Страница:
— Вон! — закричал профессор, и рука, держащая пробирку, задрожала. — Идите прочь! Через полторы минуты… через полторы минуты…
Он тяжело дышал, блестящими глазами вглядываясь в часы. Большие капли пота выступили у него на лбу и стекали по лицу.
— Может быть, вы успокоитесь? — мягко сказал репортер. — Подумайте. Сколько прекрасных вещей есть в мире: птицы, горы, женщины, дети — большинство из них даже не знают, что должны умереть. Ведь это очень скверно: из личных побуждений, из гордости устроить конец света.
— Да вам-то что известно?! — буркнул профессор. Секундная стрелка обегала диск. Еще минута и двадцать секунд!
— Не столько, сколько вам, но все-таки кое-что мне известно. Подумайте о звездах. Тысячи людей смотрят на них каждую ночь. Мужчины, плывущие на океанских кораблях, эскимосы в полярных льдах… Негры… Почему вы хотите все это у них отнять? Отнять можно только то, что даешь, да и это нехорошо.
— Идите вы со своими проповедями, — выдохнул профессор, — а то… а то…
— Что — «а то»? Ведь вы и так собираетесь сделать черт знает что, так что уж хуже не будет. Вы серьезно собираетесь сунуть пробирку в пламя? Но, собственно, зачем? Ведь вы даже удовлетворения не почувствуете. Гунора вы не убедите — в лучшем случае превратите его в кучку пыли.
— Прочь! — рявкнул Фаррагус. Оставалось еще пятьдесят секунд.
— Успокойтесь. Я должен сказать вам кое-что весьма неприятное.
Профессор зловеще рассмеялся — если этот сдавленный, похожий на кашель звук можно было назвать смехом.
— Любопытно, что такое, по-вашему, неприятность для меня, — сказал он. — Но говорите быстрее, осталось еще сорок секунд.
— Не надо так спешить. У нас есть время. Так вот… только вы действительно приготовьтесь к скверному известию.
— Идиотизм. Вы меня на пушку не возьмете, — проворчал Фаррагус.
— А я и не пытаюсь. Я — Роутон из «Ивнинг стар», тот, что написал статью — помните?
— Ну и что? Только поэтому вы хотите, чтобы я не сунул пробирку в огонь?
— Ну… нет, но знаете, этот порошок в вашей пробирке… не совсем генетон.
Профессор резко поднес трубку к глазам.
— Лжете! Что значит «не совсем»?
— Ну, это я, чтобы вы не волновались… говорят, у вас сердце больное… я, видите ли, забрал ваш порошок.
— А это что? Уж не сахар ли? — ехидно спросил Фаррагус. — Ну, довольно. У вас осталось ровно столько времени, чтобы быстренько помолиться, если вы верующий. Мне это ни к чему.
Стрелка подходила к черте. Оставалось еще десять секунд.
— Нет, это не сахар, это соль, — сказал репортер. — Будьте осторожнее, когда станете совать пробирку в пламя, потому что соль стреляет, еще обожжетесь…
Фаррагус рыкнул и сунул стекло в огонь.
— Только спокойно… спокойно… — говорил репортер, словно ребенку. — Все будет хорошо… вот увидите.
Пламя охватило стекло, порошок действительно только потрескивал в пробирке. И все.
— Не взрывается… — простонал профессор. — Подлец, что вы наделали?!
— Я же вам говорил. Пробирочку заменил.
— Так это правда? Когда?
— Минуту назад, когда вы отвернулись. Это я бросил камушек. Да вы не волнуйтесь. Генетон — наверняка прекрасное изобретение, только лучше уж его не испытывать.
— Действительно, не взрывается… — профессор еще глубже засунул пробирку в огонь.
— Я еще никогда не видел, чтобы соль взрывалась, к тому же такая чистая… Вам плохо? — сказал репортер. Он молниеносно пролез под вагоном на другую сторону пути, изо всей силы толкнул дверь и вскочил в вагон.
Фаррагус издал глухой крик, закачался и упал. Его рука инстинктивно потянулась к карману. Репортер поддержал его, всунул руку в карман профессора и, найдя там флакончик с лекарством, силой влил лежащему без сознания Фаррагусу в рот несколько капель. Вскоре профессор начал дышать спокойнее.
Когда он открыл глаза, то увидел, что сорочка у него расстегнута, а под голову засунуто что-то мягкое — пиджак Роутона. Что-то теплое согревало ему сердце. Профессор протер глаза — кот. Это было дело рук Роутона.
— Страшно нервные вы, ученые, — сказал Роутон. — Ну, уже лучше, да? Пойдем баиньки! А может быть, вы скажете что-нибудь интересное нашим читателям? Я сейчас бегу к телефону. Будет чрезвычайный выпуск. Впрочем, это не обязательно, пусть это вас не волнует, уж я что-нибудь придумаю за вас.
— Обокрал меня, обокрал меня… — шептал профессор, не имея сил, чтобы подняться. — Уйдите… уйдите… что за муки!
Он прикрыл глаза и лежал словно мертвый. Слезинка выкатилась у него из уголка глаза и сбежала на грязный пол.
— Да, обокрал, — деловито произнес репортер, — но мне сдается, я поступил правильно. Впрочем, с этим вы и сами позже согласитесь. Он встал.
— А теперь потихоньку пойдем к ближайшей стоянке такси, — сказал он, — а кота я советую вам прихватить с собой. Все-таки близкая душа. Я сам охотно взял бы его, но у меня такая злющая хозяйка. Она может его обидеть.
— Куда вы дели мой генетон? Что вы с ним сделали? — шептал профессор, пока репортер помогал ему встать.
— Порошок-то? Никуда пока еще не дел. Тут он — в карманчике для часов. Я, наверное, получил бы за него и миллион, да это не мое. Я отдам его вам, но, разумеется, только тогда, когда вы дадите мне честное слово — а? В связи с этим концом света у меня были некоторые расходы: танк влетел мне в шесть долларов, счетчик Гейгера почти в тридцать, мороженое, такси — да и радиоактивная паста тоже на улице не валяется, — но это уж мое дело. Вы мне дадите только слово. Вы это сделаете — правда? Вашего слова мне достаточно.
Он тяжело дышал, блестящими глазами вглядываясь в часы. Большие капли пота выступили у него на лбу и стекали по лицу.
— Может быть, вы успокоитесь? — мягко сказал репортер. — Подумайте. Сколько прекрасных вещей есть в мире: птицы, горы, женщины, дети — большинство из них даже не знают, что должны умереть. Ведь это очень скверно: из личных побуждений, из гордости устроить конец света.
— Да вам-то что известно?! — буркнул профессор. Секундная стрелка обегала диск. Еще минута и двадцать секунд!
— Не столько, сколько вам, но все-таки кое-что мне известно. Подумайте о звездах. Тысячи людей смотрят на них каждую ночь. Мужчины, плывущие на океанских кораблях, эскимосы в полярных льдах… Негры… Почему вы хотите все это у них отнять? Отнять можно только то, что даешь, да и это нехорошо.
— Идите вы со своими проповедями, — выдохнул профессор, — а то… а то…
— Что — «а то»? Ведь вы и так собираетесь сделать черт знает что, так что уж хуже не будет. Вы серьезно собираетесь сунуть пробирку в пламя? Но, собственно, зачем? Ведь вы даже удовлетворения не почувствуете. Гунора вы не убедите — в лучшем случае превратите его в кучку пыли.
— Прочь! — рявкнул Фаррагус. Оставалось еще пятьдесят секунд.
— Успокойтесь. Я должен сказать вам кое-что весьма неприятное.
Профессор зловеще рассмеялся — если этот сдавленный, похожий на кашель звук можно было назвать смехом.
— Любопытно, что такое, по-вашему, неприятность для меня, — сказал он. — Но говорите быстрее, осталось еще сорок секунд.
— Не надо так спешить. У нас есть время. Так вот… только вы действительно приготовьтесь к скверному известию.
— Идиотизм. Вы меня на пушку не возьмете, — проворчал Фаррагус.
— А я и не пытаюсь. Я — Роутон из «Ивнинг стар», тот, что написал статью — помните?
— Ну и что? Только поэтому вы хотите, чтобы я не сунул пробирку в огонь?
— Ну… нет, но знаете, этот порошок в вашей пробирке… не совсем генетон.
Профессор резко поднес трубку к глазам.
— Лжете! Что значит «не совсем»?
— Ну, это я, чтобы вы не волновались… говорят, у вас сердце больное… я, видите ли, забрал ваш порошок.
— А это что? Уж не сахар ли? — ехидно спросил Фаррагус. — Ну, довольно. У вас осталось ровно столько времени, чтобы быстренько помолиться, если вы верующий. Мне это ни к чему.
Стрелка подходила к черте. Оставалось еще десять секунд.
— Нет, это не сахар, это соль, — сказал репортер. — Будьте осторожнее, когда станете совать пробирку в пламя, потому что соль стреляет, еще обожжетесь…
Фаррагус рыкнул и сунул стекло в огонь.
— Только спокойно… спокойно… — говорил репортер, словно ребенку. — Все будет хорошо… вот увидите.
Пламя охватило стекло, порошок действительно только потрескивал в пробирке. И все.
— Не взрывается… — простонал профессор. — Подлец, что вы наделали?!
— Я же вам говорил. Пробирочку заменил.
— Так это правда? Когда?
— Минуту назад, когда вы отвернулись. Это я бросил камушек. Да вы не волнуйтесь. Генетон — наверняка прекрасное изобретение, только лучше уж его не испытывать.
— Действительно, не взрывается… — профессор еще глубже засунул пробирку в огонь.
— Я еще никогда не видел, чтобы соль взрывалась, к тому же такая чистая… Вам плохо? — сказал репортер. Он молниеносно пролез под вагоном на другую сторону пути, изо всей силы толкнул дверь и вскочил в вагон.
Фаррагус издал глухой крик, закачался и упал. Его рука инстинктивно потянулась к карману. Репортер поддержал его, всунул руку в карман профессора и, найдя там флакончик с лекарством, силой влил лежащему без сознания Фаррагусу в рот несколько капель. Вскоре профессор начал дышать спокойнее.
Когда он открыл глаза, то увидел, что сорочка у него расстегнута, а под голову засунуто что-то мягкое — пиджак Роутона. Что-то теплое согревало ему сердце. Профессор протер глаза — кот. Это было дело рук Роутона.
— Страшно нервные вы, ученые, — сказал Роутон. — Ну, уже лучше, да? Пойдем баиньки! А может быть, вы скажете что-нибудь интересное нашим читателям? Я сейчас бегу к телефону. Будет чрезвычайный выпуск. Впрочем, это не обязательно, пусть это вас не волнует, уж я что-нибудь придумаю за вас.
— Обокрал меня, обокрал меня… — шептал профессор, не имея сил, чтобы подняться. — Уйдите… уйдите… что за муки!
Он прикрыл глаза и лежал словно мертвый. Слезинка выкатилась у него из уголка глаза и сбежала на грязный пол.
— Да, обокрал, — деловито произнес репортер, — но мне сдается, я поступил правильно. Впрочем, с этим вы и сами позже согласитесь. Он встал.
— А теперь потихоньку пойдем к ближайшей стоянке такси, — сказал он, — а кота я советую вам прихватить с собой. Все-таки близкая душа. Я сам охотно взял бы его, но у меня такая злющая хозяйка. Она может его обидеть.
— Куда вы дели мой генетон? Что вы с ним сделали? — шептал профессор, пока репортер помогал ему встать.
— Порошок-то? Никуда пока еще не дел. Тут он — в карманчике для часов. Я, наверное, получил бы за него и миллион, да это не мое. Я отдам его вам, но, разумеется, только тогда, когда вы дадите мне честное слово — а? В связи с этим концом света у меня были некоторые расходы: танк влетел мне в шесть долларов, счетчик Гейгера почти в тридцать, мороженое, такси — да и радиоактивная паста тоже на улице не валяется, — но это уж мое дело. Вы мне дадите только слово. Вы это сделаете — правда? Вашего слова мне достаточно.
Чеслав Хрущевский
Игра в индейцев
В штабе только что кончилось совещание, и генерал Лимерик Хаттон шел по улице, насвистывая. Настроение было отменное: после семичасовой дискуссии утвердили его план «Розовые облака», дьявольски хитроумный план атомного удара. Начальник штаба армии, генерал Хаттон, ликовал как ребенок. «Кстати, о ребенке, — вспомнил он, — что там поделывают мои сорванцы, Джек и Кэтрин? Разумеется, исследуют местность».
Хаттон с детьми на прошлой неделе приехал сюда, в горы Колорадо. Было принято такое решение — сто тысяч высших офицеров и крупных специалистов должны вместе с семьями поселиться в городе, которого не было ни на одной карте и который официально просто не существовал. Среди гор, в лесных дебрях, в каменных гротах, под землей и даже на дне озера было возведено несколько тысяч строений. Деревянные домики в норвежском стиле маскировали входы в подземные сооружения, где располагалась штаб-квартира командования и множество электронно-вычислительных машин. Генерал шел по улице между домиками. На полянке в глубине леса для начальника штаба и его семьи построили двухэтажную виллу, прямо-таки игрушечку. На ставнях вырезаны сердечки, на подоконниках горшочки с геранью, веранда, завалинка, перед завалинкой качалка. Жена ликвидировала дом в Вашингтоне. Надо сказать, делала она это с большим нежеланием, без спешки.
— Не переношу сельской жизни, — сказала она мужу.
— Этот городок расположен в прекрасном месте, — заверил ее генерал.
— Не переношу прекрасных мест.
— А какой воздух! Сущий бальзам!
— Не переношу бальзама! У меня аллергия ко всяким бальзамам. Здесь у нас был открытый дом, а там… там… — говорила она, повышая голос. — Там все будет закрыто.
— Не все, — поправил генерал. — Только определенные объекты по вполне понятным причинам.
— Не понимаю ваших вполне понятных причин, — миссис Хаттон действительно не могла понять, почему нормальные люди выезжают из роскошных резиденций бог знает куда и зачем, подвергая лишениям своих ближних.
— Это необходимые учения, — объяснял генерал. — Деталь оборонительных маневров. Мы должны испытать все.
— И как долго продлится это испытание?
— Три—четыре месяца, — гладко солгал генерал. Он прекрасно знал, что пребывание в этом необычном городке затянется самое малое на год.
Генерал забрал с собой сына и дочь. Они выехали на следующий день после описанного разговора. Было решено, что миссис Хаттон присоединится к семье несколько позже. Мысль об этом еще больше подняла настроение начальника штаба, он ускорил шаг и через несколько минут уже поднимался на веранду деревянной виллы.
Джек и Кэтрин играли в индейцев. Ординарец генерала доложил, что все в порядке, за исключением какао.
— Какао? — удивился Хаттон. — Что это значит: за исключением какао?
— Перед вашим приходом, генерал, на виллу напали индейцы, я защищал запасы какао как мог, но под натиском превосходящих сил краснокожих пришлось отступить. Они опустошили чулан, прихватив сорок банок какао.
— Но ведь они не любят какао!
— Именно поэтому они и реквизировали все запасы. Банки открыли и посыпали порошком какао окрестные дорожки.
— Кретин, — буркнул генерал. — Из тебя такой же солдат, как из… — Хаттон не договорил, потому что в кухню ворвались индейцы.
— Сдавайся, генерал! — крикнул Джек. — Ты наш пленник!
Кэтрин накинула на отца лассо. Но хорошее настроение не покидало генерала. План утвержден, жена в Вашингтоне, дети в полной форме. Он позволил вывести себя на полянку. Ординарец шел следом, думая о том, что он по горло сыт проделками этих верещавших сорванцов и что в столовой подают сардельки и пиво.
— Ты что такой грустный? — спросил Хаттон. — Играть не умеешь?
— Так точно, не умею, сэр!
— Ну, тогда отправляйся в столовую и не порти нам игру. Кругом, марш!
Ординарец отдал честь и четко выполнил приказ. Индейцы завели пленника в палатку-вигвам.
— Поговорим, — начал Джек.
— Охотно. О чем, сынок?
— Я вождь племени киова-команчей.
— А Кэтрин?
— Она вождь племени крик.
— Чудесно. О чем будем беседовать?
— О рае, — объяснил вождь.
— О рае? — рассмеялся генерал Хаттон.
— Мы собираемся говорить серьезно, — Кэтрин затянула ремень на руках отца. — Ты пленник и должен отвечать на все наши вопросы. Мы хотим знать, как обстоят дела с раем.
— Как обстоят сейчас и что будет потом? — уточнил Джек, стягивая ремнем ноги генерала.
— Человек по-разному представляет себе рай, — начал Хаттон. — Осторожно, сынок, порвешь мне носки. Пленного, конечно, полагается связывать, но излишнее усердие, мне думается, ни к чему!
— Нет пощады бледнолицым! — проговорила Кэтрин. — Говори — что представляет собой рай?
— Когда я был ребенком…
— Ты был ребенком? — прервал Джек. — Не помню.
— Он был ребенком, когда нас еще не было, — объяснила Кэтрин. — Не будем мешать. Пусть говорит.
— М-да. Сначала я представлял себе, что в раю нет школы, не надо учить уроки, никто не заставляет мыть руки. Потом я немного поумнел и в офицерской школе думал о рае уже несколько по-другому.
— Как?
Индейцы были безжалостны.
— Я был уверен, что в раю нет ни офицеров, ни унтер-офицеров. Зато есть красивые девушки, с которыми можно танцевать и кататься в лодке по пруду. Потом картина рая в моем представлении опять изменилась.
— Это когда же? — допытывался Джек.
— Когда я стал офицером-профессионалом. В раю, в моем новом раю, не было офицеров старше меня чином и некоторых родственников вашей мамы. Не было также штатских.
— Ну, а теперь? — допытывалась Кэтрин. — Как ты теперь представляешь себе рай?
— Как генерал, — добавил Джек. — Как начальник штаба.
— Честно говоря, теперь мне некогда думать о рае, — Хаттон беспокойно пошевелился. Связали его крепко. Он почувствовал легкую боль в области сердца. Индейцы очень интересовались проблемой рая. Вождь команчей повторил вопрос, и генералу пришлось продолжить.
— Сейчас я представляю себе рай так, как и все взрослые мужчины. Удобное кресло у камина. Трубка и стаканчик чего-нибудь покрепче.
— В раю никто никому не может сделать ничего плохого, — сказала Кэтрин.
— Никто никому, — подтвердил генерал.
— У тебя волос не упадет с головы.
— Да, да.
— А здесь, на Земле? — спросил Джек.
— Ну, по-разному бывает, — ответил Хаттон, который начал всерьез беспокоиться.
— Когда-то ты сказал, — напомнила Кэтрин: — «Наша жизнь — истинный ад».
— Я так сказал? — неискренне удивился генерал.
— Это еще что! Ты сказал, что всех вы не сможете отправить в рай, а те, которые останутся здесь, пожалеют, что когда-то родились. Мы ни о чем не хотим жалеть, — закончил вождь команчей и вынул из кармана онемевшего отца связку ключей. — Мы войдем в укрытие под деревянным домиком, — спокойно сообщил он. — Мы знаем пароль, открывающий бронированные двери. Ты разговариваешь во сне, Кэт подслушала. Мы записали на магнитофон твой голос, твои команды, когда ты учил нас обращаться с оружием. Несколько дней назад ты сказал: «Внимание! Подготовить пусковые установки!..» Мы приготовили наши луки, а ты и говоришь: «Запал!» Кэтрин спросила, с атомными ли боеголовками. Ты ответил: «Снять предохранители атомных боеголовок!» А потом стал считать: «Десять, девять, восемь, семь…»
— Вы спятили! — завыл Хаттон. — Немедленно развязать! Слышите? Рязвязать!
— Мы знаем пароль, который открывает другую дверь, подключает автоматические телефоны к шести твоим друзьям-генералам и подает сигнал тревоги, — продолжал Джек.
— Нет! Нет! — взвизгнул генерал. — Вы не имеете права этого делать! Это шутка, ну скажите, что это шутка…
— Нет, не шутка! Мы тоже хотим в рай! В раю лучше, чем здесь. Мы встретимся с тобой у камина. Мы боимся ада, ты даже не представляешь себе, как мы его боимся! Подай мне второе лассо, Кэт. И носовой платок. Надо заткнуть ему рот.
Генерал Хаттон лежал в палатке. Связали его крепко, со знанием дела. Индейцы хорошо овладели искусством связывания бледнолицых.
Джек открыл дверь в подземный туннель. Кэтрин несла магнитофон. Они шли молча, сосредоточенные и возбужденные.
Перед дверью, ведущей в пункт управления, сидел дежурный офицер. Он знал генеральских детей и рассмеялся, увидев на них индейский наряд.
— Большой вождь идет по тропе войны? — спросил он Джека.
— Телефон испортился, — ответил мальчик. — Ординарец пошел в столовую, поэтому отец прислал нас. Он хочет с вами поговорить. Мы встанем у двери и никого сюда не пустим. Хорошо?
Офицер махнул рукой.
— Присматривайте. Этой двери сам черт не откроет. Только ваш отец знает пароль. Ну, я пошел.
И он ушел. Они подождали, пока не умолкнет эхо шагов. Пароль был: «Седьмой день недели — понедельник». Джек забрался в кресло, прикрыл рот платком и произнес пароль по возможности низким голосом. Дверь тут же подалась. Вторую дверь открыли с такой же легкостью. Вошли в зал электронно-вычислительных машин. Загорелись лампы. Дети услышали голос: «Пароль».
— Начало тридцать второго июля, — сказал Джек.
Тогда противоположная стена раздвинулась, и они увидели пожилую женщину за небольшим столиком.
— Что вы здесь делаете? — изумленно крикнул Джек.
— Работаю. Я секретарша вашего отца. Вчера господин генерал был очень утомлен, и пока я просматривала секретные папки в соседней комнате, вышел, забыв обо мне. Я знала, что рано или поздно кто-нибудь сюда заглянет. Странно, что он позволил вам… — она замолчала.
Это была энергичная, деятельная женщина. Она заметила смущение детей, магнитофон в руках Кэтрин, ключи…
Воинственных индейцев заставили покинуть подземелье. Позже поговаривали, что генерал Лимерик Хаттон подал в отставку, да чего только люди не скажут!
Хаттон с детьми на прошлой неделе приехал сюда, в горы Колорадо. Было принято такое решение — сто тысяч высших офицеров и крупных специалистов должны вместе с семьями поселиться в городе, которого не было ни на одной карте и который официально просто не существовал. Среди гор, в лесных дебрях, в каменных гротах, под землей и даже на дне озера было возведено несколько тысяч строений. Деревянные домики в норвежском стиле маскировали входы в подземные сооружения, где располагалась штаб-квартира командования и множество электронно-вычислительных машин. Генерал шел по улице между домиками. На полянке в глубине леса для начальника штаба и его семьи построили двухэтажную виллу, прямо-таки игрушечку. На ставнях вырезаны сердечки, на подоконниках горшочки с геранью, веранда, завалинка, перед завалинкой качалка. Жена ликвидировала дом в Вашингтоне. Надо сказать, делала она это с большим нежеланием, без спешки.
— Не переношу сельской жизни, — сказала она мужу.
— Этот городок расположен в прекрасном месте, — заверил ее генерал.
— Не переношу прекрасных мест.
— А какой воздух! Сущий бальзам!
— Не переношу бальзама! У меня аллергия ко всяким бальзамам. Здесь у нас был открытый дом, а там… там… — говорила она, повышая голос. — Там все будет закрыто.
— Не все, — поправил генерал. — Только определенные объекты по вполне понятным причинам.
— Не понимаю ваших вполне понятных причин, — миссис Хаттон действительно не могла понять, почему нормальные люди выезжают из роскошных резиденций бог знает куда и зачем, подвергая лишениям своих ближних.
— Это необходимые учения, — объяснял генерал. — Деталь оборонительных маневров. Мы должны испытать все.
— И как долго продлится это испытание?
— Три—четыре месяца, — гладко солгал генерал. Он прекрасно знал, что пребывание в этом необычном городке затянется самое малое на год.
Генерал забрал с собой сына и дочь. Они выехали на следующий день после описанного разговора. Было решено, что миссис Хаттон присоединится к семье несколько позже. Мысль об этом еще больше подняла настроение начальника штаба, он ускорил шаг и через несколько минут уже поднимался на веранду деревянной виллы.
Джек и Кэтрин играли в индейцев. Ординарец генерала доложил, что все в порядке, за исключением какао.
— Какао? — удивился Хаттон. — Что это значит: за исключением какао?
— Перед вашим приходом, генерал, на виллу напали индейцы, я защищал запасы какао как мог, но под натиском превосходящих сил краснокожих пришлось отступить. Они опустошили чулан, прихватив сорок банок какао.
— Но ведь они не любят какао!
— Именно поэтому они и реквизировали все запасы. Банки открыли и посыпали порошком какао окрестные дорожки.
— Кретин, — буркнул генерал. — Из тебя такой же солдат, как из… — Хаттон не договорил, потому что в кухню ворвались индейцы.
— Сдавайся, генерал! — крикнул Джек. — Ты наш пленник!
Кэтрин накинула на отца лассо. Но хорошее настроение не покидало генерала. План утвержден, жена в Вашингтоне, дети в полной форме. Он позволил вывести себя на полянку. Ординарец шел следом, думая о том, что он по горло сыт проделками этих верещавших сорванцов и что в столовой подают сардельки и пиво.
— Ты что такой грустный? — спросил Хаттон. — Играть не умеешь?
— Так точно, не умею, сэр!
— Ну, тогда отправляйся в столовую и не порти нам игру. Кругом, марш!
Ординарец отдал честь и четко выполнил приказ. Индейцы завели пленника в палатку-вигвам.
— Поговорим, — начал Джек.
— Охотно. О чем, сынок?
— Я вождь племени киова-команчей.
— А Кэтрин?
— Она вождь племени крик.
— Чудесно. О чем будем беседовать?
— О рае, — объяснил вождь.
— О рае? — рассмеялся генерал Хаттон.
— Мы собираемся говорить серьезно, — Кэтрин затянула ремень на руках отца. — Ты пленник и должен отвечать на все наши вопросы. Мы хотим знать, как обстоят дела с раем.
— Как обстоят сейчас и что будет потом? — уточнил Джек, стягивая ремнем ноги генерала.
— Человек по-разному представляет себе рай, — начал Хаттон. — Осторожно, сынок, порвешь мне носки. Пленного, конечно, полагается связывать, но излишнее усердие, мне думается, ни к чему!
— Нет пощады бледнолицым! — проговорила Кэтрин. — Говори — что представляет собой рай?
— Когда я был ребенком…
— Ты был ребенком? — прервал Джек. — Не помню.
— Он был ребенком, когда нас еще не было, — объяснила Кэтрин. — Не будем мешать. Пусть говорит.
— М-да. Сначала я представлял себе, что в раю нет школы, не надо учить уроки, никто не заставляет мыть руки. Потом я немного поумнел и в офицерской школе думал о рае уже несколько по-другому.
— Как?
Индейцы были безжалостны.
— Я был уверен, что в раю нет ни офицеров, ни унтер-офицеров. Зато есть красивые девушки, с которыми можно танцевать и кататься в лодке по пруду. Потом картина рая в моем представлении опять изменилась.
— Это когда же? — допытывался Джек.
— Когда я стал офицером-профессионалом. В раю, в моем новом раю, не было офицеров старше меня чином и некоторых родственников вашей мамы. Не было также штатских.
— Ну, а теперь? — допытывалась Кэтрин. — Как ты теперь представляешь себе рай?
— Как генерал, — добавил Джек. — Как начальник штаба.
— Честно говоря, теперь мне некогда думать о рае, — Хаттон беспокойно пошевелился. Связали его крепко. Он почувствовал легкую боль в области сердца. Индейцы очень интересовались проблемой рая. Вождь команчей повторил вопрос, и генералу пришлось продолжить.
— Сейчас я представляю себе рай так, как и все взрослые мужчины. Удобное кресло у камина. Трубка и стаканчик чего-нибудь покрепче.
— В раю никто никому не может сделать ничего плохого, — сказала Кэтрин.
— Никто никому, — подтвердил генерал.
— У тебя волос не упадет с головы.
— Да, да.
— А здесь, на Земле? — спросил Джек.
— Ну, по-разному бывает, — ответил Хаттон, который начал всерьез беспокоиться.
— Когда-то ты сказал, — напомнила Кэтрин: — «Наша жизнь — истинный ад».
— Я так сказал? — неискренне удивился генерал.
— Это еще что! Ты сказал, что всех вы не сможете отправить в рай, а те, которые останутся здесь, пожалеют, что когда-то родились. Мы ни о чем не хотим жалеть, — закончил вождь команчей и вынул из кармана онемевшего отца связку ключей. — Мы войдем в укрытие под деревянным домиком, — спокойно сообщил он. — Мы знаем пароль, открывающий бронированные двери. Ты разговариваешь во сне, Кэт подслушала. Мы записали на магнитофон твой голос, твои команды, когда ты учил нас обращаться с оружием. Несколько дней назад ты сказал: «Внимание! Подготовить пусковые установки!..» Мы приготовили наши луки, а ты и говоришь: «Запал!» Кэтрин спросила, с атомными ли боеголовками. Ты ответил: «Снять предохранители атомных боеголовок!» А потом стал считать: «Десять, девять, восемь, семь…»
— Вы спятили! — завыл Хаттон. — Немедленно развязать! Слышите? Рязвязать!
— Мы знаем пароль, который открывает другую дверь, подключает автоматические телефоны к шести твоим друзьям-генералам и подает сигнал тревоги, — продолжал Джек.
— Нет! Нет! — взвизгнул генерал. — Вы не имеете права этого делать! Это шутка, ну скажите, что это шутка…
— Нет, не шутка! Мы тоже хотим в рай! В раю лучше, чем здесь. Мы встретимся с тобой у камина. Мы боимся ада, ты даже не представляешь себе, как мы его боимся! Подай мне второе лассо, Кэт. И носовой платок. Надо заткнуть ему рот.
Генерал Хаттон лежал в палатке. Связали его крепко, со знанием дела. Индейцы хорошо овладели искусством связывания бледнолицых.
Джек открыл дверь в подземный туннель. Кэтрин несла магнитофон. Они шли молча, сосредоточенные и возбужденные.
Перед дверью, ведущей в пункт управления, сидел дежурный офицер. Он знал генеральских детей и рассмеялся, увидев на них индейский наряд.
— Большой вождь идет по тропе войны? — спросил он Джека.
— Телефон испортился, — ответил мальчик. — Ординарец пошел в столовую, поэтому отец прислал нас. Он хочет с вами поговорить. Мы встанем у двери и никого сюда не пустим. Хорошо?
Офицер махнул рукой.
— Присматривайте. Этой двери сам черт не откроет. Только ваш отец знает пароль. Ну, я пошел.
И он ушел. Они подождали, пока не умолкнет эхо шагов. Пароль был: «Седьмой день недели — понедельник». Джек забрался в кресло, прикрыл рот платком и произнес пароль по возможности низким голосом. Дверь тут же подалась. Вторую дверь открыли с такой же легкостью. Вошли в зал электронно-вычислительных машин. Загорелись лампы. Дети услышали голос: «Пароль».
— Начало тридцать второго июля, — сказал Джек.
Тогда противоположная стена раздвинулась, и они увидели пожилую женщину за небольшим столиком.
— Что вы здесь делаете? — изумленно крикнул Джек.
— Работаю. Я секретарша вашего отца. Вчера господин генерал был очень утомлен, и пока я просматривала секретные папки в соседней комнате, вышел, забыв обо мне. Я знала, что рано или поздно кто-нибудь сюда заглянет. Странно, что он позволил вам… — она замолчала.
Это была энергичная, деятельная женщина. Она заметила смущение детей, магнитофон в руках Кэтрин, ключи…
Воинственных индейцев заставили покинуть подземелье. Позже поговаривали, что генерал Лимерик Хаттон подал в отставку, да чего только люди не скажут!
Чеслав Хрущевский
Барабара
Конверт был внушительный: большой, тяжелый, весь в сургучных печатях. Мы взвешивали его на ладони, рассматривали на свет, перебрасывались лаконичными замечаниями вроде: «Ну и ну!», «Хо-хо!», «Вот это да!», выражали изумление, удивление и бог весть что еще — разве можно передать словами душевное состояние людей, в руки которых неведомо как попало таинственное письмо. Ни одному из нас не было известно, кто его принес, кто положил на стол. Раз в неделю вертолет доставлял на искусственный остров пресную воду, овощи, фрукты, консервы и почту. Раз в неделю — по субботам. В среду — никогда. Самолет тоже отпадал: мы бы наверняка услышали шум моторов. Самолет не комар.
Одиннадцать мужчин искали нефть на дне океана, все отличались завидным здоровьем, никто не страдал галлюцинациями. Откуда же, черт побери, взялось письмо?!
На конверте адрес:
В конверте оказалось несколько десятков страниц, отпечатанных на машинке. Вот они без всяких комментариев.
«Разведать участок А-6 второго квадрата. Патруль — пять человек. Возвращение в семнадцать ноль-ноль».
Затем капитан позвонил мне:
— Возьмите машину. В районе оазиса Гу-ну рыскают отряды черных. Будьте максимально осторожны. Желаю удачи.
Мы отправились в три часа пополудни. Через час сержант Сэм, наблюдавший за окрестными холмами, воскликнул:
— Господин лейтенант! Человек!
Я остановил машину, солдаты выскочили на шоссе. Кто-то, не помню кто, сказал:
— Негр.
— Убегает, — добавил другой.
— Нет. Бежит в нашу сторону.
Через несколько минут к нам подбежал чернокожий гигант не менее двух метров ростом. Я никогда не ошибаюсь в таких вещах. Заинтересованные, мы глядели на гиганта, а он щерился и рассматривал нас с неменьшим интересом.
— Как тебя зовут? — спросил я. — Куда и откуда бежишь?
Он молча улыбнулся.
— Не понимает, — проворчал капрал. — Ни словечка не понимает.
Я повторил вопрос на языке суахили, руунде и на наречии батути, однако негр упорно молчал, и я подумал, что он просто не хочет говорить при свидетелях.
— Потолкуем в форте. Садись в машину.
В семнадцать ноль-ноль я доложил капитану:
— Мы поймали в пустыне черного Геркулеса.
— Геркулеса, говоришь?
— Два метра ростом, ей-богу, капитан!
— Покажи…
Пять солдат ввели негра. Комендант поморщился.
Мой начальник с трудом переносил мучавшие его боли желудка и совсем не переносил черных. Просто не переваривал! Кроме того, он терпеть не мог людей, которые были выше его ростом. Он обожал ботинки на высоких каблуках, однако никакие каблуки не могли спасти его от комплекса, так сказать, «малорослости».
Не удивительно, что негр-гигант вдвойне разозлил его.
— Что он делал в пустыне?
— Бежал, — ответил я, не погрешив против истины.
— Бежал? Ты хотел сказать — убегал?
— Никак нет, мчался, как дьявол, но не убегал.
— Бежал… мчался… не убегал… Подозрительная история. Ты уже допросил его?
— Он не желает говорить.
— Может, не понимает?
— Я знаю четыре негритянских наречия, капитан.
— Стало быть, не желает понимать. Он знает, что ему грозит? Ведь он крутился неподалеку от форта.
— Я сначала показал ему кулак, потом палку, наконец, револьвер, а он глядел на меня и улыбался.
— Сукин сын! Слышишь? Сукин ты сын! Шпион! Взвод стрелков, стройсь! Вывести арестованного!
Мне казалось, что черный гигант или не понимает серьезности ситуации, или сознательно игнорирует опасность. Он позволил подвести себя к стене. Добродушно улыбаясь, рассматривал солдат, выстраивавшихся в две шеренги. Он даже глазом не моргнул, когда первая шеренга опустилась на одно колено и шесть человек щелкнули затворами.
— Взвод, смирно! — скомандовал капитан Дорн. — Будешь говорить? Нет? Тем лучше! Терпеть не могу ваше бормотание. Ты куда смотришь?
Негр поднял голову. Посмотрел в небо. Я подумал, что он спятил со страха. Считает звезды!
— Там, наверху, ничего нет! — пронзительно кричал капитан. — Ничего! Смотри сюда! Один карабин, два, три, один, два, три. Шесть карабинов. Каждый выстрелит по одному разу, и ты будешь шесть раз убит. Голова, сердце, живот, живот, сердце, голова — через шесть дыр вытечет твоя жизнь. Что? Ах, ты молчишь?! Еще десять секунд! Последняя возможность. Ну, говори же, идиот! Оправдывайся! Моли о пощаде! Ну! Четыре, пять, шесть, семь, восемь… девять, десять! Взвод, к но-ге! Отвести арестованного в камеру!
Комендант расхохотался. Однако я — то знал, что он дьявольски взбешен. Испытанный метод на сей раз дал осечку. Негр оказался не из пугливых.
В семь вечера я заглянул в казино. Капитан, нахохлившись, сидел за офицерским столиком и, завидев меня, крикнул:
— Марис! Садись! Поужинаем вместе!
Подавив вздох, я сел, а капитан продолжал:
— Я голоден, как черт! Заказал бифштекс. Ничто так не успокаивает нервную систему, как бифштекс.
— А желудок? — участливо спросил я. — Как с желудком, капитан?
— Бифштекс и мертвого поднимет на ноги, хорошо прожаренный кусок говядины — лучшее лекарство. О чем, бишь, я толковал? Ах, да, о лекарстве. Я вылечу этого негритоса. Он еще заговорит. Готов спорить на что угодно. Ну! Хе-хе! Боишься?
— Знаю, что проиграю.
— Проиграть начальству — удовольствие, шик, честь! Многие из моих подчиненных мечтают о такой возможности. Поспорим на бутылку коньяку.
— Так точно!
— Что еще за «так точно»? Давай лапу! Сержант Сэм! Ко мне! Разними! Кругом марш! Не ты, Марис! Ты оставайся. Послушай, я развяжу ему язык. Угостим подлеца спиртом. Запоет соловьем!
— Будем надеяться.
— Запоет, запоет! Клянусь коньяком!
Комендант замолчал. Солдат в белом фартуке принес бифштекс, наполнил рюмки.
— Блеск, — причмокнул Дорн. — Блеск, говорю. Пей! Набирайся сил. За мое здоровье!
Я выпил.
— Ты мировой парень, — расчувствовался капитан. — Но тряпка! Пудель! Задрипанный артист! Шесть лет мы жаримся в пустыне, на африканской сковороде, словно… словно… этот бифштекс… Шесть лет на службе у короля… И что же? Ничего! О нас забыли, Марис! Ну, то, что забыли о тебе, — правильно: у тебя ведь нет гонора. Но у меня-то есть! Поэтому я получу повышение, орден. Когда? Скорее, чем ты думаешь! Почему? Потому что я поймал опасного шпиона. Усек? Я ждал случая шесть лет. Этот черномазый поможет мне осуществить мечту. Пошли, Марис. Заглянем к нему.
Капитан прихватил флягу со спиртом, и мы отправились. Коньяк ударил ему в голову. Он с трудом спускался по лестнице. Около камеры номер семнадцать остановился и шепнул:
— Посмотри, что он делает.
— Спит, капитан.
— Ну, тогда открывай.
Негр лежал на циновке. Дорн вытащил из кармана наручники и сказал:
— Надень-ка ему браслеты. На всякий случай.
Я выполнил приказ без особого удовольствия: не люблю таких методов. Капитан превысил свои права. Негр спал крепко, но наконец он проснулся. Украшения на руках заинтересовали его. Он поднес их к глазам, потер о щеку, потом с улыбкой взглянул на нас. Я отдал бы голову на отсечение, что в этот момент он подумал: «Что вам, собственно, надо? Что за странная игра?»
— Давай флягу, Марис! Наполни чарки! Выпьем! — комендант одним глотком осушил свой стакан. — Бери пример с меня! Пей!
К моему удивлению, черный гигант не отказался. Выпил, глубоко вздохнул и заглянул в пустой стакан.
— Просит еще, — обрадовался Дорн. — Ну, пей до дна! Прекрасно! Отлично! Теперь слушай! Если будешь молчать, повесим, как собаку. Утром пойдешь под суд по обвинению в шпионаже.
— Не понимает.
— Не понимает? Может, и так. Марис, покажи свое искусства.
— Искусство, капитан?
— Ну, на гражданке ты малевал бездарные картины. Нарисуй виселицу. Он должен понять. Принимайся за дело!
Я вырвал из блокнота страничку и несколькими штрихами изобразил виселицу и висящего на ней черного человека, а капитан все причитал:
— Запоет! Уверен, что запоет! Поторопись, Марис!
Одиннадцать мужчин искали нефть на дне океана, все отличались завидным здоровьем, никто не страдал галлюцинациями. Откуда же, черт побери, взялось письмо?!
На конверте адрес:
Вскрывать или не вскрывать? Начальнику канцелярии! Сюда — в океан? Абсурд! Мы решили вскрыть конверт и прочитать письмо.
Королевская канцелярия
Начальнику канцелярии, генерал-майору Фердинанду Дъе
В конверте оказалось несколько десятков страниц, отпечатанных на машинке. Вот они без всяких комментариев.
Господин генерал!
Четвертого августа сего года решением Правительства Его Королевского Величества была создана Чрезвычайная комиссия по расследованию дела под шифром «НА». Я был назначен председателем комиссии и незамедлительно приступил к работе.
Настоящим имею сообщить, что 15 сентября сего года комиссия успешно окончила работу.
При сем препровождаю подробный отчет, содержащий:
а) описание событий, столь сильно взбудораживших общественное мнение страны и мира;
б) показания свидетелей и заинтересованных лиц;
в) протоколы экспертизы;
г) мои комментарии.
С чистой совестью могу заявить, что мы сделали все, дабы как можно детальнее восстановить действительный ход событий.
В интересах истины приходилось открывать двери частных домов и дверцы тюремных камер, врата дворцов и ворота крепостей.
Господин генерал!
В соответствии с Вашими пожеланиями доклад отпечатан в единственном экземпляре, без копий. Я лично следил за соблюдением абсолютной секретности, так как понимал, что малейшая неосторожность может привести к разглашению государственной тайны.
Отчет в опечатанном конверте Вам вручит специальный курьер.
Председатель Чрезвычайной комиссии
д-р Иоахим Анн
РАЗДЕЛ ПЕРВЫЙ,
СОСТАВЛЕННЫЙ НА ОСНОВАНИИ СООБЩЕНИЯ ЛЕЙТЕНАНТА ЛЕОПОЛЬДА МАРИСА, ОФИЦЕРА АФРИКАНСКОГО КОРПУСА КОРОЛЕВСКИХ КОЛОНИАЛЬНЫХ ВОЙСК
Второго июля сего года я получил от коменданта шестого форта, капитана Дорна, письменный приказ:«Разведать участок А-6 второго квадрата. Патруль — пять человек. Возвращение в семнадцать ноль-ноль».
Затем капитан позвонил мне:
— Возьмите машину. В районе оазиса Гу-ну рыскают отряды черных. Будьте максимально осторожны. Желаю удачи.
Мы отправились в три часа пополудни. Через час сержант Сэм, наблюдавший за окрестными холмами, воскликнул:
— Господин лейтенант! Человек!
Я остановил машину, солдаты выскочили на шоссе. Кто-то, не помню кто, сказал:
— Негр.
— Убегает, — добавил другой.
— Нет. Бежит в нашу сторону.
Через несколько минут к нам подбежал чернокожий гигант не менее двух метров ростом. Я никогда не ошибаюсь в таких вещах. Заинтересованные, мы глядели на гиганта, а он щерился и рассматривал нас с неменьшим интересом.
— Как тебя зовут? — спросил я. — Куда и откуда бежишь?
Он молча улыбнулся.
— Не понимает, — проворчал капрал. — Ни словечка не понимает.
Я повторил вопрос на языке суахили, руунде и на наречии батути, однако негр упорно молчал, и я подумал, что он просто не хочет говорить при свидетелях.
— Потолкуем в форте. Садись в машину.
В семнадцать ноль-ноль я доложил капитану:
— Мы поймали в пустыне черного Геркулеса.
— Геркулеса, говоришь?
— Два метра ростом, ей-богу, капитан!
— Покажи…
Пять солдат ввели негра. Комендант поморщился.
Мой начальник с трудом переносил мучавшие его боли желудка и совсем не переносил черных. Просто не переваривал! Кроме того, он терпеть не мог людей, которые были выше его ростом. Он обожал ботинки на высоких каблуках, однако никакие каблуки не могли спасти его от комплекса, так сказать, «малорослости».
Не удивительно, что негр-гигант вдвойне разозлил его.
— Что он делал в пустыне?
— Бежал, — ответил я, не погрешив против истины.
— Бежал? Ты хотел сказать — убегал?
— Никак нет, мчался, как дьявол, но не убегал.
— Бежал… мчался… не убегал… Подозрительная история. Ты уже допросил его?
— Он не желает говорить.
— Может, не понимает?
— Я знаю четыре негритянских наречия, капитан.
— Стало быть, не желает понимать. Он знает, что ему грозит? Ведь он крутился неподалеку от форта.
— Я сначала показал ему кулак, потом палку, наконец, револьвер, а он глядел на меня и улыбался.
— Сукин сын! Слышишь? Сукин ты сын! Шпион! Взвод стрелков, стройсь! Вывести арестованного!
Мне казалось, что черный гигант или не понимает серьезности ситуации, или сознательно игнорирует опасность. Он позволил подвести себя к стене. Добродушно улыбаясь, рассматривал солдат, выстраивавшихся в две шеренги. Он даже глазом не моргнул, когда первая шеренга опустилась на одно колено и шесть человек щелкнули затворами.
— Взвод, смирно! — скомандовал капитан Дорн. — Будешь говорить? Нет? Тем лучше! Терпеть не могу ваше бормотание. Ты куда смотришь?
Негр поднял голову. Посмотрел в небо. Я подумал, что он спятил со страха. Считает звезды!
— Там, наверху, ничего нет! — пронзительно кричал капитан. — Ничего! Смотри сюда! Один карабин, два, три, один, два, три. Шесть карабинов. Каждый выстрелит по одному разу, и ты будешь шесть раз убит. Голова, сердце, живот, живот, сердце, голова — через шесть дыр вытечет твоя жизнь. Что? Ах, ты молчишь?! Еще десять секунд! Последняя возможность. Ну, говори же, идиот! Оправдывайся! Моли о пощаде! Ну! Четыре, пять, шесть, семь, восемь… девять, десять! Взвод, к но-ге! Отвести арестованного в камеру!
Комендант расхохотался. Однако я — то знал, что он дьявольски взбешен. Испытанный метод на сей раз дал осечку. Негр оказался не из пугливых.
В семь вечера я заглянул в казино. Капитан, нахохлившись, сидел за офицерским столиком и, завидев меня, крикнул:
— Марис! Садись! Поужинаем вместе!
Подавив вздох, я сел, а капитан продолжал:
— Я голоден, как черт! Заказал бифштекс. Ничто так не успокаивает нервную систему, как бифштекс.
— А желудок? — участливо спросил я. — Как с желудком, капитан?
— Бифштекс и мертвого поднимет на ноги, хорошо прожаренный кусок говядины — лучшее лекарство. О чем, бишь, я толковал? Ах, да, о лекарстве. Я вылечу этого негритоса. Он еще заговорит. Готов спорить на что угодно. Ну! Хе-хе! Боишься?
— Знаю, что проиграю.
— Проиграть начальству — удовольствие, шик, честь! Многие из моих подчиненных мечтают о такой возможности. Поспорим на бутылку коньяку.
— Так точно!
— Что еще за «так точно»? Давай лапу! Сержант Сэм! Ко мне! Разними! Кругом марш! Не ты, Марис! Ты оставайся. Послушай, я развяжу ему язык. Угостим подлеца спиртом. Запоет соловьем!
— Будем надеяться.
— Запоет, запоет! Клянусь коньяком!
Комендант замолчал. Солдат в белом фартуке принес бифштекс, наполнил рюмки.
— Блеск, — причмокнул Дорн. — Блеск, говорю. Пей! Набирайся сил. За мое здоровье!
Я выпил.
— Ты мировой парень, — расчувствовался капитан. — Но тряпка! Пудель! Задрипанный артист! Шесть лет мы жаримся в пустыне, на африканской сковороде, словно… словно… этот бифштекс… Шесть лет на службе у короля… И что же? Ничего! О нас забыли, Марис! Ну, то, что забыли о тебе, — правильно: у тебя ведь нет гонора. Но у меня-то есть! Поэтому я получу повышение, орден. Когда? Скорее, чем ты думаешь! Почему? Потому что я поймал опасного шпиона. Усек? Я ждал случая шесть лет. Этот черномазый поможет мне осуществить мечту. Пошли, Марис. Заглянем к нему.
Капитан прихватил флягу со спиртом, и мы отправились. Коньяк ударил ему в голову. Он с трудом спускался по лестнице. Около камеры номер семнадцать остановился и шепнул:
— Посмотри, что он делает.
— Спит, капитан.
— Ну, тогда открывай.
Негр лежал на циновке. Дорн вытащил из кармана наручники и сказал:
— Надень-ка ему браслеты. На всякий случай.
Я выполнил приказ без особого удовольствия: не люблю таких методов. Капитан превысил свои права. Негр спал крепко, но наконец он проснулся. Украшения на руках заинтересовали его. Он поднес их к глазам, потер о щеку, потом с улыбкой взглянул на нас. Я отдал бы голову на отсечение, что в этот момент он подумал: «Что вам, собственно, надо? Что за странная игра?»
— Давай флягу, Марис! Наполни чарки! Выпьем! — комендант одним глотком осушил свой стакан. — Бери пример с меня! Пей!
К моему удивлению, черный гигант не отказался. Выпил, глубоко вздохнул и заглянул в пустой стакан.
— Просит еще, — обрадовался Дорн. — Ну, пей до дна! Прекрасно! Отлично! Теперь слушай! Если будешь молчать, повесим, как собаку. Утром пойдешь под суд по обвинению в шпионаже.
— Не понимает.
— Не понимает? Может, и так. Марис, покажи свое искусства.
— Искусство, капитан?
— Ну, на гражданке ты малевал бездарные картины. Нарисуй виселицу. Он должен понять. Принимайся за дело!
Я вырвал из блокнота страничку и несколькими штрихами изобразил виселицу и висящего на ней черного человека, а капитан все причитал:
— Запоет! Уверен, что запоет! Поторопись, Марис!