– Сеньор!
– Сеньор, что случилось?
– Откройте, во имя господа!
Чьи-то плечи налегли на дверь, и она затрещала. Амалия прицелилась и послала в створку несколько пуль на уровне груди. За дверью раздались приглушенные вопли, затем все стихло.
Амалия распахнула ставни и высунулась в окно. Второй этаж, но рядом растет дерево, корявое и узловатое. Амалия взобралась на подоконник и перескочила с него на дерево, когда дверь уже начала подаваться под новыми ударами.
Ободрав руки, с онемевшим от боли левым плечом Амалия скатилась вниз по стволу и рванула на улицу. Наперерез ей выскочил привратник дома с красными ставнями, размахивая руками. Амалия, не раздумывая, уложила его следующим выстрелом и побежала дальше. Теперь у нее не было ни одного патрона.
Она мчалась, не разбирая дороги. Сердце прыгало в груди, в мозгу стучала одна мысль: бежать – бежать – бежать!
У салуна с лаконичным названием «У Хосе» человек в высокой шляпе отвязывал пегую лошадь. В тени стены сидел безногий мальчик с деревянной чашкой для подаяний и смотрел на невесть откуда взявшуюся блондинку с неприкрытым удивлением. Пятнистая лошадь рыла землю копытом и недовольно потряхивала головой с длинной гривой. Амалия любила лошадей и знала в них толк. Она сразу же сообразила, что это стройноногое животное, несмотря на свою потешную окраску, является первоклассным скакуном.
Хозяин пегого и опомниться не успел, как неизвестно откуда взявшийся ураган, лишь лицом и прической напоминавший женщину, уже сел верхом на его лошадь. Толчок ногой в грудь, и человек в высокой шляпе упал в пыль, а Амалия что есть мочи помчалась по дороге, ведущей в Сан-Антонио.
Было 4 января 1881 года.
2
3
– Сеньор, что случилось?
– Откройте, во имя господа!
Чьи-то плечи налегли на дверь, и она затрещала. Амалия прицелилась и послала в створку несколько пуль на уровне груди. За дверью раздались приглушенные вопли, затем все стихло.
Амалия распахнула ставни и высунулась в окно. Второй этаж, но рядом растет дерево, корявое и узловатое. Амалия взобралась на подоконник и перескочила с него на дерево, когда дверь уже начала подаваться под новыми ударами.
Ободрав руки, с онемевшим от боли левым плечом Амалия скатилась вниз по стволу и рванула на улицу. Наперерез ей выскочил привратник дома с красными ставнями, размахивая руками. Амалия, не раздумывая, уложила его следующим выстрелом и побежала дальше. Теперь у нее не было ни одного патрона.
Она мчалась, не разбирая дороги. Сердце прыгало в груди, в мозгу стучала одна мысль: бежать – бежать – бежать!
У салуна с лаконичным названием «У Хосе» человек в высокой шляпе отвязывал пегую лошадь. В тени стены сидел безногий мальчик с деревянной чашкой для подаяний и смотрел на невесть откуда взявшуюся блондинку с неприкрытым удивлением. Пятнистая лошадь рыла землю копытом и недовольно потряхивала головой с длинной гривой. Амалия любила лошадей и знала в них толк. Она сразу же сообразила, что это стройноногое животное, несмотря на свою потешную окраску, является первоклассным скакуном.
Хозяин пегого и опомниться не успел, как неизвестно откуда взявшийся ураган, лишь лицом и прической напоминавший женщину, уже сел верхом на его лошадь. Толчок ногой в грудь, и человек в высокой шляпе упал в пыль, а Амалия что есть мочи помчалась по дороге, ведущей в Сан-Антонио.
Было 4 января 1881 года.
2
Если бы мистер Роберт П. Ричардсон с ранчо «Эсмеральда» не оказался столь настойчив и не пригласил к себе в гости одну хрупкую блондинку с кротким взором и безупречными манерами, городок Арчер до сих пор жил бы себе спокойно, а дядюшка Чарли лишился бы множества тем для своих устных рассказов. Впрочем, обо всем по порядку.
Ричардсон возвращался из Европы на корабле «Мечта», том самом, где произошло несколько загадочных смертей, блестяще распутанных неким французским сыщиком[17]. По чистой случайности на пароходе оказалась и мадам Дюпон, особа, заслуживающая самого пристального внимания хотя бы потому, что ее настоящее имя было не Амели Дюпон, а Амалия Тамарина, и она являлась агентом российской секретной службы. Впрочем, об этом последнем обстоятельстве Ричардсон так никогда и не узнал.
Очаровательная мадам Дюпон, насчитывавшая всего семнадцать лет от роду и двадцать три – по паспорту, путешествовала одна. Когда ее спрашивали о месье Дюпоне, она давала понять, что он поправляет здоровье в клинике для умалишенных, каковой ответ загадочным образом вселял самые неразумные надежды в мужские сердца. Следует отметить, что на «Мечте» вокруг нее постоянно вертелся некий пронырливый субъект, выдававший себя за ее кузена, но стоило кораблю прибыть в Нью-Йорк, как кузен («наверняка такой же родственник ей, как я тетя», по смелой версии Роберта П. Ричардсона) бесследно растворился в его улицах. Ричардсон увидел в этом знак свыше и воспрянул духом.
В декабрьском, насквозь продуваемом ветрами городе Амалия отчаянно скучала. Она нанесла визит русскому резиденту Тихомирову, отчиталась в выполнении своего первого и пока единственного задания, связанного с картиной Леонардо да Винчи, передала ему объемистый сверток, который надо было отправить дипломатической почтой, и под конец осведомилась, когда ей можно будет вернуться домой, в Россию.
– Это… гм… зависит от разных обстоятельств, – сказал Тихомиров. По натуре он был человеком уклончивым и не любил брать на себя лишнюю ответственность. – Я… гм… должен получить инструкции относительно вас от его высокопревосходительства.
– А когда вы их получите? – спросила Амалия напрямик, ибо терпеть не могла уверток.
Тихомиров повторил, что, опять же, все зависит от… но, возможно, через месяц или около того, если обстоятельства… Амалия вспыхнула, присела в книксене и покинула кабинет чиновника. В гостинице ее уже поджидал Роберт П. Ричардсон с букетом роз и предложением – нет, не руки и сердца, а всего лишь поужинать вместе.
Амалия розы не приняла, от приглашения отказалась, сославшись на мифического месье Дюпона, которому не понравится, если его жена будет ужинать с первым встречным, и заперлась у себя. Дня через два, раскашлявшись сильнее обычного, Амалия выплюнула кроваво-красный комок. Перед глазами у нее все поплыло, и она была вынуждена опереться рукой о стену, чтобы не упасть.
В ее семье несколько человек умерли от туберкулеза, и оттого Амалия очень настороженно относилась к своему самочувствию. Она бросилась к зеркалу, и ей почудилось, что у нее на щеках играет чахоточный румянец. Визит к доктору консульства, заявившему, что он не видит причин для волнений, не успокоил ее, а Тихомиров еще не получил указаний из Петербурга. Амалия прогулялась до порта, узнала, что корабль до Одессы отправляется через три дня, и, вернувшись в гостиницу, вновь столкнулась с Робертом.
Молодой американец выглядел смущенным. Он скоро едет к себе на ранчо. Он сознает, что вел себя не слишком вежливо, но, может быть, все-таки она согласится… Ведь, в конце концов, месье Дюпону вовсе не обязательно знать…
К его удивлению, на сей раз его доводы были восприняты более благосклонно, и вскоре Амалия и Роберт сидели за столиком одного из самых фешенебельных ресторанов города и непринужденно болтали. Ричардсон не без удовольствия отметил про себя, что его спутница своим внешним видом, образно говоря, заткнула за пояс всех прочих присутствующих дам, и его настроение, и без того неплохое, достигло точки блаженства. Он превзошел сам себя – рассказывал анекдоты из ковбойской жизни, описывал свое ранчо и городок Арчер, куда раз в два дня ходит дилижанс из Сан-Антонио. Что такое Сан-Антонио? Ну, это замечательный техасский город, известный своим мягким климатом. Туда специально приезжают лечиться те, кто имел несчастье заболеть туберкулезом…
Амалия уронила вилку.
– И что, там сейчас тепло? Лучше, чем в Нью-Йорке? – весьма заинтересованно спросила юная прелестная женщина.
– О да, там просто замечательно! – сообщил Роберт. – Надо вам сказать, Эмили, что я южанин, солнце у меня в крови. Нью-Йорк хороший город, просто загляденье, но вот мое ранчо… Я все надеюсь, что вы как-нибудь заглянете ко мне в гости… – добавил он просительным тоном.
– Возможно… – многозначительно уронила Амалия, улыбаясь загадочной улыбкой сфинкса. – Очень даже возможно…
В общем, уже на следующее утро Роберт и Амалия сидели в комфорте пульмановского вагона, уносящего их на юг. Им предстояло несколько пересадок, что и немудрено, ибо от Нью-Йорка до Сан-Антонио путь неблизкий. Одиннадцатого декабря они были уже в Остине, административном центре Техаса, и ждали на перроне свой поезд, который еще не подали. Ричардсон хмурился и время от времени поглядывал на часы, прикрепленные к жилету золотой цепочкой. Амалия, в голубом с зеленым платье, вывезенном из Франции, из Парижа, и элегантной шляпке, с которой спускалась вуалетка с мушками, ни капли не волновалась. Все ее тревоги растворились в дымчатой дали, откуда с ревом выползали черные паровозы, тащившие за собой вереницы разномастных вагонов. Среди толпы пассажиров она чувствовала себя самой юной, самой красивой и самой счастливой. Женщины перешептывались, обсуждая ее платье – слишком шикарное по здешним меркам, мужчины не сводили с нее глаз, и это льстило ей и забавляло ее одновременно.
– Поезд запаздывает, – сказал Ричардсон.
По перрону рысцой пробежал начальник станции в форменной одежде, сопровождаемый помощником. На них обрушился град вопросов. Особенно негодовала какая-то древняя высохшая леди, обликом сильно смахивающая на жердь. Она боялась не поспеть в Сан-Антонио, где должны вскрывать завещание ее тети Мэри. Прикинув, сколько лет должно было быть недавно усопшей тете Мэри, Амалия решила, что народ в здешнем климате живет на удивление долго.
– Поезд будет, будет, леди и джентльмены! – твердил заученным тоном начальник станции. – Просто к нему цепляют специальный вагон. Приносим извинения за задержку.
– Вагон? Для кого? – недоверчиво спросил коммивояжер с поблекшей розой в петлице.
– Для преступника, – лаконично отозвался начальник станции и, выбравшись из толпы, скрылся из глаз вместе с помощником, потерявшим в толчее пуговицу с кителя.
Где-то в лабиринте рельсов заухало и засвистело. Перрон оживился, носильщики засуетились. Матери призвали к порядку детей, а заодно и мужей, владельцы собак и кошек – своих животных. И в этом привычном, волнами перекатывающемся шуме ухо Амалии уловило новый звук, похожий на бряцанье тяжелых цепей.
Она обернулась и увидела, как с другого конца платформы, противоположного тому, откуда входили пассажиры, приближается отряд конвоиров, вооруженных «винчестерами» и револьверами. Обветренные лица этих людей были суровы и сосредоточенны, а их угрюмость отметала всякую возможность шуточек на их счет. Всего конвоиров было не меньше дюжины, а посередине их отряда, стиснутый со всех сторон своими «ангелами-хранителями», двигался человек в кандалах и наручниках. Они-то и производили тот лязг, который услышала Амалия.
Однако если что-то и поразило ее, так это была не многочисленность конвоя и не обилие цепей, покрывавших преступника с головы до ног, так что он с трудом мог передвигаться. Сам конвоируемый ставил в тупик гораздо больше, нежели те драконовские меры, которые были применены к нему, дабы он не смог бежать. Это был стройный, гибкий, пригожий юноша, на вид совсем еще молодой. Его светлые глаза застенчиво смотрели из-под шляпы, криво нахлобученной на светлые же волосы, на верхней губе темнел едва заметный пушок. У него были правильные черты лица, маленький рот и вздернутый нос, на котором виднелись веснушки. В том, как юноша поглядывал на толпу, возбужденную его присутствием, было что-то детское и донельзя наивное – он явно смущался, чувствуя себя объектом всеобщего внимания. Забыв об опаздывающем поезде, люди целиком переключились на захватывающее зрелище – опасного преступника, которого поймали и крепко держат настоящие мужчины. Вид конвоя и пленника будоражил, как будоражит вид льва, посаженного в клетку в зоопарке. Но у Амалии в голове не укладывалось, что в роли льва на сей раз выступает похожий на персик юноша, которому было от силы лет семнадцать, и она невольно задалась вопросом, что же он мог натворить такого, раз к нему применили столь крутые меры.
– Фью! – присвистнул коммивояжер, тот, что с увядшей розой. – Да это же Билли Пуля!
Услышав имя пленника, несколько особо чувствительных леди шарахнулись в сторону.
– Он? Это он?
– О боже!
– Ничего себе!
– Ну да. Его еще осудили за убийство шерифа Брэнсона.
– Только за одно? Я слышал, он убил не меньше двадцати человек.
– Да, но веревка-то все равно одна…
– Дорогу, леди и джентльмены! – заорал конвоир, шедший впереди. На его груди сверкала начищенная серебряная бляха, указывавшая на то, что ее обладатель – шериф и что он не станет церемониться с теми, кто не выполняет его приказов. – Дорогу!
Замужние дамы, ахая, прятались за спины своих мужей и жадными взорами провожали пленника, едва волочившего ноги. Цепи звенели, каблуки конвоиров стучали по перрону.
Шагах в пяти от Амалии конвой остановился. Локомотив, с пыхтеньем выплевывая пар, наконец выполз из-за поворота и плавно двинулся к платформе.
Пленник вытер рукавом лицо, отчего цепи наручников зазвенели снова, и украдкой посмотрел по сторонам. Взгляд его упал на Амалию. На шее у нее красовался кокетливый шелковый платочек, тоже вывезенный из Парижа, – настоящее произведение искусства, одна из тех изысканных мелочей, что западают в душу каждому, кто их видит. Платок привлек живейшее внимание Билли. Он сглотнул, борясь с соблазном, но не удержался и вновь поглядел на этот волшебный сиреневый лоскуток. Вблизи было заметно, что два верхних зуба пленника немного выдаются вперед, как у белки, и оттого верхняя губа кажется коротковатой. Билли открыл рот, скользнул взглядом по даме в вуалетке и тихо вздохнул. Наверняка она принцесса, раз позволяет себе носить такие вещи. Всю жизнь Билли мечтал вот о таком платке, красивом, блестящем, пижонском. Если бы он мог, он бы не задумываясь отдал десять лет жизни за то, чтобы обладать им.
Рябой конвоир, беспрестанно сплевывающий себе под ноги, с силой толкнул Билли в спину. Пленник покачнулся и едва не упал. Конвоир весело улыбнулся, обнажив испорченные зубы.
– Перебирай ногами, outlaw! – сказал он.
Вне себя от ярости, Билли рванулся к обидчику, но тотчас же получил прикладом «винчестера» в живот от другого охранника и сложился надвое от боли. Амалия вспыхнула и отвернулась: она ненавидела, когда при ней унижали людей, особенно если те находились в таком положении, что не могли постоять за себя. Ричардсон тронул ее за локоть.
– Нам сюда, Эмили.
Проводник помог им подняться в уютный вагон первого класса. Но от рябого конвоира не укрылось внимание пленника к красивой пассажирке.
– А Билли-то вон на ту дамочку глаз положил! Губа не дура, а? – Он с издевкой обратился к Билли: – Был бы ты честный человек, глядишь, мог бы с ней парой слов перекинуться, а так тебе ничего не светит, поверь мне!
Билли не ответил. Рябой подмигнул товарищам и загоготал, но шериф сурово поглядел на него, и все вместе – и конвой, и пленник – направились к предназначенному для них «спецвагону», которым оказался обыкновенный вагон для перевозки скота, прицепленный в самом конце состава.
Ричардсон возвращался из Европы на корабле «Мечта», том самом, где произошло несколько загадочных смертей, блестяще распутанных неким французским сыщиком[17]. По чистой случайности на пароходе оказалась и мадам Дюпон, особа, заслуживающая самого пристального внимания хотя бы потому, что ее настоящее имя было не Амели Дюпон, а Амалия Тамарина, и она являлась агентом российской секретной службы. Впрочем, об этом последнем обстоятельстве Ричардсон так никогда и не узнал.
Очаровательная мадам Дюпон, насчитывавшая всего семнадцать лет от роду и двадцать три – по паспорту, путешествовала одна. Когда ее спрашивали о месье Дюпоне, она давала понять, что он поправляет здоровье в клинике для умалишенных, каковой ответ загадочным образом вселял самые неразумные надежды в мужские сердца. Следует отметить, что на «Мечте» вокруг нее постоянно вертелся некий пронырливый субъект, выдававший себя за ее кузена, но стоило кораблю прибыть в Нью-Йорк, как кузен («наверняка такой же родственник ей, как я тетя», по смелой версии Роберта П. Ричардсона) бесследно растворился в его улицах. Ричардсон увидел в этом знак свыше и воспрянул духом.
В декабрьском, насквозь продуваемом ветрами городе Амалия отчаянно скучала. Она нанесла визит русскому резиденту Тихомирову, отчиталась в выполнении своего первого и пока единственного задания, связанного с картиной Леонардо да Винчи, передала ему объемистый сверток, который надо было отправить дипломатической почтой, и под конец осведомилась, когда ей можно будет вернуться домой, в Россию.
– Это… гм… зависит от разных обстоятельств, – сказал Тихомиров. По натуре он был человеком уклончивым и не любил брать на себя лишнюю ответственность. – Я… гм… должен получить инструкции относительно вас от его высокопревосходительства.
– А когда вы их получите? – спросила Амалия напрямик, ибо терпеть не могла уверток.
Тихомиров повторил, что, опять же, все зависит от… но, возможно, через месяц или около того, если обстоятельства… Амалия вспыхнула, присела в книксене и покинула кабинет чиновника. В гостинице ее уже поджидал Роберт П. Ричардсон с букетом роз и предложением – нет, не руки и сердца, а всего лишь поужинать вместе.
Амалия розы не приняла, от приглашения отказалась, сославшись на мифического месье Дюпона, которому не понравится, если его жена будет ужинать с первым встречным, и заперлась у себя. Дня через два, раскашлявшись сильнее обычного, Амалия выплюнула кроваво-красный комок. Перед глазами у нее все поплыло, и она была вынуждена опереться рукой о стену, чтобы не упасть.
В ее семье несколько человек умерли от туберкулеза, и оттого Амалия очень настороженно относилась к своему самочувствию. Она бросилась к зеркалу, и ей почудилось, что у нее на щеках играет чахоточный румянец. Визит к доктору консульства, заявившему, что он не видит причин для волнений, не успокоил ее, а Тихомиров еще не получил указаний из Петербурга. Амалия прогулялась до порта, узнала, что корабль до Одессы отправляется через три дня, и, вернувшись в гостиницу, вновь столкнулась с Робертом.
Молодой американец выглядел смущенным. Он скоро едет к себе на ранчо. Он сознает, что вел себя не слишком вежливо, но, может быть, все-таки она согласится… Ведь, в конце концов, месье Дюпону вовсе не обязательно знать…
К его удивлению, на сей раз его доводы были восприняты более благосклонно, и вскоре Амалия и Роберт сидели за столиком одного из самых фешенебельных ресторанов города и непринужденно болтали. Ричардсон не без удовольствия отметил про себя, что его спутница своим внешним видом, образно говоря, заткнула за пояс всех прочих присутствующих дам, и его настроение, и без того неплохое, достигло точки блаженства. Он превзошел сам себя – рассказывал анекдоты из ковбойской жизни, описывал свое ранчо и городок Арчер, куда раз в два дня ходит дилижанс из Сан-Антонио. Что такое Сан-Антонио? Ну, это замечательный техасский город, известный своим мягким климатом. Туда специально приезжают лечиться те, кто имел несчастье заболеть туберкулезом…
Амалия уронила вилку.
– И что, там сейчас тепло? Лучше, чем в Нью-Йорке? – весьма заинтересованно спросила юная прелестная женщина.
– О да, там просто замечательно! – сообщил Роберт. – Надо вам сказать, Эмили, что я южанин, солнце у меня в крови. Нью-Йорк хороший город, просто загляденье, но вот мое ранчо… Я все надеюсь, что вы как-нибудь заглянете ко мне в гости… – добавил он просительным тоном.
– Возможно… – многозначительно уронила Амалия, улыбаясь загадочной улыбкой сфинкса. – Очень даже возможно…
В общем, уже на следующее утро Роберт и Амалия сидели в комфорте пульмановского вагона, уносящего их на юг. Им предстояло несколько пересадок, что и немудрено, ибо от Нью-Йорка до Сан-Антонио путь неблизкий. Одиннадцатого декабря они были уже в Остине, административном центре Техаса, и ждали на перроне свой поезд, который еще не подали. Ричардсон хмурился и время от времени поглядывал на часы, прикрепленные к жилету золотой цепочкой. Амалия, в голубом с зеленым платье, вывезенном из Франции, из Парижа, и элегантной шляпке, с которой спускалась вуалетка с мушками, ни капли не волновалась. Все ее тревоги растворились в дымчатой дали, откуда с ревом выползали черные паровозы, тащившие за собой вереницы разномастных вагонов. Среди толпы пассажиров она чувствовала себя самой юной, самой красивой и самой счастливой. Женщины перешептывались, обсуждая ее платье – слишком шикарное по здешним меркам, мужчины не сводили с нее глаз, и это льстило ей и забавляло ее одновременно.
– Поезд запаздывает, – сказал Ричардсон.
По перрону рысцой пробежал начальник станции в форменной одежде, сопровождаемый помощником. На них обрушился град вопросов. Особенно негодовала какая-то древняя высохшая леди, обликом сильно смахивающая на жердь. Она боялась не поспеть в Сан-Антонио, где должны вскрывать завещание ее тети Мэри. Прикинув, сколько лет должно было быть недавно усопшей тете Мэри, Амалия решила, что народ в здешнем климате живет на удивление долго.
– Поезд будет, будет, леди и джентльмены! – твердил заученным тоном начальник станции. – Просто к нему цепляют специальный вагон. Приносим извинения за задержку.
– Вагон? Для кого? – недоверчиво спросил коммивояжер с поблекшей розой в петлице.
– Для преступника, – лаконично отозвался начальник станции и, выбравшись из толпы, скрылся из глаз вместе с помощником, потерявшим в толчее пуговицу с кителя.
Где-то в лабиринте рельсов заухало и засвистело. Перрон оживился, носильщики засуетились. Матери призвали к порядку детей, а заодно и мужей, владельцы собак и кошек – своих животных. И в этом привычном, волнами перекатывающемся шуме ухо Амалии уловило новый звук, похожий на бряцанье тяжелых цепей.
Она обернулась и увидела, как с другого конца платформы, противоположного тому, откуда входили пассажиры, приближается отряд конвоиров, вооруженных «винчестерами» и револьверами. Обветренные лица этих людей были суровы и сосредоточенны, а их угрюмость отметала всякую возможность шуточек на их счет. Всего конвоиров было не меньше дюжины, а посередине их отряда, стиснутый со всех сторон своими «ангелами-хранителями», двигался человек в кандалах и наручниках. Они-то и производили тот лязг, который услышала Амалия.
Однако если что-то и поразило ее, так это была не многочисленность конвоя и не обилие цепей, покрывавших преступника с головы до ног, так что он с трудом мог передвигаться. Сам конвоируемый ставил в тупик гораздо больше, нежели те драконовские меры, которые были применены к нему, дабы он не смог бежать. Это был стройный, гибкий, пригожий юноша, на вид совсем еще молодой. Его светлые глаза застенчиво смотрели из-под шляпы, криво нахлобученной на светлые же волосы, на верхней губе темнел едва заметный пушок. У него были правильные черты лица, маленький рот и вздернутый нос, на котором виднелись веснушки. В том, как юноша поглядывал на толпу, возбужденную его присутствием, было что-то детское и донельзя наивное – он явно смущался, чувствуя себя объектом всеобщего внимания. Забыв об опаздывающем поезде, люди целиком переключились на захватывающее зрелище – опасного преступника, которого поймали и крепко держат настоящие мужчины. Вид конвоя и пленника будоражил, как будоражит вид льва, посаженного в клетку в зоопарке. Но у Амалии в голове не укладывалось, что в роли льва на сей раз выступает похожий на персик юноша, которому было от силы лет семнадцать, и она невольно задалась вопросом, что же он мог натворить такого, раз к нему применили столь крутые меры.
– Фью! – присвистнул коммивояжер, тот, что с увядшей розой. – Да это же Билли Пуля!
Услышав имя пленника, несколько особо чувствительных леди шарахнулись в сторону.
– Он? Это он?
– О боже!
– Ничего себе!
– Ну да. Его еще осудили за убийство шерифа Брэнсона.
– Только за одно? Я слышал, он убил не меньше двадцати человек.
– Да, но веревка-то все равно одна…
– Дорогу, леди и джентльмены! – заорал конвоир, шедший впереди. На его груди сверкала начищенная серебряная бляха, указывавшая на то, что ее обладатель – шериф и что он не станет церемониться с теми, кто не выполняет его приказов. – Дорогу!
Замужние дамы, ахая, прятались за спины своих мужей и жадными взорами провожали пленника, едва волочившего ноги. Цепи звенели, каблуки конвоиров стучали по перрону.
Шагах в пяти от Амалии конвой остановился. Локомотив, с пыхтеньем выплевывая пар, наконец выполз из-за поворота и плавно двинулся к платформе.
Пленник вытер рукавом лицо, отчего цепи наручников зазвенели снова, и украдкой посмотрел по сторонам. Взгляд его упал на Амалию. На шее у нее красовался кокетливый шелковый платочек, тоже вывезенный из Парижа, – настоящее произведение искусства, одна из тех изысканных мелочей, что западают в душу каждому, кто их видит. Платок привлек живейшее внимание Билли. Он сглотнул, борясь с соблазном, но не удержался и вновь поглядел на этот волшебный сиреневый лоскуток. Вблизи было заметно, что два верхних зуба пленника немного выдаются вперед, как у белки, и оттого верхняя губа кажется коротковатой. Билли открыл рот, скользнул взглядом по даме в вуалетке и тихо вздохнул. Наверняка она принцесса, раз позволяет себе носить такие вещи. Всю жизнь Билли мечтал вот о таком платке, красивом, блестящем, пижонском. Если бы он мог, он бы не задумываясь отдал десять лет жизни за то, чтобы обладать им.
Рябой конвоир, беспрестанно сплевывающий себе под ноги, с силой толкнул Билли в спину. Пленник покачнулся и едва не упал. Конвоир весело улыбнулся, обнажив испорченные зубы.
– Перебирай ногами, outlaw! – сказал он.
Вне себя от ярости, Билли рванулся к обидчику, но тотчас же получил прикладом «винчестера» в живот от другого охранника и сложился надвое от боли. Амалия вспыхнула и отвернулась: она ненавидела, когда при ней унижали людей, особенно если те находились в таком положении, что не могли постоять за себя. Ричардсон тронул ее за локоть.
– Нам сюда, Эмили.
Проводник помог им подняться в уютный вагон первого класса. Но от рябого конвоира не укрылось внимание пленника к красивой пассажирке.
– А Билли-то вон на ту дамочку глаз положил! Губа не дура, а? – Он с издевкой обратился к Билли: – Был бы ты честный человек, глядишь, мог бы с ней парой слов перекинуться, а так тебе ничего не светит, поверь мне!
Билли не ответил. Рябой подмигнул товарищам и загоготал, но шериф сурово поглядел на него, и все вместе – и конвой, и пленник – направились к предназначенному для них «спецвагону», которым оказался обыкновенный вагон для перевозки скота, прицепленный в самом конце состава.
3
– Что такое outlaw[18]? – шепотом спросила Амалия у Ричардсона, когда они с комфортом устроились в своем купе.
– Это человек, по которому веревка плачет, – назидательно изрекла их попутчица.
Это была маленькая, энергичная леди лет пятидесяти или пятидесяти пяти, из числа тех, что словно ставят себе целью быть непривлекательными. На носу у нее сидело пенсне, а о ее темном платье Амалия, весьма придирчиво следящая за модой, могла бы сообщить, что такой фасон вышел из обихода полвека тому назад. Впрочем, надо сказать, что любая мода была бессильна украсить миссис Бишоп.
Имя попутчицы присутствующие узнали через минуту после того, как состав тронулся, а еще пяти минут хватило, чтобы полностью узнать ее характер. Миссис Бишоп была сварливой, склочной, ненавидящей своих ближних особой. И, делая им гадости, крупные и мелкие в меру своих возможностей, она парадоксальным образом не уставала утешать себя мыслью, что служит к вящему исправлению мира. Когда бедняки жаловались ей, что им нечего есть, она советовала им умерить аппетит; когда женщины осмеливались рожать, не состоя в браке, она призывала позор на их головы и истово обличала в безнравственности. В душе миссис Бишоп всегда держала наготове увесистый камень, которым без колебаний запускала в любого согрешившего. В сущности, миссис Бишоп была жалким, скудоумным и опасным созданием, и Амалии становилось не по себе при мысли, что до самого Сан-Антонио ей придется ехать в одном купе с столь неприятной соседкой. Ричардсон, похоже, тоже не испытывал восторга от ее присутствия, но экспресс был переполнен, и деваться им было просто некуда. Умнее всех оказался четвертый пассажир – он извинился, сказав, что всю предыдущую ночь не спал, и вскоре мирно похрапывал в своем углу, откинувшись головой на спинку кресла. Таким образом он отгородился от мира – и от невыносимой миссис Бишоп вкупе с ним.
– Я видела, как вы смотрели на этого… этого отщепенца, – продолжала миссис Бишоп, очевидно, бывшая не в силах назвать человеком того, на кого надели наручники. – Должна признаться, он и впрямь весьма привлекателен, но…
Амалия всегда была добрейшей душой. Если не задевать ее, конечно. Но стоило ее тронуть, она могла, как по мановению волшебной палочки, обратиться и в змею, и в разъяренную львицу, смотря по тому, какой образ больше подходил по обстоятельствам.
На сей раз она сказала:
– Вы так считаете? – И, не дав миссис Бишоп времени ответить, быстро продолжила: – Конечно, о вкусах не спорят, но вам не кажется, что вы немного… э… староваты для этого юноши?
Миссис Бишоп вытаращила глаза и захлопнула рот. Ричардсон деликатно кашлянул в кулак, чтобы скрыть душивший его смех.
– Но я не… – обретя наконец дар речи, залепетала дама.
– О, полно, дорогая! – сладко проворковала Амалия. – Не вы первая, не вы последняя.
Обеспечив себе молчание соседки на десяток ближайших миль, она отвернулась к окну и стала смотреть на убегающий пейзаж. Один раз в кустарнике мелькнула большая кошка и скрылась из глаз.
– Это была пума, – сообщил Ричардсон.
За окном тянулись то горы, изрезанные ущельями, то равнина, покрытая редкой растительностью.
– Если хотите знать, – подала снова голос миссис Бишоп, – я рада, что его повесят.
– Кого? – спросила Амалия.
– Билли Мэллоуна. Пуля – это его кличка. У всех бандитов есть клички. Как будто им мало их честного христианского имени! – Миссис Бишоп поджала губы. – Его назвали Пулей, потому что он никогда не промахивался.
Четвертый пассажир всхрапнул и повернул голову в другую сторону, пробурчав что-то во сне.
– Сколько ему лет? – спросил Ричардсон. – Он выглядит совсем мальчишкой.
– Двадцать, – торжествующе сказала миссис Бишоп. – Ему двадцать лет, и он убил двадцать человек. Вот он какой! Его поймали в Нью-Мексико, посадили в тюрьму и приставили к нему двоих стражей, которые охраняли его двадцать четыре часа в сутки. С него не снимали кандалы и даже приковали его цепью к полу. – Миссис Бишоп сделала своими костлявыми ручками такое движение, будто она сама лично приковывала херувимоподобного Билли к полу цепью. – И что бы вы думали – он сбежал! Убил стражей и сбежал. Но его снова поймали, на этот раз у нас, в Техасе. Теперь ему не избежать возмездия. – Миссис Бишоп понизила голос и перешла на шепот: – Откровенно говоря, я еду в Сан-Антонио только для того, чтобы посмотреть, как его повесят. Это будет весьма поучительное зрелище!
Амалия вспомнила застенчивые карие глаза, нежный румянец и затравленный вид их обладателя. Билли Пуля. Который никогда не промахивался. На чьей шее скоро затянут тугую петлю к вящей радости миссис Бишоп и всех, ей подобных.
– Это человек, по которому веревка плачет, – назидательно изрекла их попутчица.
Это была маленькая, энергичная леди лет пятидесяти или пятидесяти пяти, из числа тех, что словно ставят себе целью быть непривлекательными. На носу у нее сидело пенсне, а о ее темном платье Амалия, весьма придирчиво следящая за модой, могла бы сообщить, что такой фасон вышел из обихода полвека тому назад. Впрочем, надо сказать, что любая мода была бессильна украсить миссис Бишоп.
Имя попутчицы присутствующие узнали через минуту после того, как состав тронулся, а еще пяти минут хватило, чтобы полностью узнать ее характер. Миссис Бишоп была сварливой, склочной, ненавидящей своих ближних особой. И, делая им гадости, крупные и мелкие в меру своих возможностей, она парадоксальным образом не уставала утешать себя мыслью, что служит к вящему исправлению мира. Когда бедняки жаловались ей, что им нечего есть, она советовала им умерить аппетит; когда женщины осмеливались рожать, не состоя в браке, она призывала позор на их головы и истово обличала в безнравственности. В душе миссис Бишоп всегда держала наготове увесистый камень, которым без колебаний запускала в любого согрешившего. В сущности, миссис Бишоп была жалким, скудоумным и опасным созданием, и Амалии становилось не по себе при мысли, что до самого Сан-Антонио ей придется ехать в одном купе с столь неприятной соседкой. Ричардсон, похоже, тоже не испытывал восторга от ее присутствия, но экспресс был переполнен, и деваться им было просто некуда. Умнее всех оказался четвертый пассажир – он извинился, сказав, что всю предыдущую ночь не спал, и вскоре мирно похрапывал в своем углу, откинувшись головой на спинку кресла. Таким образом он отгородился от мира – и от невыносимой миссис Бишоп вкупе с ним.
– Я видела, как вы смотрели на этого… этого отщепенца, – продолжала миссис Бишоп, очевидно, бывшая не в силах назвать человеком того, на кого надели наручники. – Должна признаться, он и впрямь весьма привлекателен, но…
Амалия всегда была добрейшей душой. Если не задевать ее, конечно. Но стоило ее тронуть, она могла, как по мановению волшебной палочки, обратиться и в змею, и в разъяренную львицу, смотря по тому, какой образ больше подходил по обстоятельствам.
На сей раз она сказала:
– Вы так считаете? – И, не дав миссис Бишоп времени ответить, быстро продолжила: – Конечно, о вкусах не спорят, но вам не кажется, что вы немного… э… староваты для этого юноши?
Миссис Бишоп вытаращила глаза и захлопнула рот. Ричардсон деликатно кашлянул в кулак, чтобы скрыть душивший его смех.
– Но я не… – обретя наконец дар речи, залепетала дама.
– О, полно, дорогая! – сладко проворковала Амалия. – Не вы первая, не вы последняя.
Обеспечив себе молчание соседки на десяток ближайших миль, она отвернулась к окну и стала смотреть на убегающий пейзаж. Один раз в кустарнике мелькнула большая кошка и скрылась из глаз.
– Это была пума, – сообщил Ричардсон.
За окном тянулись то горы, изрезанные ущельями, то равнина, покрытая редкой растительностью.
– Если хотите знать, – подала снова голос миссис Бишоп, – я рада, что его повесят.
– Кого? – спросила Амалия.
– Билли Мэллоуна. Пуля – это его кличка. У всех бандитов есть клички. Как будто им мало их честного христианского имени! – Миссис Бишоп поджала губы. – Его назвали Пулей, потому что он никогда не промахивался.
Четвертый пассажир всхрапнул и повернул голову в другую сторону, пробурчав что-то во сне.
– Сколько ему лет? – спросил Ричардсон. – Он выглядит совсем мальчишкой.
– Двадцать, – торжествующе сказала миссис Бишоп. – Ему двадцать лет, и он убил двадцать человек. Вот он какой! Его поймали в Нью-Мексико, посадили в тюрьму и приставили к нему двоих стражей, которые охраняли его двадцать четыре часа в сутки. С него не снимали кандалы и даже приковали его цепью к полу. – Миссис Бишоп сделала своими костлявыми ручками такое движение, будто она сама лично приковывала херувимоподобного Билли к полу цепью. – И что бы вы думали – он сбежал! Убил стражей и сбежал. Но его снова поймали, на этот раз у нас, в Техасе. Теперь ему не избежать возмездия. – Миссис Бишоп понизила голос и перешла на шепот: – Откровенно говоря, я еду в Сан-Антонио только для того, чтобы посмотреть, как его повесят. Это будет весьма поучительное зрелище!
Амалия вспомнила застенчивые карие глаза, нежный румянец и затравленный вид их обладателя. Билли Пуля. Который никогда не промахивался. На чьей шее скоро затянут тугую петлю к вящей радости миссис Бишоп и всех, ей подобных.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента