Я еще поворачиваю колесико на кнопке «N», и появляются поля и скот на них, пробки на дорогах, крошечные человечки, копошащиеся в городских артериях. Города кажутся целостными организмами, которые дышат, выпуская свои дымы как выдохи, мигают тысячами крошечных огоньков.
Но у меня нет звука. Кронос это знает, и он раздает нам наушники и объясняет, где они подключаются к кресту. Если я правильно понимаю, устройство функционирует как направленный микрофон. Там, куда я направляю лупу, я слышу звук.
Я выделяю двух маленьких человечков из множества. Где-то должен быть автоматический переводчик, потому что я сразу понимаю, о чем они говорят. Они жалуются на погоду, которая «испортилась». Чуть дальше, в храме, группа людей сожалеет, что «боги их покинули».
Мы все переводим лупы с места на место, восхищенные. Я вспоминаю время, когда я был ангелом и смотрел в сферах, что происходит с моими смертными. Я меняю угол зрения, как кинорежиссер, использующий все возможности.
Некоторые встают на кончики пальцев, чтобы рассмотреть северное полушарие. Другие на корточках наблюдают за южными территориями. С наушниками и крестами мы напоминаем врачей, исследующих огромную живую бородавку.
Мы играем с непрозрачностью стен, мы можем проходить сквозь крыши, входить в жилища и узнавать секреты живущих там людей. В затененной зоне ночь. Некоторые спят, храпя, другие занимаются любовью. Некоторые не могут заснуть, встают выкурить сигарету на балконе, а заодно и полить цветы. Где-то еще не выключены телевизоры.
Дальше наступает утро. Дети людей встают, одеваются, умываются, быстро проглатывают завтрак. Некоторые готовятся к школе. Взрослые торопятся на завод или в учреждение.
Сколько суеты на переполненных улицах. Автомобилисты бибикают в пробках, пешеходы толкаются у входов в метро. Время проходит, и все начинается в обратном порядке. Зажигается свет в окнах и на улицах. Снова включаются телевизоры.
Это время новостей. Я вижу то, о чем рассказывает журналист. В гористом районе люди бряцают оружием. Они кричат, бегают, дерутся, стреляют друг в друга, корчатся от боли, умирают.
Война – это наверняка спектакль для богов, потому что большинство из нас направило лупы на поля сражений. Вскоре мы видим враждующих, не зная даже, против кого и почему они сражаются. Некоторые ученики заключают пари, считая, что победят темно-зеленые униформы, потому что они кажутся более умелыми, чем светло-зеленые. Но смерть есть и в городах. Люди собрались в кинотеатре, чтобы посмотреть романтическую комедию, когда здание взрывается. Крича и обезумев, они разбегаются во все стороны. С воем сирен приезжают машины скорой помощи. Разорванные тела лежат на тротуарах и на проезжей части. Мужчины и женщины, с лицами, искаженными ужасом, плачут, стонут, заламывают руки.
Потом спасатели увозят тела, улицу убирают, жизнь возвращается в обычное русло, а люди – к своим обычным делам. Так муравьи снова организуют свою жизнь после того, как ребенок ударит ногой по муравейнику. Мы подпрыгиваем, когда раздается удар колокола, и Кронос включает свет. Как будто пробужденные от глубокого сна, мы остаемся на своих местах, протирая глаза. В какой-то момент нам показалось, что мы с ними. Мы отодвигаем лупы и отключаем наушники.
– Не дайте себя впечатлить кипучей человеческой деятельностью, – советует бог времени. – Вы должны понять это человечество в главном, в его стремлениях, в его надеждах, а не в его… жестикуляциях.
Из-под подставки Кронос достает большие настольные часы.
– Кто-нибудь поинтересовался календарем этой планеты?
Брюнетка, которая уже перечислила пять рычагов ангелов, снова поднимает руку.
– Они живут в 2035 году, – говорит она.
– В 2035 году «их» эры, – уточняет Кронос. – На самом деле, эти люди живут через 15 миллиардов лет после большого взрыва, 5 миллиардов лет после рождения их планеты, 3 миллиона после рождения первого человека, и в 6000 году после основания их первого города. Но для большей ясности демонстрации мы сохраним их ориентиры.
Он крутит зубчатое колесо, и число 2035 появляется на экране сверху часов.
– Это место напоминало нашу Землю, – шепчет какой-то ученик.
Мэтр соглашается.
– Нет тысячи способов создать мир, в котором живые существа смогли бы размножаться.
И к нашему облегчению, он добавляет:
– Однако речь не шла о вашей Земле. Вы заметили некоторые различия?
Ответы сыплются один за одним.
– Одежда. У них странная одежда.
– Пища. Они глотают странные штуки, которые я не смог идентифицировать.
– Религия. Их религиозные символы неизвестны на Земле, и их храмы ничем не похожи на наши.
– На этой планете семь континентов, а не пять, и другой формы.
– У них машины большего размера.
Кронос одобряет кивком головы каждое высказывание. Он добавляет:
– Эта планета больше, чем Земля, и времена года на ней сильнее отличаются друг от друга: знойные лета, очень холодные зимы… К тому же, на ней живут 8 миллиардов человек, – говорит он, выводя число на доске. – Мы, боги, идентифицируем каждую планету по отдельности. Эта называется «Земля 17». Земля, потому что такова ее категория с точки зрения гравитации, метеорологии, химии. Так же, как и откуда вы. 17 – потому что 17 курсов уже поработали над ней.
– В таком случае, как называется наша Земля? – спрашивает Эдмонд Уэллс.
– «Земля 1».
Мы ощущаем общее чувство гордости от принадлежности к первой Земле, планете-оригиналу, планете, с которой сделаны лишь бледные копии. Кронос подтверждает:
– «Земля 17» действительно лишь эрзац вашей «Земли 1». Мы создали ее специально для упражнений богов. В общем, это планета-«черновик», и как все черновики, она предназначена для опытов и экспериментов…
Я чувствую возбуждение от этой идеи.
– Я покажу вам то, что ни один из других ваших профессоров не сможет сделать.
С гордой усмешкой часового мастера он ставит свои странные часы под яркий свет одной из ламп, свисающих с потолка. Становится видно целое хитросплетение колес, зазубренных, гладких, трубок с разноцветными жидкостями. В центре этого механического переплетения большой круглый циферблат с двумя стрелками. Наверху цифровой экран с числом 2035.
Кронос осторожно открывает крышку, защищающую циферблат, и пальцем толкает вперед длинную стрелку. Быстрый взгляд на планету «Земля 17» позволяет констатировать, что там машины превращаются в болиды и люди бегают в убыстренном темпе.
Мы снова берем кресты, чтобы посмотреть на изменения на планете. Она как будто мигает… Свет, тень, день, ночь сменяют друг друга на полной скорости, а на экране меняются числа: 2036, 2037, 2038, 2039…
Считая, что время течет недостаточно быстро, Кронос отпускает длинную стрелку и берется за короткую, и теперь бегут не года, а десятилетия. Как застывшая, «Земля 17» больше не мигает. На ее поверхности возникают дома, затем исчезают, чтобы на их месте появились еще более высокие, дороги извиваются, становятся шире, увеличивается число полос, а в небесах летают аппараты самых разных форм.
Потом города перестают расти, летательных аппаратов становится все меньше, наконец они исчезают совсем, дороги превращаются в тропинки… 2060, 2070, 2080, 2090… Мне хотелось бы, чтобы Кронос прекратил свои фокусы, и я смог понять, почему все так остановилось, но он продолжает свой бешеный бег. 2120, 2150, 2180, 2190… Наконец он останавливается на 2222.
– Посмотрите хорошенько, – приглашает он, – посмотрите, что произошло с этой планетой за два века.
Он снова выключает свет. Мы подключаем наушники.
Больше нет дымных и освещенных городов. Нет машин. Нет огней в ночи. Лишь несколько кочующих племен, вооруженных луками и стрелами.
27. ЭНЦИКЛОПЕДИЯ: ТРИ ШАГА ВПЕРЕД, ДВА ШАГА НАЗАД
28. ВРЕМЯ ЧЕРНОВИКОВ
Но у меня нет звука. Кронос это знает, и он раздает нам наушники и объясняет, где они подключаются к кресту. Если я правильно понимаю, устройство функционирует как направленный микрофон. Там, куда я направляю лупу, я слышу звук.
Я выделяю двух маленьких человечков из множества. Где-то должен быть автоматический переводчик, потому что я сразу понимаю, о чем они говорят. Они жалуются на погоду, которая «испортилась». Чуть дальше, в храме, группа людей сожалеет, что «боги их покинули».
Мы все переводим лупы с места на место, восхищенные. Я вспоминаю время, когда я был ангелом и смотрел в сферах, что происходит с моими смертными. Я меняю угол зрения, как кинорежиссер, использующий все возможности.
Некоторые встают на кончики пальцев, чтобы рассмотреть северное полушарие. Другие на корточках наблюдают за южными территориями. С наушниками и крестами мы напоминаем врачей, исследующих огромную живую бородавку.
Мы играем с непрозрачностью стен, мы можем проходить сквозь крыши, входить в жилища и узнавать секреты живущих там людей. В затененной зоне ночь. Некоторые спят, храпя, другие занимаются любовью. Некоторые не могут заснуть, встают выкурить сигарету на балконе, а заодно и полить цветы. Где-то еще не выключены телевизоры.
Дальше наступает утро. Дети людей встают, одеваются, умываются, быстро проглатывают завтрак. Некоторые готовятся к школе. Взрослые торопятся на завод или в учреждение.
Сколько суеты на переполненных улицах. Автомобилисты бибикают в пробках, пешеходы толкаются у входов в метро. Время проходит, и все начинается в обратном порядке. Зажигается свет в окнах и на улицах. Снова включаются телевизоры.
Это время новостей. Я вижу то, о чем рассказывает журналист. В гористом районе люди бряцают оружием. Они кричат, бегают, дерутся, стреляют друг в друга, корчатся от боли, умирают.
Война – это наверняка спектакль для богов, потому что большинство из нас направило лупы на поля сражений. Вскоре мы видим враждующих, не зная даже, против кого и почему они сражаются. Некоторые ученики заключают пари, считая, что победят темно-зеленые униформы, потому что они кажутся более умелыми, чем светло-зеленые. Но смерть есть и в городах. Люди собрались в кинотеатре, чтобы посмотреть романтическую комедию, когда здание взрывается. Крича и обезумев, они разбегаются во все стороны. С воем сирен приезжают машины скорой помощи. Разорванные тела лежат на тротуарах и на проезжей части. Мужчины и женщины, с лицами, искаженными ужасом, плачут, стонут, заламывают руки.
Потом спасатели увозят тела, улицу убирают, жизнь возвращается в обычное русло, а люди – к своим обычным делам. Так муравьи снова организуют свою жизнь после того, как ребенок ударит ногой по муравейнику. Мы подпрыгиваем, когда раздается удар колокола, и Кронос включает свет. Как будто пробужденные от глубокого сна, мы остаемся на своих местах, протирая глаза. В какой-то момент нам показалось, что мы с ними. Мы отодвигаем лупы и отключаем наушники.
– Не дайте себя впечатлить кипучей человеческой деятельностью, – советует бог времени. – Вы должны понять это человечество в главном, в его стремлениях, в его надеждах, а не в его… жестикуляциях.
Из-под подставки Кронос достает большие настольные часы.
– Кто-нибудь поинтересовался календарем этой планеты?
Брюнетка, которая уже перечислила пять рычагов ангелов, снова поднимает руку.
– Они живут в 2035 году, – говорит она.
– В 2035 году «их» эры, – уточняет Кронос. – На самом деле, эти люди живут через 15 миллиардов лет после большого взрыва, 5 миллиардов лет после рождения их планеты, 3 миллиона после рождения первого человека, и в 6000 году после основания их первого города. Но для большей ясности демонстрации мы сохраним их ориентиры.
Он крутит зубчатое колесо, и число 2035 появляется на экране сверху часов.
– Это место напоминало нашу Землю, – шепчет какой-то ученик.
Мэтр соглашается.
– Нет тысячи способов создать мир, в котором живые существа смогли бы размножаться.
И к нашему облегчению, он добавляет:
– Однако речь не шла о вашей Земле. Вы заметили некоторые различия?
Ответы сыплются один за одним.
– Одежда. У них странная одежда.
– Пища. Они глотают странные штуки, которые я не смог идентифицировать.
– Религия. Их религиозные символы неизвестны на Земле, и их храмы ничем не похожи на наши.
– На этой планете семь континентов, а не пять, и другой формы.
– У них машины большего размера.
Кронос одобряет кивком головы каждое высказывание. Он добавляет:
– Эта планета больше, чем Земля, и времена года на ней сильнее отличаются друг от друга: знойные лета, очень холодные зимы… К тому же, на ней живут 8 миллиардов человек, – говорит он, выводя число на доске. – Мы, боги, идентифицируем каждую планету по отдельности. Эта называется «Земля 17». Земля, потому что такова ее категория с точки зрения гравитации, метеорологии, химии. Так же, как и откуда вы. 17 – потому что 17 курсов уже поработали над ней.
– В таком случае, как называется наша Земля? – спрашивает Эдмонд Уэллс.
– «Земля 1».
Мы ощущаем общее чувство гордости от принадлежности к первой Земле, планете-оригиналу, планете, с которой сделаны лишь бледные копии. Кронос подтверждает:
– «Земля 17» действительно лишь эрзац вашей «Земли 1». Мы создали ее специально для упражнений богов. В общем, это планета-«черновик», и как все черновики, она предназначена для опытов и экспериментов…
Я чувствую возбуждение от этой идеи.
– Я покажу вам то, что ни один из других ваших профессоров не сможет сделать.
С гордой усмешкой часового мастера он ставит свои странные часы под яркий свет одной из ламп, свисающих с потолка. Становится видно целое хитросплетение колес, зазубренных, гладких, трубок с разноцветными жидкостями. В центре этого механического переплетения большой круглый циферблат с двумя стрелками. Наверху цифровой экран с числом 2035.
Кронос осторожно открывает крышку, защищающую циферблат, и пальцем толкает вперед длинную стрелку. Быстрый взгляд на планету «Земля 17» позволяет констатировать, что там машины превращаются в болиды и люди бегают в убыстренном темпе.
Мы снова берем кресты, чтобы посмотреть на изменения на планете. Она как будто мигает… Свет, тень, день, ночь сменяют друг друга на полной скорости, а на экране меняются числа: 2036, 2037, 2038, 2039…
Считая, что время течет недостаточно быстро, Кронос отпускает длинную стрелку и берется за короткую, и теперь бегут не года, а десятилетия. Как застывшая, «Земля 17» больше не мигает. На ее поверхности возникают дома, затем исчезают, чтобы на их месте появились еще более высокие, дороги извиваются, становятся шире, увеличивается число полос, а в небесах летают аппараты самых разных форм.
Потом города перестают расти, летательных аппаратов становится все меньше, наконец они исчезают совсем, дороги превращаются в тропинки… 2060, 2070, 2080, 2090… Мне хотелось бы, чтобы Кронос прекратил свои фокусы, и я смог понять, почему все так остановилось, но он продолжает свой бешеный бег. 2120, 2150, 2180, 2190… Наконец он останавливается на 2222.
– Посмотрите хорошенько, – приглашает он, – посмотрите, что произошло с этой планетой за два века.
Он снова выключает свет. Мы подключаем наушники.
Больше нет дымных и освещенных городов. Нет машин. Нет огней в ночи. Лишь несколько кочующих племен, вооруженных луками и стрелами.
27. ЭНЦИКЛОПЕДИЯ: ТРИ ШАГА ВПЕРЕД, ДВА ШАГА НАЗАД
Цивилизации рождаются, растут и умирают, как живые организмы. У них свой собственный ритм, три шага вперед, два шага назад. Они дышат. Они знают моменты восторга, когда все кажется развивающимся по правильной спирали: больше комфорта, больше свобод, меньше работы, лучшие условия жизни, меньше несчастий. Это момент вдоха. Три шага вперед. А затем, достигнув определенного уровня, порыв заканчивается и кривая идет вниз. Приходят замешательство, потом страх, которые приводят к насилию и хаосу. Два шага назад.
Как правило, эта фаза соответствует минимальному уровню, а потом начинается подъем к новой фазе вдоха. Но сколько времени потеряно зря. Так Римская империя строилась, росла, процветала и была впереди других цивилизаций во всех областях: праве, культуре, технологии… А затем она была поражена коррупцией и тиранией и закончилась в полном упадке, под нашествием варваров. Пришлось ждать Средневековья, чтобы человечество принялось за работу там, где Римская империя остановилась в апогее. Даже цивилизации, управлявшиеся наилучшим образом и бывшие наиболее предусмотрительными, закатились, как будто падение было неизбежно.
Эдмон Уэллс «Энциклопедия относительного и абсолютного знания», том 5
28. ВРЕМЯ ЧЕРНОВИКОВ
Опустошенные поля. Разруха. Разбитые дороги, заросшие дикой ежевикой. Разрушенные здания, где прячутся редкие люди, готовые убить за кусок любой пищи. Орды одичавших детей, которые борются за пропитание с ордами хорошо организованных собак. Уцелевшие после войн солдаты, которые нападают на редких путешественников, ищущих лучшие места, чтобы их ограбить и убить.
В 2222 году на «Земле 17» человечество забыло про мораль и медицину. Эпидемии косят выживших. Нет ни телевидения, ни радио, ни видения мира в целом. На смену цивилизации пришло ожесточенное насилие, и главный закон – каждый за себя. Прижавшись к лупе, я ищу на всех семи континетах хоть что-то, напоминающее возрождение.
Благодаря настойчивости я наконец нахожу в глубине густого леса поляну, на которой племя, кажется, собралось в деревню. Хижины на сваях выстроены полукругом, одна рядом с другой. В центре большой костер согревает людей с прическами, блестящими от жира животных и утыканными птичьими перьями.
Возвращение в предысторию.
В уголке старик обращается к внимательно слушающим детям, и я одновременно с ними узнаю историю катастрофы этого мира, как ему ее рассказал отец, которому ее передал памятливый дед.
«Раньше, – рассказывает он, – люди летали по небу. Они разговоривали на расстоянии по всей планете. Они жили в особенных жилищах. У них были машины, чтобы думать лучше и быстрее. Они даже могли делать свет без огня. Раньше… сотня народов жила в мире благодаря их демократической цивилизации. А потом небольшая группа государств, богатых сырьем, начала отменять эти демократические ценности и заменять их религией, основанной на Запрете. Те, кто обращался в нее, назывались между собой „запретчики“. Сперва они заставили говорить о себе, убивая приверженцев других культов и поджигая их храмы, потом они взялись за собственных умеренных и, конечно, за противников. Там, где собирались сторонники демократии, они взрывали бомбы, вызывая бесчисленные жертвы. Не зная, как реагировать на это бессмысленное насилие, не предавая своих ценностей, демократы сперва закрывали глаза на это, а потом попытались смягчить запретчиков, вежливо обращаясь с ними. Но те видели в этом лишь признак слабости и еще большее умножали свои жестокости. Чем больше запретчики свирепствовали, тем больше демократы искали оправдания их убийствам, находили им извинения и обвиняли самих себя, что это они их вызвали.
У запретчиков, по сравнению с демократами и приверженцами других конфессий, было то преимущество, что они были уверены в себе, убеждены в правоте своих идей и к тому же говорили простым языком. В то время как другие жили в сомнениях и сложностях, они спокойно запрещали своим женщинам получать образование и работать, принуждая их заниматься лишь домашним хозяйством и рожать детей. Демократы были убеждены, что такой обскурантизм должен быстро исчезнуть в мире, управляемом наукой, логикой и технологиями. Но ничего подобного не случилось. Движение запретчиков только росло и развивалось, в частности, среди всех противников прогресса. Это началось с наиболее обездоленных классов и в конце концов заразило интеллектуальные классы, которые находили в этом насилии и этой простоте форму нового проекта будущего.
Одна за другой демократические нации встали на колени, согнулись, попали под иго людей этой религии. Вместо того чтобы объединиться, они продолжали спорить между собой по поводу того, как можно остановить бедствие. И не находили такого способа. В то время как последние очаги сопротивления еще держались, повсюду уже царил террор. Только запретчики творили закон, и люди обращались в их веру, чтобы иметь спокойствие и спасти свою жизнь. Потом они принимали догмы запретчиков. Женщины повиновались мужчинам, мужчины своему шефу, а тот обладал всеми правами. Никто не осмеливался говорить, никто не осмеливался обучаться вне религии, никто не осмеливался иметь собственное мнение. Все должны были беспрерывно молиться в строго установленные часы. Тех, кто пытался уклониться, быстро выдавали соседи.
– Почему это действовало? – спрашивает один ребенок.
– У демократов были вопросы. У запретчиков ответы. Когда выяснилось, что демократические зоны стали лишь небольшими островками, изгрызенными слепыми покушениями фанатиков, истинный шеф запретчиков наконец обнаружил себя. Это не был один из представленных повсюду шефов террористов, но руководитель самой богатой нации, производящей сырье. Человек, который всегда заявлял, что поддерживает демократию. В системе запретчиков двуличие рассматривалось как военная хитрость.
Этот руководитель объявил, что отныне он является единственным представителем религиозного слова, и установил мировую диктатуру. С этого момента он создал иерархию преданных ему шефов и подше-фов. Закон навязывался политической и религиозной полицией. В то время как всему населению запрещались малейшие личные удовольствия, он, его семья и его приближенные жили в роскоши, пороке и разврате, наслаждаясь всеми богатствами. Они ничего себе не запрещали.
– И они по-прежнему летали, и перемещались без лошадей, и делали свет без огня? – спрашивает ребенок племени.
Старик прочищает горло, чтобы продолжить: – Запретчики преследовали ученых и инженеров из страха, что те придумают новые средства борьбы с ними. Каждого, кто хотя бы был похож на образованного, пытали до смерти, чтобы никто не распространял теорий, заранее названных подрывными.
Запретчики стали сжигать научные труды, уничтожать все произведения искусства, которые были созданы до них. Врачей, которые были в основном демократами, считали колдунами и убивали, и стали свирепствовать эпидемии. После образования женщин, технологии и медицины запретчики запретили путешествия, музыку, телевидение, книги, они даже запретили птицам петь, считая, что их пение может отвлечь от призывов к молитве… Запретчики переписали историю по-своему, исключив из нее все развлечения, кроме обязательного спектакля казней на стадионах. Повсюду царил страх.
– Тогда как же выжили мы? – спрашивает другой ребенок.
– Тиран наконец умер от старости. Между его сыновьями началась ожесточенная борьба за наследство. Отныне не стало ни великой армии, ни единой великой религиозной полиции. Теократическая империя разлетелась на куски. Бывшие офицеры превратились в боевых командиров. Там и сям силой воцарились независимые банды. Убить, чтобы не быть убитым, стало правилом. Перед лицом закона сильнейшего некоторые, как наши предки, решили уйти из городов, спрятаться в лесах, подальше от солдат, фанатиков и бандитов. Вот почему мы до сих пор здесь, и я могу рассказывать вам эту историю, которая является и вашей историей.
– Чего бы только я не отдал, чтобы подержать в руках книгу, – говорит один ребенок. – Узнать, как человек сделал так, чтобы летать в небе, как птица, разговаривать на расстоянии или делать свет без огня…»
Я не верю своим ушам.
Как и я, другие ученики узнали тем или иным способом о событиях, происшедших между 2035 и 2222. Мы с недоверием смотрим друг на друга. Значит, так легко привести развитую цивилизацию к точке отправления?
Кронос спрашивает:
– Почему, по-вашему, эта цивилизация зачахла?
– Из-за диктатуры религиозного тирана, – предлагает кто-то.
– Это лишь симптом. Я жду больших перспектив от будущего бога.
– Демократы были убеждены, что их демократии сильнее, чем фанатичная религия, а когда они очнулись, было слишком поздно. Они недооценили противника.
– Это лучше.
– Слишком привыкнув к комфорту, демократы стали ленивыми и не хотели сражаться.
– Неплохо.
Каждый хочет предложить свою версию, и мы все говорим одновременно. Жестом Кронос приказывает говорить по очереди. Эдмонд Уэллс торопится поднять Руку:
– Существовал слишком большой разрыв между наиболее образованными и большей частью населения. Элита развивалась все быстрее, в то время как большинство не имело ни малейшего представления о том, как работают машины, которыми они, однако, ежедневно пользуются. Зачем поднимать потолок, когда пол проваливается?
– Их беспокоил собственный успех. Потому что он был непонятен. В то время как их крах возвращал их в знакомый, а значит, успокаивающий мир. Мир прошлого, – говорит Сара Бернар.
– Все произошло так, как будто плохие ученики избавились от хороших, чтобы спокойно оставаться среди посредственностей, – усердствует Гюстав Эйфель.
– Они постепенно потеряли свободу мысли, прогресс, сумму знаний, равноправие полов и отдали свою судьбу в руки наиболее ретроградных и циничных людей во имя принципов… терпимости! – подчеркивает Вольтер.
– Они были слишко оторваны от природы, – говорит Руссо.
– Они потеряли чувство красоты, – предлагает Ван Гог.
– Они опирались на технологию. Они считали, что наука сильнее религии, – указывает Сент-Экзюпери.
– Они были недоверчивы в отношении науки и доверчивы в вере, – уточняет Этьен де Монгольфьер.
– Возможно, потому что религия бесспорна, в то время как наука все время ставится под вопрос.
– Все они были кретины… Так им и надо. Они получили то, что заслужили, – изрекает Жозеф Пруд он.
– Ты не можешь так говорить, – возражает Вольтер. – У них почти получилось.
– Но… они провалились, – заключает анархист. – Религия – это ловушка для идиотов. И вот наглядное доказательство.
– Ты не можешь смешивать все религии в одну кучу. Была только одна, которая восхваляла насилие как мистический акт, именно так они установили террор, – говорит Люеьен Дюпре.
– Теперь, когда «Земля 17» вернулась в отправную точку, вы можете испытать свои силы в области божественной импровизации, – указывает Кронос.
В качестве правила игры бог времени предлагает выбрать каждому какое-нибудь человеческое сообщество из тех, что остались, и попытаться помочь ему развиться.
Мы беремся за работу. С помощью снов, молний, медиумов мы страемся повлиять на шаманов, колдунов, священников или людей искусства, чтобы лучше воздействовать на повседневную жизнь потерянных людей. С помощью кнопки «D» мы вмешиваемся в конфликты, поражая врагов избранного племени. Самым креативным мы пытаемся внушить технические, научные или художественные изобретения. Это нелегко. Люди забывают свои сны, проснувшись, интерпретируют наши знаки как попало. Медиумы понимают то, что хотят. Иногда я раздражаюсь от такого непонимания.
Понемногу «язычники» начинают осознавать мое существование, поклоняться мне, и я внушаю им хоть какой-то порядок.
Наши божественные проявления сперва удивляют, потом пугают, затем завораживают. На «Земле 17» появляются новые религии. Зло, чтобы уменьшить зло. У моих друзей – почитающие их народы. Обожатели восхищают Мэрилин. Даже во времена земной славы ей так не поклонялись.
Эдмонд Уэллс молчит и наблюдает за своими людьми, как раньше за муравьями.
Кронос ходит позади учеников и время от времени нагибается, чтобы посмотреть на нашу работу. Его морщинистое лицо остается непроницаемым, и мы не можем понять, доволен он или нет нашими вмешательствами. Марию Кюри нервирует суета ее человеческого стада. Сару Бернар веселят глупости ее людей. Эдит Пиаф поет, ведя свою орду. Мата Хари предлагает зашифрованное изображение мадонны, не поддающееся расшифровке.
После двухчасового испытания нашей власти бог времени бьет в колокол и предлагает нам рассмотреть результаты работ. Большинству не удалось добиться лучших результатов, чем мне, за исключением, пожалуй, Люсьена Дюпре, сообщество которого, кажется, прогрессировало. Он действовал через потребление экзотических грибов. Живущие на острове, вне досягаемости хищных соседей, его люди практикуют искусство совместной жизни, похожее на сообщества хиппи 70-х годов. Они мирные и спокойные. У них свободные нравы, и каждый участвует во всех видах деятельности.
Кронос делает пометки в блокноте и спрашивает нас о первых впечатлениях.
– Если их слишком пугать, они становятся мистиками, – говорит один ученик.
– А если им все позволять, они делают еще больше глупостей в прямом смысле слова, то есть ведут себя, как звери, – огорчается другой.
– Если они перестают бояться кары, они теряют уважение ко всему.
– А почему, как вы считаете? – спрашивает профессор.
У каждого своя идея.
– У них нечто вроде естественной тяги к смерти и разрушению. Без полиции и наказания они не уважают других, – говорит какая-то девушка.
– Почему? – тонко спрашивает профессор. Ответы множатся.
– Может быть, потому что они не понимают в действительности, что это такое.
– Потому что они не любят друг друга.
– Потому что им не нравится глобальный проект их вида.
– Потому что они его не видят.
– Потому что они его не представляют.
– Потому что они постоянно живут в страхе, – говорю я.
Кронос оборачивается ко мне.
– Развивайте вашу мысль.
Я думаю:
– Страх ослепляет их и мешает предвидеть спокойное существование в долгосрочной перспективе.
Эдмонд Уэллс качает головой.
– Они боятся, потому что для эволюции их сознания было слишком рано, когда их технологии стали развиваться чересчур быстро. Они располагали необыкновенными орудиями, в то время как их душа была еще на уровне 3. Поэтому они вернулись к технологии, соответствующей их уровню души. Базовая технология для базовых существ.
Большинство учеников одобряют.
Кронос, кажется, также удовлетворен этим ответом.
– Подождите, – вмешивается Люсьен Дюпре. – Некоторые таковы, но не все. В моем сообществе, например, они вышли из состояния страха и движутся к любви. Они перешли через 3, они сейчас 4 и даже стремятся к 5.
– У тебя получается, потому что их немного, – заключает другой ученик.
– Их всего две или три сотни на человечество, которое раньше насчитывало двенадцать миллиардов человек, а сейчас сократилось до трех миллиардов из-за религиозного фанатика, но это хорошее начало. И потом то, что небольшое количество решительных людей смогло разрушить с помощью этой религии, другие смогут восстановить с помощью духовности.
– Да, но их новая религия – это мы, – иронизирует Прудон. – Мы заменяем религию, которую они придумали, той которую им навязывают. Какая разница?
– Я говорил не о религии, а о духовности.
– Для меня это одно и то же.
– А для меня это две противоположности. Религия – это готовое мышление для всех, а духовность – это развитое восприятие того, что может быть «над собой», – говорит Люсьен Дюпре. – И для каждого оно различно.
– Ну что, знаменитый Великий Бог, что ты думаешь, сидя там, наверху, это что, религия или духовность? – спрашивает Прудон насмешливо.
Дебаты разгораются. Кронос снова бьет в колокол.
– Пора перейти к следующему упражнению. То, что было сделано от нашего имени, будет от нашего имени уничтожено, – заключает бог времени, поглаживая бороду. – Пора обрушить на эту планету– «черновик» наш божественный гнев.
На всех часах и будильниках 19 часов вечера, сумерки снаружи начинают проникать в зал.
– Хорошо. Отрегулируйте ваши кресты, повернув колесико «D» на максимум.
– Но это будет геноцид! – восклицает Люсьен Дюпре.
Кронос пытается урезонить смутьяна.
– Твой опыт незначителен. Рядом с твоим маленьким успехом с несколькими сотнями индивидуумов существуют миллиарды людей, потерпевших полнейшее поражение, и нужно прекратить их страдания.
– Но мое сообщество доказывает, что их можно спасти. Мой «маленький» успех, как вы говорите, может быть заразен, – утверждает Люсьен Дюпре.
– Твой успех доказывает, что ты достаточно способный бог, и я уверен, что в Большой Игре ты будешь великолепен.
– Какой Большой Игре?
– Игре богов-учеников. Игре «Игрек».
– Но я не хочу играть в вашу игру «Игрек», я хочу продолжать помогать моему сообществу. Посмотрите, как они счастливы. У них есть маленькая деревня, они вместе ее убирают, у них нет ссор, они занимаются искусством, поют…
В 2222 году на «Земле 17» человечество забыло про мораль и медицину. Эпидемии косят выживших. Нет ни телевидения, ни радио, ни видения мира в целом. На смену цивилизации пришло ожесточенное насилие, и главный закон – каждый за себя. Прижавшись к лупе, я ищу на всех семи континетах хоть что-то, напоминающее возрождение.
Благодаря настойчивости я наконец нахожу в глубине густого леса поляну, на которой племя, кажется, собралось в деревню. Хижины на сваях выстроены полукругом, одна рядом с другой. В центре большой костер согревает людей с прическами, блестящими от жира животных и утыканными птичьими перьями.
Возвращение в предысторию.
В уголке старик обращается к внимательно слушающим детям, и я одновременно с ними узнаю историю катастрофы этого мира, как ему ее рассказал отец, которому ее передал памятливый дед.
«Раньше, – рассказывает он, – люди летали по небу. Они разговоривали на расстоянии по всей планете. Они жили в особенных жилищах. У них были машины, чтобы думать лучше и быстрее. Они даже могли делать свет без огня. Раньше… сотня народов жила в мире благодаря их демократической цивилизации. А потом небольшая группа государств, богатых сырьем, начала отменять эти демократические ценности и заменять их религией, основанной на Запрете. Те, кто обращался в нее, назывались между собой „запретчики“. Сперва они заставили говорить о себе, убивая приверженцев других культов и поджигая их храмы, потом они взялись за собственных умеренных и, конечно, за противников. Там, где собирались сторонники демократии, они взрывали бомбы, вызывая бесчисленные жертвы. Не зная, как реагировать на это бессмысленное насилие, не предавая своих ценностей, демократы сперва закрывали глаза на это, а потом попытались смягчить запретчиков, вежливо обращаясь с ними. Но те видели в этом лишь признак слабости и еще большее умножали свои жестокости. Чем больше запретчики свирепствовали, тем больше демократы искали оправдания их убийствам, находили им извинения и обвиняли самих себя, что это они их вызвали.
У запретчиков, по сравнению с демократами и приверженцами других конфессий, было то преимущество, что они были уверены в себе, убеждены в правоте своих идей и к тому же говорили простым языком. В то время как другие жили в сомнениях и сложностях, они спокойно запрещали своим женщинам получать образование и работать, принуждая их заниматься лишь домашним хозяйством и рожать детей. Демократы были убеждены, что такой обскурантизм должен быстро исчезнуть в мире, управляемом наукой, логикой и технологиями. Но ничего подобного не случилось. Движение запретчиков только росло и развивалось, в частности, среди всех противников прогресса. Это началось с наиболее обездоленных классов и в конце концов заразило интеллектуальные классы, которые находили в этом насилии и этой простоте форму нового проекта будущего.
Одна за другой демократические нации встали на колени, согнулись, попали под иго людей этой религии. Вместо того чтобы объединиться, они продолжали спорить между собой по поводу того, как можно остановить бедствие. И не находили такого способа. В то время как последние очаги сопротивления еще держались, повсюду уже царил террор. Только запретчики творили закон, и люди обращались в их веру, чтобы иметь спокойствие и спасти свою жизнь. Потом они принимали догмы запретчиков. Женщины повиновались мужчинам, мужчины своему шефу, а тот обладал всеми правами. Никто не осмеливался говорить, никто не осмеливался обучаться вне религии, никто не осмеливался иметь собственное мнение. Все должны были беспрерывно молиться в строго установленные часы. Тех, кто пытался уклониться, быстро выдавали соседи.
– Почему это действовало? – спрашивает один ребенок.
– У демократов были вопросы. У запретчиков ответы. Когда выяснилось, что демократические зоны стали лишь небольшими островками, изгрызенными слепыми покушениями фанатиков, истинный шеф запретчиков наконец обнаружил себя. Это не был один из представленных повсюду шефов террористов, но руководитель самой богатой нации, производящей сырье. Человек, который всегда заявлял, что поддерживает демократию. В системе запретчиков двуличие рассматривалось как военная хитрость.
Этот руководитель объявил, что отныне он является единственным представителем религиозного слова, и установил мировую диктатуру. С этого момента он создал иерархию преданных ему шефов и подше-фов. Закон навязывался политической и религиозной полицией. В то время как всему населению запрещались малейшие личные удовольствия, он, его семья и его приближенные жили в роскоши, пороке и разврате, наслаждаясь всеми богатствами. Они ничего себе не запрещали.
– И они по-прежнему летали, и перемещались без лошадей, и делали свет без огня? – спрашивает ребенок племени.
Старик прочищает горло, чтобы продолжить: – Запретчики преследовали ученых и инженеров из страха, что те придумают новые средства борьбы с ними. Каждого, кто хотя бы был похож на образованного, пытали до смерти, чтобы никто не распространял теорий, заранее названных подрывными.
Запретчики стали сжигать научные труды, уничтожать все произведения искусства, которые были созданы до них. Врачей, которые были в основном демократами, считали колдунами и убивали, и стали свирепствовать эпидемии. После образования женщин, технологии и медицины запретчики запретили путешествия, музыку, телевидение, книги, они даже запретили птицам петь, считая, что их пение может отвлечь от призывов к молитве… Запретчики переписали историю по-своему, исключив из нее все развлечения, кроме обязательного спектакля казней на стадионах. Повсюду царил страх.
– Тогда как же выжили мы? – спрашивает другой ребенок.
– Тиран наконец умер от старости. Между его сыновьями началась ожесточенная борьба за наследство. Отныне не стало ни великой армии, ни единой великой религиозной полиции. Теократическая империя разлетелась на куски. Бывшие офицеры превратились в боевых командиров. Там и сям силой воцарились независимые банды. Убить, чтобы не быть убитым, стало правилом. Перед лицом закона сильнейшего некоторые, как наши предки, решили уйти из городов, спрятаться в лесах, подальше от солдат, фанатиков и бандитов. Вот почему мы до сих пор здесь, и я могу рассказывать вам эту историю, которая является и вашей историей.
– Чего бы только я не отдал, чтобы подержать в руках книгу, – говорит один ребенок. – Узнать, как человек сделал так, чтобы летать в небе, как птица, разговаривать на расстоянии или делать свет без огня…»
Я не верю своим ушам.
Как и я, другие ученики узнали тем или иным способом о событиях, происшедших между 2035 и 2222. Мы с недоверием смотрим друг на друга. Значит, так легко привести развитую цивилизацию к точке отправления?
Кронос спрашивает:
– Почему, по-вашему, эта цивилизация зачахла?
– Из-за диктатуры религиозного тирана, – предлагает кто-то.
– Это лишь симптом. Я жду больших перспектив от будущего бога.
– Демократы были убеждены, что их демократии сильнее, чем фанатичная религия, а когда они очнулись, было слишком поздно. Они недооценили противника.
– Это лучше.
– Слишком привыкнув к комфорту, демократы стали ленивыми и не хотели сражаться.
– Неплохо.
Каждый хочет предложить свою версию, и мы все говорим одновременно. Жестом Кронос приказывает говорить по очереди. Эдмонд Уэллс торопится поднять Руку:
– Существовал слишком большой разрыв между наиболее образованными и большей частью населения. Элита развивалась все быстрее, в то время как большинство не имело ни малейшего представления о том, как работают машины, которыми они, однако, ежедневно пользуются. Зачем поднимать потолок, когда пол проваливается?
– Их беспокоил собственный успех. Потому что он был непонятен. В то время как их крах возвращал их в знакомый, а значит, успокаивающий мир. Мир прошлого, – говорит Сара Бернар.
– Все произошло так, как будто плохие ученики избавились от хороших, чтобы спокойно оставаться среди посредственностей, – усердствует Гюстав Эйфель.
– Они постепенно потеряли свободу мысли, прогресс, сумму знаний, равноправие полов и отдали свою судьбу в руки наиболее ретроградных и циничных людей во имя принципов… терпимости! – подчеркивает Вольтер.
– Они были слишко оторваны от природы, – говорит Руссо.
– Они потеряли чувство красоты, – предлагает Ван Гог.
– Они опирались на технологию. Они считали, что наука сильнее религии, – указывает Сент-Экзюпери.
– Они были недоверчивы в отношении науки и доверчивы в вере, – уточняет Этьен де Монгольфьер.
– Возможно, потому что религия бесспорна, в то время как наука все время ставится под вопрос.
– Все они были кретины… Так им и надо. Они получили то, что заслужили, – изрекает Жозеф Пруд он.
– Ты не можешь так говорить, – возражает Вольтер. – У них почти получилось.
– Но… они провалились, – заключает анархист. – Религия – это ловушка для идиотов. И вот наглядное доказательство.
– Ты не можешь смешивать все религии в одну кучу. Была только одна, которая восхваляла насилие как мистический акт, именно так они установили террор, – говорит Люеьен Дюпре.
– Теперь, когда «Земля 17» вернулась в отправную точку, вы можете испытать свои силы в области божественной импровизации, – указывает Кронос.
В качестве правила игры бог времени предлагает выбрать каждому какое-нибудь человеческое сообщество из тех, что остались, и попытаться помочь ему развиться.
Мы беремся за работу. С помощью снов, молний, медиумов мы страемся повлиять на шаманов, колдунов, священников или людей искусства, чтобы лучше воздействовать на повседневную жизнь потерянных людей. С помощью кнопки «D» мы вмешиваемся в конфликты, поражая врагов избранного племени. Самым креативным мы пытаемся внушить технические, научные или художественные изобретения. Это нелегко. Люди забывают свои сны, проснувшись, интерпретируют наши знаки как попало. Медиумы понимают то, что хотят. Иногда я раздражаюсь от такого непонимания.
Понемногу «язычники» начинают осознавать мое существование, поклоняться мне, и я внушаю им хоть какой-то порядок.
Наши божественные проявления сперва удивляют, потом пугают, затем завораживают. На «Земле 17» появляются новые религии. Зло, чтобы уменьшить зло. У моих друзей – почитающие их народы. Обожатели восхищают Мэрилин. Даже во времена земной славы ей так не поклонялись.
Эдмонд Уэллс молчит и наблюдает за своими людьми, как раньше за муравьями.
Кронос ходит позади учеников и время от времени нагибается, чтобы посмотреть на нашу работу. Его морщинистое лицо остается непроницаемым, и мы не можем понять, доволен он или нет нашими вмешательствами. Марию Кюри нервирует суета ее человеческого стада. Сару Бернар веселят глупости ее людей. Эдит Пиаф поет, ведя свою орду. Мата Хари предлагает зашифрованное изображение мадонны, не поддающееся расшифровке.
После двухчасового испытания нашей власти бог времени бьет в колокол и предлагает нам рассмотреть результаты работ. Большинству не удалось добиться лучших результатов, чем мне, за исключением, пожалуй, Люсьена Дюпре, сообщество которого, кажется, прогрессировало. Он действовал через потребление экзотических грибов. Живущие на острове, вне досягаемости хищных соседей, его люди практикуют искусство совместной жизни, похожее на сообщества хиппи 70-х годов. Они мирные и спокойные. У них свободные нравы, и каждый участвует во всех видах деятельности.
Кронос делает пометки в блокноте и спрашивает нас о первых впечатлениях.
– Если их слишком пугать, они становятся мистиками, – говорит один ученик.
– А если им все позволять, они делают еще больше глупостей в прямом смысле слова, то есть ведут себя, как звери, – огорчается другой.
– Если они перестают бояться кары, они теряют уважение ко всему.
– А почему, как вы считаете? – спрашивает профессор.
У каждого своя идея.
– У них нечто вроде естественной тяги к смерти и разрушению. Без полиции и наказания они не уважают других, – говорит какая-то девушка.
– Почему? – тонко спрашивает профессор. Ответы множатся.
– Может быть, потому что они не понимают в действительности, что это такое.
– Потому что они не любят друг друга.
– Потому что им не нравится глобальный проект их вида.
– Потому что они его не видят.
– Потому что они его не представляют.
– Потому что они постоянно живут в страхе, – говорю я.
Кронос оборачивается ко мне.
– Развивайте вашу мысль.
Я думаю:
– Страх ослепляет их и мешает предвидеть спокойное существование в долгосрочной перспективе.
Эдмонд Уэллс качает головой.
– Они боятся, потому что для эволюции их сознания было слишком рано, когда их технологии стали развиваться чересчур быстро. Они располагали необыкновенными орудиями, в то время как их душа была еще на уровне 3. Поэтому они вернулись к технологии, соответствующей их уровню души. Базовая технология для базовых существ.
Большинство учеников одобряют.
Кронос, кажется, также удовлетворен этим ответом.
– Подождите, – вмешивается Люсьен Дюпре. – Некоторые таковы, но не все. В моем сообществе, например, они вышли из состояния страха и движутся к любви. Они перешли через 3, они сейчас 4 и даже стремятся к 5.
– У тебя получается, потому что их немного, – заключает другой ученик.
– Их всего две или три сотни на человечество, которое раньше насчитывало двенадцать миллиардов человек, а сейчас сократилось до трех миллиардов из-за религиозного фанатика, но это хорошее начало. И потом то, что небольшое количество решительных людей смогло разрушить с помощью этой религии, другие смогут восстановить с помощью духовности.
– Да, но их новая религия – это мы, – иронизирует Прудон. – Мы заменяем религию, которую они придумали, той которую им навязывают. Какая разница?
– Я говорил не о религии, а о духовности.
– Для меня это одно и то же.
– А для меня это две противоположности. Религия – это готовое мышление для всех, а духовность – это развитое восприятие того, что может быть «над собой», – говорит Люсьен Дюпре. – И для каждого оно различно.
– Ну что, знаменитый Великий Бог, что ты думаешь, сидя там, наверху, это что, религия или духовность? – спрашивает Прудон насмешливо.
Дебаты разгораются. Кронос снова бьет в колокол.
– Пора перейти к следующему упражнению. То, что было сделано от нашего имени, будет от нашего имени уничтожено, – заключает бог времени, поглаживая бороду. – Пора обрушить на эту планету– «черновик» наш божественный гнев.
На всех часах и будильниках 19 часов вечера, сумерки снаружи начинают проникать в зал.
– Хорошо. Отрегулируйте ваши кресты, повернув колесико «D» на максимум.
– Но это будет геноцид! – восклицает Люсьен Дюпре.
Кронос пытается урезонить смутьяна.
– Твой опыт незначителен. Рядом с твоим маленьким успехом с несколькими сотнями индивидуумов существуют миллиарды людей, потерпевших полнейшее поражение, и нужно прекратить их страдания.
– Но мое сообщество доказывает, что их можно спасти. Мой «маленький» успех, как вы говорите, может быть заразен, – утверждает Люсьен Дюпре.
– Твой успех доказывает, что ты достаточно способный бог, и я уверен, что в Большой Игре ты будешь великолепен.
– Какой Большой Игре?
– Игре богов-учеников. Игре «Игрек».
– Но я не хочу играть в вашу игру «Игрек», я хочу продолжать помогать моему сообществу. Посмотрите, как они счастливы. У них есть маленькая деревня, они вместе ее убирают, у них нет ссор, они занимаются искусством, поют…
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента