– Предложение лестно… Да бояре московские супротив того встанут, не захотят возвышения княжества Нижегородского, бояр нижегородских, купцов…
– Что бояре? Как ты, владыка, решишь, так и будет, – сузив веки, чуть тише произнес князь Дмитрий.
Епископ, покачав головой, так же тихо ответил:
– Может, оно и так… Дмитрий-то с Марией уживутся, а как мы с тобой? Есть у меня мысль взять под себя суздальскую кафедру. Епископ Алексий стар, епархия ему, поди, уже в тягость…
– Сие не мне решать, владыко.
– Мне то ведомо. Я решу, токмо ты не противься.
Так и порешили.
Вскоре в Нижний из Москвы отправилось посольство. От лица московского князя послы предложили Борису разделить Великое княжество Нижегородское на два удела: самому сесть в Суздале, а Дмитрию Константиновичу отдать Нижний Новгород. Борис ответил отказом. Тогда в Нижний отправилось второе посольство, в которое вошли архимандрит Павел, игумен Герасим и игумен Сергий Радонежский. Они предложили князю Борису отправиться в Москву на ряды. Борис Константинович оскорбился таким предложением и изгнал послов. Тогда послы велением епископа Алексия затворили все церкви в Нижнем Новгороде и Городце, то есть запретили вести в них службу. Это было впервые в Русской православной церкви, даже многие священники не понимали этой меры наказания, чего уж говорить о простых смертных, и потому оно не возымело должного воздействия. Тогда Дмитрий московский дал Дмитрию суздальскому войско. Присоединив к нему суздальскую дружину, Дмитрий Константинович двинул объединенную рать к Нижнему Новгороду.
С предложением породниться получилось не так, как хотел суздальский князь. За время пребывания гостей в Москве дети сдружились. Когда же пришло время расставания, четырнадцатилетний князь Дмитрий заявил, держа за руку не Марию, а маленькую и хрупкую Евдокию:
– Жди, токмо владыка Алексий станет не властен надо мной, зашлю сватов! Примешь?
И та, чуть слышно разлепив запекшиеся от волнения губы, проронила:
– Приму. Только ж ты не обмани…
Мария тоже не осталась внакладе. Очень скоро Дмитрий Константинович нашел и ей жениха: им стал именитый и богатый сын московского боярина Вельяминова. Сговор и свадьбу сыграли споро и весело.
А епископ Владимирский и Московский Алексий все-таки совершил задуманное: как только епископ Суздальский преставился и на его место поставили игумена Нижегородского Печерского монастыря Дионисия, он отторг от суздальской епархии Нижний и Городец.
Лето прошло в трудах: Дмитрий Константинович продолжил дело своего младшего брата. Он завершил укрепление стен, расширил ров, в сторону мордвы устроил засеку.
Как-то в конце лета на Спасском соборе ударил сполошный колокол. Нижегородцы вывалили на стены, устремив взгляды на Волгу. По тихой воде, распустив паруса, шли ушкуи. Их было много. Судя по высоте возвышающихся над водой бортов, нагружены суда изрядно. На счастье, ушкуи прошли мимо. Но тревога осталась. Ближе к вечеру великий князь Дмитрий Константинович вызвал в харатейную воеводу Данило Скобу. Указав на лавку, спросил:
– Тот молодец, что был у ушкуйников в Костроме, где он ноне? Надобен.
– При мне, государь. Упросил я брата отпустить со мной, хочу выучить сыновца ратному делу. Негоже такому молодцу в лавке сидеть. А науку воинскую на лету схватывает, – принялся расхваливать племянника воевода. – Из арбалета болтом с двадцати шагов навершие со шлема срезает. Мечом пока не очень, а саблей хорошо владеет…
– Мне его меч не надобен. Хочу, чтобы сослужил мне службу иную. Видел ушкуи?
– Зрел, государь, – кивнул Данило Петрович. – Сила завидная. На многих зброя арабская, дорогая, не всякому князю посильна.
– То-то и оно. А куда путь направили ушкуйники, ведаешь?
– Полагаю, что в Хлынов.
– Как в Хлынов? Не в Новгород на Волхове? – удивился князь Дмитрий. – Чего им в Хлынове-то быть?
– Когда в поход на Обь уходили, воевода ушкуйников боярин Абакунович заходил в Хлынов. Крепостицу малую поставил, сотни две ватажников на жительство оставил. И как я слышал, они за два года изб понастроили немало и припаса заготовили тысячи на две, – пояснил воевода. – Туда они пойдут. Верь мне, государь. Место выбрано с умом: по Каме да по Волге куда захочешь пройти можно.
– Значит, в Хлынов идут, – растягивая слова, произнес князь. – Это меня и тревожит. Раз в Хлынов, значит, дела своего разбойного не оставят. В прежний приход Нижний пограбили и пожгли, а тогда их числом меньше было, да и за два года, поди, поднабрались умения ватажники.
– Должно быть, государь, – согласился воевода. – Так на что сыновец-то мой занадобился?
– Хочу, чтобы он к ушкуйникам прибился. Нового человека Абакунович к себе не допустит, а сыновца твоего должны помнить. Что скажешь?
– Может, кто и помнит. Да делать-то что ему? Боярина живота лишить?
– Бог с тобой! – усмехнулся князь. – Чай, не душегуб молодец. А дело ему вот какое: упредить меня должен, коли ватажники на Нижний пойдут. У ушкуйников добра всякого на руках много, а значит, купцы табунами повалят в Хлынов. Ему и дорога. Денег же я дам. Купец без денег не купец.
Так и не пришлось Ярославу перенять воинскую науку от дядьки. Пока не стала Волга, на большой барке в сопровождении шести княжеских гридей в качестве охраны в Хлынов отправился молодой купец Ярослав Тихонович. Охрану можно бы было дать и поболе, ибо князь не поскупился и отвалил серебра две сотни.
Объединенное войско встретило хана Булат-Тимура на Теше. Булгары, не успев принять воинский порядок, были подвержены слаженному удару пешей рати, а как только сражение началось, на фланг ханского войска налетела конница городецкого князя, до того укрытая лесом. Не выдержав давления княжеских дружинников, булгары побежали. Их гнали до реки Пьяны. Многие, вторгшиеся в нижегородские земли, так и не смогли переправиться через эту не широкую, но быструю и коварную речку, вьющуюся, словно змея, в мордовских лесах.
Хан Булат-Тимур, побитый и униженный, приехал в Орду просить помощи у хана Мюрида против нижегородских князей. Хан был взбешен, и не тем, что булгары были побиты нижегородцами, а тем, что Булат-Тимур пошел на улус Джучи без его – великого ордынского хана – на то дозволения. Булат-Тимур был схвачен и брошен в каменный застенок, а позже, по приказу преемника Мюрида хана Азиза, казнен.
Глава 5
– Ты, молодец, Богом силой не обижен, так чего тебе… Выкопай землянку и зимуй, а хошь и избу сруби. Земля у нас общая, и лес общий, то есть ничейный. Иди, вали сколь хошь, ставь хоч терем… никто слова супротив не скажет.
– Срубить избу – дело непростое. А пока-то как от непогоды укрыться?
– Иди в ушкуйники. Ты крепкий, молодой – такие в ватаге надобны. Хошь к Осипу Варфоломеевичу, хошь к Василию Федоровичу, а то и к Александру Абакуновичу под руку становись. Он опосля похода за Камень богат стал непомерно: оденет, обует, накормит, службу даст, а уж о жилье и речи нет – ушкуйники себе изб нарубили и еще жилье ладят. Да чего там жилье – крепость новую возводят, вона, вишь, на холмах. Поболе прежней будет. И то сказать, ушкуйников было двести, а ноне две тыщи.
– Скажи мне, добрый человек, а купцов в городе много?
– Как собак, прости Господи, – перекрестился хлыновец. – Понаехало, словно воронье налетело, не продохнуть. Понавезли всего… Обирают повольников, за гроши добро скупают. Себе избы понастроили, лавки… Ото там, – махнул мужик в сторону новоделов, укрытых за цепочкой уже оголившихся берез. – Может, ты и сам их роду-племени? – оценивающе оглядел мужик Ярослава, но тот поспешил его успокоить:
– Да нет же, мне бы боярина Абакуновича повидать…
– А-а, то дело другое, – почесал затылок хлыновец, сдвинув шапку на лоб. – Он чаще всего бывает там. – Мужик кивнул в сторону строящейся крепости. – И ноне, поди, там. Хозяйственный, до всего есть дело, хоча и боярин. Ну, прощевай, заболтался я совсем. – И хлыновец засеменил в сторону разгружавшегося у выступающего в реку деревянного настила большого купеческого карбаса.
Александр Абакунович узнал молодца. Оценивающе оглядев Ярослава, спросил:
– Где был? Я тебя после Костромы не видывал. С чем пришел?
От прямых вопросов Ярослав несколько растерялся. Заготовленный рассказ улетучился, словно он и не думал о встрече. Начал говорить что-то об отце, торговом деле… но потом остановился и под пытливом взглядом боярина выпалил:
– Ушел в Новгород. В городе тебя зрел да подойти не посмел. С тобой же в поход отец не пустил. А ноне я пришел…
– Сам, или опять отец направил?
– Батюшка, а я и не противился. Сам хотел. Меня Анфим Никитич за собой звал… да вот сгинул…
Боярин рассмеялся.
– Не такой Анфим человек, чтобы сгинуть. Жив-здоров. Хан Хидыбек жаден без меры – потому братьев наших не лишил живота, а продал. Да разве удержишь в неволе повольников?! Ушли молодцы, на Хвалынском море промышляют и в Волгу заходят, дабы о себе напомнить. Ты-то с чем пришел? – повторил свой вопрос Абакунович.
– Батюшка прислал товара иноземного у повольников купить: посуду, шелк…
– А денег-то достанет? – улыбнулся боярин. – Товар недешев.
– Достанет, – тряхнул кудрявой головой Ярослав. – Токмо я хочу к вам пристать. Еще в Костроме решился, да тут дела эти…
– А как же наказ отцовский?
– Так я его исполню, а сам с тобой останусь.
– Ну-ну, токмо помни, что повольники купцов не очень-то жалуют. Могут и не принять в сотоварищи.
Серебро, данное великим князем нижегородским, сыграло добрую службу. Им он расплатился за жилье, которое недешево уступил ему и его охране один из купцов новгородских, отдав пристрой к дому. Этому купцу и доручил Ярослав скупленное добро, чтобы тот его доставил в Нижний Новгород воеводе Даниле Петровичу Скобе, а отцу в Новгороде Великом передал, что-де жив-здоров сын и домой возвертаться не спешит. Коли судьба выпадет, то ждать его через год по осени.
Еще по зимнику ушел купеческий обоз. С ним отправились и молодцы охраны. Оставшись один, Ярослав принялся налаживать дружбу с ушкуйниками. Благо дело среди них было немало новгородцев, встречались и знакомцы. Вскоре он стал своим на дружеских пирушках, в свадебных застольях, коих немало проходило в Хлынове: ушкуйники пришли в город надолго, если не навсегда, и потому устраивались основательно, заводя семьи, хозяйство… Воеводы повольников смотрели на это одобрительно.
– Как ей там-то, птахе нашей, на чужбине будет? Отроковица, а уж замуж. Ладно бы дородностью да статью вышла, а то что дите малое, – причитала боярыня Авдотья Брагина.
Ей вторила княгиня Агриппина, жена городецкого князя Бориса:
– По возрасту и ничего бы – тринадцать, да в кости мелковата. Ништо, чай, в постельку-то сразу не уложат, а там подрастет.
Дмитрий Константинович, нагнувшись, поднял дочь на руки и, поцеловав в лоб, напутствовал:
– В дороге не балуй! Знаю я тебя, проказницу. Боярыню Ростиславу слушайся. А к свадебному пиру и мы приспеем. Ну, с Богом!
Вскоре санный поезд почти в две сотни возов под охраной малой княжеской дружины вышел из Нижнего Новгорода, и путь ему лежал далекий: аж до самой Коломны, где ждал тринадцатилетнюю невесту шестнадцатилетний жених – великий князь владимирский, князь московский Дмитрий Иванович.
Не просто далось сватовство. Кто только не отговаривал Дмитрия от этого решения: и епископ Алексий, и бояре московские, и кое-кто из младших князей, но великий князь остался верен своему слову, и как только ему исполнилось шестнадцать, заслал сватов. Не остановил его даже пожар, случившийся в прошлом году на Москве. Больше половины города выгорело дотла. Потому венчание назначено в Коломне – вотчине московских князей.
К началу января санный поезд подошел к Коломне. Город, сродни Нижнему, стоял на взгорье у слияния рек Оки и Москвы. Опоясанный высоким частоколом черных дубовых стволов, он поднимался посадами к княжескому терему и белеющей строгими каменными стенами Воскресенской церкви.
Князь Дмитрий Константинович с семейством прибыл двумя неделями позже и остановился на дворе своего зятя – воеводы коломенского Микулы Вельяминова, остальные же гости – нижегородские, суздальские, владимирские, городецкие и иных княжеств – разместились по дворам купеческим. Накануне венчания провели сговор. Евдокию на него не пустили – по свадебному чину не положено, но она все-таки ухитрилась подсмотреть и послушать, о чем говорили бояре московские и нижегородские. Там же она увидела и своего будущего мужа: Дмитрий подрос и, как ей показалось, несколько возмужал. Отец одарил будущего зятя первым благословением – образом, кубком, бархатом, сороком соболей, поясом, расшитым золотой нитью и драгоценными камнями. Получил в ответ тоже немалые подарки. Сговор проходил душевно, по-семейному. Княгиня Анна расспросила князя Дмитрия о здоровье, расцеловалась с ним через платок, вслед за ней также через платок жениха расцеловали подружки невесты – княжны и боярышни, присутствовавшие на сговоре. Обидно и досадно было Евдокии смотреть на такое. Да делать нечего: обряд того требует.
На следующий день и она получила от жениха множество подарков, а также перстень и панагию[21].
В день свадьбы собрались все участники торжества: тысяцкий, свахи, дружки, поезжане, бояре и боярыни, конюший, свечники, коровайники… Когда все было готово к венчанию, известили жениха и невесту.
Князь Дмитрий Иванович в парчовом кафтане, расшитом каменьями, в отороченной куньим мехом шапке, в красных тонкого сафьяна сапогах, гордо восседая на аргамаке, в сопровождении дружек подъехал к дому невесты. Та, уже убранная в дорогие наряды, с распущенными по плечам волосами, в окружении подружек сидела за столом. Услышав, что жених у крыльца, Евдокия в нетерпении выскочила из-за стола, но сваха, нависнув над ней своими телесами, осадила:
– Не время еще. Как токмо коврами дорогу до церкви выстелют, так и неспешно тронемся.
Наконец-то Евдокия – на высоком резном крыльце. Солнце слепит, снег искрится, на душе жутко и весело. Перед крыльцом бьют копытами разряженные кони, впряженные в богато убранные сани. Евдокия важно и медленно, как учили, садится на скамью и утопает в мехах. Дмитрий справа. Он все так же на коне, глядит строго, по-взрослому, будто и не знаком вовсе. По команде тысяцкого начинается шествие к храму. Впереди свечники, за ними коровайники… Пройдя не более ста шагов, шествие останавливается, князь Дмитрий спрыгивает с аргамака и подает руку Евдокии. Они рядом. Шествие возобновляется. Священники кропят путь святой водой. Перед входом в церковь молодых осыпают хмелем. И все это под малиновый перезвон колоколов церквей коломенских и под ликующие крики толпы.
От множества людей в храме душно. Горят свечи. Священник, в золоченые ризы одетый, строг. Евдокия от волнения и страха еле держится на ногах. Словно сквозь плотную завесу доносится:
– Во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа, аминь!
Идет венчание чередом. И вот уже обводят молодых вокруг алтаря. Великий князь владимирский Дмитрий, склонившись, целует Евдокию в губы: коротко, неумело. Она – великая княгиня. Не верится. После совершения обряда венчания новобрачные причащаются Святых Тайн.
Оставив князя Дмитрия в церкви на венчальном месте, свахи отводят молодую на паперть и снимают с ее головы девичий убор, и, разделив волосы надвое, заплетают их в две косы, которыми венчают голову. Затем, накрыв кокошником, покрывают голову фатой и подводят к новобрачному.
И опять ликующая толпа, колокольный перезвон, свадебный поезд. Вот и двор княжеский. На пороге терема князь Дмитрий Константинович с княгиней Анной. Они целуют молодых, осыпают зерном, хмелем, золотыми и серебряными монетами, чтобы жилось сытно, богато, весело.
Расселись в палатах по свадебному чину, и начался пир.
Дубовые столы ломились от яств и хмельных медов. На почетном месте под образами – молодые. Несмотря на то, что Евдокия сидела на высокой подушке, ее еле было видно из-за стола. Но рост и возраст не помеха. Три дня и три ночи продолжалось пиршество, сопровождаемое песнями, музыкой и скоморошьими представлениями. Пили чаши заздравные, пили хвалебные, пили приветные… рекой лилось вино ромейское, меды сладкие, хмельные… шум, гам, ряженые, кругом голова…
После свадебного пира гости разъезжались довольные: каждый получил подарок по чину.
Прощаясь, Дмитрий Константинович напутствовал великого князя владимирского:
– Судьбами божьими дочь моя приняла венец с тобой, князь Дмитрий Иванович, и тебе бы жаловать ее и любить в законном браке, как жили отцы отцов наших. Береги ее.
Отгуляв свадьбу, молодой князь с небывалой энергией принялся за дела житейские. Хотелось и себя показать перед молодой женой, и делом доказать, что титул великого князя ему по плечу. Вернувшись в сгоревшую Москву и видя, что она возрождается, прорастая срубами из золотистой сосны и лиственницы, князь задумал строить кремль каменный, чтобы неподвластен был ни огню, ни ворогу.
Камень для строительства стен и кремля возили по зимнику из каменоломен, расположенных ниже по течению Москвы-реки, за селами Коломенским и Островом, у сельца Мячково. Камень возили и в стужу, и в метель, и в дни ранней оттепели. Шершавые, многопудовые плахи складывали на расчищенные от пожарища места. А как оттаяла от зимней стужи земля, начали копать ямы под фундаменты. Строительство вели огородники – мастера крепостного строительства из Новгорода и Пскова, зодчие многоопытные, знавшие приемы шлифовки и кладки камня, тайны прочности известковых растворов и особенности поведения грунтов при тысячепудовой нагрузке крепостных стен.
Медленно поднимаются стены кремля, куда быстрее растут посады, торговые ряды, дворы бояр и купцов.
Молодой князь, обозревая строительство с только что возведенной Собакиной башни, верил, что скоро и дворы будут из камня. Рядом с ним его маленькая жена Евдокия. Будучи отроковицей, она стала матерью и покровительницей обездоленных бездомных погорельцев, вдов и сирот. Евдокия уже начала свыкаться со своим высоким положением, примирилась с нелюбовью епископа Алексия и многих московских бояр. Да и не так важно это было. Главное, что Дмитрий люб и она для него что солнышко в окошке.
– А что, хорош город я строю? – наливаясь гордостью, вопрошал князь свою юную жену. – Токмо пять тысяч работных камень возят, да две на стенах, да тысяча в кузнях и известковых ямах. Любо?
– Любо! Ох, как любо!
– А реки вскроются… то-то еще будет… По рекам-то сподручнее камень возить, а значит, и строительство споро пойдет. За каменными стенами никакой ворог не страшен…
– Защитник ты мой, – прильнула худеньким тельцем к своему юному мужу Евдокия. – Батюшка весточку прислал, пишет, что по весне остерегаться надобно не татар, а своих… каких-то ушкуйников. Просил тебя о том известить.
– Ушкуйников? – усмехнулся Дмитрий. – Не беда. То тати шатучие. Мне они ведомы. Коли разбойничать начнут, урезоню, – решительно тряхнул длинными волосами великий князь владимирский. – Кого и опасаться следует, так то князей тверских. Ты же отцу отпиши, чтобы не тревожился. Коли надобно будет, помогу дружиной. Чай, ноне великий князь нижегородский Дмитрий Константинович не чужой мне…
Хлыновцы с нетерпением ожидали ее прихода, ведь весна – это поход, и потому порядком надоевшие за зимние месяцы воинские учения воспринимались повольниками охотнее, несмотря на то, что с каждым днем десятники и сотники становились все требовательнее и придирчивей.
Ярослав, получивший начальные навыки владения оружием от воеводы Данилы Петровича, не выглядел белой вороной в черной стае уже бывалых ватажников, а природное здоровье и сила выдвинули его за три месяца в лучшие. Он уже неплохо владел мечом, отменно саблей, точно метал в цель сулицы[22], а стрелять из арбалета его обучил еще отец.
Боярину Абакуновичу Ярослав глянулся. Молодой новгородский купец, а ныне сотоварищ, был всегда умыт, причесан, опрятно одет. Он никогда не жаловался на тяготы воинской учебы, сотник и десятник были им довольны. Главное же, он – один из немногих – мог читать, писать и знал счет. Боярин хотел его поставить у казны, но воеводы Осип Варфоломеевич и Василий Федорович воспротивились: молод еще.
Александр Абакунович Ярослава приблизил, часто стал приглашать на трапезы. Во время одного из застолий он неожиданно спросил молодца:
– Ты с отцом или один бывал в Новгороде Низовском, Городце, может, к булгарам захаживал?
– Врать не буду, не приходилось, – откровенно ответил молодец.
– А купцы нижегородские или городецкие тебе ведомы?
Призадумавшись, Ярослав утвердительно кивнул.
– Скоро реки вскроются… Сотоварищи ждут не дождутся, когда можно будет ушкуи на воду спустить, – повел неспешно речь боярин. – Надумал я повести мужиков на Булгар, но Новгорода Нижнего не миновать. Там ноне князь Дмитрий. Его дружинники мне плечо и руку поранили да и из Костромы еле ушел, не то быть мне у хана Хидыбека в полоне. В ватаге немало повольников, жаждущих помститься князю. Но Нижний не Кострома: и стены выше, и ворота крепче, и князь Дмитрий не чета воеводе Плещееву… Так вот, хочу тебе одно дело доручить. Дело непростое, не каждому по плечу.
– А что делать-то? – насторожился Ярослав.
– Хочу тебя в Нижний Новгород отправить. Нас повязали в Костроме потому, что ворота князьям свои люди открыли ночью… Разумеешь? Надобно ворота Низовского открыть, как подойдем к городу.
– Сумею ли? Один… много ли сделаешь?
– Не один. Я тебе дам сотоварищей. Мужиков верных, крепких… Ты ведь в Хлынов купцом пришел, купец ты и есть. С тобой сколько людей было?
– Шесть…
– А я тебе дам десяток, а то и более бери. Ну что? Возьмешься за дело, не то другому доручу…
– Что бояре? Как ты, владыка, решишь, так и будет, – сузив веки, чуть тише произнес князь Дмитрий.
Епископ, покачав головой, так же тихо ответил:
– Может, оно и так… Дмитрий-то с Марией уживутся, а как мы с тобой? Есть у меня мысль взять под себя суздальскую кафедру. Епископ Алексий стар, епархия ему, поди, уже в тягость…
– Сие не мне решать, владыко.
– Мне то ведомо. Я решу, токмо ты не противься.
Так и порешили.
Вскоре в Нижний из Москвы отправилось посольство. От лица московского князя послы предложили Борису разделить Великое княжество Нижегородское на два удела: самому сесть в Суздале, а Дмитрию Константиновичу отдать Нижний Новгород. Борис ответил отказом. Тогда в Нижний отправилось второе посольство, в которое вошли архимандрит Павел, игумен Герасим и игумен Сергий Радонежский. Они предложили князю Борису отправиться в Москву на ряды. Борис Константинович оскорбился таким предложением и изгнал послов. Тогда послы велением епископа Алексия затворили все церкви в Нижнем Новгороде и Городце, то есть запретили вести в них службу. Это было впервые в Русской православной церкви, даже многие священники не понимали этой меры наказания, чего уж говорить о простых смертных, и потому оно не возымело должного воздействия. Тогда Дмитрий московский дал Дмитрию суздальскому войско. Присоединив к нему суздальскую дружину, Дмитрий Константинович двинул объединенную рать к Нижнему Новгороду.
С предложением породниться получилось не так, как хотел суздальский князь. За время пребывания гостей в Москве дети сдружились. Когда же пришло время расставания, четырнадцатилетний князь Дмитрий заявил, держа за руку не Марию, а маленькую и хрупкую Евдокию:
– Жди, токмо владыка Алексий станет не властен надо мной, зашлю сватов! Примешь?
И та, чуть слышно разлепив запекшиеся от волнения губы, проронила:
– Приму. Только ж ты не обмани…
Мария тоже не осталась внакладе. Очень скоро Дмитрий Константинович нашел и ей жениха: им стал именитый и богатый сын московского боярина Вельяминова. Сговор и свадьбу сыграли споро и весело.
А епископ Владимирский и Московский Алексий все-таки совершил задуманное: как только епископ Суздальский преставился и на его место поставили игумена Нижегородского Печерского монастыря Дионисия, он отторг от суздальской епархии Нижний и Городец.
4
Почти пятитысячное войско медленно по весенней распутице продвигалось к Нижнему Новгороду. Князь Борис запаниковал. Он не ожидал, что брат пойдет такой силой. Он смог противопоставить ему только городецкий и нижегородский полки, а это чуть больше семи сотен. Борис вывел свою дружину навстречу брату, и под Бережьем они встретились. Примирение было тягостным. Княжеская честь истекала кровью, но Борис смирился. Он ушел в Городец, а Дмитрий Константинович занял стол Великого княжества Нижегородского.Лето прошло в трудах: Дмитрий Константинович продолжил дело своего младшего брата. Он завершил укрепление стен, расширил ров, в сторону мордвы устроил засеку.
Как-то в конце лета на Спасском соборе ударил сполошный колокол. Нижегородцы вывалили на стены, устремив взгляды на Волгу. По тихой воде, распустив паруса, шли ушкуи. Их было много. Судя по высоте возвышающихся над водой бортов, нагружены суда изрядно. На счастье, ушкуи прошли мимо. Но тревога осталась. Ближе к вечеру великий князь Дмитрий Константинович вызвал в харатейную воеводу Данило Скобу. Указав на лавку, спросил:
– Тот молодец, что был у ушкуйников в Костроме, где он ноне? Надобен.
– При мне, государь. Упросил я брата отпустить со мной, хочу выучить сыновца ратному делу. Негоже такому молодцу в лавке сидеть. А науку воинскую на лету схватывает, – принялся расхваливать племянника воевода. – Из арбалета болтом с двадцати шагов навершие со шлема срезает. Мечом пока не очень, а саблей хорошо владеет…
– Мне его меч не надобен. Хочу, чтобы сослужил мне службу иную. Видел ушкуи?
– Зрел, государь, – кивнул Данило Петрович. – Сила завидная. На многих зброя арабская, дорогая, не всякому князю посильна.
– То-то и оно. А куда путь направили ушкуйники, ведаешь?
– Полагаю, что в Хлынов.
– Как в Хлынов? Не в Новгород на Волхове? – удивился князь Дмитрий. – Чего им в Хлынове-то быть?
– Когда в поход на Обь уходили, воевода ушкуйников боярин Абакунович заходил в Хлынов. Крепостицу малую поставил, сотни две ватажников на жительство оставил. И как я слышал, они за два года изб понастроили немало и припаса заготовили тысячи на две, – пояснил воевода. – Туда они пойдут. Верь мне, государь. Место выбрано с умом: по Каме да по Волге куда захочешь пройти можно.
– Значит, в Хлынов идут, – растягивая слова, произнес князь. – Это меня и тревожит. Раз в Хлынов, значит, дела своего разбойного не оставят. В прежний приход Нижний пограбили и пожгли, а тогда их числом меньше было, да и за два года, поди, поднабрались умения ватажники.
– Должно быть, государь, – согласился воевода. – Так на что сыновец-то мой занадобился?
– Хочу, чтобы он к ушкуйникам прибился. Нового человека Абакунович к себе не допустит, а сыновца твоего должны помнить. Что скажешь?
– Может, кто и помнит. Да делать-то что ему? Боярина живота лишить?
– Бог с тобой! – усмехнулся князь. – Чай, не душегуб молодец. А дело ему вот какое: упредить меня должен, коли ватажники на Нижний пойдут. У ушкуйников добра всякого на руках много, а значит, купцы табунами повалят в Хлынов. Ему и дорога. Денег же я дам. Купец без денег не купец.
Так и не пришлось Ярославу перенять воинскую науку от дядьки. Пока не стала Волга, на большой барке в сопровождении шести княжеских гридей в качестве охраны в Хлынов отправился молодой купец Ярослав Тихонович. Охрану можно бы было дать и поболе, ибо князь не поскупился и отвалил серебра две сотни.
5
Чудом разминулись посланцы великого князя нижегородского с войском булгарского хана Булат-Тимура. Видя, что правитель Орды удовлетворился выдачей ему четырех десятков ушкуйников, хан булгарский потерял сон и покой. Он был возмущен и негодовал при всяком упоминании об ушкуйниках, которые обосновались под боком, в Хлынове. Булат-Тимур все лето готовил войско, но пошел не на своих обидчиков, разоривших Жукотин, а в Великое княжество Нижегородское. Войдя в мордовские земли, хан напомнил князю Сигизбею, что мордва – данник Волжской Булгарии и потому кормит войско, проводит его по своей земле, а если того потребует дело, то даст воинов. Как ни старался Булат-Тимур тайно провести войско к Нижнему Новгороду, но первое же столкновение на Пьяне с охотниками и оханщиками, обитавшими в тех местах, выявило его планы. И князь Дмитрий Константинович начал спешно собирать войско. На его зов привел свою дружину князь Борис из Городца.Объединенное войско встретило хана Булат-Тимура на Теше. Булгары, не успев принять воинский порядок, были подвержены слаженному удару пешей рати, а как только сражение началось, на фланг ханского войска налетела конница городецкого князя, до того укрытая лесом. Не выдержав давления княжеских дружинников, булгары побежали. Их гнали до реки Пьяны. Многие, вторгшиеся в нижегородские земли, так и не смогли переправиться через эту не широкую, но быструю и коварную речку, вьющуюся, словно змея, в мордовских лесах.
Хан Булат-Тимур, побитый и униженный, приехал в Орду просить помощи у хана Мюрида против нижегородских князей. Хан был взбешен, и не тем, что булгары были побиты нижегородцами, а тем, что Булат-Тимур пошел на улус Джучи без его – великого ордынского хана – на то дозволения. Булат-Тимур был схвачен и брошен в каменный застенок, а позже, по приказу преемника Мюрида хана Азиза, казнен.
Глава 5
Хлыновские повольники
1
Подойдя к Хлынову, тайные посланцы великого князя Дмитрия Константиновича растерялись: негде было пристать, весь берег забит ушкуями, лодиями, татарскими и булгарскими пабусами, кербасами, мишанами, бафьтами, каюками… С великим трудом отыскав брешь, Ярославовы товарищи вытащили судно на берег и остались при нем. Ярослав же отправился в город. Надо было прежде всего подумать о жилье – зима-то не за горами. Но если ты не ушкуйник, пристанище найти было трудно. Ярослав обходил двор за двором раскинувшегося посада и везде получал отказ. Один из словоохотливых хлыновцев посоветовал:– Ты, молодец, Богом силой не обижен, так чего тебе… Выкопай землянку и зимуй, а хошь и избу сруби. Земля у нас общая, и лес общий, то есть ничейный. Иди, вали сколь хошь, ставь хоч терем… никто слова супротив не скажет.
– Срубить избу – дело непростое. А пока-то как от непогоды укрыться?
– Иди в ушкуйники. Ты крепкий, молодой – такие в ватаге надобны. Хошь к Осипу Варфоломеевичу, хошь к Василию Федоровичу, а то и к Александру Абакуновичу под руку становись. Он опосля похода за Камень богат стал непомерно: оденет, обует, накормит, службу даст, а уж о жилье и речи нет – ушкуйники себе изб нарубили и еще жилье ладят. Да чего там жилье – крепость новую возводят, вона, вишь, на холмах. Поболе прежней будет. И то сказать, ушкуйников было двести, а ноне две тыщи.
– Скажи мне, добрый человек, а купцов в городе много?
– Как собак, прости Господи, – перекрестился хлыновец. – Понаехало, словно воронье налетело, не продохнуть. Понавезли всего… Обирают повольников, за гроши добро скупают. Себе избы понастроили, лавки… Ото там, – махнул мужик в сторону новоделов, укрытых за цепочкой уже оголившихся берез. – Может, ты и сам их роду-племени? – оценивающе оглядел мужик Ярослава, но тот поспешил его успокоить:
– Да нет же, мне бы боярина Абакуновича повидать…
– А-а, то дело другое, – почесал затылок хлыновец, сдвинув шапку на лоб. – Он чаще всего бывает там. – Мужик кивнул в сторону строящейся крепости. – И ноне, поди, там. Хозяйственный, до всего есть дело, хоча и боярин. Ну, прощевай, заболтался я совсем. – И хлыновец засеменил в сторону разгружавшегося у выступающего в реку деревянного настила большого купеческого карбаса.
Александр Абакунович узнал молодца. Оценивающе оглядев Ярослава, спросил:
– Где был? Я тебя после Костромы не видывал. С чем пришел?
От прямых вопросов Ярослав несколько растерялся. Заготовленный рассказ улетучился, словно он и не думал о встрече. Начал говорить что-то об отце, торговом деле… но потом остановился и под пытливом взглядом боярина выпалил:
– Ушел в Новгород. В городе тебя зрел да подойти не посмел. С тобой же в поход отец не пустил. А ноне я пришел…
– Сам, или опять отец направил?
– Батюшка, а я и не противился. Сам хотел. Меня Анфим Никитич за собой звал… да вот сгинул…
Боярин рассмеялся.
– Не такой Анфим человек, чтобы сгинуть. Жив-здоров. Хан Хидыбек жаден без меры – потому братьев наших не лишил живота, а продал. Да разве удержишь в неволе повольников?! Ушли молодцы, на Хвалынском море промышляют и в Волгу заходят, дабы о себе напомнить. Ты-то с чем пришел? – повторил свой вопрос Абакунович.
– Батюшка прислал товара иноземного у повольников купить: посуду, шелк…
– А денег-то достанет? – улыбнулся боярин. – Товар недешев.
– Достанет, – тряхнул кудрявой головой Ярослав. – Токмо я хочу к вам пристать. Еще в Костроме решился, да тут дела эти…
– А как же наказ отцовский?
– Так я его исполню, а сам с тобой останусь.
– Ну-ну, токмо помни, что повольники купцов не очень-то жалуют. Могут и не принять в сотоварищи.
Серебро, данное великим князем нижегородским, сыграло добрую службу. Им он расплатился за жилье, которое недешево уступил ему и его охране один из купцов новгородских, отдав пристрой к дому. Этому купцу и доручил Ярослав скупленное добро, чтобы тот его доставил в Нижний Новгород воеводе Даниле Петровичу Скобе, а отцу в Новгороде Великом передал, что-де жив-здоров сын и домой возвертаться не спешит. Коли судьба выпадет, то ждать его через год по осени.
Еще по зимнику ушел купеческий обоз. С ним отправились и молодцы охраны. Оставшись один, Ярослав принялся налаживать дружбу с ушкуйниками. Благо дело среди них было немало новгородцев, встречались и знакомцы. Вскоре он стал своим на дружеских пирушках, в свадебных застольях, коих немало проходило в Хлынове: ушкуйники пришли в город надолго, если не навсегда, и потому устраивались основательно, заводя семьи, хозяйство… Воеводы повольников смотрели на это одобрительно.
2
Почти месячная суета сборов наконец-то закончена, и санный поезд вытянулся от княжеского двора к Дмитровской башне. Наступил час прощания. Зареванные мамки и няньки стояли в стороне и с жалостью смотрели на свою воспитанницу. Великая княгиня Анна кончиком плата вытирала набегавшие слезы, и только великий князь нижегородский Дмитрий Константинович спокойно взирал на хлюпающую носами челядь, и на свое семейство, и на младшенькую Евдокию, поблескивающую голубыми глазенками из мехов не по росту большой шубы.– Как ей там-то, птахе нашей, на чужбине будет? Отроковица, а уж замуж. Ладно бы дородностью да статью вышла, а то что дите малое, – причитала боярыня Авдотья Брагина.
Ей вторила княгиня Агриппина, жена городецкого князя Бориса:
– По возрасту и ничего бы – тринадцать, да в кости мелковата. Ништо, чай, в постельку-то сразу не уложат, а там подрастет.
Дмитрий Константинович, нагнувшись, поднял дочь на руки и, поцеловав в лоб, напутствовал:
– В дороге не балуй! Знаю я тебя, проказницу. Боярыню Ростиславу слушайся. А к свадебному пиру и мы приспеем. Ну, с Богом!
Вскоре санный поезд почти в две сотни возов под охраной малой княжеской дружины вышел из Нижнего Новгорода, и путь ему лежал далекий: аж до самой Коломны, где ждал тринадцатилетнюю невесту шестнадцатилетний жених – великий князь владимирский, князь московский Дмитрий Иванович.
Не просто далось сватовство. Кто только не отговаривал Дмитрия от этого решения: и епископ Алексий, и бояре московские, и кое-кто из младших князей, но великий князь остался верен своему слову, и как только ему исполнилось шестнадцать, заслал сватов. Не остановил его даже пожар, случившийся в прошлом году на Москве. Больше половины города выгорело дотла. Потому венчание назначено в Коломне – вотчине московских князей.
К началу января санный поезд подошел к Коломне. Город, сродни Нижнему, стоял на взгорье у слияния рек Оки и Москвы. Опоясанный высоким частоколом черных дубовых стволов, он поднимался посадами к княжескому терему и белеющей строгими каменными стенами Воскресенской церкви.
Князь Дмитрий Константинович с семейством прибыл двумя неделями позже и остановился на дворе своего зятя – воеводы коломенского Микулы Вельяминова, остальные же гости – нижегородские, суздальские, владимирские, городецкие и иных княжеств – разместились по дворам купеческим. Накануне венчания провели сговор. Евдокию на него не пустили – по свадебному чину не положено, но она все-таки ухитрилась подсмотреть и послушать, о чем говорили бояре московские и нижегородские. Там же она увидела и своего будущего мужа: Дмитрий подрос и, как ей показалось, несколько возмужал. Отец одарил будущего зятя первым благословением – образом, кубком, бархатом, сороком соболей, поясом, расшитым золотой нитью и драгоценными камнями. Получил в ответ тоже немалые подарки. Сговор проходил душевно, по-семейному. Княгиня Анна расспросила князя Дмитрия о здоровье, расцеловалась с ним через платок, вслед за ней также через платок жениха расцеловали подружки невесты – княжны и боярышни, присутствовавшие на сговоре. Обидно и досадно было Евдокии смотреть на такое. Да делать нечего: обряд того требует.
На следующий день и она получила от жениха множество подарков, а также перстень и панагию[21].
В день свадьбы собрались все участники торжества: тысяцкий, свахи, дружки, поезжане, бояре и боярыни, конюший, свечники, коровайники… Когда все было готово к венчанию, известили жениха и невесту.
Князь Дмитрий Иванович в парчовом кафтане, расшитом каменьями, в отороченной куньим мехом шапке, в красных тонкого сафьяна сапогах, гордо восседая на аргамаке, в сопровождении дружек подъехал к дому невесты. Та, уже убранная в дорогие наряды, с распущенными по плечам волосами, в окружении подружек сидела за столом. Услышав, что жених у крыльца, Евдокия в нетерпении выскочила из-за стола, но сваха, нависнув над ней своими телесами, осадила:
– Не время еще. Как токмо коврами дорогу до церкви выстелют, так и неспешно тронемся.
Наконец-то Евдокия – на высоком резном крыльце. Солнце слепит, снег искрится, на душе жутко и весело. Перед крыльцом бьют копытами разряженные кони, впряженные в богато убранные сани. Евдокия важно и медленно, как учили, садится на скамью и утопает в мехах. Дмитрий справа. Он все так же на коне, глядит строго, по-взрослому, будто и не знаком вовсе. По команде тысяцкого начинается шествие к храму. Впереди свечники, за ними коровайники… Пройдя не более ста шагов, шествие останавливается, князь Дмитрий спрыгивает с аргамака и подает руку Евдокии. Они рядом. Шествие возобновляется. Священники кропят путь святой водой. Перед входом в церковь молодых осыпают хмелем. И все это под малиновый перезвон колоколов церквей коломенских и под ликующие крики толпы.
От множества людей в храме душно. Горят свечи. Священник, в золоченые ризы одетый, строг. Евдокия от волнения и страха еле держится на ногах. Словно сквозь плотную завесу доносится:
– Во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа, аминь!
Идет венчание чередом. И вот уже обводят молодых вокруг алтаря. Великий князь владимирский Дмитрий, склонившись, целует Евдокию в губы: коротко, неумело. Она – великая княгиня. Не верится. После совершения обряда венчания новобрачные причащаются Святых Тайн.
Оставив князя Дмитрия в церкви на венчальном месте, свахи отводят молодую на паперть и снимают с ее головы девичий убор, и, разделив волосы надвое, заплетают их в две косы, которыми венчают голову. Затем, накрыв кокошником, покрывают голову фатой и подводят к новобрачному.
И опять ликующая толпа, колокольный перезвон, свадебный поезд. Вот и двор княжеский. На пороге терема князь Дмитрий Константинович с княгиней Анной. Они целуют молодых, осыпают зерном, хмелем, золотыми и серебряными монетами, чтобы жилось сытно, богато, весело.
Расселись в палатах по свадебному чину, и начался пир.
Дубовые столы ломились от яств и хмельных медов. На почетном месте под образами – молодые. Несмотря на то, что Евдокия сидела на высокой подушке, ее еле было видно из-за стола. Но рост и возраст не помеха. Три дня и три ночи продолжалось пиршество, сопровождаемое песнями, музыкой и скоморошьими представлениями. Пили чаши заздравные, пили хвалебные, пили приветные… рекой лилось вино ромейское, меды сладкие, хмельные… шум, гам, ряженые, кругом голова…
После свадебного пира гости разъезжались довольные: каждый получил подарок по чину.
Прощаясь, Дмитрий Константинович напутствовал великого князя владимирского:
– Судьбами божьими дочь моя приняла венец с тобой, князь Дмитрий Иванович, и тебе бы жаловать ее и любить в законном браке, как жили отцы отцов наших. Береги ее.
Отгуляв свадьбу, молодой князь с небывалой энергией принялся за дела житейские. Хотелось и себя показать перед молодой женой, и делом доказать, что титул великого князя ему по плечу. Вернувшись в сгоревшую Москву и видя, что она возрождается, прорастая срубами из золотистой сосны и лиственницы, князь задумал строить кремль каменный, чтобы неподвластен был ни огню, ни ворогу.
Камень для строительства стен и кремля возили по зимнику из каменоломен, расположенных ниже по течению Москвы-реки, за селами Коломенским и Островом, у сельца Мячково. Камень возили и в стужу, и в метель, и в дни ранней оттепели. Шершавые, многопудовые плахи складывали на расчищенные от пожарища места. А как оттаяла от зимней стужи земля, начали копать ямы под фундаменты. Строительство вели огородники – мастера крепостного строительства из Новгорода и Пскова, зодчие многоопытные, знавшие приемы шлифовки и кладки камня, тайны прочности известковых растворов и особенности поведения грунтов при тысячепудовой нагрузке крепостных стен.
Медленно поднимаются стены кремля, куда быстрее растут посады, торговые ряды, дворы бояр и купцов.
Молодой князь, обозревая строительство с только что возведенной Собакиной башни, верил, что скоро и дворы будут из камня. Рядом с ним его маленькая жена Евдокия. Будучи отроковицей, она стала матерью и покровительницей обездоленных бездомных погорельцев, вдов и сирот. Евдокия уже начала свыкаться со своим высоким положением, примирилась с нелюбовью епископа Алексия и многих московских бояр. Да и не так важно это было. Главное, что Дмитрий люб и она для него что солнышко в окошке.
– А что, хорош город я строю? – наливаясь гордостью, вопрошал князь свою юную жену. – Токмо пять тысяч работных камень возят, да две на стенах, да тысяча в кузнях и известковых ямах. Любо?
– Любо! Ох, как любо!
– А реки вскроются… то-то еще будет… По рекам-то сподручнее камень возить, а значит, и строительство споро пойдет. За каменными стенами никакой ворог не страшен…
– Защитник ты мой, – прильнула худеньким тельцем к своему юному мужу Евдокия. – Батюшка весточку прислал, пишет, что по весне остерегаться надобно не татар, а своих… каких-то ушкуйников. Просил тебя о том известить.
– Ушкуйников? – усмехнулся Дмитрий. – Не беда. То тати шатучие. Мне они ведомы. Коли разбойничать начнут, урезоню, – решительно тряхнул длинными волосами великий князь владимирский. – Кого и опасаться следует, так то князей тверских. Ты же отцу отпиши, чтобы не тревожился. Коли надобно будет, помогу дружиной. Чай, ноне великий князь нижегородский Дмитрий Константинович не чужой мне…
3
Солнце яростно бросало лучи на еще промерзлую землю, но уже весело звенела капель и хотелось жить. Весна!Хлыновцы с нетерпением ожидали ее прихода, ведь весна – это поход, и потому порядком надоевшие за зимние месяцы воинские учения воспринимались повольниками охотнее, несмотря на то, что с каждым днем десятники и сотники становились все требовательнее и придирчивей.
Ярослав, получивший начальные навыки владения оружием от воеводы Данилы Петровича, не выглядел белой вороной в черной стае уже бывалых ватажников, а природное здоровье и сила выдвинули его за три месяца в лучшие. Он уже неплохо владел мечом, отменно саблей, точно метал в цель сулицы[22], а стрелять из арбалета его обучил еще отец.
Боярину Абакуновичу Ярослав глянулся. Молодой новгородский купец, а ныне сотоварищ, был всегда умыт, причесан, опрятно одет. Он никогда не жаловался на тяготы воинской учебы, сотник и десятник были им довольны. Главное же, он – один из немногих – мог читать, писать и знал счет. Боярин хотел его поставить у казны, но воеводы Осип Варфоломеевич и Василий Федорович воспротивились: молод еще.
Александр Абакунович Ярослава приблизил, часто стал приглашать на трапезы. Во время одного из застолий он неожиданно спросил молодца:
– Ты с отцом или один бывал в Новгороде Низовском, Городце, может, к булгарам захаживал?
– Врать не буду, не приходилось, – откровенно ответил молодец.
– А купцы нижегородские или городецкие тебе ведомы?
Призадумавшись, Ярослав утвердительно кивнул.
– Скоро реки вскроются… Сотоварищи ждут не дождутся, когда можно будет ушкуи на воду спустить, – повел неспешно речь боярин. – Надумал я повести мужиков на Булгар, но Новгорода Нижнего не миновать. Там ноне князь Дмитрий. Его дружинники мне плечо и руку поранили да и из Костромы еле ушел, не то быть мне у хана Хидыбека в полоне. В ватаге немало повольников, жаждущих помститься князю. Но Нижний не Кострома: и стены выше, и ворота крепче, и князь Дмитрий не чета воеводе Плещееву… Так вот, хочу тебе одно дело доручить. Дело непростое, не каждому по плечу.
– А что делать-то? – насторожился Ярослав.
– Хочу тебя в Нижний Новгород отправить. Нас повязали в Костроме потому, что ворота князьям свои люди открыли ночью… Разумеешь? Надобно ворота Низовского открыть, как подойдем к городу.
– Сумею ли? Один… много ли сделаешь?
– Не один. Я тебе дам сотоварищей. Мужиков верных, крепких… Ты ведь в Хлынов купцом пришел, купец ты и есть. С тобой сколько людей было?
– Шесть…
– А я тебе дам десяток, а то и более бери. Ну что? Возьмешься за дело, не то другому доручу…
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента