Страница:
Так как согласно этикету балерина не могла приезжать в сопровождении короля, она, как обычно, явилась в обществе Ракитича, которого язвительный Верчелли за глаза прозвал «собачьим генералом». Именно Ракитичу обычно приходилось носить на руках любимую собачку королевской фаворитки.
Вечер начался в восемь, балерина приехала на час позже, однако ее сразу же ждало разочарование. Верзила Кислинг, уныло потягивавший в углу шампанское, сразу же сообщил ей, что баронесса Корф пока не показывалась.
– А его величество? – спросила балерина, отчего-то забеспокоившись.
Резидент ответил ей, что король Стефан уже приехал и что непредсказуемый Войкевич успел учинить скандал, о котором завтра наверняка будет судачить вся Любляна.
Дело в том, что на вечер к князю Михаилу была приглашена делегация из Германии, сопровождать которую должны были люди Войкевича. Если Стефан был согласен терпеть своего двоюродного брата, то вечные восхваления немцев уже действовали королю на нервы. Кроме того, хоть делегация и была негосударственной, немцы сначала нанесли визит наследнику и только потом – королю, что Стефан счел нешуточным для себя оскорблением.
– Неужели Милорад вызвал их на дуэль? – рассеянно спросила Лотта.
Оказалось, что полковник организовал месть гораздо тоньше. Итак, в начале вечера заиграла торжественная музыка, и в зал вошли немцы. Все высокие, плечистые, крепкие как на подбор. Но коварный Войкевич распорядился отобрать из своего полка самых рослых солдат. И, когда приглашенные вошли в зал, все увидели маленьких, хлипких немцев, над которыми возвышались здоровенные хорваты, словенцы и сербы, сопровождавшие делегацию.
– Лилипуты наносят визит, – сострил известный своим желчным характером граф Верчелли, и шутка мгновенно облетела зал. Князь Михаил был в ярости, но формально ему было не в чем обвинить строптивого полковника. Михаил просил почетное сопровождение для гостей, и Войкевич с согласия его величества такое сопровождение предоставил. Что тут особенного, в самом деле?
Сразу же развеселившись, балерина подошла к полковнику и протянула ему руку для поцелуя. По правде говоря, обычно она не слишком жаловала адъютанта – как и большинство женщин, которые подсознательно терпеть не могут друзей своих благоверных.
– Вы, оказывается, коварный человек, Милорад! – сказала она Войкевичу, смеясь и играя веером.
– Не понимаю, о чем вы, мадемуазель, – отвечал полковник, напустив на себя скромный вид. – Я просто исполняю свой долг!
Черноволосый, с ослепительной улыбкой, в белом парадном мундире с золотыми аксельбантами, он прямо-таки излучал обаяние, и Лотта на мгновение взглянула на него другими глазами.
Ах, если бы не король! Если бы не этот слюнтяй!
«Интересно, – подумала балерина, – Милорад действительно скоро женится на богатой или?..»
Но тут очень кстати подошел Стефан и, изо всех сил стараясь сохранять серьезность, поблагодарил адъютанта за то, что тот блестяще справился с его поручением и предоставил немцам такой внушительный эскорт.
– Для меня честь – служить вашему величеству, – объявил полковник, кланяясь, и тут земля ушла у Лотты из-под ног.
Причиной этого было вовсе не землетрясение, как могут подумать мои практичные читатели, а появление в зале нового лица. Лицо это было женского пола и невероятного очарования. Вокруг вновь прибывшей колыхалось облако шелка кораллового цвета, отделанное блестящими стразами, которые складывались в очертания бабочек и цветов орхидеи. Слева от незнакомки, приглядевшись, можно было заметить Петра Петровича Оленина, но я ручаюсь моей честью сочинителя, что ни один человек в зале в то мгновение не обратил на него внимания – слишком уж эффектна и ослепительна была его спутница.
Завидев вновь прибывшую, здоровенный генерал Иванович приосанился и расправил плечи еще шире, хоть это казалось делом почти невозможным. Австрийский резидент Кислинг побледнел, а князь Михаил, напротив, покраснел. Генерал Ракитич так таращился на гостью, что чуть не уронил вверенную ему собачку. Нос королевы Шарлотты, которая стояла в углу, сделался еще длиннее, а платье стало выглядеть еще безвкуснее. Республиканский депутат Старевич поперхнулся длинной речью о выгодах демократии, которой он пытался уморить графа Верчелли, и все мысли о свободе, равенстве и братстве благополучно вылетели у него из головы. Что же касается язвительного старого графа, то впервые за последние годы ему совершенно не хотелось шутить.
– Однако! – молвил Войкевич, пристально глядя на Амалию, и более не сказал ничего.
Король Стефан испытывал смешанные чувства. Политика приучила его к осторожности, и, едва прошел первый всплеск восторга, он сразу же вспомнил, кем Амалия является и для чего она прибыла сюда. А она, словно нарочно желая его подразнить, в сопровождении Оленина прежде всего подошла к хозяину дворца. Петр Петрович представил их друг другу и объявил, что Амалия всегда мечтала побывать в Любляне и рада, что ей представилась такая возможность.
– Я о-очень рад нашему знакомству, сударыня, – сказал по-французски князь Михаил, учтиво кланяясь, и Амалия отметила, что наследник престола немного заикается. Князь был высокий, но тщедушный и весь какой-то хлипкий. Линия рта красивая, но немного безвольная, нос птичий, маленькая головка возвышается над узкими плечами. И глаза тоже маленькие. Часто мигая, они по-птичьи тревожно глядели на Амалию. Чтобы успокоить князя, она сказала несколько любезных слов и расспросила его об архитекторе дворца и о том, кто занимался росписью залов. Петр Петрович, стоявший возле Амалии, вел себя так, словно его тут вообще не было, но острым взором приметил небольшую группу женщин напротив, которые все как одна недружелюбно косились на его спутницу и, прикрываясь веерами, злословили вовсю. Также он не без удовольствия отметил растерянный вид Лотты Рейнлейн и то, как полинял, потускнел ее наряд, теперь казавшийся лишь скучной кремовой тряпкой. «Ай да баронесса… И как король на нее смотрит! Неужели она добьется того, что Дубровник будет наш?»
– Кузен, кузен, – шутливо сказал Стефан, подходя к ним, – это непростительно! Ты захватил самую лучшую гостью… а нам остается только смотреть и завидовать!
Михаил смешался еще сильнее и представил Амалии короля, из-за плеча которого выглядывал улыбающийся полковник. Стефан поцеловал ручку гостьи, после чего не сразу отпустил ее, и произнес витиеватый светский комплимент.
А Амалия, улыбаясь, слушала его и думала, до чего же ей скверно. В душе ее словно сидела маленькая черная кошечка и неутомимо скребла, скребла когтями. Все это было нелепо – и толпа приглашенных, которые силились выглядеть по-европейски, но только подчеркивали свою провинциальность, и несчастные глаза Лотты, которую она узнала по фотографии на открытке, и обилие позолоты в окружающей обстановке, при том что потолок вокруг люстры потемнел и пошел трещинами, а лакеи ходили в несвежих сорочках. Но хуже всего было платье – коралловая мечта от кудесника Жака Дусе, которое она заказала, намереваясь поехать этим летом куда-нибудь вместе со своим любовником, и которое теперь каждой складкой, при каждом движении напоминало о ее личной неудаче. И от этих потаенных мыслей глаза ее темнели, рука сжимала веер все сильнее, пока не произошла маленькая катастрофа – пластина переломилась, и веер упал на пол.
Амалия опомнилась и поглядела на веер так, словно видела его впервые в жизни. Король был немного раздосадован – он не ожидал от Амалии такой нарочитой, театральной выходки, к тому же в каких-то двух десятках шагов от них стояла его супруга. Выручил его, как всегда, Войкевич, который наклонился, подобрал веер и с улыбкой вернул его хозяйке. Она поблагодарила его кивком головы.
– Я надеюсь, вам понравится в Любляне и мы еще долго будем иметь удовольствие видеть вас, – сказал король Амалии.
– О, ваше величество может не сомневаться в этом! – последовал ответ.
Глава 6
Глава 7
Вечер начался в восемь, балерина приехала на час позже, однако ее сразу же ждало разочарование. Верзила Кислинг, уныло потягивавший в углу шампанское, сразу же сообщил ей, что баронесса Корф пока не показывалась.
– А его величество? – спросила балерина, отчего-то забеспокоившись.
Резидент ответил ей, что король Стефан уже приехал и что непредсказуемый Войкевич успел учинить скандал, о котором завтра наверняка будет судачить вся Любляна.
Дело в том, что на вечер к князю Михаилу была приглашена делегация из Германии, сопровождать которую должны были люди Войкевича. Если Стефан был согласен терпеть своего двоюродного брата, то вечные восхваления немцев уже действовали королю на нервы. Кроме того, хоть делегация и была негосударственной, немцы сначала нанесли визит наследнику и только потом – королю, что Стефан счел нешуточным для себя оскорблением.
– Неужели Милорад вызвал их на дуэль? – рассеянно спросила Лотта.
Оказалось, что полковник организовал месть гораздо тоньше. Итак, в начале вечера заиграла торжественная музыка, и в зал вошли немцы. Все высокие, плечистые, крепкие как на подбор. Но коварный Войкевич распорядился отобрать из своего полка самых рослых солдат. И, когда приглашенные вошли в зал, все увидели маленьких, хлипких немцев, над которыми возвышались здоровенные хорваты, словенцы и сербы, сопровождавшие делегацию.
– Лилипуты наносят визит, – сострил известный своим желчным характером граф Верчелли, и шутка мгновенно облетела зал. Князь Михаил был в ярости, но формально ему было не в чем обвинить строптивого полковника. Михаил просил почетное сопровождение для гостей, и Войкевич с согласия его величества такое сопровождение предоставил. Что тут особенного, в самом деле?
Сразу же развеселившись, балерина подошла к полковнику и протянула ему руку для поцелуя. По правде говоря, обычно она не слишком жаловала адъютанта – как и большинство женщин, которые подсознательно терпеть не могут друзей своих благоверных.
– Вы, оказывается, коварный человек, Милорад! – сказала она Войкевичу, смеясь и играя веером.
– Не понимаю, о чем вы, мадемуазель, – отвечал полковник, напустив на себя скромный вид. – Я просто исполняю свой долг!
Черноволосый, с ослепительной улыбкой, в белом парадном мундире с золотыми аксельбантами, он прямо-таки излучал обаяние, и Лотта на мгновение взглянула на него другими глазами.
Ах, если бы не король! Если бы не этот слюнтяй!
«Интересно, – подумала балерина, – Милорад действительно скоро женится на богатой или?..»
Но тут очень кстати подошел Стефан и, изо всех сил стараясь сохранять серьезность, поблагодарил адъютанта за то, что тот блестяще справился с его поручением и предоставил немцам такой внушительный эскорт.
– Для меня честь – служить вашему величеству, – объявил полковник, кланяясь, и тут земля ушла у Лотты из-под ног.
Причиной этого было вовсе не землетрясение, как могут подумать мои практичные читатели, а появление в зале нового лица. Лицо это было женского пола и невероятного очарования. Вокруг вновь прибывшей колыхалось облако шелка кораллового цвета, отделанное блестящими стразами, которые складывались в очертания бабочек и цветов орхидеи. Слева от незнакомки, приглядевшись, можно было заметить Петра Петровича Оленина, но я ручаюсь моей честью сочинителя, что ни один человек в зале в то мгновение не обратил на него внимания – слишком уж эффектна и ослепительна была его спутница.
Завидев вновь прибывшую, здоровенный генерал Иванович приосанился и расправил плечи еще шире, хоть это казалось делом почти невозможным. Австрийский резидент Кислинг побледнел, а князь Михаил, напротив, покраснел. Генерал Ракитич так таращился на гостью, что чуть не уронил вверенную ему собачку. Нос королевы Шарлотты, которая стояла в углу, сделался еще длиннее, а платье стало выглядеть еще безвкуснее. Республиканский депутат Старевич поперхнулся длинной речью о выгодах демократии, которой он пытался уморить графа Верчелли, и все мысли о свободе, равенстве и братстве благополучно вылетели у него из головы. Что же касается язвительного старого графа, то впервые за последние годы ему совершенно не хотелось шутить.
– Однако! – молвил Войкевич, пристально глядя на Амалию, и более не сказал ничего.
Король Стефан испытывал смешанные чувства. Политика приучила его к осторожности, и, едва прошел первый всплеск восторга, он сразу же вспомнил, кем Амалия является и для чего она прибыла сюда. А она, словно нарочно желая его подразнить, в сопровождении Оленина прежде всего подошла к хозяину дворца. Петр Петрович представил их друг другу и объявил, что Амалия всегда мечтала побывать в Любляне и рада, что ей представилась такая возможность.
– Я о-очень рад нашему знакомству, сударыня, – сказал по-французски князь Михаил, учтиво кланяясь, и Амалия отметила, что наследник престола немного заикается. Князь был высокий, но тщедушный и весь какой-то хлипкий. Линия рта красивая, но немного безвольная, нос птичий, маленькая головка возвышается над узкими плечами. И глаза тоже маленькие. Часто мигая, они по-птичьи тревожно глядели на Амалию. Чтобы успокоить князя, она сказала несколько любезных слов и расспросила его об архитекторе дворца и о том, кто занимался росписью залов. Петр Петрович, стоявший возле Амалии, вел себя так, словно его тут вообще не было, но острым взором приметил небольшую группу женщин напротив, которые все как одна недружелюбно косились на его спутницу и, прикрываясь веерами, злословили вовсю. Также он не без удовольствия отметил растерянный вид Лотты Рейнлейн и то, как полинял, потускнел ее наряд, теперь казавшийся лишь скучной кремовой тряпкой. «Ай да баронесса… И как король на нее смотрит! Неужели она добьется того, что Дубровник будет наш?»
– Кузен, кузен, – шутливо сказал Стефан, подходя к ним, – это непростительно! Ты захватил самую лучшую гостью… а нам остается только смотреть и завидовать!
Михаил смешался еще сильнее и представил Амалии короля, из-за плеча которого выглядывал улыбающийся полковник. Стефан поцеловал ручку гостьи, после чего не сразу отпустил ее, и произнес витиеватый светский комплимент.
А Амалия, улыбаясь, слушала его и думала, до чего же ей скверно. В душе ее словно сидела маленькая черная кошечка и неутомимо скребла, скребла когтями. Все это было нелепо – и толпа приглашенных, которые силились выглядеть по-европейски, но только подчеркивали свою провинциальность, и несчастные глаза Лотты, которую она узнала по фотографии на открытке, и обилие позолоты в окружающей обстановке, при том что потолок вокруг люстры потемнел и пошел трещинами, а лакеи ходили в несвежих сорочках. Но хуже всего было платье – коралловая мечта от кудесника Жака Дусе, которое она заказала, намереваясь поехать этим летом куда-нибудь вместе со своим любовником, и которое теперь каждой складкой, при каждом движении напоминало о ее личной неудаче. И от этих потаенных мыслей глаза ее темнели, рука сжимала веер все сильнее, пока не произошла маленькая катастрофа – пластина переломилась, и веер упал на пол.
Амалия опомнилась и поглядела на веер так, словно видела его впервые в жизни. Король был немного раздосадован – он не ожидал от Амалии такой нарочитой, театральной выходки, к тому же в каких-то двух десятках шагов от них стояла его супруга. Выручил его, как всегда, Войкевич, который наклонился, подобрал веер и с улыбкой вернул его хозяйке. Она поблагодарила его кивком головы.
– Я надеюсь, вам понравится в Любляне и мы еще долго будем иметь удовольствие видеть вас, – сказал король Амалии.
– О, ваше величество может не сомневаться в этом! – последовал ответ.
Глава 6
Платье с бриллиантами
А вечер меж тем продолжался. Платье имело успех, и Амалия имела успех, она танцевала с Петром Петровичем, который начал находить свои обязанности чертовски приятными, а потом с хозяином дворца, с генералом Ивановичем, который двигался, как медведь, и едва не отдавил ей ноги, и еще с одним генералом по фамилии Новакович, который наговорил ей столько пошлых комплиментов, что другой женщине хватило бы на целый месяц. От Новаковича ее спас полковник Войкевич, с которым она танцевала целых три раза, а потом ее пригласил сам король Стефан. И его величество пожимал ей руку чертовски значительно, как отметили про себя разом помрачневшие Кислинг и Ракитич.
– В ней есть что-то павлинье, – сказала королева Шарлотта и неодобрительно поджала губы.
– Вы правы, ваше величество, – поддакнула ее невзрачная фрейлина, та самая, которая окрутила красавца-лейтенанта, – ворона в павлиньих перьях!
Но даже граф Верчелли не согласился с таким определением, заявив, что было бы воистину благословением небес, если бы все враги королевства походили на баронессу Корф. К нему подошел озабоченный депутат Старевич.
– Знаете, дорогой граф, – начал он по-итальянски, потому что славянские языки старый реакционер упорно не признавал, – я полагаю, что, несмотря на разницу в наших взглядах, у нас есть и точки соприкосновения. – Он покосился на короля, который был увлечен разговором с баронессой, и добавил: – Я имею в виду Дубровник.
– Вы имеете в виду, Рагузу? – прищурился Верчелли, который терпеть не мог новых названий бывших итальянских городов.
У Старевича так и вертелся на языке резкий ответ, но депутат сумел сдержаться.
– По моим сведениям, эта особа…
– По моим тоже, – ответил желчный граф, не любивший тратить лишних слов.
– А что, если она сумеет…
Старевич оглянулся на ослепительную Амалию и проглотил конец фразы.
– Не сумеет, – ответил Верчелли хладнокровно. – Ей неизвестен характер его величества. Как бы она ни одевалась – или раздевалась, – она ничего не добьется.
– Мне, однако, представляется, – несмело начал депутат, – что его величество весьма подвержен чуждым влияниям… особенно со стороны таких очаровательных особ, как эта.
– Гм! – сказал на это Верчелли. – Боюсь, сударь, у вас превратное понятие о характере его величества.
После чего он преспокойно повернулся к опостылевшему республиканцу спиной и заговорил с Кислингом о погоде.
Бедная маленькая балерина вся кипела от обиды. Но, по опыту зная, что битва за мужчину редко проигрывается в одно сражение, она решила запастись терпением, а для начала – быть со Стефаном в два раза более ласковой, чем прежде.
Весь вечер она искусно лавировала, чтобы не пересечься с соперницей, однако женщины все же столкнулись в дверях, покидая бал.
– Надо же, какое миленькое у вас платье, – не удержалась Лотта. Тон ее притворно кричал: миленькое-то миленькое, но не более того. – А эти блестящие бусинки…
Никто не знает, что именно нашло на Амалию в то мгновение, но она невозмутимо ответила:
– Это бриллианты, мадемуазель, – и тем самым сразила королевскую фаворитку наповал.
Ракитич помог балерине сесть в экипаж и забрался внутрь вместе с собачкой. Талисман блаженно спал. На балу ему удалось несколько раз лизнуть мороженого, и он чувствовал себя на седьмом небе от счастья.
– Как вы думаете, – спросила Лотта внезапно, – это действительно бриллианты?
Ракитич растерялся.
– У баронессы на платье! – пояснила балерина, сердясь на то, что мужчины такие тугодумы.
– Откуда мне знать, мадемуазель? – пробормотал генерал. – Но у этих русских прорва денег, так что я бы не удивился.
Лотта, выслушав его, замкнулась в гордом молчании. Приехав домой, она долго ходила из угла в угол, а ночью не сомкнула глаз.
Что же до Амалии, то, как с ней обыкновенно случалось после больших балов, она сразу же заснула и пробудилась ближе к полудню, когда уже вовсю сияло солнце.
Она долго лежала в постели, перебирая воспоминания о вчерашнем вечере, и хмурилась. Наваждение не отступало, работа не приносила облегчения. Стоило ей подумать о своем любовнике и о том, что он, вполне возможно, счастлив с другой, и ее охватывало холодное бешенство. А еще это платье, которое она заказывала, чтобы понравиться ему…
«Да перестану ли я когда-нибудь каждое мгновение вспоминать о нем? – уже с досадой сказала она себе, отворачиваясь от солнечного света, бившего в окна. – Конечно, я никогда не верила в то, что время лечит – оно просто наносит новые раны, боль которых перекрывают старую. И вообще…»
Ее мысли прервал осторожный стук в дверь. Вошла Зина, миловидная веснушчатая девушка из посольства, которую Оленин определил баронессе в горничные.
– Слуга господина полковника Войкевича доставил, – объяснила Зина, протягивая на подносе какой-то узкий длинный сверток.
Обрадовавшись возможности отвлечься, Амалия взяла сверток и сняла бумагу. Внутри оказался футляр для веера, а в футляре – сам веер, восхитительная старинная работа с фигурной резьбой, перламутром, ручной росписью и позолотой. В прилагаемой записке полковник выражал надежду, что веер, некогда принадлежавший госпоже Помпадур, окажется достойной заменой своему раненому товарищу, который он поднял вчера на балу. Амалия улыбнулась.
«Господин полковник, до чего же вы проницательны… Госпожа Помпадур! Однако умеете вы делать намеки, милостивый государь…»
И, отпустив Зину, она задумалась, хочется ли ей действительно стать, пусть и на короткое время, королевской фавориткой или лучше попытаться добиться своего как-то иначе.
У Амалии было много увлечений, но до сих пор складывалось так, что она ни разу не шла наперекор своему сердцу. Бывало, она совершала ошибки, но она всегда влюблялась вполне искренне. В отличие от очень многих она никогда не жила с мужчиной ради денег или положения в обществе, и даже работа в особой службе не смогла заставить ее изменить своим убеждениям. Вот и сейчас она представила себе глуповатое добродушное лицо короля Стефана, его курносый нос, блеклые волосы – и состроила легкую гримасу разочарования.
Конечно, приятно, если у твоих ног оказывается монарх какого-никакого, но все же королевства. Но удовольствие это длится от силы минуту, а потом что?
К тому же у Амалии не было никаких оснований верить, что она добьется подписания соглашения о Дубровнике, если сумеет очаровать короля. Ведь Лотта Рейнлейн наверняка пыталась выхлопотать то же самое, но для австрийцев. Однако у нее до сих пор ничего не вышло.
Словом, все было туманно, и на мгновение Амалию охватил соблазн послушаться Петра Петровича, махнуть рукой на Дубровник и попытаться добиться лишь нейтралитета страны. Однако военный министр недвусмысленно дал ей понять, что на нейтралитет иллирийцев с таким колеблющимся монархом они положиться не могут. Значит, надо было каким-то образом добиться своего – и, хотя Амалия не привыкла отступать, она могла признаться самой себе, что пока не видит ни единого способа устроить в Дубровнике на законных основаниях российскую военно-морскую базу.
Вздыхая, Амалия встала с постели, привела себя в порядок и надела светлое домашнее платье, после чего велела подавать завтрак. Едва она села за стол, слуга доложил о приходе Петра Петровича.
– Очень хорошо, проси.
Оленин явился, галантно поклонился и взглядом скользнул по сосредоточенному профилю Амалии, по тонкой руке, которой она поправляла стоявшую в вазе на столе ветку вишни. Но тут баронесса повернула голову, увидела гостя и с улыбкой поднялась ему навстречу.
– Я завтракаю, надеюсь, вы не в претензии? Присаживайтесь, прошу вас…
Петр Петрович объявил, что завтрак – это святое, присел и стал рассказывать, что ему удалось узнать сегодня. Город судачит о вчерашней выходке Войкевича, натянувшего нос немцам, а еще говорят, что на балу у наследника была русская дама, которая произвела на его величество весьма сильное впечатление. Балерина Рейнлейн будто бы кусает от досады локти, рассчитала свою портниху и послала в Париж нарочного с мерками, требуя, чтобы ей как можно скорее изготовили платье, расшитое бриллиантами, да еще лучше, чем у баронессы Корф.
– Бриллиантами? – поразилась Амалия. – Но… Она что, приняла мои слова всерьез?
– Не знаю, что вы ей сказали, госпожа баронесса, – отвечал Оленин, – но Лотта – барышня очень самолюбивая, она не может допустить, чтобы кто-то был одет лучше, чем она.
– Ах вот как! – протянула Амалия.
И многоопытный Петр Петрович невольно насторожился. Интонацию своей собеседницы он не понимал, но было такое впечатление, что она узнала что-то очень важное для себя, а может быть, и для общего дела.
– Вот что, Петр Петрович, – сказала Амалия немного погодя. – Мне нужно точно знать, каково финансовое положение короля и сколько он тратит… ну, скажем так, на капризы своей фаворитки.
Оленин, несколько удивленный, обрисовал положение и сказал, что Стефан – человек щедрый и что для Лотты он не жалеет ничего.
– А налогов в этом году рассчитывают собрать больше или меньше? – спросила Амалия.
Резидент, про себя все более и более удивляясь обороту, который принимал разговор, объяснил, что налоги по сравнению с прошлым годом увеличили, но что денег почему-то стало меньше. Ну, тут и славянская манера путать государственные доходы со своими, вы же понимаете…
Амалия кивнула, словно сложившееся положение вполне ее устраивало, и задала следующий странный вопрос.
– Петр Петрович, как по-вашему, король не собирается в ближайшее время бросать Лотту Рейнлейн?
Тут Оленин заерзал на стуле и после небольшой паузы признался, что это вряд ли возможно, разве что Лотта каким-то образом свернет себе шею, танцуя фуэте, или произойдет еще что-нибудь столь же непредвиденное.
– Нет, меня как раз устраивает, что Лотта остается фавориткой короля Стефана, – отмахнулась Амалия. Оленин вытаращил глаза. – Все дело в том, что мне понадобится кое-что.
Она позвала горничную, велела ей принести чернильный прибор и на небольшом надушенном листке написала, что именно ей нужно.
Прочитав листок, Петр Петрович изменился в лице.
– Но это… – начал он.
– Мне было сказано: Дубровник – любой ценой, – сухо сказала Амалия, вновь принимаясь за завтрак. – Впрочем, вы всегда можете запросить у военного министра его мнение по этому поводу. Все дело в том, нужна нам база в здешних водах или нет.
Тут Оленин окончательно перестал понимать что бы то ни было.
– А дешевле не получится? – осторожно спросил он. – Неужели вы всерьез собираетесь… гм… предложить Лотте такие колоссальные деньги, чтобы она покинула короля?
– Нет, – хладнокровно ответила Амалия, – эти деньги я собираюсь истратить сама.
Петр Петрович издал какой-то неопределенный звук.
– Ради Дубровника, – уточнила Амалия.
– На подкуп наших врагов? – мрачно спросил Оленин. Он не был жадным, но тяжело переживал, когда деньги Российской империи уходили неизвестно кому. – Вы хотите, чтобы они надавили на короля и заставили его подписать соглашение? Тогда действительно малой суммой не обойтись. Взять хотя бы графа Верчелли, он настоящий миллионер, хоть и любит, как все итальянцы, жаловаться на бедность…
– Граф Верчелли не получит от меня ни гроша, – твердо отозвалась его собеседница.
– А генерал Ракитич? Просто так он своих друзей-австрийцев не продаст, учтите это!
Амалия поглядела на Оленина, подумала, что объяснять ему свой план слишком скучно, потому что такой основательный человек наверняка выдвинет тысячу доводов против. По правде говоря, Амалия была не вполне уверена, что ей удастся добиться своего, да и вся схема сложилась в ее голове лишь несколько минут назад, но попытаться осуществить план стоило – хотя бы потому, что никакого другого не было и не предвиделось.
В конце концов, пусть резидент думает что угодно, главное, чтобы он ей не мешал.
– Вам известно, что именно мне нужно. Отправляйте срочную депешу в Петербург, я жду их ответа. Без денег и без банкира, который будет в точности выполнять мои указания, я ничего не сумею добиться.
Стоило посылать из столицы хваленого особого агента, печально помыслил Петр Петрович, чтобы она занялась банальнейшим подкупом всех и вся. С такой задачей он и сам прекрасно мог бы справиться.
– Я надеюсь, госпожа баронесса, вы отдаете себе отчет в том, что делаете, – довольно сухо промолвил резидент, даже не пытаясь скрыть своего раздражения. – Потому что в случае провала мы потеряем и Дубровник, и деньги… причем деньги, прошу заметить, вовсе не маленькие.
– Умоляю вас, Петр Петрович, ведь еще ничего не произошло, – ответила Амалия, улыбаясь каким-то своим затаенным мыслям. – Кстати, подыщите мне хорошего повара. Тот, которого вы прислали, то недожаривает, то пережаривает… Я же не могу пригласить к себе князя Михаила, если у меня будет такой скверный стол!
– Князя Михаила? – поразился Оленин.
– Ну да. Я ведь побывала у него в гостях, и ничто не мешает ему нанести мне ответный визит. Конечно, не в эту тесную квартирку, – задумчиво добавила Амалия. Петр Петрович открыл было рот, чтобы напомнить, что в тесной квартирке было семь прекрасно обставленных комнат, но по виду своей собеседницы понял, что лучше с ней не спорить. – Мне нужно нечто совершенно другое. Вопрос только в том, что? – Она повела плечами и ослепительно улыбнулась опешившему резиденту. – Но вы не волнуйтесь, Петр Петрович. Сегодня же я начну искать для себя новый дом!
– В ней есть что-то павлинье, – сказала королева Шарлотта и неодобрительно поджала губы.
– Вы правы, ваше величество, – поддакнула ее невзрачная фрейлина, та самая, которая окрутила красавца-лейтенанта, – ворона в павлиньих перьях!
Но даже граф Верчелли не согласился с таким определением, заявив, что было бы воистину благословением небес, если бы все враги королевства походили на баронессу Корф. К нему подошел озабоченный депутат Старевич.
– Знаете, дорогой граф, – начал он по-итальянски, потому что славянские языки старый реакционер упорно не признавал, – я полагаю, что, несмотря на разницу в наших взглядах, у нас есть и точки соприкосновения. – Он покосился на короля, который был увлечен разговором с баронессой, и добавил: – Я имею в виду Дубровник.
– Вы имеете в виду, Рагузу? – прищурился Верчелли, который терпеть не мог новых названий бывших итальянских городов.
У Старевича так и вертелся на языке резкий ответ, но депутат сумел сдержаться.
– По моим сведениям, эта особа…
– По моим тоже, – ответил желчный граф, не любивший тратить лишних слов.
– А что, если она сумеет…
Старевич оглянулся на ослепительную Амалию и проглотил конец фразы.
– Не сумеет, – ответил Верчелли хладнокровно. – Ей неизвестен характер его величества. Как бы она ни одевалась – или раздевалась, – она ничего не добьется.
– Мне, однако, представляется, – несмело начал депутат, – что его величество весьма подвержен чуждым влияниям… особенно со стороны таких очаровательных особ, как эта.
– Гм! – сказал на это Верчелли. – Боюсь, сударь, у вас превратное понятие о характере его величества.
После чего он преспокойно повернулся к опостылевшему республиканцу спиной и заговорил с Кислингом о погоде.
Бедная маленькая балерина вся кипела от обиды. Но, по опыту зная, что битва за мужчину редко проигрывается в одно сражение, она решила запастись терпением, а для начала – быть со Стефаном в два раза более ласковой, чем прежде.
Весь вечер она искусно лавировала, чтобы не пересечься с соперницей, однако женщины все же столкнулись в дверях, покидая бал.
– Надо же, какое миленькое у вас платье, – не удержалась Лотта. Тон ее притворно кричал: миленькое-то миленькое, но не более того. – А эти блестящие бусинки…
Никто не знает, что именно нашло на Амалию в то мгновение, но она невозмутимо ответила:
– Это бриллианты, мадемуазель, – и тем самым сразила королевскую фаворитку наповал.
Ракитич помог балерине сесть в экипаж и забрался внутрь вместе с собачкой. Талисман блаженно спал. На балу ему удалось несколько раз лизнуть мороженого, и он чувствовал себя на седьмом небе от счастья.
– Как вы думаете, – спросила Лотта внезапно, – это действительно бриллианты?
Ракитич растерялся.
– У баронессы на платье! – пояснила балерина, сердясь на то, что мужчины такие тугодумы.
– Откуда мне знать, мадемуазель? – пробормотал генерал. – Но у этих русских прорва денег, так что я бы не удивился.
Лотта, выслушав его, замкнулась в гордом молчании. Приехав домой, она долго ходила из угла в угол, а ночью не сомкнула глаз.
Что же до Амалии, то, как с ней обыкновенно случалось после больших балов, она сразу же заснула и пробудилась ближе к полудню, когда уже вовсю сияло солнце.
Она долго лежала в постели, перебирая воспоминания о вчерашнем вечере, и хмурилась. Наваждение не отступало, работа не приносила облегчения. Стоило ей подумать о своем любовнике и о том, что он, вполне возможно, счастлив с другой, и ее охватывало холодное бешенство. А еще это платье, которое она заказывала, чтобы понравиться ему…
«Да перестану ли я когда-нибудь каждое мгновение вспоминать о нем? – уже с досадой сказала она себе, отворачиваясь от солнечного света, бившего в окна. – Конечно, я никогда не верила в то, что время лечит – оно просто наносит новые раны, боль которых перекрывают старую. И вообще…»
Ее мысли прервал осторожный стук в дверь. Вошла Зина, миловидная веснушчатая девушка из посольства, которую Оленин определил баронессе в горничные.
– Слуга господина полковника Войкевича доставил, – объяснила Зина, протягивая на подносе какой-то узкий длинный сверток.
Обрадовавшись возможности отвлечься, Амалия взяла сверток и сняла бумагу. Внутри оказался футляр для веера, а в футляре – сам веер, восхитительная старинная работа с фигурной резьбой, перламутром, ручной росписью и позолотой. В прилагаемой записке полковник выражал надежду, что веер, некогда принадлежавший госпоже Помпадур, окажется достойной заменой своему раненому товарищу, который он поднял вчера на балу. Амалия улыбнулась.
«Господин полковник, до чего же вы проницательны… Госпожа Помпадур! Однако умеете вы делать намеки, милостивый государь…»
И, отпустив Зину, она задумалась, хочется ли ей действительно стать, пусть и на короткое время, королевской фавориткой или лучше попытаться добиться своего как-то иначе.
У Амалии было много увлечений, но до сих пор складывалось так, что она ни разу не шла наперекор своему сердцу. Бывало, она совершала ошибки, но она всегда влюблялась вполне искренне. В отличие от очень многих она никогда не жила с мужчиной ради денег или положения в обществе, и даже работа в особой службе не смогла заставить ее изменить своим убеждениям. Вот и сейчас она представила себе глуповатое добродушное лицо короля Стефана, его курносый нос, блеклые волосы – и состроила легкую гримасу разочарования.
Конечно, приятно, если у твоих ног оказывается монарх какого-никакого, но все же королевства. Но удовольствие это длится от силы минуту, а потом что?
К тому же у Амалии не было никаких оснований верить, что она добьется подписания соглашения о Дубровнике, если сумеет очаровать короля. Ведь Лотта Рейнлейн наверняка пыталась выхлопотать то же самое, но для австрийцев. Однако у нее до сих пор ничего не вышло.
Словом, все было туманно, и на мгновение Амалию охватил соблазн послушаться Петра Петровича, махнуть рукой на Дубровник и попытаться добиться лишь нейтралитета страны. Однако военный министр недвусмысленно дал ей понять, что на нейтралитет иллирийцев с таким колеблющимся монархом они положиться не могут. Значит, надо было каким-то образом добиться своего – и, хотя Амалия не привыкла отступать, она могла признаться самой себе, что пока не видит ни единого способа устроить в Дубровнике на законных основаниях российскую военно-морскую базу.
Вздыхая, Амалия встала с постели, привела себя в порядок и надела светлое домашнее платье, после чего велела подавать завтрак. Едва она села за стол, слуга доложил о приходе Петра Петровича.
– Очень хорошо, проси.
Оленин явился, галантно поклонился и взглядом скользнул по сосредоточенному профилю Амалии, по тонкой руке, которой она поправляла стоявшую в вазе на столе ветку вишни. Но тут баронесса повернула голову, увидела гостя и с улыбкой поднялась ему навстречу.
– Я завтракаю, надеюсь, вы не в претензии? Присаживайтесь, прошу вас…
Петр Петрович объявил, что завтрак – это святое, присел и стал рассказывать, что ему удалось узнать сегодня. Город судачит о вчерашней выходке Войкевича, натянувшего нос немцам, а еще говорят, что на балу у наследника была русская дама, которая произвела на его величество весьма сильное впечатление. Балерина Рейнлейн будто бы кусает от досады локти, рассчитала свою портниху и послала в Париж нарочного с мерками, требуя, чтобы ей как можно скорее изготовили платье, расшитое бриллиантами, да еще лучше, чем у баронессы Корф.
– Бриллиантами? – поразилась Амалия. – Но… Она что, приняла мои слова всерьез?
– Не знаю, что вы ей сказали, госпожа баронесса, – отвечал Оленин, – но Лотта – барышня очень самолюбивая, она не может допустить, чтобы кто-то был одет лучше, чем она.
– Ах вот как! – протянула Амалия.
И многоопытный Петр Петрович невольно насторожился. Интонацию своей собеседницы он не понимал, но было такое впечатление, что она узнала что-то очень важное для себя, а может быть, и для общего дела.
– Вот что, Петр Петрович, – сказала Амалия немного погодя. – Мне нужно точно знать, каково финансовое положение короля и сколько он тратит… ну, скажем так, на капризы своей фаворитки.
Оленин, несколько удивленный, обрисовал положение и сказал, что Стефан – человек щедрый и что для Лотты он не жалеет ничего.
– А налогов в этом году рассчитывают собрать больше или меньше? – спросила Амалия.
Резидент, про себя все более и более удивляясь обороту, который принимал разговор, объяснил, что налоги по сравнению с прошлым годом увеличили, но что денег почему-то стало меньше. Ну, тут и славянская манера путать государственные доходы со своими, вы же понимаете…
Амалия кивнула, словно сложившееся положение вполне ее устраивало, и задала следующий странный вопрос.
– Петр Петрович, как по-вашему, король не собирается в ближайшее время бросать Лотту Рейнлейн?
Тут Оленин заерзал на стуле и после небольшой паузы признался, что это вряд ли возможно, разве что Лотта каким-то образом свернет себе шею, танцуя фуэте, или произойдет еще что-нибудь столь же непредвиденное.
– Нет, меня как раз устраивает, что Лотта остается фавориткой короля Стефана, – отмахнулась Амалия. Оленин вытаращил глаза. – Все дело в том, что мне понадобится кое-что.
Она позвала горничную, велела ей принести чернильный прибор и на небольшом надушенном листке написала, что именно ей нужно.
Прочитав листок, Петр Петрович изменился в лице.
– Но это… – начал он.
– Мне было сказано: Дубровник – любой ценой, – сухо сказала Амалия, вновь принимаясь за завтрак. – Впрочем, вы всегда можете запросить у военного министра его мнение по этому поводу. Все дело в том, нужна нам база в здешних водах или нет.
Тут Оленин окончательно перестал понимать что бы то ни было.
– А дешевле не получится? – осторожно спросил он. – Неужели вы всерьез собираетесь… гм… предложить Лотте такие колоссальные деньги, чтобы она покинула короля?
– Нет, – хладнокровно ответила Амалия, – эти деньги я собираюсь истратить сама.
Петр Петрович издал какой-то неопределенный звук.
– Ради Дубровника, – уточнила Амалия.
– На подкуп наших врагов? – мрачно спросил Оленин. Он не был жадным, но тяжело переживал, когда деньги Российской империи уходили неизвестно кому. – Вы хотите, чтобы они надавили на короля и заставили его подписать соглашение? Тогда действительно малой суммой не обойтись. Взять хотя бы графа Верчелли, он настоящий миллионер, хоть и любит, как все итальянцы, жаловаться на бедность…
– Граф Верчелли не получит от меня ни гроша, – твердо отозвалась его собеседница.
– А генерал Ракитич? Просто так он своих друзей-австрийцев не продаст, учтите это!
Амалия поглядела на Оленина, подумала, что объяснять ему свой план слишком скучно, потому что такой основательный человек наверняка выдвинет тысячу доводов против. По правде говоря, Амалия была не вполне уверена, что ей удастся добиться своего, да и вся схема сложилась в ее голове лишь несколько минут назад, но попытаться осуществить план стоило – хотя бы потому, что никакого другого не было и не предвиделось.
В конце концов, пусть резидент думает что угодно, главное, чтобы он ей не мешал.
– Вам известно, что именно мне нужно. Отправляйте срочную депешу в Петербург, я жду их ответа. Без денег и без банкира, который будет в точности выполнять мои указания, я ничего не сумею добиться.
Стоило посылать из столицы хваленого особого агента, печально помыслил Петр Петрович, чтобы она занялась банальнейшим подкупом всех и вся. С такой задачей он и сам прекрасно мог бы справиться.
– Я надеюсь, госпожа баронесса, вы отдаете себе отчет в том, что делаете, – довольно сухо промолвил резидент, даже не пытаясь скрыть своего раздражения. – Потому что в случае провала мы потеряем и Дубровник, и деньги… причем деньги, прошу заметить, вовсе не маленькие.
– Умоляю вас, Петр Петрович, ведь еще ничего не произошло, – ответила Амалия, улыбаясь каким-то своим затаенным мыслям. – Кстати, подыщите мне хорошего повара. Тот, которого вы прислали, то недожаривает, то пережаривает… Я же не могу пригласить к себе князя Михаила, если у меня будет такой скверный стол!
– Князя Михаила? – поразился Оленин.
– Ну да. Я ведь побывала у него в гостях, и ничто не мешает ему нанести мне ответный визит. Конечно, не в эту тесную квартирку, – задумчиво добавила Амалия. Петр Петрович открыл было рот, чтобы напомнить, что в тесной квартирке было семь прекрасно обставленных комнат, но по виду своей собеседницы понял, что лучше с ней не спорить. – Мне нужно нечто совершенно другое. Вопрос только в том, что? – Она повела плечами и ослепительно улыбнулась опешившему резиденту. – Но вы не волнуйтесь, Петр Петрович. Сегодня же я начну искать для себя новый дом!
Глава 7
Аукцион
– Все-таки в этой баронессе что-то есть, – изрек король Стефан.
– Определенно, – подтвердил Войкевич.
– Хотя я удивляюсь – неужели они не могли послать сюда кого-нибудь помоложе. – Король поджал губы и стал похож на большого капризного мальчика. – Да и карие глаза мне не слишком нравятся. У красивой женщины глаза должны быть светлые. – И он невольно покосился на фотокарточку Лотты, которая стояла у него на столе.
– Значит, вам будет легко ее отбрить, – объявил полковник, улыбаясь.
– К чему торопиться? – безмятежно возразил Стефан. – Конечно, меня будут долго осаждать, но последнее слово все равно останется за мной. Хотя удивительно, что русские, вроде бы такие умные люди и не смогли придумать ничего нового. Действовать через женщину! – Он королевски вздернул плечи. – Это же старо как мир! Неужели они всерьез полагают, что я попадусь на эту удочку?
– Очевидно, они исчерпали все доводы, – предположил Войкевич, и тут послышался робкий стук в дверь.
– Войдите! – крикнул Стефан.
На пороге возник Тодор и, часто-часто мигая, доложил, что ее величество просила передать его величеству письмо. Король нахмурился.
– Что там еще? – проворчал он, разрывая конверт.
Прочитав, он нахмурился еще больше.
– Она просит у меня деньги на организацию благотворительного вечера, – пояснил Стефан безмолвствовавшему адъютанту. – Можешь идти, Тодор.
– Ее величество просила подождать ответа, – еле слышно пробормотал секретарь, косясь на кузена. Тодор приступил к своим обязанностям сравнительно недавно и до сих пор нервничал всякий раз, когда ему приходилось говорить с королем.
Стефан вздохнул.
– Десяти золотых хватит? Милорад! Напиши записку в казначейство, я подпишу.
Войкевич подошел к столу, своим быстрым, решительным почерком написал требуемое и подал Стефану на подпись. Тот криво расписался и махнул рукой, отсылая секретаря.
– Вздор вся эта благотворительность, – сказал король адъютанту, как только дверь за Тодором закрылась. – Мои жена и матушка всерьез полагают, что если они будут творить добрые дела, то нас не выгонят, как некогда дядю Христиана. А по-моему, это напрасная трата времени и денег. Царь Николай правил жестко, никому не давал воли и умер в своей постели, а его сын освободил крестьян и провел реформы, после чего его убили террористы. Никогда не знаешь, чего надо этим славянам. Если хочешь знать, я всегда мечтал стать французским императором. – Он блаженно зажмурился. – С французами можно сотворить великие дела, а что можно сделать с нашими недотепами?
– Франция теперь уже не та, – рассудительно заметил Милорад.
– Конечно, республика ее погубит, – тотчас же согласился Стефан. – Все говорят: демократия, у народа больше власти, а на деле выходит, что власть все равно у кого угодно, только не у народа. Потому что народ никогда не правит – правят отдельные личности, вопрос только в том, какими путями они приходят к власти. Да что я тебе говорю – ты же сам недавно доказывал мне, что демократия потерпела крах уже в Древней Греции…
Он вздохнул, утомленный тем, что на протяжении двух минут ему пришлось рассуждать на серьезные темы, пусть и словами своего адъютанта. В дверь снова постучали. На сей раз это оказался старый слуга, который носил к королю послания от Лотты. Прочитав записку, король позеленел.
– Определенно, – подтвердил Войкевич.
– Хотя я удивляюсь – неужели они не могли послать сюда кого-нибудь помоложе. – Король поджал губы и стал похож на большого капризного мальчика. – Да и карие глаза мне не слишком нравятся. У красивой женщины глаза должны быть светлые. – И он невольно покосился на фотокарточку Лотты, которая стояла у него на столе.
– Значит, вам будет легко ее отбрить, – объявил полковник, улыбаясь.
– К чему торопиться? – безмятежно возразил Стефан. – Конечно, меня будут долго осаждать, но последнее слово все равно останется за мной. Хотя удивительно, что русские, вроде бы такие умные люди и не смогли придумать ничего нового. Действовать через женщину! – Он королевски вздернул плечи. – Это же старо как мир! Неужели они всерьез полагают, что я попадусь на эту удочку?
– Очевидно, они исчерпали все доводы, – предположил Войкевич, и тут послышался робкий стук в дверь.
– Войдите! – крикнул Стефан.
На пороге возник Тодор и, часто-часто мигая, доложил, что ее величество просила передать его величеству письмо. Король нахмурился.
– Что там еще? – проворчал он, разрывая конверт.
Прочитав, он нахмурился еще больше.
– Она просит у меня деньги на организацию благотворительного вечера, – пояснил Стефан безмолвствовавшему адъютанту. – Можешь идти, Тодор.
– Ее величество просила подождать ответа, – еле слышно пробормотал секретарь, косясь на кузена. Тодор приступил к своим обязанностям сравнительно недавно и до сих пор нервничал всякий раз, когда ему приходилось говорить с королем.
Стефан вздохнул.
– Десяти золотых хватит? Милорад! Напиши записку в казначейство, я подпишу.
Войкевич подошел к столу, своим быстрым, решительным почерком написал требуемое и подал Стефану на подпись. Тот криво расписался и махнул рукой, отсылая секретаря.
– Вздор вся эта благотворительность, – сказал король адъютанту, как только дверь за Тодором закрылась. – Мои жена и матушка всерьез полагают, что если они будут творить добрые дела, то нас не выгонят, как некогда дядю Христиана. А по-моему, это напрасная трата времени и денег. Царь Николай правил жестко, никому не давал воли и умер в своей постели, а его сын освободил крестьян и провел реформы, после чего его убили террористы. Никогда не знаешь, чего надо этим славянам. Если хочешь знать, я всегда мечтал стать французским императором. – Он блаженно зажмурился. – С французами можно сотворить великие дела, а что можно сделать с нашими недотепами?
– Франция теперь уже не та, – рассудительно заметил Милорад.
– Конечно, республика ее погубит, – тотчас же согласился Стефан. – Все говорят: демократия, у народа больше власти, а на деле выходит, что власть все равно у кого угодно, только не у народа. Потому что народ никогда не правит – правят отдельные личности, вопрос только в том, какими путями они приходят к власти. Да что я тебе говорю – ты же сам недавно доказывал мне, что демократия потерпела крах уже в Древней Греции…
Он вздохнул, утомленный тем, что на протяжении двух минут ему пришлось рассуждать на серьезные темы, пусть и словами своего адъютанта. В дверь снова постучали. На сей раз это оказался старый слуга, который носил к королю послания от Лотты. Прочитав записку, король позеленел.