Страница:
Проходя мимо сарайчика, где торговали спиртным, Бак остановился перед скрипящей обшарпанной дверью. Странное, никогда не возникавшее во время жизни с Лакотами, желание ополоснуть внутренности жгучим напитком внезапно охватило его. Он оглянулся на контору, где заседали члены комиссии, и подумал, что воздух, которым дышат белые люди, должно быть, носит в себе все болезни, поразившие цивилизацию. Эти болезни уже успели проникнуть в среду дикарей и убивали их.
Бак распахнул дверь. Подрагивающий жёлтый свет грязной лампы мерцал на хмурых стенах заведения. Пахло сыростью и дешёвым табаком. Навстречу Баку выполз из мрачного угла человек с сальными волосами и раскисшим огрызком сигары в беззубом рту.
-- Виски, -- сказал Бак торговцу и указал на стакан. Хозяин ленивыми движениями извлёк откуда-то снизу бутыль, взболтал её и налил половину стакана. По едкому запаху перца и имбиря и по мохнатым хлопьям в мутной смеси было легко определить, что в стакане не было ни капли виски. Бак тут же вспомнил, что для индейцев торговцы специально заготавливали напитки, куда на кварту спирта добавлялось столько же патоки, а также перец, имбирь и даже жвачный табак, а то и порох.
-- Виски, -- отодвинул он пальцами стакан.
-- Послушай меня, краснокожий, если ты что-нибудь понимаешь в нормальном языке. Хоть ты и выучил слово "виски", это не означает, что ты стал похож на Джорджа Вашингтона и можешь требовать здесь что-то, -- гнусавил торговец, перекатывая окурок во рту и хлюпая слюной. -- Тебе нужно только отшелушить положенную бумажку и влить в глотку то, что здесь продаётся для тебя.
Бак выслушал эти слова с вниманием, поднял левой рукой стакан, подержал его перед глазами и неожиданно вцепился стальной хваткой в сальный загривок человека. Лицо торговца искривилось в страхе, он хотел закричать, но рот его утонул в стакане, и вонючая смесь потекла в горло, вынуждая его кашлять и давиться огрызком сигары.
-- Мне нравится твоя любезность, -- отчетливо произнёс Бак, -- и я готов ответить добротой на доброту, приятель... Жуй свою сигару и глотай её, иначе я отрежу тебе не только волосы, но и всю голову вместе с ними...
Торговец шарахнулся к задней стене, опрокинул с грохотом полку с бутылками и затрясся. Он отплевывался и таращил глаза на клиента, ничего не понимая.
-- Я с удовольствием заставлю тебя также сожрать собственное дерьмо, которое ты сейчас наложишь в свои вонючие штаны.
-- Э... мистер, -- промямлил сальный человек и обтёр дрожащими руками губы, -- я не знал... как бог свят, я не знал. Я принял тебя... принял за краснокожего... Я здесь недавно. Слушай, приятель, не бей, я дам хорошего виски, у меня ведь есть...
Эллисон швырнул стакан в стену и вышел, сильно хлопнув расхлистанной дверью. Посыпалась пыль. За его спиной что-то упало в лавчонке.
Бешенство клокотало в нём и требовало выхода. Бак шёл большими шагами, как ходят взбудораженные городские судьи, и сжимал кулаки, боясь кинуться на первого встречного. Он понимал, что с ним не станут церемониться, если он устроит драку. Он выглядел индейцем, и его просто застрелят. Поэтому он торопливо направился к своей лошади, чтобы поскорее ускакать подальше и громко прокричаться в густую синеву вечернего неба...
3
По ночам всё чаще и чаще стали слышны людям странные звуки, будто кто-то бегал по спящему лагерю и громко фыркал. Несколько раз собирались старейшие мужчины и пускали по кругу трубку, чтобы отогнать злые силы от палаток Лакотов, обсуждая при этом, что бы могло означать внезапное и настойчивое посещение их стойбища тёмным духом Ийа.
-- Мы многое стали делать не так, как задумывал Вакан-Танка, вдыхая в нас жизнь, -- сказал шаман и взял в руки древнюю погремушку, сделанную из копыта бизона. -- Нам нужно вернуться на некоторое время назад, чтобы исправить наши ошибки и пройти наш путь заново.
-- Но мы не умеем так делать, -- пожимали плечами воины. -- Да и не знаем мы толком, что именно мы делаем не так. Мы все смотрим на наших отцов и друг на друга. Нам всегда казалось, что мы живём по законам Великого Творца...
-- Тогда нашему народу остается только дожидаться, когда само время пойдет по очередному кругу. Всё в мире идёт по кругу, воздух и вода, Солнце и Луна, то же самое и время. Если мы дождёмся повторения удобного момента, мы сможем вернуть своё былое величие... Мы сделались слишком нерадивы в наших молитвах, и наш народ утрачивает свою силу. Обратитесь к священной трубке и молитесь...
В очень далёкие времена, о которых остались лишь устные сказания, злой дух по имени Ийа уже приходил к Лакотам, чтобы пожрать это племя. Но проказник Иктоми сумел обмануть Ийа, выведав о том, что Ийа страшится звуков барабанов, трещоток и флейт, и рассказав об этом людям. Он вовсе не жаждал помогать Лакотам, просто хотел навредить Ийа, так как между ними давно кипело соперничество. И всё же с помощью Иктоми люди на время избавились от страшного присутствия злого духа, начав громко шуметь своими инструментами, что парализовало Ийа. Теперь же Ийа набрался сил и возвращался, чтобы сломать жизнь Лакотов. Рыскал повсюду и злой шутник Иктоми; он умел принимать любой облик, говорить сладкие речи, сеять сомнения в сердцах людей и лишать их сил. Не он ли вкладывал в головы многих вождей опасные замыслы? Не он ли прокладывал для племён дорогу, на конце которой людей поджидала пропасть?
Никто не знал, как противостоять хитрому и беспощадному Иктоми, потому что народ привыкал к присутствию Бледнолицых, принимал многие стороны их жизни и забывал свои традиционные навыки, с помощью которых можно было совладать с невидимыми врагами. Только шаманы оставались с древними знаниями и умениями. Но о них вспоминали реже и реже.
4
Генерал Хэнкок, вместе с которым находился в экспедиции Кастер, подошёл настолько близко к совместному селению Шайенов и Лакотов, что индейцы проявили явные признаки страха. Кастер предпринял не одну попытку напасть на диких воинов, но всякий раз они рассеивались по прерии маленькими группками. Армия в очередной раз столкнулась с фактом, что она не была способна вести боевые действия против активных военных отрядов дикарей. Она, опираясь на опыт гражданской войны и европейской практики ведения сражений, оказалась неприспособленной к манёврам малых отрядов, которые вели себя на поле боя совершенно непонятным образом, нападали невесть когда и отступали по каким-то своим таинственным законам, зачастую имея за собой казавшееся белым людям преимущество. Военная пружина неторопливо раскручивалась. Хотя, кто знает, быть может, и не раскручивалась она вовсе, а постоянно работали запущенные кем-то когда-то неведомые механизмы, которым положено было в определённое время включать в положенный им момент силы агрессии. Ведь война была всегда, как только человек стал осознавать себя человеком, а причины её никто ни разу так и не сумел отыскать...
В октябре на ручье Целительной Палатки состоялось подписание соглашения между разными племенами... Генерал Терри, Санборн, Харни, сенатор Хендерсон, комиссионер Тэйлор и полковник Тэппан, которым активно помогали губернатор Кроуфорд и сенатор Росс засучив рукава принялись за своё ремесло, всячески обрабатывая вождей индейских племён. Седьмая кавалерия выступила в качестве эскорта на этих переговорах. Никто не мог понять, чего именно добивались белые посланники Великого Отца. Они желали, чтобы вечно враждовавшие между собой племена вдруг заключили мирный договор. Это была не первая попытка свалить разные племена в общий котёл и отварить их по своему вкусу. Индейцы согласились на встречу, но знали, что белые люди требовали от них больше того, что положено им по жизни. Договор подписали, но дикари разъехались в стороны, оставшись при своих взглядах и убеждениях. Через два-три дня многие из них, не успев отъехать на приличное расстояние, схлестнулись друг с другом в кровавых схватках. Белые жаждали иметь спокойное пространство для передвижения своих караванов из одного конца страны в другой, но такого пространства не получилось...
БОЛЬШИЕ ПЕРЕМЕНЫ
(1868)
1
-- Ответь мне, Вода, -- сказал Бак, закрепляя оперение на стреле, -- у тебя опять большой живот. Разве ты после каждой зимы собираешься приносить мне детей?
-- Я смотрю на тебя и вижу, -- ответила с улыбкой жена, -- что ты опять превращаешься в белого человека. Твои щёки покрываются волосами.
Бак невольно потрогал щетину. Он неоднократно прекращал бриться в последнее время, погрузившись в какую-то тоску. Затем спохватывался и приводил себя в соответствующий облику Лакота вид. И вот опять борода отрасла.
-- Если ты становишься белым человеком, -- продолжала Вода-На-Камнях, -- ты скоро уйдёшь от нас. Я не знаю, сколько времени ты проведёшь у своей светлокожей женщины, но пока тебя не будет здесь, у меня не появится ни одного ребёнка.
Бак улыбнулся, глядя на красивое лицо индеанки. К его ногам подполз маленький сын.
-- Ты ещё не научился говорить, сын мой, -- поднял он на руки ребёнка, -- поэтому не можешь упрекнуть меня, как твоя мать. Твой язык не научился ещё бросать слова, но уши твои хорошо слушают. Когда-нибудь ты станешь великим воином, как каждый мужчина Лакотов. Но сначала ты должен наполниться духом своего народа. Ты превзойдёшь храбростью отца и деда. Ты должен стать прозорливым и не совершать глупостей, в какие бы ты обстоятельства ни попадал. В противном случае ты заработаешь себе смешное имя, подобно воинам группы Нет Луков. Ты знаешь, почему этим Лакотам дали такое имя? Я расскажу тебе, как это случилось... Они были и остаются одной из многих групп Лакотов, очень храбрые, заслужившие уважение соплеменников, заработавшие много подвигов. Говорят, что эта история случилась три раза по десять зим тому назад. Поскольку звёзды всё время нашёптывают тебе слова о жизни, ты должен уже знать, что среди каждого народа живут люди, наделенные особой силой. Лакоты считают, что такая сила сразу даётся мужчинам-женщинам из-за их особой природы. Когда приходит время спросить Владыку Жизни о важных вопросах, Лакоты часто обращаются не к шаману, а к этим мужчинам-женщинам. И вот однажды военный отряд Лакотов вышел на военную тропу и взял с собой мужчину-женщину. На второй день пути воины решили узнать, будет ли им удача в походе, и задали этот вопрос мужчине-женщине. Тот ответил, что ему мешали военные песни и пляски отряда, поэтому воины прекратили их. Они сложили своё оружие. И случилось так, что именно в этот момент на них напал отряд врагов. Лакоты сильно пострадали в тот раз, потому что не успели вовремя схватить свои луки и стрелы. С тех пор их все называют Нет Луков. Я уверен, что ты никогда не отложишь своё оружие, подобно Нет Луков, никогда не останешься беззащитным. И никогда не побежишь от опасности... Расти скорее, мой сын, мне нужен хороший помощник.
2
Месяц Когда Краснеют Вишни ознаменовался внезапными сборами Синих Курток в фортах Смит и Фил-Кирни. Болтающиеся-Около-Форта принести весть о том, что правительственные уполномоченные покинули Ларами (остались только Харни и Санборн, которых Лакоты прозвали Белые Бакенбарды и Чёрные Бакенбарды; индейцы доверяли этим двум). Болтающиеся-Около-Форта рассказали, что Белый Отец из Вашингтона повелел своим солдатам покинуть земли Лакотов. Известие было ошеломляющим, невероятным. Никто, даже Красное Облако, не верили в такой скорый поворот событий, приготовившись к бесконечно долгой войне. Теперь индейцы внимательно наблюдали за военными укреплениями и за дорогой, наблюдали с покрытых лесом гор, никем не замеченные.
29 июля войска Соединенных Штатов сложили своё имущество и выдвинулись маршем на юг, оставляя позади опустевшие строения форта Смит. Туманным утром следующего дня Красное Облако торжественно привёл отряд Оглалов на гарнизонный пост. Индейцы неистово кричали, скакали вдоль стен. Их длинные, иногда достигавшие земли оперённые шлейфы величественно развевались. Там и тут разводились костры, которые должны были превратить усилия белых людей в прах.
Через месяц солдаты вышли колонной и из форта Фил-Кирни. На окрестных холмах виднелись обнажённые всадники, следившие за отбытием армии. Едва Синие Куртки отошли на приличное расстояние, лавина воинов влетела в покинутую крепость. В большом количестве прибыли Шайены, которым Лакоты предоставили почётное право поджечь укрепление. Маленький Волк, которому Судьба уже наметила проделать через десять лет изнурительный путь со своим племенем из оклахомской резервации, похожей на жёлтый ад, до Чёрных Холмов, гордо вышел вперёд и первым подпалил стены форта. Колонна Длинных Ножей в угрюмом молчании продвигалась между гор, оглядываясь и видя позади себя густой дым. Сколько сил оказалось положено напрасно! Сколько смертей! Сколько страшных моментов ожидания! И теперь -- отступать с позором... То и дело неподалёку от солдат показывались пляшущие пони с бронзовыми воинами, кожа которых, обмазанная жиром, пылала на солнце.
3
Ветром и брызгами встретила одинокую индейскую фигуру улица Лэсли-Таун, залитая лужами. Скулили собаки за заборами. Город попрятал жителей во чреве домов. Под копытами лошадки громко чавкало. Стекла домов слезились, и вода лениво струилась по облупившимся оконным рамам.
Перед большим домом, где жил Билли Шкипер, промокший всадник остановился. Никто не побеспокоил его на пустынной улице. Никто не заметил.
-- Вот, Бак, ещё один поворот судьбы, -- произнёс индеец и сбросил с себя мокрое одеяло. Вода мелко набросилась на замшевую рубаху. Бак снял с себя колчан, спрыгнул на землю. Привязав пони, он взял в руку ружьё, обёрнутое старым покрывалом, и поднялся по знакомым ступеням. Дверь пропустила его в дом, и он пошёл по коридору, оставляя за собой мокрые следы на деревянном полу.
По лестнице послышались торопливые лёгкие шаги. Женские каблучки стучали по направлению к вошедшему.
-- Я иду...
Голос прозвучал уже совсем близко, и Бак остановился. С вниманием смотрел он на ступеньки, ожидая появления сверху оборки юбки. Женская фигура появилась быстро и легко и застыла, увидев перед собой индейца, с которого текла на пол вода. В густой синеве её глаз появился страх, когда дикарь шагнул к ней.
-- Джесс...
Женщина вздрогнула, прижала ладони к груди. Индеец остановился в двух шагах. На него упал свет. Знакомые черты проявились в полумраке коридора. Она слабо вскрикнула.
-- Бак!
Он шагнул вперёд и протянул свободную руку. Зашуршала одежда, донеслось дыхание, и он превратился в живого, близкого человека. Длинные волосы мокро прикоснулись к женской коже. Джессика всхлипнула и прижалась к нему. Бак ощутил, как воздух наполнился странной, давно забытой нежностью, такой тонкой и желанной.
-- Билли! -- позвала срывающимся голосом Джессика. На её зов появилась коренастая фигура Шкипера, удивлённо смотрело его широкоскулое лицо.
А поздно вечером оживление охватило каждый уголок дома. За столом собрались также Эрик Уил с тётушкой Эммой Пруденс, гладко выбритый цирюльник, которого вызвали в дом, чтобы расправиться с шевелюрой Бака, но не отпустили и заставили принять участие в общей суете, и ещё пара незнакомых Эллисону особ мужского пола, о которых Билли успел шепнуть Баку на ухо, что они отличные ребята. Шкипер шумел и не переставал ронять на пол посуду, отбрасывая носком башмака осколки. Его громкую беспредельную радость невозможно было унять. Он постоянно подбегал к Эллисону, на коленях которого сидела светловолосая дочурка, и, хлопая его по плечу, спрашивал девочку:
-- Лола, ты любишь папу?
Этот же вопрос не переставали выкрикивать то и дело взбудораженные гости. Они словно немного опасались Эллисона и будто спешили заострить всё внимание на дочке. Бак кривил лицо в лёгкой растерянной улыбке и прижимал девочку к себе. Она обнимала его, но время от времени испуганно дёргалась, и её пухлые пальчики начинали сжиматься нервно в кулачки.
-- Не бойся, не слушай их, -- гладил её по голове Эллисон. -- Что вы все так горлопаните?
Временами Билли хватал руку Эллисона и начинал трясти её от избытка чувств.
-- Я рад, старина, так рад, чёрт меня возьми... Клянусь, я надеялся на лучшее, но всё-таки не ждал тебя! -- Шкипер размахивал руками и пускался десятый раз за вечер рассказывать историю о путешествии на пароходе по Миссури, которое разлучило его с Баком. Миссис Пруденс толкала Эрика в плечо и восклицала, что эта история сведёт её с ума. Но по глазам старушки было видно, что повествование доставляло ей удовольствие, потому что давало возможность пустить слезу.
Иногда распахивалось окно, и дождь врывался в комнату. Мокрый воздух рассыпался по собравшимся, охлаждая порозовевшие от спиртного лица. Вздрагивал свет лампы, начинала недовольно гудеть печка.
Время от времени цирюльник поднимал бокал дрожащей рукой и бормотал невнятно Баку, что ему безумно жаль остриженных индейских кос, что волосы были просто замечательны, что он мог бы сделать замечательную причёску из них, будь Эллисон женщиной.
Иногда поднималась с места Джессика и подходила к мужу, чтобы погладить его по голове тонкими пальцами, от прикосновения которых по коже мужчины пробегала волнующая дрожь.
-- Я хочу поговорить, Бак, -- шептала она. Он притягивал её к себе и заставлял её пить вино из своего бокала. Она притворно фыркала, смеялась, целовала его в шею. Шкипер радостно хлопал в ладоши, глядя на вновь соединившихся супругов, а Эрик Уил смущённо опускал глаза, и его щёки розовели.
Глубокой ночью гости покинули шумный дом Шкипера и под зонтами побежали каждый к себе через мокрую улицу.
Наступила пронзительная тишина. Тёмная ночь, лишённая малейших проблесков света, высосала, казалось, из комнаты все предметы и формы. Осталось дыхание. Осталось прикосновение рук, похожее на неуверенное ощупывание слепым существом незнакомого пространства.
-- Ты чем-то смущён? -- услышал Бак голос жены возле самого уха.
-- Нет, но я совершенно не помню, что надо делать с твоим платьем.
Она засмеялась и отодвинулась. Одежда с шёлковым шелестом слетела на пол. Джессика потянула Бака к себе, и они утонули в перине.
Ночью Эллисон увидел сон, где он вновь попал во вчерашний день. Опять он въехал на мокрую улицу Лэсли-Таун и остановил коня перед домом Шкипера. Вспыхивала молния, на мгновения превращая город в белые коробки, и при очередной яркой вспышке Бак вдруг разглядел, что это вовсе не дома, а огромные гробы. Он толкнул дверь перед собой и шагнул внутрь. Перед ним возникли люди с ружьями в руках. Они пронзительно закричали на него и выстрелили в Бака несколько раз подряд...
4
Звон стаканов, истеричные голоса и лишённое слуха пианино вызывали в Эллисоне безграничную тоску, но деть себя он никуда не мог. Возвращение в мир родной крови за два дня превратило его в измученного человека. Ощущение охватившей его страшной болезни нахлынуло с коварной быстротой. Шквал необъяснимой суеты обрушился на его мозг, привыкший к тишине и размеренности. Бессмысленность городского существования сдавливала ему голову. Нет, конечно, люди вокруг него жили вовсе не бесцельно, наоборот, они все куда-то стремились, рвались, бежали. Перед каждым человеком висело невидимое полотно с нарисованным планом будущего, которое завораживало сознание и тянуло к себе, будто клещами. Воздух был пропитан нескончаемой лавиной слов о каких-то важных делах. Бак варился в мешанине замыслов цивилизованного мира, как в котле. Он задыхался. Люди вынашивали планы и воплощали их в жизнь. Люди взращивали большие и малые идеи, громоздили одну на другую и превращали их в склады, магазины, ранчо, стада длиннорогого скота... Принять такую жизнь Бак Эллисон, воин племени Лакота, боец клана Плохих Лиц, не мог. Жизнь города торопилась, наступала ему на ноги, толкала без причины в спину, выкапывала ямы и надстраивала балконы над головой. Люди отмечали шумными попойками удачно провёрнутые сделки и точно так же напивались до беспамятства, когда их постигала неудача. Жажда деятельности бурлила в них. Но именно такая жажда лишала Эллисона сил. Он не мог заставить себя идти куда-то для того, чтобы совершить нечто конкретное и задуманное заранее. В его предыдущей жизни всё совершалось само по себе, он лишь принимал участие в происходивших событиях, вливался в них, как река в море. Но он никогда не насиловал жизнь. Никогда не ездил он по равнине в поисках какого-то определённого зверя, он стрелял ту дичь, которая была перед ним.
-- Отвык ты от нас, старина, -- наливал ему очередной стакан заметно полысевший Брайн, -- привык небось к тишине, пустыне, а тут у нас муравейник... молотки стучат, кассовые аппараты гремят... Да ты не грусти, Бак. У тебя отличная жена, дочурка вон растёт. Чёрт меня дери, если это не есть счастье. Я не понимаю тебя, друг мой. Ведь не оплакиваешь же ты себя. Жизнь бежит, не хлопай ртом зазря. А что до твоей пустыни, так вокруг её полным-полно, не так ли? В любое время можно выбраться на прогулку и поколесить по холмам вволю...
-- Это не то... -- Бак махнул рукой. С каждым днём назойливее стучалась в сердце мысль, что надо покинуть белых, но что-то удерживало его. Вряд ли это была семья, вряд ли дело было в Шкипере, но что-то свербило внутри, что-то вынуждало его сидеть целыми днями в салуне и утопать в чёрной дурноте пьянства.
-- Бак, -- говорил ему Шкипер, -- вспомни, как мы здорово с тобой жили раньше. Бьюсь об заклад, ты просто одичал, другой причины нет. Не о чем тосковать. Вот увидишь, что ты быстро привыкнешь.
-- Почему я должен привыкать? К чему мне привыкать? Для меня сейчас все вокруг -- сумасшествие. Рассуди сам, есть ли хоть крупица разума в том, чтобы привыкать к сумасшествию? Возможно, вы все живёте нормальной жизнью, я не знаю, не хочу знать этого. Мне просто больно представить, что я могу опять впрыгнуть в шкуру такого человека, который будет втягивать всю эту вонищу, суетиться, вкладывать силы в какие-то дела. Они важны для вас, но мне на них наплевать, их нет для меня. Возможно, без ваших дел не будет прогресса, но зачем он мне, ваш прогресс? Мне страшно от одной мысли, что вы меня изничтожите, превратите в сапоги и шляпу. Я был раньше среди вас, я хорошо помню это. Я помню, как сбежал от Юдит Моррисон в степь. Неужели мне нужно войти в вашу толпу, чтобы опять удрать? Я ведь прекрасно понимаю сейчас, что не желаю вашей жизни, Билли. Почему я должен жить среди вас?
-- Потому что ты белый человек. Потому что ты регулярно уходишь от дикарей к белым людям. Потому что мы здесь одна семья.
-- Врёшь, Шкипер. Вы тут все порознь, каждый сам по себе. Только в кабаке все вместе... А семья -- там, за холмами. Там даже не семья, Билли, там один огромный организм. Все племя -- один человек. Там есть общее дело -- жизнь. Там нет у каждой семьи крепкого бревенчатого дома, в котором можно скрыться от посторонних глаз. Там нет посторонних. Там посреди равнины стоят простенькие одинаковые палатки. Сквозь их стены слышно абсолютно всё, ничего не скрыть. В любую минуту к такому незащищенному жилищу может подойти враг или дикий зверь. Там нет крепости. А у вас на каждом шагу тяжелые двери, чтобы кто-нибудь что-нибудь не умыкнул. И чем больше в доме всякого хлама, тем крепче вы ставите стены. Вы запираетесь в своем доме и остаетесь одни. Одни! Ты можешь это понять? Вы не народ, не семья, не страна. Вы никто... Я понял это лишь теперь, только в этот раз. Понял сразу. Но я не знаю, почему я тут нахожусь. Ведь я здесь чужой. Я не могу сказать никому правду, потому что всякая неприглядная правда будет казаться вам оскорблением. И вы не говорите правды, вы постоянно лжете, разрази вас гром. Почему? Чего вы опасаетесь? Вы знаете, что продавец обманывает вас, но вы живёте с этим. Политики обманывают вас, но вы живёте с этим. Вы знаете, что вокруг ложь, но вы живёте с ней бок о бок и подкармливаете её. Вы нагромождаете ложь на ложь, затем обходите её стороной. Зачем делать лишнее? Вы должны держать в голове все обманы, чтобы не ошибиться однажды. При этом вы держите в уме правду... Зачем? Чтобы отличать как-то ложь? У Лакотов нет такого. Никто не будет верить и общаться с человеком, который лжёт. Ему нельзя доверять, потому что это может стоить жизни... У вас же сплошная ложь... Я вчера пришёл в дом и услышал, как Джесс и Эрик спорили. Они словно убеждали друг друга в чём-то. Он кричал, что он виноват во всём, что был чересчур назойлив, воспользовался моим отсутствием, а теперь вот я вернулся. И она плакала, что виновата перед ним и передо мной, потому что в момент отчаяния потеряла голову, что она принадлежит только мне и даже не может вспоминать о том, что между ними произошло. Я вошёл, и они перепугались. А мне смешно, потому что они скрывают то, что скрывать не нужно. Они ведь считают, что между ними произошло нечто преступное. Это глупость. Где же ваши цивилизованные мозги? Билли, вы обманываете во всём... Эти двое, наверное, решили, что я им отрежу головы от ревности и побросаю в мешок для трофеев. Глупцы...
Билли глядел на Бака с некоторым удивлением. Позади кипела кабацкая жизнь, плескался громкий смех, топали и шаркали башмаки. То и дело что-то падало и гремело. Из-за плеча Шкипера высовывались рябые лица с мутными глазами.
Бак распахнул дверь. Подрагивающий жёлтый свет грязной лампы мерцал на хмурых стенах заведения. Пахло сыростью и дешёвым табаком. Навстречу Баку выполз из мрачного угла человек с сальными волосами и раскисшим огрызком сигары в беззубом рту.
-- Виски, -- сказал Бак торговцу и указал на стакан. Хозяин ленивыми движениями извлёк откуда-то снизу бутыль, взболтал её и налил половину стакана. По едкому запаху перца и имбиря и по мохнатым хлопьям в мутной смеси было легко определить, что в стакане не было ни капли виски. Бак тут же вспомнил, что для индейцев торговцы специально заготавливали напитки, куда на кварту спирта добавлялось столько же патоки, а также перец, имбирь и даже жвачный табак, а то и порох.
-- Виски, -- отодвинул он пальцами стакан.
-- Послушай меня, краснокожий, если ты что-нибудь понимаешь в нормальном языке. Хоть ты и выучил слово "виски", это не означает, что ты стал похож на Джорджа Вашингтона и можешь требовать здесь что-то, -- гнусавил торговец, перекатывая окурок во рту и хлюпая слюной. -- Тебе нужно только отшелушить положенную бумажку и влить в глотку то, что здесь продаётся для тебя.
Бак выслушал эти слова с вниманием, поднял левой рукой стакан, подержал его перед глазами и неожиданно вцепился стальной хваткой в сальный загривок человека. Лицо торговца искривилось в страхе, он хотел закричать, но рот его утонул в стакане, и вонючая смесь потекла в горло, вынуждая его кашлять и давиться огрызком сигары.
-- Мне нравится твоя любезность, -- отчетливо произнёс Бак, -- и я готов ответить добротой на доброту, приятель... Жуй свою сигару и глотай её, иначе я отрежу тебе не только волосы, но и всю голову вместе с ними...
Торговец шарахнулся к задней стене, опрокинул с грохотом полку с бутылками и затрясся. Он отплевывался и таращил глаза на клиента, ничего не понимая.
-- Я с удовольствием заставлю тебя также сожрать собственное дерьмо, которое ты сейчас наложишь в свои вонючие штаны.
-- Э... мистер, -- промямлил сальный человек и обтёр дрожащими руками губы, -- я не знал... как бог свят, я не знал. Я принял тебя... принял за краснокожего... Я здесь недавно. Слушай, приятель, не бей, я дам хорошего виски, у меня ведь есть...
Эллисон швырнул стакан в стену и вышел, сильно хлопнув расхлистанной дверью. Посыпалась пыль. За его спиной что-то упало в лавчонке.
Бешенство клокотало в нём и требовало выхода. Бак шёл большими шагами, как ходят взбудораженные городские судьи, и сжимал кулаки, боясь кинуться на первого встречного. Он понимал, что с ним не станут церемониться, если он устроит драку. Он выглядел индейцем, и его просто застрелят. Поэтому он торопливо направился к своей лошади, чтобы поскорее ускакать подальше и громко прокричаться в густую синеву вечернего неба...
3
По ночам всё чаще и чаще стали слышны людям странные звуки, будто кто-то бегал по спящему лагерю и громко фыркал. Несколько раз собирались старейшие мужчины и пускали по кругу трубку, чтобы отогнать злые силы от палаток Лакотов, обсуждая при этом, что бы могло означать внезапное и настойчивое посещение их стойбища тёмным духом Ийа.
-- Мы многое стали делать не так, как задумывал Вакан-Танка, вдыхая в нас жизнь, -- сказал шаман и взял в руки древнюю погремушку, сделанную из копыта бизона. -- Нам нужно вернуться на некоторое время назад, чтобы исправить наши ошибки и пройти наш путь заново.
-- Но мы не умеем так делать, -- пожимали плечами воины. -- Да и не знаем мы толком, что именно мы делаем не так. Мы все смотрим на наших отцов и друг на друга. Нам всегда казалось, что мы живём по законам Великого Творца...
-- Тогда нашему народу остается только дожидаться, когда само время пойдет по очередному кругу. Всё в мире идёт по кругу, воздух и вода, Солнце и Луна, то же самое и время. Если мы дождёмся повторения удобного момента, мы сможем вернуть своё былое величие... Мы сделались слишком нерадивы в наших молитвах, и наш народ утрачивает свою силу. Обратитесь к священной трубке и молитесь...
В очень далёкие времена, о которых остались лишь устные сказания, злой дух по имени Ийа уже приходил к Лакотам, чтобы пожрать это племя. Но проказник Иктоми сумел обмануть Ийа, выведав о том, что Ийа страшится звуков барабанов, трещоток и флейт, и рассказав об этом людям. Он вовсе не жаждал помогать Лакотам, просто хотел навредить Ийа, так как между ними давно кипело соперничество. И всё же с помощью Иктоми люди на время избавились от страшного присутствия злого духа, начав громко шуметь своими инструментами, что парализовало Ийа. Теперь же Ийа набрался сил и возвращался, чтобы сломать жизнь Лакотов. Рыскал повсюду и злой шутник Иктоми; он умел принимать любой облик, говорить сладкие речи, сеять сомнения в сердцах людей и лишать их сил. Не он ли вкладывал в головы многих вождей опасные замыслы? Не он ли прокладывал для племён дорогу, на конце которой людей поджидала пропасть?
Никто не знал, как противостоять хитрому и беспощадному Иктоми, потому что народ привыкал к присутствию Бледнолицых, принимал многие стороны их жизни и забывал свои традиционные навыки, с помощью которых можно было совладать с невидимыми врагами. Только шаманы оставались с древними знаниями и умениями. Но о них вспоминали реже и реже.
4
Генерал Хэнкок, вместе с которым находился в экспедиции Кастер, подошёл настолько близко к совместному селению Шайенов и Лакотов, что индейцы проявили явные признаки страха. Кастер предпринял не одну попытку напасть на диких воинов, но всякий раз они рассеивались по прерии маленькими группками. Армия в очередной раз столкнулась с фактом, что она не была способна вести боевые действия против активных военных отрядов дикарей. Она, опираясь на опыт гражданской войны и европейской практики ведения сражений, оказалась неприспособленной к манёврам малых отрядов, которые вели себя на поле боя совершенно непонятным образом, нападали невесть когда и отступали по каким-то своим таинственным законам, зачастую имея за собой казавшееся белым людям преимущество. Военная пружина неторопливо раскручивалась. Хотя, кто знает, быть может, и не раскручивалась она вовсе, а постоянно работали запущенные кем-то когда-то неведомые механизмы, которым положено было в определённое время включать в положенный им момент силы агрессии. Ведь война была всегда, как только человек стал осознавать себя человеком, а причины её никто ни разу так и не сумел отыскать...
В октябре на ручье Целительной Палатки состоялось подписание соглашения между разными племенами... Генерал Терри, Санборн, Харни, сенатор Хендерсон, комиссионер Тэйлор и полковник Тэппан, которым активно помогали губернатор Кроуфорд и сенатор Росс засучив рукава принялись за своё ремесло, всячески обрабатывая вождей индейских племён. Седьмая кавалерия выступила в качестве эскорта на этих переговорах. Никто не мог понять, чего именно добивались белые посланники Великого Отца. Они желали, чтобы вечно враждовавшие между собой племена вдруг заключили мирный договор. Это была не первая попытка свалить разные племена в общий котёл и отварить их по своему вкусу. Индейцы согласились на встречу, но знали, что белые люди требовали от них больше того, что положено им по жизни. Договор подписали, но дикари разъехались в стороны, оставшись при своих взглядах и убеждениях. Через два-три дня многие из них, не успев отъехать на приличное расстояние, схлестнулись друг с другом в кровавых схватках. Белые жаждали иметь спокойное пространство для передвижения своих караванов из одного конца страны в другой, но такого пространства не получилось...
БОЛЬШИЕ ПЕРЕМЕНЫ
(1868)
1
-- Ответь мне, Вода, -- сказал Бак, закрепляя оперение на стреле, -- у тебя опять большой живот. Разве ты после каждой зимы собираешься приносить мне детей?
-- Я смотрю на тебя и вижу, -- ответила с улыбкой жена, -- что ты опять превращаешься в белого человека. Твои щёки покрываются волосами.
Бак невольно потрогал щетину. Он неоднократно прекращал бриться в последнее время, погрузившись в какую-то тоску. Затем спохватывался и приводил себя в соответствующий облику Лакота вид. И вот опять борода отрасла.
-- Если ты становишься белым человеком, -- продолжала Вода-На-Камнях, -- ты скоро уйдёшь от нас. Я не знаю, сколько времени ты проведёшь у своей светлокожей женщины, но пока тебя не будет здесь, у меня не появится ни одного ребёнка.
Бак улыбнулся, глядя на красивое лицо индеанки. К его ногам подполз маленький сын.
-- Ты ещё не научился говорить, сын мой, -- поднял он на руки ребёнка, -- поэтому не можешь упрекнуть меня, как твоя мать. Твой язык не научился ещё бросать слова, но уши твои хорошо слушают. Когда-нибудь ты станешь великим воином, как каждый мужчина Лакотов. Но сначала ты должен наполниться духом своего народа. Ты превзойдёшь храбростью отца и деда. Ты должен стать прозорливым и не совершать глупостей, в какие бы ты обстоятельства ни попадал. В противном случае ты заработаешь себе смешное имя, подобно воинам группы Нет Луков. Ты знаешь, почему этим Лакотам дали такое имя? Я расскажу тебе, как это случилось... Они были и остаются одной из многих групп Лакотов, очень храбрые, заслужившие уважение соплеменников, заработавшие много подвигов. Говорят, что эта история случилась три раза по десять зим тому назад. Поскольку звёзды всё время нашёптывают тебе слова о жизни, ты должен уже знать, что среди каждого народа живут люди, наделенные особой силой. Лакоты считают, что такая сила сразу даётся мужчинам-женщинам из-за их особой природы. Когда приходит время спросить Владыку Жизни о важных вопросах, Лакоты часто обращаются не к шаману, а к этим мужчинам-женщинам. И вот однажды военный отряд Лакотов вышел на военную тропу и взял с собой мужчину-женщину. На второй день пути воины решили узнать, будет ли им удача в походе, и задали этот вопрос мужчине-женщине. Тот ответил, что ему мешали военные песни и пляски отряда, поэтому воины прекратили их. Они сложили своё оружие. И случилось так, что именно в этот момент на них напал отряд врагов. Лакоты сильно пострадали в тот раз, потому что не успели вовремя схватить свои луки и стрелы. С тех пор их все называют Нет Луков. Я уверен, что ты никогда не отложишь своё оружие, подобно Нет Луков, никогда не останешься беззащитным. И никогда не побежишь от опасности... Расти скорее, мой сын, мне нужен хороший помощник.
2
Месяц Когда Краснеют Вишни ознаменовался внезапными сборами Синих Курток в фортах Смит и Фил-Кирни. Болтающиеся-Около-Форта принести весть о том, что правительственные уполномоченные покинули Ларами (остались только Харни и Санборн, которых Лакоты прозвали Белые Бакенбарды и Чёрные Бакенбарды; индейцы доверяли этим двум). Болтающиеся-Около-Форта рассказали, что Белый Отец из Вашингтона повелел своим солдатам покинуть земли Лакотов. Известие было ошеломляющим, невероятным. Никто, даже Красное Облако, не верили в такой скорый поворот событий, приготовившись к бесконечно долгой войне. Теперь индейцы внимательно наблюдали за военными укреплениями и за дорогой, наблюдали с покрытых лесом гор, никем не замеченные.
29 июля войска Соединенных Штатов сложили своё имущество и выдвинулись маршем на юг, оставляя позади опустевшие строения форта Смит. Туманным утром следующего дня Красное Облако торжественно привёл отряд Оглалов на гарнизонный пост. Индейцы неистово кричали, скакали вдоль стен. Их длинные, иногда достигавшие земли оперённые шлейфы величественно развевались. Там и тут разводились костры, которые должны были превратить усилия белых людей в прах.
Через месяц солдаты вышли колонной и из форта Фил-Кирни. На окрестных холмах виднелись обнажённые всадники, следившие за отбытием армии. Едва Синие Куртки отошли на приличное расстояние, лавина воинов влетела в покинутую крепость. В большом количестве прибыли Шайены, которым Лакоты предоставили почётное право поджечь укрепление. Маленький Волк, которому Судьба уже наметила проделать через десять лет изнурительный путь со своим племенем из оклахомской резервации, похожей на жёлтый ад, до Чёрных Холмов, гордо вышел вперёд и первым подпалил стены форта. Колонна Длинных Ножей в угрюмом молчании продвигалась между гор, оглядываясь и видя позади себя густой дым. Сколько сил оказалось положено напрасно! Сколько смертей! Сколько страшных моментов ожидания! И теперь -- отступать с позором... То и дело неподалёку от солдат показывались пляшущие пони с бронзовыми воинами, кожа которых, обмазанная жиром, пылала на солнце.
3
Ветром и брызгами встретила одинокую индейскую фигуру улица Лэсли-Таун, залитая лужами. Скулили собаки за заборами. Город попрятал жителей во чреве домов. Под копытами лошадки громко чавкало. Стекла домов слезились, и вода лениво струилась по облупившимся оконным рамам.
Перед большим домом, где жил Билли Шкипер, промокший всадник остановился. Никто не побеспокоил его на пустынной улице. Никто не заметил.
-- Вот, Бак, ещё один поворот судьбы, -- произнёс индеец и сбросил с себя мокрое одеяло. Вода мелко набросилась на замшевую рубаху. Бак снял с себя колчан, спрыгнул на землю. Привязав пони, он взял в руку ружьё, обёрнутое старым покрывалом, и поднялся по знакомым ступеням. Дверь пропустила его в дом, и он пошёл по коридору, оставляя за собой мокрые следы на деревянном полу.
По лестнице послышались торопливые лёгкие шаги. Женские каблучки стучали по направлению к вошедшему.
-- Я иду...
Голос прозвучал уже совсем близко, и Бак остановился. С вниманием смотрел он на ступеньки, ожидая появления сверху оборки юбки. Женская фигура появилась быстро и легко и застыла, увидев перед собой индейца, с которого текла на пол вода. В густой синеве её глаз появился страх, когда дикарь шагнул к ней.
-- Джесс...
Женщина вздрогнула, прижала ладони к груди. Индеец остановился в двух шагах. На него упал свет. Знакомые черты проявились в полумраке коридора. Она слабо вскрикнула.
-- Бак!
Он шагнул вперёд и протянул свободную руку. Зашуршала одежда, донеслось дыхание, и он превратился в живого, близкого человека. Длинные волосы мокро прикоснулись к женской коже. Джессика всхлипнула и прижалась к нему. Бак ощутил, как воздух наполнился странной, давно забытой нежностью, такой тонкой и желанной.
-- Билли! -- позвала срывающимся голосом Джессика. На её зов появилась коренастая фигура Шкипера, удивлённо смотрело его широкоскулое лицо.
А поздно вечером оживление охватило каждый уголок дома. За столом собрались также Эрик Уил с тётушкой Эммой Пруденс, гладко выбритый цирюльник, которого вызвали в дом, чтобы расправиться с шевелюрой Бака, но не отпустили и заставили принять участие в общей суете, и ещё пара незнакомых Эллисону особ мужского пола, о которых Билли успел шепнуть Баку на ухо, что они отличные ребята. Шкипер шумел и не переставал ронять на пол посуду, отбрасывая носком башмака осколки. Его громкую беспредельную радость невозможно было унять. Он постоянно подбегал к Эллисону, на коленях которого сидела светловолосая дочурка, и, хлопая его по плечу, спрашивал девочку:
-- Лола, ты любишь папу?
Этот же вопрос не переставали выкрикивать то и дело взбудораженные гости. Они словно немного опасались Эллисона и будто спешили заострить всё внимание на дочке. Бак кривил лицо в лёгкой растерянной улыбке и прижимал девочку к себе. Она обнимала его, но время от времени испуганно дёргалась, и её пухлые пальчики начинали сжиматься нервно в кулачки.
-- Не бойся, не слушай их, -- гладил её по голове Эллисон. -- Что вы все так горлопаните?
Временами Билли хватал руку Эллисона и начинал трясти её от избытка чувств.
-- Я рад, старина, так рад, чёрт меня возьми... Клянусь, я надеялся на лучшее, но всё-таки не ждал тебя! -- Шкипер размахивал руками и пускался десятый раз за вечер рассказывать историю о путешествии на пароходе по Миссури, которое разлучило его с Баком. Миссис Пруденс толкала Эрика в плечо и восклицала, что эта история сведёт её с ума. Но по глазам старушки было видно, что повествование доставляло ей удовольствие, потому что давало возможность пустить слезу.
Иногда распахивалось окно, и дождь врывался в комнату. Мокрый воздух рассыпался по собравшимся, охлаждая порозовевшие от спиртного лица. Вздрагивал свет лампы, начинала недовольно гудеть печка.
Время от времени цирюльник поднимал бокал дрожащей рукой и бормотал невнятно Баку, что ему безумно жаль остриженных индейских кос, что волосы были просто замечательны, что он мог бы сделать замечательную причёску из них, будь Эллисон женщиной.
Иногда поднималась с места Джессика и подходила к мужу, чтобы погладить его по голове тонкими пальцами, от прикосновения которых по коже мужчины пробегала волнующая дрожь.
-- Я хочу поговорить, Бак, -- шептала она. Он притягивал её к себе и заставлял её пить вино из своего бокала. Она притворно фыркала, смеялась, целовала его в шею. Шкипер радостно хлопал в ладоши, глядя на вновь соединившихся супругов, а Эрик Уил смущённо опускал глаза, и его щёки розовели.
Глубокой ночью гости покинули шумный дом Шкипера и под зонтами побежали каждый к себе через мокрую улицу.
Наступила пронзительная тишина. Тёмная ночь, лишённая малейших проблесков света, высосала, казалось, из комнаты все предметы и формы. Осталось дыхание. Осталось прикосновение рук, похожее на неуверенное ощупывание слепым существом незнакомого пространства.
-- Ты чем-то смущён? -- услышал Бак голос жены возле самого уха.
-- Нет, но я совершенно не помню, что надо делать с твоим платьем.
Она засмеялась и отодвинулась. Одежда с шёлковым шелестом слетела на пол. Джессика потянула Бака к себе, и они утонули в перине.
Ночью Эллисон увидел сон, где он вновь попал во вчерашний день. Опять он въехал на мокрую улицу Лэсли-Таун и остановил коня перед домом Шкипера. Вспыхивала молния, на мгновения превращая город в белые коробки, и при очередной яркой вспышке Бак вдруг разглядел, что это вовсе не дома, а огромные гробы. Он толкнул дверь перед собой и шагнул внутрь. Перед ним возникли люди с ружьями в руках. Они пронзительно закричали на него и выстрелили в Бака несколько раз подряд...
4
Звон стаканов, истеричные голоса и лишённое слуха пианино вызывали в Эллисоне безграничную тоску, но деть себя он никуда не мог. Возвращение в мир родной крови за два дня превратило его в измученного человека. Ощущение охватившей его страшной болезни нахлынуло с коварной быстротой. Шквал необъяснимой суеты обрушился на его мозг, привыкший к тишине и размеренности. Бессмысленность городского существования сдавливала ему голову. Нет, конечно, люди вокруг него жили вовсе не бесцельно, наоборот, они все куда-то стремились, рвались, бежали. Перед каждым человеком висело невидимое полотно с нарисованным планом будущего, которое завораживало сознание и тянуло к себе, будто клещами. Воздух был пропитан нескончаемой лавиной слов о каких-то важных делах. Бак варился в мешанине замыслов цивилизованного мира, как в котле. Он задыхался. Люди вынашивали планы и воплощали их в жизнь. Люди взращивали большие и малые идеи, громоздили одну на другую и превращали их в склады, магазины, ранчо, стада длиннорогого скота... Принять такую жизнь Бак Эллисон, воин племени Лакота, боец клана Плохих Лиц, не мог. Жизнь города торопилась, наступала ему на ноги, толкала без причины в спину, выкапывала ямы и надстраивала балконы над головой. Люди отмечали шумными попойками удачно провёрнутые сделки и точно так же напивались до беспамятства, когда их постигала неудача. Жажда деятельности бурлила в них. Но именно такая жажда лишала Эллисона сил. Он не мог заставить себя идти куда-то для того, чтобы совершить нечто конкретное и задуманное заранее. В его предыдущей жизни всё совершалось само по себе, он лишь принимал участие в происходивших событиях, вливался в них, как река в море. Но он никогда не насиловал жизнь. Никогда не ездил он по равнине в поисках какого-то определённого зверя, он стрелял ту дичь, которая была перед ним.
-- Отвык ты от нас, старина, -- наливал ему очередной стакан заметно полысевший Брайн, -- привык небось к тишине, пустыне, а тут у нас муравейник... молотки стучат, кассовые аппараты гремят... Да ты не грусти, Бак. У тебя отличная жена, дочурка вон растёт. Чёрт меня дери, если это не есть счастье. Я не понимаю тебя, друг мой. Ведь не оплакиваешь же ты себя. Жизнь бежит, не хлопай ртом зазря. А что до твоей пустыни, так вокруг её полным-полно, не так ли? В любое время можно выбраться на прогулку и поколесить по холмам вволю...
-- Это не то... -- Бак махнул рукой. С каждым днём назойливее стучалась в сердце мысль, что надо покинуть белых, но что-то удерживало его. Вряд ли это была семья, вряд ли дело было в Шкипере, но что-то свербило внутри, что-то вынуждало его сидеть целыми днями в салуне и утопать в чёрной дурноте пьянства.
-- Бак, -- говорил ему Шкипер, -- вспомни, как мы здорово с тобой жили раньше. Бьюсь об заклад, ты просто одичал, другой причины нет. Не о чем тосковать. Вот увидишь, что ты быстро привыкнешь.
-- Почему я должен привыкать? К чему мне привыкать? Для меня сейчас все вокруг -- сумасшествие. Рассуди сам, есть ли хоть крупица разума в том, чтобы привыкать к сумасшествию? Возможно, вы все живёте нормальной жизнью, я не знаю, не хочу знать этого. Мне просто больно представить, что я могу опять впрыгнуть в шкуру такого человека, который будет втягивать всю эту вонищу, суетиться, вкладывать силы в какие-то дела. Они важны для вас, но мне на них наплевать, их нет для меня. Возможно, без ваших дел не будет прогресса, но зачем он мне, ваш прогресс? Мне страшно от одной мысли, что вы меня изничтожите, превратите в сапоги и шляпу. Я был раньше среди вас, я хорошо помню это. Я помню, как сбежал от Юдит Моррисон в степь. Неужели мне нужно войти в вашу толпу, чтобы опять удрать? Я ведь прекрасно понимаю сейчас, что не желаю вашей жизни, Билли. Почему я должен жить среди вас?
-- Потому что ты белый человек. Потому что ты регулярно уходишь от дикарей к белым людям. Потому что мы здесь одна семья.
-- Врёшь, Шкипер. Вы тут все порознь, каждый сам по себе. Только в кабаке все вместе... А семья -- там, за холмами. Там даже не семья, Билли, там один огромный организм. Все племя -- один человек. Там есть общее дело -- жизнь. Там нет у каждой семьи крепкого бревенчатого дома, в котором можно скрыться от посторонних глаз. Там нет посторонних. Там посреди равнины стоят простенькие одинаковые палатки. Сквозь их стены слышно абсолютно всё, ничего не скрыть. В любую минуту к такому незащищенному жилищу может подойти враг или дикий зверь. Там нет крепости. А у вас на каждом шагу тяжелые двери, чтобы кто-нибудь что-нибудь не умыкнул. И чем больше в доме всякого хлама, тем крепче вы ставите стены. Вы запираетесь в своем доме и остаетесь одни. Одни! Ты можешь это понять? Вы не народ, не семья, не страна. Вы никто... Я понял это лишь теперь, только в этот раз. Понял сразу. Но я не знаю, почему я тут нахожусь. Ведь я здесь чужой. Я не могу сказать никому правду, потому что всякая неприглядная правда будет казаться вам оскорблением. И вы не говорите правды, вы постоянно лжете, разрази вас гром. Почему? Чего вы опасаетесь? Вы знаете, что продавец обманывает вас, но вы живёте с этим. Политики обманывают вас, но вы живёте с этим. Вы знаете, что вокруг ложь, но вы живёте с ней бок о бок и подкармливаете её. Вы нагромождаете ложь на ложь, затем обходите её стороной. Зачем делать лишнее? Вы должны держать в голове все обманы, чтобы не ошибиться однажды. При этом вы держите в уме правду... Зачем? Чтобы отличать как-то ложь? У Лакотов нет такого. Никто не будет верить и общаться с человеком, который лжёт. Ему нельзя доверять, потому что это может стоить жизни... У вас же сплошная ложь... Я вчера пришёл в дом и услышал, как Джесс и Эрик спорили. Они словно убеждали друг друга в чём-то. Он кричал, что он виноват во всём, что был чересчур назойлив, воспользовался моим отсутствием, а теперь вот я вернулся. И она плакала, что виновата перед ним и передо мной, потому что в момент отчаяния потеряла голову, что она принадлежит только мне и даже не может вспоминать о том, что между ними произошло. Я вошёл, и они перепугались. А мне смешно, потому что они скрывают то, что скрывать не нужно. Они ведь считают, что между ними произошло нечто преступное. Это глупость. Где же ваши цивилизованные мозги? Билли, вы обманываете во всём... Эти двое, наверное, решили, что я им отрежу головы от ревности и побросаю в мешок для трофеев. Глупцы...
Билли глядел на Бака с некоторым удивлением. Позади кипела кабацкая жизнь, плескался громкий смех, топали и шаркали башмаки. То и дело что-то падало и гремело. Из-за плеча Шкипера высовывались рябые лица с мутными глазами.