Страница:
– От вашего веча, отец мой, всего можно ожидать, – огрызнулся Добрыня. – Может, вече и не впустит Свенельда в Новгород, а может, и в ноги ему поклонится. На ваших народных собраниях крику много, а толку мало!
Свою беременную жену Добрыня решил оставить в Новгороде на попечение отца с матерью. Он понимал, что Мечиславе в ее положении совсем не место на корабле, полном воинов.
Юному Владимиру вовсе не хотелось уезжать из Новгорода, да еще куда-то на север, к варягам. Подросток сначала слезно упрашивал Добрыню не брать его в этот далекий поход. Видя, что слезами дядю не пронять, Владимир притворился больным, но и эта его уловка не удалась. Добрыня окатил мнимого больного ушатом холодной воды, живо заставив племянника вскочить с мокрой постели. Дабы Владимир не удрал и не спрятался у кого-нибудь из своих друзей, боярских сыновей, Добрыня приставил к нему двух гридней.
Новгородцы громко возмущались и сочувствовали юному Владимиру, глядя на то, как его чуть ли не силой дружинники тащат по дощатым сходням на борт ладьи. Добрыня кричал толпе зевак, чтобы они не путались под ногами и не мешали его людям грузить все необходимое на корабли.
– Ступайте по домам, ротозеи, да приготовьте меха и серебро, а то ведь Свенельд не любит уходить из гостей с пустыми руками, – кричал Добрыня новгородцам. – Ныне вы горделиво красуетесь предо мной, мужи новгородские, но ничего, скоро Свенельд научит вас спину гнуть.
Острословы из толпы подначивали Добрыню, крича ему, что он из пустого страха лишает Владимира стола княжеского. Мол, Свенельд еще и за меч не взялся, а Добрыня уже с перепугу за море бежать собрался. И откуда в таком статном и мужественном на вид муже такая трусливая душа?
Не отвечая на насмешки новгородцев, Добрыня поднялся на палубу ладьи с высоко загнутым носом, украшенным головой дракона с разинутой пастью. Все было готово к отплытию. Воины ожидали от Добрыни приказа отваливать от бревенчатой стенки причала. Добрыня зычно отдал команду своим людям. В следующий миг трапы были убраны и отвязаны канаты, удерживающие суда возле пирса.
Красная головная ладья, на которой находились Добрыня с Владимиром, выкатилась на середину Волхова и, подгоняемая ударами весел, устремилась к речной излучине. Следом двигались вереницей еще четыре ладьи. На замыкающей ладье, окрашенной в черный цвет, дружно гребли веслами Олеговы дружинники во главе с Регнвальдом, Харальдом и Добровуком.
Глава третья
Глава четвертая
Свою беременную жену Добрыня решил оставить в Новгороде на попечение отца с матерью. Он понимал, что Мечиславе в ее положении совсем не место на корабле, полном воинов.
Юному Владимиру вовсе не хотелось уезжать из Новгорода, да еще куда-то на север, к варягам. Подросток сначала слезно упрашивал Добрыню не брать его в этот далекий поход. Видя, что слезами дядю не пронять, Владимир притворился больным, но и эта его уловка не удалась. Добрыня окатил мнимого больного ушатом холодной воды, живо заставив племянника вскочить с мокрой постели. Дабы Владимир не удрал и не спрятался у кого-нибудь из своих друзей, боярских сыновей, Добрыня приставил к нему двух гридней.
Новгородцы громко возмущались и сочувствовали юному Владимиру, глядя на то, как его чуть ли не силой дружинники тащат по дощатым сходням на борт ладьи. Добрыня кричал толпе зевак, чтобы они не путались под ногами и не мешали его людям грузить все необходимое на корабли.
– Ступайте по домам, ротозеи, да приготовьте меха и серебро, а то ведь Свенельд не любит уходить из гостей с пустыми руками, – кричал Добрыня новгородцам. – Ныне вы горделиво красуетесь предо мной, мужи новгородские, но ничего, скоро Свенельд научит вас спину гнуть.
Острословы из толпы подначивали Добрыню, крича ему, что он из пустого страха лишает Владимира стола княжеского. Мол, Свенельд еще и за меч не взялся, а Добрыня уже с перепугу за море бежать собрался. И откуда в таком статном и мужественном на вид муже такая трусливая душа?
Не отвечая на насмешки новгородцев, Добрыня поднялся на палубу ладьи с высоко загнутым носом, украшенным головой дракона с разинутой пастью. Все было готово к отплытию. Воины ожидали от Добрыни приказа отваливать от бревенчатой стенки причала. Добрыня зычно отдал команду своим людям. В следующий миг трапы были убраны и отвязаны канаты, удерживающие суда возле пирса.
Красная головная ладья, на которой находились Добрыня с Владимиром, выкатилась на середину Волхова и, подгоняемая ударами весел, устремилась к речной излучине. Следом двигались вереницей еще четыре ладьи. На замыкающей ладье, окрашенной в черный цвет, дружно гребли веслами Олеговы дружинники во главе с Регнвальдом, Харальдом и Добровуком.
Глава третья
Остров Готланд
Сырой промозглый ветер гнал по озеру Нево большие мутные волны. Рыхлые тяжелые облака заволокли небо до самого горизонта, теряющегося средь безбрежных вод огромного озера.
Сосновый лес стоял стеной, подступая к песчаной отмели, на которой покоились бортом к борту ладьи, омытые недавно прошедшим дождем. Суда напоминали уставших тюленей, которые выползли на мелководье, спасаясь от бурных волн.
Неподалеку, под кронами могучих сосен, чадили костры, над которыми висели котлы с горячим варевом. Это варяжские и немецкие купцы расположились на берегу на отдых, пережидая шторм на озере. Рядом с высокобортными купеческими кораблями приткнулись к песчаным дюнам пять ладей Добрыни и его спутников. Купцы держали путь к устью Волхова, близ которого стоял городок Ладога, принадлежавший новгородцам. От Ладоги купцы собирались идти по Волхову до Новгорода и дальше – к Смоленску и Киеву. Добрыня и его люди, наоборот, уже миновали Ладогу и направлялись по широкой озерной глади к реке Неве, чтобы по ней выйти в Варяжское море, однако непогода вынудила и тех и других пристать к берегу.
Не теряя времени даром, Добрыня свел знакомство с одним купцом-даном, который часто бывал по торговым делам во владениях свеев и на островах Эланд и Готланд. Купца звали Торбьерн. Было видно, что это человек не робкого десятка, набивший руку на торговых сделках, но при случае всегда готовый взяться за меч, если вдруг ему представится возможность безнаказанного грабежа. Торбьерн был крепок и жилист, довольно высок ростом, со светлыми длинными волосами и небольшой бородой. Его бледно-голубые глаза взирали на собеседника с легким прищуром, словно этот датчанин мысленно оценивал каждого человека, исходя из возможной выгоды от общения с ним.
Торбьерн хорошо говорил по-русски, поскольку часто бывал на Руси.
Добрыня не стал рассказывать Торбьерну об истинных причинах, побудивших его уехать из Новгорода. Он наговорил Торбьерну, будто имеет намерение поступить на службу к какому-нибудь варяжскому конунгу. Вот только Добрыне покуда не ясно, кому из варяжских князей предложить свой меч.
Добрыня и Торбьерн сидели на мягких вьюках под навесом из парусины, угощаясь сушеной рыбой и ведя неторопливую беседу. В трех шагах от них пылал костер, возле которого хлопотал чашник Рацлав, подкладывая сухие ветки в огонь и помешивая кашу в котле, висящем на треноге.
– Я вижу, друг мой, ты – весьма знатный человек, – молвил Торбьерн с почтением в голосе, с уважением поглядывая на Добрыню. – Ты владеешь пятью ладьями, под твоим началом две сотни воинов и слуг. Тебе надлежит заручиться покровительством не какого-нибудь мелкого ярла, но могущественного вождя викингов. Тебе повезло, друг мой, что ты повстречал меня. – Торбьерн горделиво ударил себя кулаком в грудь. – Я знаю всех варяжских властителей как среди данов, так и среди свеев, гетов, гаутов и хетваров. Я всюду побывал, у меня много знакомых и друзей как в Ютландии и Уппленде, так и на островах Балтики.
– Это просто замечательно, друже, – улыбнулся Добрыня, жуя кусок сушеной ряпушки. – Коль ты дашь мне верный совет, то я в долгу не останусь. – Добрыня многозначительно похлопал ладонью по кошелю с серебром, висящему у него на поясе.
– Что ж, друг мой, деньги для меня никогда не лишние, – сказал Торбьерн, отломив голову у сушеной рыбки и небрежно швырнув ее в костер, – но мне хотелось бы кроме денег заручиться на будущее твоей дружбой. Мне кажется, что ты станешь со временем птицей высокого полета. У меня глаз наметанный, судьбу всякого человека я смогу увидеть на челе у него. Сегодня ты собираешься искать чьего-то покровительства, а завтра у тебя будут просить заступы такие, как я.
– Не беспокойся, друже, – обронил Добрыня, – я добра не забываю.
– В общем, так, – заговорил Торбьерн, со значением понизив голос, – начну с Ютландии, с моих родных мест. Больше ста лет Ютландия находится под властью конунгов из славного рода Скьольдунгов, родоначальником которого был отважный Скьольд Скевинг. Ныне в Ютландии правит конунг Харальд Синезубый. Этот могучий властитель владеет не только Ютландией, но и островами Фюн, Зеландией и Борнхольмом. Фризы, саксы и ободриты, живущие к западу от Ютландии, трепещут перед Харальдом Синезубым. Думаю, друг мой, если ты попытаешь счастья в Ютландии, то не прогадаешь.
Торбьерн посмотрел в глаза Добрыне.
– Буду иметь это в виду, – невозмутимо проговорил Добрыня, протянув руку к берестяному коробу с сушеной рыбой, стоящему на песке у его ног. – Однако, друже, мне хотелось бы узнать что-либо и о других варяжских князьях.
– Что ж, изволь, – с готовностью сказал Торбьерн, ловко кинув в костер обглоданный хребет маленькой сушеной щуки.
За холщовой стенкой шатра косыми струями лил дождь. С озера порывами налетал пронизывающий ветер, раскачивающий кроны высоких сосен. Деревья стонали и скрипели под напором холодных ветряных струй, время от времени где-то в лесу раздавался громкий треск ломающихся ветвей.
– Не на шутку разошелся Стрибог, – промолвил Регнвальд, снимая с себя плащ с капюшоном и передавая его чашнику Рацлаву. – Надо бы задобрить старика Стрибога жертвами, иначе можем неделю просидеть на этом берегу.
Сказанное Регнвальдом предназначалось Добрыне, который восседал на скамье возле толстой жерди, поддерживающей кожаный верх шатра. Рядом с Добрыней на этой же скамье стоял масляный светильник, язычок пламени которого источал слабый запах конопляного масла.
– Завтра поутру свершим требу Стрибогу, – нехотя отозвался Добрыня, – нечего суетиться на ночь глядя.
– Не шибко ты богов привечаешь, Добрыня, – с усмешкой заметил Харальд, скинув свой намокший плащ на руки молчаливому Рацлаву. – И в Новгороде перед самым отплытием вместо щедрой жертвы Перуну и Хорсу ты отделался жалкой подачкой, рассердив тем самым волхвов.
– Боги, как люди, стоит их избаловать щедрыми жертвами, они начинают капризничать и нос задирать, – проворчал Добрыня. – Подаянием токмо нищие калеки живут, ибо ни на что более не годны. Боги не калеки, наоборот, они бессмертием обладают. Так пусть боги сначала потрудятся для людей, утихомирят ветры, непогоду прекратят, тогда и получат вознаграждение по заслугам. Вон дожди идут с самого начала лета, все озимые скоро сгниют, а боги и не чешутся нисколько! Коль богам на людей наплевать, то и людям не пристало богов славить.
Регнвальд и Харальд переглянулись, изумленные столь дерзкими высказываниями Добрыни. Им обоим и в голову не могло прийти такое, чтобы хоть в чем-то порицать богов, от которых все зависит в этом мире.
– Зачем ты позвал нас? – спросил Регнвальд, усаживаясь на другую скамью напротив Добрыни.
Харальд уселся рядом с Регнвальдом, утирая рукавом рубахи свой мокрый лоб и щеки.
– Позвал я вас по важному делу, други мои, – сказал Добрыня, облокотившись на свои колени. – Перед ужином толковал я с одним купцом-даном и вызнал у него немало интересного.
– Что же ты вызнал? – загорелся любопытством Регнвальд.
– Ты же знаешь, что твоя мать была дочерью Скеглара Тости, ярла Вестерготланда, – промолвил Добрыня и сделал паузу, наблюдая за реакцией Регнвальда.
– Ну конечно, знаю, – произнес Регнвальд. – И что из того?
– Скеглар Тости умер три года тому назад, – продолжил Добрыня. – С той поры и до сего дня в Вестерготланде идет замятня, поскольку сын Скеглара Тости тоже умер. Прямых потомков по мужской линии в роду Скеглара Тости не осталось. На земли Вестерготланда теперь претендуют Торгнир, ярл Тьюндаленда, и конунг свеев Эрик Сегерсель.
– Ну и что? – Регнвальд пожал плечами, не понимая, куда клонит Добрыня.
– Не будь же дурнем, приятель! – возмущенно фыркнул Добрыня. – У тебя и у Харальда есть полное право вокняжиться в Вестерготланде, ведь вы оба доводитесь внуками покойному Скеглару Тости. Вам нужно поскорее добраться до острова Готланд и заявить о своем праве на владение тамошними землями.
Регнвальд и Харальд опять переглянулись, пораженные услышанным от Добрыни.
– Вряд ли эта затея будет иметь успех, – с сомнением в голосе проговорил Регнвальд. – Я ни разу не был на Готланде, меня там никто не знает. Моя мать уехала оттуда на Русь, когда ей было шестнадцать лет. Я родился в Киеве. Ни Скеглар Тости, ни его сын Снорри никогда меня не видели, а равно и все их приближенные. Харальд же родился в Вестфольде, и на Готланде он побывал лишь однажды, когда умерла его мать. С Готланда Харальд и его сестра Тюра уехали в Киев под опеку моих родителей. Я думаю, и Харальда на Готланде все уже позабыли, ведь сколько лет прошло. Мне ныне двадцать семь лет, а Харальду и вовсе уже за тридцать. Определенно мы с Харальдом будем выглядеть в глазах имовитых людей Вестерготланда как самозванцы.
Добрыня был иного мнения. Он принялся с настойчивостью убеждать Регнвальда и Харальда в том, что им нужно непременно заявить свои права на власть в Вестерготланде.
– Вы оба из рода покойного Скеглара Тости, ваши матери были его дочерьми, – молвил Добрыня, подкрепляя свои слова эмоциональными жестами рук. – Какие могут быть сомнения, други мои? Судьба дает вам возможность унаследовать землю ваших предков, значит, надо без колебаний принять этот дар богов. Конечно, знать Вестерготланда уже подзабыла вас, стало быть, вам надо громко и властно напомнить о себе. Встряхнитесь, братья! Вы же отважные воины! Или вы забыли, как сражались в войске Святослава с ромеями и печенегами…
Когда Регнвальд и Харальд ушли в свою палатку, окрыленные словами и замыслами Добрыни, за грубой занавеской в глубине шатра раздались негромкие всхипывания. Заглянувший за полог Рацлав увидел рыдающего Владимира, уткнувшегося лицом в подушку. Рацлав выразительным жестом подозвал к себе Добрыню, который расстилал мягкий войлок на скамье, собираясь лечь спать.
Добрыня присел на ложе рядом с плачущим племянником и мягко коснулся рукой его растрепанных кудрей.
– Что стряслось, голубок? – тихо и участливо спросил он. – Болит у тебя что-то или сон дурной привиделся?
– Ничего у меня не болит, отстань! – сердито отозвался Владимир, повернувшись к дяде и оттолкнув его руку. – Почто ты лишил меня стола княжеского, почто потащил за собой незнамо куда?
– Я решился на это ради твоей же безопасности, дружок, – ответил Добрыня тем же тихим тоном. – После смерти твоего брата Олега нельзя доверять ни Ярополку, ни Свенельду. Дружина у нас невелика по сравнению с войском Свенельда, а на помощь новгородцев нам ныне уповать не приходится.
– Новгородцы не выдали бы меня Свенельду, – промолвил Владимир, обратив к дяде свое красное заплаканное лицо. – Коль ты испугался Свенельда, вот и бежал бы от него один, без меня. Я – сын княжеский, поэтому мой удел править, а не скитаться по чужим землям!
– Ты еще будешь княжить в Новгороде, племяш, – уверенно произнес Добрыня. – Не вечно мы будем скитаться у чужих очагов, поверь мне.
– Лжешь! – взвизгнул Владимир, ударив кулаком по постели. – Я слышал твой разговор с Регнвальдом и Харальдом. Ты променял Новгород на Вестерготланд, хочешь прибрать к рукам тамошние земли. Ты подталкиваешь Регнвальда и Харальда к тому, чтобы они вокняжились в Вестерготланде, а сам хочешь быть при них советником. Ты все хитро продумал, дядя. – Владимир нервно усмехнулся. – Ты потому и уступил Свенельду Новгород без борьбы, ибо сделал ставку на Регнвальда и Харальда. Токмо я-то тут при чем?
– Не горячись, племяш. – Добрыня был по-прежнему невозмутим. – Со временем ты поймешь правоту всех моих действий. Нам нужно сильное войско, лишь тогда ты сможешь на равных разговаривать со Свенельдом и Ярополком. Это войско мы добудем у варягов, и в этом деле нам помогут Регнвальд и Харальд.
– Дядюшка, отпусти меня и Рацлава обратно в Новгород, – умоляюще проговорил Владимир. – Не хочу я ехать к варягам, они злые и жестокие. Варяги могут пообещать тебе свою помощь, а сами нанесут тебе удар в спину, позарившись на твои деньги и корабли.
– Нет, дружок, – твердо промолвил Добрыня, – я не могу оставить тебя без своей защиты. Я обещал твоей матери, своей сестре, всегда быть рядом с тобой.
– Ну отпусти меня хотя бы в Ладогу, дядюшка, – слезно ныл Владимир. – Вряд ли Свенельд сунется в Ладогу. Я пересижу там и приеду в Новгород, когда Свенельд уберется оттуда.
– В эту пору года через Ладогу до Новгорода постоянно идут караваны торговых судов, – сказал Добрыня. – Кто-нибудь из купцов запросто может проболтаться о том, что ты в Ладоге. И тогда люди Свенельда мигом доберутся до тебя, дружок. – Добрыня выразительно провел ребром ладони себе по горлу, показывая племяннику, какая у него будет участь в таком случае.
От обиды и отчаяния юный Владимир зарыдал в голос, упав на постель лицом вниз, при этом он дергал руками и ногами, отпихивая от себя Добрыню. Капризный княжич прибегнул к последнему средству, желая добиться своего, памятуя, что в прошлом потоки его слез порой размягчали суровое дядино сердце.
Добрыня отошел к своему ложу и как ни в чем не бывало стал снимать с себя сапоги.
Лежавший на медвежьей шкуре Рацлав негромко заметил Добрыне, мол, не лучше ли и впрямь оставить Владимира в Ладоге, ведь неведомо, что их ожидает впереди.
Добрыня досадливо отмахнулся от Рацлава: мол, и ты туда же!
– Спи! – бросил Добрыня Рацлаву. – Подъем завтра будет ранний.
– Как же, уснешь тут! – проворчал Рацлав, сделав кивок в сторону занавески, за которой надсадно рыдал Владимир.
– Ничего, пусть поплачет наш княжич, крепче спать будет, – промолвил Добрыня и загасил масляный светильник.
– Ну вот, боги и без всяких жертв с непогодой управились, – сказал Добрыня, помогая своим людям перетаскивать походную утварь с берега на ладью. – Поспешайте, други. Надо поскорее отчаливать, а то ведь милость богов переменчива.
– Не дело это, Добрыня, – промолвил Харальд. – Надо бы отблагодарить богов хоть какой-нибудь жертвой, это займет немного времени.
Раздраженно повернувшись к Харальду, Добрыня махнул рукой туда, где маячили в туманной дымке купеческие суда с горделиво загнутыми носами.
– Вон, они отсыплют богам от щедрот своих, благо эти торгаши уже почти у цели, – обронил он. – А наш путь токмо начинается, пусть боги сохранят нас на этом пути, тогда они и получат от нас воздаяние. Я не привык расплачиваться за незаконченное дело.
После двухдневного пути по реке Неве, берега которой утопали в дремучем лесу, ладьи Добрыни вышли в Варяжское море. Среди дружинников Добрыни было несколько человек, которым в прошлом довелось побывать на торговых ладьях на острове Готланд и на побережье Свеаленда, они-то и указывали путь всей флотилии. Ладьи двигались на запад, не отдаляясь от лесистого берега, который все время маячил слева по борту. На ночь корабли приставали к суше. Это был совершенно дикий край, утопающий в лесах и болотах. Здесь жила чудь, небольшой лесной народ, промышляющий охотой и рыболовством. Свои селения чудь укрывала в лесных урочищах подальше от морского берега, опасаясь людей, плавающих на больших кораблях. Разбойные варяги и купцы из разных земель частенько нападали на чудь, захватывая людей из этого племени для продажи в рабство.
Спустя пять дней зеленая береговая кромка растаяла за кормой. Дальнейший путь пяти Добрыниных ладей пролегал по неспокойной глади безбрежного моря. Свинцовые пенные валы подбрасывали ладьи, идущие под парусами, словно щепки. Кормчие предлагали Добрыне переждать шторм на острове Хийумаа, но тот не послушал их. Добрыне не терпелось поскорее добраться до Вестерготланда. «Надо поспешать, други мои, – говорил он, – покуда соседние ярлы не растащили наследие Скеглара Тости по частям».
Юный Владимир никогда в своей жизни не видел столько воды, которая шумела и пенилась под напором ветра, от которой исходил совершенно особенный соленый запах. Днем, вечером и на рассвете взор Владимира не различал вокруг идущей на закат ладьи ничего, кроме морской глади. Бледно-бирюзовое море сливалось вдали с линией горизонта, к какой из сторон света ни обращал бы Владимир свой взгляд. Ему стало казаться, что морю не будет конца, что скорее всего кормчие сбились с пути.
Когда солнце в очередной раз скатилось в морскую пучину, окрасив небосвод на западе оранжево-красными отблесками, Владимир схватил Добрыню за руку и стал умолять его повернуть обратно к устью реки Невы.
– Дядюшка, мне совсем худо, – стонал Владимир. – Я не могу ни спать, ни вкушать пищу. Все, что я съедаю, выходит из меня вместе со рвотой. Меня, наверное, отравили. Ох, как мне скверно! Я умираю!..
– Такой недуг часто случается у людей, впервые оказавшихся в море, – успокаивал племянника Добрыня. – Никто тебя не травил, дружок. Я ведь вкушаю то же, что и ты, и вполне здоров. Спустись под палубу, приляг.
– Не хочу я сидеть внизу, там темно и страшно, – капризничал Владимир. – Стоит мне лечь, как у меня начинается головокружение. Я хожу как пьяный, дядюшка. А ведь я не пил ни пива, ни медовухи.
– Потерпи, племяш, недолго осталось. – Добрыня встряхнул Владимира за плечи. – Скоро покажется остров Готланд.
Мрачные тучи наползли с северо-востока, влекомые тягучими порывами холодного ветра. Морская гладь померкла, напитавшись темными красками. Вскоре погас закат и ночная тьма окутала качающиеся на волнах длинные ладьи, на которых зажглись факелы, дабы кормчие не растеряли друг друга в промозглом мраке.
Гридни укладывались спать прямо на палубе, заворачиваясь в плащи и овчины. Оружие все держали под боком. В здешних водах были нередки случаи нападения морских разбойников.
Добрыня устроился на ночлег в палатке, поставленной именно для него на корме судна. Здесь же лег спать и Владимир, измотанный этим долгим плаванием.
Кормчий и его помощник спали поочередно, поскольку им приходилось выдерживать постоянный курс, находясь подле рулевого весла. Не спали и те из гридней, кому выпало в эту ночь быть впередсмотрящими. Находясь на носу корабля, они внимательно вглядывались вперед, чтобы вовремя заметить скалу, торчащую из пучины моря, остров или огни встречного судна.
Добрыне удалось поспать лишь урывками, поскольку Владимир то и дело будил его своими стонами и охами. Постель казалась княжичу слишком жесткой, его постоянно мутило и бросало то в озноб, то в жар.
Июньская ночь пролетела незаметно.
Услышав над собой чье-то дыхание, Добрыня встрепенулся и открыл глаза. Меж краями входных занавесок в палатку просачивался бледный свет раннего утра. Доносился шум волн, рассекаемых носовым штевнем ладьи, слабо поскрипывали шпангоуты и внутренние переборки. Над Добрыней склонился кормчий Светозар в длинной полотняной рубахе и кожаном плаще, его бородатое морщинистое лицо выглядело уставшим, волосы были растрепаны ветром.
– Подымайся, воевода, – прошептал Светозар, чтобы не разбудить спящего Владимира. – Готланд на горизонте.
Откинув с себя одеяло из беличьих шкурок, Добрыня торопливо надел сапоги, нацепил узорный пояс с кинжалом и выскользнул из тесной палатки на палубу.
Дружинники были уже на ногах. Каждый из них был занят каким-нибудь делом. Кто-то точил меч, кто-то чинил рукоять боевого топора, кто-то латал порванную одежду… Несколько гридней с помощью веревок ворочали тяжелый рей с распущенным парусом, ловя утренний бриз. Светозар расхаживал по палубе, поглядывая на небо и негромко отдавая распоряжения.
Добрыня первым делом посмотрел, все ли из четырех ладей следуют за его головным судном. К счастью, никто ночью не сбился с курса и не отстал. Все пять кораблей идут по спокойному морю чередой друг за другом. Пройдя на нос ладьи, Добрыня вгляделся в даль.
Над линией горизонта, к которому бежал его корабль, явственно виднелась гористая гряда с несколькими острыми черными вершинами, над которыми скопились белые облака. Поднимавшееся на востоке солнце придавало поверхности моря стальной оттенок, вдали же море блестело, как серебро. На фоне этого серебристого блеска темные скалы острова казались каким-то зловещим видением.
Далекий остров, постепенно вырастая на глазах, вытягивался вширь черной неровной полоской, над которой господствовал горный кряж.
– Вот и Готланд, воевода, – зевая, радостно промолвил Рацлав. – Наконец-то, добрались!
«Мрачноватое местечко!» – промелькнуло в голове у Добрыни. Он хмуро взглянул на улыбающегося Рацлава и процедил сквозь зубы: – Чему ты, дурень, радуешься? Еще неизвестно, как нас здесь встретят. Мы ведь гости-то незваные.
Сосновый лес стоял стеной, подступая к песчаной отмели, на которой покоились бортом к борту ладьи, омытые недавно прошедшим дождем. Суда напоминали уставших тюленей, которые выползли на мелководье, спасаясь от бурных волн.
Неподалеку, под кронами могучих сосен, чадили костры, над которыми висели котлы с горячим варевом. Это варяжские и немецкие купцы расположились на берегу на отдых, пережидая шторм на озере. Рядом с высокобортными купеческими кораблями приткнулись к песчаным дюнам пять ладей Добрыни и его спутников. Купцы держали путь к устью Волхова, близ которого стоял городок Ладога, принадлежавший новгородцам. От Ладоги купцы собирались идти по Волхову до Новгорода и дальше – к Смоленску и Киеву. Добрыня и его люди, наоборот, уже миновали Ладогу и направлялись по широкой озерной глади к реке Неве, чтобы по ней выйти в Варяжское море, однако непогода вынудила и тех и других пристать к берегу.
Не теряя времени даром, Добрыня свел знакомство с одним купцом-даном, который часто бывал по торговым делам во владениях свеев и на островах Эланд и Готланд. Купца звали Торбьерн. Было видно, что это человек не робкого десятка, набивший руку на торговых сделках, но при случае всегда готовый взяться за меч, если вдруг ему представится возможность безнаказанного грабежа. Торбьерн был крепок и жилист, довольно высок ростом, со светлыми длинными волосами и небольшой бородой. Его бледно-голубые глаза взирали на собеседника с легким прищуром, словно этот датчанин мысленно оценивал каждого человека, исходя из возможной выгоды от общения с ним.
Торбьерн хорошо говорил по-русски, поскольку часто бывал на Руси.
Добрыня не стал рассказывать Торбьерну об истинных причинах, побудивших его уехать из Новгорода. Он наговорил Торбьерну, будто имеет намерение поступить на службу к какому-нибудь варяжскому конунгу. Вот только Добрыне покуда не ясно, кому из варяжских князей предложить свой меч.
Добрыня и Торбьерн сидели на мягких вьюках под навесом из парусины, угощаясь сушеной рыбой и ведя неторопливую беседу. В трех шагах от них пылал костер, возле которого хлопотал чашник Рацлав, подкладывая сухие ветки в огонь и помешивая кашу в котле, висящем на треноге.
– Я вижу, друг мой, ты – весьма знатный человек, – молвил Торбьерн с почтением в голосе, с уважением поглядывая на Добрыню. – Ты владеешь пятью ладьями, под твоим началом две сотни воинов и слуг. Тебе надлежит заручиться покровительством не какого-нибудь мелкого ярла, но могущественного вождя викингов. Тебе повезло, друг мой, что ты повстречал меня. – Торбьерн горделиво ударил себя кулаком в грудь. – Я знаю всех варяжских властителей как среди данов, так и среди свеев, гетов, гаутов и хетваров. Я всюду побывал, у меня много знакомых и друзей как в Ютландии и Уппленде, так и на островах Балтики.
– Это просто замечательно, друже, – улыбнулся Добрыня, жуя кусок сушеной ряпушки. – Коль ты дашь мне верный совет, то я в долгу не останусь. – Добрыня многозначительно похлопал ладонью по кошелю с серебром, висящему у него на поясе.
– Что ж, друг мой, деньги для меня никогда не лишние, – сказал Торбьерн, отломив голову у сушеной рыбки и небрежно швырнув ее в костер, – но мне хотелось бы кроме денег заручиться на будущее твоей дружбой. Мне кажется, что ты станешь со временем птицей высокого полета. У меня глаз наметанный, судьбу всякого человека я смогу увидеть на челе у него. Сегодня ты собираешься искать чьего-то покровительства, а завтра у тебя будут просить заступы такие, как я.
– Не беспокойся, друже, – обронил Добрыня, – я добра не забываю.
– В общем, так, – заговорил Торбьерн, со значением понизив голос, – начну с Ютландии, с моих родных мест. Больше ста лет Ютландия находится под властью конунгов из славного рода Скьольдунгов, родоначальником которого был отважный Скьольд Скевинг. Ныне в Ютландии правит конунг Харальд Синезубый. Этот могучий властитель владеет не только Ютландией, но и островами Фюн, Зеландией и Борнхольмом. Фризы, саксы и ободриты, живущие к западу от Ютландии, трепещут перед Харальдом Синезубым. Думаю, друг мой, если ты попытаешь счастья в Ютландии, то не прогадаешь.
Торбьерн посмотрел в глаза Добрыне.
– Буду иметь это в виду, – невозмутимо проговорил Добрыня, протянув руку к берестяному коробу с сушеной рыбой, стоящему на песке у его ног. – Однако, друже, мне хотелось бы узнать что-либо и о других варяжских князьях.
– Что ж, изволь, – с готовностью сказал Торбьерн, ловко кинув в костер обглоданный хребет маленькой сушеной щуки.
* * *
Поздно вечером Добрыня позвал к себе в шатер Регнвальда и Харальда.За холщовой стенкой шатра косыми струями лил дождь. С озера порывами налетал пронизывающий ветер, раскачивающий кроны высоких сосен. Деревья стонали и скрипели под напором холодных ветряных струй, время от времени где-то в лесу раздавался громкий треск ломающихся ветвей.
– Не на шутку разошелся Стрибог, – промолвил Регнвальд, снимая с себя плащ с капюшоном и передавая его чашнику Рацлаву. – Надо бы задобрить старика Стрибога жертвами, иначе можем неделю просидеть на этом берегу.
Сказанное Регнвальдом предназначалось Добрыне, который восседал на скамье возле толстой жерди, поддерживающей кожаный верх шатра. Рядом с Добрыней на этой же скамье стоял масляный светильник, язычок пламени которого источал слабый запах конопляного масла.
– Завтра поутру свершим требу Стрибогу, – нехотя отозвался Добрыня, – нечего суетиться на ночь глядя.
– Не шибко ты богов привечаешь, Добрыня, – с усмешкой заметил Харальд, скинув свой намокший плащ на руки молчаливому Рацлаву. – И в Новгороде перед самым отплытием вместо щедрой жертвы Перуну и Хорсу ты отделался жалкой подачкой, рассердив тем самым волхвов.
– Боги, как люди, стоит их избаловать щедрыми жертвами, они начинают капризничать и нос задирать, – проворчал Добрыня. – Подаянием токмо нищие калеки живут, ибо ни на что более не годны. Боги не калеки, наоборот, они бессмертием обладают. Так пусть боги сначала потрудятся для людей, утихомирят ветры, непогоду прекратят, тогда и получат вознаграждение по заслугам. Вон дожди идут с самого начала лета, все озимые скоро сгниют, а боги и не чешутся нисколько! Коль богам на людей наплевать, то и людям не пристало богов славить.
Регнвальд и Харальд переглянулись, изумленные столь дерзкими высказываниями Добрыни. Им обоим и в голову не могло прийти такое, чтобы хоть в чем-то порицать богов, от которых все зависит в этом мире.
– Зачем ты позвал нас? – спросил Регнвальд, усаживаясь на другую скамью напротив Добрыни.
Харальд уселся рядом с Регнвальдом, утирая рукавом рубахи свой мокрый лоб и щеки.
– Позвал я вас по важному делу, други мои, – сказал Добрыня, облокотившись на свои колени. – Перед ужином толковал я с одним купцом-даном и вызнал у него немало интересного.
– Что же ты вызнал? – загорелся любопытством Регнвальд.
– Ты же знаешь, что твоя мать была дочерью Скеглара Тости, ярла Вестерготланда, – промолвил Добрыня и сделал паузу, наблюдая за реакцией Регнвальда.
– Ну конечно, знаю, – произнес Регнвальд. – И что из того?
– Скеглар Тости умер три года тому назад, – продолжил Добрыня. – С той поры и до сего дня в Вестерготланде идет замятня, поскольку сын Скеглара Тости тоже умер. Прямых потомков по мужской линии в роду Скеглара Тости не осталось. На земли Вестерготланда теперь претендуют Торгнир, ярл Тьюндаленда, и конунг свеев Эрик Сегерсель.
– Ну и что? – Регнвальд пожал плечами, не понимая, куда клонит Добрыня.
– Не будь же дурнем, приятель! – возмущенно фыркнул Добрыня. – У тебя и у Харальда есть полное право вокняжиться в Вестерготланде, ведь вы оба доводитесь внуками покойному Скеглару Тости. Вам нужно поскорее добраться до острова Готланд и заявить о своем праве на владение тамошними землями.
Регнвальд и Харальд опять переглянулись, пораженные услышанным от Добрыни.
– Вряд ли эта затея будет иметь успех, – с сомнением в голосе проговорил Регнвальд. – Я ни разу не был на Готланде, меня там никто не знает. Моя мать уехала оттуда на Русь, когда ей было шестнадцать лет. Я родился в Киеве. Ни Скеглар Тости, ни его сын Снорри никогда меня не видели, а равно и все их приближенные. Харальд же родился в Вестфольде, и на Готланде он побывал лишь однажды, когда умерла его мать. С Готланда Харальд и его сестра Тюра уехали в Киев под опеку моих родителей. Я думаю, и Харальда на Готланде все уже позабыли, ведь сколько лет прошло. Мне ныне двадцать семь лет, а Харальду и вовсе уже за тридцать. Определенно мы с Харальдом будем выглядеть в глазах имовитых людей Вестерготланда как самозванцы.
Добрыня был иного мнения. Он принялся с настойчивостью убеждать Регнвальда и Харальда в том, что им нужно непременно заявить свои права на власть в Вестерготланде.
– Вы оба из рода покойного Скеглара Тости, ваши матери были его дочерьми, – молвил Добрыня, подкрепляя свои слова эмоциональными жестами рук. – Какие могут быть сомнения, други мои? Судьба дает вам возможность унаследовать землю ваших предков, значит, надо без колебаний принять этот дар богов. Конечно, знать Вестерготланда уже подзабыла вас, стало быть, вам надо громко и властно напомнить о себе. Встряхнитесь, братья! Вы же отважные воины! Или вы забыли, как сражались в войске Святослава с ромеями и печенегами…
Когда Регнвальд и Харальд ушли в свою палатку, окрыленные словами и замыслами Добрыни, за грубой занавеской в глубине шатра раздались негромкие всхипывания. Заглянувший за полог Рацлав увидел рыдающего Владимира, уткнувшегося лицом в подушку. Рацлав выразительным жестом подозвал к себе Добрыню, который расстилал мягкий войлок на скамье, собираясь лечь спать.
Добрыня присел на ложе рядом с плачущим племянником и мягко коснулся рукой его растрепанных кудрей.
– Что стряслось, голубок? – тихо и участливо спросил он. – Болит у тебя что-то или сон дурной привиделся?
– Ничего у меня не болит, отстань! – сердито отозвался Владимир, повернувшись к дяде и оттолкнув его руку. – Почто ты лишил меня стола княжеского, почто потащил за собой незнамо куда?
– Я решился на это ради твоей же безопасности, дружок, – ответил Добрыня тем же тихим тоном. – После смерти твоего брата Олега нельзя доверять ни Ярополку, ни Свенельду. Дружина у нас невелика по сравнению с войском Свенельда, а на помощь новгородцев нам ныне уповать не приходится.
– Новгородцы не выдали бы меня Свенельду, – промолвил Владимир, обратив к дяде свое красное заплаканное лицо. – Коль ты испугался Свенельда, вот и бежал бы от него один, без меня. Я – сын княжеский, поэтому мой удел править, а не скитаться по чужим землям!
– Ты еще будешь княжить в Новгороде, племяш, – уверенно произнес Добрыня. – Не вечно мы будем скитаться у чужих очагов, поверь мне.
– Лжешь! – взвизгнул Владимир, ударив кулаком по постели. – Я слышал твой разговор с Регнвальдом и Харальдом. Ты променял Новгород на Вестерготланд, хочешь прибрать к рукам тамошние земли. Ты подталкиваешь Регнвальда и Харальда к тому, чтобы они вокняжились в Вестерготланде, а сам хочешь быть при них советником. Ты все хитро продумал, дядя. – Владимир нервно усмехнулся. – Ты потому и уступил Свенельду Новгород без борьбы, ибо сделал ставку на Регнвальда и Харальда. Токмо я-то тут при чем?
– Не горячись, племяш. – Добрыня был по-прежнему невозмутим. – Со временем ты поймешь правоту всех моих действий. Нам нужно сильное войско, лишь тогда ты сможешь на равных разговаривать со Свенельдом и Ярополком. Это войско мы добудем у варягов, и в этом деле нам помогут Регнвальд и Харальд.
– Дядюшка, отпусти меня и Рацлава обратно в Новгород, – умоляюще проговорил Владимир. – Не хочу я ехать к варягам, они злые и жестокие. Варяги могут пообещать тебе свою помощь, а сами нанесут тебе удар в спину, позарившись на твои деньги и корабли.
– Нет, дружок, – твердо промолвил Добрыня, – я не могу оставить тебя без своей защиты. Я обещал твоей матери, своей сестре, всегда быть рядом с тобой.
– Ну отпусти меня хотя бы в Ладогу, дядюшка, – слезно ныл Владимир. – Вряд ли Свенельд сунется в Ладогу. Я пересижу там и приеду в Новгород, когда Свенельд уберется оттуда.
– В эту пору года через Ладогу до Новгорода постоянно идут караваны торговых судов, – сказал Добрыня. – Кто-нибудь из купцов запросто может проболтаться о том, что ты в Ладоге. И тогда люди Свенельда мигом доберутся до тебя, дружок. – Добрыня выразительно провел ребром ладони себе по горлу, показывая племяннику, какая у него будет участь в таком случае.
От обиды и отчаяния юный Владимир зарыдал в голос, упав на постель лицом вниз, при этом он дергал руками и ногами, отпихивая от себя Добрыню. Капризный княжич прибегнул к последнему средству, желая добиться своего, памятуя, что в прошлом потоки его слез порой размягчали суровое дядино сердце.
Добрыня отошел к своему ложу и как ни в чем не бывало стал снимать с себя сапоги.
Лежавший на медвежьей шкуре Рацлав негромко заметил Добрыне, мол, не лучше ли и впрямь оставить Владимира в Ладоге, ведь неведомо, что их ожидает впереди.
Добрыня досадливо отмахнулся от Рацлава: мол, и ты туда же!
– Спи! – бросил Добрыня Рацлаву. – Подъем завтра будет ранний.
– Как же, уснешь тут! – проворчал Рацлав, сделав кивок в сторону занавески, за которой надсадно рыдал Владимир.
– Ничего, пусть поплачет наш княжич, крепче спать будет, – промолвил Добрыня и загасил масляный светильник.
* * *
На другой день буря на озере утихла, дождь прекратился, голубые небеса очистились от завесы из туч.– Ну вот, боги и без всяких жертв с непогодой управились, – сказал Добрыня, помогая своим людям перетаскивать походную утварь с берега на ладью. – Поспешайте, други. Надо поскорее отчаливать, а то ведь милость богов переменчива.
– Не дело это, Добрыня, – промолвил Харальд. – Надо бы отблагодарить богов хоть какой-нибудь жертвой, это займет немного времени.
Раздраженно повернувшись к Харальду, Добрыня махнул рукой туда, где маячили в туманной дымке купеческие суда с горделиво загнутыми носами.
– Вон, они отсыплют богам от щедрот своих, благо эти торгаши уже почти у цели, – обронил он. – А наш путь токмо начинается, пусть боги сохранят нас на этом пути, тогда они и получат от нас воздаяние. Я не привык расплачиваться за незаконченное дело.
После двухдневного пути по реке Неве, берега которой утопали в дремучем лесу, ладьи Добрыни вышли в Варяжское море. Среди дружинников Добрыни было несколько человек, которым в прошлом довелось побывать на торговых ладьях на острове Готланд и на побережье Свеаленда, они-то и указывали путь всей флотилии. Ладьи двигались на запад, не отдаляясь от лесистого берега, который все время маячил слева по борту. На ночь корабли приставали к суше. Это был совершенно дикий край, утопающий в лесах и болотах. Здесь жила чудь, небольшой лесной народ, промышляющий охотой и рыболовством. Свои селения чудь укрывала в лесных урочищах подальше от морского берега, опасаясь людей, плавающих на больших кораблях. Разбойные варяги и купцы из разных земель частенько нападали на чудь, захватывая людей из этого племени для продажи в рабство.
Спустя пять дней зеленая береговая кромка растаяла за кормой. Дальнейший путь пяти Добрыниных ладей пролегал по неспокойной глади безбрежного моря. Свинцовые пенные валы подбрасывали ладьи, идущие под парусами, словно щепки. Кормчие предлагали Добрыне переждать шторм на острове Хийумаа, но тот не послушал их. Добрыне не терпелось поскорее добраться до Вестерготланда. «Надо поспешать, други мои, – говорил он, – покуда соседние ярлы не растащили наследие Скеглара Тости по частям».
Юный Владимир никогда в своей жизни не видел столько воды, которая шумела и пенилась под напором ветра, от которой исходил совершенно особенный соленый запах. Днем, вечером и на рассвете взор Владимира не различал вокруг идущей на закат ладьи ничего, кроме морской глади. Бледно-бирюзовое море сливалось вдали с линией горизонта, к какой из сторон света ни обращал бы Владимир свой взгляд. Ему стало казаться, что морю не будет конца, что скорее всего кормчие сбились с пути.
Когда солнце в очередной раз скатилось в морскую пучину, окрасив небосвод на западе оранжево-красными отблесками, Владимир схватил Добрыню за руку и стал умолять его повернуть обратно к устью реки Невы.
– Дядюшка, мне совсем худо, – стонал Владимир. – Я не могу ни спать, ни вкушать пищу. Все, что я съедаю, выходит из меня вместе со рвотой. Меня, наверное, отравили. Ох, как мне скверно! Я умираю!..
– Такой недуг часто случается у людей, впервые оказавшихся в море, – успокаивал племянника Добрыня. – Никто тебя не травил, дружок. Я ведь вкушаю то же, что и ты, и вполне здоров. Спустись под палубу, приляг.
– Не хочу я сидеть внизу, там темно и страшно, – капризничал Владимир. – Стоит мне лечь, как у меня начинается головокружение. Я хожу как пьяный, дядюшка. А ведь я не пил ни пива, ни медовухи.
– Потерпи, племяш, недолго осталось. – Добрыня встряхнул Владимира за плечи. – Скоро покажется остров Готланд.
Мрачные тучи наползли с северо-востока, влекомые тягучими порывами холодного ветра. Морская гладь померкла, напитавшись темными красками. Вскоре погас закат и ночная тьма окутала качающиеся на волнах длинные ладьи, на которых зажглись факелы, дабы кормчие не растеряли друг друга в промозглом мраке.
Гридни укладывались спать прямо на палубе, заворачиваясь в плащи и овчины. Оружие все держали под боком. В здешних водах были нередки случаи нападения морских разбойников.
Добрыня устроился на ночлег в палатке, поставленной именно для него на корме судна. Здесь же лег спать и Владимир, измотанный этим долгим плаванием.
Кормчий и его помощник спали поочередно, поскольку им приходилось выдерживать постоянный курс, находясь подле рулевого весла. Не спали и те из гридней, кому выпало в эту ночь быть впередсмотрящими. Находясь на носу корабля, они внимательно вглядывались вперед, чтобы вовремя заметить скалу, торчащую из пучины моря, остров или огни встречного судна.
Добрыне удалось поспать лишь урывками, поскольку Владимир то и дело будил его своими стонами и охами. Постель казалась княжичу слишком жесткой, его постоянно мутило и бросало то в озноб, то в жар.
Июньская ночь пролетела незаметно.
Услышав над собой чье-то дыхание, Добрыня встрепенулся и открыл глаза. Меж краями входных занавесок в палатку просачивался бледный свет раннего утра. Доносился шум волн, рассекаемых носовым штевнем ладьи, слабо поскрипывали шпангоуты и внутренние переборки. Над Добрыней склонился кормчий Светозар в длинной полотняной рубахе и кожаном плаще, его бородатое морщинистое лицо выглядело уставшим, волосы были растрепаны ветром.
– Подымайся, воевода, – прошептал Светозар, чтобы не разбудить спящего Владимира. – Готланд на горизонте.
Откинув с себя одеяло из беличьих шкурок, Добрыня торопливо надел сапоги, нацепил узорный пояс с кинжалом и выскользнул из тесной палатки на палубу.
Дружинники были уже на ногах. Каждый из них был занят каким-нибудь делом. Кто-то точил меч, кто-то чинил рукоять боевого топора, кто-то латал порванную одежду… Несколько гридней с помощью веревок ворочали тяжелый рей с распущенным парусом, ловя утренний бриз. Светозар расхаживал по палубе, поглядывая на небо и негромко отдавая распоряжения.
Добрыня первым делом посмотрел, все ли из четырех ладей следуют за его головным судном. К счастью, никто ночью не сбился с курса и не отстал. Все пять кораблей идут по спокойному морю чередой друг за другом. Пройдя на нос ладьи, Добрыня вгляделся в даль.
Над линией горизонта, к которому бежал его корабль, явственно виднелась гористая гряда с несколькими острыми черными вершинами, над которыми скопились белые облака. Поднимавшееся на востоке солнце придавало поверхности моря стальной оттенок, вдали же море блестело, как серебро. На фоне этого серебристого блеска темные скалы острова казались каким-то зловещим видением.
Далекий остров, постепенно вырастая на глазах, вытягивался вширь черной неровной полоской, над которой господствовал горный кряж.
– Вот и Готланд, воевода, – зевая, радостно промолвил Рацлав. – Наконец-то, добрались!
«Мрачноватое местечко!» – промелькнуло в голове у Добрыни. Он хмуро взглянул на улыбающегося Рацлава и процедил сквозь зубы: – Чему ты, дурень, радуешься? Еще неизвестно, как нас здесь встретят. Мы ведь гости-то незваные.
Глава четвертая
Незваные гости
Был в дружине у Добрыни гридень-свей родом с Готланда по имени Сигвальд. Несколько лет тому назад Сигвальда, как младшего сына в семье, отец и старшие братья спровадили в чужие края. У варягов был такой обычай, по которому сыновья, лишенные наследства, отправлялись на чужбину, чтобы добиться успеха в жизни, опираясь лишь на свою доблесть. Немало наемных воинов-варягов имелось в отрядах датских конунгов и среди телохранителей василевса ромеев, много варягов оседало и на Руси в дружинах здешних князей. Сигвальд приглянулся Добрыне своей статью и воинской сноровкой, поэтому он не просто взял его в свою дружину, но и приблизил к себе, сделав сотником.
Сигвальду было всего двадцать лет, но и в столь юные годы он уже был искусным рубакой и метким стрелком из лука, поскольку не расставался с оружием с тринадцати лет. В четырнадцать лет Сигвальд отправился в свой первый поход, в котором добыл голову врага и его оружие. В пятнадцать лет Сигвальд получил свою первую рану. С шестнадцати лет Сигвальд ходил в дальние морские походы с викингами, которых возглавляли разбойные ярлы Рогаланда и Гаутланда. Викинги, как и полагалось морским разбойникам, не подчинялись ни конунгу Вестфольда, ни конунгу Трендалега, ни верховному конунгу Уппленда. Викинги были сами за себя, постоянно рискуя головой и не делясь ни с кем своей добычей. Все верховные правители варягов боролись по мере сил с морским разбоем у своих берегов, но никто из них не мог до конца искоренить это зло. Из года в год викинги пополняли свои ряды селянами-бондами, изгнанными из общины за какое-либо преступление, беглыми рабами и младшими отпрысками знатных и богатых семей.
Отцом Сигвальда был Хьорлейф, богатый купец, живущий в городе Висбю, – самом крупном торговом центре на острове Готланд.
Едва ладьи Добрыни причалили к берегу в бухте Висбю, как Сигвальд тотчас же отправился в дом своего отца. Добрыня дал Сигвальду поручение разведать через свою родню о том, что творится ныне на Готланде, кто здесь правит и где можно встретиться со здешним ярлом.
Сигвальду было всего двадцать лет, но и в столь юные годы он уже был искусным рубакой и метким стрелком из лука, поскольку не расставался с оружием с тринадцати лет. В четырнадцать лет Сигвальд отправился в свой первый поход, в котором добыл голову врага и его оружие. В пятнадцать лет Сигвальд получил свою первую рану. С шестнадцати лет Сигвальд ходил в дальние морские походы с викингами, которых возглавляли разбойные ярлы Рогаланда и Гаутланда. Викинги, как и полагалось морским разбойникам, не подчинялись ни конунгу Вестфольда, ни конунгу Трендалега, ни верховному конунгу Уппленда. Викинги были сами за себя, постоянно рискуя головой и не делясь ни с кем своей добычей. Все верховные правители варягов боролись по мере сил с морским разбоем у своих берегов, но никто из них не мог до конца искоренить это зло. Из года в год викинги пополняли свои ряды селянами-бондами, изгнанными из общины за какое-либо преступление, беглыми рабами и младшими отпрысками знатных и богатых семей.
Отцом Сигвальда был Хьорлейф, богатый купец, живущий в городе Висбю, – самом крупном торговом центре на острове Готланд.
Едва ладьи Добрыни причалили к берегу в бухте Висбю, как Сигвальд тотчас же отправился в дом своего отца. Добрыня дал Сигвальду поручение разведать через свою родню о том, что творится ныне на Готланде, кто здесь правит и где можно встретиться со здешним ярлом.