Страница:
Вероника Иванова
Охота на ведьм
Пролог
В потоке мгновений каждой человеческой жизни непременно найдется то самое, которое могло изменить и изменило судьбу раз и навсегда. Жаль, что это становится ясным, лишь когда упомянутое мгновение остается далеко в прошлом, и, оглядываясь назад, мы невольно говорим себе: нужно было поступить совсем иначе, тогда все сложилось бы счастливо и благополучно! А иногда, насколько бы суровыми и жестокими ни оказывались последствия прошлого выбора, понимаем, что ничего не хотели бы изменить…
Впрочем, мальчик, чьи губы уже чуть ли не слипались от сладкой малины, не собирался нарушать родительские приказы. Правда, и просьбы выполнять не хотел, потому и забрался подальше в кусты, чтобы если найдут, то не сразу, а когда на исполнение хозяйственных дел сыщутся другие, менее удачливые домочадцы. Вон, есть же сестра, что старше его на шесть лет, пусть она и хлопочет!
Закат становился все краснее, обещая назавтра ветреный день, и вместе с заходом солнца на малинник опускалась прохлада. Не такая, чтобы можно было замерзнуть, но словно предупреждающая: пора отправляться домой, если не хочешь получить слишком сильный нагоняй. Мальчик вздохнул, отправил в рот последнюю горсть ягод, стряхнул с одежды обломки веточек и недовольно поморщился, обнаружив на штанах и рубашке темно-красные пятнышки. Если сестра увидит, то обо всем догадается, и вот тогда наказания не избежать. Идти к колодцу опасно, место людное, любопытных глаз много.
А что, если заглянуть в лес? Совсем ведь ненадолго, на минутку! Друзья по играм рассказывали про ручеек, бежавший недалеко от сада. Да и тихо сейчас, спокойно, даже волки близко к человеческому жилью не подходят, потому как лесной дичи в изобилии.
Мальчик решился. Перебрался через камни ограды, образовывавшие подобие ступенек, и прислушался. Точно, вода журчит. Оставалось только пойти на звук и всего через несколько минут оказаться у ручейка с прохладной и прозрачной водой, по которой, правда, иногда проплывали сосновые иглы и шишки.
Обратно мальчик возвращался торопливо, но все же не настолько, чтобы не остановиться и не оглядеться, когда звук шагов стал громче. И верно, кто-то еще шагал по лесным тропам, да не один. Шагал увесисто, не слишком быстро, зато явно знал, куда направляется. Мальчику очень не хотелось попадаться на глаза кому-то из взрослых, особенно теперь, когда до спасительной ограды оставалось всего ничего, поэтому он осторожно отступил в гущу кустов и затаил дыхание. А в следующее мгновение прикусил засунутые в рот пальцы, чтобы не закричать, потому что на тропинку выбрался мертвец.
Даже если никогда не видел ходячих трупов сам, хватит и чужих рассказов, чтобы узнать зомби, поднятого из могилы волей некроманта. Гниющая плоть, клочьями свисающая с костяка, бельма ничего не видящих глаз, кособокая походка. И очень острый нюх, способный уловить запах живого существа чуть ли не за милю. Мальчик вспомнил об этой самой главной особенности поднятых мертвецов, когда изъеденное гнилью лицо вдруг повернулось в сторону кустов, ставших прибежищем любителя малины. Вспомнил, прикусил пальцы еще сильнее и попятился назад.
К счастью, ветер, решивший не дожидаться завтрашнего утра, сбил запахи: зомби беспорядочно замотал головой, переминаясь с ноги на ногу, а потом, словно уловив аромат еще чьей-то плоти, уверенно зашагал прочь. Правда, прочь только лишь от кустов: тропа, на которую свернул ходячий труп, вела прямиком к саду, но это мальчик осознал намного позже, когда за одним зомби потянулись и другие. Наверное, их было не так уж и много, только ребенку показалось, что он видит перед собой целые полчища голодных убийц. Вот тогда-то и опустилась ночь. Первая ночь, темнота которой пугала по-настоящему.
Солнце все еще цеплялось за небосвод, не спеша исчезать за горизонтом, но перед глазами мальчика разливался мрак. Беззвездный. Беспросветный. Бездонный. Целое море.
Он не помнил, как смог дождаться, пока последний из мертвецов уйдет достаточно далеко. Не помнил, как бежал через лес, не зная, куда бежит, потому что ничего не видел. Не помнил, как ветки кустов, через которые продирался, рвали одежду и рассекали кожу царапинами. Не помнил, кто он и откуда. Не мог вспомнить ни одного слова, пока не вылетел на поляну, где жгли походный костер императорские гвардейцы, не остановился, пойманный в железные объятия одним из воинов, и не услышал строгого вопроса:
– Что случилось, парень?
Сначала мальчик молчал. Минуту или две. А потом ответил, запинаясь и захлебываясь воздухом:
– М-мертвяки… т-там… в ле… в лесу…
В темноте нужно спать – так его учили наставники. Так говорила матушка, пока была жива. Или не говорила? Мальчик не мог вспомнить точно, кем была женщина, дарившая ему ласку и заботу. Слишком давно это было, слишком невозможным казалось теперь.
Дворец отходил ко сну медленно и неровно, но мальчик давно уже привык к шорохам, стукам и неясному гулу голосов, наполняющих слух вечером. Днем ко всему этому присоединялись трубы, бряцанье доспехов, звон колокольчиков, повизгивание собак, торопливое шарканье бесчисленных слуг, спешащих услужить то одному, то другому господину. А еще днем было никуда не скрыться от взглядов: льстивых, изучающих, ненавидящих, равнодушных, восторженных. Да и как не смотреть на юного принца, наследующего императорский престол, когда тот, многие лета императору, опустеет? Как не ловить выражение монарших глаз, дабы распознать, что кроется в прозрачной глубине детского сознания? Ведь если сможешь выловить там нужную рыбку, такого улова хватит на долгую и безбедную жизнь…
Мальчик еще не знал, какие планы строят в отношении него взрослые, но уже догадывался: все, что творят дяди и тети вокруг него, делается неспроста. Ему говорили о блистательном будущем, о короне, о победоносных войнах и прочих забавах, присущих взрослой жизни, но слишком далеких для понимания ребенком. Его торопили учиться принимать решения, а он пока не знал, что значит решать. Его терзали скучными уроками все дни напролет, поэтому ночь, с ее благодатной темнотой, была мальчику милее солнечного света.
Кровать давно была постелена и согрета, свечи потушены, слуги распущены на ночной отдых, но спать не хотелось. Мальчик сидел на подоконнике, завернувшись в складки портьеры, чтобы укрыться от ветерка, пробирающегося через приоткрытые оконные створки, и смотрел вниз. На двор, по которому время от времени проходил караул. На далекие костры, мерцающие таким уютным теплом…
Скрипнула дверь. Только не та, что вела в коридор, а другая, внутренняя, через которую обычно ходили слуги, чтобы убрать из покоев принца неподобающие для лицезрения непосвященными вещи. Ночную вазу, к примеру. Но сейчас было еще слишком рано для подобного визита, и мальчик невольно вжался в угол окна, наблюдая, как в комнате становится темнее, чем прежде.
Света луны вполне хватало, чтобы разглядеть очертания кровати, кресел, столиков и прочей утвари, наполняющей покои. Хватило и для того, чтобы увидеть густую тень, имеющую очертания человеческой фигуры, крадучись двигающуюся к разобранной постели. Мальчик не знал, что за человек пришел к нему в поздний час, но ничего хорошего не ждал. Где-то на кромке сознания мелькнуло воспоминание о наемных убийцах, отправивших к Всевышнему не одного представителя королевской семьи. Значит, и за ним пришли? Уже? Так рано?
Страха не было. Чувства беспомощности тоже. Мальчик подумал о том, что сейчас умрет, но принял эту мысль так спокойно, как будто был ветераном многочисленных войн. Сегодня хорошая ночь. А завтра будет хороший день. И пусть принцу не доведется стать императором, он ведь может, хотя бы один-единственный раз, гордо выпрямиться, выпятить подбородок и крикнуть, стараясь удержать голос от петуха:
– Стража!
Крика не получилось, послышалось что-то вроде возгласа, неуверенного, даже робкого, но убийце этого вполне хватило, чтобы понять, где находится намеченная жертва. Темная фигура развернулась быстрее, чем моргнули глаза принца, и лунный свет бликом скользнул по обнаженному лезвию. Мальчик подумал, что самым правильным сейчас было бы зажмуриться, но не успел, потому что хоть зов и оказался слабеньким, его все-таки услышали. Тот, кто слушал.
Парадная дверь покоев распахнулась от сильного пинка, пропуская внутрь вместе с коридорными сумерками еще одну фигуру. Кто-то другой на месте убийцы обернулся бы, чтобы оценить внезапно возникшую угрозу и либо принять бой, либо сбежать, но тот, кого прислали за жизнью принца, не стал терять время попусту и прыгнул к окну, туда, откуда прозвучал мальчишеский голос. Ринулся сильно и стремительно, как дикий кот. Вот только стрела летела быстрее.
Кто мог додуматься поставить в охранение покоев принца стрелков императорской гвардии? Только тот, кто был осведомлен о событиях грядущей ночи. Что проку от длинного лука в лабиринте и закоулках дворца? Ни размахнуться, ни развернуться, одна красота, и ничего больше. Юный лучник придерживался такого же мнения, но когда услышал призыв о помощи, почему-то мигом забыл о тесноте и узости коридоров. Он не думал ни о чем, кроме того, что надо поразить цель, темнеющую на полпути от двери к окну. Стрела сама скользнула в пальцы нетерпеливым гончаком, словно просящим отпустить сворку, оттолкнулась от тетивы, рванулась вперед, насадила на себя, как на вертел, летящее тело, сбивая направление прыжка в сторону, а следом уже собиралась в полет новая остроносая сестренка.
– Больше никого не было, – сказал мальчик, восторженно глядя на своего неожиданного защитника.
– Вы уверены, ваше высочество?
– Не было, – помотал головой принц.
Стрелок подошел, не опуская лука, пинком перевернул лежавшее ничком тело лицом кверху. С такими ранами не выживают, вот и убийца смотрел в потолок уже ничего не видящими глазами. А может, успел еще и проглотить яд, чтобы не попасть в допросную и не отвечать дознавателям.
– Я позову капитана.
– Да ну его, – махнул рукой мальчик. – Придет, поднимет шум-гам, и весь сон насмарку. Лучше давай спрячем этого куда-нибудь, а утром всем расскажем.
– Ваше высочество…
– Это мой приказ. Императорский! – гордо вскинул голову принц, и стрелок вдруг подумал, что этот ребенок однажды уж точно станет императором.
* * *
Вечернее солнце, проливающее свой мягкий свет на кусты малины, делало и без того ароматную ягоду еще аппетитнее. По крайней мере, так казалось десятилетнему мальчику, уже несколько часов подряд скрывающемуся от родительского и куда более сурового сестринского присмотра в дальнем уголке просторного сада, там, где каменная ограда, наполовину осыпавшаяся, а наполовину разобранная проказливыми детьми, открывала беспрепятственный проход к лесу. Конечно, без сопровождения взрослых странствовать по лесным тропинкам не разрешалось, но разве юных сорванцов когда-либо удерживали запреты?Впрочем, мальчик, чьи губы уже чуть ли не слипались от сладкой малины, не собирался нарушать родительские приказы. Правда, и просьбы выполнять не хотел, потому и забрался подальше в кусты, чтобы если найдут, то не сразу, а когда на исполнение хозяйственных дел сыщутся другие, менее удачливые домочадцы. Вон, есть же сестра, что старше его на шесть лет, пусть она и хлопочет!
Закат становился все краснее, обещая назавтра ветреный день, и вместе с заходом солнца на малинник опускалась прохлада. Не такая, чтобы можно было замерзнуть, но словно предупреждающая: пора отправляться домой, если не хочешь получить слишком сильный нагоняй. Мальчик вздохнул, отправил в рот последнюю горсть ягод, стряхнул с одежды обломки веточек и недовольно поморщился, обнаружив на штанах и рубашке темно-красные пятнышки. Если сестра увидит, то обо всем догадается, и вот тогда наказания не избежать. Идти к колодцу опасно, место людное, любопытных глаз много.
А что, если заглянуть в лес? Совсем ведь ненадолго, на минутку! Друзья по играм рассказывали про ручеек, бежавший недалеко от сада. Да и тихо сейчас, спокойно, даже волки близко к человеческому жилью не подходят, потому как лесной дичи в изобилии.
Мальчик решился. Перебрался через камни ограды, образовывавшие подобие ступенек, и прислушался. Точно, вода журчит. Оставалось только пойти на звук и всего через несколько минут оказаться у ручейка с прохладной и прозрачной водой, по которой, правда, иногда проплывали сосновые иглы и шишки.
Обратно мальчик возвращался торопливо, но все же не настолько, чтобы не остановиться и не оглядеться, когда звук шагов стал громче. И верно, кто-то еще шагал по лесным тропам, да не один. Шагал увесисто, не слишком быстро, зато явно знал, куда направляется. Мальчику очень не хотелось попадаться на глаза кому-то из взрослых, особенно теперь, когда до спасительной ограды оставалось всего ничего, поэтому он осторожно отступил в гущу кустов и затаил дыхание. А в следующее мгновение прикусил засунутые в рот пальцы, чтобы не закричать, потому что на тропинку выбрался мертвец.
Даже если никогда не видел ходячих трупов сам, хватит и чужих рассказов, чтобы узнать зомби, поднятого из могилы волей некроманта. Гниющая плоть, клочьями свисающая с костяка, бельма ничего не видящих глаз, кособокая походка. И очень острый нюх, способный уловить запах живого существа чуть ли не за милю. Мальчик вспомнил об этой самой главной особенности поднятых мертвецов, когда изъеденное гнилью лицо вдруг повернулось в сторону кустов, ставших прибежищем любителя малины. Вспомнил, прикусил пальцы еще сильнее и попятился назад.
К счастью, ветер, решивший не дожидаться завтрашнего утра, сбил запахи: зомби беспорядочно замотал головой, переминаясь с ноги на ногу, а потом, словно уловив аромат еще чьей-то плоти, уверенно зашагал прочь. Правда, прочь только лишь от кустов: тропа, на которую свернул ходячий труп, вела прямиком к саду, но это мальчик осознал намного позже, когда за одним зомби потянулись и другие. Наверное, их было не так уж и много, только ребенку показалось, что он видит перед собой целые полчища голодных убийц. Вот тогда-то и опустилась ночь. Первая ночь, темнота которой пугала по-настоящему.
Солнце все еще цеплялось за небосвод, не спеша исчезать за горизонтом, но перед глазами мальчика разливался мрак. Беззвездный. Беспросветный. Бездонный. Целое море.
Он не помнил, как смог дождаться, пока последний из мертвецов уйдет достаточно далеко. Не помнил, как бежал через лес, не зная, куда бежит, потому что ничего не видел. Не помнил, как ветки кустов, через которые продирался, рвали одежду и рассекали кожу царапинами. Не помнил, кто он и откуда. Не мог вспомнить ни одного слова, пока не вылетел на поляну, где жгли походный костер императорские гвардейцы, не остановился, пойманный в железные объятия одним из воинов, и не услышал строгого вопроса:
– Что случилось, парень?
Сначала мальчик молчал. Минуту или две. А потом ответил, запинаясь и захлебываясь воздухом:
– М-мертвяки… т-там… в ле… в лесу…
* * *
Несколько лет спустя другого мальчика тоже настигла ночь. Правда, она была вполне обычной, той, что наступает сразу же после заката. Ночь, спустившаяся на столицу Империи.В темноте нужно спать – так его учили наставники. Так говорила матушка, пока была жива. Или не говорила? Мальчик не мог вспомнить точно, кем была женщина, дарившая ему ласку и заботу. Слишком давно это было, слишком невозможным казалось теперь.
Дворец отходил ко сну медленно и неровно, но мальчик давно уже привык к шорохам, стукам и неясному гулу голосов, наполняющих слух вечером. Днем ко всему этому присоединялись трубы, бряцанье доспехов, звон колокольчиков, повизгивание собак, торопливое шарканье бесчисленных слуг, спешащих услужить то одному, то другому господину. А еще днем было никуда не скрыться от взглядов: льстивых, изучающих, ненавидящих, равнодушных, восторженных. Да и как не смотреть на юного принца, наследующего императорский престол, когда тот, многие лета императору, опустеет? Как не ловить выражение монарших глаз, дабы распознать, что кроется в прозрачной глубине детского сознания? Ведь если сможешь выловить там нужную рыбку, такого улова хватит на долгую и безбедную жизнь…
Мальчик еще не знал, какие планы строят в отношении него взрослые, но уже догадывался: все, что творят дяди и тети вокруг него, делается неспроста. Ему говорили о блистательном будущем, о короне, о победоносных войнах и прочих забавах, присущих взрослой жизни, но слишком далеких для понимания ребенком. Его торопили учиться принимать решения, а он пока не знал, что значит решать. Его терзали скучными уроками все дни напролет, поэтому ночь, с ее благодатной темнотой, была мальчику милее солнечного света.
Кровать давно была постелена и согрета, свечи потушены, слуги распущены на ночной отдых, но спать не хотелось. Мальчик сидел на подоконнике, завернувшись в складки портьеры, чтобы укрыться от ветерка, пробирающегося через приоткрытые оконные створки, и смотрел вниз. На двор, по которому время от времени проходил караул. На далекие костры, мерцающие таким уютным теплом…
Скрипнула дверь. Только не та, что вела в коридор, а другая, внутренняя, через которую обычно ходили слуги, чтобы убрать из покоев принца неподобающие для лицезрения непосвященными вещи. Ночную вазу, к примеру. Но сейчас было еще слишком рано для подобного визита, и мальчик невольно вжался в угол окна, наблюдая, как в комнате становится темнее, чем прежде.
Света луны вполне хватало, чтобы разглядеть очертания кровати, кресел, столиков и прочей утвари, наполняющей покои. Хватило и для того, чтобы увидеть густую тень, имеющую очертания человеческой фигуры, крадучись двигающуюся к разобранной постели. Мальчик не знал, что за человек пришел к нему в поздний час, но ничего хорошего не ждал. Где-то на кромке сознания мелькнуло воспоминание о наемных убийцах, отправивших к Всевышнему не одного представителя королевской семьи. Значит, и за ним пришли? Уже? Так рано?
Страха не было. Чувства беспомощности тоже. Мальчик подумал о том, что сейчас умрет, но принял эту мысль так спокойно, как будто был ветераном многочисленных войн. Сегодня хорошая ночь. А завтра будет хороший день. И пусть принцу не доведется стать императором, он ведь может, хотя бы один-единственный раз, гордо выпрямиться, выпятить подбородок и крикнуть, стараясь удержать голос от петуха:
– Стража!
Крика не получилось, послышалось что-то вроде возгласа, неуверенного, даже робкого, но убийце этого вполне хватило, чтобы понять, где находится намеченная жертва. Темная фигура развернулась быстрее, чем моргнули глаза принца, и лунный свет бликом скользнул по обнаженному лезвию. Мальчик подумал, что самым правильным сейчас было бы зажмуриться, но не успел, потому что хоть зов и оказался слабеньким, его все-таки услышали. Тот, кто слушал.
Парадная дверь покоев распахнулась от сильного пинка, пропуская внутрь вместе с коридорными сумерками еще одну фигуру. Кто-то другой на месте убийцы обернулся бы, чтобы оценить внезапно возникшую угрозу и либо принять бой, либо сбежать, но тот, кого прислали за жизнью принца, не стал терять время попусту и прыгнул к окну, туда, откуда прозвучал мальчишеский голос. Ринулся сильно и стремительно, как дикий кот. Вот только стрела летела быстрее.
Кто мог додуматься поставить в охранение покоев принца стрелков императорской гвардии? Только тот, кто был осведомлен о событиях грядущей ночи. Что проку от длинного лука в лабиринте и закоулках дворца? Ни размахнуться, ни развернуться, одна красота, и ничего больше. Юный лучник придерживался такого же мнения, но когда услышал призыв о помощи, почему-то мигом забыл о тесноте и узости коридоров. Он не думал ни о чем, кроме того, что надо поразить цель, темнеющую на полпути от двери к окну. Стрела сама скользнула в пальцы нетерпеливым гончаком, словно просящим отпустить сворку, оттолкнулась от тетивы, рванулась вперед, насадила на себя, как на вертел, летящее тело, сбивая направление прыжка в сторону, а следом уже собиралась в полет новая остроносая сестренка.
– Больше никого не было, – сказал мальчик, восторженно глядя на своего неожиданного защитника.
– Вы уверены, ваше высочество?
– Не было, – помотал головой принц.
Стрелок подошел, не опуская лука, пинком перевернул лежавшее ничком тело лицом кверху. С такими ранами не выживают, вот и убийца смотрел в потолок уже ничего не видящими глазами. А может, успел еще и проглотить яд, чтобы не попасть в допросную и не отвечать дознавателям.
– Я позову капитана.
– Да ну его, – махнул рукой мальчик. – Придет, поднимет шум-гам, и весь сон насмарку. Лучше давай спрячем этого куда-нибудь, а утром всем расскажем.
– Ваше высочество…
– Это мой приказ. Императорский! – гордо вскинул голову принц, и стрелок вдруг подумал, что этот ребенок однажды уж точно станет императором.
Часть 1. Предатели
– Велик и славен был когда-то Невендаар, обильны были зеленые нивы его, тенисты вековечные леса, прозрачна речная вода, благостны дни, что проводили в трудах и заботах жители его, не знавшие иной доли, кроме нежного детства, горячей юности, мудрой зрелости и благостной старости. Мир и покой осеняли ангельскими крылами пределы сущего… Но как в мирной семье рождаются воины, так родились однажды между ангелами беспощадные споры о том, кто из них любимое дитя Всевышнего. А когда не стало хватать крылатых армий, спустилась война с небес на Невендаар…
Голос ярмарочного рассказчика звучал надтреснуто, но не потому, что изложение событий древности требовало полагающегося в таком деле надрыва всех чувств и ощущений. Просто старик устал изо дня в день на протяжении многих лет твердить одну и ту же историю. Она не приносила большого дохода: мало кто из ныне живущих хотел знать и помнить времена, когда земли огромного мира были едины в стремлении к добру и свету.
«Не было этого», – твердили его сверстники и сейчас, и полвека назад, когда юноша, твердо решивший посвятить свою жизнь сохранению знаний о прошлом, восторженно прикасался к древним легендам, прячущимся в строчках полувыцветших букв на листах неподъемных фолиантов. Может, и не было, кто знает? Но тогдашнему ученику сказителя очень хотелось верить, а вера всегда сильнее трезвого рассудка.
С тех пор минуло много времени. Больше, чем оказалось отмеряно многим погодкам, ушедшим к Всевышнему раньше старика, повторяющего заученную некогда сказку. Да и вера поистерлась, как ношеное платье. Но где-то в глубине души рассказчик все еще оставался тем ребенком, который когда-то и сам разинув рот стоял среди прочей детворы и слушал, слушал, слушал…
Дети. Они подобны ангелам в кристальной чистоте своих помыслов. Их можно обмануть, но лишь однажды, а на следующий раз придется придумывать новую ложь – это старик знал наверняка. Сейчас они смотрят широко раскрытыми глазами, впитывая слухом каждое слово, потом, год спустя или даже намного скорее, навсегда закроют свое сердце для того, что не приносит прибыли и не помогает выжить.
Черствый пряник с каплей медовой глазури усладит и взор, и желудок, а на что сгодится запутанная история о богах и героях? Вот и сейчас только горстка ребятишек внимала старику, прочие же люди, пришедшие на ярмарку, даже не прислушивались к голосу рассказчика, все еще сохранявшему остатки былой звучности. Продавцы зазывают покупателей, покупатели ищут лавки с товарами подешевле – вот где настоящие сказки!
Скудны ярмарки в пограничьях Невендаара. Растеряли былую праздничность. Да и кому на них приходить? Окрестные барончики что ни месяц затевают друг с другом войны за очередную пядь земли. Пусть сражения выходят и крохотные, но солдаты для них все равно требуются, а чтобы рыцарей нанимать, деньги нужны. То ли дело крестьяне: сгонишь их в ополчение, пустишь стенка на стенку с вилами и серпами, и душа радуется кровопролитию. А то, что поля стоят невозделанные и урожай осыпается, господин знать не желает.
Рассказчик невольно вздохнул, чуть сбиваясь с ритма, но дети, конечно, не заметили оплошности старика. Как не замечали пока, что редеют ряды сынов человеческих, истощая силы в бесконечных войнах. Добро бы гоблинов отстреливали или с эльфами за леса дрались, так своих же соседей, а то и родственников истребляют. Хорошо еще, что демоны последнее время поутихли, но ведь они через год-другой наверняка снова воспрянут, дождавшись очередного знака от Бетрезена. Или хотя бы такой знак придумают. Вот тогда каждая крепкая рука и ясная голова на вес золота станут цениться. Если доживут до настоящего врага. Если инквизиция не скосит под корень всех ветеранов.
И ведь за что жгут-то? За малости. Из похода чуть ли не каждый солдат что-то притаскивает, амулет какой-нибудь, склянку с зельем, а то и руну, если повезет. Военные трофеи, куда же без них? Чаще всего они оседают в сундуках, откуда их могут вынуть либо любопытные дети, либо плакальщицы, когда покойника станут обряжать. И какая опасность в тех волшебных штуках? К тому же за истечением срока вся сила из зелий уходит.
Амулеты – дело другое, но они не для нападений предназначены, а с рунами только сведущий человек разобраться сможет. Вот и получается, что все это безделушки, никому вреда не причиняющие, а только если найдут такие в твоем доме – хлопот не оберешься. И подкуп иной раз не поможет, хотя иные отцы-инквизиторы до денег весьма охочи. А впрочем, кто не охоч-то?
Старик поморщился, вспоминая собственные встречи с воинствующими сынами церкви. Нет, не приведи Всевышний снова кого-то из «стальных сутан» увидеть! Жили без них столько лет, так еще столько же прожить можно было. И зачем они вообще на свет появились?
На заданный ярмарочным рассказчиком самому себе вопрос существовало много разных ответов, один из которых легко мог бы дать неприметный молодой мужчина с надвинутой на глаза шляпой, ожидавший кого-то за трактирным столом. Мужчина носил имя Марк и медленно, но неуклонно продвигался по пути к инквизиторскому сану, в настоящее время исправляя почетную, но неспокойную должность охотника за ведьмами.
О богах и ангелах Марк знал намного больше, чем ярмарочный рассказчик, только все те знания давно уже можно было выкинуть в дорожную пыль и растоптать каблуком сапога, потому что людям никогда не бывает нужна чужая правда. Кому все молятся? Всевышнему… Отцу небесному… Вот только другой отец у имперцев, тот, чье имя если и произносят, то словно брезгливо сплевывая на землю, – демон Бетрезен!
Еще пяток лет назад юный оруженосец Марк грезил о тихом местечке в одной из церковных библиотек и неспешными богословскими диспутами, потому как не испытывал тяги к оружию и смертоубийству. Учился, разумеется, с прилежанием всему, чему учили: и драться, и возносить молитвы, но тяготел все же к последнему.
Только надо же было случиться очередному всплеску ведовства! Церковь всколыхнулась, встревожилась, сурово нахмурила брови и всех, кого смогла, поставила под свои военные знамена. В том числе и оруженосца, который если и желал видеть сражения, то лишь издалека. А еще лучше – на пергаментных книжных страницах.
Со временем волнения улеглись, как оно обычно и бывает, но обратного пути уже не было. Только вперед, если хватит умений и настойчивости. Марк не особенно стремился к чину инквизитора, а служба его – охота за ведьмами – была очень трудной и опасной. Нынешняя вылазка, к примеру, как и прочие, неизвестно чем закончится. А может, и вовсе не начнется, подождет до завтра? Такой поворот событий был бы гораздо приятнее. Но мечты всегда норовят остаться мечтами…
Едва успел стихнуть хриплый голос старика, как у выставленного на свежий воздух трактирного стола, за которым коротал время Марк, остановились двое бродяг.
Надвинутая на лоб шляпа охотника за ведьмами ограничивала поле зрения: узкая щель позволяла разглядеть только сапоги пришлецов, чем Марк и занялся. Любопытная обувка оказалась: у одного стоптанная, а у второго почти новая, только явно не по ноге, потому что чрезмерно растянулась на костяшках. Наверняка с кого-то снял. А вот товарищ его, видимо, еще ждал своей очереди поживиться чужим добром. Марк невольно перевел взгляд на собственные сапоги, прикидывая, могут ли они приглянуться разбойникам, потом сдвинул шляпу на затылок и равнодушно посмотрел на парней, подошедших к его столу.
Занятные рожи, ничего не скажешь. Самые что ни на есть разбойничьи! Кожа рябая, бугристая от многочисленных шрамов, носы ломаные, глаза так и шныряют туда-сюда, то ли ища угрозу, то ли сея. Одежка разномастная, вся с разных плеч, ни разу не латананя. Да и зачем латать, если можно выйти на дорогу да остановить первого же путника в приглянувшемся кафтане? А не захочет делиться своим имуществом – из ножен будут извлечены длиннющие кинжалы, перед которыми отступают все доводы разума, кроме одного: «Спасайся, кто может!» Не было бы нужды, охотник по доброй воле никогда бы не подошел близко к таким людям. От греха, что называется, подальше держался бы, и не потому, что боязно, а потому, что грязно. Но рассудок рассудком, а служба службой.
– Ты, что ли, искал попутчиков? – спросил тот из разбойников, на котором были новые сапоги.
– Я, – кивнул Марк, щуря глаза, заново привыкающие к солнечному свету.
– Мы сойдем?
– Если сойдемся. – Охотник с многозначительным видом встряхнул кошелек.
Лежавшее в кожаном мешочке серебро заманчиво звякнуло, и взгляды разбойников одинаково жадно блеснули.
– Сколько дашь?
– По три монеты на брата.
– Маловато будет.
– Так и дорога-то недалекая.
Пришлецы переглянулись. Три серебряные монеты вряд ли можно назвать большим кушем, но в таких делах вознаграждение иногда многократно перекрывается ценными трофеями.
– Куда собираешься?
– В старое поместье у оврага.
Бродяги обменялись встревоженными взглядами.
– Говорят, там место дурное, – сказал тот, что был в сапогах поплоше.
– Слышал, – кивнул охотник.
– Так может, добавишь?
Марк сделал вид, будто раздумывает:
– Самое большее – еще по монете на нос. Да, еще все, что найдете, ваше будет. Мне нужна всего одна вещица.
– Какая? – поспешил выспросить главный переговорщик.
– Колечко. Бронзовое. Ценности невеликой.
Взгляды разбойников ясно говорили: «Врешь ты все, мужичок, про ценность этой штуковины. Не шел бы в дурное место, если бы не надеялся заполучить сокровище».
Марк еле сдержал брезгливую улыбку. Кольцо и впрямь было не слишком драгоценное. По крайней мере, покупателя бы на него не нашлось, потому что ведьминские побрякушки строжайшим указом запрещены и в свободном хождении отсутствуют.
– Значит, все, что найдем, наше? – еще раз спросил разбойник.
– Да. Мне тамошние богатства ни к чему.
Переговаривающиеся стороны конечно же не поверили друг другу, но сделка была слишком хороша, чтобы от нее отказываться. Душегуб в новых сапогах протянул нанимателю мозолистую ладонь:
– Тогда по рукам!
– По рукам, – кивнул Марк, поднимаясь с лавки.
Кошелек снова зазвенел, волнуя кровь разбойникам, но на сей счет охотник был вполне спокоен, поскольку заранее озаботился обеспечением своего тыла.
– Эй, хозяин!
На ленивый зов из тени трактира вышел коренастый пожилой мужчина, на ходу вытиравший ладони о передник. Коротко стриженные пегие волосы и все еще упругие мышцы обнаженного торса выдавали в трактирщике бывшего воина и словно заявляли всем любопытствующим: при случае спуску не даст.
– Мы с этими господами заключили сделку. Каждому из них полагается четыре монеты по завершении дела. Вот кошель, в котором достаточно денег для оплаты. Оставляю его тебе на хранение. И если сам не вернусь, заплатишь вместо меня, а остатки возьмешь себе. За услугу.
Трактирщик понимающе кивнул. В Аартене Пегого Жанно все знали как человека честного, потому нередко обращались с подобными просьбами. Особенно в щекотливых обстоятельствах.
Разбойники, увидев, что добраться до кошеля будет непросто, немного приуныли. Впрочем, они еще могли прикончить нанимателя сразу по выходе из города и кинуть тело в ближайшем леске на поживу волкам, а потом вернуться за вознаграждением, но такого исхода охотник не опасался, потому что душегубов куда больше интересовала его непонятная цель, нежели серебро.
– Так отправляемся? – нетерпеливо спросил переговорщик, а его товарищ, судя по всему немой, выразительно посмотрел на Марка, стараясь без слов задать тот же вопрос.
– Сейчас. Еще одну надобность улажу, и двинемся.
Охотник окинул взглядом столы, приметил за одним из них одиноко скучающую худосочную девицу в застиранно-синем плаще послушницы поверх рубашки и мальчишеских штанов, подошел и без поклонов и представлений спросил:
– Нужны монеты?
У девицы жадно загорелись глаза: послушницам всегда были нужны деньги. Нельзя сказать, чтобы в монастыре будущих монахинь держали впроголодь, но и не тратили слишком много средств, ведь не каждая из них могла впоследствии принять сан и служить церкви своей верой. Да не каждая и хотела. Зато получив плащ послушницы, можно было не сильно опасаться дурных людей, потому что исцеление требуется всегда и всем, хоть добряку, хоть злодею. Да и действовало на всех одинаково.
– Пойдешь с нами – получишь три серебряка.
– А этим двоим почему больше пообещал? – хитро прищурила карие глаза девица.
– Потому что, если они хорошо свое дело сделают, тебе вовсе ни о чем заботиться не придется.
Пусть послушнице явно не хотелось признавать правоту охотника, она скривилась, но кивнула, тряхнув плохо вымытыми темными волосами:
– Считай, сговорились.
Марк повернулся к трактирщику и, указывая на девицу, сказал:
– И ей заплатишь. Три монеты.
– Не извольте беспокоиться, – пробасил Жанно и, справедливо полагая, что больше нет нужды стоять на жарком солнце, ушел в кухню.
– Вот теперь можно отправляться, – решил охотник.
Послушница поднялась с лавки, забирая прислоненный к столу посох, навершие которого было обернуто тканью, и бодро последовала за нанимателем. Разбойники чуть поотстали, видимо собираясь договориться о том, как будут действовать на месте, но это Марка больше радовало, нежели печалило. Хотя и девица оказалась не лучшей собеседницей, чтобы скоротать путь.
– Здешняя?
– Не-а, – протянула послушница.
– Тут ведь поблизости нет монастырей, насколько я знаю.
– Нету.
– Далеко же тебя от вотчины занесло.
– Ага.
Разговор никак не мог склеиться, и Марк легко догадывался, почему. Послушницу эту, скорее всего, либо выгнали, либо сама сбежала: посох от любопытных глаз прячет, плащ застирала так, чтобы издалека уж точно никто не опознал его цвет, а вышитые кресты потерла до неразборчивости. Сметливый взгляд, разумеется, поймет, кто перед ним, а всем остальным не надо знать, что за девица странствует из города в город.
Голос ярмарочного рассказчика звучал надтреснуто, но не потому, что изложение событий древности требовало полагающегося в таком деле надрыва всех чувств и ощущений. Просто старик устал изо дня в день на протяжении многих лет твердить одну и ту же историю. Она не приносила большого дохода: мало кто из ныне живущих хотел знать и помнить времена, когда земли огромного мира были едины в стремлении к добру и свету.
«Не было этого», – твердили его сверстники и сейчас, и полвека назад, когда юноша, твердо решивший посвятить свою жизнь сохранению знаний о прошлом, восторженно прикасался к древним легендам, прячущимся в строчках полувыцветших букв на листах неподъемных фолиантов. Может, и не было, кто знает? Но тогдашнему ученику сказителя очень хотелось верить, а вера всегда сильнее трезвого рассудка.
С тех пор минуло много времени. Больше, чем оказалось отмеряно многим погодкам, ушедшим к Всевышнему раньше старика, повторяющего заученную некогда сказку. Да и вера поистерлась, как ношеное платье. Но где-то в глубине души рассказчик все еще оставался тем ребенком, который когда-то и сам разинув рот стоял среди прочей детворы и слушал, слушал, слушал…
Дети. Они подобны ангелам в кристальной чистоте своих помыслов. Их можно обмануть, но лишь однажды, а на следующий раз придется придумывать новую ложь – это старик знал наверняка. Сейчас они смотрят широко раскрытыми глазами, впитывая слухом каждое слово, потом, год спустя или даже намного скорее, навсегда закроют свое сердце для того, что не приносит прибыли и не помогает выжить.
Черствый пряник с каплей медовой глазури усладит и взор, и желудок, а на что сгодится запутанная история о богах и героях? Вот и сейчас только горстка ребятишек внимала старику, прочие же люди, пришедшие на ярмарку, даже не прислушивались к голосу рассказчика, все еще сохранявшему остатки былой звучности. Продавцы зазывают покупателей, покупатели ищут лавки с товарами подешевле – вот где настоящие сказки!
Скудны ярмарки в пограничьях Невендаара. Растеряли былую праздничность. Да и кому на них приходить? Окрестные барончики что ни месяц затевают друг с другом войны за очередную пядь земли. Пусть сражения выходят и крохотные, но солдаты для них все равно требуются, а чтобы рыцарей нанимать, деньги нужны. То ли дело крестьяне: сгонишь их в ополчение, пустишь стенка на стенку с вилами и серпами, и душа радуется кровопролитию. А то, что поля стоят невозделанные и урожай осыпается, господин знать не желает.
Рассказчик невольно вздохнул, чуть сбиваясь с ритма, но дети, конечно, не заметили оплошности старика. Как не замечали пока, что редеют ряды сынов человеческих, истощая силы в бесконечных войнах. Добро бы гоблинов отстреливали или с эльфами за леса дрались, так своих же соседей, а то и родственников истребляют. Хорошо еще, что демоны последнее время поутихли, но ведь они через год-другой наверняка снова воспрянут, дождавшись очередного знака от Бетрезена. Или хотя бы такой знак придумают. Вот тогда каждая крепкая рука и ясная голова на вес золота станут цениться. Если доживут до настоящего врага. Если инквизиция не скосит под корень всех ветеранов.
И ведь за что жгут-то? За малости. Из похода чуть ли не каждый солдат что-то притаскивает, амулет какой-нибудь, склянку с зельем, а то и руну, если повезет. Военные трофеи, куда же без них? Чаще всего они оседают в сундуках, откуда их могут вынуть либо любопытные дети, либо плакальщицы, когда покойника станут обряжать. И какая опасность в тех волшебных штуках? К тому же за истечением срока вся сила из зелий уходит.
Амулеты – дело другое, но они не для нападений предназначены, а с рунами только сведущий человек разобраться сможет. Вот и получается, что все это безделушки, никому вреда не причиняющие, а только если найдут такие в твоем доме – хлопот не оберешься. И подкуп иной раз не поможет, хотя иные отцы-инквизиторы до денег весьма охочи. А впрочем, кто не охоч-то?
Старик поморщился, вспоминая собственные встречи с воинствующими сынами церкви. Нет, не приведи Всевышний снова кого-то из «стальных сутан» увидеть! Жили без них столько лет, так еще столько же прожить можно было. И зачем они вообще на свет появились?
На заданный ярмарочным рассказчиком самому себе вопрос существовало много разных ответов, один из которых легко мог бы дать неприметный молодой мужчина с надвинутой на глаза шляпой, ожидавший кого-то за трактирным столом. Мужчина носил имя Марк и медленно, но неуклонно продвигался по пути к инквизиторскому сану, в настоящее время исправляя почетную, но неспокойную должность охотника за ведьмами.
* * *
Солнце припекало, и голова уже начинала потеть, но снимать шляпу было куда неосмотрительнее, чем мучиться от жары, ведь в спасительной тени можно делать все, что душа пожелает. Хоть дремать, хоть корчить рожи в такт заунывным сказкам какого-то старика.О богах и ангелах Марк знал намного больше, чем ярмарочный рассказчик, только все те знания давно уже можно было выкинуть в дорожную пыль и растоптать каблуком сапога, потому что людям никогда не бывает нужна чужая правда. Кому все молятся? Всевышнему… Отцу небесному… Вот только другой отец у имперцев, тот, чье имя если и произносят, то словно брезгливо сплевывая на землю, – демон Бетрезен!
Еще пяток лет назад юный оруженосец Марк грезил о тихом местечке в одной из церковных библиотек и неспешными богословскими диспутами, потому как не испытывал тяги к оружию и смертоубийству. Учился, разумеется, с прилежанием всему, чему учили: и драться, и возносить молитвы, но тяготел все же к последнему.
Только надо же было случиться очередному всплеску ведовства! Церковь всколыхнулась, встревожилась, сурово нахмурила брови и всех, кого смогла, поставила под свои военные знамена. В том числе и оруженосца, который если и желал видеть сражения, то лишь издалека. А еще лучше – на пергаментных книжных страницах.
Со временем волнения улеглись, как оно обычно и бывает, но обратного пути уже не было. Только вперед, если хватит умений и настойчивости. Марк не особенно стремился к чину инквизитора, а служба его – охота за ведьмами – была очень трудной и опасной. Нынешняя вылазка, к примеру, как и прочие, неизвестно чем закончится. А может, и вовсе не начнется, подождет до завтра? Такой поворот событий был бы гораздо приятнее. Но мечты всегда норовят остаться мечтами…
Едва успел стихнуть хриплый голос старика, как у выставленного на свежий воздух трактирного стола, за которым коротал время Марк, остановились двое бродяг.
Надвинутая на лоб шляпа охотника за ведьмами ограничивала поле зрения: узкая щель позволяла разглядеть только сапоги пришлецов, чем Марк и занялся. Любопытная обувка оказалась: у одного стоптанная, а у второго почти новая, только явно не по ноге, потому что чрезмерно растянулась на костяшках. Наверняка с кого-то снял. А вот товарищ его, видимо, еще ждал своей очереди поживиться чужим добром. Марк невольно перевел взгляд на собственные сапоги, прикидывая, могут ли они приглянуться разбойникам, потом сдвинул шляпу на затылок и равнодушно посмотрел на парней, подошедших к его столу.
Занятные рожи, ничего не скажешь. Самые что ни на есть разбойничьи! Кожа рябая, бугристая от многочисленных шрамов, носы ломаные, глаза так и шныряют туда-сюда, то ли ища угрозу, то ли сея. Одежка разномастная, вся с разных плеч, ни разу не латананя. Да и зачем латать, если можно выйти на дорогу да остановить первого же путника в приглянувшемся кафтане? А не захочет делиться своим имуществом – из ножен будут извлечены длиннющие кинжалы, перед которыми отступают все доводы разума, кроме одного: «Спасайся, кто может!» Не было бы нужды, охотник по доброй воле никогда бы не подошел близко к таким людям. От греха, что называется, подальше держался бы, и не потому, что боязно, а потому, что грязно. Но рассудок рассудком, а служба службой.
– Ты, что ли, искал попутчиков? – спросил тот из разбойников, на котором были новые сапоги.
– Я, – кивнул Марк, щуря глаза, заново привыкающие к солнечному свету.
– Мы сойдем?
– Если сойдемся. – Охотник с многозначительным видом встряхнул кошелек.
Лежавшее в кожаном мешочке серебро заманчиво звякнуло, и взгляды разбойников одинаково жадно блеснули.
– Сколько дашь?
– По три монеты на брата.
– Маловато будет.
– Так и дорога-то недалекая.
Пришлецы переглянулись. Три серебряные монеты вряд ли можно назвать большим кушем, но в таких делах вознаграждение иногда многократно перекрывается ценными трофеями.
– Куда собираешься?
– В старое поместье у оврага.
Бродяги обменялись встревоженными взглядами.
– Говорят, там место дурное, – сказал тот, что был в сапогах поплоше.
– Слышал, – кивнул охотник.
– Так может, добавишь?
Марк сделал вид, будто раздумывает:
– Самое большее – еще по монете на нос. Да, еще все, что найдете, ваше будет. Мне нужна всего одна вещица.
– Какая? – поспешил выспросить главный переговорщик.
– Колечко. Бронзовое. Ценности невеликой.
Взгляды разбойников ясно говорили: «Врешь ты все, мужичок, про ценность этой штуковины. Не шел бы в дурное место, если бы не надеялся заполучить сокровище».
Марк еле сдержал брезгливую улыбку. Кольцо и впрямь было не слишком драгоценное. По крайней мере, покупателя бы на него не нашлось, потому что ведьминские побрякушки строжайшим указом запрещены и в свободном хождении отсутствуют.
– Значит, все, что найдем, наше? – еще раз спросил разбойник.
– Да. Мне тамошние богатства ни к чему.
Переговаривающиеся стороны конечно же не поверили друг другу, но сделка была слишком хороша, чтобы от нее отказываться. Душегуб в новых сапогах протянул нанимателю мозолистую ладонь:
– Тогда по рукам!
– По рукам, – кивнул Марк, поднимаясь с лавки.
Кошелек снова зазвенел, волнуя кровь разбойникам, но на сей счет охотник был вполне спокоен, поскольку заранее озаботился обеспечением своего тыла.
– Эй, хозяин!
На ленивый зов из тени трактира вышел коренастый пожилой мужчина, на ходу вытиравший ладони о передник. Коротко стриженные пегие волосы и все еще упругие мышцы обнаженного торса выдавали в трактирщике бывшего воина и словно заявляли всем любопытствующим: при случае спуску не даст.
– Мы с этими господами заключили сделку. Каждому из них полагается четыре монеты по завершении дела. Вот кошель, в котором достаточно денег для оплаты. Оставляю его тебе на хранение. И если сам не вернусь, заплатишь вместо меня, а остатки возьмешь себе. За услугу.
Трактирщик понимающе кивнул. В Аартене Пегого Жанно все знали как человека честного, потому нередко обращались с подобными просьбами. Особенно в щекотливых обстоятельствах.
Разбойники, увидев, что добраться до кошеля будет непросто, немного приуныли. Впрочем, они еще могли прикончить нанимателя сразу по выходе из города и кинуть тело в ближайшем леске на поживу волкам, а потом вернуться за вознаграждением, но такого исхода охотник не опасался, потому что душегубов куда больше интересовала его непонятная цель, нежели серебро.
– Так отправляемся? – нетерпеливо спросил переговорщик, а его товарищ, судя по всему немой, выразительно посмотрел на Марка, стараясь без слов задать тот же вопрос.
– Сейчас. Еще одну надобность улажу, и двинемся.
Охотник окинул взглядом столы, приметил за одним из них одиноко скучающую худосочную девицу в застиранно-синем плаще послушницы поверх рубашки и мальчишеских штанов, подошел и без поклонов и представлений спросил:
– Нужны монеты?
У девицы жадно загорелись глаза: послушницам всегда были нужны деньги. Нельзя сказать, чтобы в монастыре будущих монахинь держали впроголодь, но и не тратили слишком много средств, ведь не каждая из них могла впоследствии принять сан и служить церкви своей верой. Да не каждая и хотела. Зато получив плащ послушницы, можно было не сильно опасаться дурных людей, потому что исцеление требуется всегда и всем, хоть добряку, хоть злодею. Да и действовало на всех одинаково.
– Пойдешь с нами – получишь три серебряка.
– А этим двоим почему больше пообещал? – хитро прищурила карие глаза девица.
– Потому что, если они хорошо свое дело сделают, тебе вовсе ни о чем заботиться не придется.
Пусть послушнице явно не хотелось признавать правоту охотника, она скривилась, но кивнула, тряхнув плохо вымытыми темными волосами:
– Считай, сговорились.
Марк повернулся к трактирщику и, указывая на девицу, сказал:
– И ей заплатишь. Три монеты.
– Не извольте беспокоиться, – пробасил Жанно и, справедливо полагая, что больше нет нужды стоять на жарком солнце, ушел в кухню.
– Вот теперь можно отправляться, – решил охотник.
Послушница поднялась с лавки, забирая прислоненный к столу посох, навершие которого было обернуто тканью, и бодро последовала за нанимателем. Разбойники чуть поотстали, видимо собираясь договориться о том, как будут действовать на месте, но это Марка больше радовало, нежели печалило. Хотя и девица оказалась не лучшей собеседницей, чтобы скоротать путь.
– Здешняя?
– Не-а, – протянула послушница.
– Тут ведь поблизости нет монастырей, насколько я знаю.
– Нету.
– Далеко же тебя от вотчины занесло.
– Ага.
Разговор никак не мог склеиться, и Марк легко догадывался, почему. Послушницу эту, скорее всего, либо выгнали, либо сама сбежала: посох от любопытных глаз прячет, плащ застирала так, чтобы издалека уж точно никто не опознал его цвет, а вышитые кресты потерла до неразборчивости. Сметливый взгляд, разумеется, поймет, кто перед ним, а всем остальным не надо знать, что за девица странствует из города в город.