Страница:
– Небось твою, древнюю, которую ты им справил за пяток волчьих шкур! Пуля ударилась о брёвна.
– Вот ведь, черти, умеют, обучились кой-чему… А ну, ответим…
– Не приказывали…
Дикари медленно приближались, постепенно рассеиваясь по всему берегу. Они двигались, низко пригнувшись к земле, перебегая с места на место и застывая там, делаясь похожими на вывернутые из земли пни. Снова донёсся выстрел с их стороны, вспыхнуло дымное облачко пороха, и пуля глухо стукнулась в стену.
– Отставить смех! – пронёсся над людьми внезапно окрепший и удививший всех голос капитана Никитина. – Уведите отсюда женщин, не бабье дело! А ну, ребята, взяли на изготовку!
Но никто из женщин не покинул стену, всем было слишком интересно смотреть. Наступавшие Чукчи становились различимее, многие несли длинные копья с большими наконечниками-ножами, ещё большее число было вооружено луками и стрелами. У многих через плечо висели ремни, с помощью которых дикари метали камни.
– Пли!
Рассыпчато затарахтели вдоль частокола выстрелы, приправленные крепкими бранными словами, из которых самым безобидным выражением было «язвина тебе в рот, погань вонючая».
Сильно запахло порохом, над стеной густо потянулся сизый дым.
Ближайшие фигуры наступавших уткнулись в землю и застыли. Другие поднялись во весь рост и побежали к крепости. Казаки принялись быстро заколачивать новые пули в стволы.
– Орудие! Пли!
Пушечный выстрел осыпал картечью самую гущу бежавшей толпы. Чукчи отхлынули в разные стороны, попятились. С десяток тел осталось биться в агонии.
– Ну вот, – кивнул капитан, – дело нехитрое.
Дикари отступили к лесу, прячась за стволами лиственниц и берёз. Почти одновременно с грохнувшей пушкой и поднявшимся вверх столбом дыма испортилась погода. Испортилась как-то сразу, как по отмашке. Заморосил мелкий северный дождь.
– Всё, кончилось, – проговорил стоявший рядом с Машей Павел Касьянович. – Пойдёмте в дом, Марья Андреевна. Не столько от стрел надобно вам укрыться, сколько от дождя.
– Вы заметили, сколько там убитых? – тихим голосом спросила девушка, её руки дрожали.
– Да, голубушка, заметил. Могло быть и больше, если бы из пушек пальнули ещё пару раз.
– Не пальнут?
– Полагаю, что нет. Наш доблестный комендант – человек военный, но мягкосердечный. Без нужды не накричит и лишней пули не пустит. Не видит в этом, так сказать, удовольствия. Туго ему здесь приходится. Тут лучше служить тому, у кого сердце из льда, как у господина, например, Тяжлова. Этому дай только покомандовать…
– Маша! – послышался сзади голос Алексея. – Как ты?
– А что мне будет? – с грустью откликнулась она и обняла брата. – В животе и смерти Бог волен… Вот иду чай пить, Пал Касьяныч приглашает. А тебя господин капитан дожидается.
– Где?
– Вон там. – Она указала рукой на потерявшуюся среди рослых казаков фигуру коменданта.
Алексей в одно мгновение взлетел по лестнице на стену и протолкнулся сквозь толпу тулупов.
– Ну что тут? – чуть ли не выкрикнул он, подбегая к Никитину и возбуждённо глядя на старика.
– Откатились, батенька ты мой, – бодро отозвался Анисим Гаврилович, глядя на лес. Затем посмотрел на Алексея и спросил: – Угомонились они там или как? – Спросил так, будто Алексей Сафонов находился возле него с самого начала атаки и будто не Алексей хотел узнать у него, каково положение. – Вот, полюбуйтесь, сударь мой, какие дела творятся на земле! И скажите мне после этого: как нам быть? Как быть простым людям? Как быть тем, на кого надавливают и принуждают отвечать ударом на удар? Как быть? Как соблюдать заповеди Христовы? Вот я уже старик почти, не по годам, конечно, а по состоянию моему. И я не знаю ответа…
– Ужели всё кончено? – воскликнул Алексей растерянно.
– Как знать. – Комендант пожал плечами.
– Вот ведь… Как же так! – Алексей стукнул кулаком по бревну.
– Вас что-то заботит, господин поручик? – полюбопытствовал Тяжлов, улыбаясь состоянию Алексея Сафонова.
– Вот я опять не у дел. – Алексей с недоумением посмотрел на Тяжлова. – Покуда понимался на стену, война и закончилась… Капитан не расслышал его слов, а Тяжлов усмехнулся.
– А где Иван-то? – спросил Никитин.
– Копыто? – уточнил Тяжлов.
– Да, Копыто. Распорядитесь, Вадим Семёнович, чтобы его кликнули ко мне.
По стене прокатилось имя следопыта.
– Идёт, господин капитан.
– Надо бы переговорить с ними, голубчик, – сказал Анисим Гаврилович следопыту, когда тот остановился перед ним. Капитан кивнул через частокол в дождливое пространство. – Вразуми их, дружок, что мы не желаем воевать и что мы вовсе уходим отсюдова. Они, пожалуй, и без того уже не сунутся, но надобно, чтобы и успокоились к тому ж, чтоб ночью не прокрадывались к нам.
Иван стоял перед комендантом и смотрел через его голову. По его лицу текла вода, намокшие длинные волосы прилипли ко лбу и к щекам.
– Ты объясни этим бестиям неугомонным, что нам теперь до них нет дела.
– Я попробую.
– Копыто, – окликнул его кто-то из казаков, – ты только далеко не отходи, чтобы мы в случае чего из ружьишка могли достать какого-нибудь особливо норовистого сорвиголову.
Следопыт кивнул и неторопливо зашагал прочь. Алексей удивлённо проводил его взглядом. Спокойствие Ивана поразило его.
– Он что, прямо к ним пойдёт? Прямо к дикарям?
– А то как же-с? – пожал зелёными плечами капитан и выглянул за частокол. Алексей увидел его мокрую седую косу. Анисим Гаврилович, похоже, никогда не расплетал её. Она вяло лежала на потемневшем под дождём мундире.
– Но ведь это… Они легко убьют его…
– На то он и Копыто, чтоб ходить там, где остальные люди не умеют. Алексей быстрым шагом пошёл к лестнице и спустился вниз.
– Иван! Копыто! – позвал он.
Следопыт обернулся, услышав своё имя. Он стоял возле треноги, над которой болтался котелок с кипящей водой.
– К вашим услугам, сударь, – сказал он и зачерпнул кружкой из котелка воды. – Не глотнёте ли чуток чаю? Я страсть как пить хочу.
– Вы сейчас чай пить собрались? – не поверил Алексей.
– А что такое? Разве нельзя?
– Но ведь…
Алексей смутился. Иван был примерно одних с ним лет, может, на год-два старше, но он разительно отличался от Сафонова. Он был пронизан уверенностью и спокойствием. Глядя на него, Алексей мог бы поклясться, что следопыта не беспокоил предстоящий выход за ворота к рассвирепевшим дикарям.
– Вам… – Алексей хотел спросить, не боязно ли Ивану, но не посмел и спросил другое. – Помощь не потребуется?
Следопыт с удовольствием отхлебнул чаю и отрицательно повертел головой. Мокрые волосы его болтнулись и криво налепились на лоб.
Из-под навеса, пристроенного возле стены, вышел Григорий. Он криво нахлобучил мохнатую шапку и остановился возле костерка.
– Чего старик-то звал? – заговорил казак, не обращая внимания на Алексея.
– Надо сходить туда, – Копыто кивнул на ворота, – Гаврилыч хочет поговорить с ними.
– Когда?
– Сей момент, дай лишь чай допить.
– Я с тобой. Что возьмём?
– Только ножи, – ответил Копыто и поправил ремень, перетягивавший его кухлянку в поясе. Он крикнул что-то на непонятном языке стоявшим поодаль Корякам, и один из них подбежал к нему, держа в руке два ножа. У следопыта были свои ножи в чехлах, но эти два он сунул за спину под ремень. Проверив пару раз, насколько легко до них дотянуться, Копыто кивнул Григорию, и они уверенно двинулись к воротам.
Алексей стоял совершенно растерянный, провожая взглядом следопытов и чувствуя себя существом второго сорта.
– Алёша! – послышался голос сестры.
Поручик обернулся на зов. Маша стояла в дверях ближайшей избы. Она помахала ему рукой, призывая к себе.
– Зачем ты мокнешь под дождём? Что там происходит теперь? Почему ты бледный? – Она засыпала его вопросами.
– Видишь ли, Машенька… – Он наморщил лоб и задумался.
– Зайди в дом, сделай милость.
– Видишь ли, душа моя, я совершенно себя не узнаю. Я будто только что родился. Я ни на что не способен. Здесь все чем-то заняты, все успевают сделать нужное дело. Я же… Я же никому даже не нужен… Вот и сейчас…
– Что сейчас? – Она втянула его за рукав в дверь.
– Сейчас Иван отправился с Григорием к дикарям. Я было предложил мою помощь, но они меня словно и не услышали…
– Куда отправились?
– К Чукчам… Чтобы переговорить с ними…
Маша секунду смотрела на брата, затем вдруг оттолкнула его и побежала к крепостной стене.
– Машенька!
Девушка поднялась на стену. Стоявшие там люди негромко переговаривались. Маша вытянула шею и устремила взор на пространство, усеянное неподвижными телами убитых. Увидев Ивана и Григория, спокойно шагавших в сторону леса, она затаила дыхание. Иван время от времени поднимал над головой руку. Удалившись шагов на сто от стены, оба следопыта остановились. Минут через пять из леса вышли несколько человек и неуверенными шагами двинулись к ожидавшим их следопытам.
– А если они пустят стрелу? – Маша дёрнула за рукав стоявшего возле неё рыжеватого бородача, не сдержав своего волнения.
– Они могут, – сипло ответил мужик, – они всё могут. Одно слово – дикие.
– И что же тогда?
– Это уж как стрела полетит.
– А вы? Что тогда вы сделаете? – продолжала выпытывать девушка.
– Мы тогда, барышня, пальнём из ружьишек по этим сукиным детям, – медленно объяснил казак.
Тем временем Чукчи дошли до Ивана и Григория. Их было пятеро, за спинами у них висели колчаны. Они остановились шагах в трёх от следопытов и начали говорить. Двое из тех дикарей были одеты во что-то очень странное, ровное и длинное.
– Что за наряды на них? – спросила Маша.
– Это они в панцири укрылись, – засмеялся стоявший возле Маши казак.
– Панцири? – Вглядевшись, Маша поняла, что панцири представляли собой гибкие щиты от груди до колен, обёрнутые вокруг туловища. – Как же эти панцири сделаны?
– Они из толстых пластин, барышня, из вертикальных кожаных пластин. Пуля-то пробьёт эту броню, а вот стрела или нож застрянут… Но они, я гляжу, вроде спокойно толкуют. – Казак повернулся к своим товарищам. – Слышь, братцы, уболтает их Копыто, что ли?
– Уболтает, – уверенно ответили ему.
Минут через пятнадцать Григорий оставил Ивана одного и подошёл к крепостной стене.
– Они хотят увидеть господина поручика! – крикнул он. – Позовите сюда Алексея Андреича! Пусть выйдет к нам!
Услышав имя брата, Маша не на шутку перепугалась и побежала искать Алексея.
– Зачем тебе выходить туда? – остановилась она, заглядывая ему в лицо.
Он пожал плечами в ответ, и она прочла в его глазах сильное волнение.
– Ты не беспокойся, Маша, не беспокойся. – Он поцеловал её в лоб, его губы казались ледяными. – Ты же видишь, что никто уже не стреляет. Беспокоиться не о чем.
– Но зачем они зовут тебя? Разве ты имеешь какое-то влияние?
Он опять пожал плечами и тяжело вздохнул:
– Не знаю, у них тут свои правила, я не знаток… Ну, нечего тянуть, надобно идти. Он поправил шпагу и направился к воротам. Маша быстро перекрестила его в спину.
– Ваше благородие, – на пути у Алексея возник рослый казак, – пистолет вы уж оставьте здесь, не то они насторожатся. А я покараулю его, не извольте волноваться…
Алексей кивнул и протянул казаку пистолет. Выйдя за ворота, он остановился на пару секунд и подумал: «А ведь ты здорово трусишь, братец». Он стиснул кулаки и быстрыми шагами пошёл, даже почти побежал к Григорию.
– Что там? – спросил он, едва дойдя до казака.
– Всё нормально, ваше благородие. – Казак успокоительно кивнул. – Просто они хотят убедиться, что в фортецию приехал новый офицер и что мы не обманываем их, говоря о выводе войск.
– Всего-то?
И всё же Алексей не успокоился. Жуткие кожаные панцири, испещрённые следами ножей и копий, вызвали у него новый прилив холода к рукам и ногам. Тело налилось тяжестью. Он покосился на крепость, и она показалась ему в ту минуту невероятно надёжной, но такой недосягаемой. Над частоколом виднелись головы людей, торчали ружейные стволы, похожие издали на соломинки.
Иван попросил рассказать о постановлении сената, и Алексей подчинился, хотя чувствовал себя смущённым. Всё было нелепо: офицер выполнял указания какого-то следопыта, а не управлял ситуацией. Иван перевёл дикарям слова Алексея, и Чукчи удовлетворённо забормотали что-то.
– Вот и всё, мы можем возвращаться, – объявил Иван. – Теперь они направят в фортецию своих главарей.
– Всё? – удивился молодой офицер.
– Пойдёмте.
Самым тяжёлым испытанием для Алексея было повернуться к дикарям спиной, зная, что у них есть луки и стрелы. «Возьми себя в руки, будь мужчиной», – сказал он себе. Сделал первые шаги по направлению к крепости и обернулся: Чукчи спокойно шли в противоположную сторону. Увидев это, Алексей вдруг сразу повеселел, молчаливость улетучилась, захотелось общаться, и даже Иван Копыто, прежде не вызывавший в Алексее добрых чувств, сделался по-особенному милым. «Как выгодно быть трусом. Нужна самая малость, чтобы исправить настроение с подавленного на весёлое… Значит, я всё-таки трус?» – размышлял Алексей, широко улыбаясь и испытывая почему-то огромное облегчение от того, что признался себе в этом. Теперь для него отпадала всякая необходимость оправдываться перед самим собой в определённых ситуациях, теперь ничто не связывало его.
Совсем недавно поручик Сафонов раздумывал над тем, куда приложить всю силу своей молодости: посвятить ли себя целиком военной службе или отдаться служению женской красоте. Впрочем, в любовь он почти не верил, хотя увлекался быстро. Оставалась военная карьера, но она требовала усердия и того душевного порыва, который один лишь способен удовлетворить тщеславие молодости. Правда, Алексею приходилось слышать о людях, которые были напрочь лишены такого порыва и, надев на себя первый попавшийся хомут, честно работали до конца жизни. Но Алексей Сафонов не мог разрешить себе этого. Он был молод и слишком ценил свою молодость, чтобы дать ей исчезнуть в скуке и монотонности быта.
И вот он признал в себе труса. Стало быть, отныне не надо было думать о проявлении геройства, и это позволило сердцу поручика Сафонова биться ровно, без волнения. А коли так, то что же теперь делать? Куда девать тот пыл, который ещё несколько минут назад толкал молодого человека на активные действия, толкал его чуть ли не в пропасть прыгнуть? Во что теперь превратится вся эта неуёмная энергия?
Переговоры
В тот день никто из Чукчей не пришёл в Раскольную, они занимались своими убитыми. Зато наутро, едва забрезжил рассвет, перед крепостью стояли дикари, человек десять, требуя впустить их.
– Кто пришёл? – спросил капитан Никитин.
– Эгылгын, Наталкот, Кама-Тагын, – перечислял Иван, – Седая Женщина…
– Седая Женщина собственной персоной?
– Он же у них запевала, – кивнул следопыт.
Комендант велел открыть ворота, и дикари вошли в крепость. Со всех сторон к ним стягивались казаки, громко и оживлённо обсуждая туземных послов. Чукчи были одеты совершенно обычно, ничем себя не украсив по случаю торжественной встречи, если не считать одной ярко расшитой бусами шапочки, которая пятном выделялась в бурой массе туземцев. Почти все они были вооружены длинными копьями.
Капитан Никитин распорядился, чтобы перед домом, где находилась гауптвахта, на земле расстелили побольше шкур, и предложил дикарям сесть. Казаки плотно окружили пришедших, оставив место для офицеров. Поблизости от расстеленных шкур было поставлено несколько стульев для женщин, желавших посмотреть на переговоры.
Когда командир гарнизона объявил, что все в сборе и что можно начинать, Чукча в расшитой шапочке затянул какую-то песню. Все вокруг смолкли, словно им очень нравилась эта песня или же будто они страшились навлечь на себя гнев исполнителя, если бы помешали ему петь. Собственно, песней трудно было назвать это завывание, превращавшееся иногда в произнесение неразборчивых слов.
– Это и есть Седая Женщина, – шепнул Маше стоявший позади неё Григорий. – Поглядите на его шапку, это не простая шапка – шаманская. Он её надел, чтобы защитить себя от злых духов, которыми населена Раскольная.
К макушке шаманской шапочки была пришита косичка из чёрных волос. С левой стороны шапки свисали две длинные кисти, сплетённые из тонких кожаных шнурков и опускавшиеся почти до колен Седой Женщины. К одной из этих кистей были привязаны три нитки длиной примерно в палец, на которые были нанизаны красные бусины.
Когда шаман закончил песню, все оживились. Выступление Чукчи произвело на Машу гнетущее впечатление. Да и сам старик был неприятен и напоминал скорее покойника, чем живого человека. Его лицо, изрезанное бесчисленными морщинами, оставалось почти неподвижным, словно было сделано из воска, но глубоко посаженные чёрные глаза были живыми. Возле Седой Женщины стоял чукотский юноша в женском платье и с заплетёнными косицами. Над верхней губой юноши виднелся тёмный пушок, глаза горели каким-то таинственным мутным светом. Его лицо резко выделялось среди мужских лиц и напоминало странную маску, наделённую трагическими чертами. Маше почему-то подумалось, что этот юноша в женском наряде и шаман были как-то незримо связаны друг с другом и составляли единое целое.
– Это кто? – осторожно спросила она у Григория.
– О ком вы спрашиваете, сударыня?
– О том юноше в женском платье.
– А… Это мягкий мужчина…
– Кто? Простите, я не поняла, что вы сказали. – Маша с вниманием посмотрела на Григория.
– Мягкий мужчина, – повторил казак.
– Что значит «мягкий»?
– Марья Андреевна, – Григорий смущённо втянул голову в плечи, – это у них такие люди есть, которые ведут себя… как бы это…
– Как-нибудь особенно? – подсказала Маша. – Они не соответствуют мужскому образу?
– Вот именно. Не соответствуют, совсем не соответствуют. – Григорий обрадовался подсказке.
– И поэтому мужчины одеваются в женское платье? – уточнила девушка.
– Не только одеваются, – опустил глаза Григорий.
– В каком смысле?
– Ну, они вообще ведут себя, как женщины.
– Выполняют женскую работу? – спросила Маша, чувствуя, что Григорий не договаривал чего-то.
– И работу тоже, Марья Андреевна… Они у них навроде жён… Таким людям духи что-то нашёптывают и заставляют их вести такую жизнь.
– Какую жизнь? Я не понимаю. Что значит «навроде жён»?
– То и значит, Марья Андреевна. Именно это и значит. Потому они и называются мягкими мужчинами, не воины это уже и не мужчины. Они выбрали себе особую дорогу… Простите, но нам с вами этого не понять… Иногда они идут на это, чтобы избавиться от какой-нибудь страшной болезни по указанию шамана… Всякое тут может быть причиной… Вы, Марья Андреевна, у Ванюши спросите, он лучше объяснит… Ваня! Подойди к нам, сделай милость, дружок… Вот Марья Андреевна любопытствует, откуда и почему берутся мягкие мужчины.
– Мягкие-то? – Копыто поставил ружьё прикладом на землю и поскрёб пальцами заросший подбородок. – Ежели в двух словах, то они исполняют требования духа. – Следопыт взглянул на Машу и понял, что она не удовлетворилась таким объяснением. Он продолжил, говоря тихо, чтобы не быть помехой тем, кто вёл переговоры: – Дух является к человеку и требует от него начать другую жизнь. Иногда дух приходит к больному человеку, иногда – к здоровому… Тут нельзя дать точного определения, у кого как случается такое обращение… Ежели человек отказывается последовать требованию духа, то он начинает болеть.
– Как это?
– Болезнь… Бывает, что беспамятство на много дней, бывает, что сумасшествие… Должно быть, что-то приходит к ним в это время, но никто вразумительно ничего не объясняет. Я знал одного берегового Чукчу, который вдруг лет в тринадцать потерял чувствительность ног, а затем и вообще перестал двигаться; лежал, словно мёртвый тюлень. А до того он был очень сильным мальчиком, очень ловким и удачливым рыбаком. И тогда один шаман велел ему стать женщиной, он даже спал с ним.
– Спал? – Маша ужаснулась. – С этим мальчиком? Но ведь это…
– Да… После нескольких проведённых с шаманом ночей мальчуган встал на ноги и начал заниматься женской работой. – Иван задумался и через некоторое время продолжил свою речь: – Мягкий мужчина может пройти несколько ступеней, превращаясь из мужчины в женщину. Поначалу он лишь подражает женщинам в манере причёсывать и заплетать волосы. Однако не каждый, кто заплетает волосы по-женски, есть мягкий мужчина. Нет, не всякий. Шаманы иногда заставляют обычных мужчин заплетать волосы по-женски, чтобы избавиться от какой-то болезни.
– Зачем? – спросила Маша; ей было очень интересно, но всё казалось чересчур странным и непонятным.
– Думаю, что из-за гордыни, – ответил Иван, поколебавшись немного.
– Из-за гордыни?
– Гордыня часто бывает причиной наших болезней.
– Как так? Почему вы так думаете?
– Она суть почва для произрастания недугов. Чтобы вышибить из-под болезней почву, гордыню надобно переломить, отбросить её. Для этого мужчина, почитающий свои мужские качества особенными, должен поменять их на женские. Полагаю, что это может не всякий… Поди-ка, нарядись в женское платье, когда ты слывёшь за лучшего воина в своём племени! Но ведь надевают женскую одежду некоторые мужики, надевают, Марья Андреевна. И это есть вторая ступень посвящения мягкого мужчины. На третьей стадии превращения мужчина отказывается от всего оружия и вообще от предметов, коими мужчина должен пользоваться в жизни – аркан, гарпун, копьё… Он берётся за иголку и скребок для шкур. Даже в разговоре он принимает особое, женское произношение. Я видел много таких людей. Все они потеряли свою воинскую неустрашимость, силу, отвагу. Они любят маленьких детей. Играют с ними, как настоящие женщины. Короче, они становятся женщиной, сохраняя мужскую наружность. Эти мягкие берут себе мужей, при этом совершается обычный свадебный обряд.
– И как к ним относятся окружающие?
– Нормально, как к женщинам. Должен сказать, что такие семьи, как оно ни удивляет, очень прочны.
– А вы? Что вы думаете про них? – не унималась Маша.
– Ровно ничего, – пожал плечами Иван и повернулся к Григорию: – Ты что про них думаешь, брат?
– Теперь уж ничего, а раньше удивлялся, – сказал Григорий с ухмылкой. – Особливо однажды был удивлён, когда… Впрочем, не нужно об этом… Об этом нельзя, гадко оно…
– Если двое мужчин живут как муж и жена, – медленно проговорила Маша, пытаясь уловить суть дикого явления, – то разве это нормально? Откуда это идёт?
– Нам, то есть обычным людям, этого не понять, – уверенно сказал Григорий.
– Мягкий человек, – заговорил Иван снова, – нередко имеет в семье больше веса, чем его муж, так как в мягком человеке присутствует сильный дух. Однажды такой человек – его звали Мелкий Зуб – был осмеян по какой-то причине соседями. Он обиделся и ушёл из стойбища. Он ничего не взял с собой, кроме деревянного огнива и рогового лука, с помощью которого разводят огонь. По пути ему встретились два Коряка, они долго насмехались над ним, так как считали, что он вполне безобиден. Но он вдруг взял в руки роговой лук и положил на тетиву палочку, с помощью которой разводится огонь.[2] Этот лук, как вы видели, Марья Андреевна, очень мал, чтобы пользоваться им в качестве оружия, а тупая палочка никак не может служить стрелой. Но Мелкий Зуб сумел пустить её с такой силой в горло одного из тех Коряков, что она убила его. Это мне рассказал второй из тех Коряков. С тех пор он считает, что мягкие мужчины Чукчей обладают огромной скрытой силой… Взгляните на Седую Женщину и его мягкого человека. Седая Женщина гораздо ниже и более щуплый, чем его спутник. Этот мягкий человек раньше был очень силён, он мог бы свернуть шею любому, самому крупному быку, но вот теперь он ничего не может. Он стеснителен, как маленькая девочка, и прячет лицо, прикрываясь рукавом. Я не раз видел, как он возился с маленькими детьми и ласкал их, явно завидуя радостям материнства… Но теперь, Марья Андреевна, вы должны отпустить меня, так как я вижу, что комендант зовёт меня к себе…
Маша кивнула и вновь обратила взор к юноше, которого Григорий и Копыто называли мягким человеком. Услышав столь удивительные речи, она смотрела на него уже совсем по-другому. Да, он был выразителен и трагичен, но при этом был и ужасен. Подумать только, что он имел постоянную физическую связь с отвратительным шаманом! Какая мерзость! Даже не всякая женщина решилась бы сойтись с тем лысым стариком, прикрытым шаманской шапочкой, какими бы колдовскими качествами он ни обладал… А уж мужчина… Нет, нет и ещё тысячу раз нет! Маша отказывалась верить в возможность таких связей… Однако не верить Ивану и Григорию она не могла.
– Вот ведь, черти, умеют, обучились кой-чему… А ну, ответим…
– Не приказывали…
Дикари медленно приближались, постепенно рассеиваясь по всему берегу. Они двигались, низко пригнувшись к земле, перебегая с места на место и застывая там, делаясь похожими на вывернутые из земли пни. Снова донёсся выстрел с их стороны, вспыхнуло дымное облачко пороха, и пуля глухо стукнулась в стену.
– Отставить смех! – пронёсся над людьми внезапно окрепший и удививший всех голос капитана Никитина. – Уведите отсюда женщин, не бабье дело! А ну, ребята, взяли на изготовку!
Но никто из женщин не покинул стену, всем было слишком интересно смотреть. Наступавшие Чукчи становились различимее, многие несли длинные копья с большими наконечниками-ножами, ещё большее число было вооружено луками и стрелами. У многих через плечо висели ремни, с помощью которых дикари метали камни.
– Пли!
Рассыпчато затарахтели вдоль частокола выстрелы, приправленные крепкими бранными словами, из которых самым безобидным выражением было «язвина тебе в рот, погань вонючая».
Сильно запахло порохом, над стеной густо потянулся сизый дым.
Ближайшие фигуры наступавших уткнулись в землю и застыли. Другие поднялись во весь рост и побежали к крепости. Казаки принялись быстро заколачивать новые пули в стволы.
– Орудие! Пли!
Пушечный выстрел осыпал картечью самую гущу бежавшей толпы. Чукчи отхлынули в разные стороны, попятились. С десяток тел осталось биться в агонии.
– Ну вот, – кивнул капитан, – дело нехитрое.
Дикари отступили к лесу, прячась за стволами лиственниц и берёз. Почти одновременно с грохнувшей пушкой и поднявшимся вверх столбом дыма испортилась погода. Испортилась как-то сразу, как по отмашке. Заморосил мелкий северный дождь.
– Всё, кончилось, – проговорил стоявший рядом с Машей Павел Касьянович. – Пойдёмте в дом, Марья Андреевна. Не столько от стрел надобно вам укрыться, сколько от дождя.
– Вы заметили, сколько там убитых? – тихим голосом спросила девушка, её руки дрожали.
– Да, голубушка, заметил. Могло быть и больше, если бы из пушек пальнули ещё пару раз.
– Не пальнут?
– Полагаю, что нет. Наш доблестный комендант – человек военный, но мягкосердечный. Без нужды не накричит и лишней пули не пустит. Не видит в этом, так сказать, удовольствия. Туго ему здесь приходится. Тут лучше служить тому, у кого сердце из льда, как у господина, например, Тяжлова. Этому дай только покомандовать…
– Маша! – послышался сзади голос Алексея. – Как ты?
– А что мне будет? – с грустью откликнулась она и обняла брата. – В животе и смерти Бог волен… Вот иду чай пить, Пал Касьяныч приглашает. А тебя господин капитан дожидается.
– Где?
– Вон там. – Она указала рукой на потерявшуюся среди рослых казаков фигуру коменданта.
Алексей в одно мгновение взлетел по лестнице на стену и протолкнулся сквозь толпу тулупов.
– Ну что тут? – чуть ли не выкрикнул он, подбегая к Никитину и возбуждённо глядя на старика.
– Откатились, батенька ты мой, – бодро отозвался Анисим Гаврилович, глядя на лес. Затем посмотрел на Алексея и спросил: – Угомонились они там или как? – Спросил так, будто Алексей Сафонов находился возле него с самого начала атаки и будто не Алексей хотел узнать у него, каково положение. – Вот, полюбуйтесь, сударь мой, какие дела творятся на земле! И скажите мне после этого: как нам быть? Как быть простым людям? Как быть тем, на кого надавливают и принуждают отвечать ударом на удар? Как быть? Как соблюдать заповеди Христовы? Вот я уже старик почти, не по годам, конечно, а по состоянию моему. И я не знаю ответа…
– Ужели всё кончено? – воскликнул Алексей растерянно.
– Как знать. – Комендант пожал плечами.
– Вот ведь… Как же так! – Алексей стукнул кулаком по бревну.
– Вас что-то заботит, господин поручик? – полюбопытствовал Тяжлов, улыбаясь состоянию Алексея Сафонова.
– Вот я опять не у дел. – Алексей с недоумением посмотрел на Тяжлова. – Покуда понимался на стену, война и закончилась… Капитан не расслышал его слов, а Тяжлов усмехнулся.
– А где Иван-то? – спросил Никитин.
– Копыто? – уточнил Тяжлов.
– Да, Копыто. Распорядитесь, Вадим Семёнович, чтобы его кликнули ко мне.
По стене прокатилось имя следопыта.
– Идёт, господин капитан.
– Надо бы переговорить с ними, голубчик, – сказал Анисим Гаврилович следопыту, когда тот остановился перед ним. Капитан кивнул через частокол в дождливое пространство. – Вразуми их, дружок, что мы не желаем воевать и что мы вовсе уходим отсюдова. Они, пожалуй, и без того уже не сунутся, но надобно, чтобы и успокоились к тому ж, чтоб ночью не прокрадывались к нам.
Иван стоял перед комендантом и смотрел через его голову. По его лицу текла вода, намокшие длинные волосы прилипли ко лбу и к щекам.
– Ты объясни этим бестиям неугомонным, что нам теперь до них нет дела.
– Я попробую.
– Копыто, – окликнул его кто-то из казаков, – ты только далеко не отходи, чтобы мы в случае чего из ружьишка могли достать какого-нибудь особливо норовистого сорвиголову.
Следопыт кивнул и неторопливо зашагал прочь. Алексей удивлённо проводил его взглядом. Спокойствие Ивана поразило его.
– Он что, прямо к ним пойдёт? Прямо к дикарям?
– А то как же-с? – пожал зелёными плечами капитан и выглянул за частокол. Алексей увидел его мокрую седую косу. Анисим Гаврилович, похоже, никогда не расплетал её. Она вяло лежала на потемневшем под дождём мундире.
– Но ведь это… Они легко убьют его…
– На то он и Копыто, чтоб ходить там, где остальные люди не умеют. Алексей быстрым шагом пошёл к лестнице и спустился вниз.
– Иван! Копыто! – позвал он.
Следопыт обернулся, услышав своё имя. Он стоял возле треноги, над которой болтался котелок с кипящей водой.
– К вашим услугам, сударь, – сказал он и зачерпнул кружкой из котелка воды. – Не глотнёте ли чуток чаю? Я страсть как пить хочу.
– Вы сейчас чай пить собрались? – не поверил Алексей.
– А что такое? Разве нельзя?
– Но ведь…
Алексей смутился. Иван был примерно одних с ним лет, может, на год-два старше, но он разительно отличался от Сафонова. Он был пронизан уверенностью и спокойствием. Глядя на него, Алексей мог бы поклясться, что следопыта не беспокоил предстоящий выход за ворота к рассвирепевшим дикарям.
– Вам… – Алексей хотел спросить, не боязно ли Ивану, но не посмел и спросил другое. – Помощь не потребуется?
Следопыт с удовольствием отхлебнул чаю и отрицательно повертел головой. Мокрые волосы его болтнулись и криво налепились на лоб.
Из-под навеса, пристроенного возле стены, вышел Григорий. Он криво нахлобучил мохнатую шапку и остановился возле костерка.
– Чего старик-то звал? – заговорил казак, не обращая внимания на Алексея.
– Надо сходить туда, – Копыто кивнул на ворота, – Гаврилыч хочет поговорить с ними.
– Когда?
– Сей момент, дай лишь чай допить.
– Я с тобой. Что возьмём?
– Только ножи, – ответил Копыто и поправил ремень, перетягивавший его кухлянку в поясе. Он крикнул что-то на непонятном языке стоявшим поодаль Корякам, и один из них подбежал к нему, держа в руке два ножа. У следопыта были свои ножи в чехлах, но эти два он сунул за спину под ремень. Проверив пару раз, насколько легко до них дотянуться, Копыто кивнул Григорию, и они уверенно двинулись к воротам.
Алексей стоял совершенно растерянный, провожая взглядом следопытов и чувствуя себя существом второго сорта.
– Алёша! – послышался голос сестры.
Поручик обернулся на зов. Маша стояла в дверях ближайшей избы. Она помахала ему рукой, призывая к себе.
– Зачем ты мокнешь под дождём? Что там происходит теперь? Почему ты бледный? – Она засыпала его вопросами.
– Видишь ли, Машенька… – Он наморщил лоб и задумался.
– Зайди в дом, сделай милость.
– Видишь ли, душа моя, я совершенно себя не узнаю. Я будто только что родился. Я ни на что не способен. Здесь все чем-то заняты, все успевают сделать нужное дело. Я же… Я же никому даже не нужен… Вот и сейчас…
– Что сейчас? – Она втянула его за рукав в дверь.
– Сейчас Иван отправился с Григорием к дикарям. Я было предложил мою помощь, но они меня словно и не услышали…
– Куда отправились?
– К Чукчам… Чтобы переговорить с ними…
Маша секунду смотрела на брата, затем вдруг оттолкнула его и побежала к крепостной стене.
– Машенька!
Девушка поднялась на стену. Стоявшие там люди негромко переговаривались. Маша вытянула шею и устремила взор на пространство, усеянное неподвижными телами убитых. Увидев Ивана и Григория, спокойно шагавших в сторону леса, она затаила дыхание. Иван время от времени поднимал над головой руку. Удалившись шагов на сто от стены, оба следопыта остановились. Минут через пять из леса вышли несколько человек и неуверенными шагами двинулись к ожидавшим их следопытам.
– А если они пустят стрелу? – Маша дёрнула за рукав стоявшего возле неё рыжеватого бородача, не сдержав своего волнения.
– Они могут, – сипло ответил мужик, – они всё могут. Одно слово – дикие.
– И что же тогда?
– Это уж как стрела полетит.
– А вы? Что тогда вы сделаете? – продолжала выпытывать девушка.
– Мы тогда, барышня, пальнём из ружьишек по этим сукиным детям, – медленно объяснил казак.
Тем временем Чукчи дошли до Ивана и Григория. Их было пятеро, за спинами у них висели колчаны. Они остановились шагах в трёх от следопытов и начали говорить. Двое из тех дикарей были одеты во что-то очень странное, ровное и длинное.
– Что за наряды на них? – спросила Маша.
– Это они в панцири укрылись, – засмеялся стоявший возле Маши казак.
– Панцири? – Вглядевшись, Маша поняла, что панцири представляли собой гибкие щиты от груди до колен, обёрнутые вокруг туловища. – Как же эти панцири сделаны?
– Они из толстых пластин, барышня, из вертикальных кожаных пластин. Пуля-то пробьёт эту броню, а вот стрела или нож застрянут… Но они, я гляжу, вроде спокойно толкуют. – Казак повернулся к своим товарищам. – Слышь, братцы, уболтает их Копыто, что ли?
– Уболтает, – уверенно ответили ему.
Минут через пятнадцать Григорий оставил Ивана одного и подошёл к крепостной стене.
– Они хотят увидеть господина поручика! – крикнул он. – Позовите сюда Алексея Андреича! Пусть выйдет к нам!
Услышав имя брата, Маша не на шутку перепугалась и побежала искать Алексея.
– Зачем тебе выходить туда? – остановилась она, заглядывая ему в лицо.
Он пожал плечами в ответ, и она прочла в его глазах сильное волнение.
– Ты не беспокойся, Маша, не беспокойся. – Он поцеловал её в лоб, его губы казались ледяными. – Ты же видишь, что никто уже не стреляет. Беспокоиться не о чем.
– Но зачем они зовут тебя? Разве ты имеешь какое-то влияние?
Он опять пожал плечами и тяжело вздохнул:
– Не знаю, у них тут свои правила, я не знаток… Ну, нечего тянуть, надобно идти. Он поправил шпагу и направился к воротам. Маша быстро перекрестила его в спину.
– Ваше благородие, – на пути у Алексея возник рослый казак, – пистолет вы уж оставьте здесь, не то они насторожатся. А я покараулю его, не извольте волноваться…
Алексей кивнул и протянул казаку пистолет. Выйдя за ворота, он остановился на пару секунд и подумал: «А ведь ты здорово трусишь, братец». Он стиснул кулаки и быстрыми шагами пошёл, даже почти побежал к Григорию.
– Что там? – спросил он, едва дойдя до казака.
– Всё нормально, ваше благородие. – Казак успокоительно кивнул. – Просто они хотят убедиться, что в фортецию приехал новый офицер и что мы не обманываем их, говоря о выводе войск.
– Всего-то?
И всё же Алексей не успокоился. Жуткие кожаные панцири, испещрённые следами ножей и копий, вызвали у него новый прилив холода к рукам и ногам. Тело налилось тяжестью. Он покосился на крепость, и она показалась ему в ту минуту невероятно надёжной, но такой недосягаемой. Над частоколом виднелись головы людей, торчали ружейные стволы, похожие издали на соломинки.
Иван попросил рассказать о постановлении сената, и Алексей подчинился, хотя чувствовал себя смущённым. Всё было нелепо: офицер выполнял указания какого-то следопыта, а не управлял ситуацией. Иван перевёл дикарям слова Алексея, и Чукчи удовлетворённо забормотали что-то.
– Вот и всё, мы можем возвращаться, – объявил Иван. – Теперь они направят в фортецию своих главарей.
– Всё? – удивился молодой офицер.
– Пойдёмте.
Самым тяжёлым испытанием для Алексея было повернуться к дикарям спиной, зная, что у них есть луки и стрелы. «Возьми себя в руки, будь мужчиной», – сказал он себе. Сделал первые шаги по направлению к крепости и обернулся: Чукчи спокойно шли в противоположную сторону. Увидев это, Алексей вдруг сразу повеселел, молчаливость улетучилась, захотелось общаться, и даже Иван Копыто, прежде не вызывавший в Алексее добрых чувств, сделался по-особенному милым. «Как выгодно быть трусом. Нужна самая малость, чтобы исправить настроение с подавленного на весёлое… Значит, я всё-таки трус?» – размышлял Алексей, широко улыбаясь и испытывая почему-то огромное облегчение от того, что признался себе в этом. Теперь для него отпадала всякая необходимость оправдываться перед самим собой в определённых ситуациях, теперь ничто не связывало его.
Совсем недавно поручик Сафонов раздумывал над тем, куда приложить всю силу своей молодости: посвятить ли себя целиком военной службе или отдаться служению женской красоте. Впрочем, в любовь он почти не верил, хотя увлекался быстро. Оставалась военная карьера, но она требовала усердия и того душевного порыва, который один лишь способен удовлетворить тщеславие молодости. Правда, Алексею приходилось слышать о людях, которые были напрочь лишены такого порыва и, надев на себя первый попавшийся хомут, честно работали до конца жизни. Но Алексей Сафонов не мог разрешить себе этого. Он был молод и слишком ценил свою молодость, чтобы дать ей исчезнуть в скуке и монотонности быта.
И вот он признал в себе труса. Стало быть, отныне не надо было думать о проявлении геройства, и это позволило сердцу поручика Сафонова биться ровно, без волнения. А коли так, то что же теперь делать? Куда девать тот пыл, который ещё несколько минут назад толкал молодого человека на активные действия, толкал его чуть ли не в пропасть прыгнуть? Во что теперь превратится вся эта неуёмная энергия?
Переговоры
– Кто пришёл? – спросил капитан Никитин.
– Эгылгын, Наталкот, Кама-Тагын, – перечислял Иван, – Седая Женщина…
– Седая Женщина собственной персоной?
– Он же у них запевала, – кивнул следопыт.
Комендант велел открыть ворота, и дикари вошли в крепость. Со всех сторон к ним стягивались казаки, громко и оживлённо обсуждая туземных послов. Чукчи были одеты совершенно обычно, ничем себя не украсив по случаю торжественной встречи, если не считать одной ярко расшитой бусами шапочки, которая пятном выделялась в бурой массе туземцев. Почти все они были вооружены длинными копьями.
Капитан Никитин распорядился, чтобы перед домом, где находилась гауптвахта, на земле расстелили побольше шкур, и предложил дикарям сесть. Казаки плотно окружили пришедших, оставив место для офицеров. Поблизости от расстеленных шкур было поставлено несколько стульев для женщин, желавших посмотреть на переговоры.
Когда командир гарнизона объявил, что все в сборе и что можно начинать, Чукча в расшитой шапочке затянул какую-то песню. Все вокруг смолкли, словно им очень нравилась эта песня или же будто они страшились навлечь на себя гнев исполнителя, если бы помешали ему петь. Собственно, песней трудно было назвать это завывание, превращавшееся иногда в произнесение неразборчивых слов.
– Это и есть Седая Женщина, – шепнул Маше стоявший позади неё Григорий. – Поглядите на его шапку, это не простая шапка – шаманская. Он её надел, чтобы защитить себя от злых духов, которыми населена Раскольная.
К макушке шаманской шапочки была пришита косичка из чёрных волос. С левой стороны шапки свисали две длинные кисти, сплетённые из тонких кожаных шнурков и опускавшиеся почти до колен Седой Женщины. К одной из этих кистей были привязаны три нитки длиной примерно в палец, на которые были нанизаны красные бусины.
Когда шаман закончил песню, все оживились. Выступление Чукчи произвело на Машу гнетущее впечатление. Да и сам старик был неприятен и напоминал скорее покойника, чем живого человека. Его лицо, изрезанное бесчисленными морщинами, оставалось почти неподвижным, словно было сделано из воска, но глубоко посаженные чёрные глаза были живыми. Возле Седой Женщины стоял чукотский юноша в женском платье и с заплетёнными косицами. Над верхней губой юноши виднелся тёмный пушок, глаза горели каким-то таинственным мутным светом. Его лицо резко выделялось среди мужских лиц и напоминало странную маску, наделённую трагическими чертами. Маше почему-то подумалось, что этот юноша в женском наряде и шаман были как-то незримо связаны друг с другом и составляли единое целое.
– Это кто? – осторожно спросила она у Григория.
– О ком вы спрашиваете, сударыня?
– О том юноше в женском платье.
– А… Это мягкий мужчина…
– Кто? Простите, я не поняла, что вы сказали. – Маша с вниманием посмотрела на Григория.
– Мягкий мужчина, – повторил казак.
– Что значит «мягкий»?
– Марья Андреевна, – Григорий смущённо втянул голову в плечи, – это у них такие люди есть, которые ведут себя… как бы это…
– Как-нибудь особенно? – подсказала Маша. – Они не соответствуют мужскому образу?
– Вот именно. Не соответствуют, совсем не соответствуют. – Григорий обрадовался подсказке.
– И поэтому мужчины одеваются в женское платье? – уточнила девушка.
– Не только одеваются, – опустил глаза Григорий.
– В каком смысле?
– Ну, они вообще ведут себя, как женщины.
– Выполняют женскую работу? – спросила Маша, чувствуя, что Григорий не договаривал чего-то.
– И работу тоже, Марья Андреевна… Они у них навроде жён… Таким людям духи что-то нашёптывают и заставляют их вести такую жизнь.
– Какую жизнь? Я не понимаю. Что значит «навроде жён»?
– То и значит, Марья Андреевна. Именно это и значит. Потому они и называются мягкими мужчинами, не воины это уже и не мужчины. Они выбрали себе особую дорогу… Простите, но нам с вами этого не понять… Иногда они идут на это, чтобы избавиться от какой-нибудь страшной болезни по указанию шамана… Всякое тут может быть причиной… Вы, Марья Андреевна, у Ванюши спросите, он лучше объяснит… Ваня! Подойди к нам, сделай милость, дружок… Вот Марья Андреевна любопытствует, откуда и почему берутся мягкие мужчины.
– Мягкие-то? – Копыто поставил ружьё прикладом на землю и поскрёб пальцами заросший подбородок. – Ежели в двух словах, то они исполняют требования духа. – Следопыт взглянул на Машу и понял, что она не удовлетворилась таким объяснением. Он продолжил, говоря тихо, чтобы не быть помехой тем, кто вёл переговоры: – Дух является к человеку и требует от него начать другую жизнь. Иногда дух приходит к больному человеку, иногда – к здоровому… Тут нельзя дать точного определения, у кого как случается такое обращение… Ежели человек отказывается последовать требованию духа, то он начинает болеть.
– Как это?
– Болезнь… Бывает, что беспамятство на много дней, бывает, что сумасшествие… Должно быть, что-то приходит к ним в это время, но никто вразумительно ничего не объясняет. Я знал одного берегового Чукчу, который вдруг лет в тринадцать потерял чувствительность ног, а затем и вообще перестал двигаться; лежал, словно мёртвый тюлень. А до того он был очень сильным мальчиком, очень ловким и удачливым рыбаком. И тогда один шаман велел ему стать женщиной, он даже спал с ним.
– Спал? – Маша ужаснулась. – С этим мальчиком? Но ведь это…
– Да… После нескольких проведённых с шаманом ночей мальчуган встал на ноги и начал заниматься женской работой. – Иван задумался и через некоторое время продолжил свою речь: – Мягкий мужчина может пройти несколько ступеней, превращаясь из мужчины в женщину. Поначалу он лишь подражает женщинам в манере причёсывать и заплетать волосы. Однако не каждый, кто заплетает волосы по-женски, есть мягкий мужчина. Нет, не всякий. Шаманы иногда заставляют обычных мужчин заплетать волосы по-женски, чтобы избавиться от какой-то болезни.
– Зачем? – спросила Маша; ей было очень интересно, но всё казалось чересчур странным и непонятным.
– Думаю, что из-за гордыни, – ответил Иван, поколебавшись немного.
– Из-за гордыни?
– Гордыня часто бывает причиной наших болезней.
– Как так? Почему вы так думаете?
– Она суть почва для произрастания недугов. Чтобы вышибить из-под болезней почву, гордыню надобно переломить, отбросить её. Для этого мужчина, почитающий свои мужские качества особенными, должен поменять их на женские. Полагаю, что это может не всякий… Поди-ка, нарядись в женское платье, когда ты слывёшь за лучшего воина в своём племени! Но ведь надевают женскую одежду некоторые мужики, надевают, Марья Андреевна. И это есть вторая ступень посвящения мягкого мужчины. На третьей стадии превращения мужчина отказывается от всего оружия и вообще от предметов, коими мужчина должен пользоваться в жизни – аркан, гарпун, копьё… Он берётся за иголку и скребок для шкур. Даже в разговоре он принимает особое, женское произношение. Я видел много таких людей. Все они потеряли свою воинскую неустрашимость, силу, отвагу. Они любят маленьких детей. Играют с ними, как настоящие женщины. Короче, они становятся женщиной, сохраняя мужскую наружность. Эти мягкие берут себе мужей, при этом совершается обычный свадебный обряд.
– И как к ним относятся окружающие?
– Нормально, как к женщинам. Должен сказать, что такие семьи, как оно ни удивляет, очень прочны.
– А вы? Что вы думаете про них? – не унималась Маша.
– Ровно ничего, – пожал плечами Иван и повернулся к Григорию: – Ты что про них думаешь, брат?
– Теперь уж ничего, а раньше удивлялся, – сказал Григорий с ухмылкой. – Особливо однажды был удивлён, когда… Впрочем, не нужно об этом… Об этом нельзя, гадко оно…
– Если двое мужчин живут как муж и жена, – медленно проговорила Маша, пытаясь уловить суть дикого явления, – то разве это нормально? Откуда это идёт?
– Нам, то есть обычным людям, этого не понять, – уверенно сказал Григорий.
– Мягкий человек, – заговорил Иван снова, – нередко имеет в семье больше веса, чем его муж, так как в мягком человеке присутствует сильный дух. Однажды такой человек – его звали Мелкий Зуб – был осмеян по какой-то причине соседями. Он обиделся и ушёл из стойбища. Он ничего не взял с собой, кроме деревянного огнива и рогового лука, с помощью которого разводят огонь. По пути ему встретились два Коряка, они долго насмехались над ним, так как считали, что он вполне безобиден. Но он вдруг взял в руки роговой лук и положил на тетиву палочку, с помощью которой разводится огонь.[2] Этот лук, как вы видели, Марья Андреевна, очень мал, чтобы пользоваться им в качестве оружия, а тупая палочка никак не может служить стрелой. Но Мелкий Зуб сумел пустить её с такой силой в горло одного из тех Коряков, что она убила его. Это мне рассказал второй из тех Коряков. С тех пор он считает, что мягкие мужчины Чукчей обладают огромной скрытой силой… Взгляните на Седую Женщину и его мягкого человека. Седая Женщина гораздо ниже и более щуплый, чем его спутник. Этот мягкий человек раньше был очень силён, он мог бы свернуть шею любому, самому крупному быку, но вот теперь он ничего не может. Он стеснителен, как маленькая девочка, и прячет лицо, прикрываясь рукавом. Я не раз видел, как он возился с маленькими детьми и ласкал их, явно завидуя радостям материнства… Но теперь, Марья Андреевна, вы должны отпустить меня, так как я вижу, что комендант зовёт меня к себе…
Маша кивнула и вновь обратила взор к юноше, которого Григорий и Копыто называли мягким человеком. Услышав столь удивительные речи, она смотрела на него уже совсем по-другому. Да, он был выразителен и трагичен, но при этом был и ужасен. Подумать только, что он имел постоянную физическую связь с отвратительным шаманом! Какая мерзость! Даже не всякая женщина решилась бы сойтись с тем лысым стариком, прикрытым шаманской шапочкой, какими бы колдовскими качествами он ни обладал… А уж мужчина… Нет, нет и ещё тысячу раз нет! Маша отказывалась верить в возможность таких связей… Однако не верить Ивану и Григорию она не могла.