Страница:
Браннон тяжело вздохнул:
— Вы превосходно читаете проповеди, святой отец. И, возможно, вы являетесь единственным человеком, который может меня в чем-то убедить. А теперь я попрошу и вас понять меня. Я мог бы попросить вас поговорить с Мак Луисом, и, может быть, он прислушался бы к вашим словам. Никто не имеет права вершить суд с помощью веревки. И чтобы защитить свои семьи, единственно правильный путь — поддерживать закон, подчиняться ему. Они обязаны опустить винтовки и предоставить вершить закон людям, имеющим на это право. Это самый простой и реальный путь. Действительно, простой.
Браннон стоял, прислонившись спиной к старой металлической ванне, когда услышал, что кто-то зовет его. — Да?
— Маршал, это банкир Полсон. Мне бы хотелось поговорить с вами. Прямо сейчас, это очень срочно.
— Заходите, мистер Полсон.
Полсон вошел в комнату. Этот высокий, тощий человек был безмерно удивлен, увидев молодого инспектора, почти голым, с остатками мыльной пены на теле.
— Я на минутку, маршал. Я вам очень доверяю. У вас появилось множество друзей за эти три года, но я могу с уверенностью сказать, что раньше я никогда не пользовался вашим расположением, не так ли?
— Совершенно верно, Полсон. Но я знаю, что вы — один из самых уважаемых людей в округе, мне известно, как близко к сердцу вы принимаете все происходящее в городе. И приходя ко мне, вы каждый раз беспокоитесь о том, чтобы как-то помочь его жителям.
Банкир выглядел более неуверенным, чем когда-либо.
— Ну, что же, благодарю вас, маршал. Возвращение Уэлкера Хайнса — это ужасно, и не только для меня — для всех нас. Я был одним из шести присяжных заседателей, маршал. Я помог засадить Хайнса в тюрьму. Все мы — члены бюро заседателей — занесены этим убийцей в черный список. Мы меченые, и это одна из причин, почему я поддержал Мак Луиса сегодня. Извините меня, но я считаю, что наша единственная надежда — дать Хайнсу понять, что он возвращается не в город, а в вооруженный лагерь. Я не хочу, чтобы вы считали меня трусом. Действительно, я немного паникую и ничего не могу с собой поделать. Вот уже несколько месяцев я живу с этим чувством в сердце. Сколько раз я говорил себе — Полсон, все это глупость, этот человек ничего тебе не сделает. Но я получал письма от Хайнса, каким-то образом присланные мне из тюрьмы и переданные грязными бродягами. Хайнс не давал мне покоя, все шесть лет он издевался, писал, что мои дни сочтены. Теперь этот человек возвращается, маршал, а вы ведь его совсем не знаете. А мы знаем, он — убийца. Далее, не следует забывать, что мы — присяжные заседатели. Мы честно выполняли свои обязанности, старались быть справедливыми, хотели спасти ему жизнь. А теперь Хайнс хочет убить нас за то, что мы сохранили ему жизнь. Сэм Диккенс, как и я, получал письма с угрозами. Старик Эд Янук мертв, шериф Дженкинс Нолен умер, Кел Харнисон уехал в Калифорнию. Но остальные четыре присяжных заседателя еще живы, и мы боимся за свою жизнь. И просить нас идти на встречу с ним без оружия, это все равно, что просить нас стать мишенью для безжалостного убийцы, без чести и совести. Это несправедливо, маршал. Вы слишком много от нас требуете.
Браннон вздохнул:
— Но я прошу вас только об одном, мистер Полсон. Я сам позабочусь об Уэлкере Хайнсе, как только он сойдет с поезда.
— Все это очень странно, маршал. Никто из нас не вздохнет свободно до тех пор, пока Хайнс будет жить в нашем городе.
Когда Браннон вышел из парикмахерской, вооруженные люди все еще стояли у отеля, глядя на Курта, пока он шел по тропинке. Они старались не встречаться с ним взглядом. Браннон заметил, что парни Мак Луиса расселись вдоль улицы, держа револьверы в кобурах, серьезные и молчаливые. Он почти подошел к кафе, когда увидел, что через перекладину отеля переброшена веревка с петлей. Ярость вновь закипела в нем, и он с грохотом захлопнул за собой входную дверь.
Миссис Келрич выглянула из-под прилавка, вытирая лицо.
— Убираюсь, — она заискивающе улыбнулась, — ни один человек сегодня не обедал у нас.
— А я вот именно за этим сюда пришел. — Браннон сел за столик так, чтобы видеть улицу. — Парочку яиц, бифштекс, две-три лепешки и чашечку кофе.
— Будет сделано, — ответила миссис Келрич. Она пошла к двери, затем остановилась. — Маршал, я хочу узнать только одну вещь: как можно столько есть и оставаться таким худым?
— Дела доводят. Все время что-то случается, и это заставляет меня немало попотеть и поноситься.
— Чем вы сейчас и занимаетесь.
Миссис Келрич принесла кофе, и Браннон, сделав глоток, увидел Перл Эккарт, медленно бредущую по середине улицы. Она нервно теребила передник, тревожно оглядываясь по сторонам, словно искала кого-то. Женщина остановилась перед кафе, посмотрела через стекло внутрь, и, увидев Браннона, вздохнула с облегчением. Она зашла в кафе и направилась к столику Курта. Браннон поднялся, кивком пригласил ее садиться и заказал кофе. Перл осторожно опустилась на самый краешек стула, нервно оглянулась по сторонам и, когда миссис Келрич принесла ей чашку кофе, то она, схватив ее, выпила до дна. Руки у нее заметно дрожали.
— Только не говорите, что ваша лошадь опять сбежала.
Перл, облизав губы, покачала головой.
— Нет, старый мерин привязан у дома, а Том спит, как убитый. Я пришла по поводу Хайнса. Я слышала, что вы настаиваете на его возвращении в город.
— А что еще мне остается делать?
— О, маршал. Вы не можете этого допустить. Женщины только и болтают, что о вашем решении. Вы, разумеется, правы, мужчины не имеют права застрелить этого Хайнса, как только его увидят, или повесить его без суда и следствия.
— Я рад, что вы, женщины, так думаете.
— Но, маршал, вы должны что-то сделать. Мы хотим, чтобы вы встретили этот поезд, маршал. Когда прибудет Хайнс и попытается выйти, вы должны его встретить, вернуть его в вагон и отправить его куда-нибудь, куда угодно — и сказать ему, чтобы он никогда не возвращался сюда.
— И каким же законом мне воспользоваться, Перл?
— Законом здравого смысла. Если этот парень останется здесь, хорошие люди могут быть убиты. И одним из них будет Том. Мой Том.
Браннон усмехнулся.
— Том? Эккарт? Но он же не был присяжным заседателем…
— Нет. Но он находится в еще большей опасности, чем кто-либо.
Ее била дрожь.
— Но почему Том в опасности? Что он сделал? Он никогда ничего не делал этому Хайнсу, не так ли?
— О нет, нет. Видите ли, маршал, вы даже понятия не имеете обо всем этом деле, вы ничего не знаете.
— Если ваш муж не трогал Хайнса, так чего же он боится?
— Маршал, шесть лет назад Хайнс был здесь изгоем. Никто не хотел иметь с ним ничего общего…
— А Том был его другом? — Браннон криво ухмыльнулся.
Перл внезапно покраснела.
— Том был гораздо старше этого мальчишки. Но он был жестоким человеком, он действительно был свиреп, как зверь, до тех пор, пока мое христианское смирение не оказало на него воздействие. Он был единственным другом Хайнса. Когда Том напивался, они вместе совершали ужасные вещи. Протрезвев, Том всегда сожалел о том, что натворил, но Уэлкер никогда ни в чем не раскаивался. Мой муж был слабохарактерным человеком, но он не был плохим. Он очень хороший, он старается быть добрым ко мне, маршал. Но он слабый, безвольный и может опять попасть под влияние Хайнса, если тот останется в Сейдж Уэлсе. Понимаете, Браннон?
Курт молча допил кофе. Перл схватила его за руку.
— Вы обязаны встретить поезд, маршал. Вы должны заставить этого человека уехать из нашего города и никогда сюда не возвращаться.
Глава III
Глава IV
— Вы превосходно читаете проповеди, святой отец. И, возможно, вы являетесь единственным человеком, который может меня в чем-то убедить. А теперь я попрошу и вас понять меня. Я мог бы попросить вас поговорить с Мак Луисом, и, может быть, он прислушался бы к вашим словам. Никто не имеет права вершить суд с помощью веревки. И чтобы защитить свои семьи, единственно правильный путь — поддерживать закон, подчиняться ему. Они обязаны опустить винтовки и предоставить вершить закон людям, имеющим на это право. Это самый простой и реальный путь. Действительно, простой.
Браннон стоял, прислонившись спиной к старой металлической ванне, когда услышал, что кто-то зовет его. — Да?
— Маршал, это банкир Полсон. Мне бы хотелось поговорить с вами. Прямо сейчас, это очень срочно.
— Заходите, мистер Полсон.
Полсон вошел в комнату. Этот высокий, тощий человек был безмерно удивлен, увидев молодого инспектора, почти голым, с остатками мыльной пены на теле.
— Я на минутку, маршал. Я вам очень доверяю. У вас появилось множество друзей за эти три года, но я могу с уверенностью сказать, что раньше я никогда не пользовался вашим расположением, не так ли?
— Совершенно верно, Полсон. Но я знаю, что вы — один из самых уважаемых людей в округе, мне известно, как близко к сердцу вы принимаете все происходящее в городе. И приходя ко мне, вы каждый раз беспокоитесь о том, чтобы как-то помочь его жителям.
Банкир выглядел более неуверенным, чем когда-либо.
— Ну, что же, благодарю вас, маршал. Возвращение Уэлкера Хайнса — это ужасно, и не только для меня — для всех нас. Я был одним из шести присяжных заседателей, маршал. Я помог засадить Хайнса в тюрьму. Все мы — члены бюро заседателей — занесены этим убийцей в черный список. Мы меченые, и это одна из причин, почему я поддержал Мак Луиса сегодня. Извините меня, но я считаю, что наша единственная надежда — дать Хайнсу понять, что он возвращается не в город, а в вооруженный лагерь. Я не хочу, чтобы вы считали меня трусом. Действительно, я немного паникую и ничего не могу с собой поделать. Вот уже несколько месяцев я живу с этим чувством в сердце. Сколько раз я говорил себе — Полсон, все это глупость, этот человек ничего тебе не сделает. Но я получал письма от Хайнса, каким-то образом присланные мне из тюрьмы и переданные грязными бродягами. Хайнс не давал мне покоя, все шесть лет он издевался, писал, что мои дни сочтены. Теперь этот человек возвращается, маршал, а вы ведь его совсем не знаете. А мы знаем, он — убийца. Далее, не следует забывать, что мы — присяжные заседатели. Мы честно выполняли свои обязанности, старались быть справедливыми, хотели спасти ему жизнь. А теперь Хайнс хочет убить нас за то, что мы сохранили ему жизнь. Сэм Диккенс, как и я, получал письма с угрозами. Старик Эд Янук мертв, шериф Дженкинс Нолен умер, Кел Харнисон уехал в Калифорнию. Но остальные четыре присяжных заседателя еще живы, и мы боимся за свою жизнь. И просить нас идти на встречу с ним без оружия, это все равно, что просить нас стать мишенью для безжалостного убийцы, без чести и совести. Это несправедливо, маршал. Вы слишком много от нас требуете.
Браннон вздохнул:
— Но я прошу вас только об одном, мистер Полсон. Я сам позабочусь об Уэлкере Хайнсе, как только он сойдет с поезда.
— Все это очень странно, маршал. Никто из нас не вздохнет свободно до тех пор, пока Хайнс будет жить в нашем городе.
Когда Браннон вышел из парикмахерской, вооруженные люди все еще стояли у отеля, глядя на Курта, пока он шел по тропинке. Они старались не встречаться с ним взглядом. Браннон заметил, что парни Мак Луиса расселись вдоль улицы, держа револьверы в кобурах, серьезные и молчаливые. Он почти подошел к кафе, когда увидел, что через перекладину отеля переброшена веревка с петлей. Ярость вновь закипела в нем, и он с грохотом захлопнул за собой входную дверь.
Миссис Келрич выглянула из-под прилавка, вытирая лицо.
— Убираюсь, — она заискивающе улыбнулась, — ни один человек сегодня не обедал у нас.
— А я вот именно за этим сюда пришел. — Браннон сел за столик так, чтобы видеть улицу. — Парочку яиц, бифштекс, две-три лепешки и чашечку кофе.
— Будет сделано, — ответила миссис Келрич. Она пошла к двери, затем остановилась. — Маршал, я хочу узнать только одну вещь: как можно столько есть и оставаться таким худым?
— Дела доводят. Все время что-то случается, и это заставляет меня немало попотеть и поноситься.
— Чем вы сейчас и занимаетесь.
Миссис Келрич принесла кофе, и Браннон, сделав глоток, увидел Перл Эккарт, медленно бредущую по середине улицы. Она нервно теребила передник, тревожно оглядываясь по сторонам, словно искала кого-то. Женщина остановилась перед кафе, посмотрела через стекло внутрь, и, увидев Браннона, вздохнула с облегчением. Она зашла в кафе и направилась к столику Курта. Браннон поднялся, кивком пригласил ее садиться и заказал кофе. Перл осторожно опустилась на самый краешек стула, нервно оглянулась по сторонам и, когда миссис Келрич принесла ей чашку кофе, то она, схватив ее, выпила до дна. Руки у нее заметно дрожали.
— Только не говорите, что ваша лошадь опять сбежала.
Перл, облизав губы, покачала головой.
— Нет, старый мерин привязан у дома, а Том спит, как убитый. Я пришла по поводу Хайнса. Я слышала, что вы настаиваете на его возвращении в город.
— А что еще мне остается делать?
— О, маршал. Вы не можете этого допустить. Женщины только и болтают, что о вашем решении. Вы, разумеется, правы, мужчины не имеют права застрелить этого Хайнса, как только его увидят, или повесить его без суда и следствия.
— Я рад, что вы, женщины, так думаете.
— Но, маршал, вы должны что-то сделать. Мы хотим, чтобы вы встретили этот поезд, маршал. Когда прибудет Хайнс и попытается выйти, вы должны его встретить, вернуть его в вагон и отправить его куда-нибудь, куда угодно — и сказать ему, чтобы он никогда не возвращался сюда.
— И каким же законом мне воспользоваться, Перл?
— Законом здравого смысла. Если этот парень останется здесь, хорошие люди могут быть убиты. И одним из них будет Том. Мой Том.
Браннон усмехнулся.
— Том? Эккарт? Но он же не был присяжным заседателем…
— Нет. Но он находится в еще большей опасности, чем кто-либо.
Ее била дрожь.
— Но почему Том в опасности? Что он сделал? Он никогда ничего не делал этому Хайнсу, не так ли?
— О нет, нет. Видите ли, маршал, вы даже понятия не имеете обо всем этом деле, вы ничего не знаете.
— Если ваш муж не трогал Хайнса, так чего же он боится?
— Маршал, шесть лет назад Хайнс был здесь изгоем. Никто не хотел иметь с ним ничего общего…
— А Том был его другом? — Браннон криво ухмыльнулся.
Перл внезапно покраснела.
— Том был гораздо старше этого мальчишки. Но он был жестоким человеком, он действительно был свиреп, как зверь, до тех пор, пока мое христианское смирение не оказало на него воздействие. Он был единственным другом Хайнса. Когда Том напивался, они вместе совершали ужасные вещи. Протрезвев, Том всегда сожалел о том, что натворил, но Уэлкер никогда ни в чем не раскаивался. Мой муж был слабохарактерным человеком, но он не был плохим. Он очень хороший, он старается быть добрым ко мне, маршал. Но он слабый, безвольный и может опять попасть под влияние Хайнса, если тот останется в Сейдж Уэлсе. Понимаете, Браннон?
Курт молча допил кофе. Перл схватила его за руку.
— Вы обязаны встретить поезд, маршал. Вы должны заставить этого человека уехать из нашего города и никогда сюда не возвращаться.
Глава III
С того места, где сидел Браннон, ему было видно, что люди, стоявшие на улице перед отелем, выглядят какими-то растерянными. Хотя они все еще держали в руках оружие, а веревка болталась, как флаг, свешиваясь с перекладины на веранде.
Браннон перевел взгляд от пыльной улицы к часам, но не нашел там ничего неожиданного. Старинные, большие часы неуклонно отсчитывали время. Он отодвинул стул, встал, потянулся и, не закрывая глаз, протяжно зевнул.
Мак Луис, Сэм Диккенс и другие проверяли время, глядя на солнце и на большие стенные часы на полицейском участке. Все эти люди были старейшинами в городе, и им полагалось быть умнее и ответственнее, чем иным горожанам. И если они так поступают, то что остается ожидать от более молодых, сжимающих винтовки в побледневших, напряженных руках?
Браннон перевел взгляд на окно второго этажа, где ему почудилось, что он видел лицо Руби Мак Луис. Но там никого не было. Когда он вновь посмотрел вниз, то заметил, что все пришло в движение: четыре человека отделились от толпы и направились к нему. Курт посмотрел на часы — прошло всего пять минут.
Курт, положив ноги на табуретку, разглядывал приближающихся мужчин без малейшего удовольствия. Во главе шел Мак Луис, слева от него шагал Юта Йонг — приземистый, широкогрудый человек, которому Мак Луис платил в неделю больше, чем Браннон получал за месяц. У него в руках не было веревок, но вычищенная, хорошо смазанная винтовка отсвечивала на солнце. Юта Йонг стоил тех денег, которые давал ему Мак Луис, так как он никогда ничего не боялся. Сэм Диккенс выглядел больным, но он тоже тащил винчестер. В руках у преподобного отца не было ни веревки, ни револьвера, но ведь каждый завоеватель и захватчик должен иметь при себе капеллана. Если вы хотите кого-то убить, то нужен священник, чтобы прочитать заупокойную молитву.
Мак Луис широко распахнул дверь кафе и вошел без стука, еще одно его преимущество: Мак Луис никогда не стучал.
Браннон продолжал спокойно сидеть. Четверо мужчин медленно приближались к нему. Подойдя к столу, за которым сидел маршал, Мак Луис приглушенным голосом произнес:
— Время на исходе, Браннон. Мы подумали, что будет лучше, если мы придем к вам.
— Отлично.
Они встали вокруг стола.
— Почему бы вам не закрыть дверь? — сказал Браннон.
Мак Луис безмолвно глянул на Юту Йонга. Тот спокойно закрыл дверь перед собравшимися горожанами.
— Вы могли бы и запереть дверь, мистер Йонг. Вы, джентльмены, хотите поговорить со мной, так давайте сделаем так, чтобы никто не смог бы нам помешать, например, ворваться без стука. Так?
Юта повернул ключ в замке, вынул его и вернулся к столу.
Мак Луис взглянул на своего слугу, на мужчин, стоявших позади него, и кислая усмешка искривила его губы.
— Почему бы мне не взять ключ себе? — спросил Браннон.
Юта помедлил, взглянув на Мак Луиса. Тот кивнул головой. Японец швырнул ключ через стол, и Браннон, подхватив его, опустил в нагрудный карман.
— Хорошо, маршал, вы играете нам на руку. Мне доставляет большое удовольствие беседовать с вами здесь, в этой запертой комнате, вы должны будете выслушать меня, хотите вы этого или нет.
— Я с нетерпением жду, что вы мне скажете.
— Все, что я собираюсь вам сообщить, заключается в следующем. Мы отправили телеграмму в город, вашему начальству. Мы требуем, чтобы вас отозвали отсюда. Долгое время мне казалось, что нам нужен шериф, и этот человек должен быть местным жителем, который понимал бы нас и наши проблемы. За этого человека проголосует народ, и будущий шериф ответит перед всеми за свои поступки. И сегодня для меня эта проблема является наиглавнейшей.
Браннон кивнул, выжидая.
— Ладно, я не буду тратить время понапрасну. Нам ясно, что вы не хотите защищать граждан, которые по вашей вине могут быть убиты. Это честные люди, маршал, наши друзья, родные — люди, которых мы любим. Я понятно говорю? Мы надеялись, что вы одумаетесь и поможете нам. Но вас, очевидно, ничто не изменит.
— Джентльмены, абсолютно неважно, что чувствую лично я, но я принимал присягу, приступая к работе. Я получал деньги за нее, я копил их. Эта сумма не покажется вам невероятной, но мне хватит, чтобы прожить какое-то время, — Браннон взглянул на пастора, — ну, хотя бы на то, чтобы купить новую пару сапог. Но я не могу нарушать клятву. Такой уж я уродился. Сегодня мне придется уступить вам, а на следующей неделе приедет в город кто-нибудь еще, кто вам не понравится, и я должен буду опять делать по-вашему, не так ли?
Мак Луису не понравился такой ход дела. Он кашлянул:
— Вас здесь не будет на следующей неделе, поэтому не стоит беспокоиться о подобных пустяках. Сейчас же главное заключается вот в чем: мы должны выполнить намеченное. Вы стоите у нас на пути. Мы говорили об этом с горожанами, и единственный выход из сложившейся ситуации — ваш арест.
Браннон замер. Он переводил взгляд с одного лица на другое, но никто не смотрел ему в глаза.
— Вот так, маршал.
Мак Луис вытащил револьвер и направил его на Браннона.
— Мы посадим вас в камеру, и вы будете там до тех пор, пока мы не покончим с этим убийцей Хайнсом.
Курт не двигался.
— Это серьезное нарушение, мистер Мак Луис. Я понимаю: вы нервничаете, вы потеряли голову, но если вы уберете оружие, я буду считать все сказанное вами дурной шуткой и забуду об этом.
— Вы сами все слышали, маршал. Вы арестованы.
— Мак Луис, я взываю к вашему разуму. И я вовсе не тот спокойный человек, которого вы знаете…
Лицо Большого Джорджа побелело, но усилием воли он поборол себя и, покачав головой, сказал:
— Не упорствуйте, Браннон. Никто не хочет вас убивать. Мы с вами никогда не спорили. Вы просто тихо и спокойно пойдете в камеру, мы вас запрем, и когда прибудет ваш заместитель, мы вас выпустим, и вы будете свободны, как птица. И никаких трудностей.
Мак Луис взглянул на пастора.
Браннон спокойно возразил:
— Пока я не вижу здесь документа о моем увольнении. Я представитель закона в городе, и я еще раз прошу вас убрать оружие.
— Слишком поздно, маршал. Извините, что нам приходится действовать таким образом, но вы нам не оставили выбора. Сейчас вы пойдете сами, и не заставляйте меня повторять все это еще раз.
Курт медленно поднялся из-за стола. Диккенс со святым отцом невольно отступили назад, а в руках Йонга, как по волшебству, появился револьвер.
— Вы зашли слишком далеко, — сказал Браннон, — и я отдам вас под суд. У меня здесь, в этом городе, неограниченные законные полномочия. Я думаю, что люди поддержат меня, как представителя законной власти.
Мак Луис чертыхнулся.
— Маршал, неужели вы не поняли того, что мы имеем в виду? Наши револьверы направлены на вас, и если вы сделаете хотя бы шаг в сторону, я буду стрелять и убью вас.
Браннон даже не взглянул ни на Мак Луиса, ни на Йонга. Он, повысив голос, строго сказал:
— Ал, подойди сюда.
Юта Йонг возбужденно дышал, переступая на месте, как дикая кошка, и внезапно кинулся вперед. Мак Луис двинулся лишь секундой позднее. Диккенс и пастор — опоздали. Браннон рванул, как койот, за стойку и, выхватив револьвер из рук Йонга, направил его на Большого Джорджа. Тот, выжидая, нерешительно топтался на месте. Но чуть помедля, он опустил свое оружие на стол. Диккенс держал его на прицеле, в его глазах блестели слезы.
Браннон запер отобранное оружие в стенной шкаф и негромко произнес:
— А теперь вы можете тихо уйти. Я пока подержу ваши винтовки и револьверы у себя. И надеюсь, я не увижу вас сегодня на железнодорожной станции.
Мак Луиса била дрожь.
— Вы думаете, мы не найдем еще оружия? Вы думаете, мы позволим вам защищать убийцу? Вы думаете, мы не будем вас больше преследовать?
Браннон подошел к Мак Луису, почти вплотную придвинув его к столу. Йонг рванулся к маршалу, но Ал мгновенно навел на него свой кольт.
— Я скажу вам то, что думаю, мистер Джордж. Я уже сыт по горло, и я предупредил вас и ваших людей по поводу оружия. Мне кажется, что вам лучше вовсе не браться за оружие.
До прибытия поезда оставалось двадцать минут. Браннон оставил Ала Уильямса за стойкой, а сам вышел на улицу. Курт медленно двигался по направлению к отелю и дальше, вниз по дороге на железнодорожную станцию. Мак Луис и его люди сидели на веранде, больше никого не было видно. Кое-кто сидел в парикмахерской, а некоторые даже молились в церкви, двери которой гостеприимно распахнул пастор Уилрайт. Оружия ни у кого не было. Только веревка еще сиротливо болталась на перекладине. Чем дальше Браннон шел, тем сильнее ощущал людскую ненависть. Еще вчера эти люди были дружелюбны и приветливы, а сегодня ненависть переполняла их сердца. Ненависть к нему, к Курту. Он угрожал Мак Луису, разоружил его. Эти парни никогда не простят ему этого.
Когда Браннон вошел в единственную станционную комнатушку, то застал там только смотрителя. Пыль покрывала все: окна, скамейки, печь в углу.
— Маршал, сегодня рано утром я отправлял телеграмму в город. Мне кажется, вы приобрели себе влиятельных и могущественных врагов.
Браннон кивнул, затем вышел на платформу. На улице стояла нестерпимая жара. Он оглянулся и посмотрел на город. Люди стекались к станции отовсюду, их влекла неведомая сила, которую они не могли преодолеть. Но все были безоружны. Они старались не смотреть на Курта, и Браннон также повернулся к ним спиной, уставившись на сияющие рельсы.
Внезапно раздался свисток паровоза, Браннон почувствовал, как екнуло его сердце. Он судорожно сглотнул и посмотрел назад через плечо. Люди выстроились вдоль улицы, завороженно прислушиваясь к гудкам поезда. Браннон вытер ладонью рот. Поезд приближался, и Курту захотелось, чтобы он не смог остановиться здесь и проехал мимо. Маршал все прекрасно понимал и отчетливо представлял себе, что этот поезд везет ад, и этот ад не оставит его в покое на этой земле. У него сегодня было поганое утро, но он чувствовал, что все прошлые трудности были ерундой по сравнению с теми, которые приближались вместе с останавливающимся поездом.
Несколько мгновений спустя из вагона выпрыгнул кондуктор, поставил табурет и спокойно на него уселся. Ничего еще не случилось. Люди вплотную придвинулись к платформе, во все глаза уставились на спокойного кондуктора и на дверь позади него. Сперва из этой двери вылетел грязный рюкзак и свалился на доски, затем из вагона вышел один-единственный пассажир. Двинув плечом кондуктора, который хотел ему помочь, человек ступил на платформу с грацией дикой кошки.
Браннон, пораженный, уставился на него. Он догадывался, что это был Уэлкер Хайнс, это мог быть только он, но Курта очень удивило, что на вид Хайнсу было не больше двадцати пяти лет. Неудивительно, что судьи шесть лет назад не могли повесить еще совсем зеленого юнца. Кожа Уэлкера была довольно темного оттенка, выдавая индейское происхождение. Его глаза были такими невыразительными и выцветшими, что казались почти белыми на его загорелом лице. Но больше всего Браннона поразила его внешность — Хайнс был очень красив: стройный, широкоплечий и узкобедрый, худощавый юноша с вьющимися, темными волосами и довольно правильными чертами лица.
На Уэлкере была форма цвета хаки, выданная ему в тюрьме. Он стоял, оглядываясь по сторонам, словно кого-то ожидая.
— Уэлкер Хайнс?
Браннон вышел вперед. Он был одного роста с Хайнсом, но тот был помощнее. Уэлкер намеренно не обращал На маршала ни малейшего внимания, и лишь когда Курт вновь произнес его имя, Хайнс повернулся в его сторону и встал, расставив ноги.
Браннон задержал дыхание. Белесые глаза Уэлкера пристально смотрели на него столь выразительно, что было совершенно ясно, вы даже не ведая причин, приобрели себе смертельного врага. Может быть, Хайнс возненавидел его за маршальскую звезду, которая блестела на рубашке Браннона?
Уэлкер пристально оглядывал Курта с головы до ног
— Я задал вам вопрос.
Хайнс нагло ухмыльнулся:
— Конечно, законник, что тебя волнует?
— Как вас зовут?
— Чего ты добиваешься, законник? Я тебя не знаю. Ты мне действуешь на нервы.
— У вас имеется оружие?
Хайнс недоуменно уставился на Браннона, затем захохотал как безумный.
— Разумеется. Неужели ты не видишь оружие, законник? Они каждому, кто покидает Ла Пазу, выдают по револьверу.
Уэлкер склонил голову набок, испытующе глядя на маршала.
— Я не вооружен, законник. У меня нет револьвера. Я не нарушал закона, и поэтому я не желаю с тобой разговаривать. Все понятно, ищейка?
Он засмеялся и собирался повернуться, но голос Браннона остановил его:
— Не совсем, Хайнс. Существует закон, запрещающий ношение оружия — револьверов и ножей — в этом городе. Существует уже два года.
Хайнс молчал, улыбка не сходила с его лица, и лютая ненависть светилась в его белесых глазах:
— Отвяжись от меня, ищейка. Ты понял? Я отсидел свой срок. Если сумеешь, постарайся меня снова засадить. А поскольку у тебя нет ничего против меня, то убирайся с моей дороги.
— Хорошо. Я только хочу предупредить тебя. Если ты не нарушишь закон, у тебя не будет со мной проблем, но если ты, мистер, причинишь зло кому-либо из горожан, я намерен наказать тебя, как ты даже и предположить не можешь. Я просто разорву тебя пополам. Это все. И если ты сомневаешься в моих словах, тебе следует лишь рискнуть и нарушить закон.
Хайнс продолжал пристально смотреть на Браннона. Казалось, что он его вообще не видит. Курту стало не по себе. Святой отец не лгал. Эти глаза были так же безжалостны и пусты, как глаза дикого зверя, бездушного и свирепого.
Хайнс развернулся, чтобы уйти, но затем передумал.
— Законник, ты говоришь так смело, потому что на тебе эта бляшка, а в кобуре у тебя револьвер, не так ли? Я выслушал тебя, а теперь послушай, что я скажу тебе. Я повидал здесь много ищеек. Я слышал все эти глупые разговоры. И теперь я вернулся домой. Мне все равно. Ты представляешь закон? Шикарно. Только не стой у меня на дороге. Долг обществу? Я заплатил этот долг, копер. И если остались еще какие-то долги, это уж мое дело.
— Говорите короче, иначе…
— Не указывай мне, что я могу говорить, а что нет. Я вышел из этого поезда свободным человеком. Я свободен, и я лучше, чем ты. И я волен говорить все, что мне захочется, ходить куда пожелаю. И до тех пор, пока я не нарушу хотя бы один из ваших законов — тебе лучше держаться от меня подальше. Скажу откровенно, законник, у тебя такое лицо, что меня просто от него воротит, — он резко рассмеялся, — и именно твоя физиономия испортила все планы на мою будущую свободную жизнь. Ведь ты хочешь, чтобы я начал новую жизнь, законник? Ту жизнь, о которой мы часами трепались в тюрьме Ла Паза?
Браннон перевел взгляд от пыльной улицы к часам, но не нашел там ничего неожиданного. Старинные, большие часы неуклонно отсчитывали время. Он отодвинул стул, встал, потянулся и, не закрывая глаз, протяжно зевнул.
Мак Луис, Сэм Диккенс и другие проверяли время, глядя на солнце и на большие стенные часы на полицейском участке. Все эти люди были старейшинами в городе, и им полагалось быть умнее и ответственнее, чем иным горожанам. И если они так поступают, то что остается ожидать от более молодых, сжимающих винтовки в побледневших, напряженных руках?
Браннон перевел взгляд на окно второго этажа, где ему почудилось, что он видел лицо Руби Мак Луис. Но там никого не было. Когда он вновь посмотрел вниз, то заметил, что все пришло в движение: четыре человека отделились от толпы и направились к нему. Курт посмотрел на часы — прошло всего пять минут.
Курт, положив ноги на табуретку, разглядывал приближающихся мужчин без малейшего удовольствия. Во главе шел Мак Луис, слева от него шагал Юта Йонг — приземистый, широкогрудый человек, которому Мак Луис платил в неделю больше, чем Браннон получал за месяц. У него в руках не было веревок, но вычищенная, хорошо смазанная винтовка отсвечивала на солнце. Юта Йонг стоил тех денег, которые давал ему Мак Луис, так как он никогда ничего не боялся. Сэм Диккенс выглядел больным, но он тоже тащил винчестер. В руках у преподобного отца не было ни веревки, ни револьвера, но ведь каждый завоеватель и захватчик должен иметь при себе капеллана. Если вы хотите кого-то убить, то нужен священник, чтобы прочитать заупокойную молитву.
Мак Луис широко распахнул дверь кафе и вошел без стука, еще одно его преимущество: Мак Луис никогда не стучал.
Браннон продолжал спокойно сидеть. Четверо мужчин медленно приближались к нему. Подойдя к столу, за которым сидел маршал, Мак Луис приглушенным голосом произнес:
— Время на исходе, Браннон. Мы подумали, что будет лучше, если мы придем к вам.
— Отлично.
Они встали вокруг стола.
— Почему бы вам не закрыть дверь? — сказал Браннон.
Мак Луис безмолвно глянул на Юту Йонга. Тот спокойно закрыл дверь перед собравшимися горожанами.
— Вы могли бы и запереть дверь, мистер Йонг. Вы, джентльмены, хотите поговорить со мной, так давайте сделаем так, чтобы никто не смог бы нам помешать, например, ворваться без стука. Так?
Юта повернул ключ в замке, вынул его и вернулся к столу.
Мак Луис взглянул на своего слугу, на мужчин, стоявших позади него, и кислая усмешка искривила его губы.
— Почему бы мне не взять ключ себе? — спросил Браннон.
Юта помедлил, взглянув на Мак Луиса. Тот кивнул головой. Японец швырнул ключ через стол, и Браннон, подхватив его, опустил в нагрудный карман.
— Хорошо, маршал, вы играете нам на руку. Мне доставляет большое удовольствие беседовать с вами здесь, в этой запертой комнате, вы должны будете выслушать меня, хотите вы этого или нет.
— Я с нетерпением жду, что вы мне скажете.
— Все, что я собираюсь вам сообщить, заключается в следующем. Мы отправили телеграмму в город, вашему начальству. Мы требуем, чтобы вас отозвали отсюда. Долгое время мне казалось, что нам нужен шериф, и этот человек должен быть местным жителем, который понимал бы нас и наши проблемы. За этого человека проголосует народ, и будущий шериф ответит перед всеми за свои поступки. И сегодня для меня эта проблема является наиглавнейшей.
Браннон кивнул, выжидая.
— Ладно, я не буду тратить время понапрасну. Нам ясно, что вы не хотите защищать граждан, которые по вашей вине могут быть убиты. Это честные люди, маршал, наши друзья, родные — люди, которых мы любим. Я понятно говорю? Мы надеялись, что вы одумаетесь и поможете нам. Но вас, очевидно, ничто не изменит.
— Джентльмены, абсолютно неважно, что чувствую лично я, но я принимал присягу, приступая к работе. Я получал деньги за нее, я копил их. Эта сумма не покажется вам невероятной, но мне хватит, чтобы прожить какое-то время, — Браннон взглянул на пастора, — ну, хотя бы на то, чтобы купить новую пару сапог. Но я не могу нарушать клятву. Такой уж я уродился. Сегодня мне придется уступить вам, а на следующей неделе приедет в город кто-нибудь еще, кто вам не понравится, и я должен буду опять делать по-вашему, не так ли?
Мак Луису не понравился такой ход дела. Он кашлянул:
— Вас здесь не будет на следующей неделе, поэтому не стоит беспокоиться о подобных пустяках. Сейчас же главное заключается вот в чем: мы должны выполнить намеченное. Вы стоите у нас на пути. Мы говорили об этом с горожанами, и единственный выход из сложившейся ситуации — ваш арест.
Браннон замер. Он переводил взгляд с одного лица на другое, но никто не смотрел ему в глаза.
— Вот так, маршал.
Мак Луис вытащил револьвер и направил его на Браннона.
— Мы посадим вас в камеру, и вы будете там до тех пор, пока мы не покончим с этим убийцей Хайнсом.
Курт не двигался.
— Это серьезное нарушение, мистер Мак Луис. Я понимаю: вы нервничаете, вы потеряли голову, но если вы уберете оружие, я буду считать все сказанное вами дурной шуткой и забуду об этом.
— Вы сами все слышали, маршал. Вы арестованы.
— Мак Луис, я взываю к вашему разуму. И я вовсе не тот спокойный человек, которого вы знаете…
Лицо Большого Джорджа побелело, но усилием воли он поборол себя и, покачав головой, сказал:
— Не упорствуйте, Браннон. Никто не хочет вас убивать. Мы с вами никогда не спорили. Вы просто тихо и спокойно пойдете в камеру, мы вас запрем, и когда прибудет ваш заместитель, мы вас выпустим, и вы будете свободны, как птица. И никаких трудностей.
Мак Луис взглянул на пастора.
Браннон спокойно возразил:
— Пока я не вижу здесь документа о моем увольнении. Я представитель закона в городе, и я еще раз прошу вас убрать оружие.
— Слишком поздно, маршал. Извините, что нам приходится действовать таким образом, но вы нам не оставили выбора. Сейчас вы пойдете сами, и не заставляйте меня повторять все это еще раз.
Курт медленно поднялся из-за стола. Диккенс со святым отцом невольно отступили назад, а в руках Йонга, как по волшебству, появился револьвер.
— Вы зашли слишком далеко, — сказал Браннон, — и я отдам вас под суд. У меня здесь, в этом городе, неограниченные законные полномочия. Я думаю, что люди поддержат меня, как представителя законной власти.
Мак Луис чертыхнулся.
— Маршал, неужели вы не поняли того, что мы имеем в виду? Наши револьверы направлены на вас, и если вы сделаете хотя бы шаг в сторону, я буду стрелять и убью вас.
Браннон даже не взглянул ни на Мак Луиса, ни на Йонга. Он, повысив голос, строго сказал:
— Ал, подойди сюда.
Юта Йонг возбужденно дышал, переступая на месте, как дикая кошка, и внезапно кинулся вперед. Мак Луис двинулся лишь секундой позднее. Диккенс и пастор — опоздали. Браннон рванул, как койот, за стойку и, выхватив револьвер из рук Йонга, направил его на Большого Джорджа. Тот, выжидая, нерешительно топтался на месте. Но чуть помедля, он опустил свое оружие на стол. Диккенс держал его на прицеле, в его глазах блестели слезы.
Браннон запер отобранное оружие в стенной шкаф и негромко произнес:
— А теперь вы можете тихо уйти. Я пока подержу ваши винтовки и револьверы у себя. И надеюсь, я не увижу вас сегодня на железнодорожной станции.
Мак Луиса била дрожь.
— Вы думаете, мы не найдем еще оружия? Вы думаете, мы позволим вам защищать убийцу? Вы думаете, мы не будем вас больше преследовать?
Браннон подошел к Мак Луису, почти вплотную придвинув его к столу. Йонг рванулся к маршалу, но Ал мгновенно навел на него свой кольт.
— Я скажу вам то, что думаю, мистер Джордж. Я уже сыт по горло, и я предупредил вас и ваших людей по поводу оружия. Мне кажется, что вам лучше вовсе не браться за оружие.
До прибытия поезда оставалось двадцать минут. Браннон оставил Ала Уильямса за стойкой, а сам вышел на улицу. Курт медленно двигался по направлению к отелю и дальше, вниз по дороге на железнодорожную станцию. Мак Луис и его люди сидели на веранде, больше никого не было видно. Кое-кто сидел в парикмахерской, а некоторые даже молились в церкви, двери которой гостеприимно распахнул пастор Уилрайт. Оружия ни у кого не было. Только веревка еще сиротливо болталась на перекладине. Чем дальше Браннон шел, тем сильнее ощущал людскую ненависть. Еще вчера эти люди были дружелюбны и приветливы, а сегодня ненависть переполняла их сердца. Ненависть к нему, к Курту. Он угрожал Мак Луису, разоружил его. Эти парни никогда не простят ему этого.
Когда Браннон вошел в единственную станционную комнатушку, то застал там только смотрителя. Пыль покрывала все: окна, скамейки, печь в углу.
— Маршал, сегодня рано утром я отправлял телеграмму в город. Мне кажется, вы приобрели себе влиятельных и могущественных врагов.
Браннон кивнул, затем вышел на платформу. На улице стояла нестерпимая жара. Он оглянулся и посмотрел на город. Люди стекались к станции отовсюду, их влекла неведомая сила, которую они не могли преодолеть. Но все были безоружны. Они старались не смотреть на Курта, и Браннон также повернулся к ним спиной, уставившись на сияющие рельсы.
Внезапно раздался свисток паровоза, Браннон почувствовал, как екнуло его сердце. Он судорожно сглотнул и посмотрел назад через плечо. Люди выстроились вдоль улицы, завороженно прислушиваясь к гудкам поезда. Браннон вытер ладонью рот. Поезд приближался, и Курту захотелось, чтобы он не смог остановиться здесь и проехал мимо. Маршал все прекрасно понимал и отчетливо представлял себе, что этот поезд везет ад, и этот ад не оставит его в покое на этой земле. У него сегодня было поганое утро, но он чувствовал, что все прошлые трудности были ерундой по сравнению с теми, которые приближались вместе с останавливающимся поездом.
Несколько мгновений спустя из вагона выпрыгнул кондуктор, поставил табурет и спокойно на него уселся. Ничего еще не случилось. Люди вплотную придвинулись к платформе, во все глаза уставились на спокойного кондуктора и на дверь позади него. Сперва из этой двери вылетел грязный рюкзак и свалился на доски, затем из вагона вышел один-единственный пассажир. Двинув плечом кондуктора, который хотел ему помочь, человек ступил на платформу с грацией дикой кошки.
Браннон, пораженный, уставился на него. Он догадывался, что это был Уэлкер Хайнс, это мог быть только он, но Курта очень удивило, что на вид Хайнсу было не больше двадцати пяти лет. Неудивительно, что судьи шесть лет назад не могли повесить еще совсем зеленого юнца. Кожа Уэлкера была довольно темного оттенка, выдавая индейское происхождение. Его глаза были такими невыразительными и выцветшими, что казались почти белыми на его загорелом лице. Но больше всего Браннона поразила его внешность — Хайнс был очень красив: стройный, широкоплечий и узкобедрый, худощавый юноша с вьющимися, темными волосами и довольно правильными чертами лица.
На Уэлкере была форма цвета хаки, выданная ему в тюрьме. Он стоял, оглядываясь по сторонам, словно кого-то ожидая.
— Уэлкер Хайнс?
Браннон вышел вперед. Он был одного роста с Хайнсом, но тот был помощнее. Уэлкер намеренно не обращал На маршала ни малейшего внимания, и лишь когда Курт вновь произнес его имя, Хайнс повернулся в его сторону и встал, расставив ноги.
Браннон задержал дыхание. Белесые глаза Уэлкера пристально смотрели на него столь выразительно, что было совершенно ясно, вы даже не ведая причин, приобрели себе смертельного врага. Может быть, Хайнс возненавидел его за маршальскую звезду, которая блестела на рубашке Браннона?
Уэлкер пристально оглядывал Курта с головы до ног
— Я задал вам вопрос.
Хайнс нагло ухмыльнулся:
— Конечно, законник, что тебя волнует?
— Как вас зовут?
— Чего ты добиваешься, законник? Я тебя не знаю. Ты мне действуешь на нервы.
— У вас имеется оружие?
Хайнс недоуменно уставился на Браннона, затем захохотал как безумный.
— Разумеется. Неужели ты не видишь оружие, законник? Они каждому, кто покидает Ла Пазу, выдают по револьверу.
Уэлкер склонил голову набок, испытующе глядя на маршала.
— Я не вооружен, законник. У меня нет револьвера. Я не нарушал закона, и поэтому я не желаю с тобой разговаривать. Все понятно, ищейка?
Он засмеялся и собирался повернуться, но голос Браннона остановил его:
— Не совсем, Хайнс. Существует закон, запрещающий ношение оружия — револьверов и ножей — в этом городе. Существует уже два года.
Хайнс молчал, улыбка не сходила с его лица, и лютая ненависть светилась в его белесых глазах:
— Отвяжись от меня, ищейка. Ты понял? Я отсидел свой срок. Если сумеешь, постарайся меня снова засадить. А поскольку у тебя нет ничего против меня, то убирайся с моей дороги.
— Хорошо. Я только хочу предупредить тебя. Если ты не нарушишь закон, у тебя не будет со мной проблем, но если ты, мистер, причинишь зло кому-либо из горожан, я намерен наказать тебя, как ты даже и предположить не можешь. Я просто разорву тебя пополам. Это все. И если ты сомневаешься в моих словах, тебе следует лишь рискнуть и нарушить закон.
Хайнс продолжал пристально смотреть на Браннона. Казалось, что он его вообще не видит. Курту стало не по себе. Святой отец не лгал. Эти глаза были так же безжалостны и пусты, как глаза дикого зверя, бездушного и свирепого.
Хайнс развернулся, чтобы уйти, но затем передумал.
— Законник, ты говоришь так смело, потому что на тебе эта бляшка, а в кобуре у тебя револьвер, не так ли? Я выслушал тебя, а теперь послушай, что я скажу тебе. Я повидал здесь много ищеек. Я слышал все эти глупые разговоры. И теперь я вернулся домой. Мне все равно. Ты представляешь закон? Шикарно. Только не стой у меня на дороге. Долг обществу? Я заплатил этот долг, копер. И если остались еще какие-то долги, это уж мое дело.
— Говорите короче, иначе…
— Не указывай мне, что я могу говорить, а что нет. Я вышел из этого поезда свободным человеком. Я свободен, и я лучше, чем ты. И я волен говорить все, что мне захочется, ходить куда пожелаю. И до тех пор, пока я не нарушу хотя бы один из ваших законов — тебе лучше держаться от меня подальше. Скажу откровенно, законник, у тебя такое лицо, что меня просто от него воротит, — он резко рассмеялся, — и именно твоя физиономия испортила все планы на мою будущую свободную жизнь. Ведь ты хочешь, чтобы я начал новую жизнь, законник? Ту жизнь, о которой мы часами трепались в тюрьме Ла Паза?
Глава IV
Уэлкер Хайнс рассмеялся прямо в лицо Браннону. Маршал стоял неподвижно, пораженный ненавистью, горевшей в глазах Хайнса. Тот ухмыльнулся, пожал плечами и пошел прочь. Он не спешил, словно бы давая Курту возможность остановить его. Проводив Хайнса глазами до края платформы, Браннон вздохнул и впервые пожалел, что поезд уже ушел и исправить что-либо было поздно.
Люди, собравшиеся на улице перед станцией, расступались, давая Хайнсу дорогу. Ни одного звука не было слышно, за исключением стука сапог Уэлкера по каменной мостовой. Никто из собравшихся не произнес ни слова. Все смотрели на Хайнса, опуская глаза под его пристальным взглядом. Он мельком оглядывал каждого, направляясь к городу с видом человека, который знает, куда идет. Пот застилал Браннону глаза, стекая по спине. Он медленно двинулся вдоль платформы. Зеваки расслабились только после того, как Хайнс миновал два квартала, удалившись от церкви. Казалось, все потеряли дар речи. Курт Браннон прошел мимо них, устало опустив голову. Он видел фигуру Уэлкера Хайнса, который спокойно шагал по улице, и чувство беспомощности овладело им, потому что Браннон не мог задержать этого бывшего каторжника до того, как он совершит преступление. Но этот арест может быть запоздалым.
Люди, собравшиеся на улице перед станцией, расступались, давая Хайнсу дорогу. Ни одного звука не было слышно, за исключением стука сапог Уэлкера по каменной мостовой. Никто из собравшихся не произнес ни слова. Все смотрели на Хайнса, опуская глаза под его пристальным взглядом. Он мельком оглядывал каждого, направляясь к городу с видом человека, который знает, куда идет. Пот застилал Браннону глаза, стекая по спине. Он медленно двинулся вдоль платформы. Зеваки расслабились только после того, как Хайнс миновал два квартала, удалившись от церкви. Казалось, все потеряли дар речи. Курт Браннон прошел мимо них, устало опустив голову. Он видел фигуру Уэлкера Хайнса, который спокойно шагал по улице, и чувство беспомощности овладело им, потому что Браннон не мог задержать этого бывшего каторжника до того, как он совершит преступление. Но этот арест может быть запоздалым.