Страница:
Так что к отрицательным ощущениям человек может стремиться и сознательно.
Не всегда? Не каждый?
МАЗОХИЗМ И САДИЗМ. Почему влюбленная женщина иногда говорит: «Милый, сделай мне больно»? Черт возьми: ей доставляет наслаждение ощущение боли. Это как же так?
Ну, конечно, не такой боли, чтоб руку вывихнуть из плеча. Но вполне острой, ощутимой – синяки могут остаться. «Тебе больно? – Еще…»
Давно известно, что противоположности близки и вообще могут сходиться. Так парфюмеры знают, что тончайшее благовоние находится на грани зловония, в удержании на этой грани и состоит искусство парфюмера. Так же и в наслаждении любовью, давно и многими отмечено, боль и наслаждение очень близки, иногда просто перемешиваются, неразличимы. И стоны, и крики, и рычание. Совсем немаленький процент женщин в любовном экстазе дерут ногтями спину своих возлюбленных. Если им запретить это делать – острота ощущений снижается, уменьшается удовлетворение.
Они садистки? Гм. Ну уж. Вряд ли. Наука и общество так не считают. В остальном – совершенно нормальные женщины.
Садизм и мазохизм считаются патологией. Ну, наверное, если влюбленный для получения удовлетворения требует отхлестать его кнутом – это действительно патология. Есть грань, и есть переход через нее. Но:
Никакие психические отклонения не берутся из ничего и ниоткуда. Какое-то зерно в психике всегда есть, дело лишь в том, насколько здоровый росток оно дает, до каких пределов развивается.
Почему дети так часто мучают животных? И не потому, что они их не любят, напротив, могут трогательно и искренне заботиться о кошках, щенках, цыплятах. Но иногда, когда никто не видит (потому что им говорили, что это нехорошо), начинают душить собственного любимого котенка, пришибают камнем цыпленка – и, подавляя тошноту, замагнетизированно смотрят на его конвульсии и выдавленные внутренности. Об отрывании лап и крыльев насекомым и говорить уже не приходится.
Детей обвинять в порочности нельзя. Дети – они дети и есть, они делают то, что в них заложено от природы, что в их естестве. Припомните собственное детство – почти у каждого был такой опыт садизма. Противно, страшно, тошнило! – а делали.
В больницы, в операционные детей как зрителей не допускают. Но те, кто в детстве пережил войну рядом с госпиталем, помнят, как сквозь щели в палатках и заборах смотрели на ампутации, на кровавые операции – подавляя ужас и тошноту, с замиранием духа: смотрели! Зачем?..
А когда холостят кабана или жеребца? Жутковато детям, противно, а смотрят. Если взрослому в этом дела нет, и смотреть ему, скажем, неприятно, он может отвернуться – хотя чаще тоже смотрит. Ребенок не отвернется никогда.
Ощущения, испытываемые им при этом, как правило категорически неприятны. Но почему-то он желает их получать.
Да голливудский кинематограф это давным-давно знает и поставил на поток: чирк по горлу, хрясь голову долой, эть руку обрубить – кадык у зрителя прыгает, ан фильм кассу делает.
А гладиаторские бои? Азарт, спорт? Пожалуйста – без спорта и азарта: публичные казни. Зрителей на площадях было – не протолкнуться, и все добронравные граждане. Что, это было давно, а сейчас люди стали лучше и гуманнее? О да, стоит только припомнить кровавую историю нашего столетия. То-то ТВ столько трупов показывает. Репортеры некрофилы, что ли?
Вот вам и патология. Это после определенной границы – патология, а в каких-то пределах – да у каждого обнаружится. Хороший массаж – какое блаженство! а ведь и больно временами и местами, и эта боль – острое удовольствие. А в раскаленной парилке да в два веничка тебя отходят – аж кряхтишь, еле терпишь, больно ведь! но до чего здорово, приятно.
Слушайте, а ведь крепкая парилка и жесткий массаж – это, так сказать, слабая разновидность мазохизма. Вы знаете, ведь хлестать себя плетью или раскаленным веником, особенно колючим, можжевеловым – практически одно и то же ощущение.
Так-с… Получается, что ощущение боли тоже может нравиться, и нравится. Это – положительное ощущение?! Гм. Да как бы выходит одновременно и отрицательное, и положительное. Такая штука. А вот как раз оно на грани положительного и отрицательного.
Дорогие мои. «Сладкая боль»… есть такое выражение. Это выходит, что нервная система человека приветствует и отрицательные ощущения, вот что это выходит. В этой отрицательности есть своя притягательность, ага?
А ведь это самый первичный, самый глубинный уровень нашей сущности – уровень мозга, нервной системы, ощущений.
Значит: человеку желанны не только те ощущения, которые принято называть положительными, но и те, которые принято считать отрицательными.
ЛЮБОПЫТСТВО. Насчет детского садомазохизма могут возразить, что это просто естественное детское любопытство, любознательность. Ребенок познает мир и себя, определяет границы своих ощущений, возможностей; ну, вроде как пока не обожжется – не поймет, что огонь трогать не надо.
Или пресловутое женское любопытство, сказка о Синей Бороде, и ни при чем тут никакая тяга к отрицательным ощущениям.
Возражение первое. Любопытством называется безусловная тяга к познанию лично не известного. Объяснения и предостережения помогают мало. Человека все равно тянет испытать самому. Он приобретает опыт, значительная часть которого – отрицательный опыт. Без отрицательного опыта тоже прожить невозможно. То есть потребность хоть единожды испытать соответствующие отрицательные ощущения в человеке безусловна. Это знают все сколько-то разумные родители и педагоги, не говоря о психологах.
Возражение второе. Если садомазохистский опыт отвращает ребенка от подобных экзерсисов, то откуда берется садизм взрослых людей? А в периоды войн и смут жестокость «цивилизованных, гуманных» людей достигает потрясающей степени. Просто у ребенка в нормальных условиях это задавливается наслоениями воспитания, морали, цивилизации – а в определенных условиях мощно вылезает наружу. А кончилась война – и дальше палач на пианино играет и тюльпаны разводит. Нормальный человек, кто б мог подумать, ах.
Возражение третье. Спиртное и наркотики с первого раза практически никому не нравятся. Пробуют обычно из любопытства. Со временем отрицательные ощущения сменяются положительными.
Так что любопытство – врожденное свойство познавать больше, а без этого не узнаешь, к чему стремиться, а чего избегать. Оно и заставляет познавать, ощущать и то, что тебе вроде и ненужно, и неприятно. Любопытство работает на познание отрицательных ощущений также, что пока нам только и требуется учесть.
СТРАДАНИЕ И СО-СТРАДАНИЕ. Кто не знает насчет сладости слез. По-простому: слезы, плач – это реакция на горе, проявление сильных отрицательных эмоций. А почему тогда можно плакать от радости, счастья, умиления? Если сходная реакция – может, и ощущения сходные?
Почему наибольшую зрительскую аудиторию в мире собирают душещипательные индийские мелодрамы? В этих фильмах обязательно есть страдания и слезы. И простодушные зрители сопереживают, плачут.
Комедия – тут понятно: радость, смех – чувства желанные, хорошие, положительные, люди хохочут, получают удовольствие, такое кино всем нравится.
В мелодраме – горе. Вызывает слезы. Выходят сморкаясь, утирая покрасневшие глаза. Зачем шли?! Им своего горя мало? Приятно плакать над чьими-то страданиями? Может, «приятно» – не совсем то слово, но – тянет, хочется, нужно зачем-то. Вы слышите: их тянет со-страдать киноперсонажам. Они знают, что все это придумано, условно, существует только на экране – а все равно со-страдают и плачут. И так – из века в век.
Зачем человек отдает свои деньги и тратит свое время, чтоб два часа поплакать в кинозале? Значит, есть у него такая потребность, да?
О сути и притягательности трагедии основательно рассуждал еще Аристотель. Он пришел к выводу, что при виде страданий в театре зритель испытывает «катарсис» – высокое и благородное чувство душевного очищения, стойкости, делается лучше, мужественнее, достойнее, укрепляется в истинных ценностях жизни. И вот стремясь душой к этому благу, человек и стремится к со-страданию героям трагедии.
Ну, почему человек стремится к страданию и состраданию – и должен к нему стремиться! для своего блага! – было создано много теорий. Особенно преуспело христианство. Страдание и плодотворно с точки зрения душевной, становишься лучше, добрее, понимаешь горе других. И для ума полезно, задумываться над жизнью заставляет, глубже в проблемы бытия вникать. И грехи им искупаются, и Богу оно угодно. Это – вопросы отдельных дискуссий, и была их уже тьма. Мы сейчас говорим о другом: цель, объяснение, оправдание, применения страданиям можно придумать самые разные, важнее другое – человек х о ч е т страдать! Пусть зная, что дома у него все в порядке, в реальной жизни все хорошо – но в кино, за книгой, он хочет глядя, читая, б е з о п а с н о пострадать.
Что это значит? Что он не хочет реальных событий в своей жизни, которые могут доставить ему страдание. Но в о о б щ е испытать страдание как эмоцию, без всяких вредных для себя последствий, он хочет!
Это очень, очень важно знать и понять.
Получается. Кино, театр, литература, музыка, вообще искусство – то есть искусственно изображаемая жизнь – удовлетворяют некую имеющуюся у человека потребность в страдании.
А если есть у человека глубинная, органическая потребность, то мозг, где все потребности гнездятся, придумает, как ее удовлетворить. Есть «искусственный» путь – хорошо. Здесь искусство работает как предохранительный клапан: и пострадал, и в жизни все в порядке. Ну, а если лишить человека кино, литературы, искусства? А? Потребность-то никуда не денется. Нервной системе-то все равно пострадать нужно.
ПРИДУМЫВАНИЕ ПОВОДОВ. И человек начинает придумывать себе поводы для страдания. Сплошь и рядом и на каждом шагу. Окружающие только диву даются, хотя сами точно такие же.
Особенно юность в этом преуспевает: или штаны немодные, или родители плохие, или в компанию не принимают: ну всегда юным в жизни что-то не так, и это доставляет страдание. Если большинство полагает традиционно, что юность – пора исключительно безоблачного счастья, то не от большого ума и хорошей памяти так считают. Юность – веселее, активнее, жизнерадостнее, быстрее переходит от одного состояния к другому, но страданий в ней – мильон. Она хочет – больше, быстрее, острее старости, вот и обломов, и терзаний, и недовольства больше выходит. Молниеносные влюбленности, мимолетные обиды, неожиданные увлечения, – и все чревато возможным страданием и есть повод для него.
Заметьте: образ мудреца человечество всегда рисовало себе в сединах, невозмутим, страсти и желания в нем утишены возрастом, опыт наложил на мировоззрение скептическую печать. Юноша – порывист, резок, наивен, романтичен, чуть что – переживает страшно, плачет от несправедливости жизни и восклицает в отчаяньи: как же так! А мудрец, толстый Карлсон, утешает: это все пустяки, дело житейское, мне бы твою молодость. А юноша вопит: какие же пустяки, это ужасно, я сейчас повешусь! Вешается редко. Но страдает. Когда забывает, что страдает, счастлив и наслаждается жизнью.
Дети, юноши, взрослые, старики – имеют разные поводы к страданию. И каждой возрастной группе поводы других представляются малоосновательными. Ребенку – игрушка и прогулка, юноше – штаны и поцелуй, взрослому – должность и награда, старику – уважение и покой. Объективно все это чушь, условные мелочи могут человека печалить, но каждый очень дорожит своим и пожимает плечами над чужим.
Чеховский чиновник чихнул на лысину генералу и умер от ужаса. Хиппи на эту лысину еще бы и помочился. Он от другого страдает: смысла в жизни не видит. А генерал страдает, что его орденом к празднику обошли. А работяга, который штампует эти ордена на прессе ящиками, страдает, что его сын ушел в хиппи.
Меланхолик в депрессии заплачет от любой мелочи, как Пьер Ришар в фильме, где ему подали не тот кофе. Патология? А что это такое? Это деталь картины под увеличительным стеклом: что-то из нормального размера разрослось до непропорционально большого и бросается в глаза, искажает гармонию. Классических темпераментов в чистом виде не существует, в каждом человеке есть все, разница только в пропорциях. Элементы меланхолии, штрихи депрессии есть в каждом. «Тот, кто постоянно ясен, тот, по-моему, просто глуп».
Благополучный ребенок в благополучной семье тоже иногда капризничает. Педагоги говорят: это он выясняет границы своей власти в семье, самоутверждается. Пусть, но факт в том, что ребенок безо всяких видимых причин вдруг находит повод к слезам, горю.
«Ах, боже мой, какой я несчастный, я никогда не видел, как человек падает с шестого этажа», – пожаловался Гаврош.
Самая отчетливая форма сознательного стремления к страданию – «косметическая ложь» (термин психологов): взрослый разумный человек приукрашивает свою биографию, чтоб лучше и значительнее выглядеть, обычное дело. И девушки часто придумывают в прошлом возлюбленного с трагической судьбой, слагают душераздирающую легенду о своей любви – и сами плачут, рассказывая ее подругам и знакомым! Какие мотивы ни выдвигай – тщеславие, неудовлетворенность – фактом остается желание пострадать. Искренне плачут, аж сами верят!
Пусть каждый повспоминает свою жизнь повнимательнее. Сколько он дергался, нервничал, переживал, страдал! Много лет прошло – и удивляешься, даже понять не можешь: из-за чего?! Ведь все было неплохо, терпимо, в пределах нормы – и из-за неважных, в сущности, мелочей и обстоятельств. Боже мой, чего я, дурак, с ума-то сходил, портил жизнь себе и близким. Хорошо еще от многих непоправимых глупостей удержался: не убил, не разругался насмерть, не застрелился. Ну обманули, ну обидели, ну что-то было не так, как мне в тот миг хотелось, но ведь все это в сущности так неважно!
И что, осознав это, ты перестанешь дергаться и будешь жить дальше спокойно и мудро? Черта с два. Вспомнишь о прошлом или представишь наперед какие-то раздражающие вещи – и кажется, что можешь переносить все спокойно. А случится сейчас – точно так же дергаешься и страдаешь. А вот нервы такие. Темперамент такой.
В любом случае переживать и нервничать – вредно, ненужно, это портит тебе жизнь и мешает достичь цели. Ты это отлично знаешь. И продолжаешь дергаться.
Разум понимает, что большинство поводов к дерганью, к страданиям – именно неважные поводы. Не причины. Сам же себя накручиваешь обычно.
Причина в другом. Есть способность к страданию. А способности без потребности не бывает. Вот иногда нервной системе пострадать требуется. Способность предполагает возможность своего применения. А если человек что-то может применить – он это применит, будьте спокойны.
Внешне потребность по отношению к способности первична. Через потребность о наличии способности и узнаем.
ИСКУШЕНИЯ. Каждому известно то, что называется искушениями. Сейчас мы имеем в виду такие искушения, когда вдруг что-то подталкивает тебя как бы и не хотеть, но вот задумываться, как бы и не собираться сделать, но вот представляешь себе будто делаешь – что-то неправильное, неприличное, нехорошее, ужасное, чего делать не надо, нельзя, невозможно, противоестественно вроде.
Самый невинный пример – академик Ландау признавался, что при виде вращающегося вентилятора ему всегда хочется бросить в лопасти сырое яйцо, и посмотреть, что будет. А не бросал…
Обычное искушение – шагнуть вниз с высоты. Известно: высота манит полететь вниз. С балкона, с горы. Знакомо каждому. Страшно, жутко – а манит, и представляешь себе, как это просто сейчас сделать.
Почему, зачем? Ведь это смерть, а умирать он сейчас, стоя на балконе, отнюдь не хочет. (Есть точка зрения, что смерть вообще манит. Это отдельный разговор.) А вот сделать такое – подмывает, и холодок внутри от того, как легко и просто это сейчас сделать.
И приходит эта мысль и этот холодок сами по себе.
Когда подпивший дядюшка Хо Ши Мин прилюдно запустил руки в декольте Валентине Серовой и схватил ее за большие сиськи – он не удержался от искушения приятного и естественного. Скандал замяли. Когда довлатовский брат пописал из окна на директора школы – это было искушение хулиганское, его исключили. А когда один мой приятель изнасиловал одноклассницу, а другой воткнул красивый блестящий нож в живот случайному прохожему – они уже последовали искушениям крутым, п р е с т у п и л и. Оба мне потом признавались, что не собирались этого делать, не хотели даже – а вот подмывало что-то внутри: ведь это так просто взять и сделать, не может быть, неужели.
И более того, более того! Почему каждый иногда растравляет себя картинами горя и смерти любимых людей? И – вечная проблема психоаналитиков – любой человек, пусть очень редко, пусть запрещает себе даже думать об этом – иногда, ужасаясь противоестественной кощунственности своих мыслей – не мыслей даже, а картин в мозгу – представляет, как он убивает своих родных. На какой-то миг кухонный нож в его руке повергает его в кошмар: как просто воткнуть его в сидящего рядом человека. Как просто обрубить ему пальцы. Как просто отрезать голову; а потом еще можно поставить ее на тарелку и смотреть. Как просто приподнять и выкинуть в окно, с верхнего этажа.
Слушайте, он жизнь отдаст за этого родного человека, всем ему пожертвует, своим телом от опасности прикроет – откуда эти ужасные проблески кровавого бреда? (Ни классический фрейдизм, ни современный психоанализ никак не отменяют того, что в человеке это наличествует.)
Не говоря уже об искушении самоубийства: как просто приставить пистолет к виску или сунуть голову в петлю. Хотя на самом деле умирать не собираешься и будешь цепляться за жизнь до последнего.
Какие теории не строй, как структуру подсознания и его мотивации не объясняй, факт остается: а вот возникают в человеке такие ощущения, отнюдь не приятные.
ИНСТИНКТ И ЧУВСТВА. Мы говорили, что на самом первом, самом глубинном, самом основополагающем уровне жизнь для человека – это комплекс ощущений, который испытывает его нервная система, его мозг.
А что в человеке уж самое-самое основное, базовое, бесспорное? Инстинкт жизни. Жить! Основы более общей и необходимой уже нет. Это – прежде всего.
Рациональная, механистическая, позитивистская философии трактуют жизнь как систему, где все целесообразно и взаимообусловлено. Земля для травы, трава для коровы, корова для человека, человек для прогресса. Элементарно, Ватсон. Любовь как инстинкт продолжения рода, творчество как его сублимация.
Инстинкт являет себя субъекту через ощущения. Удовлетворение ощущений необходимо особи для жизни и продолжения рода.
У животных все просто, все их действия – непосредственная реакция на ощущения, и это необходимо для жизни и рода. А вот человек с его рефлектирующим разумом – урод в дружной и здоровой семье животных, он создал культуру и цивилизацию, изощрил способы удовлетворения ощущений, извратил, и уже делает часто не то, что нужно просто для жизни. И его завихрения объясняются психологами, врачами, социологами, философами.
Тогда объясните, почему селезни грешат гомосексуализмом, а ваш песик упорно норовит совокупиться с диванным валиком или хозяйской ногой. Они что, так ослеплены страстью, что уже не отличают утку от селезня, а суку от мебели? Да нет, при возможности выбора предпочитают нормальных партнеров.
С точки зрения природной целесообразности их действия бессмысленны. Сознают они свою ответственность за продолжение рода? Нет, они хотят удовлетворить свое ощущение.
Это ж батюшки мои, даже зверьки и птички, если их важнейшая инстинктивная потребность по какой-то причине расходится с удовлетворением ощущения, следуют именно своему ощущению. А чем им еще руководствоваться? Рекомендациями Общества охраны животных? Вот обезьяна – животное высокоразвитое, поэтому она занимается онанизмом, а селезню это затруднительно.
Вот вам инстинкты, вот вам целесообразность, вот вам кошка с валерьянкой и крыса с педалькой. Мозг испытывает ощущения и требует удовлетворения желаний, а каким путем – это уже дело второе.
У мошкары инстинкты вовсе просты, а летит она на огонь и сгорает… Ощущение света и тепла заставляет лететь.
Так что ощущения, через которые являет себя сам инстинкт жизни, могут вести к диаметрально противоречащему тому, чего хотел в реальной жизни добиться для особи ее инстинкт жизни.
Инстинкт жизни – – ощущения – – благо, жизнь.
Инстинкт жизни – – ощущения – – не-благо, смерть.
Но для особи, индивидуума, личности жизнь – это всегда данный момент, а данный момент – это ощущения, среднее звено цепи, а не результат.
САМОУБИЙСТВО. Это уже предел противоречия инстинкту жизни. И ведь в петле пляшет, под водой содрогается: организм жить хочет! Какой здесь рациональный мотив?
Если это эфтаназия, легкая смерть как избавление от мук и последующей смерти тяжелой – тогда хоть понятно. А если здоровый мужик, миллионер разорился – и шлепнулся? Да у него есть больше, чем у любого латиноса из фавелы, который – рому хлопнул, бабу в куст кувырнул, музыку услышал – и побежал самбу танцевать, зубы скалит.
Самоубийство н е р а ц и о н а л ь н о.
Отрицательные ощущения достигают такой силы и «массы», что базирующийся на них разум принимает решение: надо кончать. Если нельзя избавиться от отрицательных ощущений, иным способом – ну, тогда надо кончать вообще.
Но поводы к тому – условны! Несчастная любовь, крушение цели жизни, несчастные обстоятельства, – но жить-то можно. Ан уже неохота.
Это ж какой силы должны быть ощущения, чтоб преодолеть сам инстинкт жизни. И главное: кто тебе велел такое ощущать?.. А?..
Ну, если в армию взяли или в тюрьму залетел, и там замучили – еще понятно. А если – сам, на свободе, при всех возможностях?
Наука суицидология полагает самоубийство невропатологией и лечит спасенных, глуша их нервную систему ударными дозами успокоителей. Однако любой нормальный человек задумывался о самоубийстве.
ПОЛНОТА ЖИЗНИ. Кого возлюбят боги, тому они даруют много счастья и много страдания. Люди и это всегда знали…
Что такое жизнь-то наша? Смотреть, познавать, делать, переживать… И сам инстинкт жизни повелевает, обеспечивает, проявляет, делает безусловным, необходимым, как угодно называйте, такое положение вещей в жизни человека, чтоб он за жизнь как можно больше наощущал. С точки зрения мозга это и есть жизнь. А жизнь – та данность, которую мозг неуклонно приводит в действие.
И если человек может, способен ощущать счастье – то он должен его ощущать, и все тут. Такова данность. Так он устроен. Так создан мир, и если он может ощущать страдание – будет ощущать! Я сказал. Никуда не денется. Природу не обманешь.
И чем больше он будет ощущать того и другого – тем полнее будет его жизнь. В предельной степени реализовать все заложенные в тебе возможности. Жажда жизни. А прежде всего это – возможности мозга к ощущениям. Возможности нервной системы к напряжениям. Как можно сильнее, разнообразнее, больше перечувствовать.
Э, стоп, скажет флегматик. Тогда все люди должны броситься жить так, чтоб все их нервы были на пределе. Была бы не жизнь, а сплошная шекспировская драма бушующих страстей, где в результате трехчасового действия – гора трупов и конец всему. Почему же подавляющее большинство нормальных людей все-таки обычно живет довольно тихо и мирно и доживает до почтенных лет?
Первое. Потребности в ощущениях и пределы напряжений индивидуальны. Где авантюрист наслаждается риском – мирный обыватель умрет от стресса. А где трудолюбивый крестьянин в ладу с жизнью возделывает свою ниву и живет до девяноста лет – буйный конкистадор зачахнет от тоски, или пойдет в конокрады. Даже боксеров классифицируют по весовым категориям – вот и в жизни так же: каждый стремится к таким напряжениям, которые потребны именно его нервной системе.
Второе. Опять же давно известно, что от слишком большого горя, как и от слишком сильного счастья, можно умереть. Хотя и редко, но возможно. Самоцель же жизни состоит в том, чтобы прожить – то есть наощущать – как можно больше в общем, в конечной сумме. Поэтому человек обычно инстинктивно избегает непереносимых для его нервов напряжений, чересчур сильных ощущений, которые могут разрушить организм и прекратить дальнейшую жизнь – тем самым в общем ее уменьшив. Он предпочтет жить дальше, и ощущать дальше, и в результате наощущает больше.
Для наглядности построим простенький график, где на продольной оси время жизни, а на вертикальной – сила ощущений. Схематично это – «график жизни». Чем больше общая сумма величин, тем больше и была жизнь – полнее, богаче, реализованней.
На самом деле график этот не плоский. Есть граничная линия, где противоположности сходятся: ощущения положительные и отрицательные, достигая предельной и запредельной силы, иногда соседствуют, смешиваются и даже переходят друг в друга: боль и наслаждение, горе и счастье.
Вот эта линия на цилиндре и должна быть как можно длинней. Вот и вся петрушка. Жизнь, заложенная в человеке как данность, проявляет себя.
Не всегда? Не каждый?
МАЗОХИЗМ И САДИЗМ. Почему влюбленная женщина иногда говорит: «Милый, сделай мне больно»? Черт возьми: ей доставляет наслаждение ощущение боли. Это как же так?
Ну, конечно, не такой боли, чтоб руку вывихнуть из плеча. Но вполне острой, ощутимой – синяки могут остаться. «Тебе больно? – Еще…»
Давно известно, что противоположности близки и вообще могут сходиться. Так парфюмеры знают, что тончайшее благовоние находится на грани зловония, в удержании на этой грани и состоит искусство парфюмера. Так же и в наслаждении любовью, давно и многими отмечено, боль и наслаждение очень близки, иногда просто перемешиваются, неразличимы. И стоны, и крики, и рычание. Совсем немаленький процент женщин в любовном экстазе дерут ногтями спину своих возлюбленных. Если им запретить это делать – острота ощущений снижается, уменьшается удовлетворение.
Они садистки? Гм. Ну уж. Вряд ли. Наука и общество так не считают. В остальном – совершенно нормальные женщины.
Садизм и мазохизм считаются патологией. Ну, наверное, если влюбленный для получения удовлетворения требует отхлестать его кнутом – это действительно патология. Есть грань, и есть переход через нее. Но:
Никакие психические отклонения не берутся из ничего и ниоткуда. Какое-то зерно в психике всегда есть, дело лишь в том, насколько здоровый росток оно дает, до каких пределов развивается.
Почему дети так часто мучают животных? И не потому, что они их не любят, напротив, могут трогательно и искренне заботиться о кошках, щенках, цыплятах. Но иногда, когда никто не видит (потому что им говорили, что это нехорошо), начинают душить собственного любимого котенка, пришибают камнем цыпленка – и, подавляя тошноту, замагнетизированно смотрят на его конвульсии и выдавленные внутренности. Об отрывании лап и крыльев насекомым и говорить уже не приходится.
Детей обвинять в порочности нельзя. Дети – они дети и есть, они делают то, что в них заложено от природы, что в их естестве. Припомните собственное детство – почти у каждого был такой опыт садизма. Противно, страшно, тошнило! – а делали.
В больницы, в операционные детей как зрителей не допускают. Но те, кто в детстве пережил войну рядом с госпиталем, помнят, как сквозь щели в палатках и заборах смотрели на ампутации, на кровавые операции – подавляя ужас и тошноту, с замиранием духа: смотрели! Зачем?..
А когда холостят кабана или жеребца? Жутковато детям, противно, а смотрят. Если взрослому в этом дела нет, и смотреть ему, скажем, неприятно, он может отвернуться – хотя чаще тоже смотрит. Ребенок не отвернется никогда.
Ощущения, испытываемые им при этом, как правило категорически неприятны. Но почему-то он желает их получать.
Да голливудский кинематограф это давным-давно знает и поставил на поток: чирк по горлу, хрясь голову долой, эть руку обрубить – кадык у зрителя прыгает, ан фильм кассу делает.
А гладиаторские бои? Азарт, спорт? Пожалуйста – без спорта и азарта: публичные казни. Зрителей на площадях было – не протолкнуться, и все добронравные граждане. Что, это было давно, а сейчас люди стали лучше и гуманнее? О да, стоит только припомнить кровавую историю нашего столетия. То-то ТВ столько трупов показывает. Репортеры некрофилы, что ли?
Вот вам и патология. Это после определенной границы – патология, а в каких-то пределах – да у каждого обнаружится. Хороший массаж – какое блаженство! а ведь и больно временами и местами, и эта боль – острое удовольствие. А в раскаленной парилке да в два веничка тебя отходят – аж кряхтишь, еле терпишь, больно ведь! но до чего здорово, приятно.
Слушайте, а ведь крепкая парилка и жесткий массаж – это, так сказать, слабая разновидность мазохизма. Вы знаете, ведь хлестать себя плетью или раскаленным веником, особенно колючим, можжевеловым – практически одно и то же ощущение.
Так-с… Получается, что ощущение боли тоже может нравиться, и нравится. Это – положительное ощущение?! Гм. Да как бы выходит одновременно и отрицательное, и положительное. Такая штука. А вот как раз оно на грани положительного и отрицательного.
Дорогие мои. «Сладкая боль»… есть такое выражение. Это выходит, что нервная система человека приветствует и отрицательные ощущения, вот что это выходит. В этой отрицательности есть своя притягательность, ага?
А ведь это самый первичный, самый глубинный уровень нашей сущности – уровень мозга, нервной системы, ощущений.
Значит: человеку желанны не только те ощущения, которые принято называть положительными, но и те, которые принято считать отрицательными.
ЛЮБОПЫТСТВО. Насчет детского садомазохизма могут возразить, что это просто естественное детское любопытство, любознательность. Ребенок познает мир и себя, определяет границы своих ощущений, возможностей; ну, вроде как пока не обожжется – не поймет, что огонь трогать не надо.
Или пресловутое женское любопытство, сказка о Синей Бороде, и ни при чем тут никакая тяга к отрицательным ощущениям.
Возражение первое. Любопытством называется безусловная тяга к познанию лично не известного. Объяснения и предостережения помогают мало. Человека все равно тянет испытать самому. Он приобретает опыт, значительная часть которого – отрицательный опыт. Без отрицательного опыта тоже прожить невозможно. То есть потребность хоть единожды испытать соответствующие отрицательные ощущения в человеке безусловна. Это знают все сколько-то разумные родители и педагоги, не говоря о психологах.
Возражение второе. Если садомазохистский опыт отвращает ребенка от подобных экзерсисов, то откуда берется садизм взрослых людей? А в периоды войн и смут жестокость «цивилизованных, гуманных» людей достигает потрясающей степени. Просто у ребенка в нормальных условиях это задавливается наслоениями воспитания, морали, цивилизации – а в определенных условиях мощно вылезает наружу. А кончилась война – и дальше палач на пианино играет и тюльпаны разводит. Нормальный человек, кто б мог подумать, ах.
Возражение третье. Спиртное и наркотики с первого раза практически никому не нравятся. Пробуют обычно из любопытства. Со временем отрицательные ощущения сменяются положительными.
Так что любопытство – врожденное свойство познавать больше, а без этого не узнаешь, к чему стремиться, а чего избегать. Оно и заставляет познавать, ощущать и то, что тебе вроде и ненужно, и неприятно. Любопытство работает на познание отрицательных ощущений также, что пока нам только и требуется учесть.
СТРАДАНИЕ И СО-СТРАДАНИЕ. Кто не знает насчет сладости слез. По-простому: слезы, плач – это реакция на горе, проявление сильных отрицательных эмоций. А почему тогда можно плакать от радости, счастья, умиления? Если сходная реакция – может, и ощущения сходные?
Почему наибольшую зрительскую аудиторию в мире собирают душещипательные индийские мелодрамы? В этих фильмах обязательно есть страдания и слезы. И простодушные зрители сопереживают, плачут.
Комедия – тут понятно: радость, смех – чувства желанные, хорошие, положительные, люди хохочут, получают удовольствие, такое кино всем нравится.
В мелодраме – горе. Вызывает слезы. Выходят сморкаясь, утирая покрасневшие глаза. Зачем шли?! Им своего горя мало? Приятно плакать над чьими-то страданиями? Может, «приятно» – не совсем то слово, но – тянет, хочется, нужно зачем-то. Вы слышите: их тянет со-страдать киноперсонажам. Они знают, что все это придумано, условно, существует только на экране – а все равно со-страдают и плачут. И так – из века в век.
Зачем человек отдает свои деньги и тратит свое время, чтоб два часа поплакать в кинозале? Значит, есть у него такая потребность, да?
О сути и притягательности трагедии основательно рассуждал еще Аристотель. Он пришел к выводу, что при виде страданий в театре зритель испытывает «катарсис» – высокое и благородное чувство душевного очищения, стойкости, делается лучше, мужественнее, достойнее, укрепляется в истинных ценностях жизни. И вот стремясь душой к этому благу, человек и стремится к со-страданию героям трагедии.
Ну, почему человек стремится к страданию и состраданию – и должен к нему стремиться! для своего блага! – было создано много теорий. Особенно преуспело христианство. Страдание и плодотворно с точки зрения душевной, становишься лучше, добрее, понимаешь горе других. И для ума полезно, задумываться над жизнью заставляет, глубже в проблемы бытия вникать. И грехи им искупаются, и Богу оно угодно. Это – вопросы отдельных дискуссий, и была их уже тьма. Мы сейчас говорим о другом: цель, объяснение, оправдание, применения страданиям можно придумать самые разные, важнее другое – человек х о ч е т страдать! Пусть зная, что дома у него все в порядке, в реальной жизни все хорошо – но в кино, за книгой, он хочет глядя, читая, б е з о п а с н о пострадать.
Что это значит? Что он не хочет реальных событий в своей жизни, которые могут доставить ему страдание. Но в о о б щ е испытать страдание как эмоцию, без всяких вредных для себя последствий, он хочет!
Это очень, очень важно знать и понять.
Получается. Кино, театр, литература, музыка, вообще искусство – то есть искусственно изображаемая жизнь – удовлетворяют некую имеющуюся у человека потребность в страдании.
А если есть у человека глубинная, органическая потребность, то мозг, где все потребности гнездятся, придумает, как ее удовлетворить. Есть «искусственный» путь – хорошо. Здесь искусство работает как предохранительный клапан: и пострадал, и в жизни все в порядке. Ну, а если лишить человека кино, литературы, искусства? А? Потребность-то никуда не денется. Нервной системе-то все равно пострадать нужно.
ПРИДУМЫВАНИЕ ПОВОДОВ. И человек начинает придумывать себе поводы для страдания. Сплошь и рядом и на каждом шагу. Окружающие только диву даются, хотя сами точно такие же.
Особенно юность в этом преуспевает: или штаны немодные, или родители плохие, или в компанию не принимают: ну всегда юным в жизни что-то не так, и это доставляет страдание. Если большинство полагает традиционно, что юность – пора исключительно безоблачного счастья, то не от большого ума и хорошей памяти так считают. Юность – веселее, активнее, жизнерадостнее, быстрее переходит от одного состояния к другому, но страданий в ней – мильон. Она хочет – больше, быстрее, острее старости, вот и обломов, и терзаний, и недовольства больше выходит. Молниеносные влюбленности, мимолетные обиды, неожиданные увлечения, – и все чревато возможным страданием и есть повод для него.
Заметьте: образ мудреца человечество всегда рисовало себе в сединах, невозмутим, страсти и желания в нем утишены возрастом, опыт наложил на мировоззрение скептическую печать. Юноша – порывист, резок, наивен, романтичен, чуть что – переживает страшно, плачет от несправедливости жизни и восклицает в отчаяньи: как же так! А мудрец, толстый Карлсон, утешает: это все пустяки, дело житейское, мне бы твою молодость. А юноша вопит: какие же пустяки, это ужасно, я сейчас повешусь! Вешается редко. Но страдает. Когда забывает, что страдает, счастлив и наслаждается жизнью.
Дети, юноши, взрослые, старики – имеют разные поводы к страданию. И каждой возрастной группе поводы других представляются малоосновательными. Ребенку – игрушка и прогулка, юноше – штаны и поцелуй, взрослому – должность и награда, старику – уважение и покой. Объективно все это чушь, условные мелочи могут человека печалить, но каждый очень дорожит своим и пожимает плечами над чужим.
Чеховский чиновник чихнул на лысину генералу и умер от ужаса. Хиппи на эту лысину еще бы и помочился. Он от другого страдает: смысла в жизни не видит. А генерал страдает, что его орденом к празднику обошли. А работяга, который штампует эти ордена на прессе ящиками, страдает, что его сын ушел в хиппи.
Меланхолик в депрессии заплачет от любой мелочи, как Пьер Ришар в фильме, где ему подали не тот кофе. Патология? А что это такое? Это деталь картины под увеличительным стеклом: что-то из нормального размера разрослось до непропорционально большого и бросается в глаза, искажает гармонию. Классических темпераментов в чистом виде не существует, в каждом человеке есть все, разница только в пропорциях. Элементы меланхолии, штрихи депрессии есть в каждом. «Тот, кто постоянно ясен, тот, по-моему, просто глуп».
Благополучный ребенок в благополучной семье тоже иногда капризничает. Педагоги говорят: это он выясняет границы своей власти в семье, самоутверждается. Пусть, но факт в том, что ребенок безо всяких видимых причин вдруг находит повод к слезам, горю.
«Ах, боже мой, какой я несчастный, я никогда не видел, как человек падает с шестого этажа», – пожаловался Гаврош.
Самая отчетливая форма сознательного стремления к страданию – «косметическая ложь» (термин психологов): взрослый разумный человек приукрашивает свою биографию, чтоб лучше и значительнее выглядеть, обычное дело. И девушки часто придумывают в прошлом возлюбленного с трагической судьбой, слагают душераздирающую легенду о своей любви – и сами плачут, рассказывая ее подругам и знакомым! Какие мотивы ни выдвигай – тщеславие, неудовлетворенность – фактом остается желание пострадать. Искренне плачут, аж сами верят!
Пусть каждый повспоминает свою жизнь повнимательнее. Сколько он дергался, нервничал, переживал, страдал! Много лет прошло – и удивляешься, даже понять не можешь: из-за чего?! Ведь все было неплохо, терпимо, в пределах нормы – и из-за неважных, в сущности, мелочей и обстоятельств. Боже мой, чего я, дурак, с ума-то сходил, портил жизнь себе и близким. Хорошо еще от многих непоправимых глупостей удержался: не убил, не разругался насмерть, не застрелился. Ну обманули, ну обидели, ну что-то было не так, как мне в тот миг хотелось, но ведь все это в сущности так неважно!
И что, осознав это, ты перестанешь дергаться и будешь жить дальше спокойно и мудро? Черта с два. Вспомнишь о прошлом или представишь наперед какие-то раздражающие вещи – и кажется, что можешь переносить все спокойно. А случится сейчас – точно так же дергаешься и страдаешь. А вот нервы такие. Темперамент такой.
В любом случае переживать и нервничать – вредно, ненужно, это портит тебе жизнь и мешает достичь цели. Ты это отлично знаешь. И продолжаешь дергаться.
Разум понимает, что большинство поводов к дерганью, к страданиям – именно неважные поводы. Не причины. Сам же себя накручиваешь обычно.
Причина в другом. Есть способность к страданию. А способности без потребности не бывает. Вот иногда нервной системе пострадать требуется. Способность предполагает возможность своего применения. А если человек что-то может применить – он это применит, будьте спокойны.
Внешне потребность по отношению к способности первична. Через потребность о наличии способности и узнаем.
ИСКУШЕНИЯ. Каждому известно то, что называется искушениями. Сейчас мы имеем в виду такие искушения, когда вдруг что-то подталкивает тебя как бы и не хотеть, но вот задумываться, как бы и не собираться сделать, но вот представляешь себе будто делаешь – что-то неправильное, неприличное, нехорошее, ужасное, чего делать не надо, нельзя, невозможно, противоестественно вроде.
Самый невинный пример – академик Ландау признавался, что при виде вращающегося вентилятора ему всегда хочется бросить в лопасти сырое яйцо, и посмотреть, что будет. А не бросал…
Обычное искушение – шагнуть вниз с высоты. Известно: высота манит полететь вниз. С балкона, с горы. Знакомо каждому. Страшно, жутко – а манит, и представляешь себе, как это просто сейчас сделать.
Почему, зачем? Ведь это смерть, а умирать он сейчас, стоя на балконе, отнюдь не хочет. (Есть точка зрения, что смерть вообще манит. Это отдельный разговор.) А вот сделать такое – подмывает, и холодок внутри от того, как легко и просто это сейчас сделать.
И приходит эта мысль и этот холодок сами по себе.
Когда подпивший дядюшка Хо Ши Мин прилюдно запустил руки в декольте Валентине Серовой и схватил ее за большие сиськи – он не удержался от искушения приятного и естественного. Скандал замяли. Когда довлатовский брат пописал из окна на директора школы – это было искушение хулиганское, его исключили. А когда один мой приятель изнасиловал одноклассницу, а другой воткнул красивый блестящий нож в живот случайному прохожему – они уже последовали искушениям крутым, п р е с т у п и л и. Оба мне потом признавались, что не собирались этого делать, не хотели даже – а вот подмывало что-то внутри: ведь это так просто взять и сделать, не может быть, неужели.
И более того, более того! Почему каждый иногда растравляет себя картинами горя и смерти любимых людей? И – вечная проблема психоаналитиков – любой человек, пусть очень редко, пусть запрещает себе даже думать об этом – иногда, ужасаясь противоестественной кощунственности своих мыслей – не мыслей даже, а картин в мозгу – представляет, как он убивает своих родных. На какой-то миг кухонный нож в его руке повергает его в кошмар: как просто воткнуть его в сидящего рядом человека. Как просто обрубить ему пальцы. Как просто отрезать голову; а потом еще можно поставить ее на тарелку и смотреть. Как просто приподнять и выкинуть в окно, с верхнего этажа.
Слушайте, он жизнь отдаст за этого родного человека, всем ему пожертвует, своим телом от опасности прикроет – откуда эти ужасные проблески кровавого бреда? (Ни классический фрейдизм, ни современный психоанализ никак не отменяют того, что в человеке это наличествует.)
Не говоря уже об искушении самоубийства: как просто приставить пистолет к виску или сунуть голову в петлю. Хотя на самом деле умирать не собираешься и будешь цепляться за жизнь до последнего.
Какие теории не строй, как структуру подсознания и его мотивации не объясняй, факт остается: а вот возникают в человеке такие ощущения, отнюдь не приятные.
ИНСТИНКТ И ЧУВСТВА. Мы говорили, что на самом первом, самом глубинном, самом основополагающем уровне жизнь для человека – это комплекс ощущений, который испытывает его нервная система, его мозг.
А что в человеке уж самое-самое основное, базовое, бесспорное? Инстинкт жизни. Жить! Основы более общей и необходимой уже нет. Это – прежде всего.
Рациональная, механистическая, позитивистская философии трактуют жизнь как систему, где все целесообразно и взаимообусловлено. Земля для травы, трава для коровы, корова для человека, человек для прогресса. Элементарно, Ватсон. Любовь как инстинкт продолжения рода, творчество как его сублимация.
Инстинкт являет себя субъекту через ощущения. Удовлетворение ощущений необходимо особи для жизни и продолжения рода.
У животных все просто, все их действия – непосредственная реакция на ощущения, и это необходимо для жизни и рода. А вот человек с его рефлектирующим разумом – урод в дружной и здоровой семье животных, он создал культуру и цивилизацию, изощрил способы удовлетворения ощущений, извратил, и уже делает часто не то, что нужно просто для жизни. И его завихрения объясняются психологами, врачами, социологами, философами.
Тогда объясните, почему селезни грешат гомосексуализмом, а ваш песик упорно норовит совокупиться с диванным валиком или хозяйской ногой. Они что, так ослеплены страстью, что уже не отличают утку от селезня, а суку от мебели? Да нет, при возможности выбора предпочитают нормальных партнеров.
С точки зрения природной целесообразности их действия бессмысленны. Сознают они свою ответственность за продолжение рода? Нет, они хотят удовлетворить свое ощущение.
Это ж батюшки мои, даже зверьки и птички, если их важнейшая инстинктивная потребность по какой-то причине расходится с удовлетворением ощущения, следуют именно своему ощущению. А чем им еще руководствоваться? Рекомендациями Общества охраны животных? Вот обезьяна – животное высокоразвитое, поэтому она занимается онанизмом, а селезню это затруднительно.
Вот вам инстинкты, вот вам целесообразность, вот вам кошка с валерьянкой и крыса с педалькой. Мозг испытывает ощущения и требует удовлетворения желаний, а каким путем – это уже дело второе.
У мошкары инстинкты вовсе просты, а летит она на огонь и сгорает… Ощущение света и тепла заставляет лететь.
Так что ощущения, через которые являет себя сам инстинкт жизни, могут вести к диаметрально противоречащему тому, чего хотел в реальной жизни добиться для особи ее инстинкт жизни.
Инстинкт жизни – – ощущения – – благо, жизнь.
Инстинкт жизни – – ощущения – – не-благо, смерть.
Но для особи, индивидуума, личности жизнь – это всегда данный момент, а данный момент – это ощущения, среднее звено цепи, а не результат.
САМОУБИЙСТВО. Это уже предел противоречия инстинкту жизни. И ведь в петле пляшет, под водой содрогается: организм жить хочет! Какой здесь рациональный мотив?
Если это эфтаназия, легкая смерть как избавление от мук и последующей смерти тяжелой – тогда хоть понятно. А если здоровый мужик, миллионер разорился – и шлепнулся? Да у него есть больше, чем у любого латиноса из фавелы, который – рому хлопнул, бабу в куст кувырнул, музыку услышал – и побежал самбу танцевать, зубы скалит.
Самоубийство н е р а ц и о н а л ь н о.
Отрицательные ощущения достигают такой силы и «массы», что базирующийся на них разум принимает решение: надо кончать. Если нельзя избавиться от отрицательных ощущений, иным способом – ну, тогда надо кончать вообще.
Но поводы к тому – условны! Несчастная любовь, крушение цели жизни, несчастные обстоятельства, – но жить-то можно. Ан уже неохота.
Это ж какой силы должны быть ощущения, чтоб преодолеть сам инстинкт жизни. И главное: кто тебе велел такое ощущать?.. А?..
Ну, если в армию взяли или в тюрьму залетел, и там замучили – еще понятно. А если – сам, на свободе, при всех возможностях?
Наука суицидология полагает самоубийство невропатологией и лечит спасенных, глуша их нервную систему ударными дозами успокоителей. Однако любой нормальный человек задумывался о самоубийстве.
ПОЛНОТА ЖИЗНИ. Кого возлюбят боги, тому они даруют много счастья и много страдания. Люди и это всегда знали…
Что такое жизнь-то наша? Смотреть, познавать, делать, переживать… И сам инстинкт жизни повелевает, обеспечивает, проявляет, делает безусловным, необходимым, как угодно называйте, такое положение вещей в жизни человека, чтоб он за жизнь как можно больше наощущал. С точки зрения мозга это и есть жизнь. А жизнь – та данность, которую мозг неуклонно приводит в действие.
И если человек может, способен ощущать счастье – то он должен его ощущать, и все тут. Такова данность. Так он устроен. Так создан мир, и если он может ощущать страдание – будет ощущать! Я сказал. Никуда не денется. Природу не обманешь.
И чем больше он будет ощущать того и другого – тем полнее будет его жизнь. В предельной степени реализовать все заложенные в тебе возможности. Жажда жизни. А прежде всего это – возможности мозга к ощущениям. Возможности нервной системы к напряжениям. Как можно сильнее, разнообразнее, больше перечувствовать.
Э, стоп, скажет флегматик. Тогда все люди должны броситься жить так, чтоб все их нервы были на пределе. Была бы не жизнь, а сплошная шекспировская драма бушующих страстей, где в результате трехчасового действия – гора трупов и конец всему. Почему же подавляющее большинство нормальных людей все-таки обычно живет довольно тихо и мирно и доживает до почтенных лет?
Первое. Потребности в ощущениях и пределы напряжений индивидуальны. Где авантюрист наслаждается риском – мирный обыватель умрет от стресса. А где трудолюбивый крестьянин в ладу с жизнью возделывает свою ниву и живет до девяноста лет – буйный конкистадор зачахнет от тоски, или пойдет в конокрады. Даже боксеров классифицируют по весовым категориям – вот и в жизни так же: каждый стремится к таким напряжениям, которые потребны именно его нервной системе.
Второе. Опять же давно известно, что от слишком большого горя, как и от слишком сильного счастья, можно умереть. Хотя и редко, но возможно. Самоцель же жизни состоит в том, чтобы прожить – то есть наощущать – как можно больше в общем, в конечной сумме. Поэтому человек обычно инстинктивно избегает непереносимых для его нервов напряжений, чересчур сильных ощущений, которые могут разрушить организм и прекратить дальнейшую жизнь – тем самым в общем ее уменьшив. Он предпочтет жить дальше, и ощущать дальше, и в результате наощущает больше.
Для наглядности построим простенький график, где на продольной оси время жизни, а на вертикальной – сила ощущений. Схематично это – «график жизни». Чем больше общая сумма величин, тем больше и была жизнь – полнее, богаче, реализованней.
На самом деле график этот не плоский. Есть граничная линия, где противоположности сходятся: ощущения положительные и отрицательные, достигая предельной и запредельной силы, иногда соседствуют, смешиваются и даже переходят друг в друга: боль и наслаждение, горе и счастье.
Вот эта линия на цилиндре и должна быть как можно длинней. Вот и вся петрушка. Жизнь, заложенная в человеке как данность, проявляет себя.