Наша точка зрения совершенна ясна. Пусть ваша будет не менее ясной. Мы не просим ни милости, ни прощения, мы не нуждаемся в вашем снисхождении. Поймите нас хорошенько! Да, мы не нуждаемся в нем. Но мы требуем от вас лишь того минимума, на который вправе рассчитывать: серьезно подумать, прежде чем принять решение.
Вот почему, - проговорил он, повернувшись к суду, - мы обращаемся к вам, милорд, с ходатайством. Мы были кратки, и суд мог бы поддаться искушению, воспользовавшись оставшимся временем, заставить присяжных вынести вердикт сегодня же...
И вдруг неожиданно для всех добавил странно равнодушным тоном:
- Так или иначе, нам кажется, им следовало бы дать ночь на размышление, это бы привело к лучшим результатам.
Судья Дрейпер озадаченно посмотрел на адвоката; взгляды их встретились: зачем защита вносит такое предложение? Ведь и так очевидно: чтобы спокойно обсудить вопрос, присяжным понадобится куда больше времени, чем у них остается... "Может быть, он хочет что-то дать мне понять... на что-то пытается намекнуть?.." - подумал судья. И первым отвел глаза. "Конечно, подумал он, - конечно! Он прав! Им нельзя давать времени собраться с мыслями..." Он взглянул на часы и произнес:
- Суд не может принять ваше ходатайство. У нас остается еще полтора часа. Суд считает, что этого времени вполне достаточно, чтобы вынести справедливый приговор.
Сказав это, сэр Артур надел очки.
Наступило тягостное и продолжительное молчание. Только слышалось, как в переполненном зале шаркают чьи-то подошвы и кто-то глухо покашливает. Откуда-то справа донесся шепот, но двести голов одновременно с осуждением повернулись в ту сторону, и шепот сразу стих.
Дуглас не спускал глаз с сэра Артура. С самого начала процесса он старался не смотреть на Френсис. Он заранее решил, что не произнесет ни слова, при всех обстоятельствах останется безучастным, словно его нет в зале: он хотел присутствовать здесь в качестве некоего символа. Играть эту роль оказалось нелегко, мучительно сжималось сердце. Один только взгляд Френсис, полный боли, страха, мольбы, - и, кто знает, доведет ли он до конца свою роль? И уж совсем невыносимой мукой оказался запрет не видеть трогательно прекрасного лица с чересчур крупным ртом... Из этих двух пыток приходилось выбирать ту, которая по крайней мере не лишала смысла его поступок, оправдывала риск, на который он пошел. И до сих пор ему это удавалось неплохо.
У Френсис не было таких оснований сдерживать себя. Сидя между Гримом и Сибилой, она, казалось, не только слухом, но и глазами впитывала каждое слово. Иногда, схватив руку Сибилы, она до боли сжимала ее. Иногда, в полном изнеможении закрыв глаза, она откидывалась на спинку скамейки. Когда сэр Артур отклонил ходатайство защиты, Френсис, чтобы не выдать своего волнения, до крови закусила губу. Но в груди у нее что-то вдруг оборвалось.
А Дуг даже бровью не повел. Как ей хотелось, о, как ей хотелось, чтобы он взглянул на нее - хоть один раз, ну хотя бы в эту минуту! Но они обещали друг другу: он - не смотреть на нее, а она - не искать его взгляда. Он был прав, прав! И она отвернулась.
Теперь она тоже смотрела на судью. Сэр Артур медленно надевал очки. И вот, когда он укрепил их на носу, Френсис заметила вдруг, да, заметила этот беглый, как взмах ресниц, веселый, дружеский, почти сообщнический взгляд, который скользнул по лицу обвиняемого...
- Видели? - шепнула Френсис в сильном волнении Сибиле.
- Да, - ответила Сибила, - да... похоже, что...
Сибила не кончила фразы, и пораженная Френсис увидела, как она тихонько трижды постучала о деревянную обшивку скамьи.
- Вы и не подозревали, что я такая суеверная? - рассмеялась Сибила.
- Конечно, нет! - ответила Френсис. - Уж кто-кто...
- Подождите, вы еще и не то обо мне узнаете... Но взгляните на Дугласа!
Дуг, казалось, окаменел. Но если он превратился в мрамор, то мрамор пурпуровый. Он покраснел до корней волос. Губы его приоткрылись, он смотрел на судью удивленными глазами, словно перед ним предстал ангел, несущий благостную весть.
- Он тоже заметил, - прошептала Френсис. - Лишь бы...
Но Сибила в страхе сжала руку Френсис и заставила ее замолчать. К тому же судья Дрейпер уже взял слово.
- Леди и джентльмены, господа присяжные, - начал он, - в течение трех дней перед вами выступали свидетели обвинения и свидетели защиты, вы выслушали обвинительную речь, и только по желанию обвиняемого не была произнесена речь защиты. Теперь вам надлежит решить его судьбу. Но прежде, следуя традиции, суд в нескольких словах подведет итог судебному разбирательству, дабы по возможности облегчить вам принятие трудного и ответственного решения.
Ибо оно действительно трудно и действительно ответственно. Обе стороны дали вам ясно понять, что придется серьезно подумать, прежде чем вынести окончательный приговор. Не буду возвращаться к этому вопросу. Мой долг напомнить вам вкратце показания сторон на этом процессе; я не смогу хотя бы в какой-то степени облегчить вашу задачу: только вам, вам одним, предстоит сделать выводы из всего сказанного.
А теперь перейдем к сути дела.
К чему же, в конце концов, она сводится?
Обвиняемый, став вследствие экспериментального оплодотворения самки, принадлежащей к недавно открытому антропоморфному, то есть человекообразному, виду, став, как мы уже сказали, отцом маленького существа - гибрида, убил его.
Вам предстоит решить вопрос, совершил ли обвиняемый, таким образом, убийство.
Поступок, совершенный обвиняемым, можно назвать убийством лишь в том случае, если он полностью соответствует определению убийства, записанному к кодексе, то есть: "Убийство есть умышленное лишение человека жизни".
В данном случае вы можете признать обвиняемого виновным, если у вас не останется никакого разумного сомнения в том, что доказаны нижеследующие пункты:
1. Объект действительно убит обвиняемым.
2. Убийство совершено обвиняемым преднамеренно.
3. Объект убийства является человеческим существом.
Вряд ли у вас возникнут сомнения по двум первым пунктам; обвиняемый признает себя ответственным за свой поступок; он признает и заявляет, что совершил его преднамеренно; различные свидетельские показания подтверждают, что это действительно так.
Но третий пункт далеко не столь ясен.
Профессор Наач считает жертву человеческим существом. По его мнению, доказательством тому служит следующее: вид, к которому принадлежит жертва, помимо прямостояния, умеет обтесывать камни, добывать огонь, имеет зачаточные признаки речи. Той же точки зрения, хотя и по иным соображениям, придерживаются профессора Кокс и Хансон.
В противоположность им профессор Итоне утверждает, что жертву нельзя отнести к человеческому роду, ибо за всю историю существования ветви, от которой произошел человек, ни один из представителей ее не имел такой стопы, как стопа жертвы.
Таково же мнение доктора Фиггинса.
Представитель обвинения пытается убедить вас, что вам не следует решать ученые споры, но в то же время не признает за вами права умыть руки, оправдав подсудимого, не принимая в расчет все те страшные последствия, которые повлечет за собой оправдание; вы обязаны, утверждает обвинение, признать подсудимого виновным в совершении преднамеренного убийства, ибо с точки зрения закона и правосудия этот факт не вызывает сомнений.
Однако суд не считает, что вы можете безоговорочно принять данный тезис. Напротив, он полагает, что объявить подсудимого виновным вы сможете лишь тогда, когда у вас будет твердая уверенность в том, что полностью доказано третье условие в определении убийства: другими словами, когда у вас не будет никакого разумного сомнения в том, что жертва действительно является человеком.
Никакого разумного сомнения! Это выражение не раз повторялось во время процесса. Долг суда раскрыть вам точное значение двух этих слов.
В чем же заключается "разумное сомнение"?
При истолковании этого термина и впрямь может произойти опасная путаница.
Сомнение может корениться в самих фактах: так, обвиняемого застали на месте убийства, но виновность его не может быть доказана абсолютно точно. В этом случае, естественно, возникает разумное сомнение.
Сомнение может корениться в сознании: так, например, если присяжные не в силах разобраться в нагромождении фактов, накопленных в ходе процесса, они не могут составить ясное представление о деле в целом. Здесь, конечно, нельзя говорить о разумном сомнении. В этом случае присяжные должны потребовать все необходимые им разъяснения. И если в конце концов разъяснения эти так и не помогут прояснить суть дела, им останется лишь один выход: объявить, что они не в состоянии решить данный вопрос.
Если же, на ваш взгляд, разумное сомнение лежит в самих фактах, вам ни в коем случае не следует принимать в расчет любые возможные последствия, какими бы ужасными и грозными ни рисовало их вам обвинение: вы должны будете признать обвиняемого невиновным.
Но если же, наоборот, вы решите, что сомнение лежит не в самой природе фактов, а в _вашем_ понимании этих фактов, я буду вынужден согласиться с доводами обвинения: если бы речь шла только об одном обвиняемом, только о том, чтобы ввиду имеющихся сомнений отнестись к нему со всем христианским милосердием, против этого мы не стали бы возражать, но в данном случае снисходительный приговор может вызвать слишком тяжелые последствия, и ваш долг - долг людей гуманных - помнить об этих ужасных последствиях. Но и суровый приговор, вынесенный, несмотря на сомнение, закравшееся в вас, столь же неприемлем. В самом деле, вы бы создали не менее опасный прецедент для будущего нашего правосудия: потому что, послав на смерть, возможно и невинного, человека, осужденного не за совершенное им преступление, а только в силу предполагаемых последствий, в плане политическом или социальном, которые могли бы повлечь за собой оправдание, вы таким образом подорвали бы самые основы правосудия нашей страны.
После короткой паузы судья продолжал:
- Резюмирую вышесказанное. Мы, как и обвинение, считаем, что в самих фактах у нас не может быть сомнения, факты остаются фактами, тропи остаются тропи. Их природа - факт, от нас не зависящий. Мы считаем, так же как и обвинение, что сомнение, если таковое и существует, вызвано вполне понятным замешательством, внесенным в ваши умы спорами ученых. Следовательно, так же как и обвинение, мы считаем, что сомнения такого рода не могут расположить нас в пользу бездумной снисходительности, не считающейся с последствиями.
Но зато мы полагаем - на сей раз так же, как и защита, - что вы сможете, не покривив душой, осудить обвиняемого, будучи лишь твердо уверены, что доказаны полностью все три пункта, определяющие убийство.
Прежде чем высказаться за или против, необходимо предварительно решить для самих себя вопрос о природе жертвы - обезьяна она или человеческое существо.
Только тогда, когда у вас не останется никаких сомнений на этот счет, вы сможете принять то или иное решение.
Иначе, каким бы ни был ваш приговор, вы рискуете совершить трагическую и кровавую ошибку.
Вновь последовала пауза, затем сэр Артур продолжал:
- Теперь, леди и джентльмены, вам известна суть дела. Вам остается лишь ответить после совещания "да" или "нет" на вопрос, который вам будет задан: "Виновен ли подсудимый?"
Судебный исполнитель, соблаговолите провести присяжных в комнату для совещаний. Объявляю перерыв.
Он поднялся и, выйдя из зала, с облегчением снял надоевший парик, под которым невыносимо горела голова. И в ту же минуту публика, с облегчением нарушив тягостное молчание, зашумела, как морской прибой, бьющийся о скалы.
Когда заседание возобновилось, присяжные вновь предстали перед судом. От имени своих коллег председатель присяжных попросил у суда кое-каких разъяснений. Лицо его было почти такое же белое, как и маленький листок бумаги, дрожавший в его руках.
- У нас нет разногласий по основному вопросу, - начал он, - то есть по вопросу... о преступлении. Здесь сомнений нет. Остается решить только одно, как вы сами изволили указать: люди тропи или нет? А вот этого-то как раз мы и не знаем.
- Вполне естественно, - ответил сэр Артур. - Что же дальше?
- Так вот... Не мог бы суд нам сказать, что он сам думает по данному вопросу.
- Нет, это невозможно. Обязанность суда - уточнять отдельные факты и правовые вопросы. Но он не может иметь своего мнения по существу вопроса; если бы даже он имел собственное мнение, то по закону не имеет права сообщить его вам.
Председатель присяжных - высокий худой старик с вьющимися вокруг маленького багрового блестящего черепа седыми кудрями - свирепо подвигал челюстями и наконец заговорил:
- Вот мы подумали, что если бы по крайней мере... если бы суд нам просто напомнил... то... стало быть... определение человека, общепринятое определение человека, ну, хотя бы то, которым пользуются вообще, стало быть, законное определение, юридическое... если это... конечно, не выходит за пределы обязанностей суда?
- Нет, - ответил, улыбаясь, судья. - Но для этого нужно, чтобы такое законное определение существовало. Возможно, это покажется невероятным, но такого определения действительно не существует.
Некоторое время старик тупо молчал, а затем переспросил:
- Не существует?
- Нет.
- Но ведь это невозможно...
- Суд согласен, что это странно, и мы уже высказались по данному вопросу; хотя, в сущности, это вполне соответствует духу нашей страны. Во всяком случае, таковы факты.
- И такого определения нет ни в Англии, ни в других странах?
- Нигде. Даже во Франции, где все определено и узаконено, где предусмотрен даже вопрос о том, кому принадлежит яйцо, снесенное моей курицей во дворе соседа.
- Невероятно, - произнес старик присяжный, помолчав минуту. - Выходит, что все определено и узаконено, даже самые мелочи... кроме... стало быть, нас самих.
- Совершенно справедливо, - ответил судья.
- Но неужели... с тех пор как существуют люди, никогда?.. Подумали обо всем... все определили и узаконили, за исключением?.. А не значит ли это, что люди вообще ни о чем не подумали? Просто начали с конца?
Судья улыбнулся. Он беспомощно развел руками.
- Потому что, - продолжал присяжный, - если мы не знаем... точно... я хочу сказать, если уж мы не договорились между собой... по крайней мере... даже о нас самих... как же мы можем, черт возьми, тогда понимать друг друга.
- Возможно, именно поэтому, - с улыбкой согласился судья, - мы так плохо и понимаем друг друга. Но мы уклоняемся в сторону, а время уходит.
- Прошу прощения, милорд, - продолжал старик. - Но право... стало быть... даже вот для нашего решения... разве это не ужасный пробел?
- В вашей власти его заполнить, - заметил судья.
- Как - в нашей?
- Боюсь, что, не заполнив существующий пробел, вы не сможете здраво разобраться в этом деле; чтобы определить природу тропи, надо сначала дать определение самому человеку.
- Но если никто никогда не сделал этого до нас, как же мы-то сможем, милорд, мы... Пусть нам по крайней мере помогут!
- Суд для того и существует, чтобы отвечать на ваши вопросы.
- А когда я вас спрашиваю, вы отвечаете, что сами не знаете!
- Суд существует для того, чтобы напомнить вам все, что говорилось здесь по данному вопросу, и чтобы объяснить вам то, чего вы не поняли.
- Но, - с раздражением возразил старик присяжный, - мы прекрасно помним все, что здесь говорилось, и, мне кажется, достаточно хорошо поняли все. Дело в том, что... если бы только, стало быть... все эти профессора пришли к какому-нибудь соглашению... Но они только бранились друг с другом... Как же вы хотите, чтобы мы... мы...
- И тем не менее вам придется это сделать, - ответил судья. - И даже, представьте себе, сделать безотлагательно: приговор должен быть вынесен через сорок минут, если вы не хотите завтра начать все сначала.
Присяжных провели в комнату для совещаний. Старик председатель, выходя из зала, сокрушенно покачивал седыми кудрями. Когда через двадцать минут старик председатель вошел в зал, он все с тем же сокрушенным видом качал головой.
- Мы не пришли к определенному мнению, - заявил он. - Мы только еще сильнее запутались. Чем больше мы спорим, тем труднее нам принять решение. Двое - за, трое - против, остальные ничего не говорят. Я и сам-то совсем растерялся.
- И все-таки вы должны настоять, чтобы ваши коллеги вынесли решение, сказал судья. - Сегодня в вашем распоряжении еще десять минут.
По истечении последних минут старый председатель появился снова, на сей раз уже в сопровождении всех присяжных.
- Мы решительно решили, что мы ничего не можем решить, - заявил он и умолк.
Судья тоже молчал.
- Наверное, вам просто не хватило времени? - заговорил он наконец. - Мы можем вам дать для размышлений ночь. Вас удобно разместят, накормят...
- Совершенно бесполезно, - отрезал старик председатель. - Мы решили окончательно.
- Ничего не решать?
- Ничего не решать. И заявляем, что мы не в состоянии решить этот вопрос.
Несколько минут все молчали, наконец сэр Артур произнес:
- Суд сожалеет, но при данных обстоятельствах ему придется освободить присяжных от возложенных на них обязанностей. Судебный процесс переносится на следующую сессию с новым составом присяжных. Заседание окончено.
Лишь когда судья вышел из зала, присутствующие поняли, что произошло. Сначала в зале воцарилось растерянное молчание. Но потом затишье сменилось бурей. Только уважение к этим древним стенам умеряло рокот человеческих голосов. Люди вскакивали с мест, что-то спрашивали друг у друга сдержанными, но полными досады и возбуждения голосами. Френсис тоже не могла усидеть на месте. Через головы людей она старалась поймать взгляд Дуга, которого минуту назад привели выслушать приговор и теперь уже уводили обратно. Ей удалось встретиться с ним глазами. И он, словно боксер, вышедший победителем на ринге, подняв обе руки, радостно приветствовал свою Френсис.
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
Волнение лорда-хранителя печати, равно как и владельцев ткацких фабрик. "Tropi or not tropi? [Тропи или не тропи? (англ.)] Вот в чем вопрос". Судья Дрейпер предлагает передать дело в парламент. Как обходят одну из самых славных традиций. Создание комиссии по изучению вопроса. Противоречия в комиссии. Угроза провала. Положение осложняется. Польза взаимопротиворечивых мнений. Мучительное признание Френсис. Солидарность всего человеческого рода. Основное различие между человеком и животным. Молчание устраивает.
Сэр Артур Дрейпер ждал, что его вызовут. От кого последует вызов: от министра внутренних дел? Или, может быть, от генерального прокурора? Оказалось, что его просто попросил заглянуть в клуб лорд-хранитель печати - министр без портфеля.
Пересекая Грин-парк, сэр Артур думал: "Стало быть, речь пойдет обо всем, кроме правосудия. С одной стороны, это меня даже устраивает..." И далее: "Не придется, по-видимому, объяснять ему, как, действуя, откровенно говоря... не совсем по форме, я фактически сорвал процесс и привел присяжных в полное замешательство. Напротив, он сам, по всей вероятности, собирается попросить меня о чем-то. И попросить, конечно, о чем-то не совсем официальном... Так что козыри в моих руках. Но сумеешь ли ты пустить их в ход, старина? Ты ведь никогда не был силен в дипломатии..."
Лорд-хранитель печати не заставил себя долго ждать. Он весело приветствовал сэра Артура дружеским "хэлло!" и, фамильярно похлопав его по спине, провел в зал. Они уселись в укромном уголке. После нескольких любезных вступительных фраз министр протянул судье кипу газет.
- Вы уже просмотрели иностранную прессу?
Сэр Артур отрицательно покачал головой и не без интереса прочел напечатанный огромными буквами заголовок в "Чикаго дейли пост": "Tropi or not tropi? Вот в чем вопрос". Автор статьи весьма саркастически кратко изложил ход судебного разбирательства и подверг резкой критике британский формализм и британское правосудие, которое в силу полнейшего отсутствия гибкости заходит в тупик при любом выходящем за обычные рамки судебном разбирательстве. Французская газета "Паризьен" поместила статью под названием "Тропи и тропы британского правосудия". В ней, правда в более игривом и не столь насмешливом тоне, развивалась все та же мысль. Однако, обращаясь к читателю, она с нескрываемым юмором добавляла: "А как поступили бы вы на месте присяжных?" Пражская "Руде право" в статье под ироническим заголовком "Буря в умах двенадцати" приводила бесконечное множество нелепых вопросов: "Кого бы вы стали спасать во время кораблекрушения: мать, жену или дочь, если бы могли спасти только одну из них? Вот какие нравственные проблемы ставит буржуазное правосудие перед несчастными присяжными..."
Но ни одна из газет, казалось, не заметила тонкого маневра старого судьи.
Сэр Артур молча положил газеты на стол и вопросительно взглянул на министра.
- Неужели действительно было невозможно, - начал министр, - добиться определенного решения?
Судья ответил, что, как известно, по английским законам нельзя заставить присяжных помимо их воли вынести решение.
- Но... вы действительно... сделали все возможное? - спросил министр. Вы действительно использовали все свое влияние?
- В каком плане? - осторожно осведомился сэр Артур.
- Ну, чтобы добиться от них решения.
- Решения, но в каком именно плане? - повторил судья.
Министр нетерпеливо пошевелился в кресле.
- Не мне, конечно...
- И не мне, - сказал сэр Артур. - Если судья не может сохранить беспристрастность, то к чему тогда институт присяжных? Это было бы просто оскорбительно для сознания и чести британских граждан. Пусть уж французское судопроизводство считает своих сограждан слабоумными; вы, надеюсь, не одобряете их закона, принятого правительством во время немецкой оккупации, по которому судья сам руководит совещанием присяжных?
- Конечно, нет! - живо отозвался лорд-хранитель печати. - Однако... И все-таки это очень неприятная история, - добавил он, взяв в руки пепельницу и разглядывая ее с преувеличенным вниманием. - Но наши-то газеты вы по крайней мере читали?
- Нет, только просмотрел. К тому же судья не может считаться с общественным мнением.
- Общественное мнение возбуждено... даже слишком возбуждено... Пожалуй, не следовало бы... Что, по-вашему, произойдет в следующий раз? С новым составом присяжных?
- А что, собственно говоря, может произойти? - спросил сэр Артур. Вероятнее всего, то же самое.
- Это невозможно! - воскликнул министр.
Сэр Артур развел руками и мягким движением опустил их на колени.
Последовало довольно продолжительное молчание - министр, очевидно, решил на этот раз повести атаку с другого фланга.
- Вчера у меня был мой коллега из министерства торговли, - начал он.
Сэр Артур слушал с видом вежливого внимания.
- Он сказал мне... конечно, все это между нами... Он сообщил мне... я говорю вам это только в порядке информации... само собой разумеется, ваши обязанности... вы не можете принимать в расчет... но, в конце концов, все-таки лучше, если вы будете знать... повторяю... только в порядке информации... Этот вопрос очень волнует определенные круги.
Министр с задумчивым видом повертел в руках пепельницу.
- Нельзя не учитывать... особенно когда такая серьезная опасность угрожает процветанию одной из крупнейших отраслей нашей промышленности... Вам, вероятно, известны, - добавил он, подняв наконец глаза на сэра Артура, - кое-какие планы австралийцев относительно тропи?
Сэр Артур утвердительно кивнул головой.
- Поистине счастливое совпадение, что... что интересы нашей прославленной во всем мире текстильной промышленности не находятся в противоречии с... с точкой зрения прокуратуры, - продолжал министр. - С точки зрения гуманной, не так ли? Именно гуманной. Но если бы даже... если бы даже ваша беспристрастность помешала вам полностью разделить эту точку зрения... было бы во всех отношениях крайне желательно - вы согласны со мной? - чтобы тропи раз и навсегда признали человеческими существами?
Сэр Артур ответил не сразу.
- Что же, это было бы возможно, - проговорил он наконец.
Он умолк и молчал довольно долго.
- Да, было бы возможно, - повторил он. - Но только при одном условии.
Он замялся, и министр энергичным движением руки, плохо скрывавшим его нетерпение, дал понять, что ждет продолжения.
- При том предварительном условии, что все поводы для сомнений будут уничтожены.
- Я вас не понимаю, - сказал министр.
- Если даже новый состав присяжных, - начал сэр Артур, если даже новый состав присяжных и признал бы подсудимого виновным (хотя в настоящее время это мало вероятно), что бы это доказало? Лишь то, что _по закону_ подсудимого считают виновным в убийстве собственного сына. Но вопрос о природе его сына по-прежнему оставался бы открытым. Равно как и вопрос о тропи в целом. Мне кажется, это не привело бы к желаемым результатам.
Министр выжидающе посмотрел на сэра Артура.
- Обвиняемого отправили бы на виселицу или на каторгу, - продолжал судья, - но что помешало бы компании Такуры использовать тропи в качестве рабочего скота на своих ткацких фабриках? Разве только пришлось бы начать новый процесс, еще более запутанный, чем этот. Да и кто бы его затеял?
Вот почему, - проговорил он, повернувшись к суду, - мы обращаемся к вам, милорд, с ходатайством. Мы были кратки, и суд мог бы поддаться искушению, воспользовавшись оставшимся временем, заставить присяжных вынести вердикт сегодня же...
И вдруг неожиданно для всех добавил странно равнодушным тоном:
- Так или иначе, нам кажется, им следовало бы дать ночь на размышление, это бы привело к лучшим результатам.
Судья Дрейпер озадаченно посмотрел на адвоката; взгляды их встретились: зачем защита вносит такое предложение? Ведь и так очевидно: чтобы спокойно обсудить вопрос, присяжным понадобится куда больше времени, чем у них остается... "Может быть, он хочет что-то дать мне понять... на что-то пытается намекнуть?.." - подумал судья. И первым отвел глаза. "Конечно, подумал он, - конечно! Он прав! Им нельзя давать времени собраться с мыслями..." Он взглянул на часы и произнес:
- Суд не может принять ваше ходатайство. У нас остается еще полтора часа. Суд считает, что этого времени вполне достаточно, чтобы вынести справедливый приговор.
Сказав это, сэр Артур надел очки.
Наступило тягостное и продолжительное молчание. Только слышалось, как в переполненном зале шаркают чьи-то подошвы и кто-то глухо покашливает. Откуда-то справа донесся шепот, но двести голов одновременно с осуждением повернулись в ту сторону, и шепот сразу стих.
Дуглас не спускал глаз с сэра Артура. С самого начала процесса он старался не смотреть на Френсис. Он заранее решил, что не произнесет ни слова, при всех обстоятельствах останется безучастным, словно его нет в зале: он хотел присутствовать здесь в качестве некоего символа. Играть эту роль оказалось нелегко, мучительно сжималось сердце. Один только взгляд Френсис, полный боли, страха, мольбы, - и, кто знает, доведет ли он до конца свою роль? И уж совсем невыносимой мукой оказался запрет не видеть трогательно прекрасного лица с чересчур крупным ртом... Из этих двух пыток приходилось выбирать ту, которая по крайней мере не лишала смысла его поступок, оправдывала риск, на который он пошел. И до сих пор ему это удавалось неплохо.
У Френсис не было таких оснований сдерживать себя. Сидя между Гримом и Сибилой, она, казалось, не только слухом, но и глазами впитывала каждое слово. Иногда, схватив руку Сибилы, она до боли сжимала ее. Иногда, в полном изнеможении закрыв глаза, она откидывалась на спинку скамейки. Когда сэр Артур отклонил ходатайство защиты, Френсис, чтобы не выдать своего волнения, до крови закусила губу. Но в груди у нее что-то вдруг оборвалось.
А Дуг даже бровью не повел. Как ей хотелось, о, как ей хотелось, чтобы он взглянул на нее - хоть один раз, ну хотя бы в эту минуту! Но они обещали друг другу: он - не смотреть на нее, а она - не искать его взгляда. Он был прав, прав! И она отвернулась.
Теперь она тоже смотрела на судью. Сэр Артур медленно надевал очки. И вот, когда он укрепил их на носу, Френсис заметила вдруг, да, заметила этот беглый, как взмах ресниц, веселый, дружеский, почти сообщнический взгляд, который скользнул по лицу обвиняемого...
- Видели? - шепнула Френсис в сильном волнении Сибиле.
- Да, - ответила Сибила, - да... похоже, что...
Сибила не кончила фразы, и пораженная Френсис увидела, как она тихонько трижды постучала о деревянную обшивку скамьи.
- Вы и не подозревали, что я такая суеверная? - рассмеялась Сибила.
- Конечно, нет! - ответила Френсис. - Уж кто-кто...
- Подождите, вы еще и не то обо мне узнаете... Но взгляните на Дугласа!
Дуг, казалось, окаменел. Но если он превратился в мрамор, то мрамор пурпуровый. Он покраснел до корней волос. Губы его приоткрылись, он смотрел на судью удивленными глазами, словно перед ним предстал ангел, несущий благостную весть.
- Он тоже заметил, - прошептала Френсис. - Лишь бы...
Но Сибила в страхе сжала руку Френсис и заставила ее замолчать. К тому же судья Дрейпер уже взял слово.
- Леди и джентльмены, господа присяжные, - начал он, - в течение трех дней перед вами выступали свидетели обвинения и свидетели защиты, вы выслушали обвинительную речь, и только по желанию обвиняемого не была произнесена речь защиты. Теперь вам надлежит решить его судьбу. Но прежде, следуя традиции, суд в нескольких словах подведет итог судебному разбирательству, дабы по возможности облегчить вам принятие трудного и ответственного решения.
Ибо оно действительно трудно и действительно ответственно. Обе стороны дали вам ясно понять, что придется серьезно подумать, прежде чем вынести окончательный приговор. Не буду возвращаться к этому вопросу. Мой долг напомнить вам вкратце показания сторон на этом процессе; я не смогу хотя бы в какой-то степени облегчить вашу задачу: только вам, вам одним, предстоит сделать выводы из всего сказанного.
А теперь перейдем к сути дела.
К чему же, в конце концов, она сводится?
Обвиняемый, став вследствие экспериментального оплодотворения самки, принадлежащей к недавно открытому антропоморфному, то есть человекообразному, виду, став, как мы уже сказали, отцом маленького существа - гибрида, убил его.
Вам предстоит решить вопрос, совершил ли обвиняемый, таким образом, убийство.
Поступок, совершенный обвиняемым, можно назвать убийством лишь в том случае, если он полностью соответствует определению убийства, записанному к кодексе, то есть: "Убийство есть умышленное лишение человека жизни".
В данном случае вы можете признать обвиняемого виновным, если у вас не останется никакого разумного сомнения в том, что доказаны нижеследующие пункты:
1. Объект действительно убит обвиняемым.
2. Убийство совершено обвиняемым преднамеренно.
3. Объект убийства является человеческим существом.
Вряд ли у вас возникнут сомнения по двум первым пунктам; обвиняемый признает себя ответственным за свой поступок; он признает и заявляет, что совершил его преднамеренно; различные свидетельские показания подтверждают, что это действительно так.
Но третий пункт далеко не столь ясен.
Профессор Наач считает жертву человеческим существом. По его мнению, доказательством тому служит следующее: вид, к которому принадлежит жертва, помимо прямостояния, умеет обтесывать камни, добывать огонь, имеет зачаточные признаки речи. Той же точки зрения, хотя и по иным соображениям, придерживаются профессора Кокс и Хансон.
В противоположность им профессор Итоне утверждает, что жертву нельзя отнести к человеческому роду, ибо за всю историю существования ветви, от которой произошел человек, ни один из представителей ее не имел такой стопы, как стопа жертвы.
Таково же мнение доктора Фиггинса.
Представитель обвинения пытается убедить вас, что вам не следует решать ученые споры, но в то же время не признает за вами права умыть руки, оправдав подсудимого, не принимая в расчет все те страшные последствия, которые повлечет за собой оправдание; вы обязаны, утверждает обвинение, признать подсудимого виновным в совершении преднамеренного убийства, ибо с точки зрения закона и правосудия этот факт не вызывает сомнений.
Однако суд не считает, что вы можете безоговорочно принять данный тезис. Напротив, он полагает, что объявить подсудимого виновным вы сможете лишь тогда, когда у вас будет твердая уверенность в том, что полностью доказано третье условие в определении убийства: другими словами, когда у вас не будет никакого разумного сомнения в том, что жертва действительно является человеком.
Никакого разумного сомнения! Это выражение не раз повторялось во время процесса. Долг суда раскрыть вам точное значение двух этих слов.
В чем же заключается "разумное сомнение"?
При истолковании этого термина и впрямь может произойти опасная путаница.
Сомнение может корениться в самих фактах: так, обвиняемого застали на месте убийства, но виновность его не может быть доказана абсолютно точно. В этом случае, естественно, возникает разумное сомнение.
Сомнение может корениться в сознании: так, например, если присяжные не в силах разобраться в нагромождении фактов, накопленных в ходе процесса, они не могут составить ясное представление о деле в целом. Здесь, конечно, нельзя говорить о разумном сомнении. В этом случае присяжные должны потребовать все необходимые им разъяснения. И если в конце концов разъяснения эти так и не помогут прояснить суть дела, им останется лишь один выход: объявить, что они не в состоянии решить данный вопрос.
Если же, на ваш взгляд, разумное сомнение лежит в самих фактах, вам ни в коем случае не следует принимать в расчет любые возможные последствия, какими бы ужасными и грозными ни рисовало их вам обвинение: вы должны будете признать обвиняемого невиновным.
Но если же, наоборот, вы решите, что сомнение лежит не в самой природе фактов, а в _вашем_ понимании этих фактов, я буду вынужден согласиться с доводами обвинения: если бы речь шла только об одном обвиняемом, только о том, чтобы ввиду имеющихся сомнений отнестись к нему со всем христианским милосердием, против этого мы не стали бы возражать, но в данном случае снисходительный приговор может вызвать слишком тяжелые последствия, и ваш долг - долг людей гуманных - помнить об этих ужасных последствиях. Но и суровый приговор, вынесенный, несмотря на сомнение, закравшееся в вас, столь же неприемлем. В самом деле, вы бы создали не менее опасный прецедент для будущего нашего правосудия: потому что, послав на смерть, возможно и невинного, человека, осужденного не за совершенное им преступление, а только в силу предполагаемых последствий, в плане политическом или социальном, которые могли бы повлечь за собой оправдание, вы таким образом подорвали бы самые основы правосудия нашей страны.
После короткой паузы судья продолжал:
- Резюмирую вышесказанное. Мы, как и обвинение, считаем, что в самих фактах у нас не может быть сомнения, факты остаются фактами, тропи остаются тропи. Их природа - факт, от нас не зависящий. Мы считаем, так же как и обвинение, что сомнение, если таковое и существует, вызвано вполне понятным замешательством, внесенным в ваши умы спорами ученых. Следовательно, так же как и обвинение, мы считаем, что сомнения такого рода не могут расположить нас в пользу бездумной снисходительности, не считающейся с последствиями.
Но зато мы полагаем - на сей раз так же, как и защита, - что вы сможете, не покривив душой, осудить обвиняемого, будучи лишь твердо уверены, что доказаны полностью все три пункта, определяющие убийство.
Прежде чем высказаться за или против, необходимо предварительно решить для самих себя вопрос о природе жертвы - обезьяна она или человеческое существо.
Только тогда, когда у вас не останется никаких сомнений на этот счет, вы сможете принять то или иное решение.
Иначе, каким бы ни был ваш приговор, вы рискуете совершить трагическую и кровавую ошибку.
Вновь последовала пауза, затем сэр Артур продолжал:
- Теперь, леди и джентльмены, вам известна суть дела. Вам остается лишь ответить после совещания "да" или "нет" на вопрос, который вам будет задан: "Виновен ли подсудимый?"
Судебный исполнитель, соблаговолите провести присяжных в комнату для совещаний. Объявляю перерыв.
Он поднялся и, выйдя из зала, с облегчением снял надоевший парик, под которым невыносимо горела голова. И в ту же минуту публика, с облегчением нарушив тягостное молчание, зашумела, как морской прибой, бьющийся о скалы.
Когда заседание возобновилось, присяжные вновь предстали перед судом. От имени своих коллег председатель присяжных попросил у суда кое-каких разъяснений. Лицо его было почти такое же белое, как и маленький листок бумаги, дрожавший в его руках.
- У нас нет разногласий по основному вопросу, - начал он, - то есть по вопросу... о преступлении. Здесь сомнений нет. Остается решить только одно, как вы сами изволили указать: люди тропи или нет? А вот этого-то как раз мы и не знаем.
- Вполне естественно, - ответил сэр Артур. - Что же дальше?
- Так вот... Не мог бы суд нам сказать, что он сам думает по данному вопросу.
- Нет, это невозможно. Обязанность суда - уточнять отдельные факты и правовые вопросы. Но он не может иметь своего мнения по существу вопроса; если бы даже он имел собственное мнение, то по закону не имеет права сообщить его вам.
Председатель присяжных - высокий худой старик с вьющимися вокруг маленького багрового блестящего черепа седыми кудрями - свирепо подвигал челюстями и наконец заговорил:
- Вот мы подумали, что если бы по крайней мере... если бы суд нам просто напомнил... то... стало быть... определение человека, общепринятое определение человека, ну, хотя бы то, которым пользуются вообще, стало быть, законное определение, юридическое... если это... конечно, не выходит за пределы обязанностей суда?
- Нет, - ответил, улыбаясь, судья. - Но для этого нужно, чтобы такое законное определение существовало. Возможно, это покажется невероятным, но такого определения действительно не существует.
Некоторое время старик тупо молчал, а затем переспросил:
- Не существует?
- Нет.
- Но ведь это невозможно...
- Суд согласен, что это странно, и мы уже высказались по данному вопросу; хотя, в сущности, это вполне соответствует духу нашей страны. Во всяком случае, таковы факты.
- И такого определения нет ни в Англии, ни в других странах?
- Нигде. Даже во Франции, где все определено и узаконено, где предусмотрен даже вопрос о том, кому принадлежит яйцо, снесенное моей курицей во дворе соседа.
- Невероятно, - произнес старик присяжный, помолчав минуту. - Выходит, что все определено и узаконено, даже самые мелочи... кроме... стало быть, нас самих.
- Совершенно справедливо, - ответил судья.
- Но неужели... с тех пор как существуют люди, никогда?.. Подумали обо всем... все определили и узаконили, за исключением?.. А не значит ли это, что люди вообще ни о чем не подумали? Просто начали с конца?
Судья улыбнулся. Он беспомощно развел руками.
- Потому что, - продолжал присяжный, - если мы не знаем... точно... я хочу сказать, если уж мы не договорились между собой... по крайней мере... даже о нас самих... как же мы можем, черт возьми, тогда понимать друг друга.
- Возможно, именно поэтому, - с улыбкой согласился судья, - мы так плохо и понимаем друг друга. Но мы уклоняемся в сторону, а время уходит.
- Прошу прощения, милорд, - продолжал старик. - Но право... стало быть... даже вот для нашего решения... разве это не ужасный пробел?
- В вашей власти его заполнить, - заметил судья.
- Как - в нашей?
- Боюсь, что, не заполнив существующий пробел, вы не сможете здраво разобраться в этом деле; чтобы определить природу тропи, надо сначала дать определение самому человеку.
- Но если никто никогда не сделал этого до нас, как же мы-то сможем, милорд, мы... Пусть нам по крайней мере помогут!
- Суд для того и существует, чтобы отвечать на ваши вопросы.
- А когда я вас спрашиваю, вы отвечаете, что сами не знаете!
- Суд существует для того, чтобы напомнить вам все, что говорилось здесь по данному вопросу, и чтобы объяснить вам то, чего вы не поняли.
- Но, - с раздражением возразил старик присяжный, - мы прекрасно помним все, что здесь говорилось, и, мне кажется, достаточно хорошо поняли все. Дело в том, что... если бы только, стало быть... все эти профессора пришли к какому-нибудь соглашению... Но они только бранились друг с другом... Как же вы хотите, чтобы мы... мы...
- И тем не менее вам придется это сделать, - ответил судья. - И даже, представьте себе, сделать безотлагательно: приговор должен быть вынесен через сорок минут, если вы не хотите завтра начать все сначала.
Присяжных провели в комнату для совещаний. Старик председатель, выходя из зала, сокрушенно покачивал седыми кудрями. Когда через двадцать минут старик председатель вошел в зал, он все с тем же сокрушенным видом качал головой.
- Мы не пришли к определенному мнению, - заявил он. - Мы только еще сильнее запутались. Чем больше мы спорим, тем труднее нам принять решение. Двое - за, трое - против, остальные ничего не говорят. Я и сам-то совсем растерялся.
- И все-таки вы должны настоять, чтобы ваши коллеги вынесли решение, сказал судья. - Сегодня в вашем распоряжении еще десять минут.
По истечении последних минут старый председатель появился снова, на сей раз уже в сопровождении всех присяжных.
- Мы решительно решили, что мы ничего не можем решить, - заявил он и умолк.
Судья тоже молчал.
- Наверное, вам просто не хватило времени? - заговорил он наконец. - Мы можем вам дать для размышлений ночь. Вас удобно разместят, накормят...
- Совершенно бесполезно, - отрезал старик председатель. - Мы решили окончательно.
- Ничего не решать?
- Ничего не решать. И заявляем, что мы не в состоянии решить этот вопрос.
Несколько минут все молчали, наконец сэр Артур произнес:
- Суд сожалеет, но при данных обстоятельствах ему придется освободить присяжных от возложенных на них обязанностей. Судебный процесс переносится на следующую сессию с новым составом присяжных. Заседание окончено.
Лишь когда судья вышел из зала, присутствующие поняли, что произошло. Сначала в зале воцарилось растерянное молчание. Но потом затишье сменилось бурей. Только уважение к этим древним стенам умеряло рокот человеческих голосов. Люди вскакивали с мест, что-то спрашивали друг у друга сдержанными, но полными досады и возбуждения голосами. Френсис тоже не могла усидеть на месте. Через головы людей она старалась поймать взгляд Дуга, которого минуту назад привели выслушать приговор и теперь уже уводили обратно. Ей удалось встретиться с ним глазами. И он, словно боксер, вышедший победителем на ринге, подняв обе руки, радостно приветствовал свою Френсис.
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
Волнение лорда-хранителя печати, равно как и владельцев ткацких фабрик. "Tropi or not tropi? [Тропи или не тропи? (англ.)] Вот в чем вопрос". Судья Дрейпер предлагает передать дело в парламент. Как обходят одну из самых славных традиций. Создание комиссии по изучению вопроса. Противоречия в комиссии. Угроза провала. Положение осложняется. Польза взаимопротиворечивых мнений. Мучительное признание Френсис. Солидарность всего человеческого рода. Основное различие между человеком и животным. Молчание устраивает.
Сэр Артур Дрейпер ждал, что его вызовут. От кого последует вызов: от министра внутренних дел? Или, может быть, от генерального прокурора? Оказалось, что его просто попросил заглянуть в клуб лорд-хранитель печати - министр без портфеля.
Пересекая Грин-парк, сэр Артур думал: "Стало быть, речь пойдет обо всем, кроме правосудия. С одной стороны, это меня даже устраивает..." И далее: "Не придется, по-видимому, объяснять ему, как, действуя, откровенно говоря... не совсем по форме, я фактически сорвал процесс и привел присяжных в полное замешательство. Напротив, он сам, по всей вероятности, собирается попросить меня о чем-то. И попросить, конечно, о чем-то не совсем официальном... Так что козыри в моих руках. Но сумеешь ли ты пустить их в ход, старина? Ты ведь никогда не был силен в дипломатии..."
Лорд-хранитель печати не заставил себя долго ждать. Он весело приветствовал сэра Артура дружеским "хэлло!" и, фамильярно похлопав его по спине, провел в зал. Они уселись в укромном уголке. После нескольких любезных вступительных фраз министр протянул судье кипу газет.
- Вы уже просмотрели иностранную прессу?
Сэр Артур отрицательно покачал головой и не без интереса прочел напечатанный огромными буквами заголовок в "Чикаго дейли пост": "Tropi or not tropi? Вот в чем вопрос". Автор статьи весьма саркастически кратко изложил ход судебного разбирательства и подверг резкой критике британский формализм и британское правосудие, которое в силу полнейшего отсутствия гибкости заходит в тупик при любом выходящем за обычные рамки судебном разбирательстве. Французская газета "Паризьен" поместила статью под названием "Тропи и тропы британского правосудия". В ней, правда в более игривом и не столь насмешливом тоне, развивалась все та же мысль. Однако, обращаясь к читателю, она с нескрываемым юмором добавляла: "А как поступили бы вы на месте присяжных?" Пражская "Руде право" в статье под ироническим заголовком "Буря в умах двенадцати" приводила бесконечное множество нелепых вопросов: "Кого бы вы стали спасать во время кораблекрушения: мать, жену или дочь, если бы могли спасти только одну из них? Вот какие нравственные проблемы ставит буржуазное правосудие перед несчастными присяжными..."
Но ни одна из газет, казалось, не заметила тонкого маневра старого судьи.
Сэр Артур молча положил газеты на стол и вопросительно взглянул на министра.
- Неужели действительно было невозможно, - начал министр, - добиться определенного решения?
Судья ответил, что, как известно, по английским законам нельзя заставить присяжных помимо их воли вынести решение.
- Но... вы действительно... сделали все возможное? - спросил министр. Вы действительно использовали все свое влияние?
- В каком плане? - осторожно осведомился сэр Артур.
- Ну, чтобы добиться от них решения.
- Решения, но в каком именно плане? - повторил судья.
Министр нетерпеливо пошевелился в кресле.
- Не мне, конечно...
- И не мне, - сказал сэр Артур. - Если судья не может сохранить беспристрастность, то к чему тогда институт присяжных? Это было бы просто оскорбительно для сознания и чести британских граждан. Пусть уж французское судопроизводство считает своих сограждан слабоумными; вы, надеюсь, не одобряете их закона, принятого правительством во время немецкой оккупации, по которому судья сам руководит совещанием присяжных?
- Конечно, нет! - живо отозвался лорд-хранитель печати. - Однако... И все-таки это очень неприятная история, - добавил он, взяв в руки пепельницу и разглядывая ее с преувеличенным вниманием. - Но наши-то газеты вы по крайней мере читали?
- Нет, только просмотрел. К тому же судья не может считаться с общественным мнением.
- Общественное мнение возбуждено... даже слишком возбуждено... Пожалуй, не следовало бы... Что, по-вашему, произойдет в следующий раз? С новым составом присяжных?
- А что, собственно говоря, может произойти? - спросил сэр Артур. Вероятнее всего, то же самое.
- Это невозможно! - воскликнул министр.
Сэр Артур развел руками и мягким движением опустил их на колени.
Последовало довольно продолжительное молчание - министр, очевидно, решил на этот раз повести атаку с другого фланга.
- Вчера у меня был мой коллега из министерства торговли, - начал он.
Сэр Артур слушал с видом вежливого внимания.
- Он сказал мне... конечно, все это между нами... Он сообщил мне... я говорю вам это только в порядке информации... само собой разумеется, ваши обязанности... вы не можете принимать в расчет... но, в конце концов, все-таки лучше, если вы будете знать... повторяю... только в порядке информации... Этот вопрос очень волнует определенные круги.
Министр с задумчивым видом повертел в руках пепельницу.
- Нельзя не учитывать... особенно когда такая серьезная опасность угрожает процветанию одной из крупнейших отраслей нашей промышленности... Вам, вероятно, известны, - добавил он, подняв наконец глаза на сэра Артура, - кое-какие планы австралийцев относительно тропи?
Сэр Артур утвердительно кивнул головой.
- Поистине счастливое совпадение, что... что интересы нашей прославленной во всем мире текстильной промышленности не находятся в противоречии с... с точкой зрения прокуратуры, - продолжал министр. - С точки зрения гуманной, не так ли? Именно гуманной. Но если бы даже... если бы даже ваша беспристрастность помешала вам полностью разделить эту точку зрения... было бы во всех отношениях крайне желательно - вы согласны со мной? - чтобы тропи раз и навсегда признали человеческими существами?
Сэр Артур ответил не сразу.
- Что же, это было бы возможно, - проговорил он наконец.
Он умолк и молчал довольно долго.
- Да, было бы возможно, - повторил он. - Но только при одном условии.
Он замялся, и министр энергичным движением руки, плохо скрывавшим его нетерпение, дал понять, что ждет продолжения.
- При том предварительном условии, что все поводы для сомнений будут уничтожены.
- Я вас не понимаю, - сказал министр.
- Если даже новый состав присяжных, - начал сэр Артур, если даже новый состав присяжных и признал бы подсудимого виновным (хотя в настоящее время это мало вероятно), что бы это доказало? Лишь то, что _по закону_ подсудимого считают виновным в убийстве собственного сына. Но вопрос о природе его сына по-прежнему оставался бы открытым. Равно как и вопрос о тропи в целом. Мне кажется, это не привело бы к желаемым результатам.
Министр выжидающе посмотрел на сэра Артура.
- Обвиняемого отправили бы на виселицу или на каторгу, - продолжал судья, - но что помешало бы компании Такуры использовать тропи в качестве рабочего скота на своих ткацких фабриках? Разве только пришлось бы начать новый процесс, еще более запутанный, чем этот. Да и кто бы его затеял?