Он вломился в слепую толпу, как топор в муравейник. Я уже упоминал об огромной, просто чудовищной силе этого человека, но то, что я видел до сих пор (как Аксель сгибал металлические трубы, приподнимал за колесо мобиль, отшвыривал с дороги валуны), было лишь безобидным пинг-понгом. Бригов усмирил этих молодчиков за считанные секунды, расшвырял их своими ручищами так свирепо и ловко, что не получил ни одного удара. Тут я поверил, что в средние века он мог бы удержать целую армию у какого-нибудь моста, ведущего к замку.
- Уходите, - сказал Аксель.
И они ушли. Наверно, никто из них не понимал, почему разгорелась потасовка.
Вот из этой агрессивной, атакованной облаком, зазывающей на дно океанское Мальвы я и вызвал Каричку. Просто так - вдруг решил и вызвал. Не по видео, а просто по телефону.
- Ой, Март! - обрадовалась она, и я сразу увидел в золотых ободках зрачки, сияние вокруг головы. - Ты путешествуешь? Откуда ты?
- Из Мальвы.
- Красиво звучит. Как твое облако?
Я рассказал коротко и про города, и про людей, и про наш недавний спор.
- Не скучно? - спросил я.
- Наоборот. Ты объяснил очень понятно. Сейчас много говорят и пишут. В основном общими словами. А у тебя очень точно. И ты во всем этом участвовал?
- Участвовал... Как ты? Чем занимаешься?
- Ничем. Знаешь, Март, на меня напала тоска. Вот сижу и думаю: зачем жить до ста лет?
- Ты будешь жить бесконечно. Скоро изобретут сон на десятки, сотни лет, и ты будешь просыпаться в новых эпохах.
- Март, ты чудак, я же серьезно.
- Ну что ты, Каричка. Ты больна?
- Увы, Март, даже не больна. Читаю вот старинный роман - "Дама с камелиями". Так вот, раньше умирали от чахотки, и все жалели этого человека. Понимаешь?
- Не очень...
- Мне кажется, я никому на свете не нужна.
- Ты нужна мне.
- Ты очень далеко, Март.
- Хочешь, я прилечу через двадцать, нет - пятнадцать минут? Сейчас!
- Не надо, Март!.. Я просто болтаю и сегодня не в духе. Не обращай на меня внимания и передавай привет всем нашим.
- Каричка, ты по-прежнему моя колдунья?
- Да. Счастливо, Март! Меня зовет мама.
И все. Я долго не опускал трубку, слушая скучную тишину. Долго смотрел в окно, пока не наткнулся на Луну. Бесплодная, злая ледышка. Такую не взял бы даже для точки в моем рассказе.
Как отделяет людей пространство - время!
Особенно время...
Меня так расстроило настроение Карички, что я забыл спросить у нее про Рыжа.
С Каричкой я больше не разговаривал: только решусь, наберу номер и подзываю Рыжа. Что-то мешало мне просто, как раньше, сказать ей: "Вот и я. Не разбился, а соскучился". Я копил решимость, все откладывая разговор, как будто однажды должен был сказать важные, решающие слова.
- Эй, Март, - радостно кричал Рыж, - с гравилетом все будет в порядке! Тебе красный?
- Конечно.
- Линия крыла - как была?
- Да, Рыж.
- А как ты крепил пластины? У меня не получается.
Я объяснил, как надо крепить.
- Еще дней десять, - сообщил Рыж, - и все готово.
- Спасибо.
- Прилетишь?
- Прилечу.
- Прокатимся?
- Прокатимся... Как там Каричка?
- Как всегда - рассеянная.
- Рассеянная?
- Ну да, растяпа!
- Что ж она потеряла?
- Да вроде ничего. Смотрит на меня и не видит. А ну ее! Март, скажи, вы когда поймаете облако?
- Скоро, Рыж, хотя это трудно.
- Я знаю. Но ты скорей прилетай. И Леха тебя ждет. Помнишь - который на ракетодроме?
Как же! Забыть этого ушастика с горящими глазами пирата! Да никогда! И все же, Рыж, ты одна моя мужская опора. Все друзья обо мне забыли. И Каричка - я это чувствую. Ты - никогда.
Но даже Рыжу, немому хранителю моих тайн, не рассказал я об одной встрече, хотя он и знал этого человека. Речь идет о моем дяде Гарге.
Он появился передо мной, когда я уныло сидел в кресле, один в пустой сумеречной комнате.
- Я часто наблюдаю за тобой, Март. Печальная картина.
- Дядя? - Я вскочил и тут же сел, подчинившись предостерегающему взмаху руки.
- Да, печальная история, я это вижу. - В голосе дяди слышалось сочувствие. - Зачем тебе все эти напрасные метания? Осунулся, побледнел...
- Простите, дядя, но как... как вы наблюдаете за мной? Вы ведь так сказали?
Дядя усмехнулся:
- Так, именно так. Секретов от тебя, мой мальчик, у меня нет - слишком долго объяснять. Ты помнишь мое приглашение?
- На Ольхон? Помню. Но зачем?
- Мне нужен хороший программист. Но главное другое: именно на Ольхоне начнется новая история человечества.
- Не понимаю.
- Скажу иначе. Тебя, как молодого ученого, волнует природа облака - не так ли?
Я кивнул, польщенный преждевременно присвоенным титулом.
- Ты можешь узнать все это за пять минут и приобрести мировую славу.
- Как, на Ольхоне?
- Да.
- Облако там ответит?
- Ответит.
- Ур-ра!
От радости я бросился на дядю, чтобы сжать его в объятиях, подбросить, позвать всех наших, представить с гордостью: мой дядя, который... Но руки обняли лишь пустоту, я пролетел сквозь Гаргу, не остановленный ни единой частицей его тела, и врезался в стену.
Это был хороший, отрезвляющий удар. Тампель-два. Действительно, после столкновения Игоря с деревом пора было отличать призраки от материальных твердых тел. И как я мог забыть поведение дяди на ракетодроме, которое Рыж назвал фокусом-мокусом! Поддался на уговоры, поверил в сказку. Или, может, уже представил свой портрет висящим в зале Совета? "Академик физики М.Снегов. В 18 лет, работая программистом, установил связь с инопланетной цивилизацией"... Олух! Размазня! Манная каша!..
И все же, с другой стороны, дядя был подозрительно осведомлен о наших действиях. Еще звучал в моих ушах его голос, минуту назад я ясно различал в темноте черты его лица. Не мог же я сойти с ума! Нет, мне просто не везет. Именно всяких теле- и других иллюзий остерегался в своей жизни, и именно вся эта чепуха преследовала меня на каждом шагу.
Я представил лица товарищей. "Ты, Март, просто переутомился. Отдохни-ка сегодня".
И решил промолчать.
11
- Вы слышите, оно играет?
Сгорбленный старичок указывал на открытую дверь.
- Кто оно? - не понял я.
- Само по себе. Давно уже играет, вот что я вам скажу.
Ничего необычного не было в том, что летним вечером из дверей и окон летела тихая звенящая музыка, что какой-то невыключенный инструмент играл сам по себе. И старик, подошедший ко мне, был просто старый старик, согнутый пополам временем, с мелко дрожавшей рукой. Но тон, которым он говорил, заставил меня насторожиться. Я поспешно встал со скамейки, крикнул Игоря, и мы втроем пошли к соседнему с Вычислительным Центром дому.
Наш провожатый, одетый в черный, наглухо застегнутый костюм, музыкант или хранитель музея, семенил впереди и постоянно оглядывался, словно проверяя, идем ли мы. Я рассказал Игорю суть дела, хотя, собственно, рассказывать было и нечего.
- Вы забыли выключить инструмент? - спросил Игорь.
- Не знаю, - сказал старик. - Обычно я играю на нем сам. Он без программы.
- Как? - удивились мы.
- Для этого я вас и позвал.
Мы ускорили шаг и вышли к дому. Это был клуб: небольшой дом, в котором, вероятно, давались любительские концерты. Поднялись по ступеням навстречу мелодии.
Не сразу уловил я ее характер. Пока мы взбирались по лестнице, шли по гулкому вестибюлю, потом по темному коридору, я хотел лишь увидеть инструмент, игравший без всякой программы. А войдя в зал, облегченно улыбнулся: обыкновенная виола, глупый деревянный электроящик с клавишами только и всего. Но почему-то мы стояли возле дверей, стояли и не шли дальше. И тут я подумал, что эта виола играет до странности тихую музыку; она не усилилась, когда мы ступили в зал, звучала так же вкрадчиво, как и издалека. И мы осторожно двинулись вперед, между пустых кресел, к сцене, хотя, честно говоря, ноги мои не шли. Вдруг захотелось сесть, расслабиться, закрыть глаза и слушать далекий звон. Нет, даже не звон. Я не могу сказать точно, что было в этой торжественно-радостной и вместе с тем жалобной мелодии: может быть, с таким звуком текут реки на чужих планетах?
Честное слово, по моей дубленой шкуре бегали мурашки, пока Игорь не прыгнул на сцену и не дернул шнур.
- Концерт окончен! - громко объявил он, включив свет. Подскочил к виоле, откинул крышку и изумленно протянул: - Да-а...
Я заглянул через его плечо. Виола действительно была старого образца непрограммированная.
- Ну что вы скажете, молодые люди? - спросил старик.
Мы еще раз обнюхали розетку и шнур, сняли с ящика все крышки, но ничего любопытного не увидели.
- Остается предположить, что ваша электросеть транслирует музыку. Игорь попытался найти выход из бессмысленного положения.
Старик быстро включил виолу. Ящик молчал.
- Надо навести справки в городском управлении. - Он еще шутил! - Я тридцать лет имею дело с этим инструментом и признаюсь вам, что так он еще не играл.
Старый музыкант нажал на клавиши, и виола зазвучала. Весьма обыкновенно, как играют все виолы.
Мы удалились с каким-то чувством вины. "Самодеятельность", - только и сказал Игорь.
Этот почти нелепый случай можно было не вспоминать, если б Игорь неожиданно не оказался прав: в технике действительно разразилась "самодеятельность".
На другой день мы срочно вылетели в Мезис, большой индустриальный центр, где приключился бунт автоматов.
12
Бунт - сказано слишком громко. Неподчинение человеку? В этом было что-то мистическое. И все же произошло необычное: в Мезис съехались все знаменитости техники.
В большом городе выходящее из привычных; рамок событие легче всего проследить в гостинице. Когда к подъезду ежеминутно подкатывают мобили новейших марок, и нашего Акселя то и дело окликают какие-то личности, и во всей сверкающей пятидесятиэтажной свече с трудом находится один тесный номер на четверых - жди дальнейшего развития событий. И мы ждали, скучно наблюдая из окна сорок седьмого этажа громожденье зданий, поток мобилей и сверкающую вдалеке стеклянную реку - крышу того самого сталеплавильного гиганта, где что-то произошло. Судя по уцелевшей крыше, взбунтовавшиеся автоматы стекол не били.
Шутки шутками, а остановка завода - дело серьезное. Это мы с Игорем понимали. И оправдывали внезапное исчезновение Бригова. Не могли только понять, куда, вслед за ним пропал Пашка Кадыркин - ведь в Мезисе у нас не было знакомых.
Пашка появился через час.
- Ребята! - Он поманил нас пальцем. - Пошли.
Хитрый Кадыркин узнал, что на завод не пускают, но нашел другую лазейку к свежей информации: напросился в гости к бионикам. Молодец - нас не забыл.
Институт бионики походил на разворошенный палкой муравейник. Прозрачное громадное здание стояло, конечно, на своем месте, и автоматы отнюдь не играли в чехарду, но сами бионики бегали по коридорам и лестницам столь стремительно, что полы их халатов трепыхали белыми крыльями; они чему-то радовались, как дети, и, хватая друг друга за руки, тянули в свои лаборатории.
- Все сюда!
- Ой, ребята, смотрите!
- Эврика! Мировое открытие в результате случайности.
- Ты что-нибудь понимаешь?
- В принципе этого не может быть...
- Абракадабра! И больше ничего.
- Спроси меня что-нибудь полегче!
- Кто еще не видел интроцептор-феномен?
- Гений или безумец?..
- Ущипни меня - я перестал понимать биоматематику...
То, что мы видели, было похоже на забавную игру, в которой, правда, участвовали не все: кое-кто просто шагал с мрачным видом, оставаясь во всеобщей суматохе наедине с самим собой.
А Кадыркин сразу включился в игру: ведь он уже знал ее правила. Вынырнув из-за спин, потащил нас в комнату и, показывая на железный ящик с короткой трубой окуляра, довольно объявил:
- Любуйтесь: автомат-абстракционист!
Мы с Игорем смотрели на бумажную ленту с длинными колонками цифр, на выпуклый глаз трубы, на прекрасную цветную фотографию восхода солнца в космосе, висящую на стене перед окуляром, и пока ничего не понимали. Тогда Пашка и длинный парень в очках, конструктор ненормального автомата, стали наперебой объяснять нам, что этот железный ящик исследует тончайшие цветовые оттенки и сообщает свое мнение в цифрах. До сих пор он работал со знанием дела. Но если присмотреться к последней ленте, той самой, что лежит перед нами на столе, сразу станет ясно, что с автоматом что-то случилось: он перепутал все цвета, пропорции и нарисовал такое полотно космического восхода, что любой абстракционист прошлого лопнул бы от зависти.
Мы ходили от машины к машине, смотрели ленты с вычислениями, графики, наброски уравнений, сделанные хозяевами этих автоматов - биологами, инженерами, математиками, нейрофизиологами, или, вернее сказать, биониками, потому что многие были разносторонними специалистами. Некоторые ретивые конструкторы уже копались в электронных схемах, другие, наоборот, ходили вокруг своих творений чуть ли не на цыпочках, не позволяя к ним притронуться. Кто-то листал толстенные журналы записей с таинственными для посторонних названиями: "Поведенческая реакция таких-то искусственных и таких-то живых систем". Кто-то лихорадочно списывал с экрана справки Центра Информации. Кто-то уже придумал свои гипотезы и отстаивал их в жестоком споре.
В девять часов тринадцать минут утра все машины в этом доме, до сих пор работавшие нормально, начали выдавать необычную информацию. Машинный бред - кое-кто называл его гениальным прозрением - продолжался четыре часа. По решению институтского совета большинство автоматов было выключено, некоторые получили новые задания и продолжали работать в запертых от любопытных лабораториях. Возбуждение, растерянность захлестнули коллектив. Сначала никто ничего не понимал. Чуть позже на всех этажах зазвучали смех и удивленные восклицания. Дрогнули даже скептики, разглядывая ленты чудной математики. К нашему приходу институт гудел как улей.
Бесполезно было бы описывать десятки электронных систем и конструкций, которые "пророчествовали" четыре часа. Это потребовало бы специальной терминологии, математики и чертежей, да мы и не вникали подробно в устройство каждого автомата. То, что мы видели, возможно, было поверхностным первым наблюдением, в котором эмоции преобладали над научной логикой. Но я коротко перечислю свои впечатления, пусть даже неправильные с точки зрения строгой истины, ибо они гораздо лучше сохраняются памятью, чем сухие исследования. Не стоит, пожалуй, приводить и названия автоматов: во-первых, я не все запомнил, во-вторых, не хотелось бы примешивать сюда нелюбимую мною латынь, а в-третьих, с названиями сейчас такая путаница, что один и тот же прибор по воле изобретателя имеет подчас десяток-другой имен. Специалист разберется во всем сам, затребовав в Центре сборник "Проблемы бионики" N_117923.
Вот что произошло в те часы в Институте бионики:
аппарат, анализировавший передачу чувств на расстоянии, зарегистрировал реакцию вкусового нерва, схожую с сильным ожогом;
электронная модель искусственного животного (его еще никак не назвали) отметила появление электрической активности в глазе эмбриона, что нарушало хронологию его развития;
другая модель, разрабатывавшая поведение этого животного, не смогла предсказать самое простое: как питать на первых порах новорожденного (конструктор печально заметил, что в таком состоянии она не смогла бы даже ответить, как потрогать нос пальцем правой руки);
машина, исследовавшая изображение на сетчатке глаза, нарисовала таинственную картину: отображение предмета исчезло, появлялось серое поле, потом предмет частично восстанавливался, возникало черное поле и т.д.;
искусственный электронный мозг, выключив часть системы, потерял дар речи;
модель агрессивного вируса превратилась в модель пассивного вируса;
в схеме локатора, подражавшего ночной бабочке и летучей мыши, за несколько миллисекунд разыгралась трагедия жизни и смерти (причем бабочка съела мышь);
автомат, который воспроизводил эволюцию каменной черепахи на Марсе, неожиданно повернул в сторону от истории; кажется, он мог даже заселить планету разумными существами;
модель внутреннего восприятия человека ловко перевела ощущение здоровья в ощущение подавленности;
автомат четырехмерного пространства цветового восприятия человека увидел солнце за горизонтом, новые краски неба, разноцветно окрашенные тени, доказав тем самым, что скоро все люди будут смотреть на мир глазами великих художников;
модель самоорганизации архигигантского мозга, которым не обладает ни одно живое существо, модель Центра Информации - справочной службы планеты - установила, что в результате непрерывного потока сведений число связей между новыми ячейками памяти стремится к бесконечности и потому нет смысла даже работать над этой проблемой (что, конечно, противоречило практике: Центр Информации постоянно сам перестраивался и в любой момент мог выдать самую новейшую справку, стоило только поднять трубку и набрать номер);
эмоциональный автомат начертал на рулоне замысловатую кривую, которая соответствовала-четырехчасовому Машинному смеху...
Повторяю: я не бионик, и все описанное здесь - Впечатления постороннего, с которым специалисты говорили мимоходом. Но не трудно понять, что в 9:30 все автоматы мгновенно перестроили свои программы и потом одни из них неожиданно разрешали задачи, что можно назвать прозрением, другие же несли околесицу. Но даже то, что казалось чепухой, как я догадывался, было очень важно для этих бегавших по коридорам людей: теперь они другими глазами смотрели на своих умных электронных младенцев. Все, что они раньше делали, в несколько часов окуталось непроницаемой завесой какой-то тайны. И сам светлый, насквозь пронзенный солнцем институт вдруг превратился в таинственный черный ящик. У кого не заблестят глаза, не прервется на миг дыхание, когда он увидит такой неожиданный, наглухо забитый, полный сюрпризов ящик! Открываешь крышку, а там, внутри, - множество других, более мелких черных ящиков, и в каждом из них тоже спрятаны ящички. Дальше, дальше - только открывай, только смотри, думай...
Пусть электронщики сами открывают свои черные ящики, пусть психологи и нейрофизиологи перенесут их выводы со своими поправками на живые организмы - я ничего не мог им посоветовать. Может, один только гигантский мозг Центр Информации планеты - был в состоянии сопоставить миллионноликую информацию и сделать правильные выводы. Но даже я, маленький человек, связывал столь разные события последних недель и догадывался, что в их основе прячется то, что мы, как и сотни ученых, мучительно ищем все это время: икс - энергия облака. Приборы уловили его присутствие в то утро над Мезисом. Следовательно, облако неожиданно изменило свою стратегию: оставив пока людей, нанесло первый удар технике. Вывести технику из-под контроля человека - не эту ли цель преследовало оно?
На завод мы так и не попали. Наверно, не все должны были видеть печальное зрелище: километры замерших автоматов, конвейеров, прокатных станов, погасшие глазки печей, в которых застыла сталь.
Теперь мне казалось, что лучше б облако атаковало нас, чем машины. В конце концов, мы, люди, можем пересилить себя, начать работать в полную силу после любой болезни. Мы придумаем, как победить неуязвимого врага. Но когда наступит этот момент? Когда мы сумеем схватить облако в железный кулак?
13
- Я давно хотел вас спросить, Иосиф Ильич: что это за сцена, где один человек стрелял в другого? Ну, когда вы первый раз демонстрировали визуализатор... Ведь этого не было на самом деле?
...Мы опять в обманном Тампеле, куда вернулись с удовольствием, несмотря на печальное событие: близ города разбились два гравилета. Вечером, покончив с делами, я и Игорь пошли, конечно, в гости к Менге.
Пустая комната с экраном. Менге со смешными усиками сидит передо мной в кресле. Я наконец решился спросить о том, что меня давно мучило: почему, когда Менге показывал нам картину паники, на экране возник человек с автоматом в руках?
Менге на мгновение закрыл глаза и резко сказал:
- Было!
Он сцепил пальцы так, что они побелели, помолчал, но успокоиться не смог.
- Было, - рассказывал он отрывисто. - Не со мной. С дедом. Его убили фашисты в тысяча девятьсот сорок первом году. Он жил в Варшаве. Отец мой, еще мальчишка, остался жив. Он рассказал мне. С тех пор я не могу забыть...
- Простите, Иосиф Ильич.
Я сам ненавидел фашистов - по истории, конечно, но чувствовал себя виноватым, что нанес неожиданный удар этому человеку. Хорошо еще, что был выключен экран.
Менге вдруг улыбнулся и прочитал стихи:
О Солнце!.. Там, где тень от лип густа и ароматна,
Кидаешь ты такие пятна,
Что жалко мне ступать по ним.
- Соня... - задумчиво продолжал Менге. - Когда она была малышкой, а я строил в болотах реактор и по пояс проваливался в вонючую жижу, самое главное было увидеть раскидистую липу и под ней мою девчонку в коротком белом платьице. Представляете? Вся, с ног до головы, в золотых кружочках и смеется. Вот тогда - все было нипочем...
Маленькая Соня в солнечных веснушках - это я хорошо видел. Но если б ты знала, взрослая Соня, сама тишина и спокойствие, как мой друг Игорь Маркисян приставал ко мне в ракете: "Ты парень что надо. Никогда не забуду, какие глаза были у Сони, когда мы уходили. Честное слово, Март, ты ей нравишься". А я смеялся и уверял, что я совсем не то, что надо такой умной девушке, как Соня, и сердце мое совсем в другом городе, и смотрела-то Соня как раз не на меня, а на него, чурбана недогадливого, и ему ставила компресс на голову, а не мне. Если б ты слышала, Соня, такие дикие речи моего друга, который девчонок никогда не замечает, глаза твои улыбнулись бы, и ты стала б еще красивее.
- Соня решила уехать, - сказал Менге. - На Памир, в обсерваторию. Она вам не говорила?
Вот как! На Памир? Значит, Игорю придется залетать на Памир.
А вслух я сказал:
- Нет, не говорила. Там прекрасно. Я там был.
- И я был, - усмехнулся своим воспоминаниям Менге. - Что ж, пойду искать молодежь. Вот вам обруч. Вы, кажется, хотели поразмышлять вслух.
Я смутился: Менге умел читать чужие мысли!
Он ушел. Я остался в комнате один. Один со всем миром. В этом мире сгущались тучи. Установки постоянно следили за облаком. И там, куда оно направлялось, спешно садились гравилеты и ракеты, замирали заводы и машины.
И где бы я ни был, в какой город ни прилетал, я мысленно бежал в Светлый и вставал рядом с Каричкой. Я стал бояться. Нет, не за себя. Мне все казалось, что Каричка садится в гравилет, а за рулем совсем не я, а какой-нибудь растяпа, который не сообразит, что надо делать, когда встретит облако. И даже если она не садилась в гравилет, я все равно боялся за нее и придумывал тысячи опасностей... Еще странный сон снился мне в последнее время: мучительно долго набираю я номер телефона и попадаю не туда. А если и туда, Каричка меня не слышит. Я неистово стучу кулаком по аппарату, но все бесполезно: он испорчен. И снова кручу, кручу, кручу коварный диск...
И в ракете, когда мы неслись с огромной скоростью к космодрому Тампеля, я, внешне как будто совсем спокойный, мысленно бежал в Светлый. Я уже не доверял технике; мне казалось, что если я выскочу сейчас из ракеты и просто побегу, не разбирая дороги, я быстрее всех добегу до Карички.
А пришел сюда, к Менге. И держу в руке приятно тяжелый обруч. Сейчас надвину его на лоб и попытаюсь во всем разобраться. Свет! Вот так...
Мы стояли с Каричкой под сосной, как тогда, в то счастливое утро. Каричка - на ступеньку выше меня, и над ее сияющей головой качается мохнатая ветка.
- Здравствуй, Каричка. Я прилетел.
- Здравствуй, Март. Я рада.
("Как странно звучат мысли вслух! Да еще в образах знакомых тебе людей!" И это экран повторил за мной.)
- Скажи, как ты делаешь себе такие волосы? Впрочем, я видел: ветер, солнце, гребенка. Помнишь - в больнице?
- Вы прилетели с Рыжем на трин-траве, а потом дурачились. Март, ты зря тогда улетел.
- Почему зря? Я работал. Гонялся за облаком. И до сих пор гоняюсь... А что случилось? Может, за тобой увивается этот тип - Андрей Прозоров? Он давно в тебя влюблен. Я только молчал.
- Ну что ты! Терпеть не могу этого электронного сухаря. Я о другом, Март. Мне почему-то не хочется жить.
- Это не так, Каричка... Ну-ка подними выше подбородок, не хмурься, улыбнись. Вот так. Совсем, как у Рыжа, - золотые ободки в глазах... Смотри: я беру тебя на руки. И мы уже летим. Не бойся - это море, я падал в него однажды - не страшно. А вот мы облетаем клинок небоскреба. Это самый обманчивый в мире город - Тампель. Все эти яркие картинки ненастоящие, мираж; а вот там - видишь? - вон под тем настоящим деревом стоят Соня и Игорь. Мы только посмотрим на них сверху и полетим дальше. Может, в Мальву - там, в порту, стоят сигары подлодок, они нырнут с нами куда угодно, хоть в Тускарору. А может, махнем на самый чердак Земли, в Мирный, к полярному богу Лапину: он напоит нас горячим чаем, уложит спать на шкуры и утром поведет в залы ледяного дворца. И мы выпьем там золотистый напиток. Ты помнишь этот напиток?
- Помню. Лапин учил нас пить из консервной банки до дна.
- Одним глотком.
- Да, одним глотком.
- И мы, если захотим, останемся там, в ледяном дворце.
- А если туда прилетит облако?
- Не надо, Каричка, об этом. Тебе, во всяком случае, не надо. Я видел это неприятно: бегущие люди, обломки гравилетов, сумасшедшие автоматы. Достаточно того, что видел один я.
- Уходите, - сказал Аксель.
И они ушли. Наверно, никто из них не понимал, почему разгорелась потасовка.
Вот из этой агрессивной, атакованной облаком, зазывающей на дно океанское Мальвы я и вызвал Каричку. Просто так - вдруг решил и вызвал. Не по видео, а просто по телефону.
- Ой, Март! - обрадовалась она, и я сразу увидел в золотых ободках зрачки, сияние вокруг головы. - Ты путешествуешь? Откуда ты?
- Из Мальвы.
- Красиво звучит. Как твое облако?
Я рассказал коротко и про города, и про людей, и про наш недавний спор.
- Не скучно? - спросил я.
- Наоборот. Ты объяснил очень понятно. Сейчас много говорят и пишут. В основном общими словами. А у тебя очень точно. И ты во всем этом участвовал?
- Участвовал... Как ты? Чем занимаешься?
- Ничем. Знаешь, Март, на меня напала тоска. Вот сижу и думаю: зачем жить до ста лет?
- Ты будешь жить бесконечно. Скоро изобретут сон на десятки, сотни лет, и ты будешь просыпаться в новых эпохах.
- Март, ты чудак, я же серьезно.
- Ну что ты, Каричка. Ты больна?
- Увы, Март, даже не больна. Читаю вот старинный роман - "Дама с камелиями". Так вот, раньше умирали от чахотки, и все жалели этого человека. Понимаешь?
- Не очень...
- Мне кажется, я никому на свете не нужна.
- Ты нужна мне.
- Ты очень далеко, Март.
- Хочешь, я прилечу через двадцать, нет - пятнадцать минут? Сейчас!
- Не надо, Март!.. Я просто болтаю и сегодня не в духе. Не обращай на меня внимания и передавай привет всем нашим.
- Каричка, ты по-прежнему моя колдунья?
- Да. Счастливо, Март! Меня зовет мама.
И все. Я долго не опускал трубку, слушая скучную тишину. Долго смотрел в окно, пока не наткнулся на Луну. Бесплодная, злая ледышка. Такую не взял бы даже для точки в моем рассказе.
Как отделяет людей пространство - время!
Особенно время...
Меня так расстроило настроение Карички, что я забыл спросить у нее про Рыжа.
С Каричкой я больше не разговаривал: только решусь, наберу номер и подзываю Рыжа. Что-то мешало мне просто, как раньше, сказать ей: "Вот и я. Не разбился, а соскучился". Я копил решимость, все откладывая разговор, как будто однажды должен был сказать важные, решающие слова.
- Эй, Март, - радостно кричал Рыж, - с гравилетом все будет в порядке! Тебе красный?
- Конечно.
- Линия крыла - как была?
- Да, Рыж.
- А как ты крепил пластины? У меня не получается.
Я объяснил, как надо крепить.
- Еще дней десять, - сообщил Рыж, - и все готово.
- Спасибо.
- Прилетишь?
- Прилечу.
- Прокатимся?
- Прокатимся... Как там Каричка?
- Как всегда - рассеянная.
- Рассеянная?
- Ну да, растяпа!
- Что ж она потеряла?
- Да вроде ничего. Смотрит на меня и не видит. А ну ее! Март, скажи, вы когда поймаете облако?
- Скоро, Рыж, хотя это трудно.
- Я знаю. Но ты скорей прилетай. И Леха тебя ждет. Помнишь - который на ракетодроме?
Как же! Забыть этого ушастика с горящими глазами пирата! Да никогда! И все же, Рыж, ты одна моя мужская опора. Все друзья обо мне забыли. И Каричка - я это чувствую. Ты - никогда.
Но даже Рыжу, немому хранителю моих тайн, не рассказал я об одной встрече, хотя он и знал этого человека. Речь идет о моем дяде Гарге.
Он появился передо мной, когда я уныло сидел в кресле, один в пустой сумеречной комнате.
- Я часто наблюдаю за тобой, Март. Печальная картина.
- Дядя? - Я вскочил и тут же сел, подчинившись предостерегающему взмаху руки.
- Да, печальная история, я это вижу. - В голосе дяди слышалось сочувствие. - Зачем тебе все эти напрасные метания? Осунулся, побледнел...
- Простите, дядя, но как... как вы наблюдаете за мной? Вы ведь так сказали?
Дядя усмехнулся:
- Так, именно так. Секретов от тебя, мой мальчик, у меня нет - слишком долго объяснять. Ты помнишь мое приглашение?
- На Ольхон? Помню. Но зачем?
- Мне нужен хороший программист. Но главное другое: именно на Ольхоне начнется новая история человечества.
- Не понимаю.
- Скажу иначе. Тебя, как молодого ученого, волнует природа облака - не так ли?
Я кивнул, польщенный преждевременно присвоенным титулом.
- Ты можешь узнать все это за пять минут и приобрести мировую славу.
- Как, на Ольхоне?
- Да.
- Облако там ответит?
- Ответит.
- Ур-ра!
От радости я бросился на дядю, чтобы сжать его в объятиях, подбросить, позвать всех наших, представить с гордостью: мой дядя, который... Но руки обняли лишь пустоту, я пролетел сквозь Гаргу, не остановленный ни единой частицей его тела, и врезался в стену.
Это был хороший, отрезвляющий удар. Тампель-два. Действительно, после столкновения Игоря с деревом пора было отличать призраки от материальных твердых тел. И как я мог забыть поведение дяди на ракетодроме, которое Рыж назвал фокусом-мокусом! Поддался на уговоры, поверил в сказку. Или, может, уже представил свой портрет висящим в зале Совета? "Академик физики М.Снегов. В 18 лет, работая программистом, установил связь с инопланетной цивилизацией"... Олух! Размазня! Манная каша!..
И все же, с другой стороны, дядя был подозрительно осведомлен о наших действиях. Еще звучал в моих ушах его голос, минуту назад я ясно различал в темноте черты его лица. Не мог же я сойти с ума! Нет, мне просто не везет. Именно всяких теле- и других иллюзий остерегался в своей жизни, и именно вся эта чепуха преследовала меня на каждом шагу.
Я представил лица товарищей. "Ты, Март, просто переутомился. Отдохни-ка сегодня".
И решил промолчать.
11
- Вы слышите, оно играет?
Сгорбленный старичок указывал на открытую дверь.
- Кто оно? - не понял я.
- Само по себе. Давно уже играет, вот что я вам скажу.
Ничего необычного не было в том, что летним вечером из дверей и окон летела тихая звенящая музыка, что какой-то невыключенный инструмент играл сам по себе. И старик, подошедший ко мне, был просто старый старик, согнутый пополам временем, с мелко дрожавшей рукой. Но тон, которым он говорил, заставил меня насторожиться. Я поспешно встал со скамейки, крикнул Игоря, и мы втроем пошли к соседнему с Вычислительным Центром дому.
Наш провожатый, одетый в черный, наглухо застегнутый костюм, музыкант или хранитель музея, семенил впереди и постоянно оглядывался, словно проверяя, идем ли мы. Я рассказал Игорю суть дела, хотя, собственно, рассказывать было и нечего.
- Вы забыли выключить инструмент? - спросил Игорь.
- Не знаю, - сказал старик. - Обычно я играю на нем сам. Он без программы.
- Как? - удивились мы.
- Для этого я вас и позвал.
Мы ускорили шаг и вышли к дому. Это был клуб: небольшой дом, в котором, вероятно, давались любительские концерты. Поднялись по ступеням навстречу мелодии.
Не сразу уловил я ее характер. Пока мы взбирались по лестнице, шли по гулкому вестибюлю, потом по темному коридору, я хотел лишь увидеть инструмент, игравший без всякой программы. А войдя в зал, облегченно улыбнулся: обыкновенная виола, глупый деревянный электроящик с клавишами только и всего. Но почему-то мы стояли возле дверей, стояли и не шли дальше. И тут я подумал, что эта виола играет до странности тихую музыку; она не усилилась, когда мы ступили в зал, звучала так же вкрадчиво, как и издалека. И мы осторожно двинулись вперед, между пустых кресел, к сцене, хотя, честно говоря, ноги мои не шли. Вдруг захотелось сесть, расслабиться, закрыть глаза и слушать далекий звон. Нет, даже не звон. Я не могу сказать точно, что было в этой торжественно-радостной и вместе с тем жалобной мелодии: может быть, с таким звуком текут реки на чужих планетах?
Честное слово, по моей дубленой шкуре бегали мурашки, пока Игорь не прыгнул на сцену и не дернул шнур.
- Концерт окончен! - громко объявил он, включив свет. Подскочил к виоле, откинул крышку и изумленно протянул: - Да-а...
Я заглянул через его плечо. Виола действительно была старого образца непрограммированная.
- Ну что вы скажете, молодые люди? - спросил старик.
Мы еще раз обнюхали розетку и шнур, сняли с ящика все крышки, но ничего любопытного не увидели.
- Остается предположить, что ваша электросеть транслирует музыку. Игорь попытался найти выход из бессмысленного положения.
Старик быстро включил виолу. Ящик молчал.
- Надо навести справки в городском управлении. - Он еще шутил! - Я тридцать лет имею дело с этим инструментом и признаюсь вам, что так он еще не играл.
Старый музыкант нажал на клавиши, и виола зазвучала. Весьма обыкновенно, как играют все виолы.
Мы удалились с каким-то чувством вины. "Самодеятельность", - только и сказал Игорь.
Этот почти нелепый случай можно было не вспоминать, если б Игорь неожиданно не оказался прав: в технике действительно разразилась "самодеятельность".
На другой день мы срочно вылетели в Мезис, большой индустриальный центр, где приключился бунт автоматов.
12
Бунт - сказано слишком громко. Неподчинение человеку? В этом было что-то мистическое. И все же произошло необычное: в Мезис съехались все знаменитости техники.
В большом городе выходящее из привычных; рамок событие легче всего проследить в гостинице. Когда к подъезду ежеминутно подкатывают мобили новейших марок, и нашего Акселя то и дело окликают какие-то личности, и во всей сверкающей пятидесятиэтажной свече с трудом находится один тесный номер на четверых - жди дальнейшего развития событий. И мы ждали, скучно наблюдая из окна сорок седьмого этажа громожденье зданий, поток мобилей и сверкающую вдалеке стеклянную реку - крышу того самого сталеплавильного гиганта, где что-то произошло. Судя по уцелевшей крыше, взбунтовавшиеся автоматы стекол не били.
Шутки шутками, а остановка завода - дело серьезное. Это мы с Игорем понимали. И оправдывали внезапное исчезновение Бригова. Не могли только понять, куда, вслед за ним пропал Пашка Кадыркин - ведь в Мезисе у нас не было знакомых.
Пашка появился через час.
- Ребята! - Он поманил нас пальцем. - Пошли.
Хитрый Кадыркин узнал, что на завод не пускают, но нашел другую лазейку к свежей информации: напросился в гости к бионикам. Молодец - нас не забыл.
Институт бионики походил на разворошенный палкой муравейник. Прозрачное громадное здание стояло, конечно, на своем месте, и автоматы отнюдь не играли в чехарду, но сами бионики бегали по коридорам и лестницам столь стремительно, что полы их халатов трепыхали белыми крыльями; они чему-то радовались, как дети, и, хватая друг друга за руки, тянули в свои лаборатории.
- Все сюда!
- Ой, ребята, смотрите!
- Эврика! Мировое открытие в результате случайности.
- Ты что-нибудь понимаешь?
- В принципе этого не может быть...
- Абракадабра! И больше ничего.
- Спроси меня что-нибудь полегче!
- Кто еще не видел интроцептор-феномен?
- Гений или безумец?..
- Ущипни меня - я перестал понимать биоматематику...
То, что мы видели, было похоже на забавную игру, в которой, правда, участвовали не все: кое-кто просто шагал с мрачным видом, оставаясь во всеобщей суматохе наедине с самим собой.
А Кадыркин сразу включился в игру: ведь он уже знал ее правила. Вынырнув из-за спин, потащил нас в комнату и, показывая на железный ящик с короткой трубой окуляра, довольно объявил:
- Любуйтесь: автомат-абстракционист!
Мы с Игорем смотрели на бумажную ленту с длинными колонками цифр, на выпуклый глаз трубы, на прекрасную цветную фотографию восхода солнца в космосе, висящую на стене перед окуляром, и пока ничего не понимали. Тогда Пашка и длинный парень в очках, конструктор ненормального автомата, стали наперебой объяснять нам, что этот железный ящик исследует тончайшие цветовые оттенки и сообщает свое мнение в цифрах. До сих пор он работал со знанием дела. Но если присмотреться к последней ленте, той самой, что лежит перед нами на столе, сразу станет ясно, что с автоматом что-то случилось: он перепутал все цвета, пропорции и нарисовал такое полотно космического восхода, что любой абстракционист прошлого лопнул бы от зависти.
Мы ходили от машины к машине, смотрели ленты с вычислениями, графики, наброски уравнений, сделанные хозяевами этих автоматов - биологами, инженерами, математиками, нейрофизиологами, или, вернее сказать, биониками, потому что многие были разносторонними специалистами. Некоторые ретивые конструкторы уже копались в электронных схемах, другие, наоборот, ходили вокруг своих творений чуть ли не на цыпочках, не позволяя к ним притронуться. Кто-то листал толстенные журналы записей с таинственными для посторонних названиями: "Поведенческая реакция таких-то искусственных и таких-то живых систем". Кто-то лихорадочно списывал с экрана справки Центра Информации. Кто-то уже придумал свои гипотезы и отстаивал их в жестоком споре.
В девять часов тринадцать минут утра все машины в этом доме, до сих пор работавшие нормально, начали выдавать необычную информацию. Машинный бред - кое-кто называл его гениальным прозрением - продолжался четыре часа. По решению институтского совета большинство автоматов было выключено, некоторые получили новые задания и продолжали работать в запертых от любопытных лабораториях. Возбуждение, растерянность захлестнули коллектив. Сначала никто ничего не понимал. Чуть позже на всех этажах зазвучали смех и удивленные восклицания. Дрогнули даже скептики, разглядывая ленты чудной математики. К нашему приходу институт гудел как улей.
Бесполезно было бы описывать десятки электронных систем и конструкций, которые "пророчествовали" четыре часа. Это потребовало бы специальной терминологии, математики и чертежей, да мы и не вникали подробно в устройство каждого автомата. То, что мы видели, возможно, было поверхностным первым наблюдением, в котором эмоции преобладали над научной логикой. Но я коротко перечислю свои впечатления, пусть даже неправильные с точки зрения строгой истины, ибо они гораздо лучше сохраняются памятью, чем сухие исследования. Не стоит, пожалуй, приводить и названия автоматов: во-первых, я не все запомнил, во-вторых, не хотелось бы примешивать сюда нелюбимую мною латынь, а в-третьих, с названиями сейчас такая путаница, что один и тот же прибор по воле изобретателя имеет подчас десяток-другой имен. Специалист разберется во всем сам, затребовав в Центре сборник "Проблемы бионики" N_117923.
Вот что произошло в те часы в Институте бионики:
аппарат, анализировавший передачу чувств на расстоянии, зарегистрировал реакцию вкусового нерва, схожую с сильным ожогом;
электронная модель искусственного животного (его еще никак не назвали) отметила появление электрической активности в глазе эмбриона, что нарушало хронологию его развития;
другая модель, разрабатывавшая поведение этого животного, не смогла предсказать самое простое: как питать на первых порах новорожденного (конструктор печально заметил, что в таком состоянии она не смогла бы даже ответить, как потрогать нос пальцем правой руки);
машина, исследовавшая изображение на сетчатке глаза, нарисовала таинственную картину: отображение предмета исчезло, появлялось серое поле, потом предмет частично восстанавливался, возникало черное поле и т.д.;
искусственный электронный мозг, выключив часть системы, потерял дар речи;
модель агрессивного вируса превратилась в модель пассивного вируса;
в схеме локатора, подражавшего ночной бабочке и летучей мыши, за несколько миллисекунд разыгралась трагедия жизни и смерти (причем бабочка съела мышь);
автомат, который воспроизводил эволюцию каменной черепахи на Марсе, неожиданно повернул в сторону от истории; кажется, он мог даже заселить планету разумными существами;
модель внутреннего восприятия человека ловко перевела ощущение здоровья в ощущение подавленности;
автомат четырехмерного пространства цветового восприятия человека увидел солнце за горизонтом, новые краски неба, разноцветно окрашенные тени, доказав тем самым, что скоро все люди будут смотреть на мир глазами великих художников;
модель самоорганизации архигигантского мозга, которым не обладает ни одно живое существо, модель Центра Информации - справочной службы планеты - установила, что в результате непрерывного потока сведений число связей между новыми ячейками памяти стремится к бесконечности и потому нет смысла даже работать над этой проблемой (что, конечно, противоречило практике: Центр Информации постоянно сам перестраивался и в любой момент мог выдать самую новейшую справку, стоило только поднять трубку и набрать номер);
эмоциональный автомат начертал на рулоне замысловатую кривую, которая соответствовала-четырехчасовому Машинному смеху...
Повторяю: я не бионик, и все описанное здесь - Впечатления постороннего, с которым специалисты говорили мимоходом. Но не трудно понять, что в 9:30 все автоматы мгновенно перестроили свои программы и потом одни из них неожиданно разрешали задачи, что можно назвать прозрением, другие же несли околесицу. Но даже то, что казалось чепухой, как я догадывался, было очень важно для этих бегавших по коридорам людей: теперь они другими глазами смотрели на своих умных электронных младенцев. Все, что они раньше делали, в несколько часов окуталось непроницаемой завесой какой-то тайны. И сам светлый, насквозь пронзенный солнцем институт вдруг превратился в таинственный черный ящик. У кого не заблестят глаза, не прервется на миг дыхание, когда он увидит такой неожиданный, наглухо забитый, полный сюрпризов ящик! Открываешь крышку, а там, внутри, - множество других, более мелких черных ящиков, и в каждом из них тоже спрятаны ящички. Дальше, дальше - только открывай, только смотри, думай...
Пусть электронщики сами открывают свои черные ящики, пусть психологи и нейрофизиологи перенесут их выводы со своими поправками на живые организмы - я ничего не мог им посоветовать. Может, один только гигантский мозг Центр Информации планеты - был в состоянии сопоставить миллионноликую информацию и сделать правильные выводы. Но даже я, маленький человек, связывал столь разные события последних недель и догадывался, что в их основе прячется то, что мы, как и сотни ученых, мучительно ищем все это время: икс - энергия облака. Приборы уловили его присутствие в то утро над Мезисом. Следовательно, облако неожиданно изменило свою стратегию: оставив пока людей, нанесло первый удар технике. Вывести технику из-под контроля человека - не эту ли цель преследовало оно?
На завод мы так и не попали. Наверно, не все должны были видеть печальное зрелище: километры замерших автоматов, конвейеров, прокатных станов, погасшие глазки печей, в которых застыла сталь.
Теперь мне казалось, что лучше б облако атаковало нас, чем машины. В конце концов, мы, люди, можем пересилить себя, начать работать в полную силу после любой болезни. Мы придумаем, как победить неуязвимого врага. Но когда наступит этот момент? Когда мы сумеем схватить облако в железный кулак?
13
- Я давно хотел вас спросить, Иосиф Ильич: что это за сцена, где один человек стрелял в другого? Ну, когда вы первый раз демонстрировали визуализатор... Ведь этого не было на самом деле?
...Мы опять в обманном Тампеле, куда вернулись с удовольствием, несмотря на печальное событие: близ города разбились два гравилета. Вечером, покончив с делами, я и Игорь пошли, конечно, в гости к Менге.
Пустая комната с экраном. Менге со смешными усиками сидит передо мной в кресле. Я наконец решился спросить о том, что меня давно мучило: почему, когда Менге показывал нам картину паники, на экране возник человек с автоматом в руках?
Менге на мгновение закрыл глаза и резко сказал:
- Было!
Он сцепил пальцы так, что они побелели, помолчал, но успокоиться не смог.
- Было, - рассказывал он отрывисто. - Не со мной. С дедом. Его убили фашисты в тысяча девятьсот сорок первом году. Он жил в Варшаве. Отец мой, еще мальчишка, остался жив. Он рассказал мне. С тех пор я не могу забыть...
- Простите, Иосиф Ильич.
Я сам ненавидел фашистов - по истории, конечно, но чувствовал себя виноватым, что нанес неожиданный удар этому человеку. Хорошо еще, что был выключен экран.
Менге вдруг улыбнулся и прочитал стихи:
О Солнце!.. Там, где тень от лип густа и ароматна,
Кидаешь ты такие пятна,
Что жалко мне ступать по ним.
- Соня... - задумчиво продолжал Менге. - Когда она была малышкой, а я строил в болотах реактор и по пояс проваливался в вонючую жижу, самое главное было увидеть раскидистую липу и под ней мою девчонку в коротком белом платьице. Представляете? Вся, с ног до головы, в золотых кружочках и смеется. Вот тогда - все было нипочем...
Маленькая Соня в солнечных веснушках - это я хорошо видел. Но если б ты знала, взрослая Соня, сама тишина и спокойствие, как мой друг Игорь Маркисян приставал ко мне в ракете: "Ты парень что надо. Никогда не забуду, какие глаза были у Сони, когда мы уходили. Честное слово, Март, ты ей нравишься". А я смеялся и уверял, что я совсем не то, что надо такой умной девушке, как Соня, и сердце мое совсем в другом городе, и смотрела-то Соня как раз не на меня, а на него, чурбана недогадливого, и ему ставила компресс на голову, а не мне. Если б ты слышала, Соня, такие дикие речи моего друга, который девчонок никогда не замечает, глаза твои улыбнулись бы, и ты стала б еще красивее.
- Соня решила уехать, - сказал Менге. - На Памир, в обсерваторию. Она вам не говорила?
Вот как! На Памир? Значит, Игорю придется залетать на Памир.
А вслух я сказал:
- Нет, не говорила. Там прекрасно. Я там был.
- И я был, - усмехнулся своим воспоминаниям Менге. - Что ж, пойду искать молодежь. Вот вам обруч. Вы, кажется, хотели поразмышлять вслух.
Я смутился: Менге умел читать чужие мысли!
Он ушел. Я остался в комнате один. Один со всем миром. В этом мире сгущались тучи. Установки постоянно следили за облаком. И там, куда оно направлялось, спешно садились гравилеты и ракеты, замирали заводы и машины.
И где бы я ни был, в какой город ни прилетал, я мысленно бежал в Светлый и вставал рядом с Каричкой. Я стал бояться. Нет, не за себя. Мне все казалось, что Каричка садится в гравилет, а за рулем совсем не я, а какой-нибудь растяпа, который не сообразит, что надо делать, когда встретит облако. И даже если она не садилась в гравилет, я все равно боялся за нее и придумывал тысячи опасностей... Еще странный сон снился мне в последнее время: мучительно долго набираю я номер телефона и попадаю не туда. А если и туда, Каричка меня не слышит. Я неистово стучу кулаком по аппарату, но все бесполезно: он испорчен. И снова кручу, кручу, кручу коварный диск...
И в ракете, когда мы неслись с огромной скоростью к космодрому Тампеля, я, внешне как будто совсем спокойный, мысленно бежал в Светлый. Я уже не доверял технике; мне казалось, что если я выскочу сейчас из ракеты и просто побегу, не разбирая дороги, я быстрее всех добегу до Карички.
А пришел сюда, к Менге. И держу в руке приятно тяжелый обруч. Сейчас надвину его на лоб и попытаюсь во всем разобраться. Свет! Вот так...
Мы стояли с Каричкой под сосной, как тогда, в то счастливое утро. Каричка - на ступеньку выше меня, и над ее сияющей головой качается мохнатая ветка.
- Здравствуй, Каричка. Я прилетел.
- Здравствуй, Март. Я рада.
("Как странно звучат мысли вслух! Да еще в образах знакомых тебе людей!" И это экран повторил за мной.)
- Скажи, как ты делаешь себе такие волосы? Впрочем, я видел: ветер, солнце, гребенка. Помнишь - в больнице?
- Вы прилетели с Рыжем на трин-траве, а потом дурачились. Март, ты зря тогда улетел.
- Почему зря? Я работал. Гонялся за облаком. И до сих пор гоняюсь... А что случилось? Может, за тобой увивается этот тип - Андрей Прозоров? Он давно в тебя влюблен. Я только молчал.
- Ну что ты! Терпеть не могу этого электронного сухаря. Я о другом, Март. Мне почему-то не хочется жить.
- Это не так, Каричка... Ну-ка подними выше подбородок, не хмурься, улыбнись. Вот так. Совсем, как у Рыжа, - золотые ободки в глазах... Смотри: я беру тебя на руки. И мы уже летим. Не бойся - это море, я падал в него однажды - не страшно. А вот мы облетаем клинок небоскреба. Это самый обманчивый в мире город - Тампель. Все эти яркие картинки ненастоящие, мираж; а вот там - видишь? - вон под тем настоящим деревом стоят Соня и Игорь. Мы только посмотрим на них сверху и полетим дальше. Может, в Мальву - там, в порту, стоят сигары подлодок, они нырнут с нами куда угодно, хоть в Тускарору. А может, махнем на самый чердак Земли, в Мирный, к полярному богу Лапину: он напоит нас горячим чаем, уложит спать на шкуры и утром поведет в залы ледяного дворца. И мы выпьем там золотистый напиток. Ты помнишь этот напиток?
- Помню. Лапин учил нас пить из консервной банки до дна.
- Одним глотком.
- Да, одним глотком.
- И мы, если захотим, останемся там, в ледяном дворце.
- А если туда прилетит облако?
- Не надо, Каричка, об этом. Тебе, во всяком случае, не надо. Я видел это неприятно: бегущие люди, обломки гравилетов, сумасшедшие автоматы. Достаточно того, что видел один я.