Тогда оба экзаменатора по очереди стали задавать ему вопросы из химии, геометрии и алгебры. Молодой человек отвечал безошибочно и ясно; вычерченные им на доске геометрические фигуры отличались безупречной отчетливостью, строгостью и изяществом линий. Цифры его уравнений вытягивались стройными, правильными рядами, как колонны войск на параде. Одно из его решений поразило экзаменаторов своей необыкновенной тонкостью и новизной доказательства, они не замедлили выразить ему свое удивление и спросили, где он учился математике. - На родине, в Шафгаузене, в средней школе, - скромно ответил Марсель. - Вы, по-видимому, прекрасный чертежник? - Это был мой любимый предмет. - Вы не находите, что народное образование в Швейцарии поставлено на удивительную высоту? - сказал экзаменатор, обращаясь к своему коллеге. Так вот, мы вам даем два часа на выполнение этого чертежа, - продолжал он, повернувшись к Марселю и передавая ему схему довольно сложной паровой машины, представленной в разрезе. - Если вы проявите себя в этом так же, как проявили в устных ответах, мы дадим вам оценку "весьма удовлетворительно и вне -конкурса". И с этими словами они удалились. Марсель, оставшись один, с жаром принялся за работу. Ровно через два часа экзаменаторы вернулись Чертеж Марселя, по-видимому, настолько поразил их, что они не ограничились обещанной лаконичной оценкой, а с обоюдного согласия приписали. "У нас нет чертежников с таким исключительным дарованием". Вслед за тем в комнату снова вошли молчаливые серые проводники и, подвергнув Марселя той же церемонии, то есть завязав ему глаза, повели его в кабинет главного директора. - Вас рекомендуют чертежником в модельный цех, - сказал Марселю директор. - Готовы ли вы подчиниться всем нашим правилам? - Я их не знаю, но полагаю, что они приемлемы, - отвечал Марсель. - Так вот. Во-первых, вам надлежит в течение всего срока вашей службы жить на территории самого цеха. Вы не можете выходить за пределы этой территории без особого разрешения, которое дается только в исключительных случаях. Во-вторых, вы подчиняетесь военному уставу и должны беспрекословно повиноваться вашему начальству. Всякое нарушение дисциплины влечет за собой соответствующее взыскание согласно воинскому уставу. Вам присваивается звание унтер офицера действующей армии Стального города, и, проявляя себя достойным образом, вы можете достигнуть самых высших чинов. В-третьих, вы даете присягу никогда никому не разглашать того, что вы увидите или услышите в отделе, где будете работать. В четвертых, ваша переписка будет вскрываться начальством, и вести ее разрешается только с родными.. "Короче говоря, настоящая тюрьма", - подумал Марсель, но вслух сказал спокойно. - Я нахожу эти условия справедливыми и готов им подчиниться. - Хорошо. Поднимите руку и повторяйте за мной слова присяги... Итак, вы зачисляетесь чертежником в четвертый цех. Вам будет предоставлено помещение. Питаться вы будете здесь же - у нас отличная столовая. Ваши вещи с вами? - Нет, я не знал, зачем меня вызывали. Все мое имущество у меня на квартире. - За ним будет послано, ибо вы с этого момента не имеете права выходить за пределы этой территории. "Хорошо, что я писал свои заметки шифром, - подумал Марсель. - Вот бы они попались им в лапы!" К концу дня Марсель окончательно расположился в уютной комнате на четвертом этаже огромного здания, стоявшего в глубине двора, и уже мог составить себе некоторое представление о своей будущей жизни. Она уже не казалась ему такой безотрадной, как вначале. Его товарищи по работе, с которыми он познакомился в столовой, были по большей части спокойные, мягкие люди, всецело поглощенные своим трудом. Чтобы внести некоторое оживление в свое чересчур монотонное существование, они организовали своими силами недурной оркестр и каждый вечер устраивали интересные концерты. В редкие часы досуга можно было пойти в библиотеку или читальню, которые предоставляли богатейший выбор научной литературы. Кроме того, при цехе были устроены специальные, обязательные для всех курсы, где занятия вели старые, опытные профессора. Время от времени слушатели подвергались испытаниям или участвовали в конкурсах. Словом, в этом ограниченном мирке не хватало только движения, воздуха, свободы. Это было своего рода закрытое учебное заведение для вполне сложившихся взрослых людей, но учебное заведение с таким суровым режимом, что, как бы ни были люди приучены к железной дисциплине, такая атмосфера не могла не действовать угнетающе. Зима прошла в усидчивой работе, которой Марсель отдавался душой и телом. Его усердие, совершенство его чертежей и поразительные успехи по всем предметам были отмечены всеми профессорами и экзаменаторами и завоевали ему славу среди товарищей. Он считался, по общему признанию, самым талантливым, изобретательным и самым искусным чертежником-конструктором. Возникало ли какое-нибудь затруднение - обращались к Марселю. Даже начальство, считаясь с его опытностью и знаниями, относилось к нему с невольным уважением, которое внушает к себе истинное дарование наперекор самой черной зависти. Но, если Марсель, проникнув в центральный сектор Стального города, надеялся, что теперь проникнет во все его тайны, он жестоко ошибся. Вся его жизнь протекала за железной решеткой, окружавшей пространство в триста метров в диаметре. Умственная деятельность Марселя охватывала все самые разнообразные отрасли металлургической промышленности. Практически же она ограничивалась конструкцией и чертежами паровых машин. Он чертил машины любого размера, любой мощности, для любой отрасли производства и промышленности, начиная с военного корабля и кончая типографией. Но дальше этого он не шел. Строжайшее разделение труда, доведенное до крайности, замыкало его, словно тиски. После четырехмесячного пребывания в центральном секторе Марсель знал о продукции Стального города в целом не больше, чем до своего поступления сюда. Ему удалось только приобрести некоторое представление об организации этой машины, в которой он, несмотря на все свои заслуги, был не более чем ничтожным винтиком. Он знал теперь, что центром этой паутинь, именуемой Штальштадтом, была так называемая "Башня быка" - циклопическая постройка, высоко вздымающаяся над всем городом. Из рассказов, которые обычно передавались шепотом в столовой и не всегда отличались правдоподобием, Марсель узнал, что личная резиденция герра Шульце находится в основании башни и там же, в самой глубине, в центре помещается и знаменитый тайный кабинет. Рассказывали, что это большой сводчатый зал со всякими противопожарными приспособлениями, бронированный изнутри, как военное судно снаружи, что у него целая система стальных дверей с секретными скорострельными замками, которые сделали бы честь любому банку. По общему мнению, герр Шульце заканчивал работу над новой чудовищной военной машиной неслыханной мощности, которая якобы должна обеспечить Германии владычество над всем миром. Тщетно Марсель ломал себе голову, стараясь найти способ проникнуть в тайну профессора Шульце, тщетно придумывал он тысячи самых отчаянных планов с переодеванием и веревочной лестницей. Он вынужден был признаться себе, что все его проекты неосуществимы. Эти мрачные толстые стены, залитые ночью потоками яркого света, охраняемые испытанной стражей, были непреодолимой преградой для всех его надежд и усилий. Но, если бы даже ему удалось каким-то чудом одолеть эту преграду, что увидел бы он за ней? Частности, только частности, ВЕДЬ все равно ему не удалось бы раскрыть все сложные махинации этого злодейского замысла. Но ничего! Он поклялся себе не отступать и не отступит. Если ему придется тянуть эту лямку десять лет, он выдержит десять лет. Но пробьет час, когда эта тайна откроется ему. Это должно случиться. А между тем благодатный город Франсевилль растет и процветает, открывая усталым, исстрадавшимся людям новый, сияющий горизонт. Марсель не сомневался, что это великое достижение, этот триумф латинской расы приводит Шульце в ярость и что он сейчас более, чем когда-либо, исполнен решимости привести в исполнение свои угрозы. Подтверждением этому были Штальштадт и вся деятельность этого страшного города. Прошло несколько месяцев. Как-то раз в марте, когда Марсель в тысячный раз давал себе эту клятву Ганнибала, перед ним внезапно выросла серая фигура служителя и объявила ему, что его требует главный директор. - Я получил приказ от герра Шульце, - сообщил ему этот высокий сановник, прислать ему нашего лучшего чертежника. Это, без сомнения, вы. Извольте сейчас же собрать ваши вещи, и вас немедленно проводят во внутренний сектор. Кроме того, имею честь вам сообщить, что вы произведены в лейтенанты. Итак, в ту минуту, когда он уже почти готов был отчаяться, его мужественный, героический труд в силу естественного, логического хода вещей открывал ему доступ к цели. Марсель так обрадовался, что забыл о самообладании, - лицо его просияло. - Я счастлив сообщить вам такую прекрасную новость, - продолжал директор, - и могу только посоветовать вам и впредь держаться того пути, который вы своим усердием проложили себе. Перед вами открывается блестящее будущее. Ступайте же. Наконец-то путем такого длительного испытания он приблизится к цели, которой поклялся достичь. Марсель мигом уложил вещи и последовал за своими серыми провожатыми. И вот наконец он миновал последнюю преграду, и перед ним открылись единственные ворота с улицы "А", которые так долго оставались для него закрытыми. Через несколько минут он очутился у подножия неприступной "Башни быка", которая до сих пор показывала ему только свою мрачную вершину, теряющуюся в облаках. Зрелище, открывшееся перед ним, было для него полной неожиданностью. Представьте себе человека, который из шумного, скучного, казенного европейского учреждения внезапно перенесся в девственный тропический лес. Это чудо свершилось с Марселем. При этом надо заметить, что девственный лес, конечно, сильно выигрывает, когда мы знакомимся с ним по описаниям великих писателей, тогда как парк герра Шульце был поистине настоящим чудом, созданным руками человека. Кругом со всех сторон поднималась зеленая чаща - стройные пальмы, широколиственные бананы, причудливой формы кактусы; гибкие лианы, обвиваясь вокруг высоких эвкалиптов, ниспадали зелеными гирляндами или пышной, густой завесой. Всюду пестрели прекрасные невиданные цветы. Сочные ананасы и гоявы зрели рядом с благоухающими апельсинами. Стаи колибри и райских птичек носились над головой, сверкая всеми красками своего роскошного оперения. Знойный тропический воздух был насыщен тонким благоуханием. Марсель оглядывался по сторонам, ища глазами стеклянные крыши и калориферы, производившие это чудо, но видел только синее небо и не мог прийти в себя от изумления. Потом он вдруг вспомнил, что где-то совсем близко отсюда находятся каменноугольные копи, где вот уже много лет происходит постоянное горение, и понял, что герр Шульце остроумно использовал при помощи металлических Труб эти неистощимые запасы подземного тепла. Но и объяснив себе это чудо, он продолжал стоять как вкопанный, не в силах оторвать очарованного взора от зеленых газонов и с упоением вдыхая пропитанный благоуханием воздух. Наконец-то он может вознаградить себя за те шесть месяцев, что он провел взаперти, не видя ни единой травинки. Усыпанная песком аллея отлого спускалась к широкой мраморной лестнице с величественной колоннадой. За ней возвышалась тяжелая громада массивного квадратного здания, служившего как бы пьедесталом "Башни быка". По обе стороны лестницы стояли лакеи в красных ливреях, а выше, у входа, швейцар в треуголке, с булавой в руке. Роскошные бронзовые канделябры сверкали между колоннами. Поднимаясь по ступеням, Марсель услышал у себя под ногами глухой, отдаленный шум подземной железной дороги. Марсель назвал свое имя, и его тотчас же ввели в вестибюль, представляющий собой настоящий музей-скульптуры. Но он едва успел бросить взгляд по сторонам: они уже вошли в громадный, обитый красным с золотом зал, затем во второй - черный с золотом и, наконец, в третий - желтый с золотом, где ему велели подождать. Через несколько минут двери распахнулись, и его пригласили войти в роскошный кабинет, отделанный зеленым с золотом. Сам герр Шульце, собственной персоной, сидел за столом со своей неизменной фарфоровой трубкой в зубах, перед ним стояла громадная кружка пива. Посреди всего этого блеска и роскоши он производил впечатление грязного пятна на ярко вычищенном лаковом сапоге. Не приподнявшись, даже не повернув головы, стальной король спросил холодно и сухо: - Вы чертежник? - Да, сударь. - Я видел ваши чертежи. Они превосходны. Но вы, по-видимому, занимались исключительно конструкцией паровых машин? - Мне никогда не поручали ничего другого. - Имеете ли вы хоть какое-нибудь представление о баллистике*? * Баллистика - наука о движении артиллерийских снарядов, мин, бомб и пуль при стрельбе. - Я изучал ее в свободное время для собственного удовольствия. Ответ этот, по-видимому, пришелся по душе герру Шульце. Он удостоил поднять глаза на своего подчиненного. - Так вот! Способны ли вы под моим руководством сделать чертеж пушки? Посмотрим, как вы справитесь с этой задачей. Не знаю, удастся ли вам заменить этого дурака Зоне, которого сегодня утром разорвало на куски из-за его неосторожного обращения с динамитом. Дубина, он чуть было всех нас не отправил на тот свет! Нужно сознаться, что грубость и жестокость этих слов в устах герра Шульце казались вполне естественными.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
Пещера дракона
Читатель, внимательно следивший за успешной карьерой молодого эльзасца, наверное, не удивится, узнав, что через несколько недель юноша сделался самым приближенным лицом герра Шульце. Стальной король не отпускал его от себя ни на минуту. Они вместе работали, вместе ели, прогуливались вдвоем в парке или сидели, покуривая, за кружкой пива. Никогда за всю свою жизнь бывший профессор Иенского университета не встречал помощника, который пришелся бы ему так по душе. Этот молодой человек понимал его с полуслова и с необычайной быстротой схватывал все его теоретические построения. И это был не только искусный специалист своего дела, нет, это был усердный работник, неистощимый, талантливый изобретатель, на редкость скромный человек и при всем этом интереснейший собеседник. Профессор Шульце был от него в полном восторге: десять раз в день он повторял про себя: "Какая находка! Истинное сокровище этот мальчишка". Секрет был в том, что Марсель с первого взгляда безошибочно угадал характер своего страшного патрона. Он увидел, что господствующей чертой его характера был чудовищный, всепоглощающий эгоизм, проявлявшийся прежде всего в неукротимом, гнусном тщеславии. Стараясь во всем потворствовать этой отвратительной черте, Марсель неуклонно согласовывал с ней каждый свой поступок, каждое слово. За очень короткое время Марсель так хорошо овладел этим искусством, что Шульце в его руках был подобен инструменту в опытных руках музыканта. Тактика заключалась в том, что он, изощряя насколько возможно свои способности, делал все так, чтобы у Шульце всегда оставалась возможность чувствовать свое превосходство. Так, например, делая какой-нибудь чертеж, он доводил его до совершенства, но оставлял на самом виду какую-нибудь бросающуюся в глаза, легко исправимую ошибку, на которую бывший профессор тотчас же с великим воодушевлением указывал ему. Возникала ли у Марселя какая-нибудь интересная для Шульце мысль, он старался ввернуть ее в разговор так, чтобы у герра Шульце создалось впечатление, что эта мысль зародилась у него самого. Иногда Марсель даже оставлял в стороне все эти хитрости и попросту говорил: - Герр Шульц, я набросал вам модель этого нового судна со съемным тараном, о котором вы мне говорили. - Я говорил? - в недоумении спрашивал герр Шульце, у которого и в мыслях не было ничего подобного. - Ну да. Разве вы забыли? Съемный таран, оставляющий в борту неприятельского судна веретенообразную торпеду, которая взрывается по истечении трех минут. - Представьте, совершенно из головы вылетело. Ну оно и не удивительно - у меня столько всяких идей! И герр Шульце со спокойной совестью приписывал себе изобретение своего ассистента. Возможно, что сам он и не совсем верил в это. Весьма вероятно, что в глубине души он считал Марселя значительно осведомленнее и способнее себя. Но по какому-то странному сдвигу мышления, которое иногда совершается в мозгу человека, он вполне удовлетворялся видимостью превосходства в тем впечатлением, какое оно производило на других, в особенности на его подчиненного. - А все-таки, при всем своем уме и способностях, он сущий простофиля, этот Шварц, - нередко говорил он себе, самодовольно посмеиваясь и обнажая при этом свои чудовищные, звериные зубы. Однако главным источником удовлетворения его ненасытного тщеславия было то, что он, один он во всем мире, мог осуществить эти технические изобретения, эти удивительные, смелые фантазии. Только благодаря ему и только для него, для него одного, они воплощались в действительность. Марсель в конечном счете был всего лишь одним из полезных винтиков того мощного механизма, создание которого принадлежит ему, Шульце. И как ни тесно было его сотрудничество с Марселем, герр Шульце никогда не посвящал его в свои планы. После пяти месяцев пребывания в "Башне быка" тайны центрального сектора были все так же непроницаемы для Марселя. Правда, кое-какие из его предположений обратились в уверенность. С каждым днем он все больше убеждался, что в Штальштадте действительно существует некая тайна и что деятельность герра Шульце ставит себе целью не только наживу. Его теоретические занятия и самый характер его производства вполне определенно указывали на то, что он изобрел какую-то новую военную машину. Но ключ к этой тайне никак не удавалось подобрать. Время шло, и Марсель в конце концов вынужден был сказать себе, что ожиданием он ничего не добьется и только какой-нибудь исключительный случай может дать ему возможность проникнуть в эту тайну. А так как случай заставлял себя ждать, он решил создать его сам. Вечером 5 сентября он сидел с герром Шульце за обедом. Ровно год тому назад, в этот самый день, Марсель нашел в шахте Альбрехт труп своего маленького приятеля Карла. Рано наступающая суровая зима в этой американской Швейцарии уже успела окутать окрестности своим белым покровом. Но в парке Шталыптадта воздух был теплый, как в июне, и хлопья снега, тая на лету, ложились на землю обильной свежей росой. - А сосиски с капустой сегодня были недурны, - мечтательно промолвил герр Шульце, который при всех своих миллионах не утратил привязанности к своему излюбленному кушанью. - Да, изумительны! - подхватил Марсель, который с мужественным терпением каждый день ел эти до смерти опротивевшие ему сосиски. Он почувствовал, как у него поднимается тошнота, и, должно быть, это чувство заставило его решиться доделать, не откладывая, задуманный им опыт. - Я иногда думаю, - со вздохом продолжал герр Шульце, - как это люди, которые живут в странах, где нет ли пива, ни сосисок, ни капусты, могут мириться с таким жалким существованием. - Да, конечно, такая жизнь - сплошное мучение, - поддакнул Марсель. По-моему, было бы высшим актом гуманности присоединить их всех к Фатерланду. - А что ж, так оно и будет, так и будет! - воскликнул герр Шульце. - Вот мы уже сейчас в самом центре Америки. Дайте нам только занять островок-другой поближе к Японии, и вы увидите, как быстро мы приберем к рукам весь земной шар. Лакей подал им трубки. Герр Шульце не спеша набил трубку, раскурил ее и, откинувшись на спинку кресла, погрузился в полное блаженство. Марсель только и ждал этой минуты. - Признаться, не очень я верю в возможность такого завоевания, - сказал он помолчав. - Какого завоевания? - с удивлением спросил герр Шульце, который уже успел забыть, о чем они говорили. - Да вот, завоевания немцами всего мира. Бывшему профессору Иенского университета показалось, что он ослышался. - Вы не верите в то, что немцы завоюют мир? - Не верю. - Нет, это прямо поразительно! Может быть, вы соблаговолите изложить причины вашего неверия? - Причина, на мой взгляд, самая простая. Мне кажется, это не может произойти потому, что французская артиллерия в конце концов обгонит вас и возьмет над вами верх. Мои соотечественники, которые хорошо знают французов, считают, что француз, которого раз проучили, стоит двоих. Урок тысяча восемьсот семидесятого года обернется против тех, кто его дал. У меня на родине, в моей маленькой стране, сударь, в этом никто не сомневается, и, уж если говорить все до конца, того же мнения держатся и наиболее дальновидные люди Англии. Марсель произнес эти слова холодным, сухим, резким тоном, который должен был насколько возможно усилить действие этого неслыханного оскорбления, нанесенного ни с того ни с сего стальному королю. Герр Шульце сидел ошеломленный, неподвижный, задыхающийся. Вся кровь хлынула ему в лицо, так что Марсель даже испугался, не зашел ли он слишком далеко. Но, видя, что его жертва хоть и задохнулась от бешенства, но не испустила дух, он снова заговорил: - Да, как ни грустно, но это так. А если наши соперники не поднимают столько глуму, как мы, из этого не следует, что они не делают дела. Вы думаете, эта война ничему их не научила? Можете быть уверены, что в то время, как мы с тупым упорством стремимся только к одному - увеличить вес наших орудий, они готовят что-то новенькое и покажут нам свою новинку при первом же удобном случае. - Готовят новинку! Новинку! - пробормотал герр Шульце. - Позвольте, а мы что же, этого не делаем? - Вот в этом-то вся и штука, что нет. Мы отливаем из стали то, что наши предшественники мастерили из бронзы, вот и все! И удваиваем размеры и дальнобойность наших орудий. - Удваиваем! - с негодованием воскликнул герр Шульце. - Да, по сути дела, - невозмутимо продолжал Марсель, - мы не что иное, как жалкие подражатели. Хотите знать правду? Вся беда в том, что нам недостает изобретательской жилки. Нам никогда ничего нового не выдумать, а у французов есть выдумка, с этим никто спорить не станет. Герр Шульце внешне овладел собой. Но по тому, как дрожали его губы, по багровым пятнам, проступавшим на его побледневшем лице, можно было судить о том, как он потрясен. Дойти до такого унижения! Ему, Шульце, создателю и собственнику величайшего в мире пушечного завода, ему, который видел у своих ног королей и парламенты, выслушивать от какого-то жалкого швейцарца-чертежника, что у него, стального короля Шульце, не хватает выдумки, что его побьет французский артиллерист!!! И это говорится здесь, где рядом за стальной обшивкой толстой блиндированной стены находится нечто, чем он может припереть к стене этого наглого мальчишку, заткнуть ему рот, свести на нет все эти идиотские рассуждения! Нет, этого он не может стерпеть! Герр Шульце так внезапно сорвался с места, что трубка его полетела на пол и разбилась. Окинув Марселя язвительным, уничтожающим взглядом, он сжал челюсти и прошипел сквозь зубы: - Идемте, сударь! Вы сейчас собственными глазами изволите убедиться, как у герра Шульце не хватает выдумки. Марсель затеял опасную игру, но он выиграл. Выиграл потому, что ему удалось сначала ошеломить Шульце своим неожиданным дерзким заявлением, а потом, не давая ему времена опомниться, привести его в полное исступление. Ибо, когда у Шульце было задето тщеславие, он забывал думать об осторожности. Теперь ему уже не терпелось поделиться своей тайной. Он вошел в кабинет и, пропустив Марселя вперед, тщательно запер за собой дверь; потом подошел к книжным шкафам и прикоснулся к одной из полок - в стене тотчас же открылся узкий проход, замаскированный рядами книг; он выходил на каменную лестницу, которая вела до самого подножия "Башни быка". Они очутились перед тяжелой дубовой дверью; Шульце отпер ее небольшим ключиком, который всегда носил при себе. За этой дверью оказалась вторая, из кованого железа, запертая сложным замком с шифром, такими замками запирают несгораемые шкафы. Шульце составил слово и отворил тяжелую железную створку со сложным автоматическим приспособлением с внутренней стороны, взрывающимся от прикосновения. Марсель из чисто профессионального любопытства хотел было рассмотреть поближе этот механизм, но спутник его не дал ему на это времени. Они очутились перед третьей дверью, без всякого наружного запора, открывшейся от простого нажима, произведенного, разумеется, по какому-то определенному способу. Преодолев эти три преграды, Они поднялись на двести ступеней по чугунной лестнице, которая привела их на вершину "Башни быка", поднимавшейся высоко над городом. Верхняя площадка этой несокрушимой гранитной башни представляла собой нечто вроде круглого каземата с узкими бойницами в стенах. В самом центре этого каземата стояла громадная стальная пушка. - Вот, - сказал профессор, который за все время, пока они шли, не проронил ни слова. Пушка представляла собой самое большое осадное орудие, какое когда-либо видел Марсель. Весила она по меньшей мере триста тысяч тонн и заряжалась с казенной части. Жерло ее имело в диаметре полтора метра. Установленная на стальном лафете, она скользила на стальных ползунах и двигалась с такой легкостью при помощи системы шестерен, что управлять ею мог бы и ребенок. Система стабилизаторов с задней стороны лафета ослабляла отдачу и после каждого выстрела автоматически возвращала орудие в его первоначальное положение.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
Пещера дракона
Читатель, внимательно следивший за успешной карьерой молодого эльзасца, наверное, не удивится, узнав, что через несколько недель юноша сделался самым приближенным лицом герра Шульце. Стальной король не отпускал его от себя ни на минуту. Они вместе работали, вместе ели, прогуливались вдвоем в парке или сидели, покуривая, за кружкой пива. Никогда за всю свою жизнь бывший профессор Иенского университета не встречал помощника, который пришелся бы ему так по душе. Этот молодой человек понимал его с полуслова и с необычайной быстротой схватывал все его теоретические построения. И это был не только искусный специалист своего дела, нет, это был усердный работник, неистощимый, талантливый изобретатель, на редкость скромный человек и при всем этом интереснейший собеседник. Профессор Шульце был от него в полном восторге: десять раз в день он повторял про себя: "Какая находка! Истинное сокровище этот мальчишка". Секрет был в том, что Марсель с первого взгляда безошибочно угадал характер своего страшного патрона. Он увидел, что господствующей чертой его характера был чудовищный, всепоглощающий эгоизм, проявлявшийся прежде всего в неукротимом, гнусном тщеславии. Стараясь во всем потворствовать этой отвратительной черте, Марсель неуклонно согласовывал с ней каждый свой поступок, каждое слово. За очень короткое время Марсель так хорошо овладел этим искусством, что Шульце в его руках был подобен инструменту в опытных руках музыканта. Тактика заключалась в том, что он, изощряя насколько возможно свои способности, делал все так, чтобы у Шульце всегда оставалась возможность чувствовать свое превосходство. Так, например, делая какой-нибудь чертеж, он доводил его до совершенства, но оставлял на самом виду какую-нибудь бросающуюся в глаза, легко исправимую ошибку, на которую бывший профессор тотчас же с великим воодушевлением указывал ему. Возникала ли у Марселя какая-нибудь интересная для Шульце мысль, он старался ввернуть ее в разговор так, чтобы у герра Шульце создалось впечатление, что эта мысль зародилась у него самого. Иногда Марсель даже оставлял в стороне все эти хитрости и попросту говорил: - Герр Шульц, я набросал вам модель этого нового судна со съемным тараном, о котором вы мне говорили. - Я говорил? - в недоумении спрашивал герр Шульце, у которого и в мыслях не было ничего подобного. - Ну да. Разве вы забыли? Съемный таран, оставляющий в борту неприятельского судна веретенообразную торпеду, которая взрывается по истечении трех минут. - Представьте, совершенно из головы вылетело. Ну оно и не удивительно - у меня столько всяких идей! И герр Шульце со спокойной совестью приписывал себе изобретение своего ассистента. Возможно, что сам он и не совсем верил в это. Весьма вероятно, что в глубине души он считал Марселя значительно осведомленнее и способнее себя. Но по какому-то странному сдвигу мышления, которое иногда совершается в мозгу человека, он вполне удовлетворялся видимостью превосходства в тем впечатлением, какое оно производило на других, в особенности на его подчиненного. - А все-таки, при всем своем уме и способностях, он сущий простофиля, этот Шварц, - нередко говорил он себе, самодовольно посмеиваясь и обнажая при этом свои чудовищные, звериные зубы. Однако главным источником удовлетворения его ненасытного тщеславия было то, что он, один он во всем мире, мог осуществить эти технические изобретения, эти удивительные, смелые фантазии. Только благодаря ему и только для него, для него одного, они воплощались в действительность. Марсель в конечном счете был всего лишь одним из полезных винтиков того мощного механизма, создание которого принадлежит ему, Шульце. И как ни тесно было его сотрудничество с Марселем, герр Шульце никогда не посвящал его в свои планы. После пяти месяцев пребывания в "Башне быка" тайны центрального сектора были все так же непроницаемы для Марселя. Правда, кое-какие из его предположений обратились в уверенность. С каждым днем он все больше убеждался, что в Штальштадте действительно существует некая тайна и что деятельность герра Шульце ставит себе целью не только наживу. Его теоретические занятия и самый характер его производства вполне определенно указывали на то, что он изобрел какую-то новую военную машину. Но ключ к этой тайне никак не удавалось подобрать. Время шло, и Марсель в конце концов вынужден был сказать себе, что ожиданием он ничего не добьется и только какой-нибудь исключительный случай может дать ему возможность проникнуть в эту тайну. А так как случай заставлял себя ждать, он решил создать его сам. Вечером 5 сентября он сидел с герром Шульце за обедом. Ровно год тому назад, в этот самый день, Марсель нашел в шахте Альбрехт труп своего маленького приятеля Карла. Рано наступающая суровая зима в этой американской Швейцарии уже успела окутать окрестности своим белым покровом. Но в парке Шталыптадта воздух был теплый, как в июне, и хлопья снега, тая на лету, ложились на землю обильной свежей росой. - А сосиски с капустой сегодня были недурны, - мечтательно промолвил герр Шульце, который при всех своих миллионах не утратил привязанности к своему излюбленному кушанью. - Да, изумительны! - подхватил Марсель, который с мужественным терпением каждый день ел эти до смерти опротивевшие ему сосиски. Он почувствовал, как у него поднимается тошнота, и, должно быть, это чувство заставило его решиться доделать, не откладывая, задуманный им опыт. - Я иногда думаю, - со вздохом продолжал герр Шульце, - как это люди, которые живут в странах, где нет ли пива, ни сосисок, ни капусты, могут мириться с таким жалким существованием. - Да, конечно, такая жизнь - сплошное мучение, - поддакнул Марсель. По-моему, было бы высшим актом гуманности присоединить их всех к Фатерланду. - А что ж, так оно и будет, так и будет! - воскликнул герр Шульце. - Вот мы уже сейчас в самом центре Америки. Дайте нам только занять островок-другой поближе к Японии, и вы увидите, как быстро мы приберем к рукам весь земной шар. Лакей подал им трубки. Герр Шульце не спеша набил трубку, раскурил ее и, откинувшись на спинку кресла, погрузился в полное блаженство. Марсель только и ждал этой минуты. - Признаться, не очень я верю в возможность такого завоевания, - сказал он помолчав. - Какого завоевания? - с удивлением спросил герр Шульце, который уже успел забыть, о чем они говорили. - Да вот, завоевания немцами всего мира. Бывшему профессору Иенского университета показалось, что он ослышался. - Вы не верите в то, что немцы завоюют мир? - Не верю. - Нет, это прямо поразительно! Может быть, вы соблаговолите изложить причины вашего неверия? - Причина, на мой взгляд, самая простая. Мне кажется, это не может произойти потому, что французская артиллерия в конце концов обгонит вас и возьмет над вами верх. Мои соотечественники, которые хорошо знают французов, считают, что француз, которого раз проучили, стоит двоих. Урок тысяча восемьсот семидесятого года обернется против тех, кто его дал. У меня на родине, в моей маленькой стране, сударь, в этом никто не сомневается, и, уж если говорить все до конца, того же мнения держатся и наиболее дальновидные люди Англии. Марсель произнес эти слова холодным, сухим, резким тоном, который должен был насколько возможно усилить действие этого неслыханного оскорбления, нанесенного ни с того ни с сего стальному королю. Герр Шульце сидел ошеломленный, неподвижный, задыхающийся. Вся кровь хлынула ему в лицо, так что Марсель даже испугался, не зашел ли он слишком далеко. Но, видя, что его жертва хоть и задохнулась от бешенства, но не испустила дух, он снова заговорил: - Да, как ни грустно, но это так. А если наши соперники не поднимают столько глуму, как мы, из этого не следует, что они не делают дела. Вы думаете, эта война ничему их не научила? Можете быть уверены, что в то время, как мы с тупым упорством стремимся только к одному - увеличить вес наших орудий, они готовят что-то новенькое и покажут нам свою новинку при первом же удобном случае. - Готовят новинку! Новинку! - пробормотал герр Шульце. - Позвольте, а мы что же, этого не делаем? - Вот в этом-то вся и штука, что нет. Мы отливаем из стали то, что наши предшественники мастерили из бронзы, вот и все! И удваиваем размеры и дальнобойность наших орудий. - Удваиваем! - с негодованием воскликнул герр Шульце. - Да, по сути дела, - невозмутимо продолжал Марсель, - мы не что иное, как жалкие подражатели. Хотите знать правду? Вся беда в том, что нам недостает изобретательской жилки. Нам никогда ничего нового не выдумать, а у французов есть выдумка, с этим никто спорить не станет. Герр Шульце внешне овладел собой. Но по тому, как дрожали его губы, по багровым пятнам, проступавшим на его побледневшем лице, можно было судить о том, как он потрясен. Дойти до такого унижения! Ему, Шульце, создателю и собственнику величайшего в мире пушечного завода, ему, который видел у своих ног королей и парламенты, выслушивать от какого-то жалкого швейцарца-чертежника, что у него, стального короля Шульце, не хватает выдумки, что его побьет французский артиллерист!!! И это говорится здесь, где рядом за стальной обшивкой толстой блиндированной стены находится нечто, чем он может припереть к стене этого наглого мальчишку, заткнуть ему рот, свести на нет все эти идиотские рассуждения! Нет, этого он не может стерпеть! Герр Шульце так внезапно сорвался с места, что трубка его полетела на пол и разбилась. Окинув Марселя язвительным, уничтожающим взглядом, он сжал челюсти и прошипел сквозь зубы: - Идемте, сударь! Вы сейчас собственными глазами изволите убедиться, как у герра Шульце не хватает выдумки. Марсель затеял опасную игру, но он выиграл. Выиграл потому, что ему удалось сначала ошеломить Шульце своим неожиданным дерзким заявлением, а потом, не давая ему времена опомниться, привести его в полное исступление. Ибо, когда у Шульце было задето тщеславие, он забывал думать об осторожности. Теперь ему уже не терпелось поделиться своей тайной. Он вошел в кабинет и, пропустив Марселя вперед, тщательно запер за собой дверь; потом подошел к книжным шкафам и прикоснулся к одной из полок - в стене тотчас же открылся узкий проход, замаскированный рядами книг; он выходил на каменную лестницу, которая вела до самого подножия "Башни быка". Они очутились перед тяжелой дубовой дверью; Шульце отпер ее небольшим ключиком, который всегда носил при себе. За этой дверью оказалась вторая, из кованого железа, запертая сложным замком с шифром, такими замками запирают несгораемые шкафы. Шульце составил слово и отворил тяжелую железную створку со сложным автоматическим приспособлением с внутренней стороны, взрывающимся от прикосновения. Марсель из чисто профессионального любопытства хотел было рассмотреть поближе этот механизм, но спутник его не дал ему на это времени. Они очутились перед третьей дверью, без всякого наружного запора, открывшейся от простого нажима, произведенного, разумеется, по какому-то определенному способу. Преодолев эти три преграды, Они поднялись на двести ступеней по чугунной лестнице, которая привела их на вершину "Башни быка", поднимавшейся высоко над городом. Верхняя площадка этой несокрушимой гранитной башни представляла собой нечто вроде круглого каземата с узкими бойницами в стенах. В самом центре этого каземата стояла громадная стальная пушка. - Вот, - сказал профессор, который за все время, пока они шли, не проронил ни слова. Пушка представляла собой самое большое осадное орудие, какое когда-либо видел Марсель. Весила она по меньшей мере триста тысяч тонн и заряжалась с казенной части. Жерло ее имело в диаметре полтора метра. Установленная на стальном лафете, она скользила на стальных ползунах и двигалась с такой легкостью при помощи системы шестерен, что управлять ею мог бы и ребенок. Система стабилизаторов с задней стороны лафета ослабляла отдачу и после каждого выстрела автоматически возвращала орудие в его первоначальное положение.