знает — Мубек область особая. Судьбе было угодно избрать эту заброшенную, малоплодородную землю, отрезанную от соседних районов, колыбелью, родиной, священным местом отчизны, давшим ей Великого Сына, Отца-Основателя, мудреца, писателя, вдохновителя всех радостных дел. И в Кишлачном поселке посреди Голодной степи возникли в красной пыли такыров дворцы, бетонные дороги, умирающие от жажды парки и радующие глаз изогнутые плоскости Великих Транспортных развязок.
Город-сказка, город-символ. Каждый республиканский руководитель — любого ранга — тщательно следил за тем, чтобы Мубек не испытывал трудностей, чтобы именно здесь было создано волей и руками народа зеркало наших возможностей, наших побед и свершений.
Все знали о неизменной привязанности Отца республики, Сына области, Вдохновителя счастья к этим суровым местам, где прошли его отрочество и юность. Он любил приезжать сюда — может быть, отсюда ему была виднее трудная и славная дорога свершений или вел его сюда высокий сыновний долг по отношению к старым родителям — очень тихим, скромным старикам, будто напуганным величием своего сына. Неведомо.
Но Мубек он любил. И любая критика в адрес Мубека всегда рассматривалась как злое недоброжелательство и затаенный упрек в адрес Отца-Сына-Вдохновителя. Кого любим — тех не критикуем. Любим за достоинства и недостатки.