– Ну, если ты так считаешь…
   – Решено, я сниму тебе номер. Гостиниц полно. Позвоню одному своему другу детства, он что-нибудь подберет и тебя встретит.
   – Правда?
   – Да, никаких проблем. Я думаю, его не затруднит моя просьба, – продолжал демонстрировать энтузиазм он. Кончилось все тем, что мы ринулись к компьютеру и даже нашли справочную, где заказали билеты. Если бы с Володей дома не оставался Мусякин и если бы речь не шла всего о нескольких днях, я бы подумала, что Володя с какой-то специальной целью пытается выпихнуть меня и бросить на амбразуру питерских достопримечательностей. Но его намерения были, кажется, чисты, так что, неожиданно для себя, я поняла, что через неделю, в четверг, пока осень еще не стала окончательно мерзкой, холодной и промозглой, в восемь тридцать по московскому времени я еду в Санкт-Петербург смотреть на разводные мосты и прочие культурные вещи, список которых Володя обещал составить и выдать мне прямо к отъезду с соответствующими инструкциями.
   – Ты уверен, что это нужно? – спросила я, когда он на следующий день приехал с выкупленными билетами.
   – Дина, я хочу, чтобы ты была счастлива, – ответил мне он.
   Я вздохнула и взяла билеты. Ну, если он так видит мое счастье…

Глава пятая,
в которой я борюсь с бессонницей, как могу

   …я пыталась почувствовать дух свободы,
   но было слишком накурено…

   Странно вообще, что я в итоге все-таки уехала. Чем ближе приближался час икс, тем меньше оставалось во мне энтузиазма. Мусякин ходил в садик, обнимался, целовал меня в щеки и требовал, чтобы я признавалась ему в любви. Он был здоров, весел и игрив, и когда я на него смотрела, то совершенно переставала понимать, какое именно удовольствие я должна получить от предстоящей поездки и зачем вообще я должна уезжать. Видя такое мое настроение, Володя злился. Выглядело это не как у обычных, нормальных людей. Он не ругался, не кричал, не говорил мне, что уже куплены билеты и что вообще-то после таких трат я обязана хотя бы носить маску удовольствия и наслаждения. Володя просто сжимал губы и уходил к себе в кабинет. И молчал целыми днями после моей случайно оброненной фразы:
   – И куда только меня несет!
   – Мам, а ты меня юбишь? – пропитанный за неделю насквозь моим нежеланием ехать, спросил меня Мусяка.
   Володя присутствовал при этой сцене номинально, он читал какую-то немецкую статью, сидя около окна, и был погружен в себя. Но, кажется, краем уха наш разговор слушал.
   – Люблю, конечно, – ответила я.
   Мусякин задумался, помолчал немного, потом сощурился и глубокомысленно прокомментировал:
   – Сьто-то непохоже!
   – Почему? – опешила я.
   – Возьми меня с собой, – неожиданно четко и без ошибок попросил Мусяка. И посмотрел на меня своими зелеными красивыми глазами, хитрющими и влажными. И захлопал ресницами.
   – Боже мой, да хочешь, я вообще дома останусь, – ахнула я.
   – Так, все! – не выдержал Володя и вскочил из кресла. – Перестаньте делать из путешествия трагедию. Всего каких-то жалких четыре дня. Я уже и с Сашкой созвонился, он на послезавтра с работы отпросился, чтобы тебя встретить и в гостиницу отвезти. Отель на Невском проспекте, пешком до Зимнего!
   – И что? – продолжала хмуриться я, сидя в обнимку с Мусякой.
   – А то, что никаких разговоров – ты поедешь и погуляешь. И вернешься в хорошем настроении. Впереди зима, наобнимаетесь еще. Иди сюда, Мусякин, будем пазл собирать.
   – Па… что? – не понял Ванечка.
   Я вздохнула и пошла в спальню, собираться. Оставалось только смириться, расслабиться и постараться получить удовольствие, раз уж я ничего не могла изменить. Надо было меньше пить и больше мужу улыбаться, чтобы не пришла ему в голову эта «светлая» мысль, что мне надо проветриться. Потому что, если уж какая мысль ему в голову пришла, – он от нее уже не отступится, это факт. Только Мусяке иногда удавалось пробить папину бронь, но это было исключение, скорее подтверждающее правило. Папашка у нас был кремень.
   С этими мыслями, стараясь сохранить в себе позитивный настрой, я была препровождена на Ленинградский вокзал. Мусяка, которого не с кем было вечером оставить, поехал тоже провожать мамочку. Всю дорогу он требовал себе шоколадку, даже после того, как уже ее получил. Он был просто помешан на конфетах и сладостях, и нам стоило огромных усилий, чтобы ограничивать его. Дома мы, конечно, ничего более шоколадного, чем сырки в глазури, старались не держать, но в садике Мусякин постоянно выклянчивал добавочную шоколадку. Так и втянулся, теперь и из нас вытягивал все жилы, но в итоге все-таки получал свою «Аленку» или еще какую мелкую шоколадную ерунду. И теперь, счастливый и перемазанный, он демонстрировал неожиданное равнодушие к тому факту, что я его покидаю.
   – Мамочка отдохнет и вернется, – успокаивал Мусяку Володя, стоя на перроне.
   Мой чемоданчик уже был засунут под сиденье. Какие-то мужики рабоче-крестьянского вида, оба в джинсах, в посеревших от грязи болоньевых куртках и в стоптанных кроссовках, уже резали колбасу на столике перед окном, а пожилая дама с одышкой, еще одна моя соседка по купе, обмахивалась журналом и хмурилась в сторону мужиков. Вечер обещал быть томным, так что мы решили подождать отправления поезда на перроне.
   – Ванюшка, я буду по тебе скучать! – всхлипнула было я, но Володя строго на меня посмотрел и добавил:
   – А еще мамочка привезет тебе из Питера большущий подарок. Да, мама?
   – Да, – подтвердила я. – Вот такой! – и показала двумя разведенными в стороны руками, какой именно.
   – А мы с тобой тут в субботу пойдем рыбу ловить на речку. Хочешь?
   – Мам, пока-пока! – тут же отвернулся от меня Мусякин. И принялся выспрашивать отца, как именно ловят рыбу, какую рыбу и что потом с этой рыбой делают. Да, против такой программы не может устоять любовь даже к самой лучшей матери на свете.
   – Ну, счастливо тебе съездить. Обязательно только посети Царское Село и Петергоф. Обещаешь?
   – Да. – Я соглашалась со всем, но когда поезд тронулся, я, сидя на своем месте около окна, почувствовала необъяснимую тревогу и нежелание оставаться в вагоне.
   Мужики, ехавшие в нашем купе, уже успели сменить стоптанные кроссовки на пластиковые синие тапки в пупырышках, а джинсы – на поношенные треники. Они размеренно, деловито и без стеснения употребляли колбасу, тихо переговаривались о чем-то своем и в итоге достали из сумки бутылку «Смирновки». Пожилая дама молчала где-то с полчаса, но потом принялась намекать, что неплохо бы мужчинам было уже залезть на свои законные верхние полки, занимаемые ими согласно купленным билетам, ибо тут они своим поведением создают волну и мешают прилечь ей и, возможно, ее молодой соседке (то есть мне) тоже. Про водку не было сказано ни слова, но если бы ее взгляд имел физическую силу, бутылка бы разбилась.
   – Нет-нет, я в порядке, – помотала головой я, чем вызвала еще большее напряжение среди соседей. Удушливый запах колбасы, водки, а еще более невыносимых даминых духов, которыми она, верно, облилась с ног до головы, вызвал у меня головную боль. Я почувствовала себя невыносимо уставшей и еще раз про себя покрыла нецензурной бранью Владимира, лишившего меня родного дивана, пледа и бокала красного вина перед телевизором. Завтра, в пятницу, вместо битвы экстрасенсов я буду болтаться по музеям, бесполезно пытаясь изобразить наслаждение великим наследием, оставленным нам предками. А сейчас вот колбаса и дама в духах.
   – Хотите выпить? – из чистой вежливости предложил мне сосед, видя, как я тру виски.
   – Нет, спасибо, – отказалась я после некоторого усилия над собой. Сама идея как-то смягчить пребывание в этом поезде мне была близка, но о том, чтобы пить с этими товарищами в тапках, не могло быть и речи.
   – Уверены? Я, кстати, Толик, – представился один.
   – Очень приятно, – автоматически кивнула я, забыв назваться в ответ. Я встала, схватила сумку и пошла к выходу.
   – Извините, – опустил глаза Толик, отодвигая колени, чтобы я могла пройти.
   – Ничего. Все хорошо, – отмахнулась я.
   Долго я стояла в тамбуре и смотрела, как мимо меня пролетали столбы с проводами, как деревья сменялись серыми малоэтажными домиками, а потом снова деревьями. Начинало темнеть. И вдруг я прямо физически почувствовала, как мое тело, вся моя сущность отрывается от всего того, привычного, не то чтобы любимого, но составляющего рутину моей жизни. Как меня физически утаскивает в сторону, разрывая некрепкие связи, создавая пропасть между мной, стоящей в холодном, пустом тамбуре и слушающей стук колес, и Владимиром. Где-то после Твери я вдруг почувствовала, как свободна и одинока я на самом деле. Я стою здесь, немного нервная женщина за тридцать, незамужняя, имеющая сына, не имеющая определенного дела в жизни. И меня ничего не держит. Если бы не притяжение, прикрепляющее мои ступни к грязному заплеванному железному полу, я бы оторвалась и полетела над лесом, над темнеющей рекой, над деревнями с покосившимися домами с коровами, мычащими в хлевах. Я закурила сигарету. Ощущение невесомости не проходило, зато ощущение страха и паники, сопровождавшее меня всю неделю, куда-то ушло. В конце концов я даже почувствовала некое подобие удовольствия.
   – Я совершенно одна, – громко произнесла я и выдохнула дым.
   Возвращаться в купе не хотелось. Конечно, у меня там оставался чемодан, но в нем не было ничего ценного. Сумка с документами и деньгами была при мне, а желание и дальше быть наедине с собой и со стуком колес только нарастало. Я не знала, в какой стороне вагон-ресторан, но решила ни у кого ничего не спрашивать. Не хотелось открывать рот и произносить какие-то звуки, так что я решила просто пойти в тот вагон, с которым граничил мой тамбур, а потом в следующий. Кажется, я шла по направлению к началу поезда, что, как выяснилось, было правильно. Я прошла несколько вагонов, в какой-то момент стало гораздо тише. До этого в каждом купе какие-то люди уже вовсю вели разговоры, что-то рассказывали о своей жизни. Можно было услышать обрывки этих разговоров.
   – Я работал в Иркутске, пока жену не перевели в Ленинград.
   – Мне кажется, в наше время молодежь была более ответственной.
   – Смешно! Ха-ха, смешно! А я вот знаю анекдот… – слышала я, пропуская начало и конец фразы, но и так было понятно, что люди спешат за пару оставшихся до сна часов рассказать друг другу всю свою жизнь, разделить, может быть, даже с совершенно незнакомыми людьми свои горести, драмы, свои победы и свои планы. Показать фотографии детей и внуков, посмотреть аналогичные фотографии в ответ.
   – Ой, какие миленькие! В каком классе?
   – А ваши? Уже в институте? Не поверю, вы так молодо выглядите.
   – Ну, что вы!
   Я шла и думала, о чем бы я рассказала, если бы мне больше повезло с соседями. Фотография Мусяки у меня в телефоне. О работе в банке? О драматической истории моей любви с Сергеем Сосновским? Все как у всех. В какой-то момент вагоны изменились, в купе было только по два места, без верхних полок. Было дороже и чище, а над выходами к туалетам табло показывали, свободно там или занято. Все для людей, но самих людей было почему-то мало, и они либо молчали, либо сидели за плотно закрытыми дверями. Через пару таких вагонов и был, собственно, вагон-ресторан.
   – Присядете? – спросила меня шумная и красная официантка со смешно повязанной на голове косынкой.
   – Да, спасибо, – кивнула я.
   Ресторан не был пуст, какие-то люди уже сидели и что-то пили и ели, но места еще были. Я забралась за самый последний столик, забилась в самый уголок и принялась смотреть в темное окно. Мне было хорошо. Света было мало, в вагоне царил полумрак.
   – Что будете?
   – А у вас есть красное вино? – поинтересовалась я, заранее готовясь проигнорировать критический официантский взгляд. Да, я собиралась выпить одна. Да, это первый признак алкоголизма, но наплевать. Я слишком устала, я слишком одинока и мне слишком все дозволено, чтобы я думала о приличиях.
   – Есть полусладкое, – ответила официантка, вытирая пот со лба. Ей было совершенно наплевать, одна или не одна я пью. Это внушало оптимизм.
   – А какой марки? – поинтересовалась я, чем вызвала ее удивление и задумчивость.
   – Марки? А, «Арбатское».
   – Да? – огорчилась я. Такого мне было не надо, иначе было бы трудно предсказать, в каком виде я завтра выйду из поезда. Отеки и синяки под глазами мне были ни к чему.
   – Может, коньячку? – предложила она. – С лимончиком. А покушаете чего-нибудь?
   – А какой коньяк? – задала было вопрос я, но поняла, что так я, пожалуй, останусь вообще без ничего. Я решила заказать бокал коньяку, стакан чаю в железном подстаканнике, какие только в поездах и бывают, немного сыра. И буду думать, что коньяк французский. Все равно я не разбираюсь в этой муре.
   – У вас можно курить?
   – Конечно, – удивленная моим вопросом, кивнула официантка, и через пять минут мой заказ уже стоял на столе.
   Коньяк оказался именно таким, каким я его себе и представляла. Коричневым, густым. Запах сильный, но не сказать, что коньячный. Скорее водочный. Я откусила кусочек сыра, вспомнила, что за весь день почти ничего не ела, обрадовалась, что и не хочу. Усмехнулась тому, что могу быстро опьянеть. То-то моя пожилая одухотворенная (в смысле, залитая духами) дама обрадуется, когда я вернусь.
   – Простите, а вы всю ночь работаете? – спросила я красную официантку, когда та проносилась мимо с чьим-то заказом.
   – До половины второго.
   – Спасибо, – пробормотала я ей вслед. Да, есть надежда, что все мои соседи будут спать. Мне же спать вообще не хотелось. Сидела бы вот так и сидела, глядя на мелькающие за окном огоньки. И смотрела бы на проходящих мимо меня людей. И не думала бы ни о чем. Рядом со мной, на соседнем диванчике валялась какая-то бульварная газета, я взяла ее и прочитала. Одна женщина, у которой не было рук, научилась писать ногами так, что ее почерку позавидовал бы кто угодно. Еще учеными было выяснено, что от первого сексуального контакта остается некий невидимый генетический отпечаток, который женщина несет всю свою жизнь. И что сколько бы у нее потом ни было мужчин, этот след ДНК будет в ней всегда. И именно его наследственные черты понесут дети этой женщины, даже если генетически их отцом будет другой мужчина.
   – Ну и чушь! – пробормотала я, вспомнив Мусяку. Он же просто копия Тишмана. А если следовать этой логике, он должен был быть похож на Сосновского. Лысым, с мутными голубыми глазами, с лишним весом. И с хорошим чувством юмора, которое, кстати, у Мусяки есть. А у Володи нет. И что, это признак? Я усмехнулась и перевернула страницу. Надо же, кто-то же это все пишет. И читает. Смертельно опасные космические бактерии могут уничтожить всю жизнь на Земле за считаные годы. Ох, как страшно.
   – Еще коньячку? – спросила официантка, многозначительно посмотрев на меня. Я отдала ей опустевший (уже второй) бокал. Плевать мне на то, кто что думает.
   – Давайте еще, – как ни в чем не бывало кивнула я и тоже проводила ее многозначительным взглядом.
   
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента