Страница:
– Ну, это твое право, – отозвался Павел. Он потер лоб и задумался. – Ты считаешь, жена в курсе, где он?
– Тут только два варианта, капитан. Или она в курсе и разыгрывает дурочку, чтобы отвести подозрения, или же муж избрал ее козлом отпущения. Платить-то по счетам пришлось ей.
Ласточкин усмехнулся:
– Да, но если он действительно умер, ни один из этих вариантов не работает.
Арбатов поднялся и одернул пиджак. Лопоухий перестал подпирать сейф и приосанился, охранник с цепью отлепился от окна, а человек-экспресс слез с батареи.
– Мертвые меня не интересуют, – произнес Арбатов, глядя капитану прямо в глаза. – Меня интересует Владислав Парамонов. Живой. И тот, кто доставит мне эту мразь, получит соответствующую награду. Впрочем, ты, я слышал, денег не признаешь. Значит, я просто скажу тебе большое человеческое спасибо.
Все-таки он сумел уесть Ласточкина – я поняла это по тому, как дернулись ноздри капитана.
– До свидания, – сказал Арбатов, шагнув к двери.
– Не до свиданья, а прощай, – неприязненно бросил ему вслед Павел.
Сделав вид, что не расслышал, Арбатов в сопровождении своей свиты вышел из комнаты. Честно говоря, только когда они скрылись за дверью, я осознала, что мне стало как-то легче дышать.
– Все интересней и интересней, – вздохнул капитан и взялся за телефон.
Несмотря на поздний час, Стас Зарубин был еще на работе. Павел довел до его сведения, что у нас были неприятные гости, и попросил прислать знающего человека, чтобы тот обследовал комнату на предмет подслушивающих устройств.
Повесив трубку, Ласточкин хотел опуститься на стул, но вспомнил, очевидно, кто только что на нем сидел, и поморщился.
– Паша, кто он такой? – не удержалась я.
Мой напарник ответил не сразу.
– Человек, от которого надо держаться подальше, – сказал он. – Только и всего.
Глава 7
Глава 8
– Тут только два варианта, капитан. Или она в курсе и разыгрывает дурочку, чтобы отвести подозрения, или же муж избрал ее козлом отпущения. Платить-то по счетам пришлось ей.
Ласточкин усмехнулся:
– Да, но если он действительно умер, ни один из этих вариантов не работает.
Арбатов поднялся и одернул пиджак. Лопоухий перестал подпирать сейф и приосанился, охранник с цепью отлепился от окна, а человек-экспресс слез с батареи.
– Мертвые меня не интересуют, – произнес Арбатов, глядя капитану прямо в глаза. – Меня интересует Владислав Парамонов. Живой. И тот, кто доставит мне эту мразь, получит соответствующую награду. Впрочем, ты, я слышал, денег не признаешь. Значит, я просто скажу тебе большое человеческое спасибо.
Все-таки он сумел уесть Ласточкина – я поняла это по тому, как дернулись ноздри капитана.
– До свидания, – сказал Арбатов, шагнув к двери.
– Не до свиданья, а прощай, – неприязненно бросил ему вслед Павел.
Сделав вид, что не расслышал, Арбатов в сопровождении своей свиты вышел из комнаты. Честно говоря, только когда они скрылись за дверью, я осознала, что мне стало как-то легче дышать.
– Все интересней и интересней, – вздохнул капитан и взялся за телефон.
Несмотря на поздний час, Стас Зарубин был еще на работе. Павел довел до его сведения, что у нас были неприятные гости, и попросил прислать знающего человека, чтобы тот обследовал комнату на предмет подслушивающих устройств.
Повесив трубку, Ласточкин хотел опуститься на стул, но вспомнил, очевидно, кто только что на нем сидел, и поморщился.
– Паша, кто он такой? – не удержалась я.
Мой напарник ответил не сразу.
– Человек, от которого надо держаться подальше, – сказал он. – Только и всего.
Глава 7
Среда, 3 апреля. Утро
Я просыпаюсь от дробного грохота. За окнами рабочие вскрывают асфальт, чинят, перекладывают трубы и обустраивают двор. «Уииии! – в дело вступает электропила. Она визжит, как жена олигарха, которую бросили и оставили без содержания, вдобавок предъявив ей счет на те деньги, которые она потратила в браке с дорогим, в прямом смысле слова, мужем. «Пах, пах, пах, пах!» – одышливо фырчит экскаватор. Слышен лязгающий грохот металлических труб, которые опять повалились куда-то не туда. Последнее, кстати, недвусмысленно следует из пылкой речи начальника рабочих, щедро пересыпанной нецензурными словами.
Боже! Боже… Хочу на работу! Как можно скорее! Немедленно! Пусть осчастливит меня судьба трупом без головы, который выплывет к нам из реки. Я согласна даже на расчлененку, заботливо рассованную по мусорным ящикам. Говорите, убойный отдел? Убойная жизнь!
У зубной пасты привкус ненастья. Я выплевываю ее и слышу, как в комнате начинает звонить телефон.
– Твое дело во всех газетах! – жизнерадостно кричит мама в трубку.
От неожиданности я едва не поперхнулась:
– Какое дело?
– Ну, той ясновидящей, которая покончила с собой.
– Это не мое дело. Оно даже не в нашем районе произошло, и мы с Ласточкиным им не занимаемся.
«Уиии! Грах-тах-тах!» Нет, на работу, на работу… На работе хорошо: убийцы, мошенники, воры, потерпевшие, свидетели – настоящий рай!
Пока я самозабвенно предаюсь отчаянию, взгляд мой падает на букет цветов, который мне вчера прислали с курьером. Вот он какой, мой напарник! Не человек, а просто золото!
– Во всех газетах пишут, что ее устранили конкуренты, – продолжает меж тем мама, пропуская мои слова мимо ушей.
– Кого?
– Ну, ту целительницу, Агриппину!
Она садится на своего любимого конька. Мне нужно такое дело, чтобы газеты обо мне заговорили. Чтобы мое фото было на первых полосах всех периодических изданий! Но только чтобы не рисковать жизнью, ни-ни. Для этого, в конце концов, есть мужчины, хотя бы тот же Ласточкин.
– Мама, извини, мне надо идти!
В метро тепло и душно, как всегда в это время года. Поезд, как синяя гусеница, всасывается в туннель, показав мне свой хвост. Не беда, придет другой.
Ласточкин уже в нашем кабинете. Сидит за столом, изучает какие-то бумажки. Хотя это глупое слово: в нашей работе просто «бумажек» не бывает.
– Удалось отыскать что-нибудь по нашим делам? – спрашиваю я.
– Удалось. Адрес Оли Бариновой я пробил. Кстати, она бывшая певица.
– Едем к ней? – деловито предлагаю я.
– Ага, – усмехается Паша. – И с порога спрашиваем, уж не собирается она зарезать бывшую подружку. А она, конечно же, вот так сразу нам все и расскажет.
– Я вся во внимании, – сказала я, делая серьезное лицо.
– Поскольку она бывшая певица, явимся к ней под видом журналистов. Я репортер, ты – фотограф.
– Есть одно «но», Паша: я плохо фотографирую.
– А я так вообще не умею брать интервью, – парировал мой напарник. – Ничего, как-нибудь прорвемся. Кстати, я уже позвонил и договорился о встрече. В одиннадцать утра.
Он выдвинул ящик стола и вытащил оттуда устрашающего вида профессиональную камеру с длинным, как клюв тукана, объективом, при виде которой во мне сразу же ожили все самые нехорошие предчувствия.
– Но, Паша, это же профессиональная оптика! Я такую вообще никогда в руках не держала!
– Лиза, – сердито сказал Ласточкин, – от тебя вовсе не требуется быть настоящим фотографом. Главное – убедительно сыграть роль, поняла? А что ты нащелкаешь и как – это, извини меня, вообще никого не колышет! Просто делай умное лицо и жми на кнопки.
Я надулась. А что бы вы сделали на моем месте?
– Камеру береги, разобьешь – Петрович с тебя стружку снимет. Он и так из-за машины на нас зол.
– А что насчет машины, кстати?
– А ничего. Прокатимся на метро.
– Кстати, Паша, я же тебя не поблагодарила, – сказала я, когда мы тщательно проверили, не осталось ли при нас вещей, которые могут выдать нашу профессиональную принадлежность, и покинули отделение.
– За что? – рассеянно спросил мой напарник.
– За цветы, которые ты мне вчера прислал.
Павел остановился и взглянул на меня в упор.
– Я не присылал тебе никаких цветов, – сказал он. Было очевидно, что мой напарник не шутит.
– Но тогда кто же?.. – пробормотала я в удивлении.
– Какой-нибудь таинственный поклонник, – отозвался капитан, пожимая плечами.
В синем вагоне, который уносил нас на юго-запад, я не удержалась и спросила у Ласточкина, что он думает по поводу нашего второго дела и визита Юрия Даниловича Арбатова в наши скромные пенаты. Павел поморщился.
– Если Парамонов и впрямь не поделил чего-то с Арбатовым, то для его же собственного блага я бы пожелал ему оставаться мертвым, – наконец признался он.
– Что, Арбатов настолько страшен?
– Да как тебе сказать, – буркнул мой напарник, дернув щекой. – Ты же видела, какой он. Вежливые, спокойные манеры, речь образованного человека, но все это ничего не значит, поверь мне. Он всегда был хладнокровным, безжалостным мерзавцем, а когда прорвался к большим деньгам, стал еще опаснее.
– Гм, – произнесла я, чтобы хоть что-нибудь сказать.
– В сущности, он обыкновенный бандит – из числа тех, которые вовремя сумели прикинуться бизнесменами. И он открыто дал нам понять, что он заинтересован в деле… Вот только насколько открыто? Не сыграем ли мы ему на руку своим расследованием? – Ласточкин нахмурился: – Вообще, вся эта история: этот беспокойный покойник, который терроризирует жену письмами, – меня очень тревожит.
На остановке в вагон ввалилась целая толпа народу, и капитан замолчал.
Мы сравнительно быстро отыскали дом, в котором жила Оля Баринова. Не хрущоба, но и не хоромы. Унылая многоэтажка, московский стандарт. На двери подъезда красовался обшарпанный домофон, у которого был такой вид, словно он провисел тут уже лет тридцать, не меньше. Павел набрал номер квартиры, и аппарат отозвался неожиданно старческим голосом:
– Да?
– К вам представители прессы, – сообщил Ласточкин, подмигнув мне. Я взяла на изготовку фотоаппарат, который уже успел оттянуть мне руки.
– Конечно-конечно! – обрадовался домофон. – Проходите, пожалуйста!
Дверь отворилась с мышиным писком.
– Паша, – сказала я вполголоса, когда мы поднимались в лифте, – я чего-то не поняла. Кто это с нами говорил?
– Олина бабушка, – объяснил мой напарник. – Я уже разговаривал с ней вчера по телефону.
Она ждала нас на пороге квартиры, улыбаясь немного смущенно.
– Вот… Сюда… Проходите, пожалуйста. Я уже приготовила вам тапочки.
Ее радость от нашего визита была настолько искренней, что я почувствовала укол совести. Черт возьми, какое право мы имели обманывать ее и внушать ей необоснованные надежды?
– А где Оля? – спросил Ласточкин.
– Она придет, придет, – заторопилась старушка. – Она звонила мне… Просто их часто задерживают.
– На работе, значит? Надо же, какая жалость… И где она теперь работает, если не секрет?
– Не секрет, – вздохнула старушка. – Она уборщица в «Бегущей по волнам».
Но покамест жертва за тридевять земель, то есть на другом конце Москвы, а предполагаемая убийца то ли в клубе, то ли уже едет домой. Бабушка Оли улыбается робкой улыбкой. У меня сжимается сердце…
– Может быть, чайку?
Мы не отказываемся от чая. Мы ведем себя как ушлые журналисты, настоящие пираньи пера. Я рассматриваю плакаты на стенах. Группа «Шиповник», шесть девиц выстроились в шеренгу. Вторая брюнетка слева с белозубой улыбкой – это Оля. Ласточкин делает мне страшные глаза, и, спохватившись, я прошу позволения сфотографировать плакат. Господи боже, сколько настроек у этого чертова фотоаппарата!
Меж тем мой коллега по работе ненавязчиво расспрашивает старушку о ее замечательной внучке. Немолодая женщина тает. О, ее Оля такая хорошая девочка! Какой у нее был голос, просто ангельский! Какая она милая, славная, красивая! Сейчас она принесет альбом с фотографиями…
Я мрачнею, как кофейная гуща, в которой гадалка уже увидела разорение, отвергнутую любовь, темные мысли и конец света разом. Можете сколько угодно называть меня циником, но факт остается фактом: чаще всего именно у таких положительных, искренних, открытых людей, как эта старушка, и вырастают родичи преступники. С чем это связано, я не знаю, а придумывать наукообразное объяснение мне не хочется. Меж тем бабушка Оли уже приносит увесистую гору альбомов.
– Вот… Здесь Оленьке год… А здесь она с мамой…
Ласточкин включает диктофон, с умным видом задает типичные журналистские вопросы. Что у Оли за семья, кто ее родные?
Ничего утешительного. Отец бросил мать вскоре после рождения дочери, мать пристрастилась к выпивке… Растила ребенка фактически одна бабушка.
– Вот… Это Оленька в школе. Четвертый класс…
Черно-белая фотография, косички, внимательные глаза. Старушка протянула фотографию мне:
– Можете переснять, если хотите… Вам ведь нужно для статьи, да?
– Да-да, конечно, – отвечает Ласточкин.
С грехом пополам отыскав макрорежим на туканьем клюве, я переснимаю эту фотографию, затем еще одну, и еще десять, и еще сто… Нет, никогда! Ни за что! Не буду фоторепортером!
Тем временем Ласточкин кое-как продирается сквозь перипетии школьного детства нашей подозреваемой. Оленька была такая блестящая, такая замечательная, что девочки ей завидовали… Ее легко было обидеть, она часто плакала… Мальчики, правду сказать, были куда добрее. Вова делал за нее математику, которая ей не давалась, Юрасик – ее обожатель – таскал портфель и даже однажды защитил Олечку от злой собаки. Тогда дети вообще были лучше и отзывчивее, чем теперь. Сейчас все курят, ругаются, старших не уважают, место в метро не уступают…
Бабушка переворачивает страницу альбома и вынимает половину разорванной фотографии.
– Боже мой… – Лоб ее морщится. – Здесь рядом с ней была Алиса. Они снялись вместе около каруселей…
– Какая Алиса? – спрашивает Ласточкин с самым невинным видом.
– Алиса Карпатова… Так ее звали. Правда, с тех пор она успела сменить фамилию, и не раз…
– А почему фотография разорвана?
– О, все из-за этой истории… Разве вы ничего не знаете? Я думала…
– Мы бы хотели услышать вашу версию, – не моргнув глазом, отзывается Ласточкин, и старушка тотчас же успокаивается.
– Мою версию… А что там рассказывать? Оля девушка красивая, молодая… Пела – сначала в «Шиповнике» этом, потом захотела сольную карьеру начать… Продюсеры обдирали всех как липку. Гастроли… по два концерта в день… душ принять и то некогда. А если кто из девочек отказывался, ее сразу же вышвыривали, расторгали контракт и заменяли другой… Но Оле встретился человек – хороший вроде, солидный… Сергей. Сергей Шестопалов его звали. Ну, богатый… Так ведь деньги не главное. Он к Оле так душой прикипел, я уж думала, будет у них свадьба… Украшения дарил, за границу возил… много чего. А потом Олька познакомила его с Алисой. Как же – лучшая подруга, никого ближе ее у Ольки не было… А Алиска-то, змея, у нее Сергея и увела. И окрутила его, так что он Ольку забыл, а Алиска ей смеялась в лицо, говорила, мол, дура ты, шанс свой упустила, ну и пой теперь в «Шиповнике», пока не выкинут. Такая обида Ольку взяла, что она все подарки вернула, все-все… Я ей говорила: зря, может… но она никого уже не слушала. Целыми часами звонила ему по телефону, только Сергей ее знать не желал больше… Тогда она принялась Алиске звонить, все пыталась с ней встретиться, говорила… слова всякие ужасные о ней… Только все напрасно. Скоро мы узнали, что Алиска выходит замуж за Сергея. А Олька, у нее сердце горячее… не выдержала она. – Старушка замолчала, на глазах ее выступили слезы.
– И что же она сделала? – тихо спросил Ласточкин. Его собеседница сделала знак рукой: мол, все хорошо, сейчас она все расскажет.
– Умереть она решила. С собой покончить… так ей все это больно было… Она выпила уксусную кислоту. Но не умерла… Девочки прибежали… на гастролях это было… видят, она лежит, хрипит… Отвезли в больницу. У нее все горло было обожжено… связки… все… И петь она больше не могла. Даже говорить и то с трудом… Вы напишите об этом, напишите обязательно… Чтобы молодые девчонки не доверяли кому ни попадя. Оля мне запретила, но я сама… позвонила Алиске, попросила денег на операцию… Что же – у нее муж богатый, она могла бы все сделать, если бы захотела… А она сказала, что ее это не касается. Что Олька сама виновата, потому что дура. И повесила трубку… Вот так.
Ласточкин сидел очень прямо, не упуская ни слова из того, что ему говорила старушка.
– А с Алисой что потом было? Насколько я знаю, она больше с Шестопаловым не живет…
– Да, – подтвердила старушка, – она любила его, пока он не разорился, а потом бросила без сожаления. Как ненужную вещь, как тряпку… Сейчас у нее какой-то Лазорев или Лазарев, точно не знаю. Я-то, грешным делом, надеялась, что, может, как Алиска Сергея бросила, он к Оле вернется… Но он даже не звонил ей ни разу, и никому до нее дела нет… А ведь в свое время сколько поклонников вокруг нее увивалось! Клялись, что на все готовы, и даже на балкон к ней лазили в гостиницу, а потом – как отрезало… Когда она уксусной кислотой отравилась, к нам тоже журналисты зачастили, а последние лет пять мы никого и не видали… Вот она-то обрадовалась, когда вы позвонили… да… Вы только того, пожалуйста, как она придет, вопросов ей очень неудобных не задавайте, а то иной ваш коллега брякнет такое, что и сказать стыдно…
Ласточкин кашлянул в кулак. Я видела, что он не на шутку смущен. В прихожей нетерпеливо зажужжал звонок.
– Она, она! Пришла! – обрадованно воскликнула старушка и засеменила к двери.
– Я очень рада вас видеть, – с трудом проговорила она.
Услышав ее голос, я покрылась холодным потом. Нет, она не говорила, и даже не шептала, а сипела. Как-то надрывно, с присвистом, и чувствовалось, что каждое произносимое слово дается ей с трудом.
– Я уже немного рассказала им о тебе, Оленька, чтобы ты не надрывалась, – поспешно сказала бабушка.
Оля жалко, как-то криво улыбнулась.
– Я не хотела опаздывать, – просипела она, и пришлось как следует напрячься, чтобы понять произносимые ею слова, хотя Оля стояла всего в нескольких шагах от меня. – Но меня не пускали…
Тут Ласточкин в который раз показал, что он намного умнее меня. Пока я стояла столбом, пряча глаза, он решительно поднялся, сказал: «Ну что это такое? Нам нужны хорошие фотографии», – и велел тащить сюда все самые лучшие платья и косметику.
– Мы же не можем снимать вас такой… Срочно умойтесь! Потом мы с Лизой займемся вами как следует.
Боже, как просияли ее глаза, как преобразилось лицо! Бабушка засуетилась. После недолгих дебатов было решено снимать на фоне живописного стенного ковра. Ласточкин отобрал у меня фотоаппарат и понизил из фотографов в визажисты. Оля принесла целую сумку помад, румян, тональных кремов и прочих прелестей. Мы спорили, пробовали, подбирали аксессуары. Ласточкин ходил вокруг нас и давал ценные указания, которые прямо-таки выводили меня из себя.
– Волосы не закалывать! Не закалывать, я сказал! Помада бледная, давайте ярче!
Между делом он умело разговорил Олю. Жалеет ли она о своем поступке? Да, и даже очень, при этом на ее лицо набежало облачко. Но ведь вернуть назад уже ничего нельзя. Ласточкин велел ей встать на фоне ковра и стал щелкать вспышкой.
– До чего же мерзкая эта Алиса… Голову чуть левее! Улыбку! Очень хорошо… Нет, если бы она мне попалась, я бы ее удавил, честное слово… Вот просто взял бы и убил!
– Да, я хотела ее убить когда-то… – прошелестела бедная молодая женщина. – Я мечтала… Это было ужасно… А теперь я больше ничего не хочу. И даже видеть ее не хочу.
– Я вас очень хорошо понимаю… А теперь повернитесь, пожалуйста!
Наконец фотосессия была закончена, и мы распрощались с Олей и ее бабушкой.
Что? Прислать им номер, когда статья выйдет? Ну конечно! Если, разумеется, главный редактор не завернет материал… Потому что, между нами, наш редактор – редкая сволочь. И вообще, наша работа чертовски тяжела!
Когда мы вышли из квартиры Бариновых, шел третий час дня.
Я просыпаюсь от дробного грохота. За окнами рабочие вскрывают асфальт, чинят, перекладывают трубы и обустраивают двор. «Уииии! – в дело вступает электропила. Она визжит, как жена олигарха, которую бросили и оставили без содержания, вдобавок предъявив ей счет на те деньги, которые она потратила в браке с дорогим, в прямом смысле слова, мужем. «Пах, пах, пах, пах!» – одышливо фырчит экскаватор. Слышен лязгающий грохот металлических труб, которые опять повалились куда-то не туда. Последнее, кстати, недвусмысленно следует из пылкой речи начальника рабочих, щедро пересыпанной нецензурными словами.
Боже! Боже… Хочу на работу! Как можно скорее! Немедленно! Пусть осчастливит меня судьба трупом без головы, который выплывет к нам из реки. Я согласна даже на расчлененку, заботливо рассованную по мусорным ящикам. Говорите, убойный отдел? Убойная жизнь!
У зубной пасты привкус ненастья. Я выплевываю ее и слышу, как в комнате начинает звонить телефон.
– Твое дело во всех газетах! – жизнерадостно кричит мама в трубку.
От неожиданности я едва не поперхнулась:
– Какое дело?
– Ну, той ясновидящей, которая покончила с собой.
– Это не мое дело. Оно даже не в нашем районе произошло, и мы с Ласточкиным им не занимаемся.
«Уиии! Грах-тах-тах!» Нет, на работу, на работу… На работе хорошо: убийцы, мошенники, воры, потерпевшие, свидетели – настоящий рай!
Пока я самозабвенно предаюсь отчаянию, взгляд мой падает на букет цветов, который мне вчера прислали с курьером. Вот он какой, мой напарник! Не человек, а просто золото!
– Во всех газетах пишут, что ее устранили конкуренты, – продолжает меж тем мама, пропуская мои слова мимо ушей.
– Кого?
– Ну, ту целительницу, Агриппину!
Она садится на своего любимого конька. Мне нужно такое дело, чтобы газеты обо мне заговорили. Чтобы мое фото было на первых полосах всех периодических изданий! Но только чтобы не рисковать жизнью, ни-ни. Для этого, в конце концов, есть мужчины, хотя бы тот же Ласточкин.
– Мама, извини, мне надо идти!
В метро тепло и душно, как всегда в это время года. Поезд, как синяя гусеница, всасывается в туннель, показав мне свой хвост. Не беда, придет другой.
Ласточкин уже в нашем кабинете. Сидит за столом, изучает какие-то бумажки. Хотя это глупое слово: в нашей работе просто «бумажек» не бывает.
– Удалось отыскать что-нибудь по нашим делам? – спрашиваю я.
– Удалось. Адрес Оли Бариновой я пробил. Кстати, она бывшая певица.
– Едем к ней? – деловито предлагаю я.
– Ага, – усмехается Паша. – И с порога спрашиваем, уж не собирается она зарезать бывшую подружку. А она, конечно же, вот так сразу нам все и расскажет.
– Я вся во внимании, – сказала я, делая серьезное лицо.
– Поскольку она бывшая певица, явимся к ней под видом журналистов. Я репортер, ты – фотограф.
– Есть одно «но», Паша: я плохо фотографирую.
– А я так вообще не умею брать интервью, – парировал мой напарник. – Ничего, как-нибудь прорвемся. Кстати, я уже позвонил и договорился о встрече. В одиннадцать утра.
Он выдвинул ящик стола и вытащил оттуда устрашающего вида профессиональную камеру с длинным, как клюв тукана, объективом, при виде которой во мне сразу же ожили все самые нехорошие предчувствия.
– Но, Паша, это же профессиональная оптика! Я такую вообще никогда в руках не держала!
– Лиза, – сердито сказал Ласточкин, – от тебя вовсе не требуется быть настоящим фотографом. Главное – убедительно сыграть роль, поняла? А что ты нащелкаешь и как – это, извини меня, вообще никого не колышет! Просто делай умное лицо и жми на кнопки.
Я надулась. А что бы вы сделали на моем месте?
– Камеру береги, разобьешь – Петрович с тебя стружку снимет. Он и так из-за машины на нас зол.
– А что насчет машины, кстати?
– А ничего. Прокатимся на метро.
– Кстати, Паша, я же тебя не поблагодарила, – сказала я, когда мы тщательно проверили, не осталось ли при нас вещей, которые могут выдать нашу профессиональную принадлежность, и покинули отделение.
– За что? – рассеянно спросил мой напарник.
– За цветы, которые ты мне вчера прислал.
Павел остановился и взглянул на меня в упор.
– Я не присылал тебе никаких цветов, – сказал он. Было очевидно, что мой напарник не шутит.
– Но тогда кто же?.. – пробормотала я в удивлении.
– Какой-нибудь таинственный поклонник, – отозвался капитан, пожимая плечами.
В синем вагоне, который уносил нас на юго-запад, я не удержалась и спросила у Ласточкина, что он думает по поводу нашего второго дела и визита Юрия Даниловича Арбатова в наши скромные пенаты. Павел поморщился.
– Если Парамонов и впрямь не поделил чего-то с Арбатовым, то для его же собственного блага я бы пожелал ему оставаться мертвым, – наконец признался он.
– Что, Арбатов настолько страшен?
– Да как тебе сказать, – буркнул мой напарник, дернув щекой. – Ты же видела, какой он. Вежливые, спокойные манеры, речь образованного человека, но все это ничего не значит, поверь мне. Он всегда был хладнокровным, безжалостным мерзавцем, а когда прорвался к большим деньгам, стал еще опаснее.
– Гм, – произнесла я, чтобы хоть что-нибудь сказать.
– В сущности, он обыкновенный бандит – из числа тех, которые вовремя сумели прикинуться бизнесменами. И он открыто дал нам понять, что он заинтересован в деле… Вот только насколько открыто? Не сыграем ли мы ему на руку своим расследованием? – Ласточкин нахмурился: – Вообще, вся эта история: этот беспокойный покойник, который терроризирует жену письмами, – меня очень тревожит.
На остановке в вагон ввалилась целая толпа народу, и капитан замолчал.
Мы сравнительно быстро отыскали дом, в котором жила Оля Баринова. Не хрущоба, но и не хоромы. Унылая многоэтажка, московский стандарт. На двери подъезда красовался обшарпанный домофон, у которого был такой вид, словно он провисел тут уже лет тридцать, не меньше. Павел набрал номер квартиры, и аппарат отозвался неожиданно старческим голосом:
– Да?
– К вам представители прессы, – сообщил Ласточкин, подмигнув мне. Я взяла на изготовку фотоаппарат, который уже успел оттянуть мне руки.
– Конечно-конечно! – обрадовался домофон. – Проходите, пожалуйста!
Дверь отворилась с мышиным писком.
– Паша, – сказала я вполголоса, когда мы поднимались в лифте, – я чего-то не поняла. Кто это с нами говорил?
– Олина бабушка, – объяснил мой напарник. – Я уже разговаривал с ней вчера по телефону.
Она ждала нас на пороге квартиры, улыбаясь немного смущенно.
– Вот… Сюда… Проходите, пожалуйста. Я уже приготовила вам тапочки.
Ее радость от нашего визита была настолько искренней, что я почувствовала укол совести. Черт возьми, какое право мы имели обманывать ее и внушать ей необоснованные надежды?
– А где Оля? – спросил Ласточкин.
– Она придет, придет, – заторопилась старушка. – Она звонила мне… Просто их часто задерживают.
– На работе, значит? Надо же, какая жалость… И где она теперь работает, если не секрет?
– Не секрет, – вздохнула старушка. – Она уборщица в «Бегущей по волнам».
* * *
Вот это совпадение! Подозреваемая работает в том самом клубе, где грядущая жертва Алиса Лазарева собирается праздновать знаменательное событие – 33 года с момента своего появления на свет! Попрошу учесть этот факт, дамы и господа.Но покамест жертва за тридевять земель, то есть на другом конце Москвы, а предполагаемая убийца то ли в клубе, то ли уже едет домой. Бабушка Оли улыбается робкой улыбкой. У меня сжимается сердце…
– Может быть, чайку?
Мы не отказываемся от чая. Мы ведем себя как ушлые журналисты, настоящие пираньи пера. Я рассматриваю плакаты на стенах. Группа «Шиповник», шесть девиц выстроились в шеренгу. Вторая брюнетка слева с белозубой улыбкой – это Оля. Ласточкин делает мне страшные глаза, и, спохватившись, я прошу позволения сфотографировать плакат. Господи боже, сколько настроек у этого чертова фотоаппарата!
Меж тем мой коллега по работе ненавязчиво расспрашивает старушку о ее замечательной внучке. Немолодая женщина тает. О, ее Оля такая хорошая девочка! Какой у нее был голос, просто ангельский! Какая она милая, славная, красивая! Сейчас она принесет альбом с фотографиями…
Я мрачнею, как кофейная гуща, в которой гадалка уже увидела разорение, отвергнутую любовь, темные мысли и конец света разом. Можете сколько угодно называть меня циником, но факт остается фактом: чаще всего именно у таких положительных, искренних, открытых людей, как эта старушка, и вырастают родичи преступники. С чем это связано, я не знаю, а придумывать наукообразное объяснение мне не хочется. Меж тем бабушка Оли уже приносит увесистую гору альбомов.
– Вот… Здесь Оленьке год… А здесь она с мамой…
Ласточкин включает диктофон, с умным видом задает типичные журналистские вопросы. Что у Оли за семья, кто ее родные?
Ничего утешительного. Отец бросил мать вскоре после рождения дочери, мать пристрастилась к выпивке… Растила ребенка фактически одна бабушка.
– Вот… Это Оленька в школе. Четвертый класс…
Черно-белая фотография, косички, внимательные глаза. Старушка протянула фотографию мне:
– Можете переснять, если хотите… Вам ведь нужно для статьи, да?
– Да-да, конечно, – отвечает Ласточкин.
С грехом пополам отыскав макрорежим на туканьем клюве, я переснимаю эту фотографию, затем еще одну, и еще десять, и еще сто… Нет, никогда! Ни за что! Не буду фоторепортером!
Тем временем Ласточкин кое-как продирается сквозь перипетии школьного детства нашей подозреваемой. Оленька была такая блестящая, такая замечательная, что девочки ей завидовали… Ее легко было обидеть, она часто плакала… Мальчики, правду сказать, были куда добрее. Вова делал за нее математику, которая ей не давалась, Юрасик – ее обожатель – таскал портфель и даже однажды защитил Олечку от злой собаки. Тогда дети вообще были лучше и отзывчивее, чем теперь. Сейчас все курят, ругаются, старших не уважают, место в метро не уступают…
Бабушка переворачивает страницу альбома и вынимает половину разорванной фотографии.
– Боже мой… – Лоб ее морщится. – Здесь рядом с ней была Алиса. Они снялись вместе около каруселей…
– Какая Алиса? – спрашивает Ласточкин с самым невинным видом.
– Алиса Карпатова… Так ее звали. Правда, с тех пор она успела сменить фамилию, и не раз…
– А почему фотография разорвана?
– О, все из-за этой истории… Разве вы ничего не знаете? Я думала…
– Мы бы хотели услышать вашу версию, – не моргнув глазом, отзывается Ласточкин, и старушка тотчас же успокаивается.
– Мою версию… А что там рассказывать? Оля девушка красивая, молодая… Пела – сначала в «Шиповнике» этом, потом захотела сольную карьеру начать… Продюсеры обдирали всех как липку. Гастроли… по два концерта в день… душ принять и то некогда. А если кто из девочек отказывался, ее сразу же вышвыривали, расторгали контракт и заменяли другой… Но Оле встретился человек – хороший вроде, солидный… Сергей. Сергей Шестопалов его звали. Ну, богатый… Так ведь деньги не главное. Он к Оле так душой прикипел, я уж думала, будет у них свадьба… Украшения дарил, за границу возил… много чего. А потом Олька познакомила его с Алисой. Как же – лучшая подруга, никого ближе ее у Ольки не было… А Алиска-то, змея, у нее Сергея и увела. И окрутила его, так что он Ольку забыл, а Алиска ей смеялась в лицо, говорила, мол, дура ты, шанс свой упустила, ну и пой теперь в «Шиповнике», пока не выкинут. Такая обида Ольку взяла, что она все подарки вернула, все-все… Я ей говорила: зря, может… но она никого уже не слушала. Целыми часами звонила ему по телефону, только Сергей ее знать не желал больше… Тогда она принялась Алиске звонить, все пыталась с ней встретиться, говорила… слова всякие ужасные о ней… Только все напрасно. Скоро мы узнали, что Алиска выходит замуж за Сергея. А Олька, у нее сердце горячее… не выдержала она. – Старушка замолчала, на глазах ее выступили слезы.
– И что же она сделала? – тихо спросил Ласточкин. Его собеседница сделала знак рукой: мол, все хорошо, сейчас она все расскажет.
– Умереть она решила. С собой покончить… так ей все это больно было… Она выпила уксусную кислоту. Но не умерла… Девочки прибежали… на гастролях это было… видят, она лежит, хрипит… Отвезли в больницу. У нее все горло было обожжено… связки… все… И петь она больше не могла. Даже говорить и то с трудом… Вы напишите об этом, напишите обязательно… Чтобы молодые девчонки не доверяли кому ни попадя. Оля мне запретила, но я сама… позвонила Алиске, попросила денег на операцию… Что же – у нее муж богатый, она могла бы все сделать, если бы захотела… А она сказала, что ее это не касается. Что Олька сама виновата, потому что дура. И повесила трубку… Вот так.
Ласточкин сидел очень прямо, не упуская ни слова из того, что ему говорила старушка.
– А с Алисой что потом было? Насколько я знаю, она больше с Шестопаловым не живет…
– Да, – подтвердила старушка, – она любила его, пока он не разорился, а потом бросила без сожаления. Как ненужную вещь, как тряпку… Сейчас у нее какой-то Лазорев или Лазарев, точно не знаю. Я-то, грешным делом, надеялась, что, может, как Алиска Сергея бросила, он к Оле вернется… Но он даже не звонил ей ни разу, и никому до нее дела нет… А ведь в свое время сколько поклонников вокруг нее увивалось! Клялись, что на все готовы, и даже на балкон к ней лазили в гостиницу, а потом – как отрезало… Когда она уксусной кислотой отравилась, к нам тоже журналисты зачастили, а последние лет пять мы никого и не видали… Вот она-то обрадовалась, когда вы позвонили… да… Вы только того, пожалуйста, как она придет, вопросов ей очень неудобных не задавайте, а то иной ваш коллега брякнет такое, что и сказать стыдно…
Ласточкин кашлянул в кулак. Я видела, что он не на шутку смущен. В прихожей нетерпеливо зажужжал звонок.
– Она, она! Пришла! – обрадованно воскликнула старушка и засеменила к двери.
* * *
Говорят, есть люди, отмеченные несчастьем. Однако я была склонна не слишком верить в это, пока не увидела Олю Баринову. Ей было тридцать с небольшим, но выглядела она на добрых сорок лет, а в выражении губ что-то напоминало обиженного маленького ребенка. Одежда скверная, мешковатая, дешевая. Волосы блеклые, растрепанные. Красные руки. Слишком яркий макияж, который ей совершенно не шел. Вспомнив, кем она работала, я решила, что она наспех подкрашивалась в метро, чтобы не предстать перед журналистом и фотографом совсем уж в ужасном виде. Но в ее глазах застыла такая мольба, что мне стало стыдно и моего фотоаппарата, и моих мыслей.– Я очень рада вас видеть, – с трудом проговорила она.
Услышав ее голос, я покрылась холодным потом. Нет, она не говорила, и даже не шептала, а сипела. Как-то надрывно, с присвистом, и чувствовалось, что каждое произносимое слово дается ей с трудом.
– Я уже немного рассказала им о тебе, Оленька, чтобы ты не надрывалась, – поспешно сказала бабушка.
Оля жалко, как-то криво улыбнулась.
– Я не хотела опаздывать, – просипела она, и пришлось как следует напрячься, чтобы понять произносимые ею слова, хотя Оля стояла всего в нескольких шагах от меня. – Но меня не пускали…
Тут Ласточкин в который раз показал, что он намного умнее меня. Пока я стояла столбом, пряча глаза, он решительно поднялся, сказал: «Ну что это такое? Нам нужны хорошие фотографии», – и велел тащить сюда все самые лучшие платья и косметику.
– Мы же не можем снимать вас такой… Срочно умойтесь! Потом мы с Лизой займемся вами как следует.
Боже, как просияли ее глаза, как преобразилось лицо! Бабушка засуетилась. После недолгих дебатов было решено снимать на фоне живописного стенного ковра. Ласточкин отобрал у меня фотоаппарат и понизил из фотографов в визажисты. Оля принесла целую сумку помад, румян, тональных кремов и прочих прелестей. Мы спорили, пробовали, подбирали аксессуары. Ласточкин ходил вокруг нас и давал ценные указания, которые прямо-таки выводили меня из себя.
– Волосы не закалывать! Не закалывать, я сказал! Помада бледная, давайте ярче!
Между делом он умело разговорил Олю. Жалеет ли она о своем поступке? Да, и даже очень, при этом на ее лицо набежало облачко. Но ведь вернуть назад уже ничего нельзя. Ласточкин велел ей встать на фоне ковра и стал щелкать вспышкой.
– До чего же мерзкая эта Алиса… Голову чуть левее! Улыбку! Очень хорошо… Нет, если бы она мне попалась, я бы ее удавил, честное слово… Вот просто взял бы и убил!
– Да, я хотела ее убить когда-то… – прошелестела бедная молодая женщина. – Я мечтала… Это было ужасно… А теперь я больше ничего не хочу. И даже видеть ее не хочу.
– Я вас очень хорошо понимаю… А теперь повернитесь, пожалуйста!
Наконец фотосессия была закончена, и мы распрощались с Олей и ее бабушкой.
Что? Прислать им номер, когда статья выйдет? Ну конечно! Если, разумеется, главный редактор не завернет материал… Потому что, между нами, наш редактор – редкая сволочь. И вообще, наша работа чертовски тяжела!
Когда мы вышли из квартиры Бариновых, шел третий час дня.
Глава 8
3 апреля. Третий час пополудни
– Я свинья, – сказал Паша, когда мы вернулись в отделение.
– Почему?
– Как говорил один знакомый сутенер, по совокупности причин.
– Думаешь, это не она?
– Не думаю, а знаю.
– Откуда такая уверенность?
– От верблюда. Нет, ну сама посуди: что сделала Оля Баринова, когда лучшая подруга Алиса увела у нее мужика? Что, она набросилась на нее с кулаками или подсыпала ей в кофе что-нибудь, несовместимое с жизнью? Да ничего подобного. Вместо этого она попыталась наложить на себя руки. Поверь мне, это не тот человек, который способен на убийство. В крайнем случае она может убить себя, но не другого, как бы она ни страдала.
– Пожалуй, ты прав, – нехотя признала я. – Но ведь есть еще и факты, а они против нас. Алиса как-никак разрушила лучшей подруге жизнь, день рождения должен состояться в «Бегущей по волнам», а Оля работает там уборщицей, а значит, имеет право прохода в клуб. Но этот звонок? Вдруг Оля проболталась кому-то о своих планах и этот кто-то решил предупредить нас?
Однако Паша не успел мне ответить, потому что зазвонил телефон.
– Капитан Ласточкин у телефона… Да? Так? Ясно… Что ж, это очень разумное решение. Нет, я тоже думаю, что так будет лучше всего. Да, мы обязательно установим за ней слежку. Разумеется. Всего доброго.
Мой напарник повесил трубку и обернулся ко мне:
– Все в порядке. Лазаревы переносят празднование дня рождения Алисы в особняк на Долларово-Успенском шоссе. – Так непочтительно Павел называл знаменитую Рублевку. – Охрана там на каждом шагу, так что Оле Бариновой туда никогда не проникнуть.
– Так-то оно так, – сказала я нерешительно. – Ну а что, если убийца вовсе не Оля Баринова? Ее имя назвала Алиса, а позвонившая сказала, что речь идет о хорошо знакомом человеке, и только.
– Плевать мне на эту Алису, – отрезал Ласточкин. – Скажу тебе откровенно: теперь, когда я разобрался, что она за человек, мне все равно, убьют ее или нет.
– О, конечно, моральные качества жертвы всегда имеют для нас первостепенное значение, – не удержалась я от шпильки. – Между прочим, это дело поручено нам. И мы просто не имеем права его провалить!
– Вот и занимайся им, – отозвался бессердечный капитан, – а я пока займусь Парамоновым. – Он достал записную книжку и набрал номер телефона.
Оскорбленная до глубины души, я отправилась за водой для чайника. Вот вам! То все делали вместе, а то «мое-твое». Как будто я хоть раз подводила его или отказывалась ему помогать.
Когда я вернулась, Ласточкин все еще говорил по телефону. Насколько мне удалось услышать, разговаривал он с Ларисой Парамоновой. От нечего делать я включила компьютер и перекачала на него все снимки с фотоаппарата. В очередной раз мне пришлось убедиться, что фотограф из меня не ахти. Снимки, сделанные мной, получились нерезкими и какими-то перекошенными, зато фотографии, которые нащелкал Ласточкин, можно было хоть сейчас отдавать в печать. Я внимательно изучила крупные планы, словно по фотографии можно было определить будущего убийцу. Милое и, в общем-то, заурядное лицо, немного застенчивая улыбка, да глубоко в глазах притаилась грусть. Весь ее жизненный путь виднелся мне как на ладони. Когда-то она была молода, мечтала вырваться из серой жизни: пьющая мать, добрая непрактичная бабушка, отсутствующий отец, рассчитывать девушке было не на кого, кроме самой себя. Блеск, шоу-бизнес, сцена, у нее же неплохой голос, продюсеры сулят ей, что она станет звездой. А почему бы и нет? Она ведь не хуже тех, кто уже пробился в звезды. Наверняка ее предостерегали, пытались открыть глаза, но она ничего не желала слушать: она лучше всех и непременно станет первой. Но для того, чтобы стать – даже не первой, а просто хоть кем-то, – у нее не хватило цепкости, жесткости, бульдожьей хватки, которая позволяет карабкаться по головам и чужим постелям вверх, все выше и выше, не щадя никого и ничего. Потому что этот бизнес, который снаружи мед и мишура, на самом деле мясорубка, которая перемалывает людей, не оставляя от них даже имени. Оля Баринова оказалась для этой машины неподходящим сырьем: слишком слаба, слишком чувствительна, она не выдержала. Попытка самоубийства была признанием в собственном поражении, и мясорубка выплюнула ее, сломленную, потерявшую голос, обратно в жизнь, где нет ни звезд, ни мишуры, ни меда, а только тяжелая каждодневная работа для таких же неудачников, как она. Но, какую бы горечь Оля ни затаила, она не могла мстить. Павел прав: для мести нужен совершенно другой склад ума.
Мой напарник меж тем закончил беседовать по телефону, но стоило ему положить трубку, как аппарат вновь разразился нетерпеливым трезвоном. Чертыхнувшись, Павел снял трубку:
– Капитан Ласточкин… Здорово, Стас, как дела?
В дверь коротко постучали.
– Войдите! – крикнула я.
Дверь приотворилась, в образовавшуюся щель протиснулась голова нашего коллеги Толи Горохова.
– Привет всем! – радостно провозгласил он. – А где арестованная?
– Какая еще арестованная? – насупилась я.
– Ну, задержанная. Та сумасшедшая, которая грозилась Лазареву убить.
– Так бы сразу и сказал, – фыркнула я. – Мы ее уже расстреляли, только закопать не успели. Тебя дожидались.
– Некоторые люди, – сказал Горохов в пространство, – думают, что они умнее всех только оттого, что романы пишут.
Ласточкин оторвался от трубки.
– А некоторые люди думают, что они умнее всех, потому что не пишут романов, – парировал он. – Только это тоже заблуждение.
Как вы уже догадались, мне недолго удавалось хранить в секрете причину моего прихода в полицию, и она, разумеется, стала поводом для всевозможных подковырок со стороны моих коллег.
– Остри, остри, – фыркнул Горохов. – Между прочим, я своими ушами слышал, как Петрович говорил, что, если с Лазаревой что-нибудь случится, вы оба можете писать заявления на увольнение.
– Ну и слава богу, – отозвался бессердечный Паша. – Меня как раз только что приглашали в топ-менеджеры «Газпрома». Заодно куплю телеканал и Лизу туда посажу, чтобы сериалы про ментов курировала. А то такую чушь обычно снимают, что со смеха умереть можно.
– Я свинья, – сказал Паша, когда мы вернулись в отделение.
– Почему?
– Как говорил один знакомый сутенер, по совокупности причин.
– Думаешь, это не она?
– Не думаю, а знаю.
– Откуда такая уверенность?
– От верблюда. Нет, ну сама посуди: что сделала Оля Баринова, когда лучшая подруга Алиса увела у нее мужика? Что, она набросилась на нее с кулаками или подсыпала ей в кофе что-нибудь, несовместимое с жизнью? Да ничего подобного. Вместо этого она попыталась наложить на себя руки. Поверь мне, это не тот человек, который способен на убийство. В крайнем случае она может убить себя, но не другого, как бы она ни страдала.
– Пожалуй, ты прав, – нехотя признала я. – Но ведь есть еще и факты, а они против нас. Алиса как-никак разрушила лучшей подруге жизнь, день рождения должен состояться в «Бегущей по волнам», а Оля работает там уборщицей, а значит, имеет право прохода в клуб. Но этот звонок? Вдруг Оля проболталась кому-то о своих планах и этот кто-то решил предупредить нас?
Однако Паша не успел мне ответить, потому что зазвонил телефон.
– Капитан Ласточкин у телефона… Да? Так? Ясно… Что ж, это очень разумное решение. Нет, я тоже думаю, что так будет лучше всего. Да, мы обязательно установим за ней слежку. Разумеется. Всего доброго.
Мой напарник повесил трубку и обернулся ко мне:
– Все в порядке. Лазаревы переносят празднование дня рождения Алисы в особняк на Долларово-Успенском шоссе. – Так непочтительно Павел называл знаменитую Рублевку. – Охрана там на каждом шагу, так что Оле Бариновой туда никогда не проникнуть.
– Так-то оно так, – сказала я нерешительно. – Ну а что, если убийца вовсе не Оля Баринова? Ее имя назвала Алиса, а позвонившая сказала, что речь идет о хорошо знакомом человеке, и только.
– Плевать мне на эту Алису, – отрезал Ласточкин. – Скажу тебе откровенно: теперь, когда я разобрался, что она за человек, мне все равно, убьют ее или нет.
– О, конечно, моральные качества жертвы всегда имеют для нас первостепенное значение, – не удержалась я от шпильки. – Между прочим, это дело поручено нам. И мы просто не имеем права его провалить!
– Вот и занимайся им, – отозвался бессердечный капитан, – а я пока займусь Парамоновым. – Он достал записную книжку и набрал номер телефона.
Оскорбленная до глубины души, я отправилась за водой для чайника. Вот вам! То все делали вместе, а то «мое-твое». Как будто я хоть раз подводила его или отказывалась ему помогать.
Когда я вернулась, Ласточкин все еще говорил по телефону. Насколько мне удалось услышать, разговаривал он с Ларисой Парамоновой. От нечего делать я включила компьютер и перекачала на него все снимки с фотоаппарата. В очередной раз мне пришлось убедиться, что фотограф из меня не ахти. Снимки, сделанные мной, получились нерезкими и какими-то перекошенными, зато фотографии, которые нащелкал Ласточкин, можно было хоть сейчас отдавать в печать. Я внимательно изучила крупные планы, словно по фотографии можно было определить будущего убийцу. Милое и, в общем-то, заурядное лицо, немного застенчивая улыбка, да глубоко в глазах притаилась грусть. Весь ее жизненный путь виднелся мне как на ладони. Когда-то она была молода, мечтала вырваться из серой жизни: пьющая мать, добрая непрактичная бабушка, отсутствующий отец, рассчитывать девушке было не на кого, кроме самой себя. Блеск, шоу-бизнес, сцена, у нее же неплохой голос, продюсеры сулят ей, что она станет звездой. А почему бы и нет? Она ведь не хуже тех, кто уже пробился в звезды. Наверняка ее предостерегали, пытались открыть глаза, но она ничего не желала слушать: она лучше всех и непременно станет первой. Но для того, чтобы стать – даже не первой, а просто хоть кем-то, – у нее не хватило цепкости, жесткости, бульдожьей хватки, которая позволяет карабкаться по головам и чужим постелям вверх, все выше и выше, не щадя никого и ничего. Потому что этот бизнес, который снаружи мед и мишура, на самом деле мясорубка, которая перемалывает людей, не оставляя от них даже имени. Оля Баринова оказалась для этой машины неподходящим сырьем: слишком слаба, слишком чувствительна, она не выдержала. Попытка самоубийства была признанием в собственном поражении, и мясорубка выплюнула ее, сломленную, потерявшую голос, обратно в жизнь, где нет ни звезд, ни мишуры, ни меда, а только тяжелая каждодневная работа для таких же неудачников, как она. Но, какую бы горечь Оля ни затаила, она не могла мстить. Павел прав: для мести нужен совершенно другой склад ума.
Мой напарник меж тем закончил беседовать по телефону, но стоило ему положить трубку, как аппарат вновь разразился нетерпеливым трезвоном. Чертыхнувшись, Павел снял трубку:
– Капитан Ласточкин… Здорово, Стас, как дела?
В дверь коротко постучали.
– Войдите! – крикнула я.
Дверь приотворилась, в образовавшуюся щель протиснулась голова нашего коллеги Толи Горохова.
– Привет всем! – радостно провозгласил он. – А где арестованная?
– Какая еще арестованная? – насупилась я.
– Ну, задержанная. Та сумасшедшая, которая грозилась Лазареву убить.
– Так бы сразу и сказал, – фыркнула я. – Мы ее уже расстреляли, только закопать не успели. Тебя дожидались.
– Некоторые люди, – сказал Горохов в пространство, – думают, что они умнее всех только оттого, что романы пишут.
Ласточкин оторвался от трубки.
– А некоторые люди думают, что они умнее всех, потому что не пишут романов, – парировал он. – Только это тоже заблуждение.
Как вы уже догадались, мне недолго удавалось хранить в секрете причину моего прихода в полицию, и она, разумеется, стала поводом для всевозможных подковырок со стороны моих коллег.
– Остри, остри, – фыркнул Горохов. – Между прочим, я своими ушами слышал, как Петрович говорил, что, если с Лазаревой что-нибудь случится, вы оба можете писать заявления на увольнение.
– Ну и слава богу, – отозвался бессердечный Паша. – Меня как раз только что приглашали в топ-менеджеры «Газпрома». Заодно куплю телеканал и Лизу туда посажу, чтобы сериалы про ментов курировала. А то такую чушь обычно снимают, что со смеха умереть можно.