Веденская Татьяна. Рыцарь нашего времени

   – Ты куда? – взволнованно спросила она, увидев, что я лихорадочно собираюсь, натягивая на себя джинсы (те же самые, лень искать другие, чистые).
   – Мне надо… надо кое-куда сходить, – пробормотал я, отступая в прихожую. Через минуту я стоял в помятой и несвежей одежде посреди проспекта Мира и запоздало пытался придумать, куда бы мне пойти. Страшно хотелось курить, и мысли о слабости собственной силы воли уже никак меня не огорчали. Сегодня был совершенно неподходящий день, чтобы бросить курить.

Глава 2
Ставлю на красное

   Смешное и грустное зрелище – взрослый, состоявшийся и даже уже теряющий позиции мужчина тридцати пяти лет, который боится идти к себе домой, потому что там – она. По каким причинам, зачем Саша-Маша начала эту игру и как долго она может себе позволить не выходить из моего дома – я не знал. И более дурацкой ситуации припомнить не смог. Как-то Димуля говорил мне, смеясь, что бабы и кабаки доведут меня до цугундера. Что такое, кстати, этот самый цугундер? Если бы я захватил с собой «Айпад», посмотрел бы в Интернете. А чего, делать-то все равно нечего. Домой нельзя. На работу – ни за что, только не после нашего с Димулей разговора. Сейчас я никого там видеть не могу, все мне противны. Сейчас это кладбище надежд похоронило именно мои надежды, и идти туда было просто больно. Так что я шел бессмысленно, безо всякого особенного направления, с телефоном в кармане пиджака, с легким туманом в голове. Похмелье? Или просто не выспался? Все еще не протрезвел?
   – Да, брат, запустил ты себя, – пробормотал я себе под нос. Когда-то я был кандидатом в мастера по плаванию. Еще в институте. Когда-то я хотел заниматься приборостроением. Потом – политикой. Я много чего хотел. Но телевидение засосало, как вакуумный пылесос, и вот валяюсь, обессиленный, в пыли на обочине дороги. Никакого спорта, никакого здорового образа жизни. Нужно браться за себя. В бассейн начать ходить, что ли? Где мои кубики пресса? Или хотя бы один… куб.
   – Сигаретки не найдется? – спросил меня проходивший мимо парнишка, и я механически протянул ему пачку. Там было уже на три сигареты меньше, и внутри меня что-то недовольно скривилось. Три сигареты за полчаса! Ты же хотел бросать. Ты же решил браться за себя! Я прикурил, почувствовал во рту горький привкус и поморщился. Омерзительно, когда ты много куришь на голодный желудок, да к тому же с похмелья. Я с недовольством отметил, что становлюсь противен сам себе. Когда карман пиджака завибрировал, я даже обрадовался. Может, кто-то вспомнил обо мне, хочет позвать к себе, на какое-нибудь забойное party. Но двенадцать часов – слишком рано для веселья. Сейчас время Алка-Зельтцера. С экрана моего аппарата на меня смотрела мама. Взгляд недовольный и осуждающий. Кто-то из моих невозможных сестриц установил эту душераздирающую фотографию, и я до сих пор не могу к ней привыкнуть. Если звонит мама, сразу понятно, что меня сейчас будут ругать.
   – Надеюсь, я тебя не разбудила? – спросила мама после короткой паузы.
   – Мам, сейчас уже двенадцать дня.
   – Да? В прошлый раз я звонила тебе в час, так ты ругался. Так что я теперь уже и не знаю, когда тебе звонить. Прямо боюсь тебя побеспокоить! – высказалась мама с откровенным сарказмом. Она звонит мне каждый день, это точно. Иногда по нескольку раз в день. Она за меня беспокоится, ей кажется, что я живу неправильно. Иногда ей просто не с кем поговорить. Раньше одна из двух моих сестер, Дашка, жила с ней, и было полегче. Но Дашка вышла замуж и сейчас ждет ребенка, что является однозначным табу для телефонного террора. Светке мама звонить не станет, только в крайних случаях. Ее она почему-то боится по-настоящему. Светка может потребовать, чтобы мама пошла к врачу. Светка может запихнуть маму в санаторий, где ту заставят лечиться. В общем, теперь мама звонит только мне.
   – Звони, когда хочешь, мам.
   – Ты что, чем-то расстроен? А ты где? – забеспокоилась мама. Что, у меня уже и голос грустный? Дожили. В бассейн, в бассейн. Или бегом от инфаркта. Я плюхнулся на лавочку и посмотрел на двухэтажное строение напротив.
   – Я на улице Годовикова. Дом семь, А, мам.
   – Что ты придуриваешься! – фыркнула она. Я ухмыльнулся. – Ты что, пьян?
   – Уже нет, мам. Я совершенно трезв, – заверил я и подумал, что эту грустную правду надо бы как-то исправить. Так в моем хождении появилась цель, я стал думать, куда пойти, чтобы выпить.
   – Я надеюсь, Гриша, ты не собираешься опять гонять на своем чудовище? – аккуратно спросила мама, имея в виду мотоцикл. – В твоем возрасте нужно уже завязывать с этим.
   – Мам, в каком возрасте? Ну в каком возрасте, а? – возмутился я. – На мотоциклах и пенсионеры гоняют.
   – Не говори глупостей, это очень опасно, и никто из гонщиков не доживает до пенсии. Не переживу, если ты опять станешь гонять по всему городу на этой штуке! – воскликнула мама. Штука – это «Ямаха», которую я купил прошлым летом. О, какая это штука! Какое чувство полета, свободы… Да, свободы. Когда летишь по ночному городу, а ветер бьется, хватает тебя за руки, пляшет в волосах – в такие моменты можно понять, почувствовать свободу в своих руках. Ты держишь ее, ты сам себе хозяин, и никто, никакие Димули, никакие козлы – хозяева каналов – ничего не значат в твоей жизни. Ты – свободный человек. Я очень, очень люблю это чувство, и, конечно, я буду гонять. К слову сказать, как только протрезвею.
   – Мам, я не хочу дожить до пенсии. И я не гонщик!
   – Ты хочешь, чтобы у меня был сердечный приступ?! – причитала мама. – Я запрещаю.
   – Мам, ты по поводу прогноза звонила, да? Успокойся, прямо сейчас я никуда не еду. Сижу на лавочке. Так куда ты собралась?
   – Ты просто невозможен, – бросила мне мама после долгого молчания. Я понимаю, что она переживает. Я понимаю, что она мать. Но я уже не мальчик, и мне уже не нужно менять пеленки. Я сам отвечаю за себя, и неплохо отвечаю. К своим годам я заработал себе на квартиру, у меня престижная работа, собственный шофер, который оплачивается за счет нашего продакшена, и девушка, которая вцепилась в меня и отказывается уходить из квартиры. Но для мамы и сестер я был и остаюсь Гришуней, которого нужно опекать и беречь.
   – Ма-ам?
   – Боровск. На послезавтра, – голос злой, но уже спокойный. Я улыбнулся и переключил телефон в режим удержания. Мобильный Интернет в моем смартфоне показал, что в Боровске намечался дождь. Было удивительно тепло, лето грозило начаться в любую минуту.
   – Ты надолго? – уточнил я.
   – На неделю, – моя мама частенько ездит по всей России, по каким-то церквям и мощам святых. Все молится за меня, чтобы я выкинул мотоцикл. И еще за сотню вещей. Чтобы я женился, чтобы урожай был хороший у нее на даче, чтобы не было войны или чтобы она была хотя бы не у нас, а у мусульман. Некоторые из ее запросов всевышнему крайне сомнительны и вызывают вопросы, но сам процесс ей очень нравится. Это целый мир – монастыри, паломники, веселые посиделки в трапезных, чувство локтя – когда буквально в любой точке страны ты моментально чувствуешь себя своей. Ну, а чтобы не попасть впросак в этих поездках, правильно одеться и не забыть зонтик, она использует меня в качестве личного гидрометеоцентра. Я – ее персональная поисковая система. В Интернет она сама не заходит и вообще не подходит к компьютерам, считая их злом и проклятием небес. Телевизор она тоже не смотрит, но про погоду знать хочется, так что она нашла решение. Она звонит и помещает запрос прямо в меня, в мою голову. И я быстро нахожу ответы.
   – А не похолодает? – беспокоится она. – Может, надо взять пуховик?
   – Днем – до двадцати трех, ночью – семнадцать. Мам, я тебя люблю, – пробормотал я. Она помолчала, потом велела мне не подлизываться. Я снова усмехнулся. Будешь расти в доме с двумя старшими сестрами, научишься подлизываться. Мама отключилась, а я решил не ходить ни в какие кабаки, а купить бутылку текилы и распить ее прямо так, на солнышке, раз уж такая чудесная погода. Может, немного загорю.

* * *

   Я сидел на пригорке около какого-то детского садика и смотрел на проходящих мимо меня людей. Их было много, они все куда-то спешили. Подозреваю, что тут проходила тропа, ведущая в сторону метро, поэтому-то густой поток российских и не очень граждан все не иссякал. Короткий путь. Они все едут куда-то по делам, кроме мамаш с колясками, молодые матери отличаются от остальных неторопливостью шага и мученическим взглядом. Некоторые шли по двое или по трое, погруженные в беседу. Одна мамаша толкала коляску локотком, в руке у нее была сигарета, а другой она держала бутылку пива. М-да. Не мне судить. Я сидел, меланхолично улыбаясь, а в моей ладони удобно нежилась опустевшая уже на треть бутылка. Смог бы я работать где-то, кроме ящика? Этот вопрос меня стал вдруг неожиданно занимать. Желание все бросить и скрыться в неизвестном направлении стало практически невыносимым.
   Люди разные нужны, но что может выйти из потерпевшего крах продюсера? Могу я еще успеть стать врачом? Нейрохирургом? Или вообще – космонавтом. Вот это было бы действительно круто, послать всех к черту и убраться с этой планеты. В прямом смысле этого слова. Бороздить просторы вселенной. Но факт есть факт – всё, что я знаю, и все, кого я знаю, – из ящика. Все, кто хочет со мной общаться, не смогут представить меня в другом образе. Кем я могу еще быть? Водить «КамАЗ»? Продавать мобильники? Продавать их оптом? Откатывать ретейлерам в крупных сетевых супермаркетах, чтобы они покупали у меня пальмовое масло? Уехать волонтером в Камбоджу? Варианты появлялись и исчезали, мое лицо загоралось надеждой и тут же гасло. Разливать питьевую воду в заброшенной деревне где-то в джунглях – это было не для меня. Там не продают текилу, это раз. Может быть, ее там делают, как у нас в деревнях «делают» самогон, но это все же совсем другое. Там нет клубов, водопровода и асфальтированных дорог, по которым можно гонять на байке. Там реально можно подцепить какую-нибудь заразу, а в этом смысле я крайне брезглив и опаслив.
   И потом (и это во-вторых и третьих), у меня тут мама и сестры, и стоит мне сообщить им о каком-то таком героическом решении, как я тут же буду стреножен, буду лежать с вывернутыми руками и не смогу даже слова вставить, потому что все три будут орать так, что слышно будет до самой Останкинской башни. А еще и Оксана. Куда я от нее? Как я смогу жить где-то, где время перевернуто так, что позвонить Оксане можно только строго в определенные пару часов в день. Кстати, об Оксане… Я достал из кармана мобильник. Зарядка почти умерла, что было видно по едва живым рыбам на экране. Кто поставил мне эту дурацкую программу индикации заряда? Мои рыбы плавают крайне редко. Опять я забыл поставить телефон на зарядку.
   – Привет. Чего не спишь? – спросила Оксана устало.
   – Ты на часы смотрела? Почти час дня! – хмыкнул я. – Я не вовремя?
   – Ты всегда вовремя, – вздохнула она. – Хотела бы я сейчас оказаться там с тобой. Я бы прогнала всех твоих баб и завалилась бы спать. У нас тут такие козлы… Проверка приехала, денег хотят. Достали. Уже третий день кружат.
   – Бросай все и приезжай ко мне, – предложил я.
   – За мной муж через час приедет.
   – Бросай мужа и приезжай. Мы тебе потом нового найдем, – добавил я. Оксана усмехнулась, и голос ее зазвенел, как множество колокольчиков.
   – Сосватай меня к Эрнсту, – бросила она.
   – Я сам готов к нему свататься, – ухмыльнулся я. – Впрочем, нет. Не потянуть мне его! Не то здоровье.
   – Тебе никого не потянуть, – от одного Оксаниного голоса мне стало легче переносить этот полный несправедливостей мир. Мы еще поперебрасывались этими бессмысленными, наполненными скрытым эротизмом фразами. Такая у нас с ней карма, моментально заводиться при одних только звуках голосов. Странно, в самом деле, что мы не вместе. Что она замужем и с ребенком, а я с текилой и девушкой в квартире. А может, это даже естественно для таких, как мы. Я отхлебнул немного из бутылки и спросил:
   – Оксан, а как можно вытурить из квартиры человека, который отказывается оттуда уходить.
   – Человека? – расхохоталась она. – Что, у тебя Кара поселился и не уходит?
   – Нет. Не Кара, – вздохнул я, с удивлением отметив, что мне до сих пор противно даже думать о Димуле. Черт, как он мог. На его месте должен был быть я! А теперь я, получается, вообще без места. И без команды. И без четкого понимания, куда грести дальше. Спиться к черту, что ли?
   – Бабы?
   – Они, – признался я с комичной гротескной серьезностью.
   – Много? – уточнила Оксана с той же интонацией.
   – Одна, но в моей футболке. В любимой! – пожаловался я.
   – Кошмар! – развеселилась она. – А сказать, чтобы она ушла, ты, конечно, не можешь.
   – Что она обо мне подумает! Вдруг она обидится! – поделился я своими страхами.
   – Да уж, тяжело быть чистоплюем. Ну что ж, тогда женись на ней.
   – Что? – прошептал я с искренним ужасом. Оксана поглумилась еще, а потом предложила сказать Саше-Маше, что ей нужно уходить, потому что скоро ко мне приедет любовница.
   – Любовница? – заинтересовался я, глядя невидящим взглядом на тропинку и людей, идущих к метро.
   – Или предложи ей сообразить на троих. Скажи, что любишь смотреть.
   – Оксана! Ты что такое советуешь? Любой твой вариант – это же будет грандиозный скандал! – иногда она просто поражает меня до глубины души. Оксана хохотала долго. Потом все же сжалилась надо мной и посоветовала позвонить Бодину, уточнить имя девушки и ее текущий статус. Может, можно ее выманить, позвав в «Стакан».
   – Пусть Бодин ее позовет еще на какой-нибудь кастинг. Вместо Малахова в «Пусть говорят», к примеру. Пусть она говорит. Чтобы выбор был очевиден. Кого она выберет: первый канал или тебя?
   – Сложный вопрос! – я улыбнулся, прикурил сигарету и снова чуть не задохнулся от кашля.
   – Не льсти себе, Гриня. И бросай уже курить. Ты читал – курение убивает?
   – Опознал все буквы, но не смог сложить слово, – фыркнул я.
   – Филиппок был умнее тебя, – хихикнула она. Оксана, Оксана. Мы знакомы уже сколько? Около двадцати лет? Ужас! Почему мы не вместе, в самом деле?
   Телефон умер, унеся вместе с собой и Оксанин голос. Но идеи ее были живы! Мысль о том, чтобы позвонить Бодину, была более чем здравой. Почему я сам не подумал об этом? Потому что я думал только о том, что, если сделать что-то не так, Саша-Маша может расстроиться, наговорить мне кучу гадостей или даже наделать их. Однажды одна несостоявшаяся девушка раздобыла телефон моей мамы и сообщила той, что беременна от меня. Что было потом – ни в сказке сказать, ни пером описать. Ядерный взрыв и ядерная зима в одном флаконе. Мне до сих пор припоминают тот случай. Девушки – они непредсказуемы.
   Проблема была в том, что телефон умер, а номер Бодина был похоронен в недрах телефонной памяти. Моя собственная, человеческая память была в состоянии удерживать только ограниченное количество информации. День рождения мамы и сестер, потому что, если забудешь, расплата будет долгой и мучительной. Дату на текущий момент. Это очень плохо, когда забываешь дату текущего дня. Можно опоздать на морской круиз, оплаченный за счет рекламодателей, производящих водку. Так я однажды остался без трех недель в Средиземном море. Димуля после того круиза даже ложился в клинику для детокса – так хорошо они съездили. Продукция рекламодателей текла рекой. Еще я помнил пароль к своему электронному банкингу, а вот пароль к почте забыл, из-за чего смотреть ее могу только на ноутбуке – там пароля не нужно, там программа. Номер Бодина я бы не вспомнил даже под дулом автомата.
   Вариантов не было. Если бы это не был «Айфон», можно было бы купить новую батарейку. Но в моем яблочном аппарате батарея была несъемной. Можно было пойти домой и подзарядить аппарат, но это было бы идиотизмом, потому что там же Саша-Маша, то есть проблема, встречи с которой я бы хотел избежать. Я покопался в карманах и нашел свою собственную визитку, на которой помимо моего мобильного номера, который я тоже не помню, был указан рабочий – в «Стакане», – по этому номеру сидели секретари нашего продакшена. Оставалось только одно – найти какой-нибудь аппарат, но в этом-то проблемы как раз никакой и не было. Любой человек из медленного ручейка, текущего в сторону метро, мог ее решить. У каждого из них имеется аппарат в кармане, надо только подойти и попросить позвонить. Это, конечно, тоже неприятно, но не настолько неприятно, чтобы я не стал этого делать. Саша-Маша куда неприятнее.
   Я пригляделся к потоку людей, который уже поредел и почти пересох. Все-таки середина дня, и все нормальные люди на работе. Какой-то лысый толстый мужик привлек мое внимание, так как уже держал в руках аппарат. Но он так на меня посмотрел, когда я сделал робкий шаг навстречу, что я передумал. За ним шла усталая женщина, вся наружность ее была – изношенная, обветшавшая, как и ее одежда. Женщина пошла навстречу моей просьбе с готовностью, но оказалось, что ее телефон – старенькую дешевую «Nokia» – отключили за неуплату и абоненту недоступны исходящие звонки. Она покраснела и принялась извиняться. Я покачал головой, испытав острое желание дать ей денег и убежать, закрыв глаза руками. Оглядевшись в поисках других объектов телефонной активности, боковым зрением я вдруг отметил нечто. Сначала я заметил только цвет – огненно-красный, вернее, рыжий, переливающийся на солнце большим солнечным пятном. Я даже инстинктивно поднял ладонь, чтобы прикрыть глаза, но тут понял, что смотрю на ярко-рыжие волосы, длинные, ничем не перевязанные, свободно ниспадающие вниз по хрупким плечам.
   Она шла не по дорожке, а наискосок, девочка-подросток в узких джинсах, кедах и в странноватом замшевом пиджаке-камзоле с вышивкой и бахромой. Хиппи? В наше-то время! На плече у нее висел массивный бежевый рюкзак, и он был, кажется, слишком тяжелым для нее, так как оттягивал плечо. Она медленно плелась через дворик, не выбирая направления и никуда не спеша. Интересно, у нее есть телефон? Сейчас все дети имеют телефоны.
   – Эй, извините! – крикнул я ей, но никакого эффекта это не возымело. Я сунул бесполезную «Nokia» обратно в руки уставшей женщины и бросился наперерез златовласой хиппушке. – Извините!
   – Вы мне? – она остановилась и обернулась. Ее голос прозвучал неожиданно зло и агрессивно. Она посмотрела на меня большущими и почему-то очень злыми зелеными глазами. Потом прищурилась и поджала губу. – И чего надо?
   – А тебя не учили не грубить взрослым? – разозлился я. Вот ведь молодежь пошла, не успеешь двух слов сказать, а тебе в ответ уже хамят. Хиппушка сверкнула глазами и задрала вверх изящный веснушчатый нос. Странное сочетание невоспитанности и невинности, вызванное по большей части полным отсутствием косметики на лице. Я уже давно привык к девушкам при полном боевом раскрасе. К примеру, Саша-Маша встретила меня голыми ногами, но с лицом, полностью покрытым гримом. Просто толстый слой шоколада!
   Девчушка была симпатичной, хотя и красоткой ее не назовешь. Зеленые глаза в бледных, золотистых ресницах, нежно-розовые губы, высокие скулы и еще что-то невообразимо ирландское, редкое в своем несовершенстве. Черты лица неправильные, но уникальные – это точно. Странная девушка. Рыженькая и злая. М-м-м. Таких как раз всегда есть смысл снимать, я имею в виду, на камеру. Они всегда смотрятся интересно. И не так важно, насколько они хороши.
   Тут подсознание сыграло со мной одну из своих гадких шуток, и я вдруг представил эту девушку в килте, с развевающимися волосами, в гольфах и ботинках – танцующей ирландский степ. Именно так, хоть я и знал, что килт – одежда шотландская. Что-то странно притягательное было в ее взгляде, в том, как резко и порывисто она двигалась, как поворачивала голову, как щурила глаза. Сколько ей – лет семнадцать? Нет, пожалуй, уже есть восемнадцать. Трудно сказать, сколько человеку лет, если на его лице нет ни грамма косметики. Может, и шестнадцать, а может, что и двадцать.
   – А вас не учили не приставать к людям на улицах? – моментально отбрила меня она, но уходить не спешила. Она смотрела на меня, стараясь выглядеть независимо и уверенно, но была явно чем-то сильно расстроена. Что, двойку в школе поставили? С подружкой поссорилась?
   – Мне просто очень срочно нужно позвонить. Дело государственной важности. У вас нет телефона? Я могу заплатить!
   – Заплатить? Много? – неожиданно усмехнулась она. Я на секунду растерялся, не зная, что сказать.
   – Согласно тарифу. Нет, правда, мне очень нужно, – я состроил щенячье выражение, и хиппушка после секундной нерешительности скинула с плеча рюкзак и поставила его на спинку лавки. Щенячье лицо всегда действует, с удовлетворением отметил я. Даже на злючек. Наконец, она выудила большой, украшенный сверх меры бисером и другими фенечками аппарат и протянула его мне. Сама она при этом вдруг покосилась на бутылку в моей левой руке и презабавнейшим образом покраснела. Да, я несколько пьян, что с того? У нас к вечеру каждый второй подшофе. А я всегда стараюсь держаться впереди планеты всей.
   – А как тут набирать? – я задумчиво повертел в руках эту странную игрушку – ее телефон. Девушка презрительно фыркнула и забрала у меня аппарат. Оказалось, что кожаный чехольчик открывается, и под бахромой имеется циферблат. Хм, хипповский чехольчик? Косы, кеды, фенечки – определенно, старая мода возвращается.
   – Забавная штучка, – бросил я, пока шло соединение.
   – Звоните, – коротко бросила она и отвернулась. Я ждал, пока кто-нибудь из моих так называемых коллег сподобится и возьмет трубку, и смотрел на хиппи. Волосы, в самом деле, что-то с чем-то. Может, в ее роду промелькнул кто-то с ирландской кровью? Красивая девчушка, честное слово, только очень грустная. Какая-то зажатая. И шмотки какие-то стремные. Ей бы, в самом деле, ирландский килт, это было бы нечто… Впрочем, нужно немедленно прекратить воображать невесть что, а то так меня за педофила примут. Но вообще, такую бы девчонку можно было в каком-нибудь ток-шоу снять.
   – Алло? – раздался, наконец, сонный голос в трубке. Я насколько мог покороче объяснил, что мне срочно нужен телефон Бодина и сам он тоже мне срочно нужен. Секретарша Галочка, бессмысленное существо, мечтающее выйти замуж за миллионера, с трудом поняла, чего я от нее хочу. Выяснилось, что телефона Бодина нет ни у нее, ни у кого из тех, кто находится в продакшене в настоящий момент.
   – В таком случае, Галочка, тебе придется встать и пойти, спуститься на первый этаж, дойти до транспортного коридора и повернуть к Бодину в офис, там есть указатель – чебуречная, – стебался я.
   – Да знаю я, – Галочка была возмущена. – Вообще-то я занята.
   – Я освобождаю тебя от всех повинностей. Иди и принеси мне голову Бодина на блюде. Или хотя бы его номер, – я нажал отбой и посмотрел на девушку. Нет, все-таки не хиппи. Нет кожаного шнурка в волосах, да и распущенные они не потому, что так стильно, а как будто девчушка забыла резинку для волос. На шее болтаются наушники с большими плюшевыми ушами. Девчушка смотрела на меня исподлобья, взгляд какой-то странный… Как волчонок. И слишком растрепанная. Джинсы – самые обычные дешевые, слишком зауженные. Хиппи, кажется, носили клеш – непопадание. И кеды, а вот тут плюсик ставим. Или теперь так модно? Может, сделать передачу про ультрановые молодежные контркультуры? Надо будет подумать.
   – Ты спешишь? – спросил я максимально дружелюбным и даже немного отеческим тоном. – А то мне должны перезвонить. Ты можешь немного подождать?
   – А почему вы мне «тыкаете»? – агрессивничала детка. Я почувствовал, что начинаю закипать.
   – Извини… Извините… Вообще-то я…
   – Расслабьтесь. Я никуда не спешу, – она снова бросила фразу так, словно камнем в меня кинула. Потом присела на краешек спинки скамейки и уставилась куда-то вдаль. И, наконец, решительно подняла на меня свои абсолютно зеленые, раскосые, все еще злые глаза и спросила:
   – Выпить дадите?
   – …? – я онемел от неожиданности. – Что? Выпить? – Я буквально остолбенел. Впрочем, а чего я еще жду от молодого поколения. Мы же сами недавно снимали программу про то, как нынче молодежь спивается. Хотя моя хиппушка на алкоголичку совсем не тянула. Скорее, она бы уместно смотрелась на велике и с двумя косичками. Подсознание услужливо подсунуло картинку хиппи в ирландском килте, на сей раз верхом на велосипеде. Я встряхнулся и переспросил.
   – Совсем с ума сошла? – я поправился. – Сошли? Вы спятили, деточка?
   – Я-то нет. Это же у вас там бутылка не с чаем, верно?
   – Верно, – задумчиво кивнул я. – Не с чаем. С текилой. Но…
   – Вам что, жалко? – спросила она ехидно. Я машинально достал пачку сигарет, повертел ее в руках, затем убрал обратно. Мысль о том, что я тут стою и подаю дурной пример, была неприятна.
   – Что, так проголодалась, что курить нечего, выпить не с кем и переночевать негде? – выдал, наконец, я.
   – Квипрокво… – пожало плечами это странное существо и кивнуло на аппарат, который я все еще держал в руках.
   – Нет-нет, тебе же нельзя. В твоем возрасте еще рано пить такие напитки, – покачал головой я. А что я еще должен был сказать? – Я могу тебе купить шоколадку.
   – В моем возрасте? – возмутилась она. Потом усмехнулась. – В каком таком МОЕМ возрасте?
   – Ну… до совершеннолетия. Не читала, детям до восемнадцати запрещается? Не дураки писали, между прочим, – умничал я. – В США —так до двадцати одного года!