Страница:
До того как сесть на смоленский стол, Лингвен Ольгердович княжил в Новгороде Великом. Новгородцы сами позвали его, когда поссорились с Москвой. Назревала война с московлянами, поэтому новгородское боярство искало сближения с Витовтом, который был враждебен Москве. Московский князь Василий Дмитриевич сумел замириться с дерзкими новгородцами без войны. Когда же Витовт захватил Торопец и приблизился вплотную к владениям великого Новгорода, тогда настроение новгородцев резко поменялось: они прогнали Лингвена Ольгердовича и взяли себе князя из родственников Василия Дмитриевича.
Лингвен какое-то время сидел на княжении сначала в Торопце, затем в Полоцке. Он был воином до мозга костей, смелый, но осторожный. В битвах Витовт всегда ставил Лингвена в центре боевого построения, давая ему свободу маневра и полагаясь на его ратный опыт. Дорожа недавно захваченным Смоленском, Витовт отправил сюда Лингвена, когда вновь стала назревать распря с Московским княжеством.
Для Горяина, выросшего в деревенской глуши, даже небольшой Дорогобуж казался весьма обширным градом. Но, оказавшись в Смоленске, Горяин был поражен размерами и великолепием этого древнего города, основанного славянами-кривичами в верховьях Днепра шесть столетий тому назад.
Смоленск раскинулся на холмах на левобережье Днепра, здесь был Старый Город, обнесенный мощными валами и деревянными стенами. Новый Город располагался на правобережье Днепра и был соединен мостом с более древней частью Смоленска. В центре Старого Города на Соборной горе возвышалась белокаменная крепость, туда вела широкая дорога, идущая от Крылошевских ворот. Вдоль этой дороги теснились высокие терема здешних бояр. На Соборной горе стоял каменный княжеский дворец, напротив которого возвышался огромный Успенский собор, выстроенный при сыновьях Владимира Мономаха. Позолоченные купола и кресты Успенского собора были хорошо видны не только из любой точки Старого Города, но и за несколько верст от Смоленска.
Федор Юрьевич ехал на коне во главе своей свиты по улицам Смоленска и недовольно ворчал себе под нос:
– Вот тут княжили мои отец, дед и прадед. А ныне здесь литовский князек обосновался, как ворон в опустевшем ястребином гнезде. Давно пора Лингвену голову отрезать и вернуть стол смоленский Мономашичам. Не пойму, чего бояре здешние робеют, неужто сомневаются, что я поддержу их. Эх, робкие душонки!
– Княже, здешние бояре куплены Витовтом вместе с потрохами, – промолвил Давыд Гордеевич, поравняв своего рыжего скакуна с вороным княжеским иноходцем. – А кто не куплен, тот давно отсюда изгнан или убит.
– Может, мне самому Лингвена прикончить, – как бы в раздумье произнес Федор Юрьевич. – Не по душе мне этот литвин. Что скажешь, боярин?
Князь бросил быстрый взгляд на Давыда Гордеевича.
– Смоленском не Лингвен владеет, а Витовт, – резонно заметил Давыд Гордеевич. – Лингвен в ратном деле смыслен, поэтому Витовт и поручил ему Смоленск охранять. Вот кабы нам удалось поссорить Лингвена с Витовтом, это было бы весьма полезно роду Мономашичей. Ежели Лингвен с нашей помощью разобьет Витовта, тогда он в Литве вокняжится, а нам уступит Смоленск.
– Отличная мысль, боярин! – усмехнулся Федор Юрьевич. – Я намекну на это Лингвену при встрече с ним, а ты, друже, с боярами смоленскими тайно потолкуй о том же. Пусть смоляне потихоньку да помаленьку подталкивают Лингвена к ссоре с Витовтом.
Услышал этот разговор и Горяин, который постоянно держался рядом с Давыдом Гордеевичем.
Дорогобужского князя и его свиту Лингвен Ольгердович встретил у входа во дворец. На обширном дворцовом дворе стало тесновато из-за нескольких больших возов с сеном, доставленных сюда еще утром. Лингвен, по своей привычке, сам спустился во двор, чтобы проследить, как его конюхи сгружают сено с возов. В это самое время в дворцовую цитадель въехал конный отряд дорогобужского князя.
Лингвен и Федор Юрьевич обнялись, как давние закадычные друзья. Глядя на то, как дружески беседуют эти двое, улыбаясь и похлопывая один другого по плечу, невозможно было поверить, что в душе оба князя недолюбливают друг друга.
Лингвен Ольгердович был старше Федора Юрьевича лет на десять. В одной из новгородских летописей сохранилось описание Лингвена Ольгердовича: «Из всех сыновей Ольгерда от тверской княжны Ульяны Лингвен был самым младшим. В нем с ранних лет стал виден сильный нрав и тяга к ратному делу. В облике Лингвена проступали мужественность и бесстрашие; он был силен и ловок, умел биться пешим и конным. Опасностей Лингвен не страшился, но и не бросался бездумно на недруга. Дожив до преклонных лет, Лингвен почти не имел на теле своем шрамов, хотя воевал часто. Мечом и копьем Лингвен владел мастерски, далеко не всякий мог выстоять против него в поединке. Дружинников своих Лингвен лелеял, как родных чад. Потому-то все, кто ему служил, не бросали его ни в бедах, ни в горести…»
Как оказалось, Лингвен Ольгердович пригласил к себе в гости, кроме Федора Юрьевича, еще одного князя, державшего свой стол в городе Мстиславле. Мстиславль стоял на реке Вихре, притоке Сожа. Это было довольно сильное удельное княжество, которое временами даже выходило из-под власти смоленских князей. Ныне в Мстиславле сидел воинственный Юрий Глебович, доводившийся Федору Юрьевичу двоюродным братом. Юрий Глебович был еще молод, ему лишь недавно исполнилось двадцать пять лет.
Уединившись с обоими русскими князьями в одной из светлиц своих каменных хором, Лингвен Ольгердович поведал им о причине столь спешного вызова.
– На прошлой седьмице Ягайло заключил перемирие с Тевтонским орденом, – объявил Лингвен. – Витовт, как вассал Ягайло, тоже обязан прекратить войну с крестоносцами в Жемайтии. Перемирие заключено до дня Ивана Купалы следующего года.
Юрий Глебович и Федор Юрьевич переглянулись. Оба готовились к осеннему походу в Жемайтию, куда собирался со смоленской ратью и Лингвен Ольгердович.
– Что подвигло польского короля пойти на это перемирие? – спросил Юрий Глебович, обращаясь к Лингвену.
Но вместо Лингвена ответ своему двоюродному брату дал Федор Юрьевич.
– Все яснее ясного, – проворчал он. – Поляки не могут оправиться от сентябрьского поражения под Велунем. К тому же Витовт осаждает замки крестоносцев в Жемайтии и не оказывает никакой поддержки полякам.
– Это верно, – Лингвен хмуро кивнул головой. – Витовт в войне с Орденом преследует свои цели, а Ягайло свои. Витовту нужна Жемайтия, поэтому он не шлет свои войска в Померанию, где поляки воюют с крестоносцами. Однако главные силы Ордена находятся в Пруссии и Померании, а значит, и исход войны решится там.
– Этот разлад между Витовтом и Ягайло выгоден немцам, – заметил Федор Юрьевич. – Если Витовт и Ягайло не объединят свои войска, то скорее всего они будут разбиты крестоносцами порознь.
– Ягайло тоже понимает это, поэтому он пошел на перемирие с Орденом, чтобы договориться с Витовтом о совместных действиях в Померании, – сказал Лингвен. – Кроме того, Ягайло намерен найти еще союзников для войны с тевтонцами. Он отправил послов в Венгрию, Богемию, Москву и Новгород.
– Крестоносцы тоже даром времени терять не будут, – промолвил Федор Юрьевич. – Им тоже есть к кому за помощью обратиться.
– Что ж, ежели поход в Жемайтию отменяется, значит, у меня будет больше времени, чтобы с женой помиловаться, – улыбнулся Юрий Глебович.
Он совсем недавно женился на дочери трубчевского князя Серафиме Изяславне. Юную жену свою Юрий Глебович очень сильно любил, даже краткая разлука с нею была тягостна для него. Во все недалекие поездки Юрий Глебович неизменно брал супругу с собой. И на эту встречу с Лингвеном Ольгердовичем он прибыл вместе с ней.
Для свиты дорогобужского князя были отведены покои на втором ярусе дворца с окнами, выходившими на крепостную стену Смоленска, идущую вдоль Днепра. Отсюда, с высоты Соборной горы, хорошо просматривалась самая широкая и длинная улица Смоленска, названная Большой дорогой. Эта улица была застроена домами знати, она служила своеобразной границей между старинными городскими концами Смоленска, Крылошевским и Пятницким.
Горяин, отобедав в трапезной, принялся слоняться по комнатам и переходам дворца. Таких огромных каменных чертогов ему еще не доводилось видеть! У дорогобужского князя терем был бревенчатый, ничуть не больше терема боярина Самовлада Гордеевича.
По каменной винтовой лестнице Горяин забрался на смотровую площадку угловой дворцовой башни. Эта площадка предствляла собой квадратную комнату, укрытую четырехскатной тесовой крышей, с узкими бойницами на все четыре стороны. Горяин принялся разглядывать обширные кварталы Смоленска, высовывая голову то в одну бойницу, то в другую. От множества домов и церквей, от вида широкого Днепра, за которым виднелись терема и причалы Нового Города, у юноши захватывало дух!
– Гляди не вывались из башни! – вдруг раздался сзади негромкий девичий голос.
Горяин вздрогнул и обернулся.
В трех шагах от него стояла юная девица в длинном белом платье с распущенными по плечам густыми кудрявыми волосами пшеничного цвета. У нее были большие темно-синие очи, которые с любопытством взирали на Горяина.
– Ты из свиты Федора Юрьевича? – спросила юная незнакомка.
– Да, – ответил Горяин, смущенный пристальным взглядом незнакомки. – Я – гридень княжеский.
– В Смоленске впервые? – вновь спросила девица.
Горяин молча кивнул.
– Оно и видно. – Незнакомка улыбнулась. – Я думаю, кто это возле покоев моей госпожи шастает. Решила проследить за тобой. Меня Дарьей зовут. Я из служанок княгини Серафимы Изяславны. А как тебя зовут, младень?
Горяин назвал девушке свое имя. Поняв, что перед ней боярич, Дарья с неким вызовом в голосе поведала Горяину:
– Не думай, я не холопка. Я тоже боярского рода. Моего отца в Трубчевске всякий знает.
– Стало быть, мы с тобой одного поля ягоды, – С улыбкой промолвил Горяин. Девушка ему сразу приглянулась. – Ты-то в Смоленске прежде бывала?
– Была несколько раз, – ответила Дарья, подходя к Горяину. – Я тут все знаю. Вон, видишь, храм с пятью блестящими куполами, это собор Михаила Архангела. А однокупольная церковь на другой стороне улицы – это Борисоглебский храм. – Подойдя к бойнице, Дарья пальцем показывала своему новому знакомцу белокаменные храмы, которых в Смоленске было больше двадцати.
Переходя от бойницы к бойнице, Дарья рассказывала и показывала Горяину, где в Смоленске торжище, где подворье здешнего епископа, где торговый немецкий двор, где главные городские ворота, где Авраамьевский монастырь… Увлеченная своим рассказом, Дарья не замечала, как порой хватала Горяина за руку или за рубаху, чтобы подвести его к нужной точке осмотра. Она высовывалась вместе с Горяином из какой-нибудь бойницы для лучшего обзора, не обращая внимания на то, что ее растрепанные кудри касаются его щеки, а его рука невольно ложится то на ее плечо, то на талию.
Один раз они, разом взглянув друг на друга, даже столкнулись носами. Прыснув от смеха, Дарья откинула со лба непослушную вьющуюся прядь и слегка отодвинулась от юноши, заметив, что он не смеется. Горяин держал руку Дарьи в своих руках и смотрел на нее как-то по-особенному. Так на Дарью еще никто не смотрел. От этого взгляда на щеках у девушки выступил яркий румянец, а сердце вдруг сильно заколотилось в груди.
– Мне пора идти, – негромко промолвила Дарья, деликатно высвободив свою руку из пальцев юноши. – А то могу от княгини нагоняй получить. Прощай покуда.
Дарья шагнула к четырехугольному широкому лазу в деревянном полу башни.
– Мы еще увидимся с тобой? – окликнул ее Горяин.
– А ты этого хочешь? – оглянувшись, спросила Дарья с лукавой улыбкой.
– Конечно, хочу! – выпалил Горяин. – Ты такая красавица!
– Видел бы ты мою княгиню, – сказала Дарья. – Вот она-то истинная красавица! Не то, что я.
– Я буду ждать тебя сегодня вечером у дверей в эту башню, – проговорил Горяин, чуть подавшись к Дарье. – Придешь?
– Приду, – после краткой паузы ответила Дарья. – Токмо ты жди меня не у дверей, а на ступенях лестницы у первого поворота. Приходи, когда стемнеет совсем. Моя госпожа после ужина не сразу спать ложится, но любит почитать книгу перед сном. Вернее, это я ей книгу читаю.
– Так ты еще и грамотная! – искренне изумился Горяин, который лишь недавно выучил славянскую азбуку, но складывать буквы в слова пока еще не умел.
С Горяином чтением и письмом занимался тиун Архип, повинуясь воле Самовлада Гордеевича.
– Ну, разумеется, грамотная. – Дарья чуть вскинула свой точеный подбородок. – Я же боярская дочь как-никак! А ты разве грамоте не обучен?
– Обучен, – ответил Горяин, нагнав на себя серьезный вид. – Токмо в меня эту грамотность вбивали силой, поэтому я читаю плоховато и пишу с ошибками. Я же все-таки воин, а не писарь.
– Тебе, племяш, надо будет повидаться с некоторыми из смоленских бояр, – молвил Давыд Гордеевич. – Так сказать, себя показать. Потом смотрины боярышень тебе устроим. То есть все будет так же, как в Дорогобуже. Однако с одним отличием: тебе непременно придется выбрать какую-то из боярышень себе в невесты. После этого состоится обряд помолвки.
– Ничего этого не нужно, дядюшка, – возразил Горяин. – Я уже нашел себе невесту. Ее зовут Дарья.
– Когда же ты успел, пострел? – удивился Давыд Гордеевич. – Кто такая эта Дарья? Где ты с ней познакомился? Выкладывай все начистоту, племяш! Это дело не шуточное.
Горяин охотно рассказал Давыду Гордеевичу все, что ему было известно о Дарье, о том, где и когда они впервые встретились, что она полюбилась ему с первого взгляда.
– Ты сам увидишь, какая она прелесть, дядюшка! – восторженно молвил Горяин. – Я завтра же сведу тебя с ней.
– А девушка-то любит ли тебя, увалень? – промолвил Давыд Гордеевич. – Ты ее об этом спрашивал?
– Не спрашивал, – ответил Горяин. – А зачем спрашивать, ежели и так все видно. Я знаю, что Дашутка всерьез увлечена мною.
Давыд Гордеевич спрятал в усах добродушную усмешку и потрепал племянника по густым вихрам.
Утром следующего дня Дарья, придя на свидание с Горяином, была удивлена тем, что он повел ее не на смотровую площадку угловой башни, а в одну из светлиц, отведенных для свиты дорогобужского князя. Увидев там Давыда Гордеевича, Дарья сильно смутилась и хотела было убежать, но Горяин удержал ее, коротко объяснив, в чем дело.
– Вот, милая моя, говорю тебе при дяде моем, что имею желание взять тебя в жены, – промолвил Горяин, глядя девушке в очи. – Скоро мне обратно в Дорогобуж возвращаться, поэтому и спешу объясниться с тобой, лада моя. Ежели и я люб тебе, тогда давай честь по чести объявим о нашей помолвке. Ежели ты не желаешь идти замуж за меня, то скажи об этом прямо и сейчас же.
Видя, что Дарья стоит, опустив глаза и храня молчание, Давыд Гордеевич пришел ей на помощь.
– Не тушуйся, милая, – сказал он. – Коль хочешь подумать, скажи, сколько времени тебе надобно для этого. Это я тороплю Горяина с поиском невесты, выполняя волю отца его. Я уже подыскал для племянника своего несколько боярышень на выданье здесь, в Смоленске. Но Горяин ни с одной из них не желает встречаться, о тебе он мечтает. Вот я и настоял, чтобы он свел меня с тобой, Дашенька. Лет-то тебе сколько?
– Семнадцать будет через три месяца, – не глядя на Давыда Гордеевича, негромко ответила девушка.
– Тебе, наверно, нужно сначала с отцом посоветоваться, прежде чем давать Горяину окончательный ответ, – проговорил Давыд Гордеевич. – Отец твой, может, уже другого молодца в мужья тебе прочит. Так ли, красавица?
– Из трубчевских бояричей ко мне многие сватаются, – промолвила Дарья, по-прежнему смущенная вниманием к ней Давыда Гордеевича. – Токмо никто из них мне не по сердцу, а отец меня не неволит. Горяин мне нравится, но ежели вести дело к помолвке, то ему непременно нужно в Трубчевск съездить к моему отцу.
– Не сомневайся, милая, – сказал Давыд Гордеевич. – Я сам свожу Горяина в Трубчевск, коль ты обнадежишь его своим согласием. Видишь, как он сохнет по тебе. Очаровала ты его, красавица.
Дарья бросила быстрый взгляд из-под полуопущенных ресниц сначала на Горяина, потом на Давыда Гордеевича.
– Горяин мне люб, – вымолвила, наконец, Дарья, зардевшись густым румянцем. – Я согласна выйти за него замуж.
– Вот и славно! – обрадовался Давыд Гордеевич. – Вот и умница! Ну, племяш, счастлива твоя судьба, коль такая красавица глаз на тебя положила! Рад за вас, дети мои.
Горяин, переполняемый радостным восторгом, подхватил Дарью на руки и закружился с нею по комнате. Девушка взвизгнула от неожиданности, ее длинная коса, свесившись почти до полу, в стремительном движении по кругу зацепляла своим концом то спинку стула, то край стола, то дверной косяк.
Глава шестая
Лингвен какое-то время сидел на княжении сначала в Торопце, затем в Полоцке. Он был воином до мозга костей, смелый, но осторожный. В битвах Витовт всегда ставил Лингвена в центре боевого построения, давая ему свободу маневра и полагаясь на его ратный опыт. Дорожа недавно захваченным Смоленском, Витовт отправил сюда Лингвена, когда вновь стала назревать распря с Московским княжеством.
Для Горяина, выросшего в деревенской глуши, даже небольшой Дорогобуж казался весьма обширным градом. Но, оказавшись в Смоленске, Горяин был поражен размерами и великолепием этого древнего города, основанного славянами-кривичами в верховьях Днепра шесть столетий тому назад.
Смоленск раскинулся на холмах на левобережье Днепра, здесь был Старый Город, обнесенный мощными валами и деревянными стенами. Новый Город располагался на правобережье Днепра и был соединен мостом с более древней частью Смоленска. В центре Старого Города на Соборной горе возвышалась белокаменная крепость, туда вела широкая дорога, идущая от Крылошевских ворот. Вдоль этой дороги теснились высокие терема здешних бояр. На Соборной горе стоял каменный княжеский дворец, напротив которого возвышался огромный Успенский собор, выстроенный при сыновьях Владимира Мономаха. Позолоченные купола и кресты Успенского собора были хорошо видны не только из любой точки Старого Города, но и за несколько верст от Смоленска.
Федор Юрьевич ехал на коне во главе своей свиты по улицам Смоленска и недовольно ворчал себе под нос:
– Вот тут княжили мои отец, дед и прадед. А ныне здесь литовский князек обосновался, как ворон в опустевшем ястребином гнезде. Давно пора Лингвену голову отрезать и вернуть стол смоленский Мономашичам. Не пойму, чего бояре здешние робеют, неужто сомневаются, что я поддержу их. Эх, робкие душонки!
– Княже, здешние бояре куплены Витовтом вместе с потрохами, – промолвил Давыд Гордеевич, поравняв своего рыжего скакуна с вороным княжеским иноходцем. – А кто не куплен, тот давно отсюда изгнан или убит.
– Может, мне самому Лингвена прикончить, – как бы в раздумье произнес Федор Юрьевич. – Не по душе мне этот литвин. Что скажешь, боярин?
Князь бросил быстрый взгляд на Давыда Гордеевича.
– Смоленском не Лингвен владеет, а Витовт, – резонно заметил Давыд Гордеевич. – Лингвен в ратном деле смыслен, поэтому Витовт и поручил ему Смоленск охранять. Вот кабы нам удалось поссорить Лингвена с Витовтом, это было бы весьма полезно роду Мономашичей. Ежели Лингвен с нашей помощью разобьет Витовта, тогда он в Литве вокняжится, а нам уступит Смоленск.
– Отличная мысль, боярин! – усмехнулся Федор Юрьевич. – Я намекну на это Лингвену при встрече с ним, а ты, друже, с боярами смоленскими тайно потолкуй о том же. Пусть смоляне потихоньку да помаленьку подталкивают Лингвена к ссоре с Витовтом.
Услышал этот разговор и Горяин, который постоянно держался рядом с Давыдом Гордеевичем.
Дорогобужского князя и его свиту Лингвен Ольгердович встретил у входа во дворец. На обширном дворцовом дворе стало тесновато из-за нескольких больших возов с сеном, доставленных сюда еще утром. Лингвен, по своей привычке, сам спустился во двор, чтобы проследить, как его конюхи сгружают сено с возов. В это самое время в дворцовую цитадель въехал конный отряд дорогобужского князя.
Лингвен и Федор Юрьевич обнялись, как давние закадычные друзья. Глядя на то, как дружески беседуют эти двое, улыбаясь и похлопывая один другого по плечу, невозможно было поверить, что в душе оба князя недолюбливают друг друга.
Лингвен Ольгердович был старше Федора Юрьевича лет на десять. В одной из новгородских летописей сохранилось описание Лингвена Ольгердовича: «Из всех сыновей Ольгерда от тверской княжны Ульяны Лингвен был самым младшим. В нем с ранних лет стал виден сильный нрав и тяга к ратному делу. В облике Лингвена проступали мужественность и бесстрашие; он был силен и ловок, умел биться пешим и конным. Опасностей Лингвен не страшился, но и не бросался бездумно на недруга. Дожив до преклонных лет, Лингвен почти не имел на теле своем шрамов, хотя воевал часто. Мечом и копьем Лингвен владел мастерски, далеко не всякий мог выстоять против него в поединке. Дружинников своих Лингвен лелеял, как родных чад. Потому-то все, кто ему служил, не бросали его ни в бедах, ни в горести…»
Как оказалось, Лингвен Ольгердович пригласил к себе в гости, кроме Федора Юрьевича, еще одного князя, державшего свой стол в городе Мстиславле. Мстиславль стоял на реке Вихре, притоке Сожа. Это было довольно сильное удельное княжество, которое временами даже выходило из-под власти смоленских князей. Ныне в Мстиславле сидел воинственный Юрий Глебович, доводившийся Федору Юрьевичу двоюродным братом. Юрий Глебович был еще молод, ему лишь недавно исполнилось двадцать пять лет.
Уединившись с обоими русскими князьями в одной из светлиц своих каменных хором, Лингвен Ольгердович поведал им о причине столь спешного вызова.
– На прошлой седьмице Ягайло заключил перемирие с Тевтонским орденом, – объявил Лингвен. – Витовт, как вассал Ягайло, тоже обязан прекратить войну с крестоносцами в Жемайтии. Перемирие заключено до дня Ивана Купалы следующего года.
Юрий Глебович и Федор Юрьевич переглянулись. Оба готовились к осеннему походу в Жемайтию, куда собирался со смоленской ратью и Лингвен Ольгердович.
– Что подвигло польского короля пойти на это перемирие? – спросил Юрий Глебович, обращаясь к Лингвену.
Но вместо Лингвена ответ своему двоюродному брату дал Федор Юрьевич.
– Все яснее ясного, – проворчал он. – Поляки не могут оправиться от сентябрьского поражения под Велунем. К тому же Витовт осаждает замки крестоносцев в Жемайтии и не оказывает никакой поддержки полякам.
– Это верно, – Лингвен хмуро кивнул головой. – Витовт в войне с Орденом преследует свои цели, а Ягайло свои. Витовту нужна Жемайтия, поэтому он не шлет свои войска в Померанию, где поляки воюют с крестоносцами. Однако главные силы Ордена находятся в Пруссии и Померании, а значит, и исход войны решится там.
– Этот разлад между Витовтом и Ягайло выгоден немцам, – заметил Федор Юрьевич. – Если Витовт и Ягайло не объединят свои войска, то скорее всего они будут разбиты крестоносцами порознь.
– Ягайло тоже понимает это, поэтому он пошел на перемирие с Орденом, чтобы договориться с Витовтом о совместных действиях в Померании, – сказал Лингвен. – Кроме того, Ягайло намерен найти еще союзников для войны с тевтонцами. Он отправил послов в Венгрию, Богемию, Москву и Новгород.
– Крестоносцы тоже даром времени терять не будут, – промолвил Федор Юрьевич. – Им тоже есть к кому за помощью обратиться.
– Что ж, ежели поход в Жемайтию отменяется, значит, у меня будет больше времени, чтобы с женой помиловаться, – улыбнулся Юрий Глебович.
Он совсем недавно женился на дочери трубчевского князя Серафиме Изяславне. Юную жену свою Юрий Глебович очень сильно любил, даже краткая разлука с нею была тягостна для него. Во все недалекие поездки Юрий Глебович неизменно брал супругу с собой. И на эту встречу с Лингвеном Ольгердовичем он прибыл вместе с ней.
Для свиты дорогобужского князя были отведены покои на втором ярусе дворца с окнами, выходившими на крепостную стену Смоленска, идущую вдоль Днепра. Отсюда, с высоты Соборной горы, хорошо просматривалась самая широкая и длинная улица Смоленска, названная Большой дорогой. Эта улица была застроена домами знати, она служила своеобразной границей между старинными городскими концами Смоленска, Крылошевским и Пятницким.
Горяин, отобедав в трапезной, принялся слоняться по комнатам и переходам дворца. Таких огромных каменных чертогов ему еще не доводилось видеть! У дорогобужского князя терем был бревенчатый, ничуть не больше терема боярина Самовлада Гордеевича.
По каменной винтовой лестнице Горяин забрался на смотровую площадку угловой дворцовой башни. Эта площадка предствляла собой квадратную комнату, укрытую четырехскатной тесовой крышей, с узкими бойницами на все четыре стороны. Горяин принялся разглядывать обширные кварталы Смоленска, высовывая голову то в одну бойницу, то в другую. От множества домов и церквей, от вида широкого Днепра, за которым виднелись терема и причалы Нового Города, у юноши захватывало дух!
– Гляди не вывались из башни! – вдруг раздался сзади негромкий девичий голос.
Горяин вздрогнул и обернулся.
В трех шагах от него стояла юная девица в длинном белом платье с распущенными по плечам густыми кудрявыми волосами пшеничного цвета. У нее были большие темно-синие очи, которые с любопытством взирали на Горяина.
– Ты из свиты Федора Юрьевича? – спросила юная незнакомка.
– Да, – ответил Горяин, смущенный пристальным взглядом незнакомки. – Я – гридень княжеский.
– В Смоленске впервые? – вновь спросила девица.
Горяин молча кивнул.
– Оно и видно. – Незнакомка улыбнулась. – Я думаю, кто это возле покоев моей госпожи шастает. Решила проследить за тобой. Меня Дарьей зовут. Я из служанок княгини Серафимы Изяславны. А как тебя зовут, младень?
Горяин назвал девушке свое имя. Поняв, что перед ней боярич, Дарья с неким вызовом в голосе поведала Горяину:
– Не думай, я не холопка. Я тоже боярского рода. Моего отца в Трубчевске всякий знает.
– Стало быть, мы с тобой одного поля ягоды, – С улыбкой промолвил Горяин. Девушка ему сразу приглянулась. – Ты-то в Смоленске прежде бывала?
– Была несколько раз, – ответила Дарья, подходя к Горяину. – Я тут все знаю. Вон, видишь, храм с пятью блестящими куполами, это собор Михаила Архангела. А однокупольная церковь на другой стороне улицы – это Борисоглебский храм. – Подойдя к бойнице, Дарья пальцем показывала своему новому знакомцу белокаменные храмы, которых в Смоленске было больше двадцати.
Переходя от бойницы к бойнице, Дарья рассказывала и показывала Горяину, где в Смоленске торжище, где подворье здешнего епископа, где торговый немецкий двор, где главные городские ворота, где Авраамьевский монастырь… Увлеченная своим рассказом, Дарья не замечала, как порой хватала Горяина за руку или за рубаху, чтобы подвести его к нужной точке осмотра. Она высовывалась вместе с Горяином из какой-нибудь бойницы для лучшего обзора, не обращая внимания на то, что ее растрепанные кудри касаются его щеки, а его рука невольно ложится то на ее плечо, то на талию.
Один раз они, разом взглянув друг на друга, даже столкнулись носами. Прыснув от смеха, Дарья откинула со лба непослушную вьющуюся прядь и слегка отодвинулась от юноши, заметив, что он не смеется. Горяин держал руку Дарьи в своих руках и смотрел на нее как-то по-особенному. Так на Дарью еще никто не смотрел. От этого взгляда на щеках у девушки выступил яркий румянец, а сердце вдруг сильно заколотилось в груди.
– Мне пора идти, – негромко промолвила Дарья, деликатно высвободив свою руку из пальцев юноши. – А то могу от княгини нагоняй получить. Прощай покуда.
Дарья шагнула к четырехугольному широкому лазу в деревянном полу башни.
– Мы еще увидимся с тобой? – окликнул ее Горяин.
– А ты этого хочешь? – оглянувшись, спросила Дарья с лукавой улыбкой.
– Конечно, хочу! – выпалил Горяин. – Ты такая красавица!
– Видел бы ты мою княгиню, – сказала Дарья. – Вот она-то истинная красавица! Не то, что я.
– Я буду ждать тебя сегодня вечером у дверей в эту башню, – проговорил Горяин, чуть подавшись к Дарье. – Придешь?
– Приду, – после краткой паузы ответила Дарья. – Токмо ты жди меня не у дверей, а на ступенях лестницы у первого поворота. Приходи, когда стемнеет совсем. Моя госпожа после ужина не сразу спать ложится, но любит почитать книгу перед сном. Вернее, это я ей книгу читаю.
– Так ты еще и грамотная! – искренне изумился Горяин, который лишь недавно выучил славянскую азбуку, но складывать буквы в слова пока еще не умел.
С Горяином чтением и письмом занимался тиун Архип, повинуясь воле Самовлада Гордеевича.
– Ну, разумеется, грамотная. – Дарья чуть вскинула свой точеный подбородок. – Я же боярская дочь как-никак! А ты разве грамоте не обучен?
– Обучен, – ответил Горяин, нагнав на себя серьезный вид. – Токмо в меня эту грамотность вбивали силой, поэтому я читаю плоховато и пишу с ошибками. Я же все-таки воин, а не писарь.
* * *
После первого вечернего свидания Горяин в последующие два дня вновь встречался с Дарьей на ступенях угловой башни в поздний час. Давыд Гордеевич как-то завел разговор с Горяином, мол, ему удалось заинтересовать кое-кого из здешних бояр, имеющих дочерей в самом соку, возможностью породниться с древним родом Самовлада Гордеевича.– Тебе, племяш, надо будет повидаться с некоторыми из смоленских бояр, – молвил Давыд Гордеевич. – Так сказать, себя показать. Потом смотрины боярышень тебе устроим. То есть все будет так же, как в Дорогобуже. Однако с одним отличием: тебе непременно придется выбрать какую-то из боярышень себе в невесты. После этого состоится обряд помолвки.
– Ничего этого не нужно, дядюшка, – возразил Горяин. – Я уже нашел себе невесту. Ее зовут Дарья.
– Когда же ты успел, пострел? – удивился Давыд Гордеевич. – Кто такая эта Дарья? Где ты с ней познакомился? Выкладывай все начистоту, племяш! Это дело не шуточное.
Горяин охотно рассказал Давыду Гордеевичу все, что ему было известно о Дарье, о том, где и когда они впервые встретились, что она полюбилась ему с первого взгляда.
– Ты сам увидишь, какая она прелесть, дядюшка! – восторженно молвил Горяин. – Я завтра же сведу тебя с ней.
– А девушка-то любит ли тебя, увалень? – промолвил Давыд Гордеевич. – Ты ее об этом спрашивал?
– Не спрашивал, – ответил Горяин. – А зачем спрашивать, ежели и так все видно. Я знаю, что Дашутка всерьез увлечена мною.
Давыд Гордеевич спрятал в усах добродушную усмешку и потрепал племянника по густым вихрам.
Утром следующего дня Дарья, придя на свидание с Горяином, была удивлена тем, что он повел ее не на смотровую площадку угловой башни, а в одну из светлиц, отведенных для свиты дорогобужского князя. Увидев там Давыда Гордеевича, Дарья сильно смутилась и хотела было убежать, но Горяин удержал ее, коротко объяснив, в чем дело.
– Вот, милая моя, говорю тебе при дяде моем, что имею желание взять тебя в жены, – промолвил Горяин, глядя девушке в очи. – Скоро мне обратно в Дорогобуж возвращаться, поэтому и спешу объясниться с тобой, лада моя. Ежели и я люб тебе, тогда давай честь по чести объявим о нашей помолвке. Ежели ты не желаешь идти замуж за меня, то скажи об этом прямо и сейчас же.
Видя, что Дарья стоит, опустив глаза и храня молчание, Давыд Гордеевич пришел ей на помощь.
– Не тушуйся, милая, – сказал он. – Коль хочешь подумать, скажи, сколько времени тебе надобно для этого. Это я тороплю Горяина с поиском невесты, выполняя волю отца его. Я уже подыскал для племянника своего несколько боярышень на выданье здесь, в Смоленске. Но Горяин ни с одной из них не желает встречаться, о тебе он мечтает. Вот я и настоял, чтобы он свел меня с тобой, Дашенька. Лет-то тебе сколько?
– Семнадцать будет через три месяца, – не глядя на Давыда Гордеевича, негромко ответила девушка.
– Тебе, наверно, нужно сначала с отцом посоветоваться, прежде чем давать Горяину окончательный ответ, – проговорил Давыд Гордеевич. – Отец твой, может, уже другого молодца в мужья тебе прочит. Так ли, красавица?
– Из трубчевских бояричей ко мне многие сватаются, – промолвила Дарья, по-прежнему смущенная вниманием к ней Давыда Гордеевича. – Токмо никто из них мне не по сердцу, а отец меня не неволит. Горяин мне нравится, но ежели вести дело к помолвке, то ему непременно нужно в Трубчевск съездить к моему отцу.
– Не сомневайся, милая, – сказал Давыд Гордеевич. – Я сам свожу Горяина в Трубчевск, коль ты обнадежишь его своим согласием. Видишь, как он сохнет по тебе. Очаровала ты его, красавица.
Дарья бросила быстрый взгляд из-под полуопущенных ресниц сначала на Горяина, потом на Давыда Гордеевича.
– Горяин мне люб, – вымолвила, наконец, Дарья, зардевшись густым румянцем. – Я согласна выйти за него замуж.
– Вот и славно! – обрадовался Давыд Гордеевич. – Вот и умница! Ну, племяш, счастлива твоя судьба, коль такая красавица глаз на тебя положила! Рад за вас, дети мои.
Горяин, переполняемый радостным восторгом, подхватил Дарью на руки и закружился с нею по комнате. Девушка взвизгнула от неожиданности, ее длинная коса, свесившись почти до полу, в стремительном движении по кругу зацепляла своим концом то спинку стула, то край стола, то дверной косяк.
Глава шестая
КНЯГИНЯ СЕРАФИМА ИЗЯСЛАВНА
Для княгини Серафимы Изяславны Дарья была не просто служанкой, но скорее самой близкой подругой, поскольку они вместе росли и подружились еще в детстве. Княгиня Серафима была всего на полгода старше Дарьи. Никаких тайн между ними не было. Вот почему княгиня Серафима в тот же день узнала о намерении Дарьи выбрать себе в женихи одного из гридней дорогобужского князя. Княгиня Серафима пожелала сама взглянуть на Горяина.
Это случилось после полуденной трапезы опять же в светлице Давыда Гордеевича.
На этот раз сильнейшим волнением был объят Горяин, ожидая вместе с дядей появления княгини Серафимы. Ждать им пришлось недолго.
Серафима Изяславна пришла вместе с Дарьей. При виде супруги мстиславльского князя Горяин буквально лишился дара речи.
Юная княгиня блистала поистине неземной красотой. Ее мать была восточных кровей, отец же был русич. Поэтому в облике Серафимы Изяславны как бы смешались два типа красоты: восточный и славянский. Княгиня была довольно высокого роста, имела прекрасное сложение, это подчеркивалось ее длинным шелковым платьем нежно-голубого цвета с замысловатыми узорами у ворота и на рукавах. Темно-каштановые волосы княгини были заплетены в две косы, которые были уложены в красивую прическу, напоминающую корону. На ее гибкой белой шее поблескивали ожерелья из разноцветных драгоценных камней. Мелкие темно-красные рубины и сиреневые аметисты переливались гранями на заколках, скрытых в волосах Серафимы Изяславны.
Лицо княгини имело форму совершенного овала. Белизна ее довольно высокого лба подчеркивалась плавным изгибом черных бровей, длинные края которых чуть загибались ближе к вискам, напоминая крылья ласточки в размахе. Темные очи княгини имели ярко выраженный миндалевидный разрез. У нее были очень густые изогнутые ресницы, которые прекрасно контрастировали с ослепительно-белыми белками ее глаз. Небольшой прямой нос княгини не имел ни малейшего изъяна. Столь же прелестны были и ее алые красиво очерченные уста. Подбородок и щеки княгини имели мягкую прелестную округлость, как бы дополняя своими линиями дивное совершенство этих поистине божественных черт.
Глядя из-за плеча княгини на пребывающего в сильнейшем смущении Горяина, Дарья поглядывала на него с горделивой полуусмешкой на устах. Ее взгляд говорил юноше: мол, я же предупреждала тебя, что моя госпожа – красивейшая из женщин!
Давыд Гордеевич и Горяин отвесили княгине почтительный поклон.
– Мне небезразлична судьба Дарьи, которую я знаю с младых лет, – заговорила Серафима Изяславна, усевшись на стул. – Поэтому я здесь. Расскажи-ка мне про отца этого юноши, боярин. – Княгиня взглянула на Давыда Гордеевича, сидевшего у стола. – И о нем самом что-нибудь поведай. Ведь ты, кажется, его родной дядя.
– Истинно так, княгиня, – сказал Давыд Гордеевич, не меньше Горяина восхищенный внешней прелестью Серафимы Изяславны. Это восхищение несколько путало мысли в голове у Давыда Гордеевича.
По этой причине он начал свой рассказ чуть издалека, поведав сначала о своем отце и деде, а уж потом перешел на повествование о своем старшем брате и о своих родных племянниках.
Горяин, сидевший на скамье у стены, был ни жив ни мертв. Ему вдруг стало страшно от мысли, что если Давыд Гордеевич проговорится об его истинном родстве с боярином Самовладом, то красавица-княгиня может воспротивиться помолвке ее лучшей подруги с сыном наложницы. Ведь, говоря по правде, Горяин боярич лишь наполовину.
Видимо, Давыд Гордеевич и сам прекрасно сознавал это, а потому больше расхваливал не достоинства Горяина, но славное прошлое их боярского рода.
Юная княгиня сразу почувствовала, что ее собеседник слишком отвлекается на второстепенные подробности и даже на ее прямые вопросы дает не вполне ясные ответы. Ей были хорошо известны все хитрости и уловки в такого рода делах. При заключении брака, как и в торговых сделках, частенько какая-то из сторон утаивала часть правды, желая сбыть с рук жениха или невесту, подобно залежалому товару.
– Внешне твой избранник мне понравился, – сказала княгиня, придя вместе с Дарьей в свои покои. – Он показался мне скромным и не избалованным. И родословное древо его впечатляет. Однако дядя его явно хитрит, явно чего-то недоговаривает. У меня сложилось впечатление, что Давыд Гордеевич далеко не все знает о прошлом Горяина или знает, но предпочитает умолчать об этом.
– Что же ты мне посоветуешь? – спросила Дарья, глядя в очи своей знатной подруге.
– Свози-ка Горяина к своему отцу в Трубчевск, – промолвила Серафима. – Твой отец побеседует с ним и мигом распознает, что он за птица.
– Я и сама хочу показать Горяина отцу и матушке, – сказала Дарья. – Пусть о моей помолвке сначала узнают мои родственники в Трубчевске, и все те, кто ко мне в женихи набивается.
Было время, когда хан Тохтамыш, выходец из Синей Орды, возродил распадающуюся на улусы Золотую Орду. Тохтамыш сжег Москву, подчинил колонии генуэзцев в Крыму, совершил победоносные походы в Хорезм, Персию и Азербайджан. Единственного врага Тохтамыш так и не смог одолеть, как ни старался. Этим врагом был эмир Самарканда Тимур Ленг. (Ленг – по-персидски значит «хромец».)
Потерпев от Тимура два сокрушительных поражения, Тохтамыш остался без войска и без союзников, утратив власть над Сараем. Тохтамыш нашел приют в Литве у Витовта, рассчитывая с помощью литовцев вновь захватить золотоордынский трон.
Однако в Золотой Орде прочно утвердился бывший соратник Тохтамыша Едигей. Это был упорный и жестокий противник. Едигей сумел разбить войско Витовта и отряды Тохтамыша на реке Ворскле. После этого поражения Тохтамыш уже не надеялся обрести былую власть в Золотой Орде, удалившись с немногими своими сторонниками в Сибирь, дабы основать в тамошних лесах и речных долинах свой собственный улус. Постаревший Тохтамыш хотел дожить свой век в глухой сибирской стороне, собирая дань со слабых лесных племен, но Едигей разыскал его и там. Едигей долго преследовал Тохтамыша по лесам и долам и наконец убил его в каком-то вогульском селении на берегу реки Туры.
После смерти Тохтамыша прошло уже пять лет. Сыновья Тохтамыша разбрелись кто куда, подобно своему покойному отцу стараясь выкроить себе ханские владения на окраинах Золотой Орды. Старшие из Тохтамышевых сыновей, и среди них Кепек, обосновались во владениях Витовта, предпринимая раз за разом отчаянные попытки отомстить Едигею за смерть своего отца и вырвать у него власть над Золотой Ордой.
Джелал-ад-дин, самый старший и воинственный из сыновей Тохтамыша, сумел дважды на короткий срок воцариться в Сарае. Однако Едигей всякий раз сгонял Джелал-ад-дина с трона. Едигей, как в свое время Мамай, ставил у власти в Сарае ханов, послушных его воле. Не будучи чингисидом, Едигей не мог претендовать на ханский престол, но, распоряжаясь всеми войсками Золотой Орды, он по сути дела являлся самым могущественным лицом в государстве.
Когда Джелал-ад-дин был вторично разбит Едигеем и изгнан из Сарая, то он и его братья Керим-берды и Кепек заключили союз с Витовтом. Братья Тохтамышевичи обещали Витовту выступить на его стороне в войне с Тевтонским орденом, но за это потребовали у литовского князя также помощи войском и деньгами против их заклятого недруга Едигея.
Ныне Джелал-ад-дин находился в Тракайском замке. Керим-берды со своим конным отрядом стоял в Вильно. Кепек со своими людьми расположился в Минске. Витовту постоянно поступали жалобы от жителей Вильно и Минска о притеснениях со стороны татар, которые привыкли жить за счет грабежей. Витовт мог воздействовать на Керим-берды и Кепека только через Джелал-ад-дина, который пользовался непререкаемым авторитетом у своих своенравных братьев.
Кепек свел дружбу с Лингвеном Ольгердовичем после того, как они совместно обороняли Полоцкую землю от рыцарей Ливонского ордена. Кепек был моложе Лингвена, но уже имел изрядный военный опыт, так как сел в седло в десять лет. И с этого же возраста Кепек участвовал в нелегких скитаниях своего отца, деля с ним опасности и невзгоды. Кепек был горяч и честолюбив. По этой причине он не пожелал отправиться с отцом в лесной сибирский край, предпочтя вместе со старшими братьями выждать в Литве подходящий момент, чтобы одним ударом покончить с Едигеем и отнять у него власть над Золотой Ордой.
Это случилось после полуденной трапезы опять же в светлице Давыда Гордеевича.
На этот раз сильнейшим волнением был объят Горяин, ожидая вместе с дядей появления княгини Серафимы. Ждать им пришлось недолго.
Серафима Изяславна пришла вместе с Дарьей. При виде супруги мстиславльского князя Горяин буквально лишился дара речи.
Юная княгиня блистала поистине неземной красотой. Ее мать была восточных кровей, отец же был русич. Поэтому в облике Серафимы Изяславны как бы смешались два типа красоты: восточный и славянский. Княгиня была довольно высокого роста, имела прекрасное сложение, это подчеркивалось ее длинным шелковым платьем нежно-голубого цвета с замысловатыми узорами у ворота и на рукавах. Темно-каштановые волосы княгини были заплетены в две косы, которые были уложены в красивую прическу, напоминающую корону. На ее гибкой белой шее поблескивали ожерелья из разноцветных драгоценных камней. Мелкие темно-красные рубины и сиреневые аметисты переливались гранями на заколках, скрытых в волосах Серафимы Изяславны.
Лицо княгини имело форму совершенного овала. Белизна ее довольно высокого лба подчеркивалась плавным изгибом черных бровей, длинные края которых чуть загибались ближе к вискам, напоминая крылья ласточки в размахе. Темные очи княгини имели ярко выраженный миндалевидный разрез. У нее были очень густые изогнутые ресницы, которые прекрасно контрастировали с ослепительно-белыми белками ее глаз. Небольшой прямой нос княгини не имел ни малейшего изъяна. Столь же прелестны были и ее алые красиво очерченные уста. Подбородок и щеки княгини имели мягкую прелестную округлость, как бы дополняя своими линиями дивное совершенство этих поистине божественных черт.
Глядя из-за плеча княгини на пребывающего в сильнейшем смущении Горяина, Дарья поглядывала на него с горделивой полуусмешкой на устах. Ее взгляд говорил юноше: мол, я же предупреждала тебя, что моя госпожа – красивейшая из женщин!
Давыд Гордеевич и Горяин отвесили княгине почтительный поклон.
– Мне небезразлична судьба Дарьи, которую я знаю с младых лет, – заговорила Серафима Изяславна, усевшись на стул. – Поэтому я здесь. Расскажи-ка мне про отца этого юноши, боярин. – Княгиня взглянула на Давыда Гордеевича, сидевшего у стола. – И о нем самом что-нибудь поведай. Ведь ты, кажется, его родной дядя.
– Истинно так, княгиня, – сказал Давыд Гордеевич, не меньше Горяина восхищенный внешней прелестью Серафимы Изяславны. Это восхищение несколько путало мысли в голове у Давыда Гордеевича.
По этой причине он начал свой рассказ чуть издалека, поведав сначала о своем отце и деде, а уж потом перешел на повествование о своем старшем брате и о своих родных племянниках.
Горяин, сидевший на скамье у стены, был ни жив ни мертв. Ему вдруг стало страшно от мысли, что если Давыд Гордеевич проговорится об его истинном родстве с боярином Самовладом, то красавица-княгиня может воспротивиться помолвке ее лучшей подруги с сыном наложницы. Ведь, говоря по правде, Горяин боярич лишь наполовину.
Видимо, Давыд Гордеевич и сам прекрасно сознавал это, а потому больше расхваливал не достоинства Горяина, но славное прошлое их боярского рода.
Юная княгиня сразу почувствовала, что ее собеседник слишком отвлекается на второстепенные подробности и даже на ее прямые вопросы дает не вполне ясные ответы. Ей были хорошо известны все хитрости и уловки в такого рода делах. При заключении брака, как и в торговых сделках, частенько какая-то из сторон утаивала часть правды, желая сбыть с рук жениха или невесту, подобно залежалому товару.
– Внешне твой избранник мне понравился, – сказала княгиня, придя вместе с Дарьей в свои покои. – Он показался мне скромным и не избалованным. И родословное древо его впечатляет. Однако дядя его явно хитрит, явно чего-то недоговаривает. У меня сложилось впечатление, что Давыд Гордеевич далеко не все знает о прошлом Горяина или знает, но предпочитает умолчать об этом.
– Что же ты мне посоветуешь? – спросила Дарья, глядя в очи своей знатной подруге.
– Свози-ка Горяина к своему отцу в Трубчевск, – промолвила Серафима. – Твой отец побеседует с ним и мигом распознает, что он за птица.
– Я и сама хочу показать Горяина отцу и матушке, – сказала Дарья. – Пусть о моей помолвке сначала узнают мои родственники в Трубчевске, и все те, кто ко мне в женихи набивается.
* * *
В эту же пору в Смоленске гостил знатный татарин Кепек, сын Тохтамыша.Было время, когда хан Тохтамыш, выходец из Синей Орды, возродил распадающуюся на улусы Золотую Орду. Тохтамыш сжег Москву, подчинил колонии генуэзцев в Крыму, совершил победоносные походы в Хорезм, Персию и Азербайджан. Единственного врага Тохтамыш так и не смог одолеть, как ни старался. Этим врагом был эмир Самарканда Тимур Ленг. (Ленг – по-персидски значит «хромец».)
Потерпев от Тимура два сокрушительных поражения, Тохтамыш остался без войска и без союзников, утратив власть над Сараем. Тохтамыш нашел приют в Литве у Витовта, рассчитывая с помощью литовцев вновь захватить золотоордынский трон.
Однако в Золотой Орде прочно утвердился бывший соратник Тохтамыша Едигей. Это был упорный и жестокий противник. Едигей сумел разбить войско Витовта и отряды Тохтамыша на реке Ворскле. После этого поражения Тохтамыш уже не надеялся обрести былую власть в Золотой Орде, удалившись с немногими своими сторонниками в Сибирь, дабы основать в тамошних лесах и речных долинах свой собственный улус. Постаревший Тохтамыш хотел дожить свой век в глухой сибирской стороне, собирая дань со слабых лесных племен, но Едигей разыскал его и там. Едигей долго преследовал Тохтамыша по лесам и долам и наконец убил его в каком-то вогульском селении на берегу реки Туры.
После смерти Тохтамыша прошло уже пять лет. Сыновья Тохтамыша разбрелись кто куда, подобно своему покойному отцу стараясь выкроить себе ханские владения на окраинах Золотой Орды. Старшие из Тохтамышевых сыновей, и среди них Кепек, обосновались во владениях Витовта, предпринимая раз за разом отчаянные попытки отомстить Едигею за смерть своего отца и вырвать у него власть над Золотой Ордой.
Джелал-ад-дин, самый старший и воинственный из сыновей Тохтамыша, сумел дважды на короткий срок воцариться в Сарае. Однако Едигей всякий раз сгонял Джелал-ад-дина с трона. Едигей, как в свое время Мамай, ставил у власти в Сарае ханов, послушных его воле. Не будучи чингисидом, Едигей не мог претендовать на ханский престол, но, распоряжаясь всеми войсками Золотой Орды, он по сути дела являлся самым могущественным лицом в государстве.
Когда Джелал-ад-дин был вторично разбит Едигеем и изгнан из Сарая, то он и его братья Керим-берды и Кепек заключили союз с Витовтом. Братья Тохтамышевичи обещали Витовту выступить на его стороне в войне с Тевтонским орденом, но за это потребовали у литовского князя также помощи войском и деньгами против их заклятого недруга Едигея.
Ныне Джелал-ад-дин находился в Тракайском замке. Керим-берды со своим конным отрядом стоял в Вильно. Кепек со своими людьми расположился в Минске. Витовту постоянно поступали жалобы от жителей Вильно и Минска о притеснениях со стороны татар, которые привыкли жить за счет грабежей. Витовт мог воздействовать на Керим-берды и Кепека только через Джелал-ад-дина, который пользовался непререкаемым авторитетом у своих своенравных братьев.
Кепек свел дружбу с Лингвеном Ольгердовичем после того, как они совместно обороняли Полоцкую землю от рыцарей Ливонского ордена. Кепек был моложе Лингвена, но уже имел изрядный военный опыт, так как сел в седло в десять лет. И с этого же возраста Кепек участвовал в нелегких скитаниях своего отца, деля с ним опасности и невзгоды. Кепек был горяч и честолюбив. По этой причине он не пожелал отправиться с отцом в лесной сибирский край, предпочтя вместе со старшими братьями выждать в Литве подходящий момент, чтобы одним ударом покончить с Едигеем и отнять у него власть над Золотой Ордой.