Страница:
– Как куда? Ты их все слопала! – возмущенно отреагировала мама, которая очень болезненно относилась ко всему, что касалось продуктов питания.
– Я? Да их там было море, – удивилась я.
– А ты как кит, пропускала их внутрь, словно это планктон! – выпалила мама, озираясь по сторонам.
Ларик в это время тоскливо пил чай. Он понимал, что выход на работу неизбежно надвигается. Что вот еще чуть-чуть, и он накроет его, Ларика, с головой.
– Красиво сказала! – восхитился он маминым выступлением.
Видимо, эта сцена наполнила его сложную непредсказуемую душу силой. Он отодвинул от себя чашку и встал. На лице брата неожиданно отразилась готовность следовать к месту исполнения трудового долга, кое располагалось в недрах одной Интернет-компании. Фирма, которая до сих пор зачем-то выплачивала Ларику зарплату, обеспечивала народонаселение одного из центральных районов столицы высокоскоростным доступом во Всемирную паутину. Что, кроме халявного посещения порносайтов, там делал мой братик, я не знаю. Хотя в теории он был обязан отслеживать трафики посетителей их сервера и отлавливать мошенников, пользующихся прорехами в программах Билла Гейтса. Прорех было столько, что мой дорогой родственник давно перестал напрягаться ловлей умников-хакеров и регулярно докладывал руководству, что в Багдаде все спокойно. Начальство искренне радовалось, уважало Ларика за мастерство и ум, а поскольку проверить его утешительные слова они возможности не имели, эта идиллия продолжалась уже пару лет. Если бы, к примеру, Ларик оказался честным человеком и отражал реальную ситуацию с несанкционированными подключениями, начальство испортило бы себе нервы и, возможно, даже заработало бы язву. А так всем было хорошо. Ларик бил баклуши и получал зарплату. Без зарплаты ему было бы тяжело. Он обладал сложной, как швейцарские часы, и хрупкой, как богемское стекло, душевной структурой. Желание интересно проводить время и достойно выглядеть в глазах друзей боролось в нем с нежеланием что-либо делать и от чего бы то ни было напрягаться. Только нашей маме удавалось каким-то неведомым образом, шуткой ли, угрозой ли или вообще силой отправлять его раз за разом на работу. Она ювелирно высчитывала момент, когда сыночка надо выставить за дверь, чтобы для визита к друзьям было еще рано, а вернуться домой стыдно. В таком случае Илларион ожидаемо ехал в офис, чтобы не торчать на улице, потому что, несмотря на мартовское солнышко, на улице еще слишком холодно.
– Я не кит! – возмутилась я. – И что такого, если я съела пару жалких карамелек?
– Пару? – раздался голос Ларика около двери в прихожей. – А ты знаешь, что заедать стресс сладким – это прямой путь к диабету. Превратишься в бомбу!
– Убью, – предупредила я, но этот проходимец успел выскользнуть из прихожей и через несколько секунд выпорхнул из подъезда.
Я молча проводила его тощую вредную фигуру взглядом и подумала про себя: скорее бы он женился, что ли. Но слова брата о том, что я заедаю стресс, засели у меня в мозгу занозой. Неужели я так много ем? А почему это никак не сказывается?
– Потому что все вы – Тапкины – тощие сволочи! – сказала однажды про нашу семью моя школьная подружка Алла Трофимова, девушка БОЛЬШИХ моральных и внешних достоинств.
И действительно, нас с братом кормить – проще сразу убить. Перевод продуктов, и все тут.
– Деточка, тебе надо чем-то занять себя. А то вся пенсия уйдет на шоколадки, – подкатила ко мне мама, решив, что в моей системе обороны есть некоторый пробой, и доводы, высказанные именно сейчас, могут и возыметь успех.
– Я не знала, что все так запущено, – пристыженно отреагировала я.
Действительно позор. Позор взрослой двадцатишестилетней нигде не работающей дочери пожилых родителей проедать их пенсию, переводя все деньги на конфеты «Му-му». Вот когда я пойду на работу, то с чистой совестью буду тратить все деньги на любые изыски. Буду вообще питаться одной черной икрой, как Верещагин из «Белого солнца пустыни». Интересно только, когда это славное время уже настанет? Ну да с этим все пока не ясно, особенно если учесть, что я историк с дипломом, но без опыта работы и с некими романтическими представлениями о мире, свойственными всем молодым особам, живущим за счет родителей или мужчин. А пока надо перестать лопать конфеты, разоряя предков, и хорошо бы начать заниматься чем-нибудь более пристойным.
– Пойдем, – предложил как-то бывший однокурсник Петечка, – в кино. На поцелуйный ряд.
Я представила себя с этим полумужчиной-полуподростком на последнем ряду одного из этих модерновых кинотеатров, где тебе по голове постоянно долбит сурраунд, и меня передернуло.
– Нет уж, спасибо. Я лучше дома посижу.
– А хочешь, я с тобой побуду? Дома? Могу каких-нибудь кассет принести, – тут же сменил он ориентиры.
Я задумалась. Сериал про Марию кончился, а страдать по Андрею, который так и не позвонил, хотя уже миновала зима, мне надоело. Может, и правда пригласить Петюню? Он хоть мне и не нравился как мужчина, но все же мог развеять скуку.
– Да? И ремонт в моей комнате поможешь делать? – спросил я.
Мне давно опротивело смотреть на обои, которые висели в комнате во все время моего романа с Андреем. Каждый раз, когда я видела противные розовые цветочки на стене, мне вспоминались многочисленные букеты, которые я заботливо отмачивала в ванной и лелеяла в вазах.
– А ты умеешь? – с недоверием переспросил Петечка.
– Я-то? Конечно! – уверенно заявила я. А что? Я же помогала школьной подружке Алле клеить обои. Один раз. А еще в институте я мыла окна. Много раз. Это разве не опыт?
– А я – нет, – с сомнением заколебался Петька.
Вот так у них – у мужиков – всегда. Как в кино поцелуйничать – это всегда, а как шпателем помахать – в кусты. Слово «шпатель» я знала от маляров, делавших ремонт в подъезде. Они частенько орали на весь подъезд: «Манька, шпатель подбрось, а то мой Ванька пропил»! Из этих прений я усвоила, что шпатель – штука ценная и нужная.
– Ну и хрен с тобой, – решила применить я удар ниже пояса. – Я куплю себе открытую форму-комбинезон и буду надевать его на голое тело.
– Ах, ты так?! – обиделся Петька. – Это бесчеловечно.
– Такова жизнь! – ответила я.
Через два дня Петечка с некоторым набором подручных средств (среди которых, по его заверению, был и шпатель) заявился к нам.
– Петечка, как хорошо, что ты приехал! Наташенька ремонт затеяла. Ты уж не дай ей покрасить комнату в черный цвет, – умоляюще посмотрела на Петьку мама, встречая его в прихожей.
– Не очень-то и хотелось, – фыркнула я.
Самым обидным в этом было то, что я действительно хотела декорировать стену пятном баклажанного цвета, которое символизировало бы темную сторону мужской души. И вот так быстро и так жестоко наступили на горло моей песне.
– Сначала будем проводить подготовительные работы, – успокоил маму Петька.
– Какие такие работы? – спросила я. Мне пора было начинать разрушать и крушить свой старый мир, разводить сантименты я не собиралась.
– Обычный. Сначала вынесем мебель, потом накроем пол, чтобы не испортить паркет, – пояснил Петька.
Я загрустила. Действовать по инструкции, тщательно исполняя рекомендации книги «Ремонт своими руками», – что может быть скучнее.
– И даже не думай! Не позволю! – зачем-то запаниковала мама.
Я пожала плечами, заверила ее в моей адекватности, и мы приступили.
Мама была права. Проблемы начались еще на подготовительном периоде. Несчастный диван, например, не желал вылезать через дверь в неразобранном состоянии. Усилием воли и с применением грубой силы я продавила-таки полдивана в дверной проем, потому что разбирать его целиком мне было лень. Вторая половина оказалась толще, чем первая.
– Почему ты не предупредил меня? – шипела я на Петьку, пытаясь втиснуть диван, как ребеночка в родовые пути.
Петька беспомощно метался вокруг и причитал:
– Это же твой диван! Я-то тут при чем? Как бы мне выйти?
– Выйдешь только вместе с диваном! – злорадно отрезала я, поскольку была с внешней стороны дивана (и, соответственно, имела свободный доступ в туалет), а он сидел в разоренной комнате и мучился.
В результате почти двухчасовых мучений мы потеряли и диван (подрали всю обивку), и дверной косяк, и Петьку (который сказал, что все ЭТО совсем не напоминает ему любовь и секс), и я осталась одна в комнате мебели, штор, но с обоями, частично оборванными около бра.
– Твою бы энергию, да в мирных целях! – ахнул брат, когда увидел разруху, унесшую столько дорогих нашей семье вещей. – Что будешь делать?
– Все! – ответила я. Время страдать прошло. Пора было менять старую жизнь на новую. Да и просто пора было что-то менять. Примерно через три недели я, заляпанная шпаклевкой, вымазанная белой водоэмульсионной краской и с исколотыми занозами от столярных работ пальцами, лицезрела новый дизайн своей комнаты. От Андрея не осталось и следа. Причем, что немало удивило меня, не осталось даже в голове. Ярко-оранжевые стены вдыхали в меня бодрость, а над головой, под потолком тепло грело желтенькое солнышко. Я нарисовала его в углу над кроватью. Получилось м-м-м интересно, как минимум. Солнце смотрелось как живое. Стены, правда, не представляли собой идеально ровную поверхность, поскольку освоить искусство разляпывания шпателем шпаклевки я так и не сумела.
– И что это за Альпы? – с удивлением осмотрел мою многотрудную работу мерзавец Ларик, с которым мне приходилось во время ремонта ночевать на его территории.
– В каком смысле? – спросила я.
– В смысле гористости твоих стен. Ты что, не прочитала в книжке этого придурка Пети, что материалы, прежде чем они засохнут, надо выровнять? Ты забыла размазывать алебастр по стене, – смеялся брат.
– Примитивный дурак! – огрызнулась я. – Не понимаешь всей красоты замысла. Я специально так сделала. (Неправда, я врала.)
– Ну-ну, – хмыкнул братик и через некоторое время с удивлением осматривал мой оранжевый колор. Действительно, замысел удался. Помимо солнышка пришлось нарисовать где домик, где травку, а где и неопределенные абстракции. Благо краска замечательно ложилась на обои.
– Ты и вправду будешь тут жить? – с тоской посмотрела на меня мама.
– А почему нет? Тут так позитивно, что у меня сразу поднимается настроение! – бодренько заявила я. Но про себя подумала, что, честно говоря, кроме солнышка, мне ничего не нравится. Лучше бы я наняла профессионала, который отшкрябал бы от стен все то, что я на них налепила, и аккуратно заклеил бы все какими-нибудь веселенькими обоями с горным пейзажем. Но марка есть марка, придется ее держать. Когда это Наталья Тапкина делала что-то не так?
Но вопрос о мастерах по ремонту на повестке дня все же оставался, ибо я понимала: долго я в этом солярии на дому не выдержу.
Так я пришла к выводу, что мне нужна работа. Только где ее взять? Вернее, сначала надо было понять, какая работа подойдет молодой особе с простецким дипломом. Если бы я разбиралась в компьютерах и прочей железной шелухе, я бы напросилась к Ларику в помощники. Я даже пересилила бы отвращение к порносайтам, но моих посредственных знаний продвинутого пользователя (продвинутого вниз) хватало только на то, чтобы включить компьютер, найти ярлычок с телефончиком, ткнуть в него, а потом напряженно гадать, почему же это у меня не коннектится.
– Ты не подключила локальную сеть, дурында! – скажет Ларик.
– На черта мне эта локальная сеть, если мне только надо отправить е-mail?
Ларик посмотрит на меня жалостливо, словно бы я – жертва землетрясения, случайно выжившая, но оставшаяся без мозга. Потом ткнет куда-то в глубинах таинственного окошка под названием «панель управления», и я в секунду влечу во Всемирную сеть.
– Как ты это сделал? – ошалев, поинтересуюсь я.
– Говорю же, включил локальную сеть.
– А раньше почему это было не надо?
– Раньше она уже работала. Отстань и отсылай свой е-mail, пока еще чего-нибудь не натворила.
В конце концов, а кто сказал, что женщина обязана понимать, что такое локальная сеть. Я догадываюсь, что это какая-то маленькая сеть, которая подпитывает большую. Но, конечно, этого недостаточно для того, чтобы заделаться сотрудником компании, где Ларик ежедневно по телефону, электронной почте и «аське» отвечает таким же дурам, как я, что надо нажать, чтобы подключить локальную сеть. И не надо думать, что на этом наши проблемы заканчиваются. Если даже локальная сеть коннектит без проблем, я могу сама, не знаю как, изменить Ай-Пи адрес (знать бы еще, что это за зверь), или нечаянно стереть пароль входа, или попытаться сконнектиться с гостевого пароля, а потом долго удивляться, почему это сеть у меня работает, а сайты не грузятся. В общем, полный перечень моих типичных ошибок можно публиковать книжкой под модным названием «То, что нельзя делать даже чайникам».
Получается, любая работа, где требуются глубокие технические познания, для меня отпадает. Что же остается? Водить трамваи? Кажется, там берут и женщин. А в троллейбусах им, кажется, дают раньше выйти на пенсию.
– А зачем же ты шесть лет корячилась в институте? – спросила я сама себя, оскорбленная перспективой всю жизнь водить троллейбус по маршруту Митино – Куркино, например. Вот если бы я могла водить самолет! Это был бы номер. А так, с работой была полнейшая неразбериха.
Но жить в оранжевой, воняющей краской комнате становилось все труднее и труднее, и я решилась. Если в ближайшее время никто и ничто не укажет мне путь к материальному благополучию, я устроюсь на первую же попавшуюся работу в архив или картотеку. И пусть я рождена для другого, но бездельничать в ожидании чудес я больше не буду.
– Детка, ты хочешь работать? – аккуратненько поинтересовалась мама, когда я делилась с ней своими фаталистическими идеями.
– Ну, да. Я же хочу быть полезным членом общества, – кивнула я.
– А вот Марье Петровне нужен социальный работник в собесе, – настороженно бросила она.
– И что делать? – помрачнела я. Неужели это знак? Неужели вот так и канут все мои смутные мечты, от которых так сладко и неповторимо замирает сердце?
– Ничего сложного. Ходить по магазинам, продукты бабушкам носить. И немного им по хозяйству помогать. Зато будет зарплата и премия. И социальные путевки.
– В социальные санатории, где один общий туалет для лиц обоих полов расположен на улице в дальнем углу пансионата?
– Зачем ты так? Зато Марья Петровна тебя очень любит. И проезд бесплатный, – жарко аргументировала мамуля.
Я верю, что она и вправду желала мне только добра, но… В двадцать пять лет как-то надеешься, что судьба сулит тебе жизнь более яркую и интересную, чем жизнь соцработника. Уж лучше водить трамвай. Пожалуй, лучше подождать еще одного знака судьбы. Мама не может считаться за полноправного оратора божьего, и к тому же она предвзято относится ко мне. Она всегда, всю жизнь старалась меня куда-то пристроить, чтобы я не была без присмотра и чтобы чего не вышло. Однако, раз уж я до сих пор жива и моя способность находить проблемы не привела к крушению мира (развал Советского Союза не в счет, я ведь тогда была совсем ребенком), значит, я не так опасна, как может показаться на первый взгляд. И потом, Андрей всегда говорил, что я – неисчерпаемый кладезь гениальных идей, веселья и удовольствия. Впрочем, об этом я не хочу вспоминать.
Глава 4
– Я? Да их там было море, – удивилась я.
– А ты как кит, пропускала их внутрь, словно это планктон! – выпалила мама, озираясь по сторонам.
Ларик в это время тоскливо пил чай. Он понимал, что выход на работу неизбежно надвигается. Что вот еще чуть-чуть, и он накроет его, Ларика, с головой.
– Красиво сказала! – восхитился он маминым выступлением.
Видимо, эта сцена наполнила его сложную непредсказуемую душу силой. Он отодвинул от себя чашку и встал. На лице брата неожиданно отразилась готовность следовать к месту исполнения трудового долга, кое располагалось в недрах одной Интернет-компании. Фирма, которая до сих пор зачем-то выплачивала Ларику зарплату, обеспечивала народонаселение одного из центральных районов столицы высокоскоростным доступом во Всемирную паутину. Что, кроме халявного посещения порносайтов, там делал мой братик, я не знаю. Хотя в теории он был обязан отслеживать трафики посетителей их сервера и отлавливать мошенников, пользующихся прорехами в программах Билла Гейтса. Прорех было столько, что мой дорогой родственник давно перестал напрягаться ловлей умников-хакеров и регулярно докладывал руководству, что в Багдаде все спокойно. Начальство искренне радовалось, уважало Ларика за мастерство и ум, а поскольку проверить его утешительные слова они возможности не имели, эта идиллия продолжалась уже пару лет. Если бы, к примеру, Ларик оказался честным человеком и отражал реальную ситуацию с несанкционированными подключениями, начальство испортило бы себе нервы и, возможно, даже заработало бы язву. А так всем было хорошо. Ларик бил баклуши и получал зарплату. Без зарплаты ему было бы тяжело. Он обладал сложной, как швейцарские часы, и хрупкой, как богемское стекло, душевной структурой. Желание интересно проводить время и достойно выглядеть в глазах друзей боролось в нем с нежеланием что-либо делать и от чего бы то ни было напрягаться. Только нашей маме удавалось каким-то неведомым образом, шуткой ли, угрозой ли или вообще силой отправлять его раз за разом на работу. Она ювелирно высчитывала момент, когда сыночка надо выставить за дверь, чтобы для визита к друзьям было еще рано, а вернуться домой стыдно. В таком случае Илларион ожидаемо ехал в офис, чтобы не торчать на улице, потому что, несмотря на мартовское солнышко, на улице еще слишком холодно.
– Я не кит! – возмутилась я. – И что такого, если я съела пару жалких карамелек?
– Пару? – раздался голос Ларика около двери в прихожей. – А ты знаешь, что заедать стресс сладким – это прямой путь к диабету. Превратишься в бомбу!
– Убью, – предупредила я, но этот проходимец успел выскользнуть из прихожей и через несколько секунд выпорхнул из подъезда.
Я молча проводила его тощую вредную фигуру взглядом и подумала про себя: скорее бы он женился, что ли. Но слова брата о том, что я заедаю стресс, засели у меня в мозгу занозой. Неужели я так много ем? А почему это никак не сказывается?
– Потому что все вы – Тапкины – тощие сволочи! – сказала однажды про нашу семью моя школьная подружка Алла Трофимова, девушка БОЛЬШИХ моральных и внешних достоинств.
И действительно, нас с братом кормить – проще сразу убить. Перевод продуктов, и все тут.
– Деточка, тебе надо чем-то занять себя. А то вся пенсия уйдет на шоколадки, – подкатила ко мне мама, решив, что в моей системе обороны есть некоторый пробой, и доводы, высказанные именно сейчас, могут и возыметь успех.
– Я не знала, что все так запущено, – пристыженно отреагировала я.
Действительно позор. Позор взрослой двадцатишестилетней нигде не работающей дочери пожилых родителей проедать их пенсию, переводя все деньги на конфеты «Му-му». Вот когда я пойду на работу, то с чистой совестью буду тратить все деньги на любые изыски. Буду вообще питаться одной черной икрой, как Верещагин из «Белого солнца пустыни». Интересно только, когда это славное время уже настанет? Ну да с этим все пока не ясно, особенно если учесть, что я историк с дипломом, но без опыта работы и с некими романтическими представлениями о мире, свойственными всем молодым особам, живущим за счет родителей или мужчин. А пока надо перестать лопать конфеты, разоряя предков, и хорошо бы начать заниматься чем-нибудь более пристойным.
– Пойдем, – предложил как-то бывший однокурсник Петечка, – в кино. На поцелуйный ряд.
Я представила себя с этим полумужчиной-полуподростком на последнем ряду одного из этих модерновых кинотеатров, где тебе по голове постоянно долбит сурраунд, и меня передернуло.
– Нет уж, спасибо. Я лучше дома посижу.
– А хочешь, я с тобой побуду? Дома? Могу каких-нибудь кассет принести, – тут же сменил он ориентиры.
Я задумалась. Сериал про Марию кончился, а страдать по Андрею, который так и не позвонил, хотя уже миновала зима, мне надоело. Может, и правда пригласить Петюню? Он хоть мне и не нравился как мужчина, но все же мог развеять скуку.
– Да? И ремонт в моей комнате поможешь делать? – спросил я.
Мне давно опротивело смотреть на обои, которые висели в комнате во все время моего романа с Андреем. Каждый раз, когда я видела противные розовые цветочки на стене, мне вспоминались многочисленные букеты, которые я заботливо отмачивала в ванной и лелеяла в вазах.
– А ты умеешь? – с недоверием переспросил Петечка.
– Я-то? Конечно! – уверенно заявила я. А что? Я же помогала школьной подружке Алле клеить обои. Один раз. А еще в институте я мыла окна. Много раз. Это разве не опыт?
– А я – нет, – с сомнением заколебался Петька.
Вот так у них – у мужиков – всегда. Как в кино поцелуйничать – это всегда, а как шпателем помахать – в кусты. Слово «шпатель» я знала от маляров, делавших ремонт в подъезде. Они частенько орали на весь подъезд: «Манька, шпатель подбрось, а то мой Ванька пропил»! Из этих прений я усвоила, что шпатель – штука ценная и нужная.
– Ну и хрен с тобой, – решила применить я удар ниже пояса. – Я куплю себе открытую форму-комбинезон и буду надевать его на голое тело.
– Ах, ты так?! – обиделся Петька. – Это бесчеловечно.
– Такова жизнь! – ответила я.
Через два дня Петечка с некоторым набором подручных средств (среди которых, по его заверению, был и шпатель) заявился к нам.
– Петечка, как хорошо, что ты приехал! Наташенька ремонт затеяла. Ты уж не дай ей покрасить комнату в черный цвет, – умоляюще посмотрела на Петьку мама, встречая его в прихожей.
– Не очень-то и хотелось, – фыркнула я.
Самым обидным в этом было то, что я действительно хотела декорировать стену пятном баклажанного цвета, которое символизировало бы темную сторону мужской души. И вот так быстро и так жестоко наступили на горло моей песне.
– Сначала будем проводить подготовительные работы, – успокоил маму Петька.
– Какие такие работы? – спросила я. Мне пора было начинать разрушать и крушить свой старый мир, разводить сантименты я не собиралась.
– Обычный. Сначала вынесем мебель, потом накроем пол, чтобы не испортить паркет, – пояснил Петька.
Я загрустила. Действовать по инструкции, тщательно исполняя рекомендации книги «Ремонт своими руками», – что может быть скучнее.
– И даже не думай! Не позволю! – зачем-то запаниковала мама.
Я пожала плечами, заверила ее в моей адекватности, и мы приступили.
Мама была права. Проблемы начались еще на подготовительном периоде. Несчастный диван, например, не желал вылезать через дверь в неразобранном состоянии. Усилием воли и с применением грубой силы я продавила-таки полдивана в дверной проем, потому что разбирать его целиком мне было лень. Вторая половина оказалась толще, чем первая.
– Почему ты не предупредил меня? – шипела я на Петьку, пытаясь втиснуть диван, как ребеночка в родовые пути.
Петька беспомощно метался вокруг и причитал:
– Это же твой диван! Я-то тут при чем? Как бы мне выйти?
– Выйдешь только вместе с диваном! – злорадно отрезала я, поскольку была с внешней стороны дивана (и, соответственно, имела свободный доступ в туалет), а он сидел в разоренной комнате и мучился.
В результате почти двухчасовых мучений мы потеряли и диван (подрали всю обивку), и дверной косяк, и Петьку (который сказал, что все ЭТО совсем не напоминает ему любовь и секс), и я осталась одна в комнате мебели, штор, но с обоями, частично оборванными около бра.
– Твою бы энергию, да в мирных целях! – ахнул брат, когда увидел разруху, унесшую столько дорогих нашей семье вещей. – Что будешь делать?
– Все! – ответила я. Время страдать прошло. Пора было менять старую жизнь на новую. Да и просто пора было что-то менять. Примерно через три недели я, заляпанная шпаклевкой, вымазанная белой водоэмульсионной краской и с исколотыми занозами от столярных работ пальцами, лицезрела новый дизайн своей комнаты. От Андрея не осталось и следа. Причем, что немало удивило меня, не осталось даже в голове. Ярко-оранжевые стены вдыхали в меня бодрость, а над головой, под потолком тепло грело желтенькое солнышко. Я нарисовала его в углу над кроватью. Получилось м-м-м интересно, как минимум. Солнце смотрелось как живое. Стены, правда, не представляли собой идеально ровную поверхность, поскольку освоить искусство разляпывания шпателем шпаклевки я так и не сумела.
– И что это за Альпы? – с удивлением осмотрел мою многотрудную работу мерзавец Ларик, с которым мне приходилось во время ремонта ночевать на его территории.
– В каком смысле? – спросила я.
– В смысле гористости твоих стен. Ты что, не прочитала в книжке этого придурка Пети, что материалы, прежде чем они засохнут, надо выровнять? Ты забыла размазывать алебастр по стене, – смеялся брат.
– Примитивный дурак! – огрызнулась я. – Не понимаешь всей красоты замысла. Я специально так сделала. (Неправда, я врала.)
– Ну-ну, – хмыкнул братик и через некоторое время с удивлением осматривал мой оранжевый колор. Действительно, замысел удался. Помимо солнышка пришлось нарисовать где домик, где травку, а где и неопределенные абстракции. Благо краска замечательно ложилась на обои.
– Ты и вправду будешь тут жить? – с тоской посмотрела на меня мама.
– А почему нет? Тут так позитивно, что у меня сразу поднимается настроение! – бодренько заявила я. Но про себя подумала, что, честно говоря, кроме солнышка, мне ничего не нравится. Лучше бы я наняла профессионала, который отшкрябал бы от стен все то, что я на них налепила, и аккуратно заклеил бы все какими-нибудь веселенькими обоями с горным пейзажем. Но марка есть марка, придется ее держать. Когда это Наталья Тапкина делала что-то не так?
Но вопрос о мастерах по ремонту на повестке дня все же оставался, ибо я понимала: долго я в этом солярии на дому не выдержу.
Так я пришла к выводу, что мне нужна работа. Только где ее взять? Вернее, сначала надо было понять, какая работа подойдет молодой особе с простецким дипломом. Если бы я разбиралась в компьютерах и прочей железной шелухе, я бы напросилась к Ларику в помощники. Я даже пересилила бы отвращение к порносайтам, но моих посредственных знаний продвинутого пользователя (продвинутого вниз) хватало только на то, чтобы включить компьютер, найти ярлычок с телефончиком, ткнуть в него, а потом напряженно гадать, почему же это у меня не коннектится.
– Ты не подключила локальную сеть, дурында! – скажет Ларик.
– На черта мне эта локальная сеть, если мне только надо отправить е-mail?
Ларик посмотрит на меня жалостливо, словно бы я – жертва землетрясения, случайно выжившая, но оставшаяся без мозга. Потом ткнет куда-то в глубинах таинственного окошка под названием «панель управления», и я в секунду влечу во Всемирную сеть.
– Как ты это сделал? – ошалев, поинтересуюсь я.
– Говорю же, включил локальную сеть.
– А раньше почему это было не надо?
– Раньше она уже работала. Отстань и отсылай свой е-mail, пока еще чего-нибудь не натворила.
В конце концов, а кто сказал, что женщина обязана понимать, что такое локальная сеть. Я догадываюсь, что это какая-то маленькая сеть, которая подпитывает большую. Но, конечно, этого недостаточно для того, чтобы заделаться сотрудником компании, где Ларик ежедневно по телефону, электронной почте и «аське» отвечает таким же дурам, как я, что надо нажать, чтобы подключить локальную сеть. И не надо думать, что на этом наши проблемы заканчиваются. Если даже локальная сеть коннектит без проблем, я могу сама, не знаю как, изменить Ай-Пи адрес (знать бы еще, что это за зверь), или нечаянно стереть пароль входа, или попытаться сконнектиться с гостевого пароля, а потом долго удивляться, почему это сеть у меня работает, а сайты не грузятся. В общем, полный перечень моих типичных ошибок можно публиковать книжкой под модным названием «То, что нельзя делать даже чайникам».
Получается, любая работа, где требуются глубокие технические познания, для меня отпадает. Что же остается? Водить трамваи? Кажется, там берут и женщин. А в троллейбусах им, кажется, дают раньше выйти на пенсию.
– А зачем же ты шесть лет корячилась в институте? – спросила я сама себя, оскорбленная перспективой всю жизнь водить троллейбус по маршруту Митино – Куркино, например. Вот если бы я могла водить самолет! Это был бы номер. А так, с работой была полнейшая неразбериха.
Но жить в оранжевой, воняющей краской комнате становилось все труднее и труднее, и я решилась. Если в ближайшее время никто и ничто не укажет мне путь к материальному благополучию, я устроюсь на первую же попавшуюся работу в архив или картотеку. И пусть я рождена для другого, но бездельничать в ожидании чудес я больше не буду.
– Детка, ты хочешь работать? – аккуратненько поинтересовалась мама, когда я делилась с ней своими фаталистическими идеями.
– Ну, да. Я же хочу быть полезным членом общества, – кивнула я.
– А вот Марье Петровне нужен социальный работник в собесе, – настороженно бросила она.
– И что делать? – помрачнела я. Неужели это знак? Неужели вот так и канут все мои смутные мечты, от которых так сладко и неповторимо замирает сердце?
– Ничего сложного. Ходить по магазинам, продукты бабушкам носить. И немного им по хозяйству помогать. Зато будет зарплата и премия. И социальные путевки.
– В социальные санатории, где один общий туалет для лиц обоих полов расположен на улице в дальнем углу пансионата?
– Зачем ты так? Зато Марья Петровна тебя очень любит. И проезд бесплатный, – жарко аргументировала мамуля.
Я верю, что она и вправду желала мне только добра, но… В двадцать пять лет как-то надеешься, что судьба сулит тебе жизнь более яркую и интересную, чем жизнь соцработника. Уж лучше водить трамвай. Пожалуй, лучше подождать еще одного знака судьбы. Мама не может считаться за полноправного оратора божьего, и к тому же она предвзято относится ко мне. Она всегда, всю жизнь старалась меня куда-то пристроить, чтобы я не была без присмотра и чтобы чего не вышло. Однако, раз уж я до сих пор жива и моя способность находить проблемы не привела к крушению мира (развал Советского Союза не в счет, я ведь тогда была совсем ребенком), значит, я не так опасна, как может показаться на первый взгляд. И потом, Андрей всегда говорил, что я – неисчерпаемый кладезь гениальных идей, веселья и удовольствия. Впрочем, об этом я не хочу вспоминать.
Глава 4
Курс молодого бойца
Интересно, кто-нибудь когда-нибудь пытался вывести зависимость длительности страдания от пережитого горя? Ну, есть же законы, по которым сила одного пропорционально равна квадрату чего-то там другого. Возможно, что и со страданиями человеческими так же. Согласитесь, неправильно убиваться годами из-за того, что разбилась какая-то там красивая тарелка или чашка. Стало быть, если сумма вынесенной неприятности – величина незначительная (можно ввести прогрессирующую шкалу, как у юристов: до ста рублей, до тысячи рублей, свыше пяти тысяч рублей), то и горевать по потере надо недолго (до одного дня, до одной недели, до месяца). Но не более года, чтобы не было соблазна предаваться печали всю оставшуюся жизнь. Если, например, у тебя сгорела дача и потеря явно тянет на что-то гораздо большее, чем пять тысяч рублей, все равно страдать больше года не имеешь ты права.
К тому моменту, как март и апрель сменились на май, мое настроение улучшилось окончательно, а призрак Андрея перестал тревожить мое сердце. Подумаешь, первая любовь! Будет и вторая. Мама всегда говорила:
– Личные трагедии и драмы – не повод рушить всю свою жизнь.
– А что – повод? – интересовалась я.
– А ничего! – надувалась мама. – Есть же такой термин – срок траура. Даже над покойником не плачут вечно, а ты, прости господи, над какими-то тройками убиваешься.
– А почему ты не ругаешься? – удивлялась я, потому что моя мама атипично спокойно переживала мои учебные неудачи в школе.
– Я хочу, чтобы ты улыбалась и шла дальше, – говорила она.
Вот и теперь я вполне была готова идти дальше. Только непонятно, куда идти. Если ты несколько лет жил одной жизнью, то сложно сразу же все перечеркнуть. Я любила Андрея пять лет, он в одном флаконе был и моей первой большой любовью, и первым мужчиной. Что, кстати, было единственным случаем в известной мне институтской практике. Все мои сокурсницы к моменту первой большой любви уже имели солидный сексуальный опыт. Иногда даже чересчур. Правда, мне ведь мое пуританское мечтательное отношение к жизни ничем не помогло. Сижу и пытаюсь найти способ не устраиваться на работу. Потому что впереди лето, солнце, море. Я вполне готова совершить неожиданные прорывы в карьере, но почему же я должна именно к лету начинать трудовую карьеру? Мне стало так обидно, что я вырвала из розетки телевизионный шнур. Сколько можно смотреть всякую муть, спародированную с Америки.
– Вот молодец! – порадовалась за меня мама. – Но в другой раз нажимай кнопку.
– Пойду-ка я погуляю, – сообщила я и натянула первые попавшиеся штаны.
Прогулка мне всегда помогала собраться с силами и решить, что делать дальше. А ведь это самое сложное – придумать, куда плыть дальше. Лично я готова годами помогать маме мыть посуду и быть хорошей девочкой, лишь бы не принимать глобальные ответственные решения.
На улице было тепло, грязно и мокро. Светило солнышко. Московская природа – это удовольствие для искушенных, потому что коктейль из пыли, смога и квадратных домов не сможет доставить удовольствия кому-то с банальными представлениями о красоте. Это примерно как водка. Вы пробовали водку в детстве? И вообще, как быстро вам удалось полюбить сей напиток? Лично мне огненная вода не понравилась сразу. Я и до сих пор с опаской отношусь к вертолетам, которые у меня начинаются после третьей рюмки. А третья, как известно, случается довольно быстро, потому что между первой и второй перерывчик небольшой. Так что примерно через час после начала вечеринки я начинаю выделывать кренделя и задавать окружающим вопросы «Как пройти в библиотеку?». Это если я пью водку. Поэтому я стараюсь ограничиваться вином, от которого может стать очень плохо наутро, но в процессе будет хорошо, очень хорошо либо ослепительно хорошо. Но ведь сколько есть на свете любителей именно водки. Они ее выбирают за простоту, незатейливость и эффект. Одна стопка водки по силе воздействия равняется трем бокалам вина. А если прикинуть КПД с учетом финансовых затрат, то переплюнуть водку не сможет ничто. Вот так и Москва, крепкая и горькая, любима многими. Теми, кому уже мало терпкости парижского вина, сладости испанского компота «Сангрия» и замысловатости всяких там текил.
«Дешево и сердито!» – говорят про водку, даже про самую хорошую. И Москва такая же. Дешева и сердита.
Парк, в котором я бродила, предаваясь раздумьям о родных чумазых пенатах, сиял уже зазеленевшими листьями на веточках деревьев и желто-коричневыми кучками, оставленными на память друзьями нашими меньшими на влажном асфальте.
– И почему только у нас не заставляют убирать за собаками? Как в Европе. Было бы здорово, – высказалась я, еле успев обойти справа по флангу очередную кучу. Кажется, я даже прибавила к высказыванию что-то такое матерное. Для убедительности.
– Действительно. Я так и вижу, как дорогие россияне с пакетиками бегают по дворам. Прямо после того как похмелились. И для пущей строгости моют тротуары шампунем, – раздался чей-то голос сбоку, прямо из веселых молоденьких кустов. Вот те на, а я-то думала, что я одна.
– По всему периметру одной шестой части суши! – докончила я мысль и улыбнулась.
– Точно, – согласился голос из кустов. И замолчал.
Я принялась стесняться, потому что разговаривать вслух с самой собой было не очень нормально, на мой взгляд. И я решила пояснить:
– Вообще-то я не разговариваю сама с собой (вру!). Это со мной только сегодня, – виновато залепетала я, вглядываясь в гущи кустарника. Сквозь них смутно просвечивал чей-то силуэт.
– Понятно, – усмехнулся голос. – А что, есть повод?
– Да нет, просто в такой день приятно поговорить с интересным человеком, – довольная, что нужный анекдот столь вовремя всплыл в моей памяти, отшутилась я.
– Это правильно. Значит, вы ратуете за чистоту улиц? А в детстве приходилось вам участвовать в мероприятиях общественного идиотизма под названием «субботник»? – спросил обладатель голоса, выбравшись из кустов. Им оказал молодой человек лет тридцати пяти с псиной неопределенной породы.
– А что, вы бы сами собирали… это все за собачкой? – ехидно поинтересовалась я. Собачка посмотрела на меня без одобрения и тявкнула.
– Я – нет, – с деланой серьезностью рассудил молодой человек. – Но я – вне списка.
– Это еще почему? – спросила я.
– Потому что я – законченный эгоист и проходимец, – ответил он и засмеялся.
Я засмеялась тоже, хотя после Андрея мне нужно было бросаться врукопашную на всех проходимцев и эгоистов. Но незнакомец так обаятельно улыбался, что хотелось немедленно и самой заделаться такой же проходимкой.
– Так что? Пусть убирают другие? – строго спросила я. Даже брови сдвинула.
– Именно! – кивнул он. – Правда, так удобнее? Но, в крайнем случае, я заплачу какому-нибудь уборщику за собаками. Я всегда предпочитаю заплатить.
– О, да у вас барские замашки! – попыталась я поддеть его, но он, кажется, пропустил мой укол мимо ушей, и я подумала, что такого товарища, наверное, вообще сложно вывести из себя.
Мы шли рядом по дорожке и молчали.
– Что? Вы что-то сказали? – посмотрел на меня незнакомец.
Я, конечно, по-прежнему презирала весь мужской род, но поскольку мой случайный спутник не вызывал во мне явной антипатии, то я была не против поболтать. Просто поболтать. И потом, я так долго молила господа о знаке, о помощи в выборе пути, что вдруг небо именно с помощью этого пижона решило навести меня на мысль о том, что делать дальше.
– Нет. Ничего, – усмехнулась я. – Что тут скажешь?
– Мне показалось или вы действительно грустите? – вдруг зачем-то спросил он.
– Есть немного, – призналась я. Действительно, грустно думать о работе в такой прекрасный майский день.
– И наверняка из-за мужика? Такая вроде нормальная девушка, а туда же. Все мужики сволочи, верно? – Молодой человек по-прежнему улыбался, правда, теперь уже только глазами.
– Ага, – выпалила я, хотя, признаться, про мужика я не очень-то думала. Но отчего бы не перемыть им косточки, если есть подходящий повод? – Они врут, используют женщин, а потом просто забывают о нас.
– Скажите, разве у вас ни разу не было возможности вывести этого клятвопреступника на чистую воду? – тоном специалиста по подобным вопросам спросил он.
– Ну… не знаю, – попыталась отвертеться я, а про себя уже понимала, что он прав. Сто раз была такая возможность. И только моя природная лень, которую я предпочитала называть доверчивостью, остановила меня. Пять лет позволила ваньку валять! Хотя какого, на фиг, ваньку? Себя, себя, милую!
– Вот именно, – довольно поднял палец вверх этот странный улыбчивый господин. – И вы все понимаете, и мы все знаем. Мы пользуемся вашими слабостями, вы позволяете нам это. Закон жизни!
– Это какой-то неправильный закон. И потом, зачем тогда все это? Любовь, семья, белая фата и торжественные клятвы. Зачем рожать детей, ездить на шашлыки?
– А я, кажется, не говорил, что вижу во всем этом смысл, – довольно резко осадил меня незнакомец. Я даже растерялась от такого его заявления. Я как-то больше была готова к тому, что он будет уговаривать меня, что не все такие и не всегда так. – Кроме разве что шашлыков.
– А, вот как, – запнулась я, лихорадочно соображая, что на это ответить и как его получше отбрить.
Ничего дельного, как всегда, в голову не пришло. Интересно, что практически все достойные остроумные ответы приходят в мою голову с опозданием, когда поезд давно ушел. Я могла бы ответить, что такие глобальные выводы о жизни можно делать, только прожив ее. Или что такая позиция очень удобна, лишь пока ты молод, а вот посмотрим, что он будет петь, когда перед смертью ему не дадут пресловутый стакан воды. А он ответил бы, что не уверен, что в такой момент ему захочется пить. Но я ничего такого не сказала, а спросила, как его зовут.
– Разве я своим циничным заявлением не отбил у вас охоту разговаривать со мной? Я думал, что вы мне после такого не подадите руки, – ерничал он.
К тому моменту, как март и апрель сменились на май, мое настроение улучшилось окончательно, а призрак Андрея перестал тревожить мое сердце. Подумаешь, первая любовь! Будет и вторая. Мама всегда говорила:
– Личные трагедии и драмы – не повод рушить всю свою жизнь.
– А что – повод? – интересовалась я.
– А ничего! – надувалась мама. – Есть же такой термин – срок траура. Даже над покойником не плачут вечно, а ты, прости господи, над какими-то тройками убиваешься.
– А почему ты не ругаешься? – удивлялась я, потому что моя мама атипично спокойно переживала мои учебные неудачи в школе.
– Я хочу, чтобы ты улыбалась и шла дальше, – говорила она.
Вот и теперь я вполне была готова идти дальше. Только непонятно, куда идти. Если ты несколько лет жил одной жизнью, то сложно сразу же все перечеркнуть. Я любила Андрея пять лет, он в одном флаконе был и моей первой большой любовью, и первым мужчиной. Что, кстати, было единственным случаем в известной мне институтской практике. Все мои сокурсницы к моменту первой большой любви уже имели солидный сексуальный опыт. Иногда даже чересчур. Правда, мне ведь мое пуританское мечтательное отношение к жизни ничем не помогло. Сижу и пытаюсь найти способ не устраиваться на работу. Потому что впереди лето, солнце, море. Я вполне готова совершить неожиданные прорывы в карьере, но почему же я должна именно к лету начинать трудовую карьеру? Мне стало так обидно, что я вырвала из розетки телевизионный шнур. Сколько можно смотреть всякую муть, спародированную с Америки.
– Вот молодец! – порадовалась за меня мама. – Но в другой раз нажимай кнопку.
– Пойду-ка я погуляю, – сообщила я и натянула первые попавшиеся штаны.
Прогулка мне всегда помогала собраться с силами и решить, что делать дальше. А ведь это самое сложное – придумать, куда плыть дальше. Лично я готова годами помогать маме мыть посуду и быть хорошей девочкой, лишь бы не принимать глобальные ответственные решения.
На улице было тепло, грязно и мокро. Светило солнышко. Московская природа – это удовольствие для искушенных, потому что коктейль из пыли, смога и квадратных домов не сможет доставить удовольствия кому-то с банальными представлениями о красоте. Это примерно как водка. Вы пробовали водку в детстве? И вообще, как быстро вам удалось полюбить сей напиток? Лично мне огненная вода не понравилась сразу. Я и до сих пор с опаской отношусь к вертолетам, которые у меня начинаются после третьей рюмки. А третья, как известно, случается довольно быстро, потому что между первой и второй перерывчик небольшой. Так что примерно через час после начала вечеринки я начинаю выделывать кренделя и задавать окружающим вопросы «Как пройти в библиотеку?». Это если я пью водку. Поэтому я стараюсь ограничиваться вином, от которого может стать очень плохо наутро, но в процессе будет хорошо, очень хорошо либо ослепительно хорошо. Но ведь сколько есть на свете любителей именно водки. Они ее выбирают за простоту, незатейливость и эффект. Одна стопка водки по силе воздействия равняется трем бокалам вина. А если прикинуть КПД с учетом финансовых затрат, то переплюнуть водку не сможет ничто. Вот так и Москва, крепкая и горькая, любима многими. Теми, кому уже мало терпкости парижского вина, сладости испанского компота «Сангрия» и замысловатости всяких там текил.
«Дешево и сердито!» – говорят про водку, даже про самую хорошую. И Москва такая же. Дешева и сердита.
Парк, в котором я бродила, предаваясь раздумьям о родных чумазых пенатах, сиял уже зазеленевшими листьями на веточках деревьев и желто-коричневыми кучками, оставленными на память друзьями нашими меньшими на влажном асфальте.
– И почему только у нас не заставляют убирать за собаками? Как в Европе. Было бы здорово, – высказалась я, еле успев обойти справа по флангу очередную кучу. Кажется, я даже прибавила к высказыванию что-то такое матерное. Для убедительности.
– Действительно. Я так и вижу, как дорогие россияне с пакетиками бегают по дворам. Прямо после того как похмелились. И для пущей строгости моют тротуары шампунем, – раздался чей-то голос сбоку, прямо из веселых молоденьких кустов. Вот те на, а я-то думала, что я одна.
– По всему периметру одной шестой части суши! – докончила я мысль и улыбнулась.
– Точно, – согласился голос из кустов. И замолчал.
Я принялась стесняться, потому что разговаривать вслух с самой собой было не очень нормально, на мой взгляд. И я решила пояснить:
– Вообще-то я не разговариваю сама с собой (вру!). Это со мной только сегодня, – виновато залепетала я, вглядываясь в гущи кустарника. Сквозь них смутно просвечивал чей-то силуэт.
– Понятно, – усмехнулся голос. – А что, есть повод?
– Да нет, просто в такой день приятно поговорить с интересным человеком, – довольная, что нужный анекдот столь вовремя всплыл в моей памяти, отшутилась я.
– Это правильно. Значит, вы ратуете за чистоту улиц? А в детстве приходилось вам участвовать в мероприятиях общественного идиотизма под названием «субботник»? – спросил обладатель голоса, выбравшись из кустов. Им оказал молодой человек лет тридцати пяти с псиной неопределенной породы.
– А что, вы бы сами собирали… это все за собачкой? – ехидно поинтересовалась я. Собачка посмотрела на меня без одобрения и тявкнула.
– Я – нет, – с деланой серьезностью рассудил молодой человек. – Но я – вне списка.
– Это еще почему? – спросила я.
– Потому что я – законченный эгоист и проходимец, – ответил он и засмеялся.
Я засмеялась тоже, хотя после Андрея мне нужно было бросаться врукопашную на всех проходимцев и эгоистов. Но незнакомец так обаятельно улыбался, что хотелось немедленно и самой заделаться такой же проходимкой.
– Так что? Пусть убирают другие? – строго спросила я. Даже брови сдвинула.
– Именно! – кивнул он. – Правда, так удобнее? Но, в крайнем случае, я заплачу какому-нибудь уборщику за собаками. Я всегда предпочитаю заплатить.
– О, да у вас барские замашки! – попыталась я поддеть его, но он, кажется, пропустил мой укол мимо ушей, и я подумала, что такого товарища, наверное, вообще сложно вывести из себя.
Мы шли рядом по дорожке и молчали.
– Что? Вы что-то сказали? – посмотрел на меня незнакомец.
Я, конечно, по-прежнему презирала весь мужской род, но поскольку мой случайный спутник не вызывал во мне явной антипатии, то я была не против поболтать. Просто поболтать. И потом, я так долго молила господа о знаке, о помощи в выборе пути, что вдруг небо именно с помощью этого пижона решило навести меня на мысль о том, что делать дальше.
– Нет. Ничего, – усмехнулась я. – Что тут скажешь?
– Мне показалось или вы действительно грустите? – вдруг зачем-то спросил он.
– Есть немного, – призналась я. Действительно, грустно думать о работе в такой прекрасный майский день.
– И наверняка из-за мужика? Такая вроде нормальная девушка, а туда же. Все мужики сволочи, верно? – Молодой человек по-прежнему улыбался, правда, теперь уже только глазами.
– Ага, – выпалила я, хотя, признаться, про мужика я не очень-то думала. Но отчего бы не перемыть им косточки, если есть подходящий повод? – Они врут, используют женщин, а потом просто забывают о нас.
– Скажите, разве у вас ни разу не было возможности вывести этого клятвопреступника на чистую воду? – тоном специалиста по подобным вопросам спросил он.
– Ну… не знаю, – попыталась отвертеться я, а про себя уже понимала, что он прав. Сто раз была такая возможность. И только моя природная лень, которую я предпочитала называть доверчивостью, остановила меня. Пять лет позволила ваньку валять! Хотя какого, на фиг, ваньку? Себя, себя, милую!
– Вот именно, – довольно поднял палец вверх этот странный улыбчивый господин. – И вы все понимаете, и мы все знаем. Мы пользуемся вашими слабостями, вы позволяете нам это. Закон жизни!
– Это какой-то неправильный закон. И потом, зачем тогда все это? Любовь, семья, белая фата и торжественные клятвы. Зачем рожать детей, ездить на шашлыки?
– А я, кажется, не говорил, что вижу во всем этом смысл, – довольно резко осадил меня незнакомец. Я даже растерялась от такого его заявления. Я как-то больше была готова к тому, что он будет уговаривать меня, что не все такие и не всегда так. – Кроме разве что шашлыков.
– А, вот как, – запнулась я, лихорадочно соображая, что на это ответить и как его получше отбрить.
Ничего дельного, как всегда, в голову не пришло. Интересно, что практически все достойные остроумные ответы приходят в мою голову с опозданием, когда поезд давно ушел. Я могла бы ответить, что такие глобальные выводы о жизни можно делать, только прожив ее. Или что такая позиция очень удобна, лишь пока ты молод, а вот посмотрим, что он будет петь, когда перед смертью ему не дадут пресловутый стакан воды. А он ответил бы, что не уверен, что в такой момент ему захочется пить. Но я ничего такого не сказала, а спросила, как его зовут.
– Разве я своим циничным заявлением не отбил у вас охоту разговаривать со мной? Я думал, что вы мне после такого не подадите руки, – ерничал он.