Страница:
9
Проснулся, стуча зубами от холода. Надо же, как меня вчера вырубило, это все коньяк и нервы, но все равно в голове прояснилось, не то, что вчера, когда были все признаки надвигающейся паники. А вот сегодня стало гораздо лучше, и я обрел способность думать спокойно. Чтобы разогнать беспощадных кровососов я разжег небольшой дымный костерок и достал карту, но сначала крепко задумался. Значит так, что бы прояснить ситуацию мне нужно встретиться с людьми, а то совсем в дикаря можно превратиться. А, судя по карте, с этой стороны озера была махровая глухомань, ни одной деревни. Станция находилась подальше.
Но чтобы встречаться с людьми надо и самому выглядеть человеком. Поэтому решил я устроить себе воскресенье – побрился, постирался и развесил одежду сушиться, искупался несколько раз, в общем, приободрился, насколько мог. На следующий день наметил визит на станцию, но, явно, неофициальный.
Но чтобы встречаться с людьми надо и самому выглядеть человеком. Поэтому решил я устроить себе воскресенье – побрился, постирался и развесил одежду сушиться, искупался несколько раз, в общем, приободрился, насколько мог. На следующий день наметил визит на станцию, но, явно, неофициальный.
10
Пробудился пораньше, перекусил, еще раз сверился с картой и отправился в путь, на станцию, где я надеялся, что можно будет что-нибудь разузнать. С этой стороны к озеру подходила лишь одна проселочная дорога. Я решил сразу не пересекать ее и немного понаблюдал, но ничего подозрительного не было, и я направился дальше. Прошагал так два часа и присел передохнуть, но тут и стало происходить что-то непредвиденное для меня. Вдали послышался мощный гул, я даже не понял сначала, что это такое, но звук все время приближался и доносился он с востока. Прошло еще немного времени, и на небе стали отчетливо заметны четыре черные точки. Они приближались и увеличивались в размерах – это были самолеты, наши бомбардировщики. Я смотрел на них, не отрывая взгляда. И вот началось! От самолетов стали отделяться черные капли, и сразу же стал слышен грохот разрывов, бомбили железнодорожную станцию. Я решил не упускать такую возможность и рванул туда же, благо до станции было меньше километра. Когда я подбежал к кромке леса, за которой начинались станционные постройки, бомбежка уже подходила к концу, самолеты сделали по последнему заходу и становиться в строй. На земле же царила полная паника, везде черный дым, какой-то смрад и, почему-то, не смолкали взрывы, наверное, летчики все же зацепили эшелон с боеприпасами. И среди всего этого великолепия метались и орали в полный рот «непобедимые» оккупанты. А в небе в это время появились два «мессершмитта», и начался воздушный бой, наши бомбардировщики, огрызаясь огнем, стали уходить домой. Внезапно очередь из «мессера» прошила наш самолет, он сразу же вспыхнул и начал терять высоту. Пилоту удалось развернуть машину, и он направил ее прямо на скопление вражеских эшелонов, самолет стремительно несся к земле, тянул за собой густой черный шлейф дыма, и вот раздался страшный взрыв. Я инстинктивно втянул голову в плечи, потом посмотрел на небо и увидел, что падает еще один сбитый бомбардировщик. Видимо, нашим было очень важно было нанести удар по этой станции, если послали бомбардировщики без сопровождения истребителей, вот и шли они на малой высоте, а зенитки огонь не открывали, потому что это бесполезно. И вот мне пришло в голову, что пока у немцев полный разброд и паника, я тоже могу в этом поучаствовать, то есть внести, так сказать, свою маленькую лепту.
Я перемахнул открытое пространство и заскочил за угол какого-то здания, выглянул из-за угла и увидел, что в мою сторону бежат какие-то два олуха. Одеты они были в цивильную одежду, но в германских кепках с длинными козырьками, с карабинами, а на рукавах у них наблюдались какие-то повязки. Я понятия не имел, кто они такие, поэтому подпустил их, как можно ближе и срезал одной очередью. Немного выждав, я подбежал к ним и забрал у одного повязку и кепку, карабины тоже прихватил и, вернувшись обратно за угол, с удовольствием размолотил о кирпичную стенку. Потом засунул свою фуражку в мешок, нацепил повязку и кепку, петлицы на гимнастерке у меня были чистые, так что стал похож на полицая. Причем, вылитого.
А боеприпасы продолжали рваться, везде дым и гарь. Я выскочил из-за своего угла и побежал к вокзалу, у немцев полный кавардак, и на меня никто не обращает внимания. Заметил зенитную установку и рванул к ней, заскочил на площадку и присел, оглядываясь. Невдалеке увидел паровоз, стоявший под парами, ну что же, цель отличная. Я перевел ствол зенитки в горизонтальное положение, прицелился по нему и открыл огонь. Нужно было вывести из строя котел паровоза, и после третьего выстрела мне это удалось, раздался взрыв, и паровоз окутался паром. Ну, вот и все, готов, «шайтан-арба»! Так у нас на заставе один узбек называл все механическое, которое движется по земле, от мотоцикла до паровоза. Жалко его, веселый был, наверное, сразу погиб, вояка из него был никакой, сколько ни учили. А вокруг меня уже зацокали пули, наверное, кто-то из немцев все-таки немного освоился. Я мигом свалился под зенитную площадку и выглянул из-за колеса. И точно, в мою сторону бежал, отчаянно паля из пистолета и петляя, как заяц, какой-то офицер. За ним, метрах в двадцати, неслись два автоматчика, но они не стреляли, боясь задеть своего. Вот теперь надо как-то выкручиваться! Стрелять я не стал, достал финку и гранату и стал ждать. Офицер тоже перестал палить без толку, наверное, понял, что это бесполезно, а может быть, он подумал, что прикончил русского, но он жестоко ошибся, падла! Когда он нагнулся под площадку, я схватил его за воротник, рывком подтянул к себе и ударил ножом в грудь, автоматчиков я подпустил еще немного и метнул «толкушку», все, урылись гады! У мертвого офицера на груди оказался бинокль в чехле, и мне повезло, что я его не повредил. Он-то мне пригодится, я еще собираюсь повоевать немного, а может быть и больше, это зависит от того, поймает меня солдатское везение или нет? Конечно, удача и осторожность тоже не помешают, да и лишнее геройство ни к чему. Забрал я у этого немчика еще и документы, надо же, какой-то пунктик у меня насчет официальных бумаг, и складываю я их в красивую коробку из-под полковничьего табака, который давно выбросил за ненадобностью. Ну вот, пора и честь знать, нужно сматываться, а заклюют меня здесь, как ястребы курицу. Я осторожно выглянул из-за колеса, вроде бы никого на пути, пригнулся и помчался в сторону леса, что есть мочи. Удача и здесь улыбнулась мне, хотя кто-то и постреливал в спину, но безрезультатно. Я заскочил в лес, сразу развернулся и упал, направил автомат в сторону станции и отполз за дерево. Затем достал бинокль и стал наблюдать – да, бардак отличный. Хорошо, что жилые дома немного в стороне от самой станции и, похоже, пострадали они немного. Что же, это уже лучше, хоть своим не сильно перепало. А на путях уже стало спокойнее, наводился порядок, кое-где тушили пожары. Я медленно водил биноклем, и тут прямо передо мной возникла какая-то личность, от неожиданности я даже отпрянул. Вот, касатик, напугал! Я снова взялся за бинокль и вскоре засек еще одну личность, и тоже в германской кепке, отложил бинокль и стал всматриваться, ага, ползут двое. Значит, засекли меня все-таки! Что же, поиграем по-взрослому! Я выпустил по ним очередь, они поняли, что обнаружены и тоже открыли огонь из карабинов. Началась перестрелка, они медленно, но все-таки обкладывали меня, и это было мне, можно сказать, не по душе, пора начинать действовать иначе. Я прочно взял одного на прицел и плавно нажал на спусковой крючок, на лбу у него образовалась аккуратная дырочка, и он уткнулся рылом в землю. Да, хорошая машинка этот полковничий «парабеллум», и я очень ему, то есть полковнику, благодарен. Я снова взял автомат и выпустил очередь по второму клиенту, он мне ответил, а я стрелять не стал, только громко застонал. Мне нужно было, чтобы он принял меня за раненого и немного приоткрылся, так оно и случилось. Противник еще немного пострелял в мою сторону, но я лишь громко стонал, он окликнул напарника, но тот, понятное дело, ничего сказать не мог. Тогда стрелок приподнялся, немного постоял и, пригнувшись, медленно двинулся ко мне. Я чуть-чуть выждал, а когда оставалось всего несколько метров, внезапно выкатился из-за дерева и выстрелил ему в ногу. Трофейный пистолет снова не подвел меня, противник дико заорал и закрутился волчком на месте, а потом рухнул на землю. Я в два прыжка оказался возле него, моментально обезоружил, схватил за шиворот и подтащил к дереву. Теперь он лишь негромко стонал, зажимая руками рану на бедре, и изумленно пялился на меня. Конечно, я ведь был почти полная его копия. Чертыхнувшись, я стянул с себя все эти фашистские причиндалы и надел свою, пограничную, фуражку. Чтобы знал, говнюк, с кем дело имеет. Но, похоже, переборщил! Этот вояка мелко-мелко задрожал и стал икать, продолжалось это довольно долго, пока я не залепил ему пощечину, он немного успокоился, и между нами состоялся такой разговор:
– Ты кто?
– Франц Козлевич.
– Вот-вот, именно. Я не спрашиваю, как тебя зовут, я спрашиваю – кто ты?
– Полицай, пан офицер.
– Что за должность такая? Давай рассказывай. Я и так понял, что вы у немцев в услужении, но хотелось бы поподробнее.
– Да мы ничего такого не делаем. Следим за порядком, патрулируем улицы, выявляем неблагонадежных.
Его голос слышался все слабее и слабее, он заметно побледнел. Вот черт, видно, перебил я ему бедренную артерию, вот он кровь и теряет. Но мне было все равно, и я задал ему главный вопрос:
– Где наши?
– Я точно не ведаю, где-то под Смо…
Он не договорил, и голова его упала на бок. Вот и все, этот свое оттоптал на белом свете.
Я присел и задумался – да, далековато немцы уже забежали, и тяжеловато будет их оттуда ковырнуть. Но я и подумать не мог, что будет еще намного хуже, что произойдет почти что катастрофа.
А сейчас я сидел в белорусском лесу и думал о том, что делать дальше. А дальше надо двигать к нашим, вот, что дальше! Я собрал карабины полицаев и разбил их об деревья, а еще приобрел я пару гранат, почему-то они по мне не сработали. Живым, наверное, хотели взять, сволочи! Но у них получился дикий облом или, как говорится, голый вассер. Это по-немецки. Я отошел подальше в лес и устроился на ночевку.
Я перемахнул открытое пространство и заскочил за угол какого-то здания, выглянул из-за угла и увидел, что в мою сторону бежат какие-то два олуха. Одеты они были в цивильную одежду, но в германских кепках с длинными козырьками, с карабинами, а на рукавах у них наблюдались какие-то повязки. Я понятия не имел, кто они такие, поэтому подпустил их, как можно ближе и срезал одной очередью. Немного выждав, я подбежал к ним и забрал у одного повязку и кепку, карабины тоже прихватил и, вернувшись обратно за угол, с удовольствием размолотил о кирпичную стенку. Потом засунул свою фуражку в мешок, нацепил повязку и кепку, петлицы на гимнастерке у меня были чистые, так что стал похож на полицая. Причем, вылитого.
А боеприпасы продолжали рваться, везде дым и гарь. Я выскочил из-за своего угла и побежал к вокзалу, у немцев полный кавардак, и на меня никто не обращает внимания. Заметил зенитную установку и рванул к ней, заскочил на площадку и присел, оглядываясь. Невдалеке увидел паровоз, стоявший под парами, ну что же, цель отличная. Я перевел ствол зенитки в горизонтальное положение, прицелился по нему и открыл огонь. Нужно было вывести из строя котел паровоза, и после третьего выстрела мне это удалось, раздался взрыв, и паровоз окутался паром. Ну, вот и все, готов, «шайтан-арба»! Так у нас на заставе один узбек называл все механическое, которое движется по земле, от мотоцикла до паровоза. Жалко его, веселый был, наверное, сразу погиб, вояка из него был никакой, сколько ни учили. А вокруг меня уже зацокали пули, наверное, кто-то из немцев все-таки немного освоился. Я мигом свалился под зенитную площадку и выглянул из-за колеса. И точно, в мою сторону бежал, отчаянно паля из пистолета и петляя, как заяц, какой-то офицер. За ним, метрах в двадцати, неслись два автоматчика, но они не стреляли, боясь задеть своего. Вот теперь надо как-то выкручиваться! Стрелять я не стал, достал финку и гранату и стал ждать. Офицер тоже перестал палить без толку, наверное, понял, что это бесполезно, а может быть, он подумал, что прикончил русского, но он жестоко ошибся, падла! Когда он нагнулся под площадку, я схватил его за воротник, рывком подтянул к себе и ударил ножом в грудь, автоматчиков я подпустил еще немного и метнул «толкушку», все, урылись гады! У мертвого офицера на груди оказался бинокль в чехле, и мне повезло, что я его не повредил. Он-то мне пригодится, я еще собираюсь повоевать немного, а может быть и больше, это зависит от того, поймает меня солдатское везение или нет? Конечно, удача и осторожность тоже не помешают, да и лишнее геройство ни к чему. Забрал я у этого немчика еще и документы, надо же, какой-то пунктик у меня насчет официальных бумаг, и складываю я их в красивую коробку из-под полковничьего табака, который давно выбросил за ненадобностью. Ну вот, пора и честь знать, нужно сматываться, а заклюют меня здесь, как ястребы курицу. Я осторожно выглянул из-за колеса, вроде бы никого на пути, пригнулся и помчался в сторону леса, что есть мочи. Удача и здесь улыбнулась мне, хотя кто-то и постреливал в спину, но безрезультатно. Я заскочил в лес, сразу развернулся и упал, направил автомат в сторону станции и отполз за дерево. Затем достал бинокль и стал наблюдать – да, бардак отличный. Хорошо, что жилые дома немного в стороне от самой станции и, похоже, пострадали они немного. Что же, это уже лучше, хоть своим не сильно перепало. А на путях уже стало спокойнее, наводился порядок, кое-где тушили пожары. Я медленно водил биноклем, и тут прямо передо мной возникла какая-то личность, от неожиданности я даже отпрянул. Вот, касатик, напугал! Я снова взялся за бинокль и вскоре засек еще одну личность, и тоже в германской кепке, отложил бинокль и стал всматриваться, ага, ползут двое. Значит, засекли меня все-таки! Что же, поиграем по-взрослому! Я выпустил по ним очередь, они поняли, что обнаружены и тоже открыли огонь из карабинов. Началась перестрелка, они медленно, но все-таки обкладывали меня, и это было мне, можно сказать, не по душе, пора начинать действовать иначе. Я прочно взял одного на прицел и плавно нажал на спусковой крючок, на лбу у него образовалась аккуратная дырочка, и он уткнулся рылом в землю. Да, хорошая машинка этот полковничий «парабеллум», и я очень ему, то есть полковнику, благодарен. Я снова взял автомат и выпустил очередь по второму клиенту, он мне ответил, а я стрелять не стал, только громко застонал. Мне нужно было, чтобы он принял меня за раненого и немного приоткрылся, так оно и случилось. Противник еще немного пострелял в мою сторону, но я лишь громко стонал, он окликнул напарника, но тот, понятное дело, ничего сказать не мог. Тогда стрелок приподнялся, немного постоял и, пригнувшись, медленно двинулся ко мне. Я чуть-чуть выждал, а когда оставалось всего несколько метров, внезапно выкатился из-за дерева и выстрелил ему в ногу. Трофейный пистолет снова не подвел меня, противник дико заорал и закрутился волчком на месте, а потом рухнул на землю. Я в два прыжка оказался возле него, моментально обезоружил, схватил за шиворот и подтащил к дереву. Теперь он лишь негромко стонал, зажимая руками рану на бедре, и изумленно пялился на меня. Конечно, я ведь был почти полная его копия. Чертыхнувшись, я стянул с себя все эти фашистские причиндалы и надел свою, пограничную, фуражку. Чтобы знал, говнюк, с кем дело имеет. Но, похоже, переборщил! Этот вояка мелко-мелко задрожал и стал икать, продолжалось это довольно долго, пока я не залепил ему пощечину, он немного успокоился, и между нами состоялся такой разговор:
– Ты кто?
– Франц Козлевич.
– Вот-вот, именно. Я не спрашиваю, как тебя зовут, я спрашиваю – кто ты?
– Полицай, пан офицер.
– Что за должность такая? Давай рассказывай. Я и так понял, что вы у немцев в услужении, но хотелось бы поподробнее.
– Да мы ничего такого не делаем. Следим за порядком, патрулируем улицы, выявляем неблагонадежных.
Его голос слышался все слабее и слабее, он заметно побледнел. Вот черт, видно, перебил я ему бедренную артерию, вот он кровь и теряет. Но мне было все равно, и я задал ему главный вопрос:
– Где наши?
– Я точно не ведаю, где-то под Смо…
Он не договорил, и голова его упала на бок. Вот и все, этот свое оттоптал на белом свете.
Я присел и задумался – да, далековато немцы уже забежали, и тяжеловато будет их оттуда ковырнуть. Но я и подумать не мог, что будет еще намного хуже, что произойдет почти что катастрофа.
А сейчас я сидел в белорусском лесу и думал о том, что делать дальше. А дальше надо двигать к нашим, вот, что дальше! Я собрал карабины полицаев и разбил их об деревья, а еще приобрел я пару гранат, почему-то они по мне не сработали. Живым, наверное, хотели взять, сволочи! Но у них получился дикий облом или, как говорится, голый вассер. Это по-немецки. Я отошел подальше в лес и устроился на ночевку.
11
Сон приснился какой-то нехороший, я открыл глаза и сон сразу же забылся, но нехорошее ощущение все же на душе осталось. Даже не ощущение, а, можно сказать, предчувствие, что я увижу сегодня что-то страшное.
Я быстро сверился с картой, собрал вещички и подался на восток, стараясь держаться железной дороги. Прошагав так некоторое время, я увидел впереди просвет и мельканье чего-то белого, сразу же прильнул к земле и прислушался. Слева от меня угадывалось какое-то движение, да и на самой поляне что-то происходило, я застыл и не двигался. Надо же! Такое ощущение, что я нахожусь не в дремучем лесу, а на оживленном городском перекрестке. Раздалось щелканье затворов и громкое: «Хальт!», а на это со стороны поляны зазвучали пистолетные выстрелы, в ответ загрохотали автоматы. И тут я понял, что здесь происходит – на поляне наш летчик, выбросившийся с подбитого самолета, а автоматчики – это облава. И вот впервые за многие дни я почувствовал локоть товарища! Я обошел автоматчиков сзади, подобрался к ним поближе и сосчитал. Их было пять штук, вот черт, придется повозиться немного. Между тем, автоматчики, поливая огнем поляну, продвигались вперед. И делали они это достаточно нагло, уверенные в своем превосходстве, и о тыле совсем не беспокоились. Для начала я снял одиночными выстрелами двух крайних, а остальные, увлеченные боем, даже не заметили этого. Потом я увидел, как еще один фашист уткнулся носом в землю. Молодец, летун! Хотя я не был до конца уверен, что он там один, и мне хотелось, чтобы их оказалось больше. Тем временем бой продолжался, и пора было его заканчивать. Из-за трескотни автоматов мне плохо было слышно, но, по-моему, выстрелы со стороны поляны прекратились. Тем более что немцы как-то уверенно вышли на открытое место. Я выждал немного и положил их навсегда одной длинной очередью, потом опрометью кинулся к летчику, но он был уже мертв. Его буквально изрешетило пулями, и к тому же правая нога у него была неестественно вывернута, и сквозь разорванную штанину наружу торчала белая кость. Я поднял голову и увидел зацепившийся за толстый сук ясеня парашют. Вероятно, летчик обрезал стропы, и хотя было не очень высоко, метра три с половиной – четыре, все же приземлился неудачно. Я осмотрел пилота, выжить шансов у него не было никаких, даже если бы его не обнаружили немцы. Это был молодой человек, чуть больше двадцати, и вероятнее всего, штурман, потому что в планшетке у него оказалась полетная карта. Я взял его пистолет, обойма которого была пуста – бился пилот до последнего. Могилу я ему выкопал под этим самым ясенем, где он и погиб. Потом умудрился, все-таки, сдернуть парашют с дерева и отрезал небольшой кусок, завернул тело в парашютный шелк и похоронил. На стволе дерева кое-как сделал затеску при помощи саперной лопатки и ножа, на которой химическим карандашом написал – «Русский летчик» и поставил дату – «июнь 1941». Поднял руку вверх и щелкнул пустым затвором его пистолета.
Затем обшарил убитых немцев и обнаружил у одного из них фляжку со шнапсом, помянул летчика, а немцев трогать не стал, пусть валяются, только собрал у них оружие и боеприпасы, завернул в остатки парашюта и прикопал напротив могилы пилота, с другой стороны дерева. Потом постоял еще у могилки, попрощался с геройски погибшим и подался дальше. Тем более, уже начало темнеть, и надо было где-то ночевать.
Я быстро сверился с картой, собрал вещички и подался на восток, стараясь держаться железной дороги. Прошагав так некоторое время, я увидел впереди просвет и мельканье чего-то белого, сразу же прильнул к земле и прислушался. Слева от меня угадывалось какое-то движение, да и на самой поляне что-то происходило, я застыл и не двигался. Надо же! Такое ощущение, что я нахожусь не в дремучем лесу, а на оживленном городском перекрестке. Раздалось щелканье затворов и громкое: «Хальт!», а на это со стороны поляны зазвучали пистолетные выстрелы, в ответ загрохотали автоматы. И тут я понял, что здесь происходит – на поляне наш летчик, выбросившийся с подбитого самолета, а автоматчики – это облава. И вот впервые за многие дни я почувствовал локоть товарища! Я обошел автоматчиков сзади, подобрался к ним поближе и сосчитал. Их было пять штук, вот черт, придется повозиться немного. Между тем, автоматчики, поливая огнем поляну, продвигались вперед. И делали они это достаточно нагло, уверенные в своем превосходстве, и о тыле совсем не беспокоились. Для начала я снял одиночными выстрелами двух крайних, а остальные, увлеченные боем, даже не заметили этого. Потом я увидел, как еще один фашист уткнулся носом в землю. Молодец, летун! Хотя я не был до конца уверен, что он там один, и мне хотелось, чтобы их оказалось больше. Тем временем бой продолжался, и пора было его заканчивать. Из-за трескотни автоматов мне плохо было слышно, но, по-моему, выстрелы со стороны поляны прекратились. Тем более что немцы как-то уверенно вышли на открытое место. Я выждал немного и положил их навсегда одной длинной очередью, потом опрометью кинулся к летчику, но он был уже мертв. Его буквально изрешетило пулями, и к тому же правая нога у него была неестественно вывернута, и сквозь разорванную штанину наружу торчала белая кость. Я поднял голову и увидел зацепившийся за толстый сук ясеня парашют. Вероятно, летчик обрезал стропы, и хотя было не очень высоко, метра три с половиной – четыре, все же приземлился неудачно. Я осмотрел пилота, выжить шансов у него не было никаких, даже если бы его не обнаружили немцы. Это был молодой человек, чуть больше двадцати, и вероятнее всего, штурман, потому что в планшетке у него оказалась полетная карта. Я взял его пистолет, обойма которого была пуста – бился пилот до последнего. Могилу я ему выкопал под этим самым ясенем, где он и погиб. Потом умудрился, все-таки, сдернуть парашют с дерева и отрезал небольшой кусок, завернул тело в парашютный шелк и похоронил. На стволе дерева кое-как сделал затеску при помощи саперной лопатки и ножа, на которой химическим карандашом написал – «Русский летчик» и поставил дату – «июнь 1941». Поднял руку вверх и щелкнул пустым затвором его пистолета.
Затем обшарил убитых немцев и обнаружил у одного из них фляжку со шнапсом, помянул летчика, а немцев трогать не стал, пусть валяются, только собрал у них оружие и боеприпасы, завернул в остатки парашюта и прикопал напротив могилы пилота, с другой стороны дерева. Потом постоял еще у могилки, попрощался с геройски погибшим и подался дальше. Тем более, уже начало темнеть, и надо было где-то ночевать.
12
Шагал я уже третьи сутки после того, как ушел от могилы летчика, по-прежнему придерживаясь железной дороги. Ничего такого особенного со мной не происходило, только однажды зайца подстрелил, да косулю вспугнул. Так что с провизией у меня особого напряга не было. И следов войны тут никаких, видно, немцы здесь проскочили ходом, не встречая особого сопротивления. Да, а еще на вторые сутки моего пути, по железной дороге начали идти эшелоны на восток, наверное, немцы все же восстановили движение через разбомбленную станцию. У меня, конечно, руки чесались устроить немцам какую-нибудь гадость на дороге, но возможности такой пока не представлялось. Так я и топал порожняком, в смысле, не нанося никакого урона немецко-фашистским захватчикам.
Однажды, пробираясь по густому подлеску, я услышал какие-то звуки. Застыл, как статуя – да, это был или громкий шепот, или тихий разговор. Я осторожно опустился на землю и медленно подполз поближе, надеясь разобраться, что к чему. Что тут за базар открылся посереди леса? Сначала я еще опасался, что могут быть выставлены посты, но ничего такого не было и в помине. И я подкралсяк спорящим почти вплотную, мне было их отлично видно и слышно. Как я и предполагал, это оказались наши окруженцы, числом шесть человек. Крепко спорили только двое, остальные тихо переругивались, только непонятно, кто с кем. А, между тем, спорящие все громче и громче повышали голоса. Разговаривали пехотный сержант с перебинтованной головой и артиллерийский старшина, и спор у них поднялся нешуточный:
– Ты чего, старшина? С ума, что ли, съехал?
– А ты что предлагаешь?
– А я предлагаю остановиться где-нибудь и начать воевать здесь!
– С чем воевать? С одной винтовкой и пистолетом – это война?
– Ну и что! Добывать будем в бою! Я их готов голыми руками душить!
– Много ты добыл, что было, и то потерял!
В общем, продолжалось это все довольно долго и все в одном духе, надоело это мне хуже горькой редьки. Да, с этими ребятами, похоже, каши не сваришь, но все же я решил помочь им. Тихонько свистнул, они, как по команде, повернулись в мою сторону, а рука старшины потянулась к висевшей на ремне кобуре. Я негромко окликнул:
– Не боись, свои.
В ответ:
– Какие такие свои?
– Да русские, мать вашу! Что, слышишь не вволю?
– Давай выползай, но смотри, если что, кончим сразу.
– Кончалка у тебя еще не выросла, старшина!
– Ладно, выходи. Хорош трепаться!
Я медленно поднялся и спокойно вышел, держа руки в карманах. Старшина некоторое время смотрел на меня, а потом процедил сквозь зубы:
– Ну и? Фуражка-то я вижу погранцовая. А на самом деле, из каких будешь?
– Из них и буду, из пограничников, воюю вот помаленьку.
И я немного шевельнул плечом, на котором висел автомат. А старшина:
– Брось заливать!!!
Он посмотрел в сторону пехотного сержанта, с которым спорил совсем недавно чуть ли не до драки:
– Смотри, сержант, еще один вояка выискался, бежит, наверное, от самой границы, только рубашонка пузырем!
Я ничего ему не сказал, спокойно снял вещмешок с плеча, порылся в нем и достал полковничью коробку из-под табака. Открыл ее и сказал:
– Вот, смотри.
Старшина смотрел на кучку документов и ничего не понимал:
– Ну, и что это значит?
– А это значит, старшина, что только эта куча бумаг и осталась от людишек, которые мне встретились, пока я мчался от границы.
Я уже начинал злиться, а старшина этот недоделанный все равно гнул свое:
– Смотри, какой аккуратный и запасливый. Ты что? Думаешь, если выйдем, тебе поможет эта макулатура?
Вот есть же такие дубовые люди, которых ничем не возьмешь. Упрутся на своем, как бараны, и все тут! И этот такой же, и как он только до старшины дослужился? Я не хотел больше с ним ни о чем спорить, но все же сказал:
– А ты, я вижу простой, как пареная репа.
С этими словами я еще порылся в своем «сидоре» и достал оттуда две гранаты – «толкушки». У всех буквально вытянулись лица, но я их успокоил:
– Все в порядке, мужики! Это вам на разживу, как разбогатеете, отдадите должок. Если увидимся, конечно, когда-нибудь. А если нет, то прощаю.
Я улыбнулся и протянул гранаты сержанту:
– Бери! Тебе точно пригодятся, и не унывайте, немца бить можно и нужно. И в хвост и в гриву, да и по зубам не помешает. Ну ладно, на этом разбегаемся, мне туда!
И я махнул рукой на восток. Бойцы встали со своих мест, и подошли ко мне, даже старшина смотрел не так угрюмо. А сержант посмотрел на меня уже осмысленными глазами:
– Может, вместе, а?
– Нет, ребята. Не обессудьте, но привык один, и отвечать буду только за себя. Счастливо оставаться!
С этими словами я пожал им руки, отдал честь и пошел прочь. Но вдруг кое-что вспомнил, остановился и достал из мешка полицейскую кепку:
– Вот таких деятелей встречали?
– Нет, мы ведь из леса еще и носа не показывали.
– Если повстречаете, то пощады никакой, сволота это!
Я скрипнул зубами и ушел, больше ничего не говоря. Взрослые уже мальчики, должны сами разобраться, что к чему.
Однажды, пробираясь по густому подлеску, я услышал какие-то звуки. Застыл, как статуя – да, это был или громкий шепот, или тихий разговор. Я осторожно опустился на землю и медленно подполз поближе, надеясь разобраться, что к чему. Что тут за базар открылся посереди леса? Сначала я еще опасался, что могут быть выставлены посты, но ничего такого не было и в помине. И я подкралсяк спорящим почти вплотную, мне было их отлично видно и слышно. Как я и предполагал, это оказались наши окруженцы, числом шесть человек. Крепко спорили только двое, остальные тихо переругивались, только непонятно, кто с кем. А, между тем, спорящие все громче и громче повышали голоса. Разговаривали пехотный сержант с перебинтованной головой и артиллерийский старшина, и спор у них поднялся нешуточный:
– Ты чего, старшина? С ума, что ли, съехал?
– А ты что предлагаешь?
– А я предлагаю остановиться где-нибудь и начать воевать здесь!
– С чем воевать? С одной винтовкой и пистолетом – это война?
– Ну и что! Добывать будем в бою! Я их готов голыми руками душить!
– Много ты добыл, что было, и то потерял!
В общем, продолжалось это все довольно долго и все в одном духе, надоело это мне хуже горькой редьки. Да, с этими ребятами, похоже, каши не сваришь, но все же я решил помочь им. Тихонько свистнул, они, как по команде, повернулись в мою сторону, а рука старшины потянулась к висевшей на ремне кобуре. Я негромко окликнул:
– Не боись, свои.
В ответ:
– Какие такие свои?
– Да русские, мать вашу! Что, слышишь не вволю?
– Давай выползай, но смотри, если что, кончим сразу.
– Кончалка у тебя еще не выросла, старшина!
– Ладно, выходи. Хорош трепаться!
Я медленно поднялся и спокойно вышел, держа руки в карманах. Старшина некоторое время смотрел на меня, а потом процедил сквозь зубы:
– Ну и? Фуражка-то я вижу погранцовая. А на самом деле, из каких будешь?
– Из них и буду, из пограничников, воюю вот помаленьку.
И я немного шевельнул плечом, на котором висел автомат. А старшина:
– Брось заливать!!!
Он посмотрел в сторону пехотного сержанта, с которым спорил совсем недавно чуть ли не до драки:
– Смотри, сержант, еще один вояка выискался, бежит, наверное, от самой границы, только рубашонка пузырем!
Я ничего ему не сказал, спокойно снял вещмешок с плеча, порылся в нем и достал полковничью коробку из-под табака. Открыл ее и сказал:
– Вот, смотри.
Старшина смотрел на кучку документов и ничего не понимал:
– Ну, и что это значит?
– А это значит, старшина, что только эта куча бумаг и осталась от людишек, которые мне встретились, пока я мчался от границы.
Я уже начинал злиться, а старшина этот недоделанный все равно гнул свое:
– Смотри, какой аккуратный и запасливый. Ты что? Думаешь, если выйдем, тебе поможет эта макулатура?
Вот есть же такие дубовые люди, которых ничем не возьмешь. Упрутся на своем, как бараны, и все тут! И этот такой же, и как он только до старшины дослужился? Я не хотел больше с ним ни о чем спорить, но все же сказал:
– А ты, я вижу простой, как пареная репа.
С этими словами я еще порылся в своем «сидоре» и достал оттуда две гранаты – «толкушки». У всех буквально вытянулись лица, но я их успокоил:
– Все в порядке, мужики! Это вам на разживу, как разбогатеете, отдадите должок. Если увидимся, конечно, когда-нибудь. А если нет, то прощаю.
Я улыбнулся и протянул гранаты сержанту:
– Бери! Тебе точно пригодятся, и не унывайте, немца бить можно и нужно. И в хвост и в гриву, да и по зубам не помешает. Ну ладно, на этом разбегаемся, мне туда!
И я махнул рукой на восток. Бойцы встали со своих мест, и подошли ко мне, даже старшина смотрел не так угрюмо. А сержант посмотрел на меня уже осмысленными глазами:
– Может, вместе, а?
– Нет, ребята. Не обессудьте, но привык один, и отвечать буду только за себя. Счастливо оставаться!
С этими словами я пожал им руки, отдал честь и пошел прочь. Но вдруг кое-что вспомнил, остановился и достал из мешка полицейскую кепку:
– Вот таких деятелей встречали?
– Нет, мы ведь из леса еще и носа не показывали.
– Если повстречаете, то пощады никакой, сволота это!
Я скрипнул зубами и ушел, больше ничего не говоря. Взрослые уже мальчики, должны сами разобраться, что к чему.
13
И снова я шел на восток и думал о том, что когда-нибудь развернусь на сто восемьдесят градусов и пошагаю в обратную сторону. И не ведал я, что это так и будет, однако будет много-много раз.
Немцев в лесу я больше не встречал, кроме случая с летчиком. Но это был для них особый случай, а без нужды они в чащу не лезли. Поэтому я расслабился и вел себя довольно беспечно. Однажды, во время дневного отдыха, я как-то незаметно задремал. А проснулся от того, что кто-то тяжело дышал у меня над ухом, спросонья я ничего толком не понял, но рука моя уже лежала на автомате. Я медленно скосил глаза в сторону и увидел…мирно жующую корову. Вот это номер! А ведь так можно заснуть и не проснуться, но это в лучшем случае, а в худшем мог бы и в плену оказаться, как кур в щах. Я смотрел на корову, и она глядела на меня своими большими влажными глазами, а ведь и позабыть уже успел, что есть на свете и другая жизнь. На шее у коровы привязана веревочка, но колокольчика не было, вот она и подобралась ко мне бесшумно. Но это не оправдывает меня, ни в каком случае. Вдруг невдалеке послышался чей-то тоненький голосок: «Майка, Майка!». Я насторожился, напряглась и корова, повернув голову набок и прядя ушами. Опасности я не почувствовал, поэтому просто так сидел возле коровы и не двигался, чтобы не испугать ребенка, а в том, что корову искал ребенок я не сомневался. Наконец, я увидел его, это был белобрысый мальчик, лет восьми, он меня тоже заметил и остановился, нерешительно переступая с ноги на ногу. Мальчик подозрительно смотрел на меня, а глаза его выглядели взрослыми на детском личике:
– Дяденька! Это наша корова, не забирай ее, а то нам есть будет нечего.
Он беспомощно смотрел на меня, а из глаз у него готовы были выкатиться слезы. Я не выдержал:
– Мальчик, да ты не бойся! Свой я, и корова ваша мне не нужна.
Он перестал шмыгать носом и вытер глаза рукавом грязной рубашонки:
– Правда? А ты кто?
– Солдат я, меня зовут дядя Витя, а тебя как?
– А меня Васькой, а еще у меня брат есть старший – Ванька.
– Ну, вот и познакомились, а теперь рассказывай, почему ты здесь и как, вообще, дела?
– Дядь Вить, может быть, пойдем к нам, там тебе все и расскажут, там мамка и тетя Лена.
– Ну, хорошо, веди.
Васька перекинул хворостину в другую руку и крикнул:
– Майка, домой!
Корова послушно развернулась и медленно пошла впереди нас, помахивая хвостом и мотая головой, таким способом она отгоняла кровососную братию, которой здесь было предостаточно. Некоторое время мы молчали, а потом я спросил:
– Слушай, Вась, а корова-то не убежит?
– Да ну! Ее доить уже пора, она и сама бы пришла, но только попозже.
– Хорошо, а скоро мы придем?
– Да, вот уже подходим.
И, действительно, в скором времени мы вышли на поляну в лесу, на которой стояло несколько шалашей, хотя шалашами назвать эти «соороужения» было трудновато. Навстречу нам выбежала женщина лет тридцати и закричала:
– Васька, паразит, где пропал? Корову уже пора доить давно!
– Мам, она колокольчик потеряла и забрела подальше, вот пришлось искать.
– Не ври…
И тут она заметила меня и осеклась. Застыла, напряженно глядя на меня, потом перевела взгляд на сына:
– Васька, кто это?
– Мам, не бойся, это наш, советский!
Он, почему-то, с удовольствием произнес это слово «советский», хотя пришло оно в эти края совсем недавно. Что же, пацан есть пацан, ему нравится. Из других шалашей вышло остальное население лагеря – две женщины, помладше и постарше, и две маленькие девочки, очевидно, близняшки. Не было видно только Ваньки, старшего Васькиного брата. Но, вот и он объявился, я услышал хруст за спиной, повернулся и увидел подростка. Он стоял почти рядом и замахивался на меня каким-то колом, но увидел звездочку на фуражке и выпустил палку из рук. Вот это и был Ванька. Я улыбнулся и потрепал его по вихрастой голове:
– Молодец, не даешь мамку в обиду!
Но он только нахмурился и ничего не ответил, а Васька взял меня за руку и потащил ближе к народу. Я приблизился к людям и представился:
– Лейтенант Герасимов, можно Виктор.
Немцев в лесу я больше не встречал, кроме случая с летчиком. Но это был для них особый случай, а без нужды они в чащу не лезли. Поэтому я расслабился и вел себя довольно беспечно. Однажды, во время дневного отдыха, я как-то незаметно задремал. А проснулся от того, что кто-то тяжело дышал у меня над ухом, спросонья я ничего толком не понял, но рука моя уже лежала на автомате. Я медленно скосил глаза в сторону и увидел…мирно жующую корову. Вот это номер! А ведь так можно заснуть и не проснуться, но это в лучшем случае, а в худшем мог бы и в плену оказаться, как кур в щах. Я смотрел на корову, и она глядела на меня своими большими влажными глазами, а ведь и позабыть уже успел, что есть на свете и другая жизнь. На шее у коровы привязана веревочка, но колокольчика не было, вот она и подобралась ко мне бесшумно. Но это не оправдывает меня, ни в каком случае. Вдруг невдалеке послышался чей-то тоненький голосок: «Майка, Майка!». Я насторожился, напряглась и корова, повернув голову набок и прядя ушами. Опасности я не почувствовал, поэтому просто так сидел возле коровы и не двигался, чтобы не испугать ребенка, а в том, что корову искал ребенок я не сомневался. Наконец, я увидел его, это был белобрысый мальчик, лет восьми, он меня тоже заметил и остановился, нерешительно переступая с ноги на ногу. Мальчик подозрительно смотрел на меня, а глаза его выглядели взрослыми на детском личике:
– Дяденька! Это наша корова, не забирай ее, а то нам есть будет нечего.
Он беспомощно смотрел на меня, а из глаз у него готовы были выкатиться слезы. Я не выдержал:
– Мальчик, да ты не бойся! Свой я, и корова ваша мне не нужна.
Он перестал шмыгать носом и вытер глаза рукавом грязной рубашонки:
– Правда? А ты кто?
– Солдат я, меня зовут дядя Витя, а тебя как?
– А меня Васькой, а еще у меня брат есть старший – Ванька.
– Ну, вот и познакомились, а теперь рассказывай, почему ты здесь и как, вообще, дела?
– Дядь Вить, может быть, пойдем к нам, там тебе все и расскажут, там мамка и тетя Лена.
– Ну, хорошо, веди.
Васька перекинул хворостину в другую руку и крикнул:
– Майка, домой!
Корова послушно развернулась и медленно пошла впереди нас, помахивая хвостом и мотая головой, таким способом она отгоняла кровососную братию, которой здесь было предостаточно. Некоторое время мы молчали, а потом я спросил:
– Слушай, Вась, а корова-то не убежит?
– Да ну! Ее доить уже пора, она и сама бы пришла, но только попозже.
– Хорошо, а скоро мы придем?
– Да, вот уже подходим.
И, действительно, в скором времени мы вышли на поляну в лесу, на которой стояло несколько шалашей, хотя шалашами назвать эти «соороужения» было трудновато. Навстречу нам выбежала женщина лет тридцати и закричала:
– Васька, паразит, где пропал? Корову уже пора доить давно!
– Мам, она колокольчик потеряла и забрела подальше, вот пришлось искать.
– Не ври…
И тут она заметила меня и осеклась. Застыла, напряженно глядя на меня, потом перевела взгляд на сына:
– Васька, кто это?
– Мам, не бойся, это наш, советский!
Он, почему-то, с удовольствием произнес это слово «советский», хотя пришло оно в эти края совсем недавно. Что же, пацан есть пацан, ему нравится. Из других шалашей вышло остальное население лагеря – две женщины, помладше и постарше, и две маленькие девочки, очевидно, близняшки. Не было видно только Ваньки, старшего Васькиного брата. Но, вот и он объявился, я услышал хруст за спиной, повернулся и увидел подростка. Он стоял почти рядом и замахивался на меня каким-то колом, но увидел звездочку на фуражке и выпустил палку из рук. Вот это и был Ванька. Я улыбнулся и потрепал его по вихрастой голове:
– Молодец, не даешь мамку в обиду!
Но он только нахмурился и ничего не ответил, а Васька взял меня за руку и потащил ближе к народу. Я приблизился к людям и представился:
– Лейтенант Герасимов, можно Виктор.