Функцию правительства Джеймс Мэдисон в 1788 году устанавливал так: «Хорошее правительство подразумевает две вещи: во-первых, верность цели правительства – счастью людей; во-вторых, понимание того, какими средствами наилучшим образом этой цели достичь»[41]. Президент Франклин Рузвельт в ежегодном послании конгрессу в 1937 году определял: «Истинная цель демократического правительства состоит в содействии возможно большему числу его граждан в улучшении условий жизни, сохранении всей личной свободы, не сказывающейся негативно на соседях, и стремлении к счастью, которое приходит с отсутствием опасностей и с возможностями для развлечений и культуры».
   Республиканская традиция особенно известна своим критическим неприятием «большого» правительства и стремлением всячески уменьшить его участие в жизни граждан – в противоположность партии демократов, которые, приходя к власти, настойчиво проводят умеренные социальные программы. Рональд Рейган стал рупором противников существенной роли правительства: «Я считаю, что правительство – это проблема, а не решение», говорил он в 1976 году. Во время нефтяного кризиса конца 70-х проблему он опять находил «не в недостатке топлива, а в избытке правительства».

Надзор и контроль над правительством

   Следующая яркая черта американской демократии – это априорное недоверие и скептицизм к правителям и необходимость надзора и контроля над ними. Демократическое устройство Америки подразумевает не только способность народа избирать своих представителей и правителей, но, что еще более важно, осуществлять надзор и контроль над ними и в случае их несоответствия предписанным функциям смещать их. В плане недоверия к правительству и власти мнения россиян и американцев близки – в России 32 % опрошенных верят власть имущим, в Америке – 38 % (в Европе – 35 %)[42]. На этом сходство заканчивается и начинаются различия. Россияне в подавляющем большинстве ограничиваются констатацией факта неадекватности власти ее задачам, а для американцев как раз здесь и начинается основная часть гражданских обязанностей – неусыпный контроль над властью.
   При всем оптимизме и человеколюбии основатели нации ни в коем случае не питали иллюзий о наличии темной стороны в человеческой натуре, как ее описывал Томас Гоббс. Человеческие страсти, корысть и эгоизм должны быть обузданы ограничениями, считали основатели, и поэтому любое определение демократии и свободы в обязательном порядке содержит добавление «не сказывающейся негативно на других». «Демократия – это не что иное, как закон толпы, где пятьдесят один процент людей могут лишить прав другие сорок девять процентов», – беспокоился Томас Джефферсон.
   Еще более основатели нации опасались проявления «темной» стороны человека, наделенного властью. «Во всех людях заложена опасность. Единственная максима свободного правительства должна быть: не доверяй человеку во власти, чтобы он не поставил под угрозу общественную свободу», – предупреждал Джон Адамс[43].
   В понимании отцов-основателей и вслед за ними практически всех американцев стремление к расширению власти является частью человеческой натуры, настолько сильной, что жесткие барьеры в обязательном порядке должны быть воздвигнуты на пути личных амбиций, притязаний и посягательств, угрожающих свободе институтов. Порядок и благополучие изобилуют, когда политические институты и люди, ими руководящие, добропорядочны и благоразумны. Беспорядок и несчастье происходят из порочных институтов или развращения доброкачественных институтов амбициозными, интригующими, коварными людьми. Контролирующую функцию несет народ. По словам Томаса Джефферсона, «Любое правительство дегенерирует, когда оно доверено только правителям. По этой причине только сами люди могут быть надежными хранителями власти»[44].
   Правительство в Америке с самого начала виделось как неприятная, неизбежная необходимость. «Общество в каждом государстве – это благо, но правительство, даже в лучшем своем состоянии, есть необходимое зло, а в худшем – неприемлемое зло», – устанавливал Томас Пэйн в трактате о правительстве в 1776 году. Далее Пэйн разъясняет: «Общество создается нашими желаниями, правительство – нашими пороками; первое содействует нашему счастью позитивно, объединяя наши привязанности, второе – негативно, ограничивая наши изъяны»[45]. Александр Гамильтон в 1787 году на вопрос, зачем нужны правительства, отвечал: «Потому что людские страсти не подчиняются диктату разума и справедливости без принуждения»[46].
   Будучи представителем и попечителем интересов народа, правительство не имеет автономной жизни, и существует оно только до тех пор, пока народ в нем заинтересован. Декларация независимости установила, что, как только правительство перестает удовлетворять требованиям управляемых, люди «имеют право изменить или свергнуть его и учредить новое правительство». Президент Авраам Линкольн при инаугурации определял лимит собственной власти: «Эта страна, со всеми институтами, принадлежит народу, населяющему ее. Как только они устают от существующего правительства, они могут использовать свое конституционное право исключить его элементы или свергнуть его»[47]. Выразитель наиболее консервативных позиций традиционного республиканского недоверия государству президент Рональд Рейган декларировал в прощальной речи в 1989 году: «“Мы, Народ”[48], говорим правительству, что делать, а не оно нам. «Мы, Народ» являемся водителем – правительство это автомобиль. И мы решаем, куда он должен направляться, каким путем и с какой скоростью».
   Основным предметом надзора граждан за правительством является то, насколько верно оно реализует основополагающие принципы государства.
   Отношение американского общества к власти представляет живейшую демонстрацию врожденного национального недоверия к ней и пропасти между идеалами и действительностью: между тем, как «должно быть», и тем, как «есть». Две трети американцев считают американскую «государственную систему хорошей, но работающих в ней людей некомпетентными». Половина американцев считают, что простые граждане «не имеют большого влияния на действия правительства», что подтверждается самой низкой в развитом мире явкой на выборы. Каждый пятый американец не верит, что «когда правительство берется за решение проблемы, проблема будет решена»[49]. Причем наиболее разочарованы в государстве и обеспокоены состоянием системы не самые бедные американцы, а белое образованное население страны, ее средний класс.
   Американская традиция жестко ограничивает роль и полномочия правительства. Теоретическая основа этого принципа была заложена родоначальником либерализма Джоном Локком: отношения между государством и индивидом, по Локку, – это в чистом виде правовое и экономическое удобство, затрагивающее только практические аспекты существования. Томас Джефферсон, став президентом в 1801 году, определял: «Мудрое и бережливое правительство сдержит людей от нанесения вреда друг другу, а в остальном оставит их свободными регулировать их собственное стремление к деятельности и совершенствованию и не лишит заработанного хлеба – в этом сущность правильного правительства». Джефферсон добавляет, что правительство должно препятствовать не только попыткам одних людей нарушать права других людей, но и ограничивать самое себя от уменьшения индивидуальных свобод граждан. Полвека спустя Авраам Линкольн подтверждал: «Легитимная цель правительства состоит в том, чтобы делать для сообщества людей то, в чем они нуждаются, но совсем не могут или достаточно хорошо не могут сделать сами – по отдельности в своем личном качестве. Во все то, что люди могут сделать для себя самостоятельно, государство вмешиваться не должно». Исследование общественного мнения, проведенное Университетом штата Вирджиния в 1996 году, демонстрирует, что 61 % опрошенных считают, что лучшее правительство то, что меньше правит. За сокращение федерального и региональных правительств выступают 64 % опрошенных; 63 % опрошенных считали, что «федеральное правительство контролирует слишком большую часть нашей повседневной жизни»[50].

Безальтернативность демократии

   Безальтернативность и преемственность демократической системы наряду с исключительной гибкостью составляющих ее элементов обеспечивают устойчивость системы. Дебаты о демократии могут быть остры и непримиримы, но они касаются деталей системы и ведутся ради улучшения ее функционирования. Основополагающие принципы никогда не ставятся под вопрос, и возможность применения других систем всерьез не обсуждается.
   «Пусть никто не думает, что национальные дебаты означают национальное разногласие»[51], – предупреждал президент Линдон Джонсон. Непрекращающаяся острая полемика между политическими партиями, экспертами и простыми гражданами разворачивается исключительно внутри консенсуса о демократическом строе. Преемственность системы прочитывается даже в ежедневной прессе, где при обсуждении текущих проблем и задач участники дискуссий ссылаются на основополагающие документы и утверждения основателей нации, исходные формулировки которых и по сей день служат мерилом и эталоном либерально-демократических принципов.
   Ведущий историк либеральной традиции Луис Хартц (1919–1986) считал, что американский консенсус берет начало в учении Джона Локка. Американское государство, по словам Хартца, «началось с Локка, развивалось с Локком и остается с Локком, ценой абсолютного и иррационального пристрастия» к нему[52]. Сила либеральных идей Локка была продемонстрирована и неудачной судьбой тех, кто мог бы бросить ему вызов. Федералисты, выходцы из высших слоев общества, и партия вигов, не сумевшие обосновать правление элитой, свернули свои аргументы и заявили, что классов в обществе не существует. Лидеры Юга, такие как Джон Калун (John Calhoun), отстаивали рабство через обреченные на провал призывы к разуму и договору, понимая, что «божественное начало» всех людей отрицает подневольность – но одной рациональной логики никогда не было достаточно для убеждения американцев.
   Понятие «либерализм» в данном контексте используется в своем изначальном определении – как политическая философия, подчеркивающая ценность индивидуальной свободы и роль государства в защите прав граждан. По мнению Хартца, дух либерализма настолько проник в американскую индивидуальность, что весь спектр политических мнений зиждется только на нем. Политолог Алан Вулф, продолжая аргументацию Хартца, констатирует, что в Америке кроме либералов никого нет[53].
   Подобную политическую однородность многие историки объясняют в первую очередь отсутствием феодального периода при становлении Америки (в то время как в России отсутствовал либеральный период). Хартц подчеркивает, что Америка не знакома и с революционной традицией, которая в Европе ассоциируется с французской революцией. Как отмечал Алексис де Токвилль, великое преимущество американцев состоит в том, что они пришли к демократии без испытания демократической революцией: «они рождены равными, вместо того чтобы становиться ими». Вследствие отсутствия революционной традиции отсутствовала и контрреволюционная традиция: без Робеспьера не могло быть Мэстра[54].
   Заключение Хартца выражает общепринятое убеждение: никакая другая идеология, в особенности европейские марксизм и социализм, не могли бы прижиться на американской почве: индивидуализм, отсутствие феодальной, революционной и контрреволюционной традиций, при сокрушительной убедительности учения Локка, исключили возможность их развития. Неизменность либерально-демократического строя Америки резко контрастирует с разнообразием политических систем в Европе, где монархии варьировались между просвещенным вариантом и абсолютизмом, социалистический строй в разной степени развития был установлен во многих государствах, а коммунизм для некоторых служил идеалом. Россия, безусловно, держит первенство по количеству экспериментов с политическими системами.
   Помимо исторических обстоятельств незыблемость либерально-демократического выбора Америки утверждается уникальной особенностью – божественным характером ее источника. Поскольку Бог вечен, вечны свобода и права человека. Как не ставится под сомнение существование Бога, так не ставятся под сомнение свобода и права человека. Системные ценности для американцев настолько очевидны, настолько «в крови», что факт написания Конституции государства со ссылкой на Творца в первой строке остается незамеченным. Один из немногих людей, отметивших этот факт, английский писатель Гилберт Честертон, говорил: «Для демократии нет другой основы, кроме догмы о божественном происхождении человека».
   Происхождение демократии «от Бога» дает политической системе религиозный оттенок. В демократию американцы верят. Демократия в Америке – это гражданская религия. Честертон назвал Соединенные Штаты «нацией с душой церкви». В России самодержец обладал сакральностью, потому что был единственным помазанником божьим. Америка была построена на идее происхождения всех людей от Бога, и поэтому сакральность распространяется на весь демос. Демократия в Америке сакральна, как сакральна была в России монархическая власть.
   Однако безусловное доминирование либерально-демократической идеи несет в себе опасность. По словам Хартца, навязчивая сила либерализма столь велика, что парадоксальным образом она создает угрозу самой свободе. Основная этическая проблема либерального общества состоит не в тирании большинства, как опасались многие, но в «тирании мнения». Истерия, которая время от времени охватывает Америку и которую ни одна другая западная нация не могла понять, предполагает наличие уникального механизма: «когда либеральное сообщество сталкивается с военным и идеологическим давлением извне, оно трансформирует эксцентричность в грех»[55]. Либерализм способен превратиться, пишет Хартц, в «колоссальный либеральный абсолютизм», который воспрепятствует конструктивным действиям в мире, отождествляя неясное с недобрым, и (…) вдохновит истерию внутри страны, порождая тревогу там, где существует неясность». Те, кто неистово настаивает на чистоте американской традиции, особенно восприимчивы к болезни политического экстремизма, говорил Хартц как раз в тот момент, когда только начинала разворачиваться антикоммунистическая кампания сенатора Джозефа Маккарти.
   Устойчивость и долговечность системы обеспечиваются также исключительной гибкостью ее параметров, которую отцы-основатели нации мудро заложили в основополагающие документы. «Я понимаю, что законы и институты должны идти рука об руку с прогрессом человеческого разума…По мере того как делаются новые открытия, раскрываются новые истины, изменяются обычаи и мнения вместе с изменением обстоятельств, институты должны следовать ритму времен», – предусматривал Томас Джефферсон[56]. Джордж Вашингтон в 1796 году формулировал основной принцип политической системы как «право людей создавать и изменять устройство его правительства»[57]. Чтобы это предписание не было понято превратно амбициозными правителями, Джефферсон уточнял: «Идея, что институты, созданные для пользования нации, не могли быть изменены или преобразованы, даже для того, чтобы служить своим целям, (…) может быть полезной мерой предосторожности против злоупотреблений монарха, но совершенно абсурдны по отношению к самой нации».
   Джефферсон приблизительно наметил ритм изменений: каждое поколение имеет право выбирать для себя форму правительства, наилучшим образом повышающую его счастье. Основной документ, Конституция Соединенных Штатов Америки, будучи самой давней действующей конституцией в мире, с момента вступления в силу 4 марта 1789 года, получила 27 поправок. В отличие от других государств поправки к Конституции в США не изменяют и не удаляют принятый текст, а добавляются к нему, подтверждая таким образом незыблемость исходных посылов.

Практическое функционирование государственной системы

   Помимо вышеописанных фундаментальных особенностей американской либерально-демократической системы стоит также отметить несколько свойств ее практического функционирования.
   Система сдержек и противовесов, ключевая характеристика американского государства, определяет все практическое функционирование политической конструкции. В стремлении обеспечить свободу и более всего опасаясь тиранической концентрации власти в одних руках, основатели государства создали такую архитектуру, которая выдержала все действующие элементы системы в постоянном противоборстве. По сути правительство было построено так, чтобы каждая его часть препятствовала работе других. В соперничестве ветвей и институтов правительства «сдержки» и «противовесы» подразумевают право, способность и ответственность каждого подразделения следить за деятельностью других и использовать свои полномочия для ограничения их власти.
   Такая конструкция действительно позволяет избежать тирании какой-либо одной группы. Но, с другой стороны, она понижает эффективность системы, увеличивает число и сложность бюрократических процедур и далеко не гарантирует от совершения значительных ошибок, а в крайнем случае может привести к параличу государственного механизма. При всех существовавших сдержках и противовесах небольшая группа неоконсерваторов успешно провела решение о войне в Ираке, за последствия которого нация будет платить еще очень долго и дорого.
   Основное отличие американской бюрократии от российской состоит в том, что при сравнимом – гигантском – весе она выстроена так, чтобы свести к минимуму человеческий фактор: система безлична, процедуры ее сухи как алгоритмы, процессы автоматичны и автоматизированы.
   Государствообразующий слоган «правительство законов, а не людей» подразумевает снижение личного влияния функционеров на процессы, строгое применение законов, следование установленным процедурам без каких-либо исключений и обезличенность взаимодействия функционеров и граждан, что вместе взятое придает взаимоотношениям граждан с государством автоматичный и даже роботизированный характер. Ни индивидуальная рефлексия, ни эмоции не имеют места в бюрократическом процессе. В сравнении с характерными российскими чиновниками, с которыми всегда можно «договориться», американские чиновники – сущие роботы, а попытки вывести разговор за рамки установленного алгоритма и «повлиять» на них материально грозят тюремным сроком.
   Обезличенность взаимодействия между чиновником и гражданином действует с обеих сторон: чиновник сводится к функции, утрачивая в рабочее время свои человеческие особенности, а гражданин для чиновника представляет собой запрос для обработки, но не живую личность с эмоциями и надеждами. Подобная практика имеет в преимуществах объективность, надежность и предсказуемость; в недостатках-догматизм, доходящий до абсурда, когда написанные правила применяются вопреки здравому смыслу и в противоречие реальности. Механичность процессов и процедур также играет важнейшую роль в минимизации возможностей для взяток и коррупции. Автоматизм процедур повышается с использованием почты и Интернета, через которые сегодня производится большая часть взаимодействия граждан с государственными органами.
   Уровень компетентности чиновников и эффективности правительства является перманентным объектом критики как со стороны граждан, так и со стороны самих чиновников. Госсекретарь Джордж Шульц так описывал свой опыт работы в государстве: «В бизнесе я научился быть очень внимательным, поручая задачи сотрудникам, потому что, с высокой вероятностью, они исполняли то, что им было поручено. В правительстве нет нужды об этом беспокоиться». Особенно ярко дисфункция федерального и регионального правительств проявилась во время ликвидации последствий урагана «Катрина» в конце августа 2005 года, когда несогласованная работа чиновников создала риск для жизней тысяч людей.

Свобода и права человека

   Видение свободы в американской системе ценностей созвучно видению демократии. В массовом сознании элементы либерально-демократического кредо накладываются один на другой, и термин «свобода» может использоваться в значении терминов «демократия» или «гражданские права».
   Свобода является всепроникающей характеристикой, действительной для всех сфер жизнедеятельности. Политическая свобода представляет собой право и возможность самоопределения как выражение индивидуальной воли. В Америке индивидуализм и либерализм связывают понятие свободы с индивидуальной свободой от внешнего принуждения и с невмешательством государства в индивидуальные «поиски счастья» человеком – при условии, что свобода других тем самым не ограничивается. В Европе и в России социалистическое мировоззрение отождествляет свободу с равенством, ибо свобода без равенства сводится к доминированию сильнейшего и делает акцент на возможности человека реализовать свой потенциал – стать свободным от нужды, бедности, лишений или угнетения.
   Концепция «свобод» (множественное число) созвучна с «правами» и используется в сочетаниях «гражданские права», «конституционные права», «права человека» и «естественные права». Концепция «прав человека» отражает фундаментальные права, которыми обладают все люди без исключения, и принадлежит к области международного права, в то время как «гражданские права», следуя из понятия «гражданства», обычно рассматриваются в контексте суверенного государства. Концепция «естественных прав» также универсальна за счет происхождения этих прав из законов природы и мироздания; она используется все реже, ибо общепринятое мнение не испытывает необходимости в ссылке на природу. Таким образом, «гражданские права» являются составной частью «прав человека» и вместе с ними – частью «естественных прав».
   Концепции свободы и свобод подвергались критике 3. Фрейдом, Ф. Ницше, К. Марксом и сторонниками социализма, но не американскими исследователями. Как и в случае демократии, свобода, в американском политико-культурном понимании, не имеет альтернативы, и внутренние дебаты разворачиваются по вопросам того, как полнее ее обеспечить. Однако в последние годы в США появилась критика «культурного империализма» и презумпции моральности американской политики.
   Обоснование прав человека как очевидной социальной данности предлагают многочисленные теоретические подходы. Среди научных теорий биологический подход представляет человеческий альтруизм и способность к сопереживанию как сравнительное преимущество в процессе естественного отбора. Последователи философа эпохи Просвещения Дэвида Юма (1711–1776) считают, что права человека закрепляют моральный кодекс, выработанный в ходе биологической и социальной революции. Социологическая теория закона и труда Макса Вебера рассматривает права человека как социологическую модель установки законов, основываясь на том, что человек в обществе принимает правила, исходящие от легитимного источника, в обмен на безопасность и экономические преимущества. В защиту прав человека была также выстроена «теория интересов». Один из влиятельнейших сегодня философов в области права Джон Финнис[58] (род. 1940) утверждает, что права человека служат средством для создания необходимых условий для благосостояния людей. Другие последователи теории интересов обосновывают обязанность уважать права других людей личной выгодой и корыстью человека скорее, чем альтруизмом или благожелательностью, ибо признание и уважение прав других обеспечивает признание и уважение собственных прав.