– Интересно, – жестковато сказала Жанна. – Оказывается, не я засветилась, а ты… Я, выходит, не в счет?
– Твои ребята ведь понимают, что ты берешь эту штучку не для себя. Значит, для меня.
– А ты кто? – без улыбки спросила Жанна.
– Не понял?
– Вопрос у меня такой возник… Ты кто? Могу ответить вместо тебя… Ты – никто. И звать тебя никак. Понял?
– Нет. Не понял.
– О том, что я живу с тобой… Как бы наша жизнь ни называлась… Мои ребята не знают. Тебя для них попросту нет. Ты для них не существуешь. Где я живу, с кем, на каких условиях… Это их не касается. Да, мы с ними знакомы, да, у нас были общие дела, да, мы уцелели, хотя уцелели не все… А ты-то здесь при чем, Валентин Евгеньевич?
Епихин почувствовал уязвленность. Хотя Жанна его успокоила, она заверила, что ее добрые знакомые ничего не знают о нем, но ее вопросы, ответы зародили в нем обиду. Он поерзал в кресле, сумку с пистолетом снял с колен и положил на пол.
– Как-то ты сурово со мной…
– Ты спросил – я ответила. Ты забеспокоился – я успокоила. Никто в мире, кроме меня, не знает, что ты интересуешься огнестрельным оружием. Но поскольку я принесла пушку в дом, мне нет смысла тебя сдавать. Я в чем-то ошибаюсь?
– Да нет… Просто тон слегка задел.
– Хорошо. Давай объяснимся. Ты заподозрил меня в том, что я тебя сдала. Неважно как – по глупости, неосторожности, по злому умыслу или еще как-то… Неважно. Я заверила тебя, что не сдавала. А если кто и засветился, то я. Я, а не ты. Можешь свои игры продолжать и дальше.
– Игры? Я играю? – возмутился Епихин.
– Мне так кажется.
– Почему тебе так кажется?!
– Легкие нестыковки, – Жанна развеяла перед лицом сигаретный дым. – Легкие нестыковки, Валя.
– Какие?
– Почему тебя так задела цена этого изделия? Ведь деньги-то не твои, их тебе вернут твои заказчики.
– Меня не задела цена… Я просто удивился цене, независимо от того, чьи это будут деньги.
– Почему ты не взглянул на пистолет? Ты до сих пор не решаешься открыть сумку. Ты слишком серьезно к нему относишься. К чужой вещи, к вещи, предназначенной для чужих людей, относятся проще. Ну и так далее. Ладно, хватит об этом… Подобьем бабки. Ты чист. Тебе некого опасаться, кроме меня. А я завязла. Я не имею права тебя сдавать. Даже ради собственного спасения. Ты это понимаешь?
– Вполне.
– Вопрос исчерпан?
– Да. Только хочу тебе напомнить… Я из этого пистолета стрелять не собираюсь.
– Очень хорошо. Меня это устраивает. Мы же договорились – вопрос исчерпан. Забыли. Деньги мне понадобятся завтра.
– Я тебе дам их сегодня.
– Тогда наливай. Я не привыкла к таким разговорам. Хочется выпить. Да и тебе, наверное, тоже. По-моему, у нас что-то осталось, – Жанна поднялась и прошла на кухню.
Тяжело осев в кресле, Епихин слышал хлопок холодильника, стук бутылки о стол, звон стаканов. Потом подали голос тарелки – на пластмассовую поверхность стола они падали, будто спрыгивая с какой-то высоты. Пискнули вилки, звякнул нож, раздался зовущий хлопок пробки и наступила тишина.
Епихин понял, что пора идти.
С трудом поднявшись из кресла, он медленно, будто опасаясь каждого своего шага, двинулся в сторону кухни. На сумку, лежащую у кресла, он так и не взглянул, опасаясь самого ее вида – черная, тяжелая, с обессиленно откинувшимся в сторону длинным ремнем.
В этой сумке затаилось его будущее.
И он не был уверен, что это счастливое будущее.
Михась и Алик даже не заметили, как сильно изменилась их жизнь, как изменились они сами. Казалось бы, ничего столь уж значительного не произошло – несколько странных телефонных звонков в подброшенные три сотни долларов, которые они спустили быстро и охотно. Да, было еще обещание больших денег, десять тысяч долларов на брата при том, что у них не всегда находилось, на что купить по кружке пива…
Это большие деньги.
И нате вам – как бы переродились ребята. Стали строже, молчаливее, уже не орали на всю забегаловку, не приветствовали шумно и радостно Фатиму, когда та подносила им «Невское светлое», разговаривать стали вполголоса, будто скрывали нечто важное, что наполняло их жизнь.
А ведь наполнило – ожиданием и неопределенностью.
И Михась, и Алик словно чувствовали на себе внимание какой-то высшей силы, о которой они ничего не знали, только чувствовали, что такая сила есть, и она проявляет к ним интерес.
В пивнушку к Фатиме заходили молча, протискивались между тяжелыми стульями в самый угол, усаживались спиной к остальному залу и тут же начинали шептаться, стараясь не привлекать к себе внимания. Каждый раз, когда в кармане Михася раздавался телефонный звонок с вибросигналом, Михась вздрагивал, спешно, путаясь в складках подкладки пиджака, лез в карман, нажимал кнопку, боясь опоздать, боясь и в то же время желая, чтобы опять откликнулись те силы, о которых они ничего не знали, но хотели, хотели вступить с ними в сговор.
– Слушай, – сказал однажды Алик свистящим шепотом, отгородившись спиной от посетителей. – Тут у меня мыслишка мелькнула… Все не так просто, как может показаться.
– Ну? – насторожился Михась.
– Мы же его не знаем, а он нас знает. Может быть, даже в этом зале сидит и пивко попивает, на нас поглядывает, усмехается нашей простоватости.
– Ну и что? – повторил Михась, раздражаясь.
– А то, что денег он не даст.
– Почему?
– Потому что мы его не знаем. Поручит что-нибудь рисковое, мы выполним, а он исчезнет. И никаких двадцати тысяч мы не получим.
– И что ты предлагаешь?
– Пусть появится.
– А на фиг?
– Чтобы все было честно.
– Нет, Алик, лучше, чтоб мы его не знали. Я, например, не хочу его знать. Мне так спокойнее. И ему спокойнее.
– А деньги?!
– Пусть дает вперед. Утром деньги – вечером работа. Старый закон.
– А знаешь, в этом что-то есть, – согласился Алик. – Ты сказал ему, что нас двое?
– Он знает.
– Но ты сказал?
– Отвали, Алик. Сказал, и не один раз. И он открытым текстом заверил – по десять тысяч на брата.
– А знаешь, – все тем же свистящим шепотом заговорил Алик, – если он так легко согласился дать нам по десятке, то за хорошую работу мог бы накинуть еще кое-что… А?
– Мысль, конечно, интересная, но только вот что-то он замолчал.. Я бы на его месте вообще затеял переговоры с несколькими ребятами и посмотрел, кто справится лучше, кто покруче…
– Думаешь, мы слабоваты?
– Какая разница, что я думаю! Важно то, что думает он! – Михась замолчал, потому что в этот самый миг в его кармане забился, завизжал мобильник. Михась установил вибрацию самую сильную, мелодию подобрал самую громкую, чтобы почувствовать, услышать мобильник на расстоянии, если он вдруг окажется в другой комнате, в куртке на вешалке, на тумбочке в спальне.
– Да, – сказал Михась негромко. – Слушаю.
– Это я, – прозвучал уже знакомый грубоватый напористый голос. – Узнаешь?
– С трудом… Давно не общались.
– Занимался вашими делами.
– А какие у нас дела?
– Ты где сейчас?
– Пиво с Аликом пьем.
– У Фатимы? – В голосе собеседника первый раз прозвучала неуверенность, он как бы спохватился, что сказал лишнее, выдал себя, оплошал.
Что-то говорил Михась, в трубке было слышно, какие слова подсказывал ему Алик, гул пивнушки доносился до Епихина, а он молчал, приходя в себя от той глупости, которую только что сморозил. Хотелось показать свою осведомленность, мол, все знаю, мол, каждый ваш шаг у меня перед глазами… Вот и ляпнул. Но что делать, что делать, надо как-то выкручиваться…
– Ты тоже здесь бываешь? – спросил Михась, и в его голосе прозвучала улыбка.
– У меня другие вкусы, – ответил Епихин.
– Вот Алик подсказывает – может быть, нам стоит познакомиться, а то как-то неловко получается…
– А зачем? И вам спокойнее, и мне тоже…
– У нас есть повод волноваться?
– Есть, – помолчав ответил Епихин.
– Нам что-то грозит?
– Разве что легкое волнение.
– Это ты за волнение обещаешь нам по десять тысяч?
– Да, так можно сказать.
– Вот Алик интересуется – а заплатишь ли ты, когда мы сделаем свою работу? Не слиняешь ли?
– Деньги получите вперед.
– А не боишься, что мы слиняем?
– Нет, не боюсь, – сказал Епихин и отключил связь – он это делал не первый раз и усвоил, что прием неплохой. Разговор, оборванный на полуслове, всегда дает преимущество тому, кто его обрывает. Собеседник оказывается в недоумении, неопределенности, раздражении.
Михась некоторое время молча смотрел на мобильник, потом поднял глаза на Алика.
– Чудной мужик какой-то… Он, похоже, бывает здесь. Или придуривается. Я спросил, не боится ли, что мы слиняем с деньгами… Сказал, что не боится.
– А что за работа предстоит? Не намекнул?
– Нет…
– Может, стоило спросить?
– Нет… – повторил Михась. – Пусть сам скажет. Чтобы не думал, будто мы дергаемся. Пусть он дергается. Как я понял, ему это тоже не просто сказать. Что-то мешает.
– А почему ты решил, что он здесь бывает? – спросил Алик.
– Сам сказал.
– Так и сказал?
– Нет, он в словах какой-то верткий… Сказал, что знает, где мы пиво пьем, Фатиму знает… Назвал ее по имени. Дает понять, что плотно нас обложил.
– Может, с Фатимой поговорить? – предложил Алик.
– Не надо. Если бы она что-то знала, он бы ее не назвал. Он просто обозначил пивнушку. Тут многие так говорят… Где был? У Фатимы. И мы с тобой так же говорим… Он добился – мы с тобой только о нем и шепчемся.
В этот момент в кармане Михася снова заколотился телефон. Михась посмотрел на Алика, поколебался, вынул мобильник, нажал кнопку приема.
– Да! Слушаю!
– Я забыл сказать главное – в чем будет состоять ваша работа, – раздался в трубке знакомый голос.
– И в чем же?
– Надо убрать одного придурка. Инструмент, подготовка и все прочее на мне. Хлопоты отнимут у вас около часа. У тебя машина есть?
– Нет. И у Алика нет.
– Купите подержанную. За мой счет. Все. Думайте.
И Епихин отключил связь.
Михась сунул мобильник в карман и, не говоря ни слова, показал Фатиме два пальца – еще две кружки.
– Ну? – не выдержал долгого молчания Алик. – И что?
Михась, не отвечая, ждал, пока Фатима нальет пиво, ответит кому-то по мобильнику, потом она долго пробиралась между столиками и, наконец, поставила кружки на стол. Михась подождал, пока она отойдет, снова окажется за стойкой, и только после этого оторвал взгляд от стола и посмотрел на Алика.
– Предлагает кого-то завалить.
– Как?!
– Ну как заваливают… Инструмент, говорит, его, можно об инструменте не беспокоиться.
– Не понял? – Алик прижался грудью к краю стола и постарался заглянуть Михасю в глаза.
– Пистолет предлагает. Понял? Этот мужик предлагает пистолет, из которого мы должны застрелить плохого человека.
– Откуда ты знаешь, что он плохой? – задал Алик дурацкий вопрос.
– От верблюда!
– Так… И по десять тысяч?
– Обещает оплатить покупку машины. Не новой, конечно. Машина вроде того что понадобится нам только на один вечер.
– Какой вечер?
– Когда выйдем на охоту.
После этих слов друзья надолго замолчали. Время от времени, словно спохватываясь, они припадали к кружкам, опять о них забывали, невидяще уставившись в прокуренное пространство. До сих пор в их представлении мерцали только две пачки долларов по десять тысяч в каждой, вокруг этих пачек и вертелись все их прикидки и расчеты. И тут вдруг в благостные мысли ввалился труп, залитый кровью, рев машины, набирающей скорость, визги тормозов, милицейские облавы, допросы, очные ставки со свидетелями и прочая дребедень, от которой стыла кровь в жилах.
– Вообще-то могли и раньше догадаться, к чему дело идет, – проговорил Михась.
– У меня мелькала мыслишка, – усмехнулся Алик, откидываясь на спинку стула. – Но я не решался даже произнести ее вслух, чтоб не накаркать…
– А он вот произнес.
– Что-нибудь сказал о нашем клиенте?
– Ничего. А, нет, сказал… Придурок, говорит.
– Конечно! – фыркнул Алик. – А что еще он о нем скажет… Не будет же он его расхваливать – отец семейства, заботливый, порядочный, щедрый…
– Понимаю, что можно стащить на вокзале чемодан у какого-нибудь растяпы, машину можно угнать, а если попался, сказать, что покататься захотелось. Помнишь, как нам обломился мобильник в фабричной упаковке… Но труп за спиной… Он же от нас не отстанет… Никогда!
– Кто?! – испуганно спросил Алик.
– Труп. Так и будет тащиться за нами по жизни, из-за каждого угла выглядывать, с каждого зеркала смотреть, из темноты подглядывать… Трупы – они такие, с ними лучше не связываться.
– А знаешь, – задумчиво протянул Алик, – ведь и заказчик от нас не отстанет. Чуть кто у него опять на дороге окажется, он сразу к нам – исполняйте, ребята, а не то…
– А что не то?
– Сдам, дескать, вас. Давно ищут.
– А как докажет?
– Он и не будет доказывать… Следы всегда остаются. Он сам эти следы и застолбит. Наверняка записывает наши разговоры. А сейчас голос – как отпечатки пальцев. Не отвертишься. Кстати, и губы тоже имеют свои неповторимые отпечатки.
– При чем тут губы?! – чуть не закричал Михась.
– А при том, – рассудительно заметил Алик. – При том, – повторил он таким тоном, будто высказывал невесть какое глубокое соображение. – Следы, Михась, всегда остаются, хочется нам того или нет. Одного мужика поймали по отпечатку задницы, понял!
– Это как? – не понял Михась. – На заднице есть линии судьбы, линии жизни, ума, любви?! Да?!
– Тот мужик, перед тем как совершить свое злодеяние, долго на скамейке сидел. И отпечатался.
– И что?
– Взяли. Посадили, – вздохнул Алик. – Кто-то видел, что какой-то подозрительный тип долго сидел на скамейке. Подошли, а там отпечаток.
– И что, у него задница не такая, как у всех?!
– Михась… Каждая жопа имеет неповторимые черты… И твоя тоже, между прочим.
– Это все, что ты можешь сказать?
– Нет, у меня еще есть одно соображение…
– Опять про жопу?
– Нет, про меня… Михась, я – пас. Мне почему-то не хочется заниматься смертоубийством.
– Ну, что ж… На том и порешим, – кивнул Михась. – Когда человек решает заняться незнакомым делом, это всегда кончается плохо.
– Но с другой стороны, новичкам везет, – заметил Алик.
– Твои ребята ведь понимают, что ты берешь эту штучку не для себя. Значит, для меня.
– А ты кто? – без улыбки спросила Жанна.
– Не понял?
– Вопрос у меня такой возник… Ты кто? Могу ответить вместо тебя… Ты – никто. И звать тебя никак. Понял?
– Нет. Не понял.
– О том, что я живу с тобой… Как бы наша жизнь ни называлась… Мои ребята не знают. Тебя для них попросту нет. Ты для них не существуешь. Где я живу, с кем, на каких условиях… Это их не касается. Да, мы с ними знакомы, да, у нас были общие дела, да, мы уцелели, хотя уцелели не все… А ты-то здесь при чем, Валентин Евгеньевич?
Епихин почувствовал уязвленность. Хотя Жанна его успокоила, она заверила, что ее добрые знакомые ничего не знают о нем, но ее вопросы, ответы зародили в нем обиду. Он поерзал в кресле, сумку с пистолетом снял с колен и положил на пол.
– Как-то ты сурово со мной…
– Ты спросил – я ответила. Ты забеспокоился – я успокоила. Никто в мире, кроме меня, не знает, что ты интересуешься огнестрельным оружием. Но поскольку я принесла пушку в дом, мне нет смысла тебя сдавать. Я в чем-то ошибаюсь?
– Да нет… Просто тон слегка задел.
– Хорошо. Давай объяснимся. Ты заподозрил меня в том, что я тебя сдала. Неважно как – по глупости, неосторожности, по злому умыслу или еще как-то… Неважно. Я заверила тебя, что не сдавала. А если кто и засветился, то я. Я, а не ты. Можешь свои игры продолжать и дальше.
– Игры? Я играю? – возмутился Епихин.
– Мне так кажется.
– Почему тебе так кажется?!
– Легкие нестыковки, – Жанна развеяла перед лицом сигаретный дым. – Легкие нестыковки, Валя.
– Какие?
– Почему тебя так задела цена этого изделия? Ведь деньги-то не твои, их тебе вернут твои заказчики.
– Меня не задела цена… Я просто удивился цене, независимо от того, чьи это будут деньги.
– Почему ты не взглянул на пистолет? Ты до сих пор не решаешься открыть сумку. Ты слишком серьезно к нему относишься. К чужой вещи, к вещи, предназначенной для чужих людей, относятся проще. Ну и так далее. Ладно, хватит об этом… Подобьем бабки. Ты чист. Тебе некого опасаться, кроме меня. А я завязла. Я не имею права тебя сдавать. Даже ради собственного спасения. Ты это понимаешь?
– Вполне.
– Вопрос исчерпан?
– Да. Только хочу тебе напомнить… Я из этого пистолета стрелять не собираюсь.
– Очень хорошо. Меня это устраивает. Мы же договорились – вопрос исчерпан. Забыли. Деньги мне понадобятся завтра.
– Я тебе дам их сегодня.
– Тогда наливай. Я не привыкла к таким разговорам. Хочется выпить. Да и тебе, наверное, тоже. По-моему, у нас что-то осталось, – Жанна поднялась и прошла на кухню.
Тяжело осев в кресле, Епихин слышал хлопок холодильника, стук бутылки о стол, звон стаканов. Потом подали голос тарелки – на пластмассовую поверхность стола они падали, будто спрыгивая с какой-то высоты. Пискнули вилки, звякнул нож, раздался зовущий хлопок пробки и наступила тишина.
Епихин понял, что пора идти.
С трудом поднявшись из кресла, он медленно, будто опасаясь каждого своего шага, двинулся в сторону кухни. На сумку, лежащую у кресла, он так и не взглянул, опасаясь самого ее вида – черная, тяжелая, с обессиленно откинувшимся в сторону длинным ремнем.
В этой сумке затаилось его будущее.
И он не был уверен, что это счастливое будущее.
Михась и Алик даже не заметили, как сильно изменилась их жизнь, как изменились они сами. Казалось бы, ничего столь уж значительного не произошло – несколько странных телефонных звонков в подброшенные три сотни долларов, которые они спустили быстро и охотно. Да, было еще обещание больших денег, десять тысяч долларов на брата при том, что у них не всегда находилось, на что купить по кружке пива…
Это большие деньги.
И нате вам – как бы переродились ребята. Стали строже, молчаливее, уже не орали на всю забегаловку, не приветствовали шумно и радостно Фатиму, когда та подносила им «Невское светлое», разговаривать стали вполголоса, будто скрывали нечто важное, что наполняло их жизнь.
А ведь наполнило – ожиданием и неопределенностью.
И Михась, и Алик словно чувствовали на себе внимание какой-то высшей силы, о которой они ничего не знали, только чувствовали, что такая сила есть, и она проявляет к ним интерес.
В пивнушку к Фатиме заходили молча, протискивались между тяжелыми стульями в самый угол, усаживались спиной к остальному залу и тут же начинали шептаться, стараясь не привлекать к себе внимания. Каждый раз, когда в кармане Михася раздавался телефонный звонок с вибросигналом, Михась вздрагивал, спешно, путаясь в складках подкладки пиджака, лез в карман, нажимал кнопку, боясь опоздать, боясь и в то же время желая, чтобы опять откликнулись те силы, о которых они ничего не знали, но хотели, хотели вступить с ними в сговор.
– Слушай, – сказал однажды Алик свистящим шепотом, отгородившись спиной от посетителей. – Тут у меня мыслишка мелькнула… Все не так просто, как может показаться.
– Ну? – насторожился Михась.
– Мы же его не знаем, а он нас знает. Может быть, даже в этом зале сидит и пивко попивает, на нас поглядывает, усмехается нашей простоватости.
– Ну и что? – повторил Михась, раздражаясь.
– А то, что денег он не даст.
– Почему?
– Потому что мы его не знаем. Поручит что-нибудь рисковое, мы выполним, а он исчезнет. И никаких двадцати тысяч мы не получим.
– И что ты предлагаешь?
– Пусть появится.
– А на фиг?
– Чтобы все было честно.
– Нет, Алик, лучше, чтоб мы его не знали. Я, например, не хочу его знать. Мне так спокойнее. И ему спокойнее.
– А деньги?!
– Пусть дает вперед. Утром деньги – вечером работа. Старый закон.
– А знаешь, в этом что-то есть, – согласился Алик. – Ты сказал ему, что нас двое?
– Он знает.
– Но ты сказал?
– Отвали, Алик. Сказал, и не один раз. И он открытым текстом заверил – по десять тысяч на брата.
– А знаешь, – все тем же свистящим шепотом заговорил Алик, – если он так легко согласился дать нам по десятке, то за хорошую работу мог бы накинуть еще кое-что… А?
– Мысль, конечно, интересная, но только вот что-то он замолчал.. Я бы на его месте вообще затеял переговоры с несколькими ребятами и посмотрел, кто справится лучше, кто покруче…
– Думаешь, мы слабоваты?
– Какая разница, что я думаю! Важно то, что думает он! – Михась замолчал, потому что в этот самый миг в его кармане забился, завизжал мобильник. Михась установил вибрацию самую сильную, мелодию подобрал самую громкую, чтобы почувствовать, услышать мобильник на расстоянии, если он вдруг окажется в другой комнате, в куртке на вешалке, на тумбочке в спальне.
– Да, – сказал Михась негромко. – Слушаю.
– Это я, – прозвучал уже знакомый грубоватый напористый голос. – Узнаешь?
– С трудом… Давно не общались.
– Занимался вашими делами.
– А какие у нас дела?
– Ты где сейчас?
– Пиво с Аликом пьем.
– У Фатимы? – В голосе собеседника первый раз прозвучала неуверенность, он как бы спохватился, что сказал лишнее, выдал себя, оплошал.
Что-то говорил Михась, в трубке было слышно, какие слова подсказывал ему Алик, гул пивнушки доносился до Епихина, а он молчал, приходя в себя от той глупости, которую только что сморозил. Хотелось показать свою осведомленность, мол, все знаю, мол, каждый ваш шаг у меня перед глазами… Вот и ляпнул. Но что делать, что делать, надо как-то выкручиваться…
– Ты тоже здесь бываешь? – спросил Михась, и в его голосе прозвучала улыбка.
– У меня другие вкусы, – ответил Епихин.
– Вот Алик подсказывает – может быть, нам стоит познакомиться, а то как-то неловко получается…
– А зачем? И вам спокойнее, и мне тоже…
– У нас есть повод волноваться?
– Есть, – помолчав ответил Епихин.
– Нам что-то грозит?
– Разве что легкое волнение.
– Это ты за волнение обещаешь нам по десять тысяч?
– Да, так можно сказать.
– Вот Алик интересуется – а заплатишь ли ты, когда мы сделаем свою работу? Не слиняешь ли?
– Деньги получите вперед.
– А не боишься, что мы слиняем?
– Нет, не боюсь, – сказал Епихин и отключил связь – он это делал не первый раз и усвоил, что прием неплохой. Разговор, оборванный на полуслове, всегда дает преимущество тому, кто его обрывает. Собеседник оказывается в недоумении, неопределенности, раздражении.
Михась некоторое время молча смотрел на мобильник, потом поднял глаза на Алика.
– Чудной мужик какой-то… Он, похоже, бывает здесь. Или придуривается. Я спросил, не боится ли, что мы слиняем с деньгами… Сказал, что не боится.
– А что за работа предстоит? Не намекнул?
– Нет…
– Может, стоило спросить?
– Нет… – повторил Михась. – Пусть сам скажет. Чтобы не думал, будто мы дергаемся. Пусть он дергается. Как я понял, ему это тоже не просто сказать. Что-то мешает.
– А почему ты решил, что он здесь бывает? – спросил Алик.
– Сам сказал.
– Так и сказал?
– Нет, он в словах какой-то верткий… Сказал, что знает, где мы пиво пьем, Фатиму знает… Назвал ее по имени. Дает понять, что плотно нас обложил.
– Может, с Фатимой поговорить? – предложил Алик.
– Не надо. Если бы она что-то знала, он бы ее не назвал. Он просто обозначил пивнушку. Тут многие так говорят… Где был? У Фатимы. И мы с тобой так же говорим… Он добился – мы с тобой только о нем и шепчемся.
В этот момент в кармане Михася снова заколотился телефон. Михась посмотрел на Алика, поколебался, вынул мобильник, нажал кнопку приема.
– Да! Слушаю!
– Я забыл сказать главное – в чем будет состоять ваша работа, – раздался в трубке знакомый голос.
– И в чем же?
– Надо убрать одного придурка. Инструмент, подготовка и все прочее на мне. Хлопоты отнимут у вас около часа. У тебя машина есть?
– Нет. И у Алика нет.
– Купите подержанную. За мой счет. Все. Думайте.
И Епихин отключил связь.
Михась сунул мобильник в карман и, не говоря ни слова, показал Фатиме два пальца – еще две кружки.
– Ну? – не выдержал долгого молчания Алик. – И что?
Михась, не отвечая, ждал, пока Фатима нальет пиво, ответит кому-то по мобильнику, потом она долго пробиралась между столиками и, наконец, поставила кружки на стол. Михась подождал, пока она отойдет, снова окажется за стойкой, и только после этого оторвал взгляд от стола и посмотрел на Алика.
– Предлагает кого-то завалить.
– Как?!
– Ну как заваливают… Инструмент, говорит, его, можно об инструменте не беспокоиться.
– Не понял? – Алик прижался грудью к краю стола и постарался заглянуть Михасю в глаза.
– Пистолет предлагает. Понял? Этот мужик предлагает пистолет, из которого мы должны застрелить плохого человека.
– Откуда ты знаешь, что он плохой? – задал Алик дурацкий вопрос.
– От верблюда!
– Так… И по десять тысяч?
– Обещает оплатить покупку машины. Не новой, конечно. Машина вроде того что понадобится нам только на один вечер.
– Какой вечер?
– Когда выйдем на охоту.
После этих слов друзья надолго замолчали. Время от времени, словно спохватываясь, они припадали к кружкам, опять о них забывали, невидяще уставившись в прокуренное пространство. До сих пор в их представлении мерцали только две пачки долларов по десять тысяч в каждой, вокруг этих пачек и вертелись все их прикидки и расчеты. И тут вдруг в благостные мысли ввалился труп, залитый кровью, рев машины, набирающей скорость, визги тормозов, милицейские облавы, допросы, очные ставки со свидетелями и прочая дребедень, от которой стыла кровь в жилах.
– Вообще-то могли и раньше догадаться, к чему дело идет, – проговорил Михась.
– У меня мелькала мыслишка, – усмехнулся Алик, откидываясь на спинку стула. – Но я не решался даже произнести ее вслух, чтоб не накаркать…
– А он вот произнес.
– Что-нибудь сказал о нашем клиенте?
– Ничего. А, нет, сказал… Придурок, говорит.
– Конечно! – фыркнул Алик. – А что еще он о нем скажет… Не будет же он его расхваливать – отец семейства, заботливый, порядочный, щедрый…
– Понимаю, что можно стащить на вокзале чемодан у какого-нибудь растяпы, машину можно угнать, а если попался, сказать, что покататься захотелось. Помнишь, как нам обломился мобильник в фабричной упаковке… Но труп за спиной… Он же от нас не отстанет… Никогда!
– Кто?! – испуганно спросил Алик.
– Труп. Так и будет тащиться за нами по жизни, из-за каждого угла выглядывать, с каждого зеркала смотреть, из темноты подглядывать… Трупы – они такие, с ними лучше не связываться.
– А знаешь, – задумчиво протянул Алик, – ведь и заказчик от нас не отстанет. Чуть кто у него опять на дороге окажется, он сразу к нам – исполняйте, ребята, а не то…
– А что не то?
– Сдам, дескать, вас. Давно ищут.
– А как докажет?
– Он и не будет доказывать… Следы всегда остаются. Он сам эти следы и застолбит. Наверняка записывает наши разговоры. А сейчас голос – как отпечатки пальцев. Не отвертишься. Кстати, и губы тоже имеют свои неповторимые отпечатки.
– При чем тут губы?! – чуть не закричал Михась.
– А при том, – рассудительно заметил Алик. – При том, – повторил он таким тоном, будто высказывал невесть какое глубокое соображение. – Следы, Михась, всегда остаются, хочется нам того или нет. Одного мужика поймали по отпечатку задницы, понял!
– Это как? – не понял Михась. – На заднице есть линии судьбы, линии жизни, ума, любви?! Да?!
– Тот мужик, перед тем как совершить свое злодеяние, долго на скамейке сидел. И отпечатался.
– И что?
– Взяли. Посадили, – вздохнул Алик. – Кто-то видел, что какой-то подозрительный тип долго сидел на скамейке. Подошли, а там отпечаток.
– И что, у него задница не такая, как у всех?!
– Михась… Каждая жопа имеет неповторимые черты… И твоя тоже, между прочим.
– Это все, что ты можешь сказать?
– Нет, у меня еще есть одно соображение…
– Опять про жопу?
– Нет, про меня… Михась, я – пас. Мне почему-то не хочется заниматься смертоубийством.
– Ну, что ж… На том и порешим, – кивнул Михась. – Когда человек решает заняться незнакомым делом, это всегда кончается плохо.
– Но с другой стороны, новичкам везет, – заметил Алик.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента