Велиев Сулейман. Узлы

   - Что? Сейчас же покиньте кабинет!
   Васиф швырнул на стол анкету с автобиографией и вышел, хлопнув дверью...
   Махмудов налил воды из графина, подвинул стакан к Амирзаде.
   - Успокойся, дорогой. Теперь сам видишь, что мне приходится терпеть. Таких типов не только близко подпускать нельзя, судить надо! Я этого так не оставлю.
   Амирзаде махнул рукой на дверь, опустился в кресло. На скуластом обветренном лице его выступили красные пятна.
   Через полчаса Махмудов вернулся и положил перед начальником каллиграфически исписанный листок. Амирзаде быстро пробежал глазами ровные строчки. "... Васиф Гасанзаде... начальника отдела кадров Махмудова публично... управляющего промыслом Амирзаде... должен понести ответственность за хулиганскую выходку..."
   - Слушай. - Амирзаде поднял на Махмудова усталые, уже спокойные глаза. - А может, не стоит?
   - Нет. Таких надо учить, чтоб на всю жизнь запомнил.
   - Сумасшедший какой-то. Кто он? Откуда? Почему такой взвинченный? Ты говорил с ним?
   Махмудов развел руками, с видом мученика поднял глаза к потолку.
   - Разве он дал мне слово сказать? Наседал, как бешеный пес. Нет, нет. Я этого так не оставлю. Пусть отсидит недели две... Это тоже метод воспитания. Сейчас я дам машинистке. Пусть напечатает в трех экземплярах. И ты, Амир Расулович, пожалуйста, подпиши. Нечего с такими церемониться. Не зря говорят: доброта хуже воровства. Вот тебе на голову и садятся...
   Управляющий промолчал. Сбычившись, Махмудов пошел к двери.
   Амирзаде подвинул к себе рулон с чертежами, развернул, укрепил концы кусками породы. К ногам упала брошенная странным посетителем анкета. Он поднял ее, вчитался, разыскал лист с автобиографией. И чем дальше читал, тем ярче разгорались пятна на впалых щеках. "Нехорошо получилось. Человек столько лет был лишен возможности заниматься своим делом. Рвался сюда за тысячи километров. Родное тут все ему. А я... Выслушать человека и то толком не смог. Еще этот со своим актом... Ни черта я тебе не подпишу".
   Он схватился было за телефонную трубку.
   "Да, но он орал на тебя как бешеный".
   Отдернул руку, зашагал вокруг стола.
   "А если бы с тобой, с тобой, Амирзаде, стряслось такое? Может быть, Махмудов сам довел? Не нравится, как он гнет спину здесь, в кабинете... Что стоит вывести из равновесия такого вот издерганного человека? Хорошо, если в нем еще вера в людей жива. Легко ранить такого, а вот помочь... в тридцать семь лет начать жизнь сначала... А что, если бы с тобой так?..."
   Из окна ему было видно, как мерно клюет носом качалка. Ни одного человека рядом, а буровая работает. Тридцать пять лет назад он, Амир Амирзаде, впервые пришел на промысел учеником мастера-тартальщика. Хилый был. Из колодца выползал чуть живой. Тут же на вонючей, скользкой земле растягивался, хватая ртом воздух. А случалось, таких мальчишек вытаскивали из колодца мертвыми. Не выдерживали... Помнится, его уволили с работы за то, что он не поздоровался с управляющим. Сколько потом рабочие ходили на поклон к хозяину... Не помогло. Вышвырнули, как щенка. Злой был управляющий и мстительный, как див. Он, Амир, тогда клялся, что до смерти не забудет этой обиды. Что ж, выходит, забываться стало? Да, да. Однажды забыл, однажды и сам наломал дров, стыдно вспомнить. В плохом настроении был, сорвал на пареньке одном. Уволил ни за что ни про что.
   Потом он сам искал этого парня. Того и след простыл. Наверное, в село к себе вернулся. Столько лет прошло, а как камень на душе. Память жестока. Может, к лучшему, что жестока. И вот сегодня...
   Он старательно разгладил мятую страницу автобиографии. Словно рука его могла расправить рубцы на живой этой судьбе.
   Вошел Махмудов, льстиво заглянул в лицо.
   - Ты забываешь о своем повышенном давлении. Из-за всяких крикунов заболеть можешь. Вот, - он положил перед ним отпечатанный акт с витиеватой собственноручной подписью, - я подписал. Прошу... - Он протянул авторучку.
   Амирзаде внимательно прочел акт и, изорвав в мелкие клочки, швырнул в корзину.
   - Что вы делаете?! Это подорвет ваш авторитет. О происшествии уже знают подчиненные!
   - Пусть!
   - Может быть, он вернулся и извинился?
   Амирзаде вскипел:
   - Какого черта это вас так беспокоит? Он оскорбил меня. Я как-нибудь переживу. Это, во-первых. А во-вторых, вы знаете, что ему пришлось пережить?
   Махмудов усмехнулся.
   - А при чем тут мы?
   - Кто знает, Махмудов... Может, именно мы "при том"...
   - Ну, знаете... Я отказываюсь понимать.
   - Придет время, поймете. Он один из тех, кто начинал этот промысел. Ты, Махмудов, знал об этом.
   Махмудов, привстав, впился глазами в листок с автобиографией.
   - Такие люди для нас на вес золота.
   - Но почему он не обратился в "Азнефть"?
   - А почему бы ему не обратиться прямо сюда? Эх, пришел бы прямо ко мне, не было бы этой нелепой истории.
   - У него нет диплома. И вообще вид у него...
   - Вид, говоришь? Тебе модного костюма с галстуком не хватает? Одежда не та, да? У человека, как говорится, дом обрушился, а ты "вид", "диплом"... Что? Нет у нас, скажешь, бездельников с дипломами? Сначала звонок из министерства, а потом является этакий хлюст, духами от него пахнет. Сам не раз слыхал, как ты кланялся трубке. "Баш уста*. Встретим... Обеспечим". Эх, ты... Иди, иди, Махмудов.
   ______________ * Будет сделано.
   - Не смею возражать. Но советую согласовать с начальником отдела кадров "Азнефти", прежде чем брать его. Посмотрим, что там скажут.
   - Не беспокойся. Если надо будет, я и с министром поговорю. Я отвечаю за это. А тебе настоятельно советую разыскать этого Гасанзаде.
   - Мне? - плечи Махмудова приподнялись почти до ушей.
   - Не мне же!
   Никогда еще начальник не позволял себе говорить с ним, Махмудовым, так резко. Странно. Что он там вычитал, в этой скупой автобиографии? Странно.
   На всякий случай Махмудов пожал плечами:
   - Иду. Ваша воля. Кто имеет право не выполнить приказ управляющего?
   4
   Уже смеркалось, когда Васиф вернулся в гостиницу. Не зажигая света, растянулся на старом, продавленном диване, закрыл глаза. Сквозь тонкие стены было слышно, как шумно ужинают, смеются в соседней комнате. В коридоре простужено бормотал репродуктор.
   Не вставая, протянул руку за графином. Глотнул прямо из горлышка. Вода была теплой, чуть солоноватой.
   Ну что? Устроился? Ехал, волновался... Как мальчишка, радовался встрече с Курой. Стихи вспомнились. И на тебе! Как бы посмеялся сейчас Балахан. Нет, не должен он смеяться. Никто не должен. Нельзя раскисать. Надо бороться. Никто не принесет ему удачу, как шербет на серебряном подносе. Надо бороться за счастье.
   Вскочил, вытащил из чемоданчика бумагу, сел к столу писать заявление. Слова рвались на страницу обидные, злые. Нет, так нельзя. Надо спокойней. Снова начал. Но пыл остывал, уступая тупой усталости. Не привык писать жалобы. Бросил ручку, снова растянулся на диване. В ушах все звучал раздраженный голос Амир-заде: "Уходите отсюда!" А куда? Куда идти - не скажете, товарищ начальник?..
   Мог ли он думать, что так встретят его на родине? Одни очень недвусмысленно дали понять, что поздновато ему начинать... Другой просто выставил за дверь.
   В общем, "Беррегите нерррвы!", как говорит попугай Балахана.
   Так мне и надо! Умные люди говорили: "Оставайся в Маркове". Куда там... Спешил в родные края, дурень. Думал, меня здесь ждут с нетерпеньем.
   Васиф вспомнил поселок Марково, где работал коллектором. Прочные бревенчатые срубы на берегу Лены. Говорят, что поселение это основал триста с лишним лет назад уральский землепроходец Кирюшка Марков. Так, видимо, это и было, - недаром почти все местные жители носят фамилию Марков. Васиф внимательно приглядывался к ним. Ему нравились их прямота и цельность, нравилось, с какой гордостью говорят они о родном крае. В первые же дни Васифу поспешили рассказать, что здесь бывал Чернышевский. И Гончаров после путешествия на фрегате "Паллада" также заезжал сюда. Однажды как-то Васиф забрел в поселковый клуб. Там старый коммунист, тоже, кстати, Марков, Василий Матвеевич, рассказывал о прошлом, об империалистической войне, о том, как после демобилизации он жил в Баку, работал на промыслах.
   После выступления Васиф подошел к старику, они разговорились.
   - Как звали твоего отца? - спросил Василий Матвеевич.
   - Аббас Алиджан.
   - Наверно, встречал, а по имени не помню. Ты извини.
   - У него усы были большие. Его все так и звали - Усатый ага.
   - А-а, вот оно что! Так бы и сказал. Усатого я хорошо помню. Как же, как же. Так ты его сын?
   Васиф рассказал старику о своих злоключениях.
   - Какая специальность у тебя? - спросил тот.
   - Геолог.
   - А у нас работаешь кем?
   - Коллектором. Диплома со мной нет. Понимаете...
   - Понимаю, понимаю. Пойдем-ка, голубчик, ко мне. Посидим, поговорим, может, и придумаем что-нибудь.
   Васиф стал было отнекиваться, но старик и слушать не хотел, затащил к себе, угостил знаменитыми сибирскими пельменями, бражкой. Василий Матвеевич внимательно слушал, время от времени покрякивая и сочувственно качая головой.
   Хлопнула дверь, и вместе с клубами пара в комнату ввалился Андрей Васильевич Марков - главный геолог промысла. Он несколько удивился гостю, но не подал виду, поздоровался, сел к столу. Старик косо посмотрел на сына.
   - Ты почему это человеку работу по специальности не даешь? Опытный геолог, а работает тут коллектором.
   Андрей положил себе пельменей.
   - Но у товарища нет диплома...
   - А я бы всем бакинцам от рождения давал диплом, - они прирожденные нефтяники.
   - Хорошо, хорошо, отец, в ближайшее время разберемся.
   - Да уж разберись, будь добр, - старик нахмурил густые брови, - не забывай, Андрюшка, не из господ ты, из рабочих в начальники вышел. А у рабочего человека во всех краях вроде бы родня есть. Отец его, друг мой, в Баку был, за рабочее дело стоял. Так что не чужой Васиф нам.
   Через несколько дней, когда Васиф уже работал геологом, старик Марков пригласил его поселиться у них в доме.
   - Я человек прямой, финтить не люблю. Общежитие - это, конечно, хорошее дело. Но между общежитием и семейным домом пока что разница большая.
   - Но ведь я стесню вас! Неудобно...
   - Ничего. Если стеснять начнешь, выгоню.
   - Ну, хоть скажите, сколько платить вам?
   Василий Матвеевич прищурился:
   - Сколько платить, говоришь? А сколько бы ты с меня брал, если бы я в Баку у тебя поселился? Васиф смущенно опустил голову.
   - Вот то-то и оно! - Старик хлопнул его по плечу. С этого дня в доме Марковых стало одним человеком больше.
   Василий Матвеевич, несмотря на свои семьдесят лет, сохранил все зубы, и в густых рыжих волосах его только кое-где поблескивала седина. Ходил он легко, не по-стариковски, и ни минуты не мог оставаться без дела, У себя во дворе он построил парники и в лютые сибирские морозы выращивал там огурцы, помидоры.
   Он чем-то напоминал Васифу отца: такой же беспокойный, увлекающийся, прямой до резкости. Так же, как у отца, вспыхивал суровый взгляд старика, стоило ему заговорить о чем-то своем, важном. Несмотря на большое различие в возрасте, Васиф чувствовал себя с ним непринужденно, свободно. Жена Василия Матвеевича умерла лет пять назад. Васиф спал со стариком в одной комнате.
   Андрей Марков приходил домой поздно, усталый, хмурый. Ему было не до разговоров. Частенько его вызывали и ночью на разведывательные скважины. Зато сынишка его, Сережа, очень привязался к дяде Васе, как он называл Васифа. Мать каждый вечер с трудом уводила его спать. Да и то лишь после того, как Васиф давал честное слово, что завтра будет еще рассказывать про далекую-далекую страну на берегу синего Каспийского моря, про город Баку, где нефтяных вышек столько, сколько лиственниц в тайге.
   Однажды Васиф обещал Сереже, что ко дню его рождения, двенадцатого ноября, обязательно пошлет ему из Баку подарок. Только с условием, что Сережа никому не скажет. Пусть это будет их тайной.
   Васифу нравилось у Марковых. Нравилось смотреть, как в морозный безветренный день медленно падают крупные хлопья снега. Замерзшая Лена, бесконечная тайга за ней - все это дышало покоем и силой. Васиф часто ходил в лес вместе с Василием Матвеевичем. Нужно было нарубить дров, потом на санях перетащить их к дому, потом еще пилить и колоть на мелкие поленья. Нелегкая работа! Но как приятно было смотреть на ровный штабель дров, золотистых, пахнущих смолой, лесом.
   В длинные зимние ночи, когда за окном выла вьюга, Васиф и старик Марков любили коротать вечера под неторопливый мужской разговор.
   - Ты послушай, послушай меня, - Василий Матвеевич начинал издалека. - Я вижу, приглянулись тебе наши края, понимаешь ты красоту сибирскую. Значит, сердце у тебя для здешних мест подходящее. А новую жизнь надо на новом месте начинать. Чистый ты перед людьми и перед богом. Ну чего тебе в Баку ехать? Сам же говорил, отца-матери нет уже. Может, баба у тебя там или девка, по которой сердце болит?
   Васиф качал головой:
   - Нет... Люди подумают: "Если не вернулся - значит, в самом деле виноват". Нехорошо.
   - Умный так не подумает, а дураку мало ли что может в голову взбрести, да тебе какое дело?
   "Прав был старик! - Васиф скрипнул зубами. - Ох, прав. Настоящие люди там, в Сибири, а здесь такие, как Махмудов и Амирзаде. А может, вернуться в Марково? Нельзя. Скажут - сбежал. Нет, я останусь здесь и добьюсь своего..."
   Васиф вышел в коридор, поплескался под рукомойником, потом долго ворочался на диване, пытаясь уснуть, но сон не шел. Давила духота, раздражало жужжание мух и пьяные голоса за стеной. Кто-то, явно подражая Рашиду Бейбутову, запел вдруг про глаза, что похожи на звезды.
   А глаза Пакизы на звезды не похожи. Глаза Пакизы как черные солнца. Темные, теплые, все понимающие глаза. Вот кто ему нужен сейчас - Пакиза. Сидела бы, рядом, а он бы выкладывал, что на душе... Пусть бы она молчала, пусть только слушала. А что, если написать? Может быть, ей покажется это странным, навязчивым... Все равно. Она поймет.
   Выкатилась из-за деревьев, запуталась в ветвях жаркая, как только что вынутый из тендира чурек, луна. Неутомимо трещали цикады. За стеной давно храпели, угомонившиеся соседи. А он все строчил, щуря глаза под засиженной мухами лампочкой.
   "... Пусть не покажется странным. Может, и вовсе не встретимся больше. Но что-то осталось после тех трех быстро пробежавших в дороге дней, когда рассказывал Вам свою невеселую историю. Вы просто слушали. Доброе Ваше молчание как-то согрело меня. А потом Вы заговорили очень простыми словами. Иногда сердились, спорили... Не со мной, а с обидой моей на людей. Я поверил. Поверил, что будет в жизни что-то такое большое, чего еще не было. И вот сейчас мне снова, как хромому костыль, нужны Ваши слова, голос. Просто уверенность, что Вы где-то рядом и я еще увижу Вас. Не смейтесь, пожалуйста. Не в веселый час сел я за это письмо. Похвалиться пока нечем, - с работой не получается. Как только устроюсь, напишу Вам свой адрес. И буду ждать ответа, очень ждать..."
   Запечатав конверт, Васиф оделся. Хотелось сейчас же, сию минуту отправить письмо. Он вышел, заторопился к почтовому ящику. Завтра утром оно уйдет в город. Только завтра.
   Он посмотрел на часы. Десять уже. А возвращаться в гостиницу не хотелось. Почему бы сейчас, именно сейчас не разыскать старых друзей? Правда, не так хотелось ему прийти к товарищам, не так. Хорошо бы прийти без тяжкой ноши на плечах, без сомнений, не тащить за собой тень неудач. Начнут сочувствовать, ворошить старое, чего доброго, возьмутся устраивать его дела... Нет, прав Балахан. Нелегкий у него характер, вот уже и друзей примеривает, как праздничное платье. А разве заслуживают Бахши и Акоп такого недоверия?
   Надо пойти. Надо. Но куда?
   Он вернулся в гостиницу. Достал из чемодана припасенные плитки шоколада, разыскал старика дежурного.
   - Отец, просьба к тебе. Есть у меня здесь где-то друг, Акоп Багдасаров. Давно не виделись мы. Может, случайно знаешь, где живет?
   Старик сдвинул с бровей каракулевую папаху, прищурился.
   - Багдасаров, говоришь? Чем занимается?
   - Инженер он.
   - Инженер, говоришь? - Бусины четок быстрей задвигались в пергаментных пальцах. - Знаю. Раньше он жил здесь, рядом. Теперь у него хорошая квартира. Один балкон...
   - Где, отец, где?
   - ...Один балкон на солнце смотрит, на другом всегда прохладно. Телефон дома есть у него. Иди к промтоварному магазину. Прямо напротив. Там покажут.
   - Спасибо, отец. Задержусь, наверное, у них. Ничего? Можно это?
   Старик открыл рот, удивленно поморгал глазами.
   Только на улице Васиф понял, каким нелепым показался дежурному его вопрос. Кому объяснить, что только время вытравит привычку к определенному режиму.
   Вот и промтоварный магазин. Спрашивать не пришлось. Он уверенно шел на голос Акопа, услышанный через распахнутое окно.
   - Гостя позднего примете? - крикнул Васиф с порога.
   - Входите! - вежливо отозвался Акоп.
   - Не узнал?
   - Да... Кажется, где-то видел.
   - Наверное, у бэбэ.
   Этого слова оказалось достаточно.
   - Мама! Мама! Скорей! Посмотри, кто пришел!
   Он сделал несколько шагов навстречу и остановился, не сводя глаз с сияющего лица Васифа. Вразвалочку засеменила из кухни старушка.
   - Тетя Сирануш! - не выдержал Васиф, схватил легкую, морщинистую руку, подошел к Акопу. Не было обычных объятий, поцелуев, и даже тетушка Сирануш не успела всплакнуть - так неожиданна была эта встреча.
   - Девять лет, - изумленно, словно все еще не веря своим глазам, произнес Акоп.
   - Выглядишь ты молодцом, - Васиф хлопнул друга по могучим плечам.
   - Да и ты...
   - Большие университеты прошел, Акоп. Почти как Максим Горький.
   "Поредели когда-то густые жесткие вихры Васифа, едва прикрывают просвечивающую лысину. Костистый какой-то стал, широкий в плечах. И скулы под глазами резче обозначились. И эта желтизна в лице. Да... Нелегкие, видать, были дороги".
   "Как старят Акопа морщины на лбу. У него виски словно пеплом присыпало. Когда виделись в последний раз, крепкий был. Обмяк, отяжелел немного Акоп".
   Они жадно вглядывались друг в друга, выверяя прожитое, мысленно, с горечью отмечая следы беспощадного времени.
   - Да что вы стоите? Как невеста с женихом на смотринах! Садись, садись, Васиф-джан, - засуетилась Сирануш, убирая со стола стаканы с остывшим чаем. - Я сейчас, сейчас...
   - Я не вижу Бахши-киши, - осторожно заметил Васиф. Кто знает, столько лет прошло, а Бахши и тогда был некрепок. Сколько ему сейчас, шестьдесят пять... семьдесят?
   - Вот и отец. - Акоп заспешил к двери, подставил руку поджарому, костлявому старику. Над его сухим, темным лицом смешно топорщились пучочки белоснежных волос. И только брови, густые, черные, делали его похожим на того молодцеватого, с лихо закрученными усами Бахши-киши, что смотрел с портрета.
   Васиф молча обнял старика, и тот вдруг обрадовано и как-то по-детски всхлипнул.
   - Дорогой мой... Иланвурмаз... Пришел! Эх, какую совесть надо иметь, чтобы обидеть сына Быглы-ага!
   Он посмотрел на Акопа с упреком, словно и тот был виноват в том несправедливом, что случилось с Васифом.
   Через полчаса Васиф знал уже все о семье друга. Вопреки обыкновению, как-то легко и просто разговорился с женой Акопа, Женей, чуть медлительной, светлоглазой женщиной. Она была намного моложе Акопа, и во всем ее облике, в неторопливых движениях, в том, как она лукаво и легко подтрунивала над мужем, чувствовалась нерастраченная теплота отношений, сдержанная нежность. Это не часто сохраняется между людьми, прожившими вместе несколько лет... Васиф заметил в открытую дверь спальни, как бережно взял из рук жены Акоп уснувшую дочурку и что-то сказал негромко, отчего Женя покраснела, рассмеялась и не спеша начала поправлять волосы перед зеркалом. Впервые в жизни в душе Васифа шевельнулось что-то похожее на зависть.
   - Чего ты уселся? - ворчливо обратился старый Бахши к сыну.
   - А что?
   - Мать догадливей, вон уже как вкусно пахнет из кухни. Соображать надо. Такой гость...
   - Сейчас, отец. Найду что-нибудь.
   - Не "что-нибудь", а тутовую давай!
   Старик самодовольно крутнул жиденький, прокуренный ус.
   Акоп вскочил, удивленно поморгал глазами. В этот миг он показался Васифу таким же застенчивым увальнем, каким был в школе.
   - Ну чего ты?
   - Сейчас. Что-что, а бутылка "московской" всегда найдется. Тутовую как-нибудь потом добудем. Тебе вообще никакой бы не надо, отец, с твоим здоровьем.
   - Давай тутовую!
   - Не надо ничего, дядя Бахши, - вмешался в разговор Васиф. - Я рад, что вижу вас здоровым, бодрым.
   - Ну, ну... Это само собой. До ста лет, будь спокоен, доживу. Я дело свое знаю, - старик совсем разошелся, - а вот молодежь пошла хлипкая, нерасторопная. Тутовой водки, видите ли, он найти не может. Мы, старики, запасливей.
   Он улыбнулся, встал и, расправив плечи, хитро подмигнул Васифу. Нет, годы не тронули его неиссякаемою жизнелюбия, задорного стремления подразнить "мальчишек". Да и весь он был похож на старое, высохшее дерево с узловатыми, выщербленными, но крепкими еще ветвями.
   - Я сейчас. Вы у меня сейчас посмотрите! И засеменил из комнаты.
   Акоп понятливо хмыкнул. Сирануш замахала руками в ответ на немой вопрос Васифа.
   - Такой же! Все такой же, каким был в молодости, - гордый. Удивлять людей любит. Все шутки шутит.
   - А что? Значит, душой молод, - заметил Васиф. Бахши вернулся и с гордостью поставил на стол глиняный кувшин в белесом налете паутины.
   - Вот. Двенадцать лет хранил.
   - Мама же сказала, - улыбнулась Женя. - Подумать только. Двенадцать лет!
   - Дорогой Васиф, бог свидетель, берег как зеницу ока в подвале среди инструментов. Все боялся: попадется на глаза Акопу, вмиг разделается. А чем бы тогда я встретил дорогого гостя?
   Тем временем Женя со свекровью успели заставить стол шипящей глазуньей, колбасой и маринованными баклажанами - коронным блюдом тетушки Сирануш.
   - Садитесь, садитесь. Это только закуска, дорогой, - обратилась Сирануш к Васифу. - Настоящий пир устроим завтра.
   Бахши терпеливо ждал, пока Акоп наполнит бокалы. И наконец, строго оглядев близких, сказал:
   - Я хочу рассказать интересную историю этой водки. Ты, наверное, не знаешь, Васиф. Она приготовлена из вашего тута. Было у твоего покойного отца дерево. Плодородное на редкость, урожая не соберешь. Он, бывало, смотрит, как мальчишки облепят ветви, и говорит: хоть бы ты, Бахши, что-нибудь придумал... Пропадает сколько. Ну я и набрал однажды ведер десять. А потом дома два кувшина водки сделал. Отец твой покойный не пил ведь... Но я его один раз заставил. Это когда заболел он малярией. Сколько ни лечили, не помогало. И вот взял я, налил в пузырек этой водки, пошел к больному. "Слушай, говорю, Быглы-ага, большие деньги я отдал за это редкое лекарство. Сам профессор сказал: примешь - как рукой лихорадку снимет. Только надо сразу. Раз - и все". Отец твой поморщился. "Не надо, говорит, температура уже падает". - "Что ты, Быглы-ага, - говорю. - Эта проклятая болезнь так просто не оставляет человека. И потом, я столько заплатил! Обижусь". Он поверил. Одним глотком ахнул. И слезы из глаз. А сам мне кулаком машет. Тут хмель его окрутил. Протрезвел, смотрю, не разговаривает со мной. Потом помирились. Но сколько я ни просил, он больше не стал пить. И однажды я разозлился, пристал к нему: "А на свадьбе сына ты что, тоже молоком будешь тосты запивать?" Он подумал и говорит: "Вот этой твоей тутовкой, от которой глаза на лоб лезут... Только, при условии, что ты будешь тамада". Вот поэтому я так хранил эту бутыль. Кувшин цел, а отца твоего нет среди нас... Бахши прослезился, поднял бокал.
   - Слава богу, зато ты здесь, Васиф. Сердце мое ныло все эти годы. А сейчас будто занозу вынули. Недаром, значит, берег я эту бутыль.
   Они чокнулись.
   - Спасибо, дядя Бахши. Двенадцать лет - целая жизнь. Я не знал тогда, почем фунт лиха. А сейчас... Спасибо вам.
   Бахши не стал возражать, когда Васиф в третий раз наполнил его бокал. Но Акоп строго посмотрел на отца.
   - Хорошо, хорошо. Нечего на меня коситься. Сам знаю, что делаю. А за сердце ты не бойся. Когда человеку весело, болезнь даже из сердца уходит. В такое время оно не остановится, будь спокоен. Стучит, как станок-качалка. Такой день! Единственный сын друга нашелся. Сын Быглы-ага! Эх, что вы, мальчишки, понимаете? Быглы-ага... За ним рабочие в огонь и в воду шли. Он был настоящим человеком. Два лица не имел. И врагам и друзьям прямо в глаза смотрел. Во время армяно-мусульманской резни мы уцелели только благодаря дружбе с ним. В своем доме прятал он меня, очень рисковал. Если бы не он, давно мне в земле гнить. Братьями нас называли. А он мне роднее брата был. Все вы обязаны ему своей жизнью. И я, и ты, Акоп, и дети твои, и Женя.
   - Отец, а Женя при чем тут? - рассмеялся Акоп.
   - Молчи. Не смей шутить над этим! - гневно накинулся на сына Бахши. Ты лучше скажи: почему до сих пор не искал, не нашел Васифа?
   Акоп чуть покраснел, сжал кулаки под подбородком.
   - Что? Молчишь?
   - Это было невозможно, отец.
   Из-под густых бровей старика трезво и зло сверкали прищуренные глаза.
   - Невозможно, говоришь? Скажи честно - струсил.
   В последнее время старик стал резковат, как-то беспощадно прям в оценках. Вспыхивая, он быстро остывал и виновато заискивал перед обиженными. Переглянувшись с женой, Акоп поторопился заговорить с другом. Незаметно отставив в сторону пустой бокал отца, он поднялся, снял со стены фотографию в рамке.
   - Слушай, Васиф, мне иногда кажется, суеверным я стал. Помнишь? Это мы в пионерском лагере снимались. Я потом увеличил сам. Вот, веришь, только недавно смотрел на карточку, вспоминал друзей, Жене рассказывал. Пятеро не вернулись с войны. И ты пропал где-то. А сегодня ты "воскрес". Ну, не чудо, скажи? Почему именно вчера мы здесь, вот за этим столом, вспоминали тебя?