Вайсс Ян. Сборник рассказов

изучу эти ваши ночные похождения под увеличительным стеклом утреннего солнца
и завтра приду к вам...

Утром главный психолог Шмидркал посетил ОПИС - отдел превентивной
информационной службы. В одном из залов там стоял огромный, до потолка,
старинный "дед-всевед". Шмидркал уселся за пульт, взял перфокарту, заполнил
ее. вложил в отверстие и включил машину. Электронный мозг на мгновение
проснулся. По его клеткам молнией пронесся импульс на уровне мышления, и
машина выдала ОПИСание...
- Дорогой господин Андреас, - обратился на следующий день к своему
пациенту Шмидркал, - должен вам сказать, что ваш предок Франц Ксавер Андреас
был вором. Так раньше называли людей, у которых за душой не было ничего и
которые присваивали чужое. Однако ваш предок брал не деньги, а вещи, это был
не карманник, а домушник. И вот, господин Андреас, дурные наклонности вашего
уважаемого предка через несколько поколений передались вам. Вы, конечно,
можете возразить - как же так, ведь вы, нынешний Эдуард Андреас, приносите
людям вещи, в то время как ваш предок Франц Андреас их отбирал...
- Да нет, я понимаю, что вы хотите сказать...
Но Шмидркал вошел во вкус, и его невозможно было остановить:
- Давать намного выгоднее, чем брать. Если бы вы поступали так, как ваш
прапрапрадед, то вы походили бы на сумасшедшего, который нагромождает вещи в
одну огромную кучу. Мы ведь задыхаемся среди вещей, ищем способ, как
выбраться из этого болота...
- И вы считаете, что я нашел такой способ, - перебил его Андреас, - я,
у которого есть лавка, забитая всяким хламом так, что глаза разбегаются...
- А откуда у вас эта лавка?
- Я получил ее в наследство - даже не знаю от кого...
- Ну, тогда все ясно. Это, вероятно, те вещи, которые накопил ваш
знаменитый предок...
- Видите ли, я вроде бы управляющий своей лавкой. Это моя работа, мой
труд. Я предлагаю людям что-нибудь выбрать, взять на память, но никто ничего
не берет. Время от времени кто-нибудь остановится у витрины, возьмет
что-нибудь в руки, но потом отложит и идет дальше. Я начал сходить с ума, не
мог больше ждать, когда кто-нибудь смилуется надо мной, и решил сам
избавляться от своих вещей, разносить их людям. Теперь я горд, когда мне
удается хорошо пристроить достойную вещь. Вы говорили, что раньше одни люди
воровали у других. Я поступаю наоборот - ворую у себя и отдаю людям...
- Однако вы и тут наносите вред обществу, - не дал ему договорить
Шмидркал. - Вы избавляетесь от заботы о вещах и перекладываете ее на плечи
других. Вы тоже действуете во зло...
- Вы хотите сказать, что я тоже злоумышленник?
- Злоумышленник, только наоборот!
- И притом злоумышленник пойманный! - горестно воскликнул Андреас. - И
что теперь будет? Как мне дальше жить? Что я буду делать по ночам? Ведь кому
бы и что бы я ни принес, каждый будет знать, что это сделал я, что все это -
краденое...
- Вам все вернут, - усмехнулся психолог.
- А что делали с вором, когда его ловили?
- Не знаю, но, наверное, высмеивали его.
- Теперь меня выставят на потеху людям... - убивался Андреас.
- Подождите, - смягчился психолог, - а если я буду молчать?
- И вы на это пойдете?
- А почему бы и нет? Дарите и дальше свои вещички, ведь в конце концов
вы никому этим не угрожаете, никому не вредите...
- Я клянусь, что буду дарить лишь самое прекрасное из того, что у меня
есть!
- Дело не в самих вещах, а в окружающей их тайне. В дразнящем,
безответном "зачем", в тех странных обстоятельствах, которые связаны с
подаренными вами предметами. Насколько мне известно, те, к кому вы по ночам
приходили, собирались вместе, чтобы разрешить эту загадку... И я подумал:
надо беречь любую тайну, пусть даже самую незначительную, не раскрывать ее,
ведь чем дальше, тем их становится меньше. Пусть люди спрашивают, пусть
ищут! Лучше маленькая тайна, чем никакой! Но берегитесь, если вас поймают...
- Никогда! - воскликнул Андреас.
Он пригласил Шмидркала осмотреть старую лачугу, находящуюся под охраной
Института архитектуры и памятников. Они вошли в сводчатую комнату,
уставленную полками. На них лежали вещи, навевающие грусть своей явной
ненужностью, избыточностью, никчемностью, бренностью существования. Шмидркал
был убежден, что как психолог он может проникнуть не только в глубины
человеческой души, но и понять сущность вещей. Он брал их в руки,
рассматривал, приблизив к глазам, стряхивал с них пыль, слушал их,
принюхивался к ним и снова клал на место.
Внезапно прозвучали куранты - пять мерных металлических ударов. И как
только замер последний удар, послышался дрожащий голос:

"Приятный час,
И если верные друзья
И доброе вино..."

- Да это же говорящие часы! - удивился Шмидркал.
Он подошел к застекленному ящику, в котором был скрыт механизм часов с
циферблатом, сделанным в виде золотого лунного диска. Андреас передвинул
стрелку на 10, чтобы продемонстрировать, на что они способны. На этот раз в
голосе послышались нотки предостережения:

"Вечерний час - мгновеньем пролетишь,
Исчезнешь в вечности,
себя преобразишь..."

_ Ты много говоришь! - перебил его Шмидркал и поставил стрелку на
полночь:

"Дни осени - короче,
Но выпьем еще-трах!
Пока нам
не сыграют
Бах-бах,
бах-бах,
бах-бах!"

- Что это такое - "бах-бах"?
- Это же удары барабана, похоронного оркестра, исполняющего траурный
марш - бах, бах, бах...
- Ах, вот оно что...
- А вам не нужны часы? - неожиданно спросил Андреас Шмидркала. Возьмите
их на память...
Шмидркал всячески отбивался от подарка, но в конце концов сдался, не
устояв против такого страстного желания дарить.
- Я вам дам запасной валик с радостной, веселой мелодией, и время для
вас полетит птицей, на душе станет так легко...
- Хватит с меня и часов, - со вздохом проворчал психолог.
- Но часы без валика, - старался объяснить ему Андреас, - как человек
без языка. В валике заключена вся их мудрость...
И когда главный психолог Шмидркал отправился домой, вслед за ним с
часами шел Андреас. Он думал о том, насколько приятнее работать при

Ян Вайсс. Нам было его жаль...

перевод П.Антонова

Я нередко захожу в лавку к пану Марцелану. У него там полно
всевозможных вещей, свидетельствующих о том, что он как был, так и остался
большим ребенком.
Мне здесь ничего не нужно, но, интересуясь каждой его безделушкой, я
всякий раз убеждаюсь в том, как он их обожает и как, предлагая их
покупателям, мрачнеет и, наоборот, радуется, если какая-нибудь из них в
конце концов остается на своем месте. Иногда я не могу избавиться от мысли,
что ему становится легче на душе, когда посетитель отказывается от покупки,
и всегда не по себе от сознания, что данный предмет может исчезнуть
навсегда. Предлагая свой товар, он говорит о каждой вещи восторженно,
подыскивая новые сравнения и образы, словно в нем просыпается поэт. В
качестве, платы он просит, пустяки, ерунду, еще менее значимую, чем то, что
предлагает сам. У писателя он просит книгу, музыкант ему что-нибудь сыграет,
художник мгновенно набросает этюд на вырванном из блокнота листке, поэт
прочитает стихи. Иногда Марцелан от избытка чувств не прочь приврать,
выдумать какую-нибудь историю, но делает это не без таланта, и потому
слушать его интересно.
Я как-то спросил его:
- Не завалялся ли у вас случайно серебряный ланжан? Мне он очень нужен,
и я буду вам весьма признателен...
Я просто выдумал это слово, но пан Марцелан тут же ответил:
- Мне жаль, но один ланжан я как раз вчера выменял на перстень с
транзистором. Придется вам зайти еще раз...
Он любит говорить, что некоторые его товары привезены со звезды
Акшонар, - кто не верит, пусть сам туда слетает. Два обстоятельства не то
чтобы подтверждают его слова, но по крайней мере способствуют тому, чтобы
они воспринимались с большим доверием и дружеским участием. Во-первых, пану
Марцелану далеко за сто, но, несмотря на преклонный возраст, он сохранил
ясность мысли и принимает участие в трудовом процессе. Во-вторых, когда-то в
молодости он был звездолетчиком и до сих пор поддерживает с ними связь...
Однажды, когда я был у пана Марцелана, к нему явился важный господин в
темных очках, распространяющих радужное сияние. Я отошел, чтобы не мешать.
Важный господин с недоверием оглядел все, что было перед ним разложено.
Чувствовалось, что он преследует определенную цель. Пан Марцелан все
внимание сосредоточил на пришельце, подробно рассказывая о каждом предмете,
к которому тот проявлял интерес.
Господин в черных очках взял в руки пузатую бутылку, внутри которой
находилась модель кристалла каменной соли. Это был куб, составленный из
белых и красных шариков, скрепленных с помощью множества палочек. Каждый,
кто брал бутылку, вероятно, спрашивал, как этот куб мог попасть в сосуд с
таким узким горлышком. Однако господина в черных очках подобные пустяки не
интересовали. Он встряхнул бутылку, подул в нее и заявил:
- Кому-то, видимо, было нечего делать, вот он и решил убить время. Для
чего все это нужно?
Марцелан лишь слегка удивился, взял бутылку и поставил ее на место.
Господин в черных очках сказал:
- Я бы хотел взглянуть на лепесток, перышко или цветок с какой-нибудь
далекой планеты. Нет ли у вас чего-то в этом роде?
Пан Марцелан молча показал на витрину, где под стеклом лежали семена,
раковины, камни. О происхождении их свидетельствовала табличка,
прикрепленная рядом.
- Здесь написано, что они со звезды Акшонар. Вы это серьезно? Могли бы
вы сказать, где находится эта звезда?
Пан Марцелан неожиданно улыбнулся и погладил витрину. Думая о чем-то
свое'", он, казалось, не заметил язвительного тона господина в очках.
- Говоря "звезды", я имею в виду планету. Я знаю, что звезды раскалены,
каждая из них - это солнце, мать своих планет. Скорее даже не мать, а
раскаленное лоно. Я знаю, что на Солнце жизни быть не может, но даже если бы
она была, мы не смогли бы узнать об этом с помощью своих органов чувств.
Жизнь на звезде может быть Лишь плодом нашей фантазии.
Марцелан открыл стеклянную крышку витрины, словно приглашая:
"Пожалуйста, смотрите!" Господин в черных очках будто ожидал этого жеста -
быстро схватил первое попавшееся перышко:
- Это же перо из хвоста зимородка, алцеде аттис! Он свивает гнезда у
рек, откладывая по пять-семь яичек. Ловит под водой рыбок и хотя бегает
плохо, но в воду бросается стремглав. Рыбаки его обвиняют в том, что он
губит молодь...
Потом пришелец стал вынимать одну за другой раковины, давая каждой из
них латинское название. Его. прикосновение окончательно разрушило остатки
романтического ореола. Латынь как бы надевала на предметы скучные маски.
- Все эти вещи, - сказал он наконец, - появились на нашей планете.
Природа Земли создала их так же, как вас или меня. Они земного происхождения
и не имеют никакого отношения к звезде, название которой вы изволили
придумать.
Пока произносились эти суровые слова осуждения, на лице пана Марцелана
не дрогнул ни один мускул Наконец, пан Марцелан ответил:
- Я хочу задать вам вопрос, уважаемый господин. "Земля" - единственное
имя нашей планеты?
- Конечно. Как же иначе она может называться?
- У нее есть еще тысяча других имен. Миллион! И каждое имя - истинное!
- Я знаю лишь одно имя - Земля! Все остальные - вымысел и ложь!
- Она наречена Землей, мой милый. А как планета она не имеет
собственного имени...
- Но вы же сейчас сказали, что их у нее миллион!
В этот момент я выскочил из своего угла. И тут господин в темных очках
заметил меня. Он живо подошел ко мне, словно заранее заручился моей
поддержкой. Радужное сияние подбадривало меня. И я сказал:
- Поэт может утверждать, что у Земли есть миллион имен, он может даже
придумать для нее имена, которые будут звучать так же нежно, как имена
любимых. Любой бухгалтер или ревизор будет вправе опровергнуть его, но поэт
останется поэтом...
Господина очках, распространявших радужное сияние, нахмурился, а старый
Марцелан зарделся. Вот видите, в свои сто лет он еще умел краснеть, этот
старик, в душе оставшийся ребенком.
- Ну, это уж вы чересчур! - воскликнул он. - Когда-то и я писал стихи,
но это были плохие стихи. Не знаю, может ли плохой поэт считаться поэтом.
Вероятнее всего, нет...
- А меня сейчас больше интересует, с какой целью этот господин пришел
сюда, - сказал я.
Пришелец весь как-то сник. Радужный блеск его очков погас, в них
осталась лишь тьма.
- Я, господа, - сказал он грустно, - психолог Центра по устранению
моральных дефектов. Моя специальность - человеческая ложь. Я всегда
появляюсь там, где оскорбляют истину! Я защищаю правду, вступаюсь за нее,
убеждаю в ее правоте, разоблачаю ложь. Иногда мне приходится нелегко, так
как не все категории лжи пока известны. И я был убежден, господа, что ваша
история со звездой Акшонар - просто обман общественности. Однако я не знал,
какие цели вы при этом преследуете. Теперь я это понял. Для поэзии святы и
горькая истина и возвышенная ложь. Но я не разбираюсь в поэзии - до сих пор
мне приходилось сталкиваться с прозаическими вещами. Я изучил до тонкостей
все теории лжи, все разновидности лжелогии. Но где кончается ложь и где
начинается поэзия или, простите, наоборот - этого я не знаю. Мне здесь
делать нечего, и я ухожу. Будь по-вашему - пусть Земля называется миллионом
имен, данных ей поэтами!
Он ушел. Нам было его жаль...
Однажды пан Марцелан сказал мне, что он устал и подумывает о том, чтобы
закрыть лавочку. Я вначале не поверил ему, но он стал меня убеждать:
- Как все продам, так уйду на покой.
- Ну, до этого дело не дойдет. Ведь к вам сюда приходят все новые люди
и приносят новые вещи...
- Посмотрим.
Но во время дальнейших посещений я убедился, что вещей в лавочке
становилось все меньше. Пан Марцелан не брал ничего нового, а то, что у него
было, отдавал за все, что бы ему ни предлагали взамен: за билет в театр, за
сигарету. Часто достаточно было лишь залюбоваться выставленным предметом,
чтобы получить его. И наконец, у него осталась лишь вечная шляпа, которая не
мялась, не пачкалась и всегда была новой.
Странное дело, но ее никто не брал. Вероятно, - многим приходила в
голову мысль о безжалостных годах, их пугал образ вечной шляпы над стареющим
лицом. Я этого не понимал. Ведь их никто не заставлял носить эту шляпу до
самой смерти. Но если человеком овладеет навязчивая, пугающая мысль, то
отогнать ее так же трудно, как извлечь червяка из яблока.
Я перестал навещать пана Марцелана и постепенно стал забывать и о нем,
и о его шляпе. Не знаю, сколько воды утекло, но однажды мысль о нем снова
подкралась ко мне. Я бродил по лесу, собирая грибы и в полной мере
наслаждаясь всеми разочарованиями и радостями, которые приносит это занятие.
Неожиданно я увидел громадный белый гриб, шляпка которого живо напомнила мне
вечный картуз пана Марцелана. Она была, конечно, меньше по размеру, но цвет,
шелковистая поверхность и даже форма были почти такими же. По дороге домой
мысль об этой шляпе неотступно преследовала меня. Не знаю, как я очутился
перед знакомой лавкой. Я вошел, осмотрелся, и мне сразу же стало ясно, что
час пробил. Полки были совершенно пустыми, словно после пожара, и лишь шляпа
находилась на старом месте - висела на вешалке из оленьих ножек, насмешливо
сверкая своей новизной, как бы глумясь надо всем, что старело, покрываясь
желтовато-зеленым налетом, в том числе и над самим паном Марцеланом.
Бедняга, он неподвижно сидел под своей шляпой и даже не повернулся,
когда я вошел. Несчастный, поникший, весь сгорбленный, всем своим видом он
символизировал тщетность ожидания.
- Я пришел за шляпой, - ни секунды не раздумывая, заявил я. - Я дам вам
за нее такую же, похожую на вашу как две капли воды, если вы, конечно, не
откажетесь. Она тоже новая, тоже на ножке, но она не вечная. Больше того,
это прямая противоположность вечности - пасквиль, насмешка над вечностью,
месть времени...
- Немедленно, сегодня же, сейчас же, на масле, на сметане... - взглянув
на корзину с грибом, вскричал пан Марцелан и бросился меня обнимать. Он
ткнулся своим столетним влажным носом в мои щеки и так благодарил и
благословлял меня, что мне стало стыдно. Я выскользнул из его объятий и
вынул белый гриб, освободивший его от ожидания.
Он поднял его со слезами на глазах, восхищаясь красотой. Потом
нахлобучил на меня вечную шляпу с таким серьезным видом, словно короновал
меня.
- Наконец-то! Я так счастлив, что не знаю, как отблагодарить вас...
Надо сказать, что шляпа сползала мне на уши, но какое это имело
значение по сравнению с тем, что происходило?
Пан Марцелан ликвидировал свое дело. Наконец-то он мог с чистой

Ян Вайсс. Редкая профессия

перевод П.Антонова

Я был безработным всего лишь неделю, но мне уже казалось, что прохожие
оглядываются на меня. Правда, разговаривали со мной, как и прежде, но не без
оттенка иронии. Не могу утверждать, что это было пренебрежение - скорее
какой-то неопределенный тон, в котором сквозило удивление. - А меня это
злило. И поэтому я. решил что-нибудь, подыскать. Но не просто работу. Я мог
приступить к ней немедленно, если бы согласился на то, что мне подсовывали,
но мне хотелось заняться чем-нибудь интересным, таким, чем не занимался еще
никто.
И я заглянул в "Бюро редких профессий" - так называл свою круглую
комнату в вилле "Дар Берте" пан Иозифек. Мы знакомы давно, и пару раз он
действительно помог, когда дело мое было швах. Я знал, что он мне начнет
капать на мозги, - но сейчас это было необходимо, так как я пребывал в
некотором душевном расстройстве.
Иозифек - действительно мастер своего дела. Он придумывает
специальности для людей моего типа. Когда-то он был таким же чудаком, как и
я, правда, обладал фантазией, которой мне недостает. В один прекрасный день
он открыл в круглой башне свое "Бюро редких профессий", теперь его не мучают
никакие проблемы. Он сочувствует всем, каждого выслушивает до конца. Любит
морализировать, но относится к этому не то чтоб уж очень серьезно, и поэтому
его нравоучения проглатываешь, как подслащенные пилюли.
- Опять вы здесь, - начал Иозифек, едва взглянув на меня.
Память у него - как у слона. Я ответил:
- Маэстро, я не виноват, что работа бежит от меня, словно я чумной.
Кстати, не нашлось бы у вас чего-нибудь интересного, но такого, чтобы не
очень пачкать руки?
Его мозг сразу же заработал:
- Значит, так: я подобрал вам в свое время тепленькое местечко в
библиотеке приключенческой литературы. Но пользы от вас там было, как...
- ...как от пустого звука, проносящегося над океаном книг, - подхватил
я, - отчужденного от людей благодаря пяти громкоговорителям. Я все время
бормотал одно и то же: "Когда прочитаете, пожалуйста, сдайте! Дома они вам
будут мешать!" Или: "Пользуйтесь лестницами вместо сидений!" Все впустую!
Каждый бросается к сиденьям-подъемникам и катается вверх-вниз, болтая
ногами. А когда сиденья застрянут, то раздается крик о помощи.
- Короче, - подытожил мистер Иозифек, - с модернизацией ничего не
получилось. Приставную лесенку библейских времен вернули на то место, откуда
ее когда-то убрали...
- Да, вроде того, - ответил я, - и читатели снова карабкаются по
ступенькам, словно обезьяны. Но от крика у меня воспалились голосовые
связки, и я удрал из этого заведения...
- ...Чтобы больше туда не возвращаться, бесплодное вы семя! - И тут
мистер Иозифек сел на своего конька, превратившись в пастыря тех, кто ищет
утраченное: Труд - нравоучительно начал он, - это дело совести каждого
человека, руководствующегося определенными моральными принципами. Раньше
люди, исповедуясь, избавлялись от вины, сваливая ее на господа бога. И в
наше время существуют грешники, но они уже другие. Сейчас самый тяжкий
грех-проступок против Ее величества Работы. У этой медали - две стороны.
Люди определенной категории - алчные, потерявшие совесть, которые готовы
работать, не заботясь о других, хоть по восьми часов в день, стараясь
наработаться "от пуза". Они уклоняются от встреч со мной, так как я их перед
всеми обличаю и позорю. К этой категории вы, молодой человек, естественно,
не относитесь. Вы скорее принадлежите к другому типу людей - к тем, кто не
может усидеть на месте, к паломникам, которые вечно чего-то ищут и ни на чем
не могут остановиться. Это и желторотые всезнайки, голова которых набита
всяческими сведениями, и болтуны, которые хотели бы немедленно своими
руками, точнее, языком, переделать мир. Я из кожи вон лезу, чтобы
удовлетворить свою клиентуру: ищу, выдумываю, добиваюсь, чуть ли не колдую.
Пока что все идет нормально - работы больше, чем людей, она есть и на земле,
и под землей, и в воде, и в воздухе, под крышами и на крышах; куда ни глянь
- всюду она смотрит на тебя, подмигивает тебе, ее надо лишь ухватить!
Мистер Иозифек просто лопался от гордости, а я лишь покорно ждал, когда
он, наконец, вспомнит обо мне и даст мне какой-нибудь совет.
- Я рад, маэстро, - сказал я, - что на свете так много работы, что ее
больше, чем надо людям, и что вы мне предоставите возможность выбора...
- Вы играете в шахматы?
- Нет...
- Почему?
- Не умею...
- Это не имеет значения. Достаточно позаниматься год, из вас сделают
среднего шахматиста, и вы станете учить новичков.
Он также сказал, что игра в шахматы - это основы человеческого
интеллектуального развития, гигиена мозга. Я ему ответил, что от квадратиков
у меня рябит в глазах, особенно когда они идут сплошняком, и что на меня
благотворно действуют лишь кружочки...
- А что, если наняться к какому-нибудь писателю? У больших людей
большие дома. Около них всегда вертится десятка два учеников, и всем
находится дело - переписывать, стенографировать, печатать на машинке,
считывать, учиться писать или следить за библиотекой, рвать сорняки...
- Вы это серьезно, маэстро?
- А почему бы и нет? Знаменитому Аркаду Виндишу нужен мажордом.
- Мальчиком на побегушках я не стану. Покорно благодарю.
Я испугался, что маэстро обозлился на меня, но он и бровью не повел.
Демонстрировать свои возможности он стал скорее всего от гордости, открывая
козыри, которых у него были полны руки.
- У вас есть фантазия?
- В какой степени?
- В такой, чтобы ее хватило для придумывания новых красивых имен для
детей, цветов, только что родившихся животных, - нужны свежие, более
благозвучные фамилии, интересные имена...
- Это не для меня, пан Иозифек.
- А как насчет сострадания? Посещать покинутых женщин, утешать их,
беседовать с ними и, главное, давать им возможность выговориться, почитать
им роман с продолжением и...
- Насколько я знаю, шеф, для покинутых женщин и вдов построены
мраморные дворцы, там у них чего только нет, и утешители тоже...
- И все же есть много одиночек, которые остаются дома по каким-то
непонятным причинам.
- Но это же настоящие ведьмы!
- Облагораживает и переписка с теми, кто несчастен. Надо найти путь к
их сердцам, исповедать их и потом написать им счастливые письма от имени
тех, кто их позабыл...
- Я сам нуждаюсь в таком милосердном письме, маэстро...
Он махнул рукой, но ничего не сказал. Затем взял картотеку - длинную
шкатулку с картонными карточками - и прошелся по ним, как по клавиатуре,
будто проветривал их. На одной из карточек его взгляд задержался, и он
прочитал:
- Создатель возможностей, комбинатор неожиданностей, инициатор событий,
глашатай идей. Здесь есть инструкция - как это делается...
Он уже открыто издевался надо мной. Иозифек все время пытался опутать
меня шелковыми нитями, но я бесцеремонно рвал их:
- Какой из меня инициатор, создатель, глашатай, комбинатор? Еще
провозгласить номер рейса отходящего поезда или спровоцировать моралиста -
на это я способен. Мне бы чего-нибудь попроще, пан шеф...
- И чтобы при этом не нужно было бы много думать, не так ли? Но я хочу,
чтобы вы мыслили во время работы! Не бойтесь этого! Кстати, разве уже не
стерлась грань между трудом физическим и умственным? Воспряньте духом! Не
хотите же вы, чтобы я послал вас в замок Хараштепин!
- А что там надо делать? - спросил я на всякий случай.
- Людей пугать - если вам действительно не хочется заняться чем-нибудь
более полезным. Кстати, должен же кто-то этим заниматься. Туристы хотят
слышать стоны и скрип зубов из пыточных камер и видеть хромого епископа с
кровавым посохом.
- Нет, только не это! Уехать из столицы в такую дыру - это не для меня!
Я прошу вас подыскать что-нибудь здесь, в Праге!
Мистер Иозифек снова перетасовал картотеку, задержавшись на букве М.
-А как насчет муравьев?
- Что такое?
- Ну, сторожить муравьев, чтобы они не разбежались...
- С этим я наверняка не справлюсь.
- Они живут в стеклянной - колбе под. наблюдением знаменитого
мирмеколога Маркупа. Вы будете их кормить, купать, наблюдать за ними,
описывать их поведение. Маркуп ежедневно выпускает одного муравья. Вам нужно
будет следить, куда он направится... Таким образом, вы примете участие в
научном эксперименте, и Маркуп согласен опубликовать ваше имя среди тех, кто
помогал ему в исследованиях...
- А что, если этот муравей засветло не вернется домой? Если он
заблудится? Я что, должен ночью с фонариком гоняться за ним?
- Не знаю. Все это вам скажет профессор. И - хватит!
Я видел по его глазам, что капля переполнила чашу его терпения. Я
быстро сказал, что согласен, и удалился.
Так я стал муравьиным сторожем у господина профессора. И почему именно
я сподобился получить такую работу - самую идиотскую из всех, какие
когда-либо существовали! И такую ответственную! С утра до вечера я сидел во
дворе и глядел во все глаза, так что из них текли слезы. И все-таки двух
муравьев я недосчитался. Один обварился, когда я мыл стеклянную колбу с
муравьями, стараясь при этом внимательно следить за тем, что они делают и
как копошатся. А второй куда-то забежал и, бесцельно побродяжничав три дня,
потерялся в траве. Я поймал другого, но это была роковая ошибка! Старик это
сразу понял - он ведь всех их знает наперечет, - и его чуть было не хватил
удар! А на моей совести оказалось черное пятно.

Разочарованный, я покинул профессора. И теперь снова брожу в поисках
работы и боюсь, что это у меня на лбу написано. Мне кажется, что я
скособочился и под рубашкой меня все время щекочет бегающий муравей. Но к
мистеру Иозифеку я больше не пойду. Лучше уж вернусь к этим проклятым
муравьям!