Страница:
– Погоди, – остановил сына князь. – Я не один из Киева пришел. Со мной дружина. Так что обоз с припасом надо отправить как можно быстрее. Раскиснут дороги – не скоро дойдут.
– Через три-четыре дня отправлю первый, через десять дней еще, – заверил Александр. – Для своих, чай, не для чужих расстараемось.
– Хорошо, – облегченно выдохнул Ярослав Всеволодович и, отхлебнув кваса, продолжил: – Не обессудь, но у тебя не задержусь. Пойду с первым обозом. Попервой возьму с собой только переяславцев. Остальных по теплу отправишь. Да, вот еще что: мать с братьями и сестрами на тебя оставлю. Некуда им ехать и жить пока негде. Коли что не так пойдет, не дай Бог, будь им вместо отца. Уразумел?
– Не тревожься. Все сделаю, как велишь.
3
ПОСОЛЬСКИЙ БОЯРИН РОМАН
1
2
– Через три-четыре дня отправлю первый, через десять дней еще, – заверил Александр. – Для своих, чай, не для чужих расстараемось.
– Хорошо, – облегченно выдохнул Ярослав Всеволодович и, отхлебнув кваса, продолжил: – Не обессудь, но у тебя не задержусь. Пойду с первым обозом. Попервой возьму с собой только переяславцев. Остальных по теплу отправишь. Да, вот еще что: мать с братьями и сестрами на тебя оставлю. Некуда им ехать и жить пока негде. Коли что не так пойдет, не дай Бог, будь им вместо отца. Уразумел?
– Не тревожься. Все сделаю, как велишь.
3
Ранним утром на седьмой день своего пребывания в Великом Новгороде князь Ярослав покинул город. Пять сотен переяславцев, сопровождая обоз, ушли на два дня раньше, и теперь Ярослав с сотней гридей, налегке, намеревался их настичь через три дневных перехода.
Прощание с родными было тягостным, только старшие, Александр и Андрей, держались молодцами. Ростислава же, всегда рассудительная, спокойная, вдруг залилась слезами, по-бабьи запричитала, заохала. Ей вторили дочери, и даже младшие из сыновей не сдержали слез.
– Вы что воете, словно хороните? – возмутился князь Ярослав. – Расстаемся-то только до осени. Отстроимся – призову.
Но унять плачущих было не в его воле. Князь раздраженно окинул прощальным взглядом семейство, легко, несмотря на годы, взлетел в седло и ожег плетью круп лошади. Каурая вынесла его за ворота княжеского терема, где ожидали гриди охранной сотни.
Александр, поднявшись в маленькую горенку под самой крышей, еще долго наблюдал за удаляющимися от города всадниками.
Юный князь был доволен собой. Он помог отцу, дал ему все, что тот хотел, и больше того, обещал, как только позволят дороги, он сам приведет обозы и наемное войско во Владимир. Александр боялся, что приезд отца и его просьбы вызовут недовольство новгородцев, но Совет господ без особых возражений дал князю владимирскому денег, хотя в Новгороде его за крутой нрав не любили и боялись.
«Да, не единожды отец вставал на защиту земли Новгородской, но и немало горя принес он новгородцам, когда обрек их на голод в тот далекий год противостояния князей. Дядька-то Константин, что на Липице сошелся с отцом да ныне покойным князем Юрием Всеволодовичем, писал о княжеской власти и деяниях все верно, только сам не следовал писаному».
Александр вспомнил «Завет детям», написанный князем Константином в последний год жизни, слышанный им из уст отца, а впоследствии не единожды прочитанный им самим: «…у князя тягчайшая жизнь, ему не только о себе одному, но и обо всех во всякое время необходимо помышлять и печься. Да более всего о тех, кто сами о себе не помышляют, тех ему надо направлять, не дать никого обидеть и правильно судить, недужным помогать, войско обустраивать. А кто из вас более страждет и обо всех заботится, как подобает князю, который не имеет отдыха ни днем, ни ночью и все хлопочет, как бы ему все устроить, тот встанет в Судный день перед Богом и даст ему ответ и за себя, и за подвластных ему».
«Вот она, доля княжеская, – размышлял Александр над словами князя Константина ростовского, – «за себя и за подвластных ему» в ответе. А за Торжок, за убиенных новоторжан кому отвечать? Мне? Бояре решение приняли не чинить татарам помех, сидеть за стенами Новугорода… Я противился, да, видно, слабо… Не захотел услышать на Совете господ: «Ты, князь, сам по себе, а мы сами по себе». Но иные города порушены и сожжены, а Великий Новгород стоит… и стоять будет. Так велика ли моя вина? – пытался он найти оправдание своей покладистости, когда на Совете господ решалась судьба Северной Руси. – «За себя и за подвластных…» А их вон сколь в моей власти! И за каждого в ответе перед Богом».
С высоты птичьего полета, с самого высокого места Словенского холма, он медленно обвел взглядом пробуждающийся город.
Новгород лежал перед ним как на ладони. Впервые он оказался в этом славном городе в 1226 году. Ярослава Всеволодовича в очередной раз призвали на княжеский стол в Новгород Великий. Княжеская семья поселилась на Ярославовом Городище, в трех верстах от города. Сам же князь со старшими сыновьями поселился в летнем княжеском тереме на Словенском холме. Впервые Александр увидел и поразился величию города, раскинувшегося по берегам Волхова: сторона Торговая и сторона Софийская.
Сопровождаемые любопытствующими взглядами, князь Ярослав с сыновьями по Ильине улице, по Великому мосту через Волхов прошли на Софийскую сторону. Через ворота вошли в белокаменный кремль.
– Вот он, храм Святой Софии Премудрости Божией, – простер руку в сторону пятиугольного собора князь Ярослав. – В нем казна новгородская, там же похоронены владыки и князья, верой и правдой служившие городу. А это архиепископские палаты, – показал князь на примыкающее к Святой Софии вытянутое белокаменное здание. – В них заседает Совет господ, и руководит им архиепископ Антоний.
– А как же князь? – не утерпел с вопросом Александр. – Зачем новгородские бояре призвали тебя?
Положив руку на плечо сыну, Ярослав с улыбкой ответил:
– Много врагов и завистников у Новугорода. Сами-то бояре да купцы новгородские к ратному делу непривычны, им легче ополчить дружину для дел ратных. Во главе же войска поставить некого, вот и призывают князей. Твоего деда Мстислава Мстиславича призывали на княжеский стол не единожды.
– А чего же он доселе не правит Новугородом?
– Э-э, не все так просто. Князь призывается на два года, но если чем-то князь неугоден, вече решает: «Княже, ты – собе, а мы – собе».
– И что, князь уезжает? – удивился Александр. – А как же честь княжеская?
– Приходится иногда и честью поступиться…
Князь Ярослав по характеру был несдержан, крут, скор на расправу, и потому новгородцы его побаивались и не любили. Но он был доблестным и умелым полководцем, который в трудную годину мог призвать и переяславскую дружину, и попросить помощи у своего старшего брата великого князя владимирского Юрия Всеволодовича. В первый раз новгородцы его пригласили на княжий стол в 1215 году. Князь обещал править и судить по «Правде Русской» и клялся в том на «Ярославлих грамотах», но правил по-переяславски – строго, не считаясь с новгородскими привилегиями бояр и купцов. 11 февраля 1216 года он был изгнан из Новгорода. Оскорбившись, князь занял Торжок и Волок и не пропустил ни одного обоза с товарами и хлебом в Новгород. В городе начался страшный голод. На защиту Новгорода был призван Мстислав Мстиславич Удалой. Спор между новгородцами и князем Ярославом разрешился в Липицком сражении.
Во второй раз князя Ярослава новгородцы пригласили в 1222 году, когда город покинул малолетний князь Всеволод Юрьевич и некому было оборонять город от Литвы. Ярослав со своей дружиной пошел на литовцев, но не догнал. Они ушли за Усвят. Новгородцы же, перессорившись, не могли решить: нужен ли им князь, коль угрозы со стороны Литвы нет. Ярослав разрешил этот спор – он ушел сам. Но в 1223 году его опять пригласили, и только мольбы архиепископа Антония заставили его вернуться в строптивый и неугомонный город. Ярослав пришел с войском, покорил всю Чудскую землю и, взяв большой полон, вернулся с победой. В 1226 году князь Ярослав пришел в Новгород в очередной раз.
– Отец, зачем тебе город, из которого изгоняют князей? – не унимался Александр, пытаясь сопоставить то, что рассказывал ему отец о княжеском долге и княжеской чести. Ответ же отца Александра немало удивил.
– Не городу я служу, – чуть растягивая слова, произнес князь Ярослав, – а всей земле русской. Вот ноне немцы заняли Юрьев, заволновалась корела и емь. Ходил я на них. Ходил и побеждал. А боярам новгородским все мало. Им всегда будет мало. Речь не о них. Там, – показал князь Ярослав на запад, – ворог сильный и коварный – крестоносцы. И Юрьев – это только начало. Если их сегодня не остановить, завтра они город за городом будут воевать Русь.
Почти два года княжичи прожили в Новгороде Великом. Они познали особенности управления Новгородской республикой, ее устройство и территорию, взаимоотношения с соседями. Познались с лучшими новгородскими людьми, мудрым архиепископом Антонием, который познакомил их с написанной им самим, когда он был еще боярином Добрыней Ядрейковичем, Софийской владыческой летописью.
Но княжение Ярослава окончилось неожиданно. С войском он направился в поход на Ригу, где свили свое змеиное гнездо крестоносцы. В подвластном Новгороду Пскове он хотел пополнить ряды воинов и отдохнуть, но Псков ворота не открыл, хотя с ним находились в походе новгородский посадник Иванко и тысяцкий Вячеслав. Князь вернулся в Новгород и призвал переяславскую дружину, которая расположилась военным станом на Словенском холме. С приходом полков цены на продукты в Новгороде поднялись, что горожанам не понравилось. К тому времени Псков заключил союз с Ригой. Князь Ярослав расценил это как предательство и послал боярина Мишу к псковичам с предложением прекратить всякие сношения с крестоносцами и готовиться к совместному походу на Ригу. Но Псков ответил отказом. Мало того, псковичей поддержали новгородцы. На вече они провозгласили, что не пойдут без братьев-псковичей на крестоносцев, и потребовали увода переяславских полков. Князь с княгиней и дружиной ушли в Переяславль, оставив наместниками в Новгороде княжичей Федора и Александра.
К осени положение в Новгороде осложнилось: голод, болезни… Недовольство боярами вывело народ на улицы, начался мятеж. Архиепископ Антоний был смещен, а позже сослан в Хутынский монастырь, дворы приверженцев князя Ярослава разграблены. 20 февраля 1229 года боярин Федор Данилович тайно вывез княжичей из мятежного города.
Новгородцы призвали на княжение черниговского князя Михаила. Князь Ярослав, оскорбившись, начал готовить поход на Новгород, но прибывший из Киева митрополит Кирилл помирил Ольговичей с Мономашичами. Михаил уехал в Чернигов, оставив наместником в Новгороде пятилетнего сына Ростислава.
В 1228–1230 годах разразился страшный голод. В Новгороде люди умирали тысячами, и некому их было хоронить. Ростислав покинул вымирающий город, и взгляды новгородцев уже в который раз обратились в сторону Переяславля-Залесского. Посольство увенчалось успехом, и 30 декабря 1230 года князь Ярослав с сыновьями Федором и Александром прибыли в вольный город. Прожив в городе две недели, князь Ярослав возвратился в Переяславль, оставив в Новгороде наместниками сыновей.
Александр принял самое деятельное участие в борьбе с голодом. Он помогал страждущим, заступался за сирот и вдовиц, никто не уходил из княжеского терема, не получив помощи. Но беда не приходит одна. Весной 1231 года на Новгород обрушились пожары – выгорел весь Словенский конец, тысячи новгородцев остались без крова. Александр вновь проявил сострадание и участие. Обозы с хлебным припасом из Переяславля-Залесского и Владимира помогли новгородцам выжить в это непростое время. 1232 год выдался богатым на урожай, голод прекратился.
В этот год Александр на княжении в Новгороде остался один, а его брат Федор ушел со своим двоюродным братом Всеволодом Юрьевичем в поход на мордву. Поход был удачным. Княжича в Новгороде встречали как победителя колокольным звоном.
Несмотря на то что Федору исполнилось лишь четырнадцать лет, князь Ярослав решил его женить. Невеста была сосватана – дочь черниговского князя Михаила Всеволодовича княжна Феодулия. Девушка была невиданной красоты, и молодые князья, кому посчастливилось ее лицезреть, хотели взять ее в жены. Но Феодулия всем отказывала. Она помнила о предсказании, услышанном ею в раннем детстве, которое гласило, что она станет монахиней. Когда же посватался Федор и родители дали согласие на брак, она смирилась и отправилась в Великий Новгород. И все готовились к свадебному пиру. Но накануне свадьбы Федор умер. Не возвращаясь домой, Феодулия явилась в Суздальский женский монастырь и была принята послушницей, а вскоре приняла постриг с именем Евфросиния.
Александр очень сильно переживал смерть брата, ведь ушел из жизни его самый близкий человек – товарищ детских игр, друг и поверитель отроческих секретов и тайн. Александр как-то разом повзрослел, посуровел, стал более сдержан и рассудителен. Ему шел четырнадцатый год.
В 1236 году Александр был призван новгородским вече в очередной раз. В тяжелую годину пришел он в Новгород Великий, но справился с делами насущными, и неплохо, как говорил не единожды епископ Антоний. Вот и сейчас, при расставании, отец похвалил его:
– Вижу, сидишь ты крепко. Но боярам спуску не давай. Дружину люби, она тебя не предаст, а надо, и спасет.
Александр в очередной раз рассматривал Новгород, и гордость распирала его: он – полновластный хозяин города, который под стать Владимиру и Киеву. «Хотя нет. Владимир разорен, а Киева, судя по всему, век короток. Остается лишь Великий Новгород!»
Прощание с родными было тягостным, только старшие, Александр и Андрей, держались молодцами. Ростислава же, всегда рассудительная, спокойная, вдруг залилась слезами, по-бабьи запричитала, заохала. Ей вторили дочери, и даже младшие из сыновей не сдержали слез.
– Вы что воете, словно хороните? – возмутился князь Ярослав. – Расстаемся-то только до осени. Отстроимся – призову.
Но унять плачущих было не в его воле. Князь раздраженно окинул прощальным взглядом семейство, легко, несмотря на годы, взлетел в седло и ожег плетью круп лошади. Каурая вынесла его за ворота княжеского терема, где ожидали гриди охранной сотни.
Александр, поднявшись в маленькую горенку под самой крышей, еще долго наблюдал за удаляющимися от города всадниками.
Юный князь был доволен собой. Он помог отцу, дал ему все, что тот хотел, и больше того, обещал, как только позволят дороги, он сам приведет обозы и наемное войско во Владимир. Александр боялся, что приезд отца и его просьбы вызовут недовольство новгородцев, но Совет господ без особых возражений дал князю владимирскому денег, хотя в Новгороде его за крутой нрав не любили и боялись.
«Да, не единожды отец вставал на защиту земли Новгородской, но и немало горя принес он новгородцам, когда обрек их на голод в тот далекий год противостояния князей. Дядька-то Константин, что на Липице сошелся с отцом да ныне покойным князем Юрием Всеволодовичем, писал о княжеской власти и деяниях все верно, только сам не следовал писаному».
Александр вспомнил «Завет детям», написанный князем Константином в последний год жизни, слышанный им из уст отца, а впоследствии не единожды прочитанный им самим: «…у князя тягчайшая жизнь, ему не только о себе одному, но и обо всех во всякое время необходимо помышлять и печься. Да более всего о тех, кто сами о себе не помышляют, тех ему надо направлять, не дать никого обидеть и правильно судить, недужным помогать, войско обустраивать. А кто из вас более страждет и обо всех заботится, как подобает князю, который не имеет отдыха ни днем, ни ночью и все хлопочет, как бы ему все устроить, тот встанет в Судный день перед Богом и даст ему ответ и за себя, и за подвластных ему».
«Вот она, доля княжеская, – размышлял Александр над словами князя Константина ростовского, – «за себя и за подвластных ему» в ответе. А за Торжок, за убиенных новоторжан кому отвечать? Мне? Бояре решение приняли не чинить татарам помех, сидеть за стенами Новугорода… Я противился, да, видно, слабо… Не захотел услышать на Совете господ: «Ты, князь, сам по себе, а мы сами по себе». Но иные города порушены и сожжены, а Великий Новгород стоит… и стоять будет. Так велика ли моя вина? – пытался он найти оправдание своей покладистости, когда на Совете господ решалась судьба Северной Руси. – «За себя и за подвластных…» А их вон сколь в моей власти! И за каждого в ответе перед Богом».
С высоты птичьего полета, с самого высокого места Словенского холма, он медленно обвел взглядом пробуждающийся город.
Новгород лежал перед ним как на ладони. Впервые он оказался в этом славном городе в 1226 году. Ярослава Всеволодовича в очередной раз призвали на княжеский стол в Новгород Великий. Княжеская семья поселилась на Ярославовом Городище, в трех верстах от города. Сам же князь со старшими сыновьями поселился в летнем княжеском тереме на Словенском холме. Впервые Александр увидел и поразился величию города, раскинувшегося по берегам Волхова: сторона Торговая и сторона Софийская.
Сопровождаемые любопытствующими взглядами, князь Ярослав с сыновьями по Ильине улице, по Великому мосту через Волхов прошли на Софийскую сторону. Через ворота вошли в белокаменный кремль.
– Вот он, храм Святой Софии Премудрости Божией, – простер руку в сторону пятиугольного собора князь Ярослав. – В нем казна новгородская, там же похоронены владыки и князья, верой и правдой служившие городу. А это архиепископские палаты, – показал князь на примыкающее к Святой Софии вытянутое белокаменное здание. – В них заседает Совет господ, и руководит им архиепископ Антоний.
– А как же князь? – не утерпел с вопросом Александр. – Зачем новгородские бояре призвали тебя?
Положив руку на плечо сыну, Ярослав с улыбкой ответил:
– Много врагов и завистников у Новугорода. Сами-то бояре да купцы новгородские к ратному делу непривычны, им легче ополчить дружину для дел ратных. Во главе же войска поставить некого, вот и призывают князей. Твоего деда Мстислава Мстиславича призывали на княжеский стол не единожды.
– А чего же он доселе не правит Новугородом?
– Э-э, не все так просто. Князь призывается на два года, но если чем-то князь неугоден, вече решает: «Княже, ты – собе, а мы – собе».
– И что, князь уезжает? – удивился Александр. – А как же честь княжеская?
– Приходится иногда и честью поступиться…
Князь Ярослав по характеру был несдержан, крут, скор на расправу, и потому новгородцы его побаивались и не любили. Но он был доблестным и умелым полководцем, который в трудную годину мог призвать и переяславскую дружину, и попросить помощи у своего старшего брата великого князя владимирского Юрия Всеволодовича. В первый раз новгородцы его пригласили на княжий стол в 1215 году. Князь обещал править и судить по «Правде Русской» и клялся в том на «Ярославлих грамотах», но правил по-переяславски – строго, не считаясь с новгородскими привилегиями бояр и купцов. 11 февраля 1216 года он был изгнан из Новгорода. Оскорбившись, князь занял Торжок и Волок и не пропустил ни одного обоза с товарами и хлебом в Новгород. В городе начался страшный голод. На защиту Новгорода был призван Мстислав Мстиславич Удалой. Спор между новгородцами и князем Ярославом разрешился в Липицком сражении.
Во второй раз князя Ярослава новгородцы пригласили в 1222 году, когда город покинул малолетний князь Всеволод Юрьевич и некому было оборонять город от Литвы. Ярослав со своей дружиной пошел на литовцев, но не догнал. Они ушли за Усвят. Новгородцы же, перессорившись, не могли решить: нужен ли им князь, коль угрозы со стороны Литвы нет. Ярослав разрешил этот спор – он ушел сам. Но в 1223 году его опять пригласили, и только мольбы архиепископа Антония заставили его вернуться в строптивый и неугомонный город. Ярослав пришел с войском, покорил всю Чудскую землю и, взяв большой полон, вернулся с победой. В 1226 году князь Ярослав пришел в Новгород в очередной раз.
– Отец, зачем тебе город, из которого изгоняют князей? – не унимался Александр, пытаясь сопоставить то, что рассказывал ему отец о княжеском долге и княжеской чести. Ответ же отца Александра немало удивил.
– Не городу я служу, – чуть растягивая слова, произнес князь Ярослав, – а всей земле русской. Вот ноне немцы заняли Юрьев, заволновалась корела и емь. Ходил я на них. Ходил и побеждал. А боярам новгородским все мало. Им всегда будет мало. Речь не о них. Там, – показал князь Ярослав на запад, – ворог сильный и коварный – крестоносцы. И Юрьев – это только начало. Если их сегодня не остановить, завтра они город за городом будут воевать Русь.
Почти два года княжичи прожили в Новгороде Великом. Они познали особенности управления Новгородской республикой, ее устройство и территорию, взаимоотношения с соседями. Познались с лучшими новгородскими людьми, мудрым архиепископом Антонием, который познакомил их с написанной им самим, когда он был еще боярином Добрыней Ядрейковичем, Софийской владыческой летописью.
Но княжение Ярослава окончилось неожиданно. С войском он направился в поход на Ригу, где свили свое змеиное гнездо крестоносцы. В подвластном Новгороду Пскове он хотел пополнить ряды воинов и отдохнуть, но Псков ворота не открыл, хотя с ним находились в походе новгородский посадник Иванко и тысяцкий Вячеслав. Князь вернулся в Новгород и призвал переяславскую дружину, которая расположилась военным станом на Словенском холме. С приходом полков цены на продукты в Новгороде поднялись, что горожанам не понравилось. К тому времени Псков заключил союз с Ригой. Князь Ярослав расценил это как предательство и послал боярина Мишу к псковичам с предложением прекратить всякие сношения с крестоносцами и готовиться к совместному походу на Ригу. Но Псков ответил отказом. Мало того, псковичей поддержали новгородцы. На вече они провозгласили, что не пойдут без братьев-псковичей на крестоносцев, и потребовали увода переяславских полков. Князь с княгиней и дружиной ушли в Переяславль, оставив наместниками в Новгороде княжичей Федора и Александра.
К осени положение в Новгороде осложнилось: голод, болезни… Недовольство боярами вывело народ на улицы, начался мятеж. Архиепископ Антоний был смещен, а позже сослан в Хутынский монастырь, дворы приверженцев князя Ярослава разграблены. 20 февраля 1229 года боярин Федор Данилович тайно вывез княжичей из мятежного города.
Новгородцы призвали на княжение черниговского князя Михаила. Князь Ярослав, оскорбившись, начал готовить поход на Новгород, но прибывший из Киева митрополит Кирилл помирил Ольговичей с Мономашичами. Михаил уехал в Чернигов, оставив наместником в Новгороде пятилетнего сына Ростислава.
В 1228–1230 годах разразился страшный голод. В Новгороде люди умирали тысячами, и некому их было хоронить. Ростислав покинул вымирающий город, и взгляды новгородцев уже в который раз обратились в сторону Переяславля-Залесского. Посольство увенчалось успехом, и 30 декабря 1230 года князь Ярослав с сыновьями Федором и Александром прибыли в вольный город. Прожив в городе две недели, князь Ярослав возвратился в Переяславль, оставив в Новгороде наместниками сыновей.
Александр принял самое деятельное участие в борьбе с голодом. Он помогал страждущим, заступался за сирот и вдовиц, никто не уходил из княжеского терема, не получив помощи. Но беда не приходит одна. Весной 1231 года на Новгород обрушились пожары – выгорел весь Словенский конец, тысячи новгородцев остались без крова. Александр вновь проявил сострадание и участие. Обозы с хлебным припасом из Переяславля-Залесского и Владимира помогли новгородцам выжить в это непростое время. 1232 год выдался богатым на урожай, голод прекратился.
В этот год Александр на княжении в Новгороде остался один, а его брат Федор ушел со своим двоюродным братом Всеволодом Юрьевичем в поход на мордву. Поход был удачным. Княжича в Новгороде встречали как победителя колокольным звоном.
Несмотря на то что Федору исполнилось лишь четырнадцать лет, князь Ярослав решил его женить. Невеста была сосватана – дочь черниговского князя Михаила Всеволодовича княжна Феодулия. Девушка была невиданной красоты, и молодые князья, кому посчастливилось ее лицезреть, хотели взять ее в жены. Но Феодулия всем отказывала. Она помнила о предсказании, услышанном ею в раннем детстве, которое гласило, что она станет монахиней. Когда же посватался Федор и родители дали согласие на брак, она смирилась и отправилась в Великий Новгород. И все готовились к свадебному пиру. Но накануне свадьбы Федор умер. Не возвращаясь домой, Феодулия явилась в Суздальский женский монастырь и была принята послушницей, а вскоре приняла постриг с именем Евфросиния.
Александр очень сильно переживал смерть брата, ведь ушел из жизни его самый близкий человек – товарищ детских игр, друг и поверитель отроческих секретов и тайн. Александр как-то разом повзрослел, посуровел, стал более сдержан и рассудителен. Ему шел четырнадцатый год.
В 1236 году Александр был призван новгородским вече в очередной раз. В тяжелую годину пришел он в Новгород Великий, но справился с делами насущными, и неплохо, как говорил не единожды епископ Антоний. Вот и сейчас, при расставании, отец похвалил его:
– Вижу, сидишь ты крепко. Но боярам спуску не давай. Дружину люби, она тебя не предаст, а надо, и спасет.
Александр в очередной раз рассматривал Новгород, и гордость распирала его: он – полновластный хозяин города, который под стать Владимиру и Киеву. «Хотя нет. Владимир разорен, а Киева, судя по всему, век короток. Остается лишь Великий Новгород!»
ПОСОЛЬСКИЙ БОЯРИН РОМАН
1
За делами, заботами пролетело лето, наступила осень 1238 года. Владимир отстраивался медленно: не хватало людей, материалов, нечем было кормить дружину, работный люд. Хлеба, привозимого из Новгорода, хватало ненадолго, а свой хлебушко появится разве что через год. Ни о какой поездке в Биляр с дарами не могло быть и речи. Князь Ярослав страшился, что эмир Булгарии Гази Барадж пришлет за выкупом, а именно так воспринял князь пожелание эмира не скупиться при определении платы за жизнь, но ни посланников, ни войска с востока не пришло. И чтобы как-то оградить себя и возрождающийся город от посягательств татар, князь надумал послать доверенного человека в Булгарию, чтобы тот объяснил эмиру сложившееся положение на Руси и вымолил отсрочку платежа.
Тогда-то и вспомнил Ярослав о посольском боярине великого князя владимирского Юрия Всеволодовича Романе Федоровиче. Именно этот человек ему был нужен. Насколько князю было известно, Роману был дан боярский чин на Руси и, как зятю царя Булгарии, чин княжеский в Волжской Булгарии. Даже земли он имел под Ошелом, и немалые.
С возвращением в Новгород очередного обоза для Романа Федоровича было передано послание от великого князя владимирского. Тот призывал боярина на службу.
Роман Федорович мог и не ехать во Владимир, не Ярославу служил – Юрию, но чувство долга оторвало его от Марии, детишек, от устоявшейся размеренной жизни.
Во Владимир посольский боярин приехал лишь в конце февраля. Ярослав, хотя и был недоволен нерасторопностью Романа, принял его тотчас.
Со времени последней их встречи прошло более четырех лет, и Ярослав с трудом узнал в дородном, широкоплечем, заросшем волосом сорокасемилетнем мужчине посольского боярина.
– Заматерел! Встретил бы где, не узнал. Здоров ли? Как дети, поздорову ли жена? – вместо приветствия поинтересовался Ярослав.
– В здравии, государь. Кланяются тебе. Князь Александр также здоров. Тебе, великий князь, от него послание.
– Оставь на столе. Позже прочитаю, – отмахнулся князь. – Садись, – показал он на широкую скамью у стены. – У меня к тебе дело, и дело токмо тебя касаемо.
Роман понимающе кивнул, не спеша подошел к лавке, сел, расправил плечи, разгладил усы и бороду.
– Ты, насколько мне ведомо, знакомец булгарского эмира Гази Бараджа. Так ли?
– Так, государь, – подтвердил Роман. – Знавал его в то время, когда Гази воеводой в Новграде земли Низовской поставлен был великим князем Юрием Всеволодовичем. Сам Гази царских кровей. Его дед Арбат Ос-Лодж был улукбеком города Булгара и города Учеля. Позже со своим сыном Азаном, будущим отцом Гази, был выдан князю Андрею Боголюбскому. Арбат стал воеводой Москвы, а его внук – воеводой Новугорода на Оке. Четыре года он воеводствовал, но когда царь Булгар почил, магистрат Биляра пригласил его в Булгарию. Князю Юрию столь много было уплачено подарков, что он согласился отпустить Гази Бараджа от себя.
– Да-а, ведомо тебе то, что для других тайна великая, – удивленно протянул Ярослав. – А скажи-ка мне, Роман Федорович, почто мой брат благоволил Гази Бараджу? Насколько я знаю, он и другоряд поставил Гази на воеводство в Новугороде земли Низовской?
– Видится мне, Гази по нраву пришелся князю, – согласился Роман и пояснил: – Он был смел, рассудителен, честен… и изворотлив.
– Честен настолько, что вместо Новугорода Нижнего оказался в Сарае-Бату, – ухмыльнулся Ярослав Всеволодович.
– Что верно, то верно. Гази Барадж ходил на булгар с князем Святославом Юрьевичем, не испросив на то разрешения у великого князя. Когда же поход завершился неудачей, то Гази побоялся возвращаться на воеводство в Новград Нижний и пошел не к Юрию Всеволодовичу с повинной, а к Бату-хану, а тот свел его с ханом Угедэем. Он-то и поставил Гази Бараджа на трон булгарских царей.
– А скажи, земли под Ошелом в твоем праве или татары прибрали их к рукам?
Теряясь в догадках об истинной цели его призыва во Владимир и странным вопросам, тем не менее Роман Федорович сказал, что земли за ним – татарам земель не надобно. И только после вопроса Ярослава: «А не хотел бы ты наведаться в свои земли?» – все стало на свои места.
– Не просто ноне в Булгарии. Власть-то не у эмира, а у наместника Бату-хана Кутлу-Буга. Ему все подвластно в Булгарии, и Гази Барадж без наместника чихнуть не смеет.
Ярослав от услышанного аж покривился. О наместнике он слышал впервые, и эта весть нарушала его планы.
– Послушать тебя, так ты словно и не покидал Булгар – все-то тебе ведомо…
– Сын у меня в Городце. А там до Ошела рукой подать, – пояснил Роман Федорович.
– Это который? Не Андрей, случаем?
– Он, государь.
– Не простил я ему доноса на меня брату Юрию. Пусть бережется…
Почувствовав угрозу в голосе князя, Роман поспешил сгладить вину сына:
– Молод был, глуп.
– Будет, – остановил боярина Ярослав. – Не о нем речь. Пусть живет… пока. – Сделав многозначительную паузу, Ярослав продолжил: – Задолжал я Гази Бараджу, и долг тот велик. Должок с меня эмир ждал по осени, да недосуг мне. Сам видел, дел во множестве. Но обидеться может эмир и послать войско или сам прийти за долгом. Не готовы мы силой мериться с татарами иль булгарами. Ни стен, ни войска… Коли придут татары, все труды насмарку. Вот по осени урожай снимем, пушного зверя за зиму набьем, золотишка да серебра накопим, тогда можно и в Биляр наведаться. А пока вся надежа на тебя.
Но не просьба звучала в словах князя Ярослава, а угроза, и Роман понял почему: догадался, что связывает Ярослава и эмира некая тайна, и эта тайна стоит немало серебра и золота. А помимо того, Роман понял, что слишком много сказал князь ему, и если он откажется – в живых ему не быть: ни ему, ни его сыну Андрею.
– Да! Я поеду в Булгарию и сделаю все, что в моих силах.
Разом обмяк князь, просветлел взором, вздохнул с облегчением.
– С тем тебя и позвал. Знал, что ты, Роман Федорович, славно служил брату моему, послужи и мне. Я добро помню. Сочтемся.
– Когда выезжать? – спросил Роман, вставая с лавки. – Готов хоть сейчас.
– Ноне отдыхай, а поутру в путь, с Богом. У меня все готово: дам полсотню дружинников, больше не могу, здесь надобны, подарков два воза.
Федор осуждающе покачал головой.
– Знаю, мало. Но больше нет. А потому подарки отдашь наместнику Кутлу-Бугу. Гази Бараджу же передашь письмо. Только ему и никому другому. Не дай Бог, если оно попадет к татарам – не сносить тебе головы.
Роман Федорович с горькой усмешкой на устах произнес:
– А удержится ли моя головушка на плечах, пока до Биляра добираться буду? Пять десятков дружинников – не защита. Одно скажу: будь в надеже, государь. Только Гази Барадж сломает печать княжескую на свитке.
Поклонившись, посольский боярин Роман Федорович, тяжело ступая, вышел из горницы.
Тогда-то и вспомнил Ярослав о посольском боярине великого князя владимирского Юрия Всеволодовича Романе Федоровиче. Именно этот человек ему был нужен. Насколько князю было известно, Роману был дан боярский чин на Руси и, как зятю царя Булгарии, чин княжеский в Волжской Булгарии. Даже земли он имел под Ошелом, и немалые.
С возвращением в Новгород очередного обоза для Романа Федоровича было передано послание от великого князя владимирского. Тот призывал боярина на службу.
Роман Федорович мог и не ехать во Владимир, не Ярославу служил – Юрию, но чувство долга оторвало его от Марии, детишек, от устоявшейся размеренной жизни.
Во Владимир посольский боярин приехал лишь в конце февраля. Ярослав, хотя и был недоволен нерасторопностью Романа, принял его тотчас.
Со времени последней их встречи прошло более четырех лет, и Ярослав с трудом узнал в дородном, широкоплечем, заросшем волосом сорокасемилетнем мужчине посольского боярина.
– Заматерел! Встретил бы где, не узнал. Здоров ли? Как дети, поздорову ли жена? – вместо приветствия поинтересовался Ярослав.
– В здравии, государь. Кланяются тебе. Князь Александр также здоров. Тебе, великий князь, от него послание.
– Оставь на столе. Позже прочитаю, – отмахнулся князь. – Садись, – показал он на широкую скамью у стены. – У меня к тебе дело, и дело токмо тебя касаемо.
Роман понимающе кивнул, не спеша подошел к лавке, сел, расправил плечи, разгладил усы и бороду.
– Ты, насколько мне ведомо, знакомец булгарского эмира Гази Бараджа. Так ли?
– Так, государь, – подтвердил Роман. – Знавал его в то время, когда Гази воеводой в Новграде земли Низовской поставлен был великим князем Юрием Всеволодовичем. Сам Гази царских кровей. Его дед Арбат Ос-Лодж был улукбеком города Булгара и города Учеля. Позже со своим сыном Азаном, будущим отцом Гази, был выдан князю Андрею Боголюбскому. Арбат стал воеводой Москвы, а его внук – воеводой Новугорода на Оке. Четыре года он воеводствовал, но когда царь Булгар почил, магистрат Биляра пригласил его в Булгарию. Князю Юрию столь много было уплачено подарков, что он согласился отпустить Гази Бараджа от себя.
– Да-а, ведомо тебе то, что для других тайна великая, – удивленно протянул Ярослав. – А скажи-ка мне, Роман Федорович, почто мой брат благоволил Гази Бараджу? Насколько я знаю, он и другоряд поставил Гази на воеводство в Новугороде земли Низовской?
– Видится мне, Гази по нраву пришелся князю, – согласился Роман и пояснил: – Он был смел, рассудителен, честен… и изворотлив.
– Честен настолько, что вместо Новугорода Нижнего оказался в Сарае-Бату, – ухмыльнулся Ярослав Всеволодович.
– Что верно, то верно. Гази Барадж ходил на булгар с князем Святославом Юрьевичем, не испросив на то разрешения у великого князя. Когда же поход завершился неудачей, то Гази побоялся возвращаться на воеводство в Новград Нижний и пошел не к Юрию Всеволодовичу с повинной, а к Бату-хану, а тот свел его с ханом Угедэем. Он-то и поставил Гази Бараджа на трон булгарских царей.
– А скажи, земли под Ошелом в твоем праве или татары прибрали их к рукам?
Теряясь в догадках об истинной цели его призыва во Владимир и странным вопросам, тем не менее Роман Федорович сказал, что земли за ним – татарам земель не надобно. И только после вопроса Ярослава: «А не хотел бы ты наведаться в свои земли?» – все стало на свои места.
– Не просто ноне в Булгарии. Власть-то не у эмира, а у наместника Бату-хана Кутлу-Буга. Ему все подвластно в Булгарии, и Гази Барадж без наместника чихнуть не смеет.
Ярослав от услышанного аж покривился. О наместнике он слышал впервые, и эта весть нарушала его планы.
– Послушать тебя, так ты словно и не покидал Булгар – все-то тебе ведомо…
– Сын у меня в Городце. А там до Ошела рукой подать, – пояснил Роман Федорович.
– Это который? Не Андрей, случаем?
– Он, государь.
– Не простил я ему доноса на меня брату Юрию. Пусть бережется…
Почувствовав угрозу в голосе князя, Роман поспешил сгладить вину сына:
– Молод был, глуп.
– Будет, – остановил боярина Ярослав. – Не о нем речь. Пусть живет… пока. – Сделав многозначительную паузу, Ярослав продолжил: – Задолжал я Гази Бараджу, и долг тот велик. Должок с меня эмир ждал по осени, да недосуг мне. Сам видел, дел во множестве. Но обидеться может эмир и послать войско или сам прийти за долгом. Не готовы мы силой мериться с татарами иль булгарами. Ни стен, ни войска… Коли придут татары, все труды насмарку. Вот по осени урожай снимем, пушного зверя за зиму набьем, золотишка да серебра накопим, тогда можно и в Биляр наведаться. А пока вся надежа на тебя.
Но не просьба звучала в словах князя Ярослава, а угроза, и Роман понял почему: догадался, что связывает Ярослава и эмира некая тайна, и эта тайна стоит немало серебра и золота. А помимо того, Роман понял, что слишком много сказал князь ему, и если он откажется – в живых ему не быть: ни ему, ни его сыну Андрею.
– Да! Я поеду в Булгарию и сделаю все, что в моих силах.
Разом обмяк князь, просветлел взором, вздохнул с облегчением.
– С тем тебя и позвал. Знал, что ты, Роман Федорович, славно служил брату моему, послужи и мне. Я добро помню. Сочтемся.
– Когда выезжать? – спросил Роман, вставая с лавки. – Готов хоть сейчас.
– Ноне отдыхай, а поутру в путь, с Богом. У меня все готово: дам полсотню дружинников, больше не могу, здесь надобны, подарков два воза.
Федор осуждающе покачал головой.
– Знаю, мало. Но больше нет. А потому подарки отдашь наместнику Кутлу-Бугу. Гази Бараджу же передашь письмо. Только ему и никому другому. Не дай Бог, если оно попадет к татарам – не сносить тебе головы.
Роман Федорович с горькой усмешкой на устах произнес:
– А удержится ли моя головушка на плечах, пока до Биляра добираться буду? Пять десятков дружинников – не защита. Одно скажу: будь в надеже, государь. Только Гази Барадж сломает печать княжескую на свитке.
Поклонившись, посольский боярин Роман Федорович, тяжело ступая, вышел из горницы.
2
Маленький обоз, состоящий из шести саней с грузом, в сопровождении пяти десятков княжеских дружинников и боярина Романа Федоровича медленно продвигался к Новугороду Нижнему.
Путь был безрадостен: пока шли по владимирской земле, только разорение и горе людское видели. Когда же стали попадаться деревеньки и починки, не разоренные татарами, вздохнули с облегчением – до города на Оке уже недалеко. Под солнечными лучами снег просел, и потому шли по окскому льду ходко, оставляя за собой версты нелегкого пути. К вечеру шестого дня пути за излучиной реки показался город, сползающий посадами к заснеженному речному берегу.
– Вон он – крест на куполе собора Михаила Архангела. Сияет, как и хотел того покойный князь Юрий Всеволодович.
Роман Федорович решил не спешить двигаться дальше, а дать отдохнуть дружинникам, да и самому погреться в жарко натопленной баньке, погорячить кровь березовым веником, потешить душу душистым хмельным медом.
Воевода Новгорода на Оке был несказанно рад решению нежданного гостя.
Распаренные и умиротворенные, в тонких льняных рубахах, ласкающих тело, боярин и воевода сидели за накрытым снедью столом и неспешно вели беседу.
– Татарвя не наведывается? – поинтересовался Роман Федорович.
– Бог отвел. Надысь мордву пошарпали. Говорят, что татарский отряд шел по Клязьме до Гороховца. Пожгли город и убрались восвояси.
– Слыхал и я про то, – подтвердил Роман Федорович. – Видно, татар было немного, потому дальше не пошли. – И, отхлебнув меду из кубка, спросил: – А ты-то как, коли подступит ворог к городу, устоишь?
Михайло Борисович пожал плечами.
– Володимир, стенами каменными обнесенный, не устоял, а у нас-то… По бревнышку раскатают. Да и народишко не больно смел… Чует сердце, разбегутся мужики по лесам, только татары покажутся. Не приросли еще к землице, к городу… Пришлые все.
– А Городец?
– Стоит. Сынок твой, Андрей-то Романович, сам не спит и дружине спать не дает. Был по осени у меня в гостях. Орел! Город восстановил, на всех дорогах заставы. Молод, а дело справно ведет.
Через три дня обоз продолжил путь. Идти по волжскому льду было опасно: поверху пошла вода, не глубоко, по щиколотки, но она съела снег, и под ней лед оголился.
– Что за напасть? До ледохода еще, почитай, ден двадцать, а то и поболе, – недоумевал Роман Федорович, но кто-то из дружинников прояснил:
– Где-то в верховьях снег потаял, вот вода и пошла верхом.
– Нам на головы, – сострил кто-то из дружинников.
Пришлось уйти с проторенного пути и искать путь другой. Вскоре наткнулись на лесной починок. Там отыскался проводник – парень лет двадцати. Он-то и повел обоз лесными, одному ему известными дорогами.
Но движение замедлилось. Приходилось проминать набрякший влагой снег для саней, иначе полозья проваливались настолько глубоко, что лошади выбивались из сил, вставали и не хотели идти дальше.
«В Городце дождемся чистой воды, а там на лодиях пойдем в Биляр», – решил Роман Федорович, глядя на то, как упираются дружинники, силясь сдвинуть провалившиеся в очередной раз в рыхлый снег сани.
Ночевали на снегу, навалив валежника, грелись у костров.
Под утро боярина Романа растолкал сотник Еремей.
– Дозорные сполох подняли. Видели человек сорок. Кто такие – в темноте не разобрать. Затаились. Видно, ждут рассвета.
– Поднимай дружинников. Да тихо! У костров с десяток оставь, остальных отведи в ельник. Сообразил, для чего?
Еремей кивнул и уточнил:
– Бить или вязать будем?
– Там видно будет. Да в ельник уводи не всем скопом, а по одному-два дружинника, – предостерег Роман Федорович.
«По-видимому, втае сидят, не татары. Те леса боятся и в лес ночью не сунутся, – размышлял Роман Федорович. – Значит, лихие людишки надумали обоз пошарпать. И так как их под сорок человек, то ватажка не одна. Для одной многовато. Видно, проваливающиеся полозья саней ввели мужиков в соблазн: раз сани проваливаются в снег, значит, нагружены добром. Нас, по-видимому, не видели, а то бы не рискнули. Ништо, еще увидят».
Роман Федорович с неохотой вылез из-под овчинного тулупа, огляделся: тенями скользили дружинники в ельник, до которого было шагов пятьдесят– шестьдесят. Передвигались дружинники осторожно: ни мечом не звякнули, ни доспехом не брякнули. Тихо.
«Неплохо Еремей своих ратников выучил, – отметил для себя Роман Федорович. – Поди, и в деле себя покажут молодцами».
Вскоре небо высветлилось, посерели обступавшие лесную поляну кусты, деревья. День обещал быть солнечным.
Неожиданно тишину разорвал отчаянный разбойничий посвист. Из-за прилегающих к поляне кустов начали вываливаться люди. Проваливаясь в снегу, они устремились к уже чадящим кострам.
Дружинники, расположившиеся у костров, саней, лошадей, разом вскочили и ощетинились копьями, мечами. Нападавшие, надеясь, что застанут обозников спящими, увидев воинов, замедлили движение, а в десяти-пятнадцати шагах и вовсе встали. Когда со всех сторон, а не только из ельника, на поляну вышла дружина, нападавшие застыли точно каменья.
Роман Федорович разглядывал нападавших не без интереса. Мужиков было человек сорок: обросших волосом, в тулупах и армяках, с дубинами и кольями в руках. Только у некоторых боярин увидел мечи кривые татарские и наши – прямые и плоские, кое у кого – луки.
Путь был безрадостен: пока шли по владимирской земле, только разорение и горе людское видели. Когда же стали попадаться деревеньки и починки, не разоренные татарами, вздохнули с облегчением – до города на Оке уже недалеко. Под солнечными лучами снег просел, и потому шли по окскому льду ходко, оставляя за собой версты нелегкого пути. К вечеру шестого дня пути за излучиной реки показался город, сползающий посадами к заснеженному речному берегу.
– Вон он – крест на куполе собора Михаила Архангела. Сияет, как и хотел того покойный князь Юрий Всеволодович.
Роман Федорович решил не спешить двигаться дальше, а дать отдохнуть дружинникам, да и самому погреться в жарко натопленной баньке, погорячить кровь березовым веником, потешить душу душистым хмельным медом.
Воевода Новгорода на Оке был несказанно рад решению нежданного гостя.
Распаренные и умиротворенные, в тонких льняных рубахах, ласкающих тело, боярин и воевода сидели за накрытым снедью столом и неспешно вели беседу.
– Татарвя не наведывается? – поинтересовался Роман Федорович.
– Бог отвел. Надысь мордву пошарпали. Говорят, что татарский отряд шел по Клязьме до Гороховца. Пожгли город и убрались восвояси.
– Слыхал и я про то, – подтвердил Роман Федорович. – Видно, татар было немного, потому дальше не пошли. – И, отхлебнув меду из кубка, спросил: – А ты-то как, коли подступит ворог к городу, устоишь?
Михайло Борисович пожал плечами.
– Володимир, стенами каменными обнесенный, не устоял, а у нас-то… По бревнышку раскатают. Да и народишко не больно смел… Чует сердце, разбегутся мужики по лесам, только татары покажутся. Не приросли еще к землице, к городу… Пришлые все.
– А Городец?
– Стоит. Сынок твой, Андрей-то Романович, сам не спит и дружине спать не дает. Был по осени у меня в гостях. Орел! Город восстановил, на всех дорогах заставы. Молод, а дело справно ведет.
Через три дня обоз продолжил путь. Идти по волжскому льду было опасно: поверху пошла вода, не глубоко, по щиколотки, но она съела снег, и под ней лед оголился.
– Что за напасть? До ледохода еще, почитай, ден двадцать, а то и поболе, – недоумевал Роман Федорович, но кто-то из дружинников прояснил:
– Где-то в верховьях снег потаял, вот вода и пошла верхом.
– Нам на головы, – сострил кто-то из дружинников.
Пришлось уйти с проторенного пути и искать путь другой. Вскоре наткнулись на лесной починок. Там отыскался проводник – парень лет двадцати. Он-то и повел обоз лесными, одному ему известными дорогами.
Но движение замедлилось. Приходилось проминать набрякший влагой снег для саней, иначе полозья проваливались настолько глубоко, что лошади выбивались из сил, вставали и не хотели идти дальше.
«В Городце дождемся чистой воды, а там на лодиях пойдем в Биляр», – решил Роман Федорович, глядя на то, как упираются дружинники, силясь сдвинуть провалившиеся в очередной раз в рыхлый снег сани.
Ночевали на снегу, навалив валежника, грелись у костров.
Под утро боярина Романа растолкал сотник Еремей.
– Дозорные сполох подняли. Видели человек сорок. Кто такие – в темноте не разобрать. Затаились. Видно, ждут рассвета.
– Поднимай дружинников. Да тихо! У костров с десяток оставь, остальных отведи в ельник. Сообразил, для чего?
Еремей кивнул и уточнил:
– Бить или вязать будем?
– Там видно будет. Да в ельник уводи не всем скопом, а по одному-два дружинника, – предостерег Роман Федорович.
«По-видимому, втае сидят, не татары. Те леса боятся и в лес ночью не сунутся, – размышлял Роман Федорович. – Значит, лихие людишки надумали обоз пошарпать. И так как их под сорок человек, то ватажка не одна. Для одной многовато. Видно, проваливающиеся полозья саней ввели мужиков в соблазн: раз сани проваливаются в снег, значит, нагружены добром. Нас, по-видимому, не видели, а то бы не рискнули. Ништо, еще увидят».
Роман Федорович с неохотой вылез из-под овчинного тулупа, огляделся: тенями скользили дружинники в ельник, до которого было шагов пятьдесят– шестьдесят. Передвигались дружинники осторожно: ни мечом не звякнули, ни доспехом не брякнули. Тихо.
«Неплохо Еремей своих ратников выучил, – отметил для себя Роман Федорович. – Поди, и в деле себя покажут молодцами».
Вскоре небо высветлилось, посерели обступавшие лесную поляну кусты, деревья. День обещал быть солнечным.
Неожиданно тишину разорвал отчаянный разбойничий посвист. Из-за прилегающих к поляне кустов начали вываливаться люди. Проваливаясь в снегу, они устремились к уже чадящим кострам.
Дружинники, расположившиеся у костров, саней, лошадей, разом вскочили и ощетинились копьями, мечами. Нападавшие, надеясь, что застанут обозников спящими, увидев воинов, замедлили движение, а в десяти-пятнадцати шагах и вовсе встали. Когда со всех сторон, а не только из ельника, на поляну вышла дружина, нападавшие застыли точно каменья.
Роман Федорович разглядывал нападавших не без интереса. Мужиков было человек сорок: обросших волосом, в тулупах и армяках, с дубинами и кольями в руках. Только у некоторых боярин увидел мечи кривые татарские и наши – прямые и плоские, кое у кого – луки.